bat.igor

Обычный вызов.

Ноги в тяжелых высоких ботинках привычно толкают ступени. Легкий запах подъездной сырости и плесени привычно тревожит обоняние – этот запах уже давно воспринимается как «запах работы». Плечо оттягивает сумка с кардиографом, руку – яркий пластиковый чемодан с медикаментами. Я старался забирать вещи у фельдшеров (если это были женщины, каких большинство). С другой стороны, чтобы они не расслаблялись – они несли мою папку с историями и направлениями.

Мы идем «на сердце» к пожилой женщине. Только за сегодня с таким поводом это третий визит. Суммарно – восьмой. И впереди еще большая половина смены.

Поэтому – дежавю. Даже не просто… А рутина. Измотавшая, набившая оскомину рутина. К километрам бесконечных отполированных обувью ступенек добавляется еще несколько пролетов.

Хотелось бы красиво описать, как врач спешит на вызов, размышляя по пути, что же ждет его за очередной обитой дермантином дверью, как планирует тактику, проверяет по карманам, все ли на месте…

Но….

Я думал о том, сможем ли заехать за едой после этого вызова. Дадут ли время поесть. Получится ли поспать ночью, хоть немного. Еще думал о том, что завтра, утром, после смены – сломя голову нестись на вторую работу, где завал, и хорошо если получится забежать домой и прыгнуть в душ.

Очень быстро врач у нас перестает готовиться к визитам и привыкает действовать по обстоятельствам. На скорой – еще быстрее. Даже в карте вызова меня интересовал только повод (хоть он зачастую и формальность), возраст и срочность визита. Адрес – для водителя.

Встретили в прихожей. Спокойно и без нервозности. Значит, точно рутина.

Проводили в комнату.

Только небу известно, в какое количество подобных комнат я заходил.

Эти комнаты могли различаться в деталях – но все, как одна, были пропитаны старостью. Это ощущение довольно сложно передать словами, но, закинь меня в сто одинаковых комнат, я с попаданием в 100% смогу сказать, в какой из них проживал пожилой человек.

В этой комнате меня ждала пожилая женщина. Ее кровать изголовьем стояла прямо около дверей, над кроватью - светильник. Размеры комнаты были ничтожными, так что мне пришлось посторониться и пропустить фельдшера, а после зайти самому, иначе мы бы не разминулись.

Женщина лежала в постели, укрытая одеялом. Немного тяжеловато дышала. Но с интересом в глазах поглядывала на меня.

-Добрый день, что случилось?

-Да вот, сердце что-то, - усмехнулась она, произнеся это неожиданно чистым голосом.

-Сейчас глянем.

Уже и диагноз был ясен, и тактика. Это стенокардия. ЭКГ не покажет ничего, кроме, разве что, гипертрофии ЛЖ. Давление будет чуть повышено.

…Спрей нитратов…

…Контроль АД….

…Рекомендации….

….И ступеньки вниз.

И тут мой взгляд упал на прикроватную тумбу. Обычно в том месте стоят или лежат иконы. Реже – молитвенник. В запущенных случаях – пособие по уринотерапии и трактат о целительном свойстве золотого уса.

Но там лежали книги. Стопкой.

Я быстро пробежал глазами по корешкам. Внимательно разглядывать было как-то не с руки, только зашел ведь.

Но на скорую руку – Гончаров, Бердяев, Пастернак, Ахматова.

Сверху лежал Достоевский.

Я не удержался.

-Ого. Это Вы читаете?

-Да, я, - улыбнулась она:

-Всегда, когда мне плохо, я читаю Достоевского. Мне помогает, поднимает настроение.

Неожиданно.

Мне Достоевский настроение как раз-таким снижает. Я достаточно придирчив к авторам. И не боюсь сложных произведений. Я предпочитаю Стругацких с их недосказанностью и глубочайшей человечностью в каждой книге тому же Лукьяненко, где все растянуто, но, по сути, просто. Предпочитаю Хименеса, например, и Бродского (с его нескладной, сложной мозаикой, с ускользающей рифмой и легким ощущением диссонанса, где только с последней строчкой картина выстраивается в единое целое, как в калейдоскопе, когда при более детальном рассмотрении ты, словно во фрактальной картинке, открываешь новые и новые грани смысла) – стройному, четкому и выверенному Пушкину. Простую и черную тоску Сильвии Плат предпочитаю интеллигентной меланхолии Лермонтова. Тот же Маркес с его «Сто лет одиночества» отправил меня в свое время в нокдаун легкой формы депрессии. После «Парфюмера» Зюскинда я несколько раз ходил в душ, но ощущение неотмытости осталось надолго.

Так же и с Достоевским: я вязну в его детализации, запутываюсь в потоке мелочей и деталей.

Но человек, в возрасте сохранивший разум настолько, что способен наслаждаться Достоевским, мне внушал уважение.

-Неожиданно, - улыбнулся я:

-Вы, видимо, учительницей работали?

-Я!? Нет, Вы что, - тихо рассмеялась бабуля:

-Я актриса.

Я улыбнулся снова.

Актриса…

Погорелого театра, ансамбль «чижовские бабушки».

Но она смогла. О, еще как….

В одну секунду она подобралась, как-то, надулась. Стала выше и больше – насколько это можно сделать, лежа в постели под одеялом. Сверкнула глазами. Устало, но непреклонно. Голос враз приобрел нотки сварливости, несговорчивости и решительности.

И этим самым голосом она отчеканила только два слова:

-Четыре сольдо!

Я молчал.

Смотрел на нее.

Время шло.

Наконец, я нашел слова:

-Это были Вы?

-Это была я, - улыбнулась она и произнесла уже своим, тихим голосом.

О небо, как быстро застилает глаза. Улыбающаяся бабулька в постели передо мной поплыла во влажном тумане.

«Соберись, соберись, нельзя, не сейчас!» - уговаривал я себя. И молча смотрел на нее.

Конечно, это была не Орлова и не Одри Хепберн.

Разумеется, не «Оскар», не народная артистка.

Но это был человек, игравший в знакомом миллионам, засмотренном до дыр фильме. С Быковым, Басовым, Этушем и другими, уходящими либо ушедшими, но настоящими звездами. Из того поколения и типа актеров, которым не надо было выбегать на публику в нижнем белье или где-то скандально отмечаться, чтобы снискать популярность. Им достаточно было просто играть, нет, не просто, а хорошо, превосходно проживать свои роли.

И вот теперь она передо мной. Особо никому не нужная. Достоевского почитывает. Отголосок, осколок детства. Моего детства.

-Чем я могу Вам помочь? – как мог бодро, таращась через чертов туман перед глазами, спросил я.

-А чем Вы мне поможете, доктор, - усмехнулась она:

-Вы же не Бог.

О, да-а-а-а. Я – не бог.

Я взял ее за руку и внимательно, уже не улыбаясь заглянул ей в глаза:

-Спрошу иначе. Что я могу для Вас сделать?

Видимо, своей актерской эмпатией она почувствовала мою готовность расшибиться в лепешку, помогая ей. И поверила мне, засуетилась, заторопилась.

-У меня вот что, доктор, я пожила уже, не страшно. Но не сейчас, рано сейчас, рано, - она сбилась на шепот, мне пришлось наклониться, как заговорщик, прямо к ней:

-У меня внучка есть, она замуж выходит через две недели. Мне бы две недели еще пожить, посмотреть на нее в платье, а потом и можно уже. Сможете?

Я не бог. Но и не опуститься в пошлость, заявляя «до ста лет доживете» у меня хватило ума.

Так же твердо, не отводя глаза, я произнес:

-У Вас будут две недели.

…В тот день я нарушил с десяток протоколов и инструкций. Правильно заданными вопросами я вытягивал из нее информацию, которая позволяла мне назначить ей те лекарства, которые были не «прописаны» в протоколе – но нужны ей.

Мы быстро сняли ей приступ стенокардии (а это был именно он, конечно же).

Затем я выгреб все лекарства из ее тумбы, отодвинул в сторону БАДы (кроме одного, где содержался нужный ей магний в достаточной дозе). Остальные лекарства перебрал. Выбросил одну коробку просрочки. Несколько препаратов – рекомендовал купить иного производителя: мягко и без лишних обвинений, списывая на «личный опыт», пояснил, что компания «Говнофарм Продакшен» выпускает хорошие лекарства, но лучше лично для нее будет купить иного производителя. Один заменил на аналог в другом соединении (лучше доказательная база). Два препарата развел по времени приема (почему-то ей никто не пояснил, что это конкуренты при одновременном приеме). Один отменил.

Разобрал питание.

Разобрал питье.

Разобрал активность.

Говорил, говорил, говорил…..

Ничего после снятия приступа стенокардии я делать был не должен.

И никак я не мог не сделать это все.

А потом, «дома», на подстанции, сидел в кустах и глотал слезы.

Она – обычный человек. Но в ее лице я был просто обязан отдать дань представителям поколения, которые делали мое детство счастливым.

Обычный вызов. Рутина. Но – с осколком. Осколком детства. Моего детства.

…Ольга Королева, хоть Ваша кассирша и не пустила проказника Буратино в театр бесплатно – но я очень хочу верить, что Вашу внучку Вы в платье увидели…..

…МКБ – Малая Кардиологическая Бригада. От стандартной «линейки» отличается обязательным наличием врача, двумя фельдшерами против одного на линейке, пятком дополнительных препаратов в сумке, служебным мобильником и пафосом….

Сидя в ординаторской, мы смотрели телек и вели вялую беседу. Как раз на тот момент выпала кончина Папы Иоанна Павла Второго. Поводом для беседы стала новость, что Папа благословил всех и тихо предстал.

Я привык оценивать людей по поступкам, поэтому, хоть и не являюсь сторонником церкви, лично к тому человеку относился с уважением. Но поболтать хотелось.

-Вот видите, - сказал я:

-Вот он, человек церкви. Наши в страхе помирают. Еще и обделаться перед смертью могут. То ли дело тут.

-Как знать, - сказал фельдшер Толик:

-Может, и он боялся. Но что, ты в самом деле думаешь, что тебе это по телеку скажут? Про главу католического престола? Ну-ну.

Толик был ФВС – фельдшер, выезжающий самостоятельно. Он на выезде собаку ел, крокодилом закусывал. Ему можно было верить на слово.

Мы с ним немного поспорили на эту тему и сошлись на том, что человек был в самом деле достойный.

-Смотрите, накажет вас ваш боженька за речи такие. – задумчиво протянул не участвовавший в споре татарин Альберт.

Недавно перешедший к нам работать доктор из Приднестровья молчал и улыбался. Один тот факт, что на визите можно было идти к пациенту, а не ползти под грохот «калашникова», его радовал.

Альберт как в воду глядел: не знаю, как был наказан на тех сутках Толик – но меня боженька отмудохал знатно.

Дверь открылась и в ординаторскую зашел новый стажер-афганец. Не здороваясь, он обвел всех взглядом, поставил на пол большую спортивную сумку и быстро вышел.

-Ну все, - сказал опытный доктор из Приднестровья:

-Аллах, как говориться, акбар, правильно, Альберт Ахметович? Ща испаримся.

-Сто двенадцать, срочно на выезд, - проорал интерком:

-Бригада сто двенадцать, срочно!

-Ахтунг, господа! – сказал я, поднимаясь:

-Оставляю вас в компании афганской шайтан-машины. Альберт, привет гуриям!

Коллеги возмутились, что это, мол, малодушие, но уж ладно, они уж тут постоят за меня. Кто-то даже выразил готовность за меня испариться два раза.

«Написал на синем небе Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ

Белым следом быстрый динамит,

Кто поздравит с днем рожденья девушку свою

Так, как это делает шахид» - громко распевали мои коллеги, пока я топал по коридору.

-Визит на «тройку». У них спецы на выездах, вызов срочный, нам скинули. Линия не справится, – сказали мне в диспетчерской.

Ясно. Обычное дело. Когда мы в запаре, соседняя «тройка» тоже приходит на помощь.

Подтянулись фельдшера. Спустившись вниз, я подошел к водительской комнате.

-Храплю! – раздалось оттуда под недовольное ворчание хора голосов и шлепанье игральных карт по столу.

Это мы, на своем втором этаже, располагались в разных комнатах более-менее просторно. Водителям приходилось тусоваться и спать в одной. Развлекали они себя тоже как могли, чаще всего – играя в «храпа».

-Потом похрапишь. Если дадут, – сказал я своему водителю, заходя в комнату:

-Поехали, срочняк в Серебрянку.

-Есть пять минут доиграть? – спросил водитель.

-Нет. – ответил я.

Водитель положил карты на стол и встал. Я не врал: если повод к вызову позволял подождать пять минут, я не торопил.

Серебрянка – район, растянувшийся вдоль речки. Речной серебрянский народ настолько привык к воде, что, по большей части, редко когда просыхал. Средний показатель ножевых дуэлей, а также результативность групповых боев в Серебрянке существенно превышал показатели по нашему району. Поэтому я Серебрянку недолюбливал.

Весело светило солнышко, не менее весело светили наши люстры. Притормаживая на перекрестках, мы неотвратимо приближались к цели.

Вот и на месте, стандартная панелька.

Открытая дверь квартиры, встречают. Обычно, когда бригаду встречают на лестнице, ничего хорошего ждать не приходится.

Еще у квартиры я почувствовал запах близкой смерти. Это не эпитет, характерный запах в самом деле существует. Для меня, по крайней мере. Он сладковат, немного отдает ацетоном и перегнившими фруктами. А еще он теплый. Не ищите логику, ее тут нет. Один раз ощутив этот запах, его уже не забыть.

Второе, что я отметил – звук шумного и булькающего дыхания из квартиры. Поэтому повернулся к одному из фельдшеров и отправил её вниз, в машину, за баллонами с кислородом.

В квартире было многолюдно. Неожиданно. Несколько женщин разных возрастов стояли в коридоре, на кухне курили двое или трое мужчин. Видимо, чтобы умирающей веселей дышалось.

Понятно. Это родня пришла прощаться. Дело началось не пять минут назад, как минимум, несколько часов. А потом кому-то в голову пришла светлая мысль «а не вызвать ли нам скорую?». Как пить дать, сейчас еще и про эвтаназию рассуждать начнут.

-Здрасьте, скорая – сказал я женщинам:

-Проводите к больной.

-Проходите, проходите – начала одна:

-Совсем плоха наша бабушка.

А то я не понял. К хорошим бабушкам нас не зовут.

В зальной комнате на диване лежала женщина. Вернее, сидела, запрокинув голову на подголовник. А еще вернее – не было там уже никакой женщины. Взгляд под приоткрытыми веками был мутный, без проблеска мысли. Клокочущее дыхание вырывалось из судорожно вздымавшейся груди. Человек уже ушел, остались только звериные инстинкты, цеплявшиеся за жизнь последними обломками когтей.

-Надежда Ивановна, - взглянув в карту вызова, негромко позвал я.

Бесполезно.

Вернулась фельдшер с баллонами.

-Кислород, маску на лицо, - попросил я.

Затем достал тонометр из кармана, затянул манжету повыше локтя, задавил «грушу» манометра до 200, воткнулся фонендоскопом в локтевой сгиб и начал медленно стравливать воздух из манжеты.

190… 180… 170… Тишина. 150… 140… Ничего. 130… 115… 105… Стучи, ну стучи же, блин…. 100… 95… Тишина-а-а-а-а, как в гробу, простите за аналогию, которая, кстати, не так уж и далека от истины. 90… Ничего. Так я и знал, твою ж мать. 85…. 80…. Бля-я-я-я-я-я…….

Настроение мое падало вниз вместе с опускающейся в глухом молчании стрелкой манометра.

75…. 70…. Бух. Где-то там, в глубине измученной одышкой груди, отозвалось сердце. Бух, бух. Глухо, как удар церковного колокола в ветреную ночь. 65… Бух, бух. 60… 55… 50… 30…. Бух – отозвалось сердце последним тоном.

68 на 27.

«Спасибо, се-е-е-ердце!» - издевательски пропел Утесовым мой внутренний голос.

Коротко приложив фонендоскоп к груди, я услышал то, что и должен был: пузыри пены клокотали и лопались в альвеолах, практически заглушая дыхательные шумы.

Пока я упражнялся в тонометрии и аускультации, фельдшера размотали электроды, уже накинули их женщине на руки и ноги и ждали, когда я отвалю, чтобы налепить присоски грудных отведений. Я оставил манжету на месте и одним взглядом проверил цветовую маркировку расположения электродов.

«Каждая-Женщина-Злее-Черта». Красный-Желтый-Зеленый-Черный.

Порядок.

Проверять наложение электродов за фельдшерами скорой занятие пустое – никто при мне никогда не ошибся. Это доктора порой могут лажануть в этом – у фельдшеров процедура на уровне инстинктов. Но привычку не так просто вытравить.

-Когда началось? – спросил я родню.

-Да с ночи как.

Разумеется. Половина второго дня. Вместо того, чтобы сразу позвонить в скорую, они родню собирали.

-Вы уж, доктор, дайте ей что, чтобы не мучалась, - попросила меня чир-лидерша группы родственной поддержки.

Ну вот. Ожидаемая добродетель.

-Вы меня с ветеринаром спутали, - ответил я сухой дежурной фразой и отвернулся.

Присоски легли на грудь. Старт. Поехала лента.

Собственно, после такой «падлянки» с давлением, я мог не сомневаться, что покажет нам кривая ЭКГ. И лента не замедлила оправдать мои ожидания: вот он, на своем месте, сука, инфаркт, передне-перегородочный.

Алмазный ты мой пиздец.

Более сложную ситуацию тяжело придумать. Сочетание инфаркта миокарда, отека легких и низкого давления обезоруживает врача. Все три состояния по отдельности сносно лечатся. Но препараты, показанные при одном состоянии, противопоказаны при другом. Для сравнения представьте боксера, которого одномоментно саданули в челюсть, в печень и коленкой по шарундулам.

Вот и у меня, как у того боксера, руки опустились в прямом смысле.

…Мочегонные могут вывести жидкость – но убьют ее с таким давлением. Если вообще сработают на классическом шоковом АД.

…Гликозиды могут стимулировать сердце – но убьют ее при инфаркте.

…Нитраты показаны при инфаркте – но убьют ее с таким давлением.

…Давление можно поднять. Но введенная жидкость зальет ей легкие, а сосудосуживающие добьют инфарктное сердце.

В общем, как говориться, «вставайте, граф, мы к вам из подземелья…».

Молодые врачи обычно относятся к смерти с некоторым возбуждением. «А что, он умер уже, да? Ой….». Я это прекрасно понимал: первую смерть пациента я видел еще в медучилище. Отлично помню, как даже задержался после окончания времени обязательной отработки, чтобы увидеть момент, когда сердце неизлечимо больного перестанет биться.

Более опытные врачи относятся к этому явлению с цинизмом, либо (гораздо чаще) – вообще без эмоций. «Тяжелое состояние, терапия без эффекта, агония, реанимационные мероприятия без эффекта, смерть констатирована…». И проехали-поехали.

Меня ощущение присутствия близкой смерти злило.

Я опустил подбородок к груди и посмотрел на бабку из-подо лба.

Фельдшер, в принципе верно расценив мою позу, тихонько дернула меня за рукав.

- Доктор, не надо. Не довезем.

Ха. Не довезем, значит, до больницы. Смешные вы. Мы ее и до машины не донесем. Даже до лестницы. Опустить ее в горизонтальное положение сейчас и задушить – понятия равноценные.

Не надо… А что надо? Стоять и смотреть, как она умрет? Да, недолго ждать. Но родственники потом на меха порежут за бездействие. Это сейчас они «чтобнемучалась», а потом закопают-протрезвеют, и как минимум один умник найдется жалобы строчить. Потыкать в руку иглами для вида, потому пару раз качнуть «на публику», сказать «простите, мы не справились» и свалить? Да, можно. Инфаркт, острая левожелудочковая недостаточность, отек легких, шоковое давление – ни одна проверка мне и слова не скажет против.

Только на дубе я видел все проверки. Хрен вам.

«Инфаркт!» - «На месте!»

«Отек легких!» - «Присутствуем….»

«Давление» - «Задерживается».

Ну и мы как бы с девчонками тут.

Погнали.

-Вену ставим, - сказал я фельдшерам.

Их лица сразу погрустнели. Сейчас мы, значит, бабку стабилизируем (если повезет), донесем до машины. И она умрет в машине. Хуже этого сложно что-то представить. Констатация смерти до приезда – это ерунда. Не успели, бывает. Смерть на визите – тоже случается, главное, чтобы была попытка реанимации. В обоих случаях тело остается дома, ставится в известность МВД, родственники получают справку и хоронят больного.

Но в машине….

Обратно домой, понятно, не отвезешь. Ни одна больница труп не примет. Бригада выбывает из карусели вызовов, и, словно лодка Харона, отправляется в свое печальное путешествие по транспортному Стиксу города, оформляя документы и отыскивая морг, который заберет тело. И это сомнительное удовольствие может растянуться на полдня. Неважно, закончилась твоя смена или нет – пока труп не будет сдан, никто никуда не уйдет. А потом предстоят долгие объяснения, почему у тебя больной в машине умер.

Но этот фокус мне выполнять не хотелось.

-Звоните на центр, бригаду реаниматологов на себя, - сказал я свободному фельдшеру.

Бригада приободрилась. Сдать сложный случай коллегам – всегда лучше, чем выгребать самому. Неоднократно побывав в роли этого самого «коллеги», которого вызывали «на себя», в тот раз я решил немного выправить карму с другой стороны.

-Что там с веной? - спросил я.

А с веной беда. Фельдшер успела несколько раз наугад ткнуть иглой в руку женщине. Заветная капелька крови в павильоне иглы, говорящая о попадании в вену, так и не появилась. Ну да, какая вена с таким давлением.

-Сейчас, руку сменим, - тихо сказала фельдшер:

-Кисть и ноги гляну еще…

-Нет. Режьте рукав до воротника, - сказал я:

-Два по двести физраствора в отдельные системы, дофамин в одну, нитрат во вторую.

Единственный выход из ситуации – «раскачать» больную на фармакологических «качелях». Введение дофамина может задрать давление вверх – но при медленном введении в низких дозах первичный эффект на давление отойдет на второй план, на первый план выступит эффект стимуляции сердца, гораздо более щадящий, чем у гликозидов. Нитраты могут свалить давление вниз – но при том же методе введения на первый план выйдет эффект снижения нагрузки на сердце и разгрузка легочного круга, который сейчас переполнен кровью. Вот и придется из одной капалки давление поднимать, со второй – сбрасывать. И считать дозы по каплям. Муторно, долго – но мы и не спешим. Эта противоречивая комбинация позволяет в полной мере использовать баланс между конкурентными препаратами, нивелируя основные их эффекты.

…Ремесло врача во многом похоже на этот метод. Его мастерство – всего лишь узкий полустанок на длинной дороге между Вдумчивой Осторожностью и Бесшабашной Отвагой, освещенный одной-единственной лампой Личной Удачи.

Врач без отваги принимать рискованные решения (и, что важно, нести ответственность за последствия) – теоретик. Такие назначают МРТ всего тела по малейшему поводу, плодят бесконечные простыни анализов с повторами через равные промежутки и отправляют пациентов на консультации по кругу. Эти врачи склонны назначать как минимум 5 лекарств по малейшему поводу «на всякий случай».

Врач без осторожности – это экстремальщик, маргинал. Такие выбирают мощные резервные антибиотики там, где достаточно простого пенициллина, плодя бактериальную резистентность; такие сразу пробуют новейшие, вчера только прочитанные в литературе схемы на своих больных. Такие сразу режут горло ножом там, где можно подышать «рот-в-рот».

Но бывают случаи, когда и решимости хватает, и все обдумано – а не получилось, удача отвернулась…

Сорочку можно было бы и снять – но мне сильно не хотелось шевелить пациентку лишний раз.

Скорая не особо богатая структура. Даже в спецбригадах оснащение было тогда, прямо скажем, не фонтан. Сейчас, возможно, и получше – не знаю.

Поэтому многие вещи у меня были из собственных «складских» запасов. Фельдшера, когда держали в руках мою куртку, дивились ее весу: куртка выполняла роль «склада», по карманам было распихано разнообразное снаряжение, оставшееся мне из моего богатого прошлого.

…Подобранный неработающим и восстановленный ларингоскоп с несколькими клинками.

…Несколько интубационных трубок.

…Разной длины иглы.

…Трахеостомическая канюля, однозубые крючки, скальпели.

…Пара периферических катетеров.

…Множество разной фигни.

И один ЦВК в стерильном лотке.

На дежурства я выходил увешанный оборудованием, как панфиловец гранатами. Коллеги иногда посмеивались, когда я, позвякивая инструментом, раздевался после выезда. Но я был уже в том возрасте, когда чужое мнение о моем IQ меня волновало слабо.

Красивым жестом я извлек из недр куртки трехходовой ЦВК. Фельдшера с интересом смотрели на лоток.

Постановка центрального венозного катетера является, безусловно, врачебной манипуляцией и обычно не выполняется врачами скорой помощи. Во-первых, осложнений при пункции централки может быть гораздо больше, чем при обычной вене. И они гораздо серьёзнее. Во-вторых, сам набор стоит денег. Но даже при наличии наборов, вряд ли они широко бы использовались. Как, например, тромболизис: метод неплохой, но все боятся осложнений и больше ищут противопоказания, чем показания. То же и с центральной веной: я был совсем не единственным, кто мог делать эту процедуру, спецов на скорой хватало. Но я был одним из немногих, кто делал это с удовольствием.

Короче говоря, ЦВК фельдшера видели нечасто.

«Перед установкой ЦВК пациента следует привести в горизонтальное положение с опущенным головным концом, под плечи подложить валик, голову максимально повернуть в сторону, противоположную вколу иглы…». Я отлично помнил строки руководства, но ага, ищи дурака.

Я пальцем нащупал место вкола.

Антисептик.

Натянув перчатки, собрал шприц с иглой.

Прицелился.

«Давно в легкие иглу засаживал???» - шепнул внутренний голос.

Я вздохнул.

Повернув иглу срезом вниз, на глазах фельдшеров и выглядывающих из двери родственников, опустился на колени и одним косым движением задвинул пятнадцатисантиметровую иглу женщине под ключицу, с разворотом к сердцу.

Со стороны родни кто-то ахнул. Фельдшера молчали.

Растопырив пальцы, я держал поршень шприца в натяжении. Иметь длинные пальцы – не только для пианиста удача. Поддерживая вакуум в шприце, я шарил иглой под ключицей. Игла резко провалилась вперед миллиметра на два – но этот провал я ощутил, как падение в Большой Каньон.

«Легкое. Ма-лай-ца» - ухмыльнулся внутренний голос.

В цилиндре я увидел распускающийся гриб черной крови.

Вена.

И кислорода в венозной крови, видимо, нет вообще.

Больная тяжело дышала и булькала.

«Потерпи» - подумал я: «Еще пару секунд. Дернешься – пробью вену. И придется все сначала начинать – а твое время уходит».

Она, конечно же, не услышала бы меня, даже скажи я это вслух. Но, словно почувствовав, замерла.

Я схватил из лотка обойму с проводником, мысленно восславил дедушку Сельдингера за технику катетеризации «over-the-wire» и загнал струну по игле ей в правое сердце. Ну, чтобы наверняка уже.

Все, выдохнули. Вена насажена на струну, теперь никуда не денется.

Вытянув иглу долой, по струне вкрутил катетер в вену.

Подсоединил шприц, контроль, снова черная кровь в шприце. Отлично, катетер «дома».

Сосредоточившись на манипуляции, я совершенно упустил из виду, что в комнате внезапно стало очень тихо. Тишину нарушало только мое сопение и шумное дыхание пациентки.

-Пластырь на «штаны», капалки в катетер - сказал я фельдшерам и, не глядя, протянул ладонь за плечо. Одной рукой я держал больную, второй – катетер у кожи. Вырвать его сейчас было бы плохой идеей, другого у меня не было.

Мне никто не ответил, в руке было пусто.

-Пластырь на фиксацию, системы подключайте к катетеру! – громче повторил я.

По нулям.

Вот тогда я повернул голову и посмотрел на свою бригаду.

Нет, они не заснули. И пластырные «штаны» были готовы, и системы заполнены. Вот только они стояли и таращились в дверь.

Я повернулся в том же направлении.

В дверях, в полном «боевом» оснащении, в цепях, черном платье, с дурацким, уже раскочегаренным кадилом стоял огромный бородатый поп.

Тогда, в том душном зале, у захлебывающейся женщины я остро ощутил, что встретились три стороны.

…Моя бригада, дерущаяся за жизнь больной.

…Он, пришедший освободить ее душу из тела.

…И сама женщина, которой, в принципе, было уже все равно, куда: туда или сюда.

Лишь бы уже куда-нибудь.

И зеваки были на месте: из-за плеча попа с интересом выглядывала родня, даже курильщики с кухни подтянулись. Я мысленно отметил, что родни прибыло. Как ни дико, но кто-то уже венок притащил.

Они вызвали нас для проформы. Они все уже решили. И не собирались нас вызывать – но женщина все не хотела умирать, и кто-то из них, сжалившись, позвонил в скорую. А так уже все было готово. Видимо, и гробик где-то рядом припасен.

Поп внимательно смотрел на меня, я на него.

«Вот блин, а я-то все еще на коленях стою…» - недовольно подумал я: «Как благословение у него выпрашиваю».

Я разозлился.

-Рановато вы, батюшка, - вложив максимум сарказма в голос, наконец произнес я:

-Мы, может, и справимся еще.

Видимо, мой голос привел в сознание фельдшеров, потому как они принялись лепить пластырь на катетер и прикручивать системы.

Поп вздохнул и отвел глаза. Поняв, что на этот рок-н-рольный танцпол в бальном платье его не пустят, он произнес ожидаемым басом:

-Я позже зайду. – и направился к выходу.

Решил, значит, последнее слово за собой оставить. Щас.

-Вы уж не торопитесь там, - крикнул я вдогонку:

-Сейчас еще наши подъедут!

«И шефу привет!» - крикнул внутренний голос, но вслух я это озвучивать не стал.

Ответа не было. Супер.

Отвернувшись от двери, я достал из кармана дурь-шкатулку. Продолжаем разговор.

…Дурь-шкатулка – это пластиковый пенал, бывшая армейская аптечка АИ-1. Солдатский набор, включая заветный для торчков «тарен» оттуда давно был выброшен, а на его место заботливо уложены сильнодействующие и наркотические препараты. Наркотики в фельдшерской сумке не хранились, выдавались только лично врачу, и мы носили их только при себе.

Из аптечки была извлечена ампула морфия и отдана фельдшеру. Выбрав содержимое в шприц, фельдшер бережно вернула мне пустую ампулу, которую я спрятал обратно в аптечку. Пустые ампулы сдавались в конце смены. И, поверьте, гораздо более безопасно было потерять «газель» на дежурстве, чем одну пустую ампулу из-под копеечной наркоты. За потерю одной стекляшки уголовное дело может возбудиться настолько, что смирять это возбуждение придется годами упорного секса.

Системы капельниц были подключены к портам катетера. Следующие полминуты я считал. Расчет допамина и нитратов проводится в единицах микрограмм/килограмм массы тела/в 1 минуту. Это просто, когда у тебя есть робот, давящий на поршень шприца. Но у меня не было робота.

Плевать, школьная задачка.

Дано: кусок гипсокартона, ржавый гвоздь и куча дерьма.

Надо: собрать шаттл «Атлантис».

Легко. Количество вещества в ампуле, учитываем разведение в объеме пакета физраствора, получаем количество вещества в миллилитре вводимого раствора. 1 мл этого раствора приблизительно равен 20 каплям. Значит, капля равна около 0.05 мл. Получаем количество вещества в капле. Больная, хм, около 90 килограмм. Простая математика. Только теперь придется считать количество падающих капель в фильтрах обеих систем, для каждой капельницы отдельно.

Все это я написал для того, чтобы все понимали, какой, по сути, херней приходится заниматься врачам вместо того, чтобы поставить шприц в шприцевой насос и нажать пару кнопок, как делают все нормальные люди.

Итак, морфин полетел в больную. Это снимет боль, ведь болит же, хоть она и не в сознании особо, инфаркт – это больно. Но, что еще важнее, морфин приглушит истерично работающий дыхательный центр.

Капли в фильтрах считаются. Отлично.

Кислород шипит. Класс.

Больная булькает. Ну, хоть так.

Следующие 20 минут я провел, сидя на подоконнике между двумя вечными спутниками пожилых квартир: фикусом и кактусом. Не хватало только фиалки и алое, но они, возможно, в другой комнате живут. Регулярно я снимался со своего места и перемерял давление.

А оно росло. Медленно, по нескольку миллиметров – но росло. Фельдшера следили за капельницами и корректировали скорость. Несколько раз мы протягивали ленту ЭКГ: конечно, инфаркт никуда не делся. Но сердце билось в нормальном ритме, не срывалось, а это именно то, чего я так хотел. Появление аритмии могло поставить крест на всех усилиях.

Бульканье из легких стало заметно тише.

«А жизнь-то налаживается» - подумал я: «95 на манометре. Дотянем хотя бы до 105 – зарядим мочегонные. Фуросемид. И дальше – либо она описается, либо мы обкакаемся».

-80 мг фуросемида в шприц, пока не вводим, - попросил я фельдшеров.

-Бедная… Мучается…. Доктор, может быть, не мучать ее? – донеслось от группы родственной поддержки.

Я не стал отвечать.

От входа затопали.

-Если это снова поп – швырни в него пустым баллоном, - тихо сказал я ближайшему фельдшеру.

Она нервно хихикнула.

Топот приближался.

В дверях показался до боли знакомый по цвету край пластиковой сумки. Зашел фельдшер. Потом еще один.

А за ними – шеф третьей подстанции скорой.

Помощь пришла.

-Ну, а что сами не повезли, - скользнув взглядом по нам, сказал он.

-Да вот, решили поделиться счастьем – ответил я.

-Ясно, значит, опять все нам делать, - вздохнул он и тут увидел, куда тянутся шланги капельниц.

-А ЦВК откуда? – спросил он.

-Там мы с пользой время провели, пока вы до нас ехали.

Вот тогда он посмотрел на меня более внимательно.

Я его понимал. Не раз, будучи в его положении, я приезжал на помощь и видел, что первичная бригада не делала ничего, кроме как позвать на помощь. Поэтому, увидев результаты работы моей бригады, он был удивлен.

Пока его фельдшера снимали наш кислород и прикручивали свой, я коротко рассказал ему о каждом действии.

-Фуросемид отдайте, - попросил я своих.

Мой фельдшер передала шприц бригаде помощи. Фельдшер реаниматологов взял шприц и посмотрел на своего шефа. Тот покачал головой.

-Сколько? – спросил он меня.

-97 в момент вашего входа, 80 мг в шприце, - ответил я на два возможных вопроса одной фразой.

-Ясно, подождем.

Я промолчал. Я позвал его на помощь, он пришел – теперь он главный. В интенсивной терапии мало места консилиуму и совсем нет места спорам. Наша работа теперь – рассказать о каждом шаге и ждать его решения. Он мог отпустить меня с бригадой, а мог и оставить в работе, отдавая нам распоряжения.

Он посмотрел на больную, перемерял давление. Я бы тоже перемерял. Слова словами, но в этом случае лучше самому убедиться.

-Волокуши из машины несите. Будем собираться. – сказал он своим.

Шеф третьей подстанции был куда как опытнее и грамотнее меня. Он никогда бы не брал больную в машину без уверенности, что доедет до больницы без трупа.

Выходит, мы с бригадой молодцы.

-Мы тогда поехали? – робко спросил я.

-Да. Спасибо – я не понял, сарказм это был или нет.

-Кстати, - понизив голос, спросил он:

-А что за поп у подъезда бродит?

Мои гыгыкнули.

-Так а как же, - сказал я:

-Конкуренты, они ж всегда рядом где-то….

Он нахмурился, не до конца поняв фразу. Но решил не продолжать расспросы.

…-О, долго вы, - сказал водитель в машине:

-Я жду, а вас нет все. Ну, думаю, попали. Потому смотрю – поп почесал в подъезд. Ясно, думаю, хоронят. Потом поп вышел – а вас нету. Я уж и волноваться начал, на поминки, что ли, вас там оставили. А потом реаниматоры подкатили. Ну, значит, мои бьются еще, думаю.

Мы с фельдшерами переглянулись и только тогда в голос заржали.

-А кадило, кадило-то… он и распалил уже!

-А венок! Уже и венок закупили!

-Ойнупипе-е-е-е-е-ц…..

-А как, кстати, правильно: кАдило или кОдило – неожиданной спросил водитель.

-Кадило, - сказал я, отсмеявшись:

-КОдило – это штатный программист «скорой»…

…В диспетчерской моей подстанции уже были в курсе вызова реаниматологов.

-Ну и как там? – спросил я.

-Они больную в машину взяли. И довезли живой до приемника.

«Получи, бородатый» - мстительно подумал я, вспомнив попа.

В ординаторской сидели Альберт и доктор из Приднестровья. Сумки не было, Толика тоже.

-А Толя где? – спросил я.

-Испарился – ответил Альберт и они заржали.

До конца смены было еще далеко. Толю в тот день на станции я так и не встретил. Видимо, он тоже отгребал за остроумие.

Лично для меня точку во внутренних противоречиях по вопросу "имеет ли хирургия пол" поставил один эпизод из моей жизни. Пускай речь идет о ЧЛХ (челюстно-лицевой хирургии) и, возможно, истории имеют разную базу (специалисты, если будут читать, могут сделать замечание) - но, как водится, "осадочек" остался.

Мой стоматолог (терапевт) - женщина с офигительными руками. Не могу сосчитать, сколько раз она мне лепила совершенно, казалось бы, безнадежные зубы, существенно экономя мое время и мой бюджет. Реставрацию 11го резца, сломанного ровно вертикально, который мне восстановили в супер-крутом центре всего за два часа в четыре руки (реставрация продержалась месяц), она переделала за 15 минут и раз в 10 дешевле (лет так семь тому назад). Пасанула она только дважды: сломанный у основания коронки 21й (в итоге - протез) и этот самый случай.

Ничто не предвещало беды, когда в очередной раз во рту, повторяя слова Энакина Скайуокера до его грехопадения на Темную Сторону, "что-то отвалилось". Короткая переписка по вайберу, согласование времени - и вот я предстал.

Диагноз был резок и краток: прости, я пас. 48му (правая нижняя 8ка) хана, коронка развалилась в край, протезировать смысла нет - только удаление.

Я человек простой. Надо - так надо. Тем более, что меня тут же завели в другой кабинет и представили симпатичной молодой девушке-хирургу. Договорились через пару дней.

В назначенный день я, слегка нервничая, прибыл. До этого зубы я не удалял никогда, а в кресле стоматолога я ощущаю себя всегда уязвимым и беззащитным. Говорят, самое беззащитное состояние у человека, это когда он сидит на толчке (там меньше всего ожидаешь подвоха). Не знаю, не знаю. Перед стоматологами мы беззащитны, аки котята.

В этот раз симпатичная девушка была с медсестрой. Я был отправлен на снимок и через 20 минут принес монохромное фото своего зуба, напоминающего развалины средневековой башни.

Задумчиво рассмотрев эту картину, меня усадили в кресло и протокольно опросили по поводу аллергии. Я хрен его знал, так как всегда лечусь без анестезии (знаю, что это менее удобно для врача - но терпеть не могу онемение морды лица). Но, вроде, не аллергик, если не принимать во внимание ситуацию в стране, от которой часто слезы наворачиваются.

После этого я был заколот в рот и закономерно онемел частью головы.

Со словами "ну-с, посмотрим" девушка-хирург начала что-то ковырять и постукивать у меня во рту. По всем канонам хорошей анестезии, ощущения прикосновений были, боли - нет. Так продолжалось минут пять.

-Что же, ну и вот, - произнесла эта милая девушка.

Сказать, что я был удивлен - ничего не сказать. Не было ни боли, ни дискомфорта. Я даже пожалел, что не пользовался анестезией никогда. Сказать "спасибо", встать, расплатиться и уйти мне немного мешал тот факт, что девушка все еще держала у меня во рту какую-то металлическую фиговину. И я вежливо ждал, когда она ее достанет.

Следующие ее слова и следующие минуты врезались мне в память, словно разогретая гитарная струна в замерзшее масло.

-НАЧНЕМ, - сказала она.

Я забеспокоился. Как показало дальнейшее - мало беспокоился.

-Лена, давай! - крикнула девушка мне за ухо.

Скосив глаза, я увидел выбегающую из-за кресла медсестру с молотком в руках. Размахнувшись, она треснула по элеватору, который хирург держала в упор к моей несчастной 8ке. И еще. И еще раз. И еще.

Удары отдавались острой болью сначала в челюсти, потом во всей голове. Во рту что-то хрустело и отламывалось. Периодически мне кричали кинуть подлокотники кресла и держать челюсть во избежание перелома. Остро хотелось в туалет. Удары Лениного молота воспринимались, как гвозди при распятии - короткие, безжалостные и неотвратимые. Я хрипел, постанывал и отплевывался. Наконец, через примерно лет 400, девушка извлекла очередной осколок, запихала марли мне в рот и отправила на контроль.

Вытирая скупые мужские слезы, я принес ей контрольный снимок.

-Хмммм.... Там мааааленький кусочек еще остался.

Она вопросительно глянула на меня.

Я молча смотрел на нее. Она засмущалась.

-Нуу, знаете, бывает, что такие кусочки рассасываются сами....

-У меня рашошется, - прошамкал я: Школько я Вам должен?

-20....

Я достал 50.

-Ой, а у меня сдачи нет...

-Не надо шдачи. Шпасибо.

-Ой, я тогда Вам отдам, когда еще придете.

-Не приду, - тихо и коротко сказал я и вышел.

Примерно через полгода я ощутил помеху в зоне удаления, которая со временем стала нарушать прикус. Вайбер-время-визит-что-за-фигня?

-Это 18й (правая верхняя 8ка) попер. Снизу зуба нет, нет сопротивления - и он выпирает. Надо на удаление.

-Лучше смерть...., - тихо произнес я.

-Когда созреете, звоните, - отсмеявшись, сказала стоматолог.

Созрел я через полгода, когда заколебался жевать с челюстью набекрень. Но, скромно опустив глаза, попросил хирурга мужчину, коему и был быстро представлен.

Схема та же: время, визит, снимок, анестезия. Короткое ковыряние во рту.

-Что же, ну и вот, - сказал хирург, достав руки у меня из головы.

-ГДЕ ЛЕНА??? - шепотом проорал я.

-Кто? Какая Лена?

-С МОЛОТКОМ??!?!?

-Эмммм..... Точно на анестетик не было реакций? Голова не кружится?, - доктор забеспокоился.

Тут я увидел на столике мой 18, красиво сложенный из 3 частей. И выдохнул....

...Конечно, доставать сломанный под шейку 48й и почти выпадающий 18й - разные вещи. Но осадочек остался.....

Берегите зубы, в общем.

Жизнь редко бьет того, кто ожидает,

Готового к пожару и к потопу,

Но отвлекись, как часто и бывает -

Тогда и наподдаст тебе под жопу

…Это было туманное осеннее утро. Занимался серый рассвет, не менее серые люди выходили из своих серых панелек и топали к серым остановкам брать штурмом оранжевый общественный транспорт, который безучастно сжирал их своим нутром.

Моя линейная бригада скорой только что с помощью магических пассов и святой магнезии изгнала гипертонического беса из очередной бабульки. Долг стране был выплачен, новых долгов мы пока не наделали, поэтому бодро двигались на станцию.

Дежурство подходило к концу, и мы надеялись, что этот сеанс медикаментозного экзорцизма был на сегодня последний, мы, наконец-то, попадем «домой» и обращений к методическим рекомендациям типа «corpus hypertonicus», равно как и антиаритмических песнопений сегодня больше не будет.

Да, слово «домой» было обиходным, но в период дежурства подстанция воспринималась именно «домом». Там можно было многое из того, чего нельзя было ни на визите, ни в машине. В основном, речь идет о вещах нехитрых, но отбери у человека простое – и нехитрые вещи покажутся очень ценными. Я говорю о таких благах как, например, снять обувь. Лечь или сеть в положение, когда ты можешь вытянуть ноги вперед и не упереться ими в пол машины. Прикрыть глаза и тебя при этом не будет качать и кидать на дверку в поворотах. Спокойно сходить в туалет. Ну и все в таком роде.

Наши надежды рухнули с писком салонной рации. Да-да, именно рации. Сейчас, в век компьютеров, возможно, все иначе – но тогда, в незапамятные времена, на «линейках» в машинах стояла рация.

Для тех, кто не в курсе, на скорой есть несколько видов бригад. «Линеек» было больше всего. Там не всегда был доктор (как повезет). Среднее количество выездов в «линейке» было обычно больше. Оснащение было хуже – но это не значит, что визиты были проще. Запросто можно было заехать на инфаркт (если кардиологи заняты), посетить развеселое техногуро после ДТП (если заняты БИТы;), получить детский визит, словить психа – ну, вы поняли. Так вот, служебный мобильник тогда был только у спецов (БИТы, МКБшники и прочие). «Линейке» полагался теплый ламповый агрегат в машине. В этом был и плюс: можно было устроить рэп-баттл с другими бригадами на частоте, пока диспетчер не требовал заткнуться.

Зов рации застал меня врасплох – я только выехал с визита и мне очень хотелось еще полчаса поспать.

«Сто пятьдесят хрр-хррр!» - требовательно звала диспетчер через туман и хмурых работяг.

«Даааа???!» - вкрадчиво отозвался я.

«Запишите визит».

«С хера ли?» - спросил я: «Мы только что работали, у тебя еще десяток бригад под боком, почему мы? Что, всех разобрали?»

«bat.igor,» - сказала рация: «Все спят».

«Ну так и я хочу».

«Ну послушай» - пошла не несвойственные ей переговоры диспетчер: «Ты в Чижовке. Вызов на роды в Шабанейро, тебе по кольцу крутануть – десять минут. Завезешь тетку в «пятерку», сдашь – а оттуда до станции 500 метров. И я тебя сто пудов больше сегодня трогать не буду. А будешь ныть – через полчаса получишь какой Сокол (40 км от города), к обеду не вернешься. Так что не пизди» - добавила диспетчер и надиктовала адрес.

Впечатлившись Соколом, я тихо записал.

Надо сказать, выезд на роды обычно один из самых простых. От момента схваток до момента, который народ и считает родами, а акушеры называют «период изгнания плода» может пройти до 10 часов. Введение медикаментов рожающим на скорой обычно не проводят (только по очень строгим показаниям). Так что весь визит на роды обычно заключался в «здрасьте-где женщина-собирайтесь-поехали» и передачи ее в приемник родилки по обменной карте. Этакое спецтакси.

Шабаны встретили нас туманом и гнетущей тишиной. Этот район является одним из основных мест ночной лежки заводчан – поэтому с рассветом их гнезда обычно пусты и таращатся на тебя темными проемами окон: лежка покинута до темноты, обитатели разбежались по местам облагораживающего труда.

Моя интуиция, обычно безотказная, в тот раз взяла отгул.

«Поспи, я сам схожу» - сказал я фельдшеру.

Она, посмотрев на темные окна, поджала губы.

«Я тоже пойду». И потащила из сумки акушерский пакет.

«Это тебе на фига???» - удивился я.

«Чтобы было» - огрызнулась фельдшер и потопала к дверям.

Двери в подъезде уведомили нас о том, что мы приехали точно по адресу, а также о том, что «Коля – лошара».

Бывает.

С размаху впечатав ногой обугленную, измазанную соплями и дерьмом кнопку на стене, мы призвали лифт, который нехотя вознес нас к вершине панельного гнездования. Из лифта мы вышли с небольшой одышкой: несмотря на ранний час, в лифте кто-то уже нагадил, поэтому пришлось задерживать дыхание по методу синхронисток.

Дверь в нужную квартиру была открыта.

«Надо же, в окно увидели машину, ждут» - впервые за утро шевельнулось предчувствие.

В дверях стояла женщина лет 45-50. Она смотрела на нас и СИЯЛА. Свет гордости и непомерного счастья лучился из нее, наполняя собой все вокруг. И это не понравилось мне больше всего.

«Здрасьте-скорая-вызывали-где…» - начал было я, но она радостно замахала руками:

«Проходите-проходите, мы вас ждали, я и сама врач!!!»

Нет хреновее родственника на визите, чем родственник-врач. Потому, что, либо консилиум начнет устраивать (ну и что, что стоматолог, все равно инфаркты не так лечатся) или уже больного какой фигней напихали. Вот же ж блин, подумал я, этого не хватало.

Поэтому я решительно закончил стандарт «…где-женщина?» и прошел мимо нее в открытую комнату. Фельдшер молча обошла меня и двинулась к кровати, где из-под одеяла виднелось испуганное, бледное и мокрое лицо молодой девушки.

«Бля, бледная какая, херово» - подумал я: «И почему мокрая, почему молчит, не стонет?».

Следующие секунды я запомнил навсегда.

«Ой, А МЫ УЖЕ ВСЕ» - сообщила сияющая новоиспеченная бабушка из-за спины.

Я замер. Фельдшер тоже замерла.

«Что – ВСЕ? В смысле?» - я внезапно охрип, разом проснулся и на каблуках повернулся к ней.

Решив, что с таким тупицей, как я разговоры неэффективны, а надо, как ребенку, показывать (типа, смотри, «рука-ложка-еда-рот») она, не переставая сиять, повернулась к небольшому трюмо за своей спиной, что-то взяла и развернулась обратно.

«Вот – ВСЕ» - радостно выдохнула она.

В руках у нее был сверток из каких-то пеленок. Я видел только белье – но из него, весело раскачиваясь, свисало сантиметров 30 пуповины.

Незажатой, черт побери, пуповины.

Следующие полторы-две секунды я просто стоял и размышлял, в какой области у мужчин волосы начинают седеть в первую очередь.

Бодрый шелест за моей спиной уведомил меня о том, что акушерский пакет разворачивается прямо в воздухе.

Жестом профессора Преображенского я выбросил руку вправо, ладонью вверх. Пуповинная клипса словно сама собой прилетела в ладонь, видимо, фельдшеру тоже не понравилось зрелище. Толкаясь плечами в тесной прихожей, мы кинулись к ребенку. Я – защелкнуть пуповину, она – забрать ребенка у бабушки.

Щелчок клипсы совпал с радостным выдохом фельдшера. «Ага, живой» - подумал я.

«Когда родила???!!!!» - хотел прорычать грозно, но, по факту, жалобно простонал я.

«С рассветом, с рассветом»

«Почему дома????»

«Так она ж как, коллега» - начала сияющая бабуля.

«Собака стиклевская тебе коллега» - подумал я.

«Она ж скрывала, весь срок скрывала. Я на работе всегда, она рано уходит, приходила поздно. А утречком смотрю, в ванной стонет. Я туда – а она родила уже». И послед в мешочке протягивает мне.

Нда.

«Апгар, Апгар, как там считается» - суматошно думал я, наскоро осматривая дитя: «How-Ready-Is-This-Child. Частота, дыхание, рефлексы, тонус, цвет. Показатели? Стоп. Апгар первые пять минут, а ему уже полчаса от роду. В топку апгар, дышит, кожа розоватая, ЧСС считать времени нет. О, завопил. Так. Мать….».

«Пакуй малого в пеленки!» - сказал я фельдшеру то, что она уже и так делала, после чего в два прыжка переместился к молодой мамаше.

«Кровопотеря… Хер его знает, в ванной рожала. Бледная, черт. Пульс высокий».

«Ноги расслабь!» - сказал я и воткнулся взглядом в срамное место.

«Не течет, хорошо. Живот, подавим немного… Не течет. Не течет!».

«Одежду. Одежду ей! Бегом!» - поторопил бабулю.

Одежда была готова. Время, время. Холодно, дубак на улице. Ребенка в куртку «03», это ватник, он теплый. Носилки бы для мамаши – да нет времени. Бежим.

«Заводи, заводи!» - орали мы от подъезда водителю.

«Газель» взревела мотором.

«С малым вперед!» - сказал я фельдшеру с хныкающим свертком на руках.

«Нет» - внезапно восстал водитель: «Пациента назад! В будку!»

Спорить времени не было.

«Печку там включай! И погнали, погнали!» - я запрыгнул в машину и щелкнул «люстрами».

Пустые глазницы окон панельного гнездовья осветились всплесками синего цвета.

«В пятерку или в областной?»

«Нет. Домашние роды. В тройку, в центр, на Динамо».

«Газель» ревела мотором.

Город проснулся, светофоры, как удары пульса, проталкивали по артериям улиц порции машин. Мы, как могли, вносили оживление в утренний трафик, вылетая на разделительную и встречную, поторапливая медлительных сиренами и крякалками. Моя фельдшер с улыбкой качала ребенка на руках. Мамаша тряслась на лежаке. Бабушка сияла в углу. Порядок.

Я достал свой личный мобильник и набрал «103»

«Скорая….» - отозвался Голос.

«Один-пять-три, старшего врача на связь» - выпалил я.

«Зачем?» - тупанул Голос.

«ЗА ГРИБАМИ!» - сорвался я. Новый гражданин на всякий случай взвыл в трубку, водитель рявкнул сиреной и крякалкой. Голос в трубке это услышал.

«Соединяю….»

«Старший врач слушает» - раздался усталый мужской голос.

«Мужик за старшего сегодня» - подумал я: «Отлично, он адекватный»,

«Один-пять-три, роды на дому, входим в город с «могилевки», нужна встреча»

«В приемник «тройки», встреча будет» - сказал он и отключился.

«Адекватный» - еще раз подумал я. Другой бы начал расспросы что да как, словно от меня можно было бы толку добиться в тот момент. Или начал бы предлагать выслать детских реаниматоров навстречу – они бы ехали минимум полчаса, а нам 10 минут до места было.

«Партизанка», мимо станции. «Чтоб тебя понос взял» - послал я «привет» диспетчеру.

«Первомайка», «коза», речка. Вот он, «Динамо». А рядышком примостилась неприметная «клумовка».

Газель лихо тормознула перед приемником.

С выпученными глазами я влетел в двери.

Надо отдать должное акушерам: если пахнет «экшеном», они двигаются очень быстро.

Словно из-под кафеля выскочил неонатолог, выхватил ребенка из свертка куртки и галопом умчался по лабиринту коридоров. Еще некоторое время я слышал затихающие вдали шлепки его тапочек по плитке. С грохотом вырулили санитарки с каталкой и понеслись к машине. Мать перегрузили, навалились на ручки каталки, крякнули – и тоже сгинули во тьме проходов вслед за неонатологом. Бабушку я отправил оформлять документы и только тогда опустился на стул.

«Вам что, делать нечего, роды дома принимать?» - спросили меня оставшиеся в приемнике коллеги.

«Да не хотел я. Приехал – а они уже все….» - неожиданно процитировав бабушку, я быстро накорябал карту вызова.

Выйдя из приемника, мы загрузились в салон «Газели».

«Слушай» - спросил я водителя: «Почему малого вперед не взял?».

«Потому что» - сказал он: «Если бы мы ёбнулись, впереди ему б кранты были, а сзади, может, и выжил бы. Вот я и решил, пусть поживет еще».

Решил он. Юморист. Я, может, тоже еще пожить хочу. Предупреждать надо.

Вы никогда не замечали, как после быстрой езды по трассе в городе кажется, что ползешь? Вот и в тот раз, по сравнению с дорогой туда, обратные ландшафты медленно проползали мимо окна.

«Кури в машине» - сказала мне фельдшер: «Я потерплю». Некурящий водитель согласно кивнул. Я открыл окно и высмалил сразу три подряд.

Вернувшись на станцию, я протопал мимо окна диспетчера.

«bat.igor!» - крикнула диспетчер: «Отчитываться за тебя Гиппократ будет?»

Я протянул ей карту.

«Ну вот, сказала же – быстро скатаешься, и все! Что писать, роды, доставка в 5-ку?»

«Пошла ты в жопу» - просто ответил я: «Завершенные роды на дому. 3-ка, патология родов».

«Иди ты???!!!!»

«Сама иди» - устало сказал я: «Кофе лучше дай».

«Дерьмо у нее кофе» - сказал стоявший в очереди на отчет доктор Альберт: «Мой бери, курить идем».

Фельдшер, ничего никому не говоря, зевнула и пошла сдавать сумку. Все же самые стальные яйца в бригаде в тот раз оказались не у меня.

Мое знакомство с нетрадиционной медициной было коротким, жестким и неотвратимым, как палец проктолога.

Предыстория была такова, что я решил смастерить уличный столик. Прошлый стол, представляющий собой катушку-бобину телефонистов более метра в диаметре, прикаченный собственноручно супругой лет так пять назад, отслужил верой и правдой безо всяких обработок. За это время он успел принять неисчислимое множество гостей и попутно стать обиталищем огромного количества насекомых, жуков и прочей живности. Утомленный жизнью, в текущем сезоне сей мастодонт окончательно перекосило и всем своим видом он показывал, что вот-вот почит в бозе.

Материал на новый стол уже был: родители жены приперли откуда-то новую катушку. Но я решил в этот раз всунуть в процесс свои руки и сделать что-то более надежное.

Надо сказать, что я всегда страдал на глаз: все изделия, выпущенный мною в люди, отличались прямо-таки гигантскими размерами и недетским запасом прочности. В этот раз я решил подойти к вопросу по-взрослому, с продумыванием габаритов. И, надо сказать, с задачей справился: габаритами изделие вышло. Но судьба - девушка изворотливая: столик по финалу весил килограмм на 80. Черновой монтаж я провел на улице, проводить шлифовку, декор и лакировку было задумано в гараже. Конечно, адекватный человек просто закатил бы стол, но не я.

Поэтому, по всем правилам, с приседа, было выполнено упражнение "рывок" - и стол был поднят на вытянутые руки над головой.

После чего я гордо пронес (!) его в гараж, подпрыгивая (!!) на клумбе и ступеньках (!!!).

Тут уместно сказать фразу "Трюк выполнен идиотом, не повторять в домашних условиях".

На следующий день в спине кольнуло.

Еще через день кольнуло неприятно и несколько раз.

А на третий день накрыло по-чёрному.

Представьте, кто не в теме, что СОВЕРШЕННО без предвестников, на фоне полного "все хорошо", мышцы спины вдруг резко и крайне болезненно сокращаются. Это настолько неожиданно и больно, что не даёт возможности не только идти, но и вздохнуть. Быстро проходит - но так же быстро и внезапно возвращается снова. Некоторое время после "приступа" в спине остаются неприятные ощущения, из цикла "ну-ну, попробуй, пошевелись".

Надо сказать, что за плечами у меня почти полтора десятка лет медицины. Я отдавал себе отчет, что, видимо, догнал свою грыжу. Положенные в таких случаях и так любимые народом забеги на три буквы (МРТ) не прошли через сито золотого правила, усвоенного мной еще во время карьеры белого халата. Правило гласит, что перед любым исследованием надо подумать, что делать в случае, если исследование скажет "да" и что в случае, если результат будет "нет". И если план в обоих вариантах одинаков - исследование проводить не нужно. Я мыслил так, что даже в случае обнаружения грыжи на МРТ к неврологу я не пойду (я живу в РБ, стране, где, по моему убеждению, неврология находится в глубокой заднице). А если грыжа будет требовать нейрохирурга, я был уверен, что пойму это, если внезапно перестану вставать или, наоборот, начну непроизвольно писять в штаны. И тогда МРТ сделают бесплатно, профит, опять-таки.

Так что в первые сутки от начала боли я лечился ничем. Предложенные женой инъекции отверг (мужик же, ну, и идиот, как сказано выше). Вторые сутки еще хорохорился. На третьи сутки, после того, как чуть не въехал в жопу порша (резко свело спину за рулем) - жена все же отправила мне в зад Вольтарен. Полегчало - но ненадолго. Еще через несколько дней зад болел от Вольтарена, спина болела рандомно, ребра болели от корсета, в котором я ощущал себя как выпускница Смольного образца 14го года.

Вот тогда из уст жены и прозвучало впервые магическое слово "кинезиотерапевт".

Я уже не так и отказывался. Мне было уже по фиг. Хоть кинезиотерапевт, хоть сибирский шаман, хоть патологоанатом. Лишь бы хоть как уже.

В назначенное время я прибыл и, кряхтя, вылез из машины. Я был подготовлен женой к визиту: держать свой скепсис при себе, молчать и терпеть (было обещано, что будет больно). Ха. И так было не сладко.

Меня встретил крепенький и серьезный дядечка. Заставил раздеться, уложил на кушетку. Пробежал вокруг меня, периодически потыкивая в меня пальцами. В перерывах между тыканьем отвлекался и что-то быстро писал мелом на доске в моем изголовье, бормоча себе под нос. Потом держал меня за конечности и требовал толкать. Клал что-то на грудь и требовал толкать снова.

-У Вас герпес внутри, - печально произнес крепенький человек.

Подготовленный женой (молчать, блин), я печально покивал в ответ. Герпес есть у многих, со своим я сталкивался один раз в жизни, в детстве, когда болел ветрянкой и напоминал леопарда.

Сгибание и разгибание конечностей продолжалось. Бодро постукивая мелом, специалист покрывал доску вязью неведомых символов.

-У Вас с простатой проблемы, - еще более печально произнес он.

С простатой проблем у меня никогда не было - либо они не заявляли о себе никак. Но я на всякий случай кивнул.

-У Вас не работает половина мышц! - почему-то возмущенно воскликнул он.

Надо сказать, большую половину жизни я занимался тяжелой атлетикой, единоборствами и прочими прелестями, и продолжаю деть это сейчас. В свои четыре десятка при росте "под два" я вешу "чуть за сто" - и это не совсем, чтобы жир. Так что я даже не успел ничего сказать по поводу мышц. Он пояснил:

-Смотрите, я сейчас Ваши мышцы ВКЛЮЧУ.

Да как ты, колдун, это сделаешь???? Я даже осмотрелся на предмет открытой электропроводки или других приспособ для электромиостимуляции.

Но все оказалось проще.

-Смотрите, толкните ногой мою руку. Видите, не можете. А сейчас включим (тут от хлопнул пальцами меня по ноге). Толкайте снова. О! Видите, как легко? А сейчас выключим (удар пальцами по кисти). Видите, снова тяжело. А?

-Угу, - сказал я. Ну понятно. Это чудо.

-Ничего! - бодро объявил Мастер: Сейчас мы все включим.

И начался Ад.

Он засаживал пальцы мне под ребра, в прямые мышцы живота.

По лучшим методикам доктора Менгеле он выжимал мне мышцы бедра.

Когда он всадил мне пальцы в лобковый симфиз - я уже всерьез подумывал, а не пнуть ли его ногой.

От массажа шеи я с полной ответственностью планировал отдать концы.

Наконец, он заинтересовался моими стопами. Подошвами. И почему-то решил, что надо бы их разработать.

Я, ко всему прочему, профессиональный массажист. И массаж подошвы - это процедура очень приятная и расслабляющая. Поэтому выдохнул.

Зря.

Массаж подошвы быстро убедил меня, что все прошлые пытки - это фигня. А пиздец - вот он, тут. Я жмурил глаза и полз, он за ногу подтягивал меня обратно.

Под конец я был размят, как тесто на доске.

Когда меня один раз бросили в татами "со второго этажа" и свалились сверху 130 килограммами, а потом слезли - и то тогда я чувствовал меньшее облегчение и меньшую радость оттого, что остался жив.

Попутно он вылечил мне татуировку и старые шрамы (сказал, что они "фонят"). Досталось всем частям моего тела, кроме, пожалуй, спины: на нее он менее всего обратил внимание.

Предложил лекарство от герпеса. Я тактично отказался.

Сказал приходит еще. Я тактично промолчал.

Вышел.

Сел в машину.

Дико болели подошвы. Горели огнем. Болели ноги, шея. Виски. И ужасно скручивало спину.

"Ну ладно" - сказал я себе: "Эта сотка (примерно 43 доллара) была за науку".

Приехав домой, я язвительно выразил жене все свои мысли по этому поводу.

Следующие два дня я не менее язвительно рассказывал об этом кудеснике всем знакомым.

А на третий день все прошло.

Болел только живот, куда он засадил пальцы. И тот тоже прошел через пару дней.

Спина больше не давала о себе знать.

И я заткнулся.

И теперь, когда вспоминаю этот эпизод своей жизни, перед глазами встает картинка с лицом Генерала из "Особенностей национальной охоты" по типу "Что это было?"