shayron

На мне очередь остановилась надолго. Врача что-то смутило. Подростки до меня не задерживались, на их осмотр хватало минуты, если не меньше, а я стоял, спустив штаны, уже минут пять. Сзади шушукались и смеялись, а я чуть не плакал. Слишком много внимания со стороны медработника к моим гениталиям – я даже думать боялся, что будет в классе уже после осмотра. А врач долго советовалась с медсестрой, задавала мне вопросы, я упавшим голосом отвечал. Наконец, прозвучало страшное слово – «операция».

Мне выписали направление в больницу. Неожиданностью для меня стало последующее сочувствие одноклассников. Никто не смеялся. Меня утешали и поддерживали, а я был в ужасе. Операция же. Зуб лечить – и то страшно, а тут меня будут резать и залезать внутрь, чтобы избавить мой организм от… а от чего, собственно?

Уже в больнице я узнал, что у меня варикоцеле. Что это частенько случается с подростками с сидячим образом жизни. Что ничего страшного, такую операцию делают быстро – и остаётся от неё небольшой шрам, почти незаметный. Нет, не на коже мошонки. Чуть ниже живота, слева.

Да уж, вам легко говорить «ничего страшного» – думал я. Не вас же будут оперировать.

Я боялся почти до обморока. Несколько дней я ждал своей очереди в палате, пребывая почти в панике. Не мог читать, не мог смотреть телевизор в холле отделения, даже разговаривал с соседями едва-едва – тусклым, осипшим голосом. Когда за мной пришла медсестра, я обречённо подумал: вот оно. Но та всего лишь завела меня в укромную комнатку и… выбрила мне пах. Изрядно при этом порезав кожу.

Ничего, кроме смущения и ужаса, я не испытал. Да, красивая, молодая девушка, может, излишне строгая, но я-то, во-первых, мелкий для неё, а во-вторых… скоро меня порежут. Не до фантазий.

Порезали меня на следующий день. Рано утром забрали из палаты, долго вели куда-то по коридорам. В пустой комнате с кафельной плиткой на стенах и полу велели раздеться совсем, сложив больничную робу на кушетку. Выдали что-то вроде ночной рубахи, прозрачную шапочку и бахилы. Дрожа всем телом, я облачился. Челюсть моя норовила уехать влево – никогда не думал, что такое бывает.

Меня привели в операционную и уложили на стол с холодным цветком ламп над ним. Люди в шапочках и масках, закрывающих лицо, начали надо мной суетиться. Меня укололи шприцем, живот мой и пах в порезах смазали чем-то тёмно-коричневым.

Один из хирургов сказал: «Ну, сейчас ещё одному богатырю яйца отрежем!», за что его мягко пожурили коллеги, мол, ты что, не пугай ребёнка.

В лицо мне ткнулась твёрдая маска с растущей из неё трубкой. И я исчез.

А появился уже в палате. Потолок надо мной вращался с дикой скоростью и норовил стать двумя, а то и тремя потолками. Я никак не мог собрать мысли в одно целое. Плакал. Звал родителей. Пытался встать. Сухонький и напрочь седой дедок, сосед по палате, тщетно пытался меня успокоить – и давал немножко попить.

Через некоторое время я додумался закрыть один глаз – и реальность перестала сама себя клонировать. А после ко мне пришёл папа. Увидев его, я разрыдался.

Не помню, сколько ещё дней я был в больнице. Где-то сутки я не выходил из горизонтального положения. После кое-как встал – в туалет. Шёл по коридору, держась за стенку.

Под повязкой набух твёрдый сгусток. Больно было, только если я смеялся. А у меня с собой – как раз смешная книжка. Уже вернувшись домой, я обнаружил, что мне больно лежать затылком на подушке. Несколько лет мне требовалось больше одной подушки, если я хотел полежать и почитать или посмотреть телевизор. И до сих пор затылок у меня частенько болит.

Кстати, значительно позже мне показалось, что я вспомнил, где был во время операции. В огромной пещере с хрустальными стенами, сталактитами и сталагмитами.

А может, и не там.

В возрасте трёх лет из-за ошибки врача я полностью лишился слуха. Неопытный врач прописал не то лекарство, а я от него оглох. В больнице моего родного города восстанавливать слух должным образом не умели, потому меня отправили в столицу. Матери остаться со мной в столичной больнице не разрешили.

И вот я впервые один, в совершенно чужом месте, к тому же полностью глухой. Врачам и медсёстрам следить за мной было некогда, эпизодически меня опекали сердобольные санитарки, но большую часть времени я был сам по себе. У меня была бумага и карандаши. Я рисовал. Правда, не очень долго – бумагу с карандашами отобрали девочки постарше. Они надо мной, ничего не слышащим, частенько издевались и даже били. Я хорошо запомнил передние зубы одной из девочек – белые, словно бы рифлёные.

По вечерам я, лёжа в своей постели, смотрел в окно. Там был другой мир: высоченное здание, запомнившееся мне целиком стеклянным, за стеклом туда-сюда ходили люди, спускались и поднимались по лестницам. Стеклянный дом казался мне чудом, особенно эти самые лестницы – чёрные зигзаги с рубчиками ступенек.

Через некоторое время шефство надо мной взял паренёк намного меня старше. Я думаю, ему было лет 12, но мне он казался страшно взрослым и высоким. Я не помню его лица, только красную кофту с капюшоном и тёмные волосы. Он не давал другим детям меня обижать. Сажал к себе на плечи и катал. Следил, чтобы я не забывал пойти в столовую и поесть. Чуть ли не всё своё свободное время он проводил со мной. Отвёл меня на первый этаж к маме, когда та приехала меня навестить.

Я жадно лопал огурец, сидя на жёстком фанерном сидении в холле, а мама смотрела на меня и плакала. Я был растрёпанный и грязный, сильно похудевший.

Постепенно слух вернулся. Когда он восстановился окончательно, я поехал с мамой домой. А паренёк в красной кофте остался. У него нет имени, нет лица, только высокий рост, тёмные волосы и красная кофта с капюшоном.

Иногда мне кажется, что он так и живёт в той больнице, ставшей призраком, как и сам парень. Смотрит в окно на стеклянное здание с лестницами-зигзагами. Думает о людях, которые спешат вверх-вниз по лестницам. Слушает полную тишину. Мою полную тишину.

Рыбаки спасли четырех австралийских школьниц, уплывших в море на больших надувных игрушках ради красивых фото. Об этом сообщает издание Mashable.

Подростки слишком поздно обратили внимание на то, что ветер и прилив уносят их все дальше и дальше от берега. Когда они поняли, что направляются в открытое море, у одной из девочек началась паническая атака.

Рыбаки, которые ловили кальмаров поблизости, обнаружили школьниц примерно в 500 метрах от берега. Они беспомощно дрейфовали по волнам на надувных фламинго, динозавре и единороге.

«Нам просто хотелось сделать несколько хороших фоток для Instagram, — объяснила одна из пострадавших. — А оказалось, что мы чуть не доплыли до другого острова».

Илюша пришёл из детского сада счастливый, каким раньше никогда не был после целого дня в этом, по его словам, «дурацком месте».

– Мама, мама! – закричал он с порога. – А я сегодня в другом садике был!

– В каком «другом»? – я посмотрела на мужа, который сегодня отводил и забирал ребёнка, а сейчас старался не пересекаться со мной взглядом.

– Да в каком другом? – пожал он плечами. – Илюха, что ты сочиняешь?

– В другом, в другом! – радовался Илюша, хлопая ладонями в заснеженных варежках.

– В том, что и всегда, – наконец не выдержал муж и посмотрел мне в глаза. Загнанно так. – Всю дорогу жужжит мне про этот «другой» сад.

– Мне там очень понравилось! – Илюша начал активно стягивать с ног ботинки. – Мы целый день с ребятами играли, даже не кушали ничего. И не спали. Там такие игрушки, мама!

– Серёж… – посмотрела я на мужа, а в груди сжалось, – о чём он? Ты куда его водил?

– Да куда я его мог водить?! – не выдержал муж и повысил голос. – Как и обычно, – сказал он уже тише, сам испугавшись своего гнева. И моего явно смертельно бледного лица. – В наш сорок шестой детский сад…

– Серёж… – на несколько секунд мне показалось, что я разучилась дышать. – Наш сад – сорок пятый…

– Разве? – муж потрогал себя за затылок так, будто бы тот болел.

– Сорок шестой сгорел в восемьдесят четвёртом году… Весь. С детьми и персоналом. Ты что, не помнишь?

Муж смотрел на меня потерянно. Илюша, уже успев снять верхнюю одежду, пробежал мимо меня в свою комнату.

– Такая игра интересная, – разговаривал он сам с собой, вынимая из коробки игрушки и разбрасывая их по полу, – «Пожар» называется. Мы бегали и кричали, бегали и кричали… Так громко... Ты не представляешь, мама, как это было весело!..

Жил-был на свете мальчик с костяным лицом. С самого раннего детства он страдал от своего недуга и потому к тринадцати годам сделался совсем злым и даже подлым. Конечно, ведь все на свете нормальные, и только у него — это ужасное белое костяное лицо, похожее на мёртвый лик античной статуи. Ни тебе улыбнуться, ни заплакать, ни даже закричать, если сильно хочется — только рот открывается, как будто из письменного стола ящик высовывается, и всё.

Развлекался несчастный мальчик очень странным, но вполне закономерным образом — говорил разным симпатичным девочкам, что он — принц, заколдованный в детстве завистливой колдуньей, которая приходилась его матери старшей сестрой, и расколдоваться он, в принципе, никак не может, но есть один верный способ: если мальчика с костяным лицом поцелует в лоб самая красивая в мире девочка, то костяное лицо тут же превратится в настоящее, а завистливая колдунья умрёт на месте, обернувшись банкой зубного порошка и парой зубных щёток.

Ну и, понятное дело, тогда уж принцу ничего не останется, кроме как жениться на этой девочке и сделать её принцессой, а после — и королевой. Всем известно — девочки падки на подобные перспективы, и потому многие охотно соглашались и целовали мальчика с костяным лицом в его костяной холодный лоб.

Но костяное лицо никуда не девалось, а мальчик начинал очень тихо и страшно смеяться, тыкал несчастную девочку длинным пальцем в плечо и глухо, квадратным голосом говорил:

— Уродина. Уродина. Уродина.

Ему жуть как нравилось унижать доверчивых девчонок, и, в конце концов, превратился жестокий уродливый мальчик в настоящего маньяка, который только этим своим развлечением и жил. С утра до ночи он ходил по городу и приставал к незнакомым девочкам.

Правда, через некоторое время все девочки в городе до единой знали, как ведёт себя мальчик с костяным лицом, даже те, кто никогда его не видел, потому что слухами Земля полнится, а слухами маленьких женщин — целых две Земли сразу. Даже самая вялая и невнимательная девчонка, завидев где-то там, на другом конце улицы тощую фигурку с неподвижным белым лицом, бросалась бежать со всех своих слабеньких ног куда угодно — только бы не попасться на глаза этому жуткому жестокому уродцу.

В итоге остался мальчик на улице один, поскольку взрослых он не замечал, и взрослые отвечали ему тем же. Ходил-бродил по широким улицам, сидел часами в парке на лавочке — под проливным дождём, и можно было даже подумать, что он плачет, хотя, конечно, плакать он не умел с рождения. Он просто впадал в ступор, как клещ, и торчал на одном месте, целиком погружённый в мутные мысли ни о чём.

Но случилось так, что в город приехала на каникулы чужестранка, которая не знала о местном маньяке и свободно гуляла по улицам, не подозревая, какая опасность её подстерегает.

Не трудно догадаться, что в один прекрасный день мальчик с костяным лицом и иностранная девочка оказались в одном и том же месте — в старом парке, на скамеечке.

Девочка присела на краешек скамейки доесть капающее мороженое, а мальчик ещё с самого утра сидел на другом краю, едва заметно покачиваясь в такт своим мыслям. Он ничего не замечал вокруг себя и так бы и сидел дальше, до вечера, но вдруг что-то непонятное стало его беспокоить. Его голова повернулась со скрипом, как будто была механической, в сторону девочки с мороженым. Тусклые глаза маленького маньяка загорелись холодным огнём.

Мальчик с костяным лицом тихонько встал и медленно, очень аккуратно переставляя ноги, подошёл к своей первой за долгие месяцы жертве.

— Здравствуй, девочка, — сказал мальчик так, будто кто-то постучал по дну железной бочки.

— Здравствуй, мальчик, — вежливо ответила девочка.

Это была очень вежливая девочка. Понятное дело, она немного испугалась, увидав костяное лицо, но виду не подала — из вежливости.

Мальчик, окрылённый внезапным успехом, стал на одно колено и глухо, голосом из бочки, выпалил свою печальную историю про тётку-колдунью и поцелуй в лоб.

— Много лет скитался я по городам, — говорил мальчик, — в надежде поймать избавление, но так и не смог найти самой красивой девочки в мире… Но сегодня, в день, когда я хотел уж было свести с жизнью последние счёты, мне неожиданно ослепительно улыбнулась удача: я нашёл тебя, о самая красивая в мире девочка! Молю — единственный поцелуй! — и даже не в губы, а всего лишь в лоб — и я спасён…

Девочка была несколько ошарашена, но, опять же, из одной только вежливости виду не подала и, подумав, что ничего такого страшного в этом поцелуе нет, а есть в нём, на самом деле, что-то и от сострадания к несчастному уродцу, просто привстала со скамеечки и поцеловала его в холодный костяной лоб.

В тот же миг на другом конце города исчезла навсегда из своей квартиры старшая сестра матери жестокого мальчика (полиция долго искала, но так ничего и не нашла в запертой изнутри комнате, дверь в которую пришлось выломать, — ничего, кроме банки с зубным порошком и двух зубных щёток, мирно лежащих на стуле у окна).

В тот же самый миг костяное лицо мальчика стало самым обыкновенным — из живой, мягкой, тёплой кожи. Мальчик с уже обыкновенным лицом засмеялся и заплакал одновременно, но не потому, что так ему захотелось, а как-то рефлекторно.

И в тот же самый несчастный миг самая красивая в мире девочка сама превратилась в уродца — вместо лица стал у неё теперь длинный и кривой костяной клюв, которым можно было разве что орехи колоть, но вот смеяться и плакать — уже невозможно. Девочка хрипло каркнула и потеряла сознание.

Нет, мальчик не женился на ней и не сделал своей принцессой, а потом и королевой. Он не перестал быть жестоким — и так же жестоко, как и раньше, когда у него было костяное лицо, проговорил, теперь уже криво усмехаясь:

— Уродина!

И пошёл домой.

А девочка так и осталась жить в парке, напрочь позабыв о том, кем она раньше была. Долго искали её родители, но так и не нашли, хоть и натыкались на неё много раз, когда прочёсывали парк.

Их девочка не могла быть таким страшилищем, они отказывались верить, и говорили друг другу:

— Это не она, просто платье похожее. Просто платье похожее.

Хочу сказать спасибо всем тем, кто буквально вытребовал у меня продолжение коротенького текста под названием "Грязнуля". Без вас большой текст не был бы написан. *Потому что я и не планировал, да.*

Сегодня в Тюмени состоялся показ эскиза к спектаклю по "Грязнуле", и, если всё пойдёт хорошо, то спектакль может появиться на свет.

Сам я, к сожалению, не присутствовал, но говорят, что получилось очень здорово.

бывает так: просыпаешься ночью, идёшь на кухню – попить компоту, наливаешь себе полную чашку прямо из кастрюли и вдруг замечаешь на столе что-то большое и круглое. пирог. подходишь поближе, трогаешь нерешительно пальцем, наклоняешься и нюхаешь. пахнет замечательно. вкусно. отличный, должно быть, пирог. но вот что странно: ты очень хорошо помнишь, что никаких пирогов твоя жена сегодня не пекла. тогда откуда взялся этот? никого, кроме тебя и жены, в квартире больше нету. значит, и пирога нету и он тебе только кажется. тогда ты берёшь его в руки. достаточно увесистый. откусываешь самый маленький кусочек, который только можно себе представить. аккуратно прожёвываешь. вкусно. и даже очень. делать нечего – ты идёшь будить жену. она, конечно, не очень довольна, но это поначалу – как только она видит пирог, недовольство тут же куда-то пропадает, уступив место крайнему удивлению и даже испугу. что это? – спрашивает у тебя жена. пирог – отвечаешь ты ей. а откуда он взялся, я не знаю – добавляешь ты, отвечая на вопрос, который только успел сверкнуть в её глазах, но словами так и не стал.

вы решаете разрезать пирог на две части, чтобы посмотреть, что там у него внутри. ты берёшь длинный нож и аккуратно режешь. а вдруг – бомба? или какая-нибудь страшная инфекция? или просто – дохлая крыса? пирог легко распадается на две половинки, из которых выкатываются сморщенные красные ягодки. всего лишь рябина. но вы боитесь всё равно – и ты сметаешь жуткого ночного гостя со стола в чёрный пакет для мусора и несёшь его на улицу, чтобы сразу выбросить в мусорный бак, потому что мусоропровода в вашем доме нету.

спать больше не хочется – страшно. вы никак не можете понять, как пирог проник в ваш дом? хорошо, форточка на кухне была открыта, но ведь не мог же он сам залететь на третий этаж и приземлиться прямо в центр вашего стола! а забросить так точно – тем более невозможно. ты идёшь проверять дверь. она, понятное дело, закрыта. и все запасные ключи на месте. и никаких следов на полу нигде нет. в ужасе вы решаете забыть то, что произошло. получается не очень хорошо. каждая клеточка вашего сознания насквозь пропитана этим странным ночным событием.

а следующей ночью происходит вот что: вы тщетно пытаетесь заснуть, но ничего не выходит – вы ворочаетесь и мешаете друг другу, шумите одеялом и утомлённо и несчастно вздыхаете, и вдруг ты шипишь – тихо! – и вы замираете, а кошка, проснувшись, поднимает голову и смотрит во все глаза на дверь. на кухне кто-то есть. он даже пищит одновременно несколькими голосами. кошка вскакивает, за ней – вы. и хоть вам бесконечно страшно, но вы идёте на кухню, включая по пути свет. на кухне никого нет. только на столе – россыпь красных ягод. ты присматриваешься и понимаешь, обмирая, что ягоды – это только материал, из которого вылеплены следующие слова: «эх вы съели бы наш подарок смогли бы летать как мы свиристели».

поздно. теперь уже не проверишь – наврали вам птицы или нет.

*текст мой, фото с просторов*