nataliavip

Александр Дюма-отец: «Вино — это интеллектуальная часть еды"

Про Дюма-отца говорили, что он ест жизнь полной ложкой. Действительно, этот великий француз любил жить на полную катушку: устраивать пышные празднества, одаривать друзей и женщин, заказывать обеды в первоклассных ресторанах, принимать гостей и угощать их своей стряпней. Вот как Жорж Санд описывала один из его приемов: «Весь обед, от супа до салата, приготовил папаша Дюма! Восемь или десять превосходных блюд. Пальчики оближешь!.. В общем, он очарователен».
У автора «Трех мушкетеров», «Графа Монте-Кристо» и четырехсот других романов четверть крови была африканской. Он, горячий и курчавый парень, любил жизнь во всех ее проявлениях: страстные эмоции, головокружительные приключения, красивые женщины, изысканная еда и тонкое вино. Дюма говорил про себя: «У меня много любовниц, потому что я гуманный человек. Будь у меня одна — ей не прожить бы и недели!..
Не хочу преувеличивать, но полагаю, что по свету у меня разбросано более пятисот детей».
В общем, плодовит месье Александр был во всем, не только в творчестве.

Уже по одному портрету Дюма, можно сказать, что этот француз знал толк в кулинарии и любил хорошо поесть. Друзья писателя утверждали, что «когда он соглашался перейти из своего рабочего кабинета на кухню или в буфетную и расставался с пером ради ручки сковороды, во всей Франции было не найти повара лучше, чем он».
Сам Дюма своими кулинарными успехами, а также организаторскими способностями по устройству вечеринок, приемов и празднеств очень гордился. Однажды ему поручили устроить бал. И, как всегда, он подошёл к заданию со всей африканской страстью. Будучи приятелем такого известного мастера как Эжен Делакруа, проблем с оформлением зала у него не возникло: стены комнаты в одно мгновение были затянуты холстами.
Уполномоченный составить оригинальное меню, Дюма решил, что нет ничего лучше ужина, приготовленного собственными руками. На охоте он подстрелил девять косуль, три из которых обменял у знакомого повара на семгу и севрюгу,
ещё одну — на огромный студень, а остальные нашпиговал травами, чесноком и насадил на вертел.

Всех гостей писатель обязал явиться в маскарадных костюмах и домино,
заказал море цветов, ангажировал оркестр, закупил тысячи бутылок игристых вин… В общем, поднял вокруг приема такой шум, что дамы были готовы на все, лишь бы только получить его приглашение.

На бал к Дюма съехалась вся элита Парижа, и газеты потом написали: «Будь вы принцем, королем, банкиром, имей вы даже миллиардное состояние — все равно вам не удалось бы устроить такой веселый, такой неповторимый праздник».

В 1858 году месье Александр предпринял путешествие по России. Его везде принимали с восторгом, почитанием, и, разумеется, стремились накормить «от пуза». На даче Авдотьи Панаевой Дюма за один присест уплел щи, утку с яблоками, поросенка с хреном, жареные в сметане грибы, малосольные огурчики, мясной пирог. Русская писательница была настолько поражена чудовищным аппетитом своего французского коллеги, что отметила у себя в дневнике: «Я думаю, что желудок Дюма мог бы переварить мухоморы».

Особенно по душе литератору пришлась ботвинья: «Русское блюдо ботвинья —
одно из самых вкусных в мире. Отведав его, я буквально потерял голову». Съев не одну тарелку этого кушанья, Дюма записал рецепт его приготовления, не отходя от стола.
Поездка в Россию оказалась результативной: писатель научился готовить осетрину по-славянски и бараний шашлык, о котором был очень высокого мнения: «За время своих путешествий я ничего вкуснее не едал».
Кроме того, французского гостя научили варить варенье из роз, солить огурцы и квасить капусту. Водку и кумыс Дюма не одобрил. Не разделил он и пристрастий русских к стерляжьей ухе: «Рыба эта пресная и жирная, и повара не стараются подчеркнуть ее приятный вкус. К ней необходимо придумать соус, и смею предположить, что это смогут сделать только французы». А вот курник и сырая конина с зеленым луком пришлись великому гурману по вкусу.
Разменяв седьмой десяток, Дюма накопил такие обширные знания по кулинарии, что решил поделиться ими с читателями.

Стоя у конторки, он скрипел пером по бумаге, сверяясь с письмами и дневниками: о трапезах с Гарибальди и обедах в тавернах Лондона, пирах, после удачной охоты и последнем кусочке вяленой рыбы в конце длительного морского плавания, экзотических поездках в Россию и Африку. Не обошел вниманием Дюма роль разных блюд в жизни великих монархов и простых смертных; письма знаменитого повара Мари-Антуана Карема, истории появления различных рецептов и даже забавные анекдоты на кулинарную темы.
В марте 1870 года он передал парижскому издателю Альфонсу Лемерру тысячу страниц рукописи — последний труд в своей жизни — «Большой кулинарный словарь».
Книга Дюма, выпущенная тиражом всего лишь в несколько сот экземпляров, вышла в свет уже после смерти писателя и была сразу же расхвачена почитателями его таланта, удостоена громких похвал и признаний критиков, один из которых написал: «Эту книгу просто необходимо читать, перечитывать, а потом экспериментировать и пробовать. Ведь Дюма завещал своим дорогим читателям одну из самых больших радостей своей жизни».

https://m.diletant.media/articles/26955792/

Гарриет Элизабет Бичер-Стоу 
(14 июня 1811 года — 1 июля1896 года)

«Маленькая женщина, затеявшая большую войну».
Эту фразу приписывают президенту Аврааму Линкольну во время встречи с писательницей в Белом Доме: «Так вы и есть та самая маленькая женщина, затеявшая эту большую войну?»
Гарриет Бичер-Стоу не могла стать и не стала причиной ни одного военного конфликта, но ее всемирно прославленная книга – «Хижина дяди Тома» – сыграла выдающуюся роль в крушении рабства.
Многие считали, что «Хижина дяди Тома» стала мощным пропагандистским оружием и подтолкнула людей к тому, чтобы сражаться за права притесненных. 

Целиком роман увидел свет в 1852 году (до этого он печатался частями в периодике). Ни одна книга, кроме Библии, не имела в США на тот период столько читателей.

Кстати, через 10 лет после публикации первой главы романа в США началась Гражданская война, закончившаяся отменой рабства (1861 г. — 1865 г.)

Роман стал популярным не только в Америке, был переведен на 37 языков и пришелся по вкусу читательской публике в разных странах. Благосклонные отзывы о книге дали такие писатели, как Жорж Санд, Альфред де Мюссе, Тургенев, Гейне и др.

Гарриет Бичер родилась в 14 июня 1811 года в большой семье известного проповедника Лаймена.

В 1832 году семья Бичеров переехала на постоянное жительство в Цинциннатти, в штате Огайо, который в свою очередь граничил с рабовладельческим Кентукки. Для беглых рабов этот городок стал местом сбора и переправы. Неравнодушная к этой проблеме семья Гарриет принимала деятельное участие и помогала беглецам.

Гарриет, не могла остаться в стороне: она много общалась с беглыми, выслушивала их многочисленные истории, узнавала массу подробностей их нелегкой жизни и даже несколько дней провела на одной из плантаций в Кентукки. Все это дало ей богатый материал для последующей работы над романом.

Последним толчком, после которого роман стал ложиться на бумагу, стало принятие в 1850 году "Закона о беглых рабах", который сделал и не без того тяжёлое положение чернокожих невыносимым. Получалось так, что людей, которые, казалось бы, уже обрели свободу, силком возвращали плантаторам, которые не желали расставаться с бесплатной рабочей силой.
Гарриет не смогла терпеть такую несправедливость. Свое негодование она выплеснула в роман, которому посвятила почти год своей жизни.
«Человек, который был вещью», именно под таким названием должен был выйти роман о дяде Томе. И, хотя название было изменено на «Хижину дяди Тома», сути это не меняло.

В центре романа – история негра, дяди Тома, большого и очень доброго человека. Поскольку он был невольником, его жизнь целиком зависела от тех, кому он принадлежал. Первый хозяин, мистер Шелби, был человек просвещенный и незлой по натуре, но волею обстоятельств он вынужден был продать Тома, разлучив при этом его с семьёй. Со вторым хозяином Тому тоже повезло (если везением можно назвать то, что тебя не истязают, не заставляют гнуть спину на плантациях и даже сытно кормят). Везение закончилось, когда Тома купил третий хозяин Саймон Легри, бездушный и жестокий человек, упивающийся издевательствами над теми, кто не мог (да и не имел права) защитить себя. Сопротивление оказал Том, но не физическое, а нравственное, ведь не в пример своему хозяину он был добрым, порядочным и нравственным человеком. Легри так ненавидел Тома за его нравственную независимость, что предпочел лишиться ценного работника, проявив этим поступком свою безграничную власть. Том покорно принял смерть, посчитав ее за освобождение.

Рассказ о судьбе дяди Тома не единственная сюжетная линия в романе, за свою жизнь и счастье борются и другие герои. В книге много действующих лиц – черных и белых, рабов и плантаторов. Даже тех, кто лишь промелькнул в романе, забыть трудно. Не смотря на то, что роман насыщен трагическими событиями, автор нашла в нем место для юмора и иронии. Там, где речь идёт о невольниках – юмор теплый и добродушный, когда речь идёт о хозяевах жизни – приобретает едкость сатиры. Чего стоит одна реплика плантатора Гарриса, уводящего за собой невольника: «Джордж принадлежит мне, и я волен делать с ним что угодно! Мы живем в свободной стране…»

Роман был замечательно принят читателями по всему миру, но, не смотря на это, нашлось немало критиков, подвергающих сомнению его художественную силу. Спустя какое-то время, имя «дядя Том» и вовсе стало ругательным, так стали называть людей, долго терпящих, слишком покорных и делающих то, что прикажут.

Гарриет Бичер-Стоу прожила долгую жизнь, не всегда была счастлива в семье, с тремя из ее детей случились трагические несчастья, много работала, занималась общественной деятельностью, писала.

Как автор произведений, поднимавших важные проблемы национальной жизни и сознания, Гарриет Бичер-Стоу заняла одно из значимых мест в рядах писателей американской литературы. В мировой литературе она навсегда осталась автором одной книги – «Хижина дяди Тома».

Пьер Фошар (1678 - 1761)

Первым ортодонтом считается  знаменитый француз из Анжера – Пьер Фошар - известный стоматолог во времена Людовика XV. Основательно изучив трактаты знаменитых арабских и европейских хирургов, Фошар раскритиковал распространенное в то время среди докторов мнение о том, что болезни зубов вызывает некий "зубной червь", который поедает их, проделывая ходы. В своем обширном научном труде Фошар выделил 102 разновидности зубных болезней и подробно рассказал об их причинах.
До Фошара с пациентом обходились, мягко говоря, бесцеремонно: клали на стол или на пол, врач зажимал голову больного коленями и приступал к удалению. Фошар был против подобных мер: "Голову пациента, - писал он, - не следует зажимать между колен, он от этого переходит в состояние нежелательной нервозности." Был предложен другой вариант, ставший классическим: пациент полулежит, доктор сидит справа от него, или сзади.
Главное достижение Фошара - вставные зубы. Ему принадлежит изобретение зубных протезов в их современном виде. Он первым начал применять фиксирующие пружины из золотой проволоки, а в качестве материала использовал выпавшие (но здоровые) зубы человека, а так же вытачивал коронки из слоновой кости, бивней моржей и клыков гиппопотама.
С этого времени ведут свою историю фарфоровые и металлокерамические коронки.
Фошар придумал зубные штифты. К заштифтованным зубам он мог присоединить ещё несколько искусственных зубов - эти конструкции стали родоначальниками зубных мостов.
Кстати, брекеты - его идея. Он отказывался выдирать зубы, растущие вне зубной дуги и довольно успешно ставил их на место, применяя проволоку, шёлковую нить и серебряные пластины.

Огромное количество пациентов привело Фошара к мысли о необходимости открытия зубопротезного цеха. Работников он набирал из ювелирных мастеров средней руки, засаживал их за медицинские книги и анатомические атласы и только после сдачи экзамена передавал им секреты мастерства. Из бухгалтерских книг этой мастерской, носившей его имя, известно , что в ней производилось до 1000 вставных зубов в год. Для особо важных клиентов он делал вставные зубы собственноручно. 

Фошар умер в 1761 году, оставив своей семье огромное состояние, а потомкам - стереотип, о том, что протезист - элитарный и очень дорогой доктор, способный вернуть то, что однажды уже было отнято природой: зубы.

http://www.peoples.ru/medicine/dentist/foshar/

История существования сумчатого волка или, как его ещё называют, тасманийского (тасманского) волка, печальная.
Тилацин является вымершим видом.

Тасманийский волк – единственный крупный хищник, относящийся к семейству сумчатых.
Сумчатый волк был средних размеров. Внешне больше был похож на собаку, чем на волка. На спине, задних ногах и в основании хвоста располагались 16-18 поперечных темных полос, как у тигра.
Длина его тела вместе с хвостом достигала 180 сантиметров, при этом высота в плечах составляла 60 сантиметров. Весил волк около 20-25 килограммов.

Особый интерес вызывала его удлиненная пасть. Волк во время зевания мог раскрывать ее чуть ли не до 120 градусов.

Как и у всех сумчатых млекопитающих – у тилацина имелась сумка с 2-мя сосками, в которой одновременно могли расти от 1 до 4 детенышей.
Изначально они обитали в негустых лесах и травянистых равнинах, но затем были вытеснены человеком в дождевые леса и горы, где основными убежищами для них стали норы под корнями деревьев, пещеры и дупла упавших деревьев.
В 30-е года 19 века началось их массовое истребление. В результате, тилацины сохранились только на о. Тасмания, куда людям и собакам динго просто так было не добраться.
В начале 20 века с этими животными произошла ещё одна напасть – началась эпидемия собачьей чумы. Таким образом, тасманийский волк был почти полностью повержен. 
В 1928 году был принят закон об охране фауны Тасмании, но, несмотря на практически полное исчезновение этого вида животного, оно не было внесено в число охраняемых видов.
Последние сумчатые волки погибли:
один 13 мая 1930 года от пули охотника;
последний волк умер 7 сентября 1936 года в частном зоопарке в Хобарте от старости.

Имя человека может многое поведать пытливому исследователю. Существует даже наука об именах - антропонимика.

Имена имеют свою историю. В глубокой древности имя давалось человеку как примета, по которой его можно было выделить из семьи рода.

Имена могли даваться в зависимости от порядка и времени рождения (Первуша, Вторышка, Третьяк, Девятко, Субботка, Вешняк); они могли характеризовать обстоятельства появления ребенка на
свет (Ждан, Нечайко, Истома, Томилко); имена также могли определять физический облик ребенка (Беляк, Ушак, Худяк, Русинко, Черныш), или черты его характера, поведения (Угрюм, Буян, Смеян, Молчанка, Злобко). Особый пласт имен составляли имена, которые давались ребенку нежной матерью: Богдан, Любава, Любим и т.п.

Выделялась также группа охранных имен, имен-оберегов (Кощей, Неудача, Неустрой, Грязка). Делалось это для того, чтобы отвести от ребенка нечистую силу. Кроме того, давая ребенку имя Неудача, полагали, что он, наоборот, будет удачлив, у Неустроя все устроится и т.п.

К группе наиболее древних относились и так называемые зоофорные имена, восходящие к названиям животных, рыб, птиц (Медведь, Волк, Конь, Орел, Селезень и другие).

Внутрисемейное личное имя давалось ребенку сразу после рождения. Повзрослев, человек получал еще одно, так называемое, уличное имя. К широко распространенным на Руси уличным именам относились, например, такие: Гуляйко, Пьянко, Лихачко, Кисляк, Чудинко, Кисель, Ярыга, Негодяйко, Горемыка.

Уличные личные имена учёные называют ещё прозвищами. Прозвища давали, как правило, не очень лестную оценку именуемому.

После принятия христианства древнерусские имена (их ещё называют языческими) начали вытесняться новыми именами — церковными. Сотни древних славянских мужских и женских имён совсем вышли из употребления.

Христианские имена на Руси были известны задолго до официального крещения. Достаточно вспомнить, что христианкой была княгиня Ольга (в крещении Елена). Но то были все-таки единичные случаи.

Коренные изменения русский именослов претерпел после 988 года, когда великий князь Владимир крестил киевлян.

Летопись рассказывает, что в это день на берегу Днепра собралось множество людей обоего пола и всех возрастов. Их разделили на группы и велели по очереди заходить в реку, которая заменяла купель. Священники читали положенные молитвы, а потом давали каждой группе крестившихся христианские имена: одно мужское — общее для всех мужчин, другое женское — общее всем женщинам. Никакого бытового неудобства от этого не возникало, так как в повседневном обиходе все равно использовались прежние мирские имена. Имена же церковные использовались в редких случаях: при составлении духовного завещания, при поминовении и т.д.

По мере утверждения христианства складывался церковный ономастикон — набор имён, даваемых при крещении. В начале своего княжения Владимир, будучи ещё язычником, принес в жертву древнерусским богам двух варягов-христиан — Ивана и Федора. С принятием христианства имена Иван и Федор стали необычайно популярны. Также получили широкое распространение имена апостолов — Петр, Павел, Андрей, Филипп, Марк. Наряду с именами греческими, в христианский именник попало немало древнееврейских имён, а также имена древнеримских, сирийских, египетских святых.

Что касается собственно русских, мирских имён, то они ещё долго использовались вместе с церковными в значении личных. В летописях и документах XI-XIV веков можно встретить новгородского священника «Германа, зовомого Воята», «боярина Фёдора, зовомого Дорога». Переписчик древнейшей русской книги – так называемого Остромирова Евангелия, подписался: «в крещении Иосиф,
а мирский Остромир».

Но уже начиная с XV века, мирские имена все больше употреблялись в значении прозвищ: «князь литовский Иван, а прозвище ему Баба», «казак Богдан, а имя ему Бог весть».

В XVII-XVIII веках церковные имена почти полностью вытеснили древнерусские. Но последние не исчезли бесследно. На их основе были созданы тысячи русских фамилий: Беляевы, Глазковы, Третьяковы, Орловы, Рагозины и многие, многие другие.

Святцы, или месяцеслов — это церковный календарь с указанием праздников и дней памяти святых. По церковным правилам только эти, освященные традицией имена, и следовало давать новорождённым.

Переведенные с греческого святцы существенно ограничили словарь имён: в древнейших из святцев значится всего 330 мужских и 64 женских имени. Кроме того, новые имена были чужды древнерусскому языку: ведь их не переводили, а фонетически точно передавали славянскими звуками. Скажем, имя Евстолия, данное одной христианской мученице, в переводе означает «хорошо одетая». Греческое Дидим и древнееврейское Фома (в латинской передаче — Томас) значило «близнец»
и т. д. Многие из христианских имён находят даже вполне точные параллели среди имён древнерусских: Агафон («добрый») по-славянски был бы Добрыней, латинское Павел («маленький») соответствует русскому Малому, или Малюте, древнееврейский Давид — Любиму.

Но нашим предкам все эти соответствия были неизвестны. В 1596 году (спустя 600 лет после введения христианских имён) автор одного азбуковника жаловался: «Нам, словенам, неудобь ведомы нынешние свои имена, еже что толкуется (т.е. что означает) Андрей, что Василий или Данила».

Стоит сказать, что в самих святцах не обошлось без промахов. Например, там упомянуты 3 скифа, которые были казнены за приверженность к христианству в I веке н.э. Их звали Инна, Пинна и Римма. Но на Руси эти мужские имена начали давать девочкам. Видимо, деревенские попы принимали их за женские — по характерному окончанию на А. Ошибка прижилась, и дальше её «узаконили».

Святцы популярны среди верующих и в наши дни. Выбирая имя по святцам, обычно смотрят на день рождения ребенка. Если имена святых, чья память празднуется в этот день, не слишком благозвучны, допустимо выбирать имя среди тех святых, память которых отмечается на восьмой день от рождения. Если же не удалось выбрать имя в первый и восьмой день, то смотрят на 40-й день от рождения, т.к. именно в этот день ребёнка приносят в храм для совершения таинства Святого Крещения.

Великокняжеская династия Рюриковичей за 700 лет своего существования выработала свой особенный именослов, который пользуется большой популярностью и в наши дни.

В отличие от простых людей, русские князья назывались сложными, двусоставными именами с корнями «свят», «слав», «волод», «яр». Очевидна их сакральная природа, по крайней мере, часть из них совпадает с именами языческих богов: Ярила, Святовид.

Культ предков приводил к тому, что новорожденный княжич обыкновенно получал имя в честь деда. В некоторых родах на протяжении веков удерживалось всего два-три имени, передаваемые из поколения в поколение. Поэтому в летописи бесконечно чередуются Олеги Святославичи со Святославами Олеговичами, Изяславы Мстиславичи с Мстиславами Изяславичами.

С принятием христианства традиция наделять князя «значимым» именем была перенесена и на крестильные имена. Владимир Мономах пишет о себе, что он был «наречен в крещении Василий, а русским именем Володимир».

Однако князья назывались обоими именами — мирским и крестильным — почти исключительно при упоминании событий церковных: их рождении, крещении или погребении. Например, в Летописце Переславля Суздальского под 1211 годом написано: «Родися у Костянтина Всеволодича сын, и нарекоша имя ему во святом крещении Иоанн, а по княжеску Всеволод». В большинстве случаев князья в летописях называются только русскими именами, которым придается название главных, «княжеских» имён. Именно их чеканили на монетах: «Князь Володимир, а се его сребро».

Так продолжалось до конца XIII века. Но затем, в связи с укреплением позиций христианской церкви, князья начинают называться только одним, церковным именем – Иван, Федор, Андрей, Константин, Михаил, Дмитрий…

Однако несколько древнерусских имён все же удержалось в княжеском именослове. Это, прежде всего, Владимир, Борис (сокращённое от Борислав) и Всеволод – имена князей, канонизированных русской церковью. Позже церковь признала ещё шесть славянских имён — Ярослав, Мстислав, Ростислав, Святослав, Олег, а также Вячеслав — русский эквивалент имени чешского святого Х века, князя Вацлава.

Благодаря включению в церковные календари, эти имена дожили до наших дней. Теперь «княжеские» имена составляют подавляющее большинство из довольно узкого круга древнерусских имён, которыми родители нарекают своих детей.

История женских имён — это история постепенного обретения равных прав с мужчиной. Этапы этого долгого процесса, занявшего не одну сотню лет, особенно ярко видны на примере наименования женщин.

В памятниках древнерусской письменности XI-XIV веков женщины предстают безликими, почти безымянными существами. Конечно, у них были личные имена, но их упоминание — большая редкость: этой чести удостаивались немногие, например, княгиня Ольга. В большинстве случаев именование женщины носило опосредованный характер – через имя мужа или отца.
Ярославна в «Слове о полку Игореве» – это отчество дочери князя Ярослава Прасковьи. В летописи встречается также «княгиня Всеволожая» – жена великого князя Всеволода. Но по отчеству величали исключительно знать, а женщинам из простонародья хватало одного производного из имени мужа – Иваниха, Павлиха. Даже в документах были привычны такие записи: «Якова дочь Ивановская жена сапожника». Видно, что эта женщина обозначена по имени отца и мужа, да ещё по занятию мужа, а её личное имя не указано, его никто не употреблял.

Только в ХV-XVII веках формула женских имён начинает приближаться к мужской. Причем в большинстве случаев речь идет о вдовах, после смерти мужа унаследовавших землю и другое имущество: вдова Полашка, или вдова Каптелинка Яковлевская жена Купреянова. Именование незамужних женщин в тот период довольствовалось указанием на отца: Анница Игнатьева дочь.

В начале XVIII века формула именования женщины претерпела дальнейшие изменения: теперь помимо личного имени в составе ее появляется полуотчество.
Например: посадская вдова Парасковья Панкратова дочь Прокофьевская жена Никифорова сына Локтева. По-нашему это Прасковья Панкратовна, жена Прокофия Никифоровича Локтева.
Формы именования незамужней женщины в этот период были таковы: посадская девка Улита Гусева дочь, или: девка Марья Алексеева дочь.

Наконец, в XIX веке формула именования женщины совершила последнее превращение, полностью совпав с мужской: например, Мария Ивановна Постникова.

Новая эпоха в жизни русских личных имён началась с декрета Совнаркома от
23 января 1918 года, провозгласившего полное и окончательное отделение церкви от государства и школы. Святцы были отброшены вмеете с «религиозными предрассудками», вместо крещения была принята гражданская регистрация, а имена было разрешено давать какие угодно.

С 1924 года стали выходить миллионными тиражами «советские святцы» — настольные и отрывные календари, в которых приводились рекомендательные списки новых имен и предлагались пути творческого поиска. Например, советовали избирать для имени любое красивое слово: «поэма», «абстракция» или что-нибудь в этом роде. Помните, как булгаковский Шариков взял себе имя по новому календарю – Полиграф Полиграфович.
К примеру, отрывной календарь Северо-Западного Промбюро на 1925 год рекомендовал такие имена:
7 февраля. Родился писатель-утопист Томас Мор. Предлагаются имена — Томас и Мора (в зависимости от пола ребенка).
23 сентября в память о состоявшейся в этот день в 1865 году Конференции 1 Интернационала девочек рекомендовали называть Интернами.
Были в этом календаре девочки Идеи и Искры, Волги и Евразии, Пролеткульты, и даже Артиллерийские Академии. Мальчиков нарекали Трибунами, Тракторами, Оюшминальдами (Отто Юльевич Шмидт на льдине), а кое-кого и Главспиртами.
И если имя Вилен (Владимир Ильич Ленин) звучит ещё вполне приемлемо, то Пятьвчет (пятилетку в четыре года) кажется просто несуразным.

Несёт нас поезд жизни в никуда,
А в общем-то и даже ниоткуда.
Летят недели, месяцы, года...
И не узнать доедем мы докуда.
Промчались остановку "Детский сад",
И где-то в прошлом остановка"Школа".
Когда конфетке и мороженке был рад,
И лимонад был лучше пепси-колы.
Промчались остановку "Институт",
Любовные интриги, стройотряды.
Хоть не у всех через неё маршрут,
Но возрасту тому все были рады.
Доехали до станции "Любовь",
Проехали и станцию "Разлука".
Кипит адреналин, играет кровь,
Но были станции "Отчаянье" и "Скука".
На станции "Семья" на тормозах
Остановился поезд наш надолго.
У многих слёзы счастья на глазах,
А у кого-то просто чувство долга.
Одни судьбу свою благодарят
И не желают в жизни перемены.
Другие о свободе говорят,
Сойдут они на станции "Измена".
А поезд не меняет свой маршрут,
Всю жизнь свою из окон его видим.
Кто дальше едет, кто-то сходит тут,
Но в результате все из него выйдем.
Посадим мы в него своих детей,
У поезда нет станции "Конечной".
Его маршрут - от самых первых дней,
Наверное, до полустанка "Вечноcть"...
Никто не знает наперёд,
Кого и с кем судьба сведёт:
Кто будет друг, кто будет враг,
А кто знакомый, просто так.
Кто осчастливит, кто предаст,
Кто отберёт, кто всё отдаст,
Кто пожалеет дел и слов,
А кто разделит хлеб и кров.
С кем можно всё, до простоты,
А с кем и не рискнёшь на "ты",
Кому-то сердце распахнёшь,
А перед кем-то дверь замкнёшь.
В кого-то веришь, как в себя,
Кого-то терпишь, не любя,
С одним и в горе хоть куда,
С другим и в радости беда.
Никто не знает наперёд,
Что нас на белом свете ждёт:
Кого блистательный успех,
Кого позор за тяжкий грех.
Всю жизнь везение-одним,
Боль и страдания-другим.
Одним - за правду вечный бой,
Другим - и ложь сама собой.
Так и живём мы на земле-
И в благодетели, и в зле.
Грешим на молодость, порой,
На обстоятельства и строй.
Чужим ошибкам счёт ведём...
И лишь своих не признаём,
Друзей обидеть норовим...
И непростительно язвим.
Молчим, когда пора кричать,
Кричим, где надобно молчать,
Святынями не дорожим.
А перед серостью дрожим.
Лелеем собственное "Я",
То обвиняя, то кляня,
Исходим в вечной суете,
Глядишь...и мы уже не те...
Никто не знает наперёд,
К чему всё это приведёт.
А жизнь уходит, между тем,
Частично или...
Насовсем...

Автор: Сергей Грачёв