Assantel

Дом самоубийц - возможно патогенное или аномальное место на западе Москвы, где отмечалось аномально высокое количество самоубийств. Адрес: Москва, Крылатское, Осенний бульвар, д. 16 корп. 1

Совсем недалеко от станции метро «Крылатское» находится жилой дом по ул. Осенний бульвар , который считают «гиблым местом». В 17-этажке, с виду кажущейся самой обычной, с частотой примерно 1 человек в год люди заканчивают жизнь самоубийством.

Негласную статистику смертей ведут бабушки из дома напротив, наблюдающие за происходящим кошмаром со скамеечек у своего дома. По их словам, умирают в этом доме каждую весну и осень, то вешаются, то топятся, то вены режут. А с некоторых пор люди стали «выставлять свою смерть на показ». Сначала сестры одна за другой выбросились из окна своей квартиры, следом повесился парнишка из квартиры парой этажами выше.

Люди покупают квартиры, а после покупки проходит не больше полугода, тех, кто жил в этом доме изначально, уже нет, все постарались в кратчайшие сроки съехать оттуда. С целью очистить дом от нечисти приезжали и батюшка, и колдуньи, но ни у кого ничего не вышло.

Наша справка:

Видимо речь в этом рассказе идет о доме 16/1 по Осеннему бульвару. Действительно, в период с 1999 года по 2000 год, 8 (возраст от 3-х до 60 лет) человек совершили самоубийство.

1999 год, весна - 17-летний подросток, подозревалось, что причиной были наркотики и плохая компания, но в крови наркотических средств не обнаружили.

Осенью (сентябрь) - 23-летняя девушка, медсестра с 3-летней дочкой (оф. версия - "ссора с матерью").

Октябрь - 13-летний Федор. В предсмертной записки матери он указал причину: насмешки сверстников.

Ноябрь - 16-летний подросток, причина не выяснена.

Январь 2000 года - 50-летний мужчина. Причина не выяснена.

Февраль 2000 года - 17-летняя девушка. Опять же подозревалось, что причиной были наркотики и плохая компания, но в крови наркотических средств не обнаружили.

Февраль 2000 - на глазах сына с 4 этажа выбросилась 60-летняя женщина ("ссора с невесткой").

Погибли все, независимо от того, с какого этажа они прыгали.

Никаких объяснений происходящему нет, но жильцы дома считают, что это каким-то образом связанно с тем, что рядом находится знаменитый "дом на Осенней". В нем жил Б. Н. Ельцин. По словам жильцов, "вокруг этого дома преднамеренно инициировалось электромагнитное излучение, провоцирующее все взрывные механизмы с радиовзрывателями к детонации (вынужденная мера безопасности)". Большинство из тех, кто покончил жизнь самоубийством, выпрыгивали из окон, находящихся примерно на той же высоте, что и окна бывшего президента. Но конечно, никакого подтверждения этой точке зрения нет.

Источник: Мракопедия

— Слышь, Валер, а здесь сомы водятся? — спросил Семён.

Валера бросил окурок в воду, сплюнул и мотнул головой:

— Не! А что?

— Да так! — махнул рукой Семён.

Солнце уже нырнуло за кромку леса на высоком правом берегу и сразу стало заметно прохладнее.

— Не в ту протоку вошли! — сказал Валера.

Эту фразу он произносил уже в третий раз, поэтому Семён промолчал. Ну, не в ту и не в ту — что ж теперь поделаешь?! Всё равно бензина почти не осталось, так что остаётся покорно ждать, пока река сама не принесёт лодку в село. Зато каких они хариусов наловили — во!

— Ночью только дома будем! — досадовал Валера.

Семён свесился с борта и принялся глядеть в воду. Глубина реки на этом участке превышала два метра, но вода была столь прозрачной, что отчётливо были видны неправильной формы камни, пряди водорослей и топляки, лежащие на дне со времён лесосплава. Спустя минут пять или десять Семён увидел нечто большое, вытянутой формы, что вполне можно было бы принять за бревно, если бы оно не двигалось поперёк русла.

— Слышь, Валер, я, эт самое, кажись, опять сома видел!

— Задрал ты со своими сомами! — отмахнулся Валера. — Какие тут, на хер, сомы?!

— Ну, может, и не сом, — засомневался Семён. — Но какая-то здоровая рыба. Очень здоровая. Больше нашей лодки.

— Не гони! — Валера скривился. Он откинулся на борт лодки и закрыл глаза, дав понять, что разговор его утомил.

Семён перестал пялиться в воду и перевёл взор на проплывающие мимо почти отвесные, отшлифованные ветром и временем скалы. На скалах жались берёзки, а там, где камень разрывали трещины, мало-мальски наполненные почвой, торчали кривые ели, цепляясь за склоны щупальцеподобными корнями.

Берега казались безжизненными, но Семён вспомнил, что если каким-то чудом найти тропку меж утёсами, то там, за стеной леса, будет деревенька староверов. Староверы эти изредка наведывались в село, делали кое-какие покупки: крупу, немудрёную одежду, разные мелочи. Они никогда не приводили с собой детей, и в сельской школе их дети тоже не учились. Укладом жизни староверов Семён не особо интересовался, однако в детстве спрашивал у матери, почему, мол, их так называют — староверы? А мать лишь пожимала плечами и говорила, что все всегда их так звали. Ещё Семён припомнил, как бабушка, пока была жива, несколько раз говорила, что неправильные это староверы: настоящие-то, дескать, с бородами должны быть, а у этих и лица, и головы гладко выбриты. И ещё говорила, что настоящих староверов зовут кержаками, а эти, может, и не староверы вовсе, а бог знает кто... А еще в селе удивлялись, что деревня стоит в таком месте — к реке выход неудобный. Пару вёрст выше по течению или пару вёрст ниже (где берега пологие) — и вот она, река: тут тебе и вода, и рыба, и, самое главное, добраться можно куда угодно, была бы лодка, а они вглубь леса забрались, подальше ото всех. Впрочем, говорили, что прямо под их деревней есть огромная пещера, а в ней — озеро. Озеро то соединяется под землёй с рекой, и вся крупная рыба из реки в озеро уходит — лови не хочу! Кое-кто рассказывал, что деревенские даже мертвецов своих не хоронят, а прямо в озеро и бросают, чтоб рыба жирнее была. Впрочем, этим байкам мало кто верил. Но вообще-то в пещере и впрямь какая-то загадка была: года два тому назад приезжали дайверы из облцентра пещеру исследовать. Прошли вверх по реке вдоль их посёлка на трёх здоровенных надувных лодках, гружёных баллонами, компрессорами, гидрокостюмами и прочими дайверскими штучками. А вот как они назад возвращались — никто не видел. Может, и не вернулись вовсе, а сгинули там, в пещере под деревней? Семён иногда задумывался: каково это — жить, зная, что под тобой пустота?

Размышляя, Семён слишком поздно увидел, что протоку перегораживают стволы упавших деревьев. Стволы были сучковатыми, и лодку несло, разумеется, прямёхонько на эти сучья.

— Валера! Валера! — завопил Семён. — Затор!

Задремавший было Валера вскочил, пару секунд непонимающе глядел на товарища, затем бросил взгляд по курсу лодки и заматерился. Когда он схватился за вёсла, было уже поздно: правым бортом лодку бросило на здоровенную ель и заклинило меж ветвей.

— Фух! Слава богу, резину не проткнуло! — заметил Семён.

Валера молча сплюнул и взялся изучать неожиданное препятствие.

— Слышь, Сёма, — сказал он, — а эта штука специально тут поставлена! Видишь, как стволы друг с дружкой сцеплены? У них там сеть! Давай-ка проверим!

Он снял вылинявшую камуфляжную куртку и, оставшись в футболке, погрузил руку по локоть в воду и принялся шарить ей под стволом, надеясь ухватить край сети.

— Ну? — спросил Семён.

— Подержи-ка меня — я поглубже поищу!

Семён ухватил приятеля за ремень, а тот свесился с борта так низко, что почти касался воды ухом. Судя по всему, попытки Валеры найти чужую сеть и поживиться на дармовщинку не имели успеха.

— Не, ни хера! — с горечью сказал он и вдруг замер.

— Что, нашёл? — с надеждой спросил Семён.

Валера не ответил. Семён легонько потянул его на себя, но тот словно разом набрал пару пудов лишнего веса.

— Сёма-а! — заголосил вдруг Валера. — Сёма, тащи меня! Тащи меня скорее! МЕНЯ КТО-ТО ДЕРЖИТ!

Семён удвоил усилия, но приятель вдруг заорал нечеловеческим голосом, а потом резко выпрямился. Семён отлетел назад, ударился головой о рукоятку мотора, от боли зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел ужасающую картину: у Валеры не было левой руки. Точнее, она была, но только до середины предплечья, а ниже, там, где должна быть кисть, торчало что-то уродливое, какие-то красные мокрые лохмотья. Что-то (или кто-то) грубо, будто топором или тупым тесаком, срезало с руки плоть. Вся лодка была залита кровью. Сам Валера, не отводя глаз от изуродованной руки, раскачивался взад-вперёд и тянул на одной ноте нечто среднее между «э-э-э» и «ы-ы-ы».

Семёну стало дурно. Он почувствовал, как по телу разливается слабость, подкатывает тошнота и пот выступает изо всех пор. Но в следующее мгновение накатил страх, махом прогнав всякую дурноту.

«Главное — не паниковать!» — решил Семён.

В первую очередь надо перевязать рану. Аптечки в лодке, разумеется, не было, поэтому Семён стащил рубаху и, собрав в кулак волю, взялся неумело обматывать ею культю. Он весь перепачкался кровью, но, завязав рукава узлом и как следует затянув его, остался вполне доволен. По крайней мере, кровотечение удалось остановить. Во время процедуры Валера оставался совершенно безучастен, по-прежнему раскачиваясь и подвывая. Хорошо хоть не мешал!

Далее следовало добраться до берега. Семён вытащил весло из уключины и взялся отталкиваться им от ствола ели, намереваясь освободиться из плена. После изрядных усилий ему это удалось, и он потянул лодку к берегу, перехватываясь за ветки.

Когда до прибрежных зарослей рдеста оставались считанные метры, в днище лодки что-то ударило. Поначалу Семён не придал этому значения, но удар повторился — на сей раз в левый борт — и был такой силы, что загудела туго натянутая резина. Семён замер. В какой-то момент ему показалось, что он видит метнувшуюся под ствол ели гигантскую рыбину, ту самую, что он видел часом раньше. Может, всё-таки здесь есть сомы? Ладно, сом или не сом, а надо действовать дальше. Ещё бы Валера на нервы не капал, а то и так тошно... Сидит и скулит, как дитё...

— Валер, ты, эт самое, заткнись уже, а?! — выкрикнул Семён. — Живой ведь, ё-моё!

Приятель его не слышал. Семён зло сплюнул, схватил весло и принялся ожесточённо им работать. Ещё чуть-чуть — и можно будет спрыгнуть в воду, раскатав голенища резиновых сапог...

По толстой резине днища что-то скребнуло, и тотчас у самого борта над водой показалась здоровенная чёрная спина, покрытая то ли чешуйками, то ли наростами. Мощное вытянутое тело двигалось быстро и плавно. Это было настолько неожиданно, что, не задумываясь, Семён со всей силы двинул по спине неведомого существа ребром весла. Аж руки отбил.

Монстр словно был готов к нападению. Он нырнул, в долю секунды извернулся под водой и вынырнул вновь. На поверхности показалась безобразная круглая голова, вооружённая какими-то острыми отростками, которые тут же впились в борт лодки. Туго натянутая резина громко треснула, из лодки, гудя, начал выходить воздух, корма просела, и Семён с Валерой, не удержав равновесия, повалились в реку.

Холодная ванна вывела Валеру из состояния ступора. Он встал на ноги (глубина в этом месте была примерно ему по грудь) и, кашляя и отплёвываясь, двинулся к берегу так быстро, как мог. Он ни разу не оглянулся, пока не оказался на суше.

Семён же, увидев, что часть их вещей пошла ко дну, а часть поплыла по течению, несколько растерялся. К тому же он ни на секунду не забывал о чудовище, которое было где-то рядом и могло напасть снова. Весло Семён из рук выпустил, но зато взял небольшой топорик (без которого, как известно, ни турист, ни рыбак и шагу не сделают). Так, держа топор в высоко занесенной руке, Семён пятился к берегу, не отводя глаз от поверхности реки и стараясь не поскользнуться и не запнуться о подводные камни.

Когда вода доходила до середины бедра, и Семён чувствовал себя уже почти на твёрдой земле, его взор уловил стремительно приближающуюся тень. Атака монстра была молниеносной, но и человек не дремал, и, когда уродливая голова жуткого существа поднялась над водой, Семён, издав дикий вопль, со всей силы опустил на неё топор. Топор вырвало из рук, сам Семён потерял равновесие, плашмя упал в воду, вскочил и ринулся на берег, поднимая тучи брызг.

— Сёма-а! — позвал Валера. — Что это за херня вообще?

Семён не ответил. Он сидел прямо на гальке, весь мокрый, выбивая дробь зубами, и пытался проанализировать ситуацию. А ситуация, в двух словах, была такова: они случайно зашли не в ту протоку, которую кто-то зачем-то перегородил брёвнами, и застряли в ней; на них напало неизвестное существо, в результате они лишились лодки и сидели теперь, замерзая, на берегу без связи, без спичек, даже без топора. Валера к тому же был серьёзно ранен.

«Невесело, блин!» — подвел итог Семён.

— Слышь, Сёма! — снова позвал Валера. — Я не помру?

«Откуда ж я знаю!» — буркнул под нос Семён, но вслух произнёс:

— Да не! Не должон!

Прозвучало фальшиво, конечно.

— Х-холодно, гад! — сказал Валера. Его трясло от холода, боли и кровопотери так, что каждое слово давалось с трудом. Семён едва его понимал.

Смеркалось. Воздух становился всё холоднее. Надо было что-то делать.

— Помнишь, ты говорил, что тут, за лесом, есть деревня староверов?

Валера едва заметно кивнул.

— Я, эт самое, что думаю-то... Надо, наверное, к ним идти — просить помочь. А то ведь это... по-другому никак! — изложил Семён.

— А иди! — Валера снова кивнул. Сам он обессилел настолько, что едва ли мог встать на ноги, не говоря уж о том, чтобы куда-то идти. Семён это понимал.

— Слышь, Валер, я тебе это... лапника наломаю! — пообещал он, скинул мокрую насквозь куртку и тотчас взялся за дело.

За несколько минут Семён наломал целую кучу пихтовых и еловых веток, и Валера мог теперь не опасаться застудить почки. Сам Семён разогрелся так, что от его мокрой куртки пошёл пар. Семён отдал её Валере, который по-прежнему трясся как в лихорадке, — хоть и мокрая, а всё же одежда! Потом Семёну пришла в голову идея, что неплохо бы укрыть приятеля и сверху — тогда тот гарантированно не замёрзнет. Он вновь принялся карабкаться к ближайшей пихте, когда услышал сильный всплеск со стороны реки.

Сердце замерло. Семён резко повернулся, пошатнулся, оступился и съехал по склону на собственном заду.

У самого берега монстр бился в агонии. Его вытянутое (и впрямь будто сомовье) тело несколько раз судорожно изогнулось, а затем замерло, свернувшись запятой.

Семён выковырнул из земли булыжник и что было сил метнул его в чудовище. Камень глухо шлёпнул по телу и булькнул в воду. Тварь не шелохнулась.

«Сдохло!» — торжествующе подумал Семён. Осмелев, он решил рассмотреть, что за чудище явилось причиной их злоключений. То, что перед ним не сом и вообще не рыба, он давно понял.

Монстр был омерзителен. Вытянутое, как у гигантской гусеницы, сегментированное тело, членистые конечности, передние — с клешневидными отростками. Тварь была явно больше трёх метров в длину и толстой, как хорошая свинья. В особый же трепет Семёна вогнал вид передней части существа. Она была округлой и больше всего напоминала человеческую голову — выпуклый лоб (с глубокой раной от топора), глубоко сидящие чёрные круглые глаза — вот только ниже располагалось вертикальная пасть, окружённая кожаными складками. Из-под складок, словно две пилы, торчали костяные зазубренные пластины.От мысли о том, что их обоих едва не сожрала подобная мерзость, его затрясло и едва не вывернуло.

— Что ж ты за дрянь-то такая? — пробормотал он, разглядывая существо.

Наверное, какой-то мутант, решил Семён. Мутантов он видел в кино. Знал, что они бывают страшными, за редким исключением — злобными, и что появляются они от радиации. Семён вспомнил, что от кого-то слышал, как лет этак дцать назад, во времена юности его родителей, неподалёку от этих мест проводили подземные ядерные взрывы. И ещё этот кто-то говорил, мол, в тех местах с той поры черника размером с яблоко и грибы по пояс человеку. Наверное, и эта нечисть оттуда же...

— У! Не сдохло ещё! — насторожился Семён и на всякий случай отступил на пару шагов. Может, показалось? Нет, вот опять зашевелилось... Кожаные бородавчатые пластины, покрывающие спину чудовища, ходили ходуном. Казалось, что монстр устал притворяться мёртвым и теперь поигрывает мышцами, разминаясь перед броском.

Семён вновь выворотил тяжёлый, килограммов на семь-восемь, неправильной формы кусок скалы, развернул его острым выступом вниз, поднял над головой, опасливо подойдя вплотную к лежащей в воде туше, и разжал руки. Камень ударил чудовище прямо в середину спины. От удара плоть монстра лопнула и разошлась. Тело существа словно распалось вдоль на половинки, явив миру внутреннее содержимое. А там...


Семён, не сдержавшись, сдавленно ойкнул, матюгнулся и отшатнулся.

— Сёма-а, что там? — донеслось из шалаша.

Семён не ответил. Он просто не мог выдавить ни слова: во внутренностях чудовища лежал человек.

С минуту, а то и более, Семён стоял, глядя в одну точку, пытаясь успокоить дыхание. Затем, убедив себя, что мертвецов бояться нечего, на негнущихся ногах подошёл к монстру и заглянул в его разверзшееся чрево. И опять почувствовал тошноту.

Мертвец был голый.Он лежал на спине, вытянув руки вдоль тела, и больше всего походил на мирно спящего туриста в узком спальном мешке. Судя по всему, монстр заглотил его целиком, как змея заглатывает пойманную мышь. Семён определил, что перед ним мужчина, но молодой или старый — сказать не мог. Пристально разглядывать не успевшего перевариться в желудке неведомой твари покойника у Семёна не было ни малейшего желания. В его облике и так было что-то странное, но что именно — Семён так и не понял. Зато он понял, что ситуация становилась всё сквернее: теперь ко всем их бедам добавился ещё и мертвец. А меж тем тьма сгущалась, ночь вступала в свои права, и ждать рассвета в компании с раненным приятелем и загадочным монстром с непереваренным незнакомцем во внутренностях ох как не хотелось!

Семён вспомнил о своём намерении просить помощи у староверов. Он посмотрел на лес, превратившийся в монолитную чёрную стену, понял, что до деревни не дойдёт, непременно заблудится, и чуть не заплакал от бессилия. А потом ему вдруг всё стало безразлично: пережитые волнения и усталость совершенно истощили организм. Хотелось просто лечь прямо на холодные прибрежные камни и отключиться. Собрав крупицы воли, Семён залез под большую разлапистую ель, скукожился среди её ветвей, поджал ноги, обхватил колени руками.

На реке воцарилась ночная тишина. Валера молчал, даже не стонал. «Отключился или помер», — равнодушно подумал Семён. Сам он постепенно впадал в некое забытье, не обращая внимания на холод и мокрую одежду. В таком пограничном состоянии, когда вроде бы не спишь, но нет ни мыслей, ни эмоций, ни желаний, он и провёл ночь.

Из оцепенения Семёна вывели голоса. Это случилось ранним утром, ещё до восхода солнца. Кто-то негромко переговаривался на берегу. Семён встряхнулся, вылез из импровизированной берлоги и, морщась от боли в затёкших ногах и спине, выпрямился.

У кромки воды, возле самой туши мёртвого чудовища стояли и разговаривали двое. То были типичные староверы, такие, какими их видел Семён: одинаково небрежно одетые, бледнокожие, совершенно лысые, а потому кажущиеся чуть ли не близнецами. Один из них опирался на толстую сучковатую палку.

«Валера!» — вспомнил вдруг Семён. Почему они не помогают Валере? Он же ранен! Может, они не разглядели его под грудой елово-пихтового лапника? А вдруг он и впрямь умер ночью?

Как бы то ни было, по крайней мере, одному из приятелей требовалась помощь, и староверы были единственными людьми, кто действительно мог помочь. Семён набрал в грудь воздуха, чтобы закричать, но оказалось, от холода лишился голоса и сумел исторгнуть лишь жалкий сип.

Его не услышали. Потому он заковылял по склону к стоящим на берегу людям, неуклюже размахивая руками.

Староверы обернулись и изумлённо уставились на явившееся из леса человекоподобное существо в мокрой, облепленной хвоей одежде, машущее скрюченными конечностями и издающее нечленораздельные звуки. Оба не проронили ни слова, пока Семён не остановился буквально в двух шагах от них.

— Эт самое... здрасьте, короче! — выдавил он.

Староверы пропустили приветствие мимо ушей. Тот, что был с посохом, ткнул пальцем в Семёна, потом в монстра и спросил, тщательно выговаривая каждое слово:

— Ты убил его?

— Ну! — выдохнул Семён.

Староверы переглянулись. Семён решил, что ему не верят, похлопал себя по груди и сказал:

— Я! Топором!

Староверы снова переглянулись. Спрашивавший выпрямился, отступил на шаг, перехватил палку и с размаху хватил Семёна по голове прежде, чем тот успел что-либо сообразить.

Окружающий Семёна мир сначала сжался до светящейся точки, а потом и вовсе пропал.

***

Темнота. Шелест голосов. И боль, будто по темени методично стучит молоток. Семён попытался открыть глаза. Невидимый молот стал бить чаще и сильнее, желудок подпрыгнул к самому горлу. Семён вновь зажмурился, разглядывая разноцветные узоры перед закрытыми веками. Попытался понять, где он и что с ним, прислушиваясь к ощущениям, но осознал лишь, что лежит на спине на чём-то твёрдом и ровном, скорее всего, на гладко оструганных досках. Попробовал пошевелиться и обнаружил, что не может — что-то плотно охватывало его тело от шеи до лодыжек.

Семёну это не понравилось. Очень. Забыв про боль, он вновь открыл глаза. Взору открылся шестигранник уходящих высоко вверх бревенчатых стен с прорезанными в них узкими продолговатыми окнами без стёкол. Стены поддерживали толстенные, потемневшие от времени балки крест-накрест.

Собрав волю, превозмогая боль, Семён медленно-медленно приподнял голову и осмотрелся.

Он находился в просторном здании, более всего напоминающем сельскую церковь, только без икон и свечей. На расстоянии в несколько шагов от него стояли плотной толпой староверы: одинаково одетые, одинаково бледные, одинаково лысые, почти одинакового роста и неопределённого возраста, а потому совершенно неотличимые друг от друга. Стояли, глазели и молчали. Сам же Семён, совершенно голый, лежал на длинной деревянной скамье, надёжно прикрученный к ней верёвкой.

Семён вновь крепко зажмурился и с минуту пытался убедить себя, что всё происходящее либо дурной сон, либо галлюцинация. А когда не сработало, застонал:

— Э-э!...Вы чё творите-то?! Эт самое.... попутали, что ли?!

Староверы безмолвствовали. Семёну вдруг стало страшно. Очень страшно. Нестерпимо. Так страшно, что хоть реви белугой.

Семён всхлипнул. Потом несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул, открыл глаза и уставился на окруживших его людей со спокойствием приговорённого, уже положившего голову на плаху.

— Чё вы пялитесь? Чё вам от меня надо-то? — выдавил он.

От толпы староверов отделился один, вплотную подошёл к Семёну и присел на корточки, так что они теперь смотрели прямо в лицо друг другу.

Семён впервые видел жителя деревни так близко. Несмотря на собственное незавидное положение, он ещё не утратил способности удивляться, а потому с изумлением взирал на абсолютно гладкое, без щетины и морщин, лицо, обтянутое белой, почти прозрачной кожей. Ни малейшего намёка на возраст. Вот только во взгляде что-то такое, что Семён сразу решил — перед ним глубокий старик. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом Семён спросил:

— Где я?

Старовер молча повёл рукой. Повинуясь жесту, толпа раздвинулась, и Семён увидел, что невдалеке стоит ещё одна длинная дощатая лавка. На лавке лежал Валера, тоже совершенно голый. По тому, что он не связан, и по тому, как безвольно свисала до самого пола его объеденная до костей рука, Семён понял — приятель мёртв. А сам он остался один на один с целой деревней странных и далеко не дружелюбно настроенных людей. Ему вновь захотелось плакать.

Тем временем старовер заговорил. У него был высокий, почти женский голос.

— Это наш Храм. Наше кладбище. И наше гнездо, — сказал он, чеканя каждое слово. — Здесь мы впервые видим дневной свет, и здесь же наши бренные тела обретают своё последнее пристанище. И сюда мы приходим, дабы выказывать почтение нашему Отцу.

Произнося последнюю фразу, старовер почтительно посмотрел куда-то. Семён, как мог, изогнул шею и задрал голову. Боль нахлынула новой волной, Семён вновь зажмурился, но успел разглядеть нечто, напоминающее скульптуру то ли червя, то ли змеи, вырезанную из цельного ствола какого-то невероятно корявого дерева.

— Вы называете нас староверами, — услышал Семён. — Что ж, вы правы: наша вера стара, очень стара. Мы жили здесь и воздавали почести нашему Отцу задолго до того, как ваши покрытые волосами и одетые в шкуры предки пришли в эти края. Сначала их было мало. Иногда они убивали нас, мы тоже убивали их, но... но потом их становилось всё больше и больше, они стали хитрее и осторожнее. Тогда мы поняли, что нам надо научиться жить рядом с вами. И мы стали меняться. Мы стали похожими на вас. Научились строить дома, подобные вашим, носить ваши одежды, пользоваться вашими вещами и говорить как вы.

Старовер замолчал. Семён попытался переварить услышанное, но понял, что ничего не понял. Старый пень нёс явный бред. Сектант, что с него возьмёшь!

— Мы давным-давно живём в мире с такими как вы, — продолжил старовер. — Мы не лезем в вашу жизнь, а вы — в нашу. Но ты — ты убил одного из нас! Убил неразумное дитё!

«Да не убивал я! Его монстр убил!» — хотел было заорать Семён, но осёкся. Из глубин памяти всплыл вдруг сюжет мельком виденного некогда по ТВ фильма про какое-то негритянское племя, которое считает крокодилов своими родственниками, про дикарей, готовых убить любого, кто вздумает поохотиться ради куска крокодиловой кожи. А если эти монстры, кем бы они ни были, тоже что-то вроде священных животных?

Пытаясь оправдаться, Семён залепетал про то, что он не виноват, что чудовище само напало на них, а он лишь оборонялся...

Старик снисходительно покачал головой.

— Да-да! — сказал он. — С детьми такое бывает! Но возрадуйся: твоё тело и тело твоего умершего сородича станут плотью наших детей.

Он повёл рукой, и толпа вновь расступилась. Семён приподнял голову и увидел нечто, напоминающее колодезный сруб, над которым возвышался треножник с подвешенной на нём системой блоков. Сруб был закрыт крышкой.

— Воздадим же пищу детям нашего Отца! — провозгласил старец.

Толпа запела. Семён не мог разобрать ни единого слова, но от этого слаженного высокоголосого хорового пения, завораживающего и жуткого одновременно, его и без того измученная страхом душа совсем сжалась в комок.

Он видел, как четверо староверов с благоговением сняли с колодца тяжёлую крышку. И тотчас к пению прибавились новые звуки: Семён отчётливо слышал плеск воды, тревожимой чьими-то большими и тяжёлыми телами. Затем те же староверы аккуратно взяли лавку с телом Валеры, поднесли к колодцу (теперь Семён не сомневался, что это действительно колодец), опёрли один её конец о край сруба, а другой приподняли. Ногами вперёд труп скользнул в жерло колодца.

Хор умолк. Стало непривычно тихо. В этой тишине Семён услышал, как тело его приятеля глухо шлёпнулось о воду, а затем окружающее пространство вновь наполнилось звуками неистово плещущей воды.

— Отец благословил эту пищу! — провозгласил старец.

Четвёрка староверов подошла к Семёну. Он понял, что пришла и его очередь отправиться в колодец. Он вообще многое понял — кусочки пазла вставали на свои места. Он понял, что именно показалось ему странным в мёртвом теле, обнаруженном в утробе убитого монстра: тот «человек» не имел ни сосков, ни пупка, и, наверное, половых органов у него тоже не было. Он понял, почему среди жителей деревни не было ни детей, ни стариков. Тот старовер не был жертвой чудовища! Он готовился вылупиться из него, подобно стрекозе, разрывающей покровы своей личинки.

В храме вновь запели.

Семён редко задумывался, как именно он умрёт. Ему всегда казалось, что каким бы ни был его смертный час, он уйдёт из жизни достойно. Но когда лавку с ним подняли и понесли, он начал извиваться, рыдать и материться.

Лавка стукнула о край колодца, один из староверов, потянув конец верёвки, ослабил путы, и Семён полетел вниз. Ногами вперёд.

Говорят, что у человека, стоящего на пороге собственной гибели, время замедляется, становясь вязким, как патока. За то мгновение, что длилось падение Семёна, он успел разглядеть многое. Он увидел поверхность озера, из вод которого исходил загадочный фиолетовый свет, и свод громадной пещеры, озарённый этим сиянием. Он увидел множество мощных гибких тел, хищно скользящих по светящейся глади. А ещё он не увидел, но физически ощутил присутствие чего-то чудовищно огромного, чего-то живого и невообразимо древнего. Того, кто скрывался под толщей вод и испускал свет, наполняющий весь этот поразительный подземный мир. Того, кто порождал легионы подводных тварей. Того, кого жители деревни почитали, как своего Отца.

Найдено на просторах Интернета.

Автор - Пётр Перминов

Моя бабушка, родившаяся в Москве, будучи совсем маленькой, переехала в деревню вместе со своей матерью. Шла война, матери казалось, что в деревне легче прокормиться. Так оно и вышло. Скудное, конечно, и там было питание, но без куска хлеба и стакана молока моя бабуля не оставалась — не то что ее городские сверстники. Тем и в войну досталось, в послевоенные годы, которые были не менее голодными.

В общем, там, в деревне, семейство бабушки и осталось, перейдя со временем из разряда «эвэкуашек» в почетное сословие «местных».

Отец бабули, мой прадед, вернулся с войны без ног и работал с тех пор на дому, благо, были у него золотые руки и технический склад ума. Ходили к нему с мелким ремонтом, ценный был в деревне кадр. Со всей округи люди приезжали. Кому ходики наладить, кому швейную машинку починить. Прадед с любым механизмом управиться мог. За услуги свои брал более чем умеренную плату — чаще всего продуктами. С каждым днем поток так называемых клиентов увеличивался, потому и нужды в семье не видели. Как прадед среди диких лесов чинил всю эту — пусть и не слишком хитрую — технику, ума не приложу. Видимо, покупал, подбирал, выменивал на продукты пришедшие в негодность механизмы и разбирал их на запчасти. Что-то подпаивал, подтачивал — подгонял, в общем.

Я, когда была в деревне, где бабушка выросла, своими глазами видела сарай, забитый до крыши всяческими причиндалами — одних станин от швейных машинок штук 30, не меньше. Десяток паяльных ламп, ключи всякие, отвертки, мотки проволоки. Добра — не счесть. Все это от прадедовой мастерской осталось. И кстати, деревенские моего предка до сих лор добрым словом вспоминают. Мне соседка бабушкина показала ходики, которые прадед в 1946 году починил, так они с тех пор ни разу не останавливались. Еще и не сбиваются почти. На минуты две в неделю отстанут, так это не считается, тем более если учесть, что часам тем скоро 100 лет стукнет.

Пока дед ремонтом промышлял, прабабка моя получила должность в правлении, где проводила весь день. А хозяйничала дома маленькая Зина, моя бабушка. Отец с утра уже стучал в своей каморке-мастерской, иногда он деловито передвигался по дому на самодельной каталке, а дочка готовила обед, даже пироги, говорят, к 10 годам уже знатные пекла. В те времена часто по деревне проходили беженцы и люди, нуждавшиеся в помощи. Мать бабушки никогда никому не отказывала, стараясь дать то краюшку хлеба, то парного молока. И дочке наказывала: мол, голодного всегда накорми!

Однажды, когда матери не было дома, к калите подошла цыганка. Она с интересом стала осматривать прибранный двор и крепкий дом, видно, хотела выяснить достаток хозяев.
— Папа, там какая-то тетя пришла! — Зина постучала к отцу в каморку.
Отец выехал на каталке на крыльцо:
— Здравствуйте. Вам чего, гражданка?
— Денежку какую дай, мужчина! На еду, — почти басом отозвалась цыганка.
— Ишь ты, денег! Дык у кого в деревне деньги водятся? Поесть дочка найдет чего-нибудь… Обождите.

— Не-е, — цыганка замотала головой. — Ждать не по мне. Да и не нужна мне еда, мне деньги нужны.
— Еда не нужна?! — разозлился бабушкин отец. — Так и иди своей дорогой! Ишь ты, нахальная…
— Ой, а скотина-то у вас больная. — цыганка, кажется, вовсе не смутилась. — Порча на ней! Сдохнет скоро! Дай денег, сниму проклятие с коровы.
— Иди-иди, куда шла, — замахал руками отец. — Наша буренка еще тебя переживет.
Зина стояла рядом с отцом, не решаясь вмешаться, чтобы дать попрошайке хлеба. Девочка заметила, как цыганка яростно зыркнула на отца глазищами, черными-черными! Девочка даже испугалась.

А еще больше Зина испугалась, когда та стала какие-то загадочные движения руками делать и на солнце сверкнул кроваво-красный камень. Перстень! Он просто огнем горел на толстых и довольно грязных пальцах цыганки.
Зина вцепилась в спинку отцовской каталки и оцепенела.
— Что ж, — осклабилась цыганка. — Не дал денег нищей, потеряешь больше!
«Какая ж она нищая?! — подумала девочка. — Вон какие кольца носит!» Отец в раздражении плюнул попрошайке вслед и исчез в доме. Через минуту из его каморки снова раздалось постукивание и позвякивание инструментов.

Зина еще долго смотрела на удаляющуюся цыганку, она даже за калитку вышла, чтобы поглядеть, куда пойдет страшная тетка. Девочка уже в дом собралась вернуться, как заметила: что-то горит в траве. Нагнулась — так это ж тот самый рубиновый перстень! Обронила, видать, цыганка, пока руками махала. Зина схватила кольцо и бросилась было за попрошайкой, но той уже и след простыл. Пряча перстень в кармане платья, девочка подозревала, что родители заругают ее, если найдут чужую вещь. Тем более цыганскую. Молва приписывала цыганским украшениям магическую силу. Мать всегда говорила: «Ничего от цыган не брать! К худому это». А ведь была коммунисткой, правда в церковь иногда захаживала… Тайно, конечно.

Едва дождавшись вечера, когда можно было спрятаться за занавеской в своей «спальне», Зина достала перстень, желая вдоволь насмотреться на сокровище. Камень горел, как подсвеченный изнутри. Глаз нельзя было оторвать! Утром Зина, едва открыв глаза, услышала материны причитания: в доме вдруг испортились все яйца, даже те, что утром из-под кур собрали. Что за чертовщина! Зина слышала, как отец сказал: «Не иначе происки той бабы черной, что просила вчера денег!» При этих его словах девочка сжала в руке кольцо, найденное в траве — что-то тревожно заворочалось в груди: может, сказать им про находку-то? Не сказала…

А на другой день корова заболела. И так худо ей было, что мать привезла ветеринара из города — свой на ту пору в отпуске был. На похороны, что ли, уехал… Отходили Матрешку — так звали корову, — но молока она давала с той лоры мало. А прежде чемпионкой была в деревне! Все завидовали. Потом жизнь текла своим чередом…

Пока через месяц не заболела Зина. Ее вдруг скрутили какие-то судороги ночью, а к утру опухли ноги. И ломить их стало со страшной силой, словно кто-то пытался разодрать кости в разные стороны. Девочка плакала, когда не стонала от боли, а домашние средства — обычные при ломоте в костях — не помогали совершенно. Сельский доктор развел руками: не могу понять, мол, от чего это — ран нет, инфекции не видно! Он лишь выписал какие-то примочки. Через неделю боль переместилась в руки. Зина не могла даже держать ложку, ее кормил отец. Потом и от еды она стала отказываться.

Мать побежала в храм: «Помоги, батюшка, дочка угасает, словно свечка». Он дал ей икону — вроде очень старую какую-то, чудотворную, по его словам. Велел поставить в углу напротив кровати Зининой. Ребенку правда стало легче. Она заснула и проспала часов 12 — без крика и слез. Мать попыталась поправить под ней подушку, и тут к ногам ее из разжавшегося дочкиного кулачка выпал перстень. Это еще что? Едва дождавшись пробуждения больной девочки, мать кинулась с расспросами. Тогда-то и вскрылась вся эта история с потерянным кольцом цыганки.

Прабабушка моя от ужаса просто побелела: «Да ты что ж наделала? Ты ж так и умереть могла!» Она притащила из сеней таз, поставила его перед иконами, налила святой воды, что дал батюшка для облегчения болей дочки. Потом зажгла три свечи. И, бросив кольцо в воду, долго, час наверное, читала молитвы. Зина испуганно плакала, понимая, что провинилась, однако не вполне понимая, чем именно.
Бабушка рассказывала мне — ну, когда уже была не Зиной, а Зинаидой Николаевной, — что кольцо, когда мама бросила его в воду, зашипело и стало кружить по дну таза. Потом раздался громкий хлопок и пошел дым, словно в воду опустили раскаленный металл.

Отчитав молитвы, мать вытащила из воды кольцо с треснувшим как раз посередине камнем, завернула его в тряпку, смоченную в святой воде, и ушла из дома. Бабушка Зина так и не узнала, куда дела мать цыганский перстень, но с того дня здоровье ребенка пошло на поправку. И с тех самых пор больше не тухли яйца и не болели коровы, правда, раны, полученные отцом на войне, часто побаливали — ну уж тут не цыганка виновата!

Найдено на просторах Интернета

Свою жизнь я начала в семье ярых атеистов. Причем веры в семье не было не только в Бога, но и в гадалок. Все вопросы к маме по поводу веры заканчивались словами: «Бога нет!», а вопросы по поводу гадания: «Всё это неправда!»

Шло время. Как-то незаметно для меня у нас появились дома карты. Причем нам с сестрой было строго-настрого запрещено брать их, чтобы поиграть в «Дурака». К маме стали приходить женщины, мама брала карты, и они закрывались в спальне на некоторое время. Так в нашу семью пришло гадание.

Нам мама никогда не гадала, говорила, что тогда она нам прогадает нашу судьбу. Я в этом ничего не понимала, да и не особо хотелось менять мнение по поводу правдивости гадания, привитое мне той же мамой с детства.

Шли годы, я вышла замуж, родила первую дочь. Мама предложила мне и дочери принять крещение. Я согласилась. Вера в Бога появилась после болезни дочери, а вот в гадание – не очень. Наверное, потому что из всех гадалок я знала только свою маму, которая раньше это всё отрицала.

Мы с первым супругом и дочерью снимали квартиру. По соседству с нами жила семейная пара примерно нашего возраста. Мы часто отмечали праздники вместе. Приличная семья, вот только у мужа соседки была плохая привычка исчезать из квартиры на некоторое время во время празднования Нового года или 8 марта. Причем исчезал он в домашних тапочках, а приходил домой обычно помятый. Как-то она нам пожаловалась на эту ситуацию, на что он ответил, что замок на ширинке джинсов он вырвал, потому что спешил в туалет, пуговицы с рубашки оторвал, когда танцевал, а спину расцарапала кошка, когда прыгнула на него со шкафа.

Когда соседка про это говорила, она пристально смотрела мне в глаза. Потом я поняла, что главная подозреваемая – я! Со всей ответственностью заявляю: мне её муж не нужен был бы даже в голодный год за 100 блинов. Соседка продолжала упорно ко мне ревновать. Мне было наплевать на всё это, так как я к нему не имела ни малейшего отношения.

В то время были в моде беретки. Это оказался единственный головной убор, который более-менее подходил мне. Покупая беретку на рынке, я перемеряла их штук 20, и только одна из них меня кое-как устроила. Придя с улицы домой, я её всегда клала на полку в коридоре (у меня болезненное отношение к тому, что вещи должны лежать на своих местах не только для того, чтобы был порядок, а для того, чтобы их долго не искать).

Головной убор я надеваю только тогда, когда на улице глубокий минус. Поэтому пропажу беретки я обнаружила не сразу. Я перерыла всю квартиру. Мало ли, дочь играла с куклами и приспособила её куда–нибудь. Беретку я не нашла нигде.

После болезни дочери моя семейная жизнь стремительно заканчивала своё существование. Я не смогла принять безразличие супруга ко всему происходящему с дочерью и приняла решение развестись. Но, как говорится, квартирный вопрос никто не отменял. Поэтому я жила в ожидании общежития, а он - в ожидании 3–хкомнатной квартиры (мы строили кооперативную, и он слезно просил на разводиться, а то ему не разрешат одному строить).

И вот тут я начала болеть. Всё началось с сильных головокружений. Иногда могла потерять равновесие и не упасть только потому, что хваталась за все, за что могла схватиться. Были странные состояния. Иногда мне казалось, что я выше всех домов и деревьев, иногда казалось, что бельё, которое я стираю, вдруг становилось маленьким-маленьким, как игрушечным. Я могла идти по улице и вдруг понять, что сил сделать ещё хоть один шаг у меня просто нет. Я садилась на тротуарный бордюр и сидела. Давление скакало, спать почти перестала. Высыпалась за 15 минут, а потом всю ночь глаза в потолок. Меня положили в больницу. Я худела на глазах. За неделю я потеряла 14 килограмм. Я потеряла чувствительность кожи. Когда врач мне не поверила и стала очень глубоко тыкать в меня иголочки, которыми проверяют неврологи, я только улыбалась, а из мест уколов повыступали капельки крови. Я могла взять банку с кипятком голыми руками и абсолютно не чувствовать её температуры. Мне поставили под вопросом диагноз рассеянный склероз либо рак мозга. Симптоматика была непонятная.

Из больницы выписали с направлением в областной диагностический центр. В этот период у моей единственной подруги тоже были непонятки в жизни. Она насильно уговорила меня съездить к гадалке, которую ей посоветовали. Я поехала с условием, что я гадать не буду!

Гадалка жила в частном секторе. В поисках её дома мы ходили вдоль улицы и пытались найти цифры на домах. В одном из огородов копалась молодая женщина. Она подняла голову и спросила, кого мы ищем. Мы ей объяснили. Она отложила лопату и позвала нас в дом.
Это была та самая гадалка – молодая симпатичная женщина лет 40. Когда зашли к ней в дом, то удивились просто огромному количеству икон, висящих на стенах. Лида (так она представилась) сказала, что гаданием занималась её мама, и перед смертью она ей передала свой дар, и что все иконы – это иконы мамы. Я оставила подругу наедине с Лидой, а сама вышла на улицу. Через некоторое время вышла Лида и настойчиво позвала меня зайти в дом. Я ей сказала, что гадать не собираюсь, на что она ответила, что это бесплатно, я все равно сказала, что не хочу. Лида уговорила меня, сказав, что только глянет на карты при мне. Я согласилась. Я сняла ей колоду, она посмотрела на нижнюю карту и произнесла: «Тебе сделала на смерть женщина, ты её знаешь, из–за ревности к своему мужу. Я сейчас посмотрю, смогу я тебе помочь или нет». Она раскинула карты и сказала, что сможет. Лида отправила меня в магазин за солью, а воду, сказала, даст сама. Пошептав что-то над водой и солью, она объяснила, что с этим всем делать. Я должна была три дня подряд окунаться с головой в ванну, куда надо было добавлять «волшебную» воду, а соль съесть в течение года.

Самое удивительное, что через три дня процедур почти все симптомы моей болезни пропали. В областном центре передали привет нашим врачам и сказали, что они вообще ни в чем не разбираются, прокапали мне витамины и отправили домой.

Я всё-таки развелась. После развода он делил все вещи прямо как в «Свадьба в Малиновке»: «Это – мне, это –тебе, это – снова мне. Я тебя не обделил?» Я на всё это смотрела со смехом. Я переехала в общежитие с дочкой, а он в свою квартиру. Беретка так и не нашлась.

Почти все предсказания Лиды (я согласилась всё-таки погадать) сбылись. Я вышла второй раз замуж и действительно живу за мужем, как за каменной стеной, у меня родился второй ребенок, правда, не мальчик, как она предсказала, а девочка с характером мальчика, у старшей тоже, как она обещала, всё в порядке. А подругу я поддерживаю морально по сей день, как просила Лида, так как такой поддержки у неё кроме моей нет.

Второй раз к Лиде мы не попали. Моя подруга хотела ей задать ещё несколько вопросов, но сын Лиды через закрытую дверь сказал, что мама больше не принимает.

Теперь я верю во всё, да что там говорить, и сама иногда гадаю.

Автор: Light_a_dark

Найдено на просторах Интернета.

Римка мне не нравилась с первого дня первого курса. Почему она меня безмерно раздражала, я не могла сказать ни тогда, ни сейчас. Вроде бы обыкновенная девчонка. Средний рост, тёмные волосы, глаза невразумительного болотного цвета, обычная фигура без каких-то выдающихся особенностей. Единственное, пожалуй, что отличало её от других студенток нашего курса, это спокойное достоинство. Её поведение не было самоуверенным или высокомерным. Она не хамила, не вела себя вызывающе. Но отчего-то рядом с ней всегда остро ощущалась собственная недалёкость и невоспитанность, и это было невыносимо. Наверное, поэтому у неё не было подруг.

Два года я не обращала особого внимания на неприятную однокурсницу... Тем более, мы учились в разных группах.
А после летних каникул на третьем курсе в общаге меня поджидал сюрприз. Мою соседку по комнате Фатиму по горским обычаям похитил из отчего дома жених, она скоропостижно вышла замуж и бросила учёбу. Не успела я обидеться на Фатиму за то, что она мне даже не позвонила, как пришёл комендант и сообщил, что у меня будет новая соседка. Римка.

Про себя я, конечно, возмутилась. А кто бы не возмутился, зная, что у Римки нет необходимости в общежитии, потому что она живёт с родителями недалеко от универа.

Потом уже я узнала, что не с родителями – их у неё не было с 14 лет. С бабушкой и дядькой. Бабушка умерла зимой. Дядька погиб летом перед самыми каникулами. Чтоб было на что жить, Римка сдала квартиру, а сама перебралась в общежитие.
Вопреки опасениям, её присутствие меня не напрягало. Бардак в нашей комнате возникал исключительно по моей инициативе, с разговорами она не лезла, она вообще мало говорила. После занятий она приходила, быстро обедала и уходила в библиотеку, по вечерам занималась бытовыми делами – готовкой или там стиркой-глажкой, по выходным куда-то уходила почти на весь день. Так что, можно сказать, с соседкой мне повезло. Вернее, учитывая последующие события, очень повезло.

27 октября вечером позвонила тётя Галя, подруга мамы, и рассказала, что мама в больнице, в реанимации, с серьёзными травмами. На улице на неё кто-то напал, сильно избил. Полиция занимается расследованием, но пока результаты неизвестны. Потом я ревела, сидя на кровати, и пыталась придумать, как добраться домой – денег у меня почти не было, мама пополняла мою карту в начале месяца, когда получала зарплату. Занять не у кого - все мои приятели такие же студенты, в конце месяца мы все на мели.
Пришла Римка, спросила, что случилось, и я, сама не ожидая, вывалила ей всё – и про маму, и про деньги. Римка послушала, взяла телефон, спустя минуту от неё на мою карту упала сумма, достаточная для перелёта туда и обратно.

- Спасибо, - шёпотом сказала я ей, - но я не смогу быстро вернуть.
- Вернёшь, когда сможешь, - спокойно сказала Римка.

Пока я бронировала билет на утренний рейс, она заварила чай и поставила передо мной дымящуюся кружку. И вот этот обжигающий чай растопил моё прежнее, прямо скажем, не слишком дружелюбное отношение к Римке. Мы проговорили почти всю ночь, и всю эту ночь я испытывала попеременно - то удивление от того, что с ней, оказывается, интересно, то жгучий стыд за свои прошлые негативные мысли об этом человеке.

Я вернулась через пять дней. Маму перевели в обычную палату, её самочувствие не внушало опасений. Она буквально выгоняла меня, требовала, чтобы я возвращалась к учёбе и за неё не волновалась. Так что я с относительно лёгким сердцем оставила её на попечении тёть Гали и уехала.

- Хочу устроиться на работу, - сказала Римке по приезду, - не могу на материной шее сидеть, ей самой деньги нужны.
Она улыбнулась, кивнула и ушла, как обычно по субботам.
А я пошла трудоустраиваться, и в тот же день меня приняли официанткой в приличное кафе в соседнем квартале. На транспорт не тратиться, смена два через два, с "16" до "23", ужин за счет заведения, плюс чаевые. Мечта, а не работа!

Я звонила маме каждый день, надеясь услышать новости о расследовании.
- Я так хочу, чтобы этого ублюдка нашли! – однажды зло сказала я Римке. – Из-за него моя мама может стать инвалидом.
Она внимательно посмотрела на меня.
- Найдут. Всё будет хорошо.

В очередную субботу она, как обычно, куда-то ушла. Странно, что я ни разу не поинтересовалась, куда она ходит. Спрошу, когда вернётся.
- В бильярдный зал, - спокойно ответила она на вопрос.
О бильярде я знала только то, что там кучу шаров нужно загонять длинной палкой в специальные дырки на краю стола. Мне это не казалось таким уж увлекательным, но на вкус и цвет все фломастеры разные, раз ей нравится, то почему нет.
В среду позвонила тётя Галя. Его нашли. Он признался и в этом, и в других преступлениях. Маму скоро выпишут, но первое время ей будут нужны костыли.

- Сволочь, - шипела я, - чтоб ты сдох, мразь.
Римка отвлеклась от пришивания пуговицы, прищурилась.
- Ты действительно этого хочешь? Чтобы он умер?
- Хочу! Он урод. Он столько всего совершил. Насиловал и убивал. Если есть справедливость, то он не должен жить.
Она побледнела, но ничего не сказала.
В следующий вторник я узнала новость – этот гад повесился в камере.
В начале декабря я жестоко влюбилась. Совершенно безответно, а потому безнадёжно. Он сын министра, а я кто… официантка…
На работе было ещё терпимо, беготня с подносами отвлекала от романтических мыслей, но в общаге становилось невыносимо. Всё, чего я хотела, это отвернуться к стене и, закрыв глаза, представлять жизнь с объектом моих чувств – идеальную жизнь, которой у меня не будет. В этот период я, определённо, стала для Римки совершенно невыносимой, потому что в те моменты, когда мы с ней общались, я хотела говорить только о нём и ни о чём больше.

- Ты уверена, что он тот, с кем тебе было бы хорошо? – спросила мудрая Римка. – А если он совсем не такой, каким ты его намечтала? Ты же его совсем не знаешь.
- Не знаю, - согласилась я, - но очень хочу узнать. Откуда я знаю, тот он или не тот, если вижу его только на лекциях и ни разу с ним даже не разговаривала?
Римка задумчиво смотрела на меня.
- А что ты будешь делать, если он тебя разочарует?
- Ну… не знаю. Но топиться или глотать таблетки уж точно не буду, - беспечно сказала я, и Римка улыбнулась в ответ.

Моя смена выпала на понедельник. И надо ж такому случиться – в этот день он пришёл в наше кафе с компанией таких же хорошо одетых холёных парней и девушек с надменными лицами. Они брезгливо осматривали кресла, прежде чем сесть, демонстративно морщились, ставя запястья на край столика. Я отнесла им меню и карту вин, через три минуты подошла, чтобы принять заказ.
- Где-то я тебя видел, - вальяжно сказал он, глядя на меня.
- Мы вместе учимся, - улыбнулась я.
- Геночка, ты учишься на официанта? – кукольно протянула одна из девиц, выпятив губы уточкой.
- Похоже, придётся взять академ, пока и меня не выучили на халдея, – успел сказать он до того, как вся компания грохнула визгливым гоготом.

Нет, я не убежала. И даже не заплакала. Только заложило уши от обиды, и карандаш в руке задрожал. Это нестрашно. Каракули получились разборчивыми. Посетители остались довольны. А расчёт со столика по моей просьбе получил другой официант.
Вечером зашла в комнату, молча стала переодеваться. Римка тоже молча смотрела на меня и будто чего-то ждала.
- Ты была права. Он не тот. Всё, проехали, живём дальше.
Она вздохнула и снова уткнулась в учебник.

В пятницу по дороге в кафе увидела в витрине магазина платье своей мечты, именно такое, как хотела. Я не смогла удержаться и зашла в этот магазин и примерила платье. Оно было идеальным. Но стоило оно столько, что я просто не могла его купить. Или могла, но потом пришлось бы до конца месяца жить в долг, а ведь скоро Новый год… Всю смену я механически выполняла свои обязанности, а перед глазами стояло платье.

- Представляешь, – рассказывала я Римке, - здесь складочки, вот тут защипчики, рукава — вот так, вырез – вот так, длина вот такая! А цвет! А ткань! Как же я его хочу!
Римка смеялась, глядя на мои ужимки, когда я пыталась объяснить великолепие платья.
А в субботу случилось чудо! Выдали премию! Хватило на платье и даже ещё осталось, как раз на чудный шарфик в подарок Римке.
Назойливая реклама на каждом углу. В воскресенье единственный концерт моего любимого певца. Конечно, я хотела пойти! Сайт зависал, и я, наплевав на лекции, поехала в кассу. Билетов уже не было.

Возмущённо поведала соседке о своём невезении. И снова чудо! Одногруппница поругалась со своим парнем накануне концерта и предложила мне пойти с ней.
Зачётная неделя. Голова закипает от количества информации, которую нужно запомнить.
В понедельник самый страшный зачёт, за все годы обучения. Не сплю ночами, зубрю, учу, но толку чуть – не доходит и не укладывается.
- Рим! Ну помоги мне. Я знаю… ты можешь… Я очень хочу получить этот зачёт.
Римка отвернулась и продолжила собираться.
- Рим! Ну пожалуйста! Я сойду с ума, но не запомню весь этот бред.
- Нет, - глухо сказала она, – на учёбу я повлиять не могу, тут всё зависит только от тебя самой.
Она ушла, а я осталась сидеть за столом, оглушённая верностью моего предположения.
Зачёты сданы, Новый год отпразднован, сессия позади, зимние каникулы закончились.

Римка неуловимо изменилась, но в чём именно, объяснить было бы трудно. Пожалуй, она стала печальной. Но на мои вопросы о причинах этого... она, и до этого немногословная, отделывалась общими фразами.
В моей жизни по-прежнему периодически происходили чудеса по мелочам, для этого при Римке нужно было только сказать «хочу» - волшебное слово, от которого будто срабатывал спусковой механизм, и в течение нескольких дней желаемое исполнялось непредсказуемым образом.
Как она это делала? Я сгорала от любопытства. Однажды я решила схитрить.

- Я хочу знать, как у тебя получается исполнять желания.
Римка посмотрела на меня долгим взглядом и улыбнулась.
- Я всё тебе расскажу. Позже, ещё не время.
Я обрадовалась. Если бы я только знала…

На майские праздники я взяла отпуск и, как многие иногородние студенты, поехала домой, к маме. Она уже совсем поправилась. Слушала мой восторженный рассказ о соседке по комнате, радовалась и предлагала летом после экзаменов приехать вместе с Римкой.
По приезду выяснилось, что Римка в больнице. Стояла в палате, смотрела на неё, бледную, лежащую на белой кровати, на исхудавшие руки поверх простыни, на исколотые капельницами вены.
Она увидела меня, улыбнулась.
- Ты пришла! Мне много нужно тебе сказать…
- Рим! Не надо. Тебе, наверное, тяжело говорить.
- Мне нормально. Слушай внимательно. Есть одна легенда… Её рассказал мне мой отец, когда я всерьёз увлеклась бильярдом и стала делать заметные успехи. Видишь ли, бильярдные шары не всегда были такими как сейчас. Вернее, они всегда были круглыми и гладкими, но это достигалось очень большими усилиями. Шары для одного набора делались из бивней двух индийских слоних – именно слоних, потому что строение их костей, в отличие от костей слонов, позволяло добиться идеальной балансировки. Вырезались и полировались они вручную. Самыми лучшими считались шары, сделанные лондонским мастером Хью Рэдслером. Они были идеальны, все 16 – одинакового веса и размера с уникально ровным балансом. Наборы этого мастера снискали славу исполнителей желаний, но каждый набор действовал по-разному. Играя одним, для исполнения желания нужно было загонять свои шары строго по возрастанию номеров, другим – по убыванию, третьим – только в угловые лузы. Стопроцентный способ исполнить мечту. Такой набор можно узнать по клейму на чёрном шаре – внутри цифры "8" в обоих кружочках есть по три точки строго в ряд - в одном по горизонтали, в другом – по вертикали. Я считала эту легенду просто сказкой, пока не нашла такой набор в бильярдном зале, где постоянно играю. Как и когда он там оказался – непонятно. Несмотря на то, что шарам в этом наборе больше ста лет, они отлично сохранились, наверное, ими редко играли. Долгое время я пыталась подобрать алгоритм игры, при котором будет достигнут нужный результат. Нашла. Доставай ручку и записывай.

Я послушно достала из рюкзака тетрадь и ручку. Римка уселась поудобнее, на щеках появился слабый румянец.
- Один-девять накат, два-десять клапштос, три-одиннадцать левый винт, четыре-двенадцать абриколь, пять-тринадцать оттяжка, шесть-четырнадцать дуплет, семь-пятнадцать правый винт, восемь эффе. Только в этой последовательности, никак иначе. Записала?
- Рим, это интересно, конечно, но я играть не умею, даже палку для бильярда ни разу не держала.
Римка засмеялась и в конце концов закашлялась.
- Палка называется «кий». Научиться играть совсем не сложно, если захотеть. Придёшь в зал, найдёшь Виктора, он научит. Пиши адрес.
Она назвала адрес, я возмутилась:
- Рим, зачем ты мне всё это рассказала? Это был только твой секрет. У меня такое чувство, что ты со мной прощаешься.
Римка перестала улыбаться.
- На всякий случай. Вдруг тебе когда-нибудь понадобится совершить чудо.
- Я лучше тебя попрошу, поиграешь-наколдуешь.
Взгляд подруги погрустнел.
- Ещё важное. Пиши. Первое. Не желай благ без усилий, желай сил для усилий.
- Это к вопросу о зачёте?
- К нему самому. И второе. Не желай смерти. Смерть за смерть.
- Что это значит, Рим?

Она не ответила, отвернулась к окну и тоскливо смотрела на небо.
- Рим? Ты меня пугаешь. Ты что, умираешь?
Она кивнула.
- Это из-за того маньяка, да? Я хотела, чтобы он умер, и ты исполнила мое желание.
- Нет. Его жизнь уже ничего бы не изменила.
- Ты до него кому-то желала смерти?
Римка резко повернулась и посмотрела мне прямо в глаза.
- Я убила свою бабушку. Она мучилась от боли и молилась перед сном о том, чтобы не проснуться. А потом я убила своего дядьку. Я больше не могла терпеть.
И тут Римка – всегда спокойная и невозмутимая Римка, разрыдалась.
Я в смятении смотрела на неё и не знала, что делать.
Когда она более-менее успокоилась, я сказала:
- Рим, я больше не буду тебя доставать. Только один вопрос – почему я? Почему ты выбрала меня? На курсе полно девчонок, половина из них живёт в общежитии. Но ты выбрала меня.
Римка посмотрела на меня как-то особенно, непередаваемо странно, и ничего не ответила.

Её не стало в последний день весны. Необычная... обычная девчонка навсегда заняла уголок в моей памяти и моём сердце. В дождливый день похорон мокрые лица присутствующих оставляли надежду, что не только мне не всё равно, что её больше нет.
Мне не хватает её до сих пор, правда не хватает. И, да, я учусь играть… Когда-нибудь я сыграю так, как нужно, чтобы исполнилось то, чего я хочу… чтобы она вернулась…

Автор: Ранега

Найдено на просторах Интернета.