Жду новый пост

Серия «Крипота»

— Возможно, вырванные зубы заменялись новыми, — предположил я.

— Зачем вырывать? Сэкономила бы на стоматологе, — пробубнил Яшка. — А кожа под ковром откуда?

Я пожал плечами.

— Может, тоже разновидность самоистязания и наглядная попытка сшить и прикрепить обратно.

Документы на квартиру как сквозь землю провалились, зато из-под стопки простыней извлекся еще один конверт с наличкой.

— Ничего себе! — присвистнул брат, увидев ворох купюр. — Я, конечно, подозревал, что пенсии у наших стариков внушительные, но тут сколько вообще?

— Достаточно, чтобы организовать пансионат для прабабушки и деда, когда он вернется из больницы. И точно хватит на сиделок, если пансионат не вариант, — тетя явно вздохнула с облегчением.

Куда больше ее напугала вероятность того, что на ее плечах появится обуза, нежели чертовщина. Я понимал, что особой любви к родителям погибшего супруга она не испытывала, как и не питала теплых чувств к прабабушке, и появиться на пороге заставила только совесть и страх перед лицом ответственности за брошенных стариков. Яшка, насколько мне было известно, наоборот рвался поддерживать связь и даже время от времени забегал проведать родственников по пути со школы. Моя мама и дядина вдова изредка созванивались, вплоть до кончины первой. Наверное, потому меня и позвали на помощь, хотя мы с братом не общались.

Ужинать за столом прабабка отказалась, попросила занести еду на подносе. Яшка даже повеселел в ее отсутствие, начал рассказывать про учебу в университете, про то, как сложно совмещать с подработкой, взахлеб вещал про недавно приобретенные коллекционные фигурки, тетя только шутливо ворчала, но тоже выглядела куда спокойнее.

— А ты чем занимаешься? — полюбопытствовал Яшка, накручивая на вилку макаронину.

— Занимаюсь репетиторством, помогаю осваивать азы иностранного языка и готовлю к экзаменам абитуриентов, — я старательно запихивал в себя и тушеные овощи и макароны, подавляя позывы вывернуть все обратно в тарелку.

— Яшке бы не помешало на будущее подтянуть язык, — тетя мечтательно посмотрела на сына.

— О, насчет этого можно не переживать, я с удовольствием возьмусь за него, — я кивнул и тетя обрадовалась.

— А скидочку сделаешь?

— Если будет исправно выполнять домашнее задание.

— Буду! Берись за меня, — Яшка положил вилку на стол и протянул мне правую руку.

— Непременно, —  я ответил рукопожатием.

Прабабка вскоре после ужина захрапела, мы позвонили в больницу, чтобы справиться о состоянии деда и бесплотный голос медсестры сообщил о его помещении в реанимацию. Тетя, услышав такие новости, нахмурилась.

— Чует мое сердце, что не дотянет он до утра.

Я подумал точно так же, но не стал говорить вслух.

***

Перед тем, как отправляться ко сну, мы включили телевизор на фон, свет выключать не стали. Яшка быстро задремал, снова вытащив крестик и крепко сжав в ладони. Тетя еще какое-то время листала новостную ленту на телефоне, отвернувшись к стене. Кресло на этот раз казалось мне куда более удобным. Полноценно принимать душ в загвазданной ванной я брезговал, собственно, Яшка и его мать тоже не горели желанием разбавлять водные процедуры чем-то, помимо умывания и чистки зубов.

Я глядел на голубой экран, мерцающий посреди темной комнаты, прикрывшись курткой. Показывали сериал про интриги внутри многочисленной семьи из небольшого городка. Пока я вникал в сюжетную линию одного и персонажей, начал дремать. Ничего не снилось, кроме всполохов красного позади холма, где стоял темный силуэт и звал к себе.

Громкий, мерный стук вырвал из дремы, и я лениво приоткрыл глаза. Телевизор все еще работал, только показывал теперь не сериал. Словно в реанимации, куда увезли деда, поставили камеру и она транслировала, как у деда отрастали ноги, превращаясь в две красных осклизлых трубки. Трубки эти свесились с кровати на пол, и продолжали удлиняться.

Яшка встрепенулся, повернул голову ко мне.

— Кто стучит? — он зевнул и потянулся.

— Может, соседи буянят, — тетя тоже проснулась.

Стук продолжался.

— Нет, прабабка с тростью ходит, — уверенно заявила тетя.

Тук.

Тук.

Тук.

Если старуха действительно передвигалась с тростью, то делала это с трудом.

— Сейчас она угомонится, — тетя посмотрела на экран телевизора и замерла, приоткрыв рот.

Яшка тоже взглянул и тут же зажмурился.

Трубки заполнили собой всю реанимацию, придавив остальных пациентов, а дед сполз со своего места и, вслепую, пытался по этим трубкам добраться до выхода из палаты.

Тук.

Тук.

Тук.

Я насторожился. Старуха стояла где-то недалеко от двери в нашу комнату. Наверное, у трюмо.

— Я посмотрю, — не в силах смотреть на экран, Яшка встал с дивана, выглянул в коридор.

Тишину спящего дома прорезал бешеный крик и вторящий ему нечеловеческий рев. Яшка моментально захлопнул дверь, навалился на нее всем весом. Тетя, взвизгнув от испуга, тоже соскочила с дивана, в панике заметалась возле сына.

— Что там?! Что?

— Держи дверь!

Я тоже рванул на помощь, плечом придавил дверь.

— КОПЫТА! КОПЫТА! У НЕЕ КОПЫТА! — орал Яшка. — ЭТО НЕ ТРОСТЬ!

Рев из коридора сменился лошадиным ржанием, следом — утробным рычанием. И заговорил уже знакомый голос.

— Открой, сука! Открой! ОТКРО-О-ОЙ!

Старуха продолжала ломиться к нам, воя на разный лад, гогоча, хохоча, лая собакой.

— Нужно уходить, — сказал я, но меня никто не услышал среди этой какофонии писков, визгов, воплей, пришлось показать жестом.

Яшка яростно замотал головой.

— Берите свои вещи и, когда я скомандую, выбегайте на улицу и ждите меня у машины.

— Нет, нет, нет! — Яшка уже почти плакал, тетю била дрожь, но она продолжала держать оборону.

— Она не сможет сюда зайти и сцапать тоже не сможет, на вас же крестики! Я выиграю немного времени и спущусь к вам!

Тетя с братом переглянулись, синхронно кивнули, похватали куртки, рюкзак и сумку.

— Готовы? — спросил я.

Снова кивки.

Я распахнул дверь и старуха, чьи ноги действительно претерпели изменения, опешила.

— Ушла отсюда, — я шагнул в коридор, а бабка заблеяла ягненком.

За моей спиной Яшка со своей матерью возились с замком. Щелк! И я услышал, как они вырвались в подъезд, бегом спустились по лестнице. Я попятился назад, к выходу из квартиры. Бабка, впрочем, не торопилась бросаться.

Копыта у нее действительно были. Ну, вернее, так назвал Яшка то, что увидел. На ступнях у старухи не имелось плоти, пальцы ног срослись в нечто похожее на костяной узел.

— Ушла отсюда! — вторила старуха моим собственным голосом. — Ушла, ушла, ушла-а-а-а!

Она ощерилась, открыла рот, дряхлая кожа на лице натянулась — рот растянулся, да так, что хрустнули кости и подбородок оказался на уровне ключиц.

— Захлопнись, — я погрозил ей указательным пальцем. — Нет надо мной власти.

Бабка хрипло засмеялась.

— У тебя что ли надо мной есть?

— Я знаю тебя.

— Нет имени! — развеселилась бабка. — Нет имени! Без имени нет власти!

Подошел к ней вплотную, и та вдруг растеряла свою веселость, пискнула, втянула голову в плечи.

— А чего ты испугалась? — я заулыбался.

Спина прабабки выгнулась вопросительным знаком, звенья позвоночника пропороли податливую плоть, удлинившиеся руки поникли. Теперь они печально скребли паркет когтями, а старуха совсем сникла.

— Ползи в свою каморку, — я щелкнул ее по лбу. — И не мешайся под ногами. Дед помрет, тогда и пообщаемся.

И она послушно двинулась в сторону спальни, недовольно бубня под нос.

Я развернулся, захватил куртку из комнаты, запер дверь на ключ и спустился к машине.

— Господи, — тетя кинулась ко мне, — все в порядке?

— Вполне. Можем заехать к вам домой, чтобы не возвращаться к прабабке?

Яшка, похожий на нахохлившегося воробья, припорошенного хлопьями снега, оживился.

— Наконец-то! — обрадовался он. — Хоть помоемся нормально.

— Да уж, — удрученно промычала тетя. — Я все переживала, мол, ну как бросать беспомощную бабулю в одиночестве, а она вполне за себя постоять может.

Пока мы ехали в соседний район, Яшка от перенесенного страха отключился на заднем сиденье, а тетя шепотом спросила:

— Могу кое-то узнать?

— Конечно.

Фонари, похожие в снегопаде на светящиеся одуванчики, проплывали мимо. Призывно горели вывески круглосуточных магазинов, красным поблескивали огни редких автомобилей на дороге перед нами.

— Ты крещеный?

Я едва смог подавить улыбку.

— Нет.

— Почему тогда тебе не страшно было находиться в квартире и почему ты спрашивал о крестиках нас с Яшей?

Автомобиль повернул направо.

— А чего бояться?

Тетя смотрела прямо на дорогу, сжав руки на сумке.

— Кто ты такой на самом деле? Почему ты тогда за ужином сказал, что власти у той дряни над тобой нет?

— Потому что нет, — меланхолично ответил я. — Символы веры и сама вера помогают только тем, кто в начале своего жизненного пути принял правила игры. Когда та штука заселилась в тела людей, принявших правила игры, сама себе связала руки ненароком. Пытаясь хоть как-то проявиться, штука начала уродовать их тела, пугать окружающих страшными обликами, и, что хуже, начала подвергаться старческим болезням разума. Вы тоже приняли правила. В младенчестве батюшка прочитал над вами молитву, а я напомнил про крестики и иконку.

Тетя вжалась в сиденье.

— Вы позвали меня на помощь, помните? Пригласили в квартиру, пожали мне руку и разрешили взяться за Яшку.

Она стиснула ремень безопасности с такой силой, что у нее побелели костяшки пальцев.

—  Да что вы так перепугались! — я рассмеялся. — Я вас не трону. Столько возможностей было причинить вам вред, однако я же стал этого делать.

— Но твоя мама…

— Мама молила о ребенке и она его получила. В доме малютки обнаружился мальчик. Его оставила бедная студентка, которой самой было не прокормиться. Куда уж там тянуть младенца! Но больше всего ее напугала не нищета, а то, что ребенок родился с коренными зубами.

— А твой отец?

— О, мой родной отец никогда меня не оставлял. Как и не оставлял никого из тех, кто устав обивать пороги церквей и храмов, давая все, что они просили.

— Кто он? — выдавила из себя тетя.

— Вы знаете молитву “Отче наш”?

Женщина судорожно вздохнула.

— Попробуйте прочитать вслух.

После слов “но избави нас от”, тетя запнулась.

— Мой отец тот, чье имя вы произнести не можете, — я повернул к ней голову.

Она занесла правую руку, чтобы перекреститься, но у нее не получилось.

— У меня много братьев и сестер, получивших воплощение среди рода человеческого. Появлялись зачастую в семьях неверующих, да вот одному не повезло. Родился он у батюшки. Седьмой ребенок, младшенький. Матушка жаловалась на дурные сны, будто кто-то в красном приходил к ней в опочивальню и ложился рядом. А потом понесла, истово молилась за благополучные роды и до самого последнего момента старалась находиться в церкви. О снах своих рассказывать перестала, в них к ней являлся все тот же незнакомец в красном и ласково гладил по животу. Закрались у нее подозрения, что не так сильна ее вера, но продолжала молиться. Рожала она на кровати под распятием. И когда появился мой брат, родители ужаснулись его облику, и, вопреки заветам веры, оставили мальчика за порогом теплого дома. Всем вокруг сообщили, мол, ребенок умер. Он действительно умер, но стал искать физического воплощения. И явился на зов молодой девушки, рыдающей над новорожденном в сарае. Девушка позволила переродиться в мертвом младенце, а спустя время задушила подушкой, — я внимательно смотрел на дорогу.

— Наша прабабка, — ухнула совой тетя.

— Верно, но подслушивать чужие разговоры нехорошо, — я щелкнул пальцами. — А потом дедушкина сестра тоже родила мертвого сына. Мой брат вновь воплотился, только спустя время его утопили.

— И теперь твой брат застрял в телах немощных стариков? — тетя приоткрыла окно, закурила.

— Ненадолго. Этой ночью они умрут.

— В ком на этот раз воплотится твой брат? — выдохнула женщина сизый дым.

— Зачем спрашивать, когда ответ известен?

Она покивала, глядя пустыми глазами перед собой.

— Почему не опять в каком-то умершем ребенке?

— Потому что я смогу присматривать и не допускать гибели физического воплощения.

Машина притормозила у девятиэтажки.

— Крестить до конца его не получилось, так что никаких уродств у Яшки не вылезет, — я вытащил ключ зажигания, отстегнул ремень безопасности.

— Как это — не получилось? — опешила женщина. — Он же, он же…

Я улыбнулся.

— Женщина, которую вы выбрали крестной, никому не сказала, что перешагнула порог церкви, истекая красным. Правила игры нарушены.

— Что ты сделаешь со мной? — пробормотала тетя, приложив руку ко рту, вероятно, припоминая детали.

— Мне нет дела до вас, — я поджал плечами.

— Но это же мой сын! И ты его заберешь?! — внезапно выкрикнула она.

Яшка на заднем сиденье вздрогнул и проснулся. Он потянулся, зевнул, потер глаза. И я увидел в зеркале заднего вида, что они блеснули красным. Значит, дед умер, умерла и прабабка.

— Попрощайтесь, и мы поедем, — я хотел было выйти из машины, как тетя выхватила из сумки металлическую пилочку для ногтей.

Острие остановилось в сантиметре от моего горла. Я мягко отвел от себя дрожащую руку, покачал головой.

— Идите домой. Нуждаться вы ни в чем не будете, обещаю. Если захотите, то Яша будет вам звонить.

Тетя заплакала, но выскочила из машины как ужаленная и вскоре исчезла за дверью подъезда.

***

— Луна светит, мертвец едет, тебе страшно?

— Я с тобой ничего не боюсь.

Мы сидели в машине перед зданием ритуального агентства, и нервно хихикали, как хихикают маленькие дети при игре в прятки.

Родной брат, которого я не видел много лет, и я, приехавший издалека, чтобы решить вопросы с погребением чужого, по сути, человека.

***

Благодарю за внимание! Дополнительные ресурсы:

https://t.me/its_edlz - тг канал, здесь истории и разные обсуждалки (очень активный, там еще есть озвучки и окололитературные мемы);

https://vk.com/theedlz - группа вк (но она немножко умерла, хоть там и лежат разные работы, которых нет здесь).

Яшка тоже проснулся.

И он, как зачарованный, сначала вглядывался в проем, потом взглянул на меня. Я приложил палец к губам, мол, ни звука.

Ночник издал треск и погас.

Я, как можно тише, убрал куртку, подобрался к брату, обернулся на дверь.

Две красных точки застыли во мраке.

Затем на секунду исчезли, и появились вновь.

Глаза.

Отдалились, будто их обладатель, взял разбег.

Яшка схватил меня за рукав.

Донеслось старушечье бормотание, и шарканье известило нас, что прабабка двинулась обратно в свою обитель. Брат тут же вскочил и включил верхний свет, разбудив при этом тетю. Она начала было ругаться на нас, но с нее мгновенно слетела сонливость, когда тетя все поняла без слов, только увидев лицо сына.

До рассвета мы не сомкнули глаз, а рассвета пришлось дожидаться долго. Зимнее солнце не баловало ранними восходами. И в ритуальное агентство мы приехали втроем, предварительно отвинтив щеколду. Администратор, сидевший среди образцов венков из искусственных цветов, проводил нас к Елене Александровне. Именно она принесла памятку, пока мы с Яшкой забирали личные вещи из приемного покоя.

Елена, лощенная, ухоженная дама лет пятидесяти, предложила чай, кофе, принесла свои соболезнования и, запинаясь, поведала, что вскрытия еще не было.

— Как не было? — ахнула тетя.

— Сейчас, сейчас, — женщина достала какие-то бланки, пододвинула к нам прейскурант с перечнем услуг.

А следом извинилась и попросила разрешения закурить. Мы синхронно кивнули, немного опешив.

— Вы знаете, с самого начала все не так идет. Я не слишком верующий человек, это касается не только религиозной составляющей. Мне это пока кажется неудачным стечением обстоятельств, — на столе появилась пачка мальборо, тонкие пальцы с длинными алыми ногтями вытащили одну сигарету.

Из миниатюрной сумочки под кожу крокодила пальцы извлекли зажигалку, выдвинулся верхний ящик стола и рядом с пачкой возникла хрустальная пепельница. Елена почему-то напоминала мне одну из жен криминальных авторитетов, сошедшую прямо со страниц газетного репортажа о найденном теле в лесополосе. Шею Елены Александровны украшала массивная золотая цепь с распятием, прямо под ним поселилась крупная родинка с размытыми краями. Мне захотелось усмехнуться, так как либо она слукавила про веру, либо носила украшение исключительно для красоты. Либо ни то, ни другое.

Женщина перекинула с плеч на спину светлые волосы, сглотнула. Чиркнула зажигалкой, затянулась, поджала губы.

— Но мои коллеги, из тех, кто действительно верит во что-то сверх, говорят, что покойная не желает покидать привычный мир.

— Придется, — буркнула тетя.

— Какие-то симптомы нежелания имеются? — поинтересовался я.

— Начнем с того, что скрытие никак не может состояться. Словно не подпускает к себе, — Елена Александровна приподняла четко очерченные брови. — И как бы ей ни закрывали глаза, веки поднимаются.

— По каким причинам не проводят вскрытие? — подал голос Яшка.

— По самым любым. Проблемы с подачей электроэнергии, пропадают инструменты, ответственный за вскрытие застрял вчера в ужасной пробке, а когда таки выбрался — попал в аварию. Можно перечислять до бесконечности.

— Допустим, — кивнул я. — Нам нужен просто гроб, урна и кремация.

— Прощание будем делать? — Елена нервно дернула плечом, вернувшись из россказней коллег к насущным проблемам.

— Нет, — хором ответили мы.

— Венки?..

— Нет.

— Платье подбирать?..

— Нет, — отчеканил я. — Просто гроб, просто урна, просто кремация.

Елена понимающе кивнула. Наверняка, не мы первые, не мы последние на ее веку.

— Если бы никто из родственников не объявился, то покойную похоронили за счет государства через две недели.

— Хоронить нельзя, необходимо сжечь! — произнесла тетя с нажимом.

Тут я даже удивился, ведь она старалась не поддаваться страху и искала рациональное объяснение происходящему.

— Без проблем, — Елена потушила в пепельнице сигарету. — Сейчас рассчитаем. Документы, пожалуйста. Паспорт покойной и того, на кого оформляем договор.

Я протянул свой, держа наготове конверт с найденной наличкой.

После всех подсчетов и озвученной суммы, женщина выдала заполненный бланк, сказала, что вместе с урной выдадут гербовое свидетельство о смерти, справку о результатах вскрытия, документы, необходимые для захоронения останков или их подхоронения в могилу родственника. Предупредила о законодательном запрете разгерметизации капсулы с прахом и развеивания праха над водоемами и прочими природными угодьями.

— Есть любители сделать красиво, как в фильмах, отвезти к морю, попрощаться на берегу…

— Не волнуйтесь насчет этого, — заверил ее я. — К капсуле мы и на пушечный выстрел не подойдем.

— Елена Александровна, ту упертую бабку вскрыли! — радостно выдал администратор, заскочив в кабинет.

Яшка вдруг нервно рассмеялся. Тетя смущенно заулыбалась.

— Это наша бабка, отличные новости, — вздохнул я.

— Простите, — администратор тут же залился краской, принес миллион извинений и ретировался, постаравшись не хлопнуть дверью.

— Славно, — женщина с красными ногтями тоже явно повеселела. — Значит, кремацию организуем побыстрее.

И ее назначили на следующий день, а рано утром попросили приехать на опознание и удостовериться, что именно наша родственница отправится в жерло печи крематория.

Радуясь хоть какому-то просвету среди навалившихся тягостей, тетя и брат попросили свозить их сначала поесть, затем уже ехать в бабушкину квартиру и решать остальные вопросы.

Однако когда мы, сытые и явно довольные, попытались хотя бы провернуть ключ в замочной скважине по возвращению, липкий страх снова до нас добрался. Казалось, что каждая разрешенная задача разветвлялась и подкидывала что-то новое. После получаса попыток зайти внутрь, бесчисленных нажатий на кнопку дверного звонка, мы сдались и начали звонить по номеру вызова экстренных служб.

Вышло не сразу, то не было сети у всех троих, то звонок сбрасывался. Наконец, диспетчер приняла заявку и нам оставалось только ждать, не занимать линию и бегать проверять к подъезду — приехал ли кто. Периодически мы ковыряли замок, уповая на его милость.

Прошел час, два.

Три.

— Здравствуйте! — на четвертом часу ожидания, на площадку поднялась женщина в белой шубке. — Опять попасть не можете?

Яшка понурил голову, угукнул, застыв с ключом в скважине.

— Ох, кошмар какой, сейчас, подождите! — она быстро открыла дверь к себе, скинула шубу, забросила сумку, вернулась к нам.

Я представился, тетю и Яшку она уже видела, и соседка всплеснула руками.

— Это я вам звонила, — затараторила она, обращаясь ко мне. — И “скорую” вызвала, когда бабушке вашей плохо стало, и когда сказала, ну…

Я понимающе кивнул, чтобы ей не пришлось продолжать.

— Откуда вы мой номер взяли? — полюбопытствовал я. — Вы тесно общались?

— Ну, как, — замялась соседка, — иногда она стучалась, чтобы я до аптеки сходила, деньги давала и список необходимого. Хлеба просила купить, жаловалась на больные ноги и нерадивых родственников…

— Нерадивый здесь только я, не переживайте. Живу далеко и не горел желанием общаться.

Соседка явно подбирала слова, потому взяла небольшую паузу. Вероятно, не хотела обидеть. Но я ошибся.

— Могу вас понять. Моя дочка однажды возвращалась домой и встретила вашу бабушку между вторым и третьим этажами, предложила донести пакеты. Сначала бабуля просто кричала, мол, пошла прочь, затем начала сыпать оскорблениями. Ну, доча, конечно, не робкого десятка, сначала отшутилась, потом пару ласковых тоже в ответ позволила, но когда пошел поток неприятных подробностей ее личной жизни, о которых она никому и никогда не рассказывала, кроме меня… Растерялась — мягко сказано.

Тетя стиснула зубы.

— Дочь домой влетела в натуральной истерике, с ней такое лишь однажды было, обычно держится, не показывает виду, что ее обидели, — у соседки задрожали губы.

И, кажется, до меня дошло о каких неприятных подробностях вещала покойная бабка.

— А номер откуда? — повторил я вопрос.

— Чертовщина, не иначе, минутку…

Женщина вынесла из квартиры мобильный телефон, открыла список контактов, долистала до нужного.

Повернула к нам экраном.

“ВЫБЛЯДОК”

Яшка стоял, открыв рот, тетя запричитала и отвернулась.

— Номер сам собой появился в телефоне, клянусь. И что бы я ни делала, он не удаляется. Вот, поглядите, — густо покраснев, залепетала женщина, подобно виноватому ребенку.

Она действительно несколько раз при нас попыталась стереть контакт, но ничего не выходило.

— Я из магазина шла, поднимаюсь на этаж, вот ваша квартира нараспашку, заглянула туда — бабушка лежит на диване, стонет. Спрашиваю — плохо? Давайте врача? Согласилась и, говорит, внукам моим позвони. Да как же я позвоню, вы хоть номера продиктуйте. А она как-то хихикнула, сказала, у себя найдешь. У меня и номер тети вашей сразу нашелся, и номер Яши, но все они по именам, а вот ваш… Она такая красная лежала, на мгновение даже показалось, что голова лопнет сейчас. Вены на лбу вздулись, глаза навыкате. Я и врачей, и полицию, — тараторила соседка. — Вы давно тут стоите-то?

— Прилично, — выдавила из себя тетя.

— А экстренные службы?

— Вызвали, — Яшка кивнул.

Внизу хлопнула дверь подъезда. Я свесился над перилами.

— Ну, хоть кто-то, — вздохнул с облегчением, увидев мелькнувший форменный рукав и нашивку на нем.

Первой поднималась дочь соседки. Увидев нас, она кротко поздоровалась, и скрылась в прихожей соседской квартиры, следом за ней поднимались двое полицейских.

— Знакомые все лица и повторный вызов, — нараспев сказал грузный мужчина с увесистой папкой в руках, кивнул соседке.

Второй остался у мусоропровода между пролетами, поскольку на площадке и так хватало народу. Грузный мужчина обвел взглядом всех присутствующих, цокнул языком.

— Звоните в службу вскрытия замков, передадите мне трубку.

Я нагуглил номера телефонов служб, позвонил по первому попавшемуся, безликий голос озвучил ценник, поинтересовался имелась ли у меня прописка по адресу заевшего замка, я просто отдал телефон полицейскому. Он представился, разрешил вскрывать без его присутствия, достал из папки бланк, начал его заполнять, мы диктовали необходимые данные. Мастер пообещал приехать в течение сорока минут, полицейские удалились на следующий вызов. Соседка практически силой затащила нас троих на чай, и пока кипятилась вода, а на столе перед нами возникали все новые угощения, рассказала:

— Ваша бабушка меня называла Мариной, я еще удивлялась, всегда по имени, Светой, а тут на тебе.

Я поморщился. Имя матери резануло слух.

— Мою маму звали Мариной. Наверное, называла вас так из-за короткой стрижки, да и цвет волос одинаковый.

— Наверное, — пожала плечами Светлана.

Ее дочь не присоединилась к чаепитию, но оно и к лучшему. Светлана делилась переживаниями о стариках, запертых в квартире, делилась и страхами.

— Очень неспокойно было в последнее время, незадолго до кончины вашей бабушки. Постоянно шум, беготня на площадке, в дверь сколько раз тарабанили. Подойду, гляну в глазок — никого, только свет горит. Но, наверное, кто-то ж был, раз датчик движения среагировал. И стук за стеной, мерный такой.

— Может, прабабушка с тростью ходила? — вклинился Яшка. — У нее у кровати стоит на всякий случай.

— Может, может, — поддакнула Светлана. — Но вот беготня на площадке... Будто дети какие шалили.

Рассказала о молодой девушке в старомодном платье в горошек, которая приходила в двенадцатую квартиру. И ладно бы на дворе лето было, так она даже посреди зимы в таком наряде заявлялась. Когда никто не открывал, она терпеливо стояла до победного.

— И как не замерзла, — хмыкнула тетя, а Яшку как кипятком ошпарили.

— Можно показать вам одну фотографию? Ну, как в квартиру попадем, вынесем и покажем! — на одном дыхании выдал Яшка, выронив надкусанное печенье.

— Конечно, вообще не проблема.

Мастер по взлому прибыл через двадцать минут. Он поинтересовался деталями ситуации и попросил ключ, который упрямился. Сначала повозился с ним, потом полез за инструментами в сумку.

— А вы не пробовали позвонить прабабушке? — в шутку предложил мастер, включив фонарик. — Ну, вдруг возьмет трубку и изнутри откроет.

— Не возьмет, — уверенно заявил Яшка, однако я по памяти набрал номер и мы услышали гудки, а в прихожей раздалась глухая трель.

Гудок. Гудок. Гудок. Гудок.

Щелчок.

Трубку все же подняли.

Сначала что-то зашелестело, а потом я услышал:

— Привет?

Я совершенно точно услышал голос покойной. Перепутать его с чьим-либо еще было просто невозможно из-за интонации. Вопрос ли, утвердительное предложение ли — интонация всегда шла по восходящей.

— Открой дверь, пожалуйста, — попросил я.

Яшка вопросительно кивнул, мол, ну, что там? Я без слов протянул ему телефон.

— Ба, — начал было он, резко осекся, шарахнулся в сторону, торопливо сунул телефон обратно в мою ладонь.

— Не прабабка, — просипел он.

Я снова приложил динамик к уху.

— Помнишь, помнишь, как я тебе вилами на даче ногу почти проткнула? Уродец, надо было лучше целиться, сразу в глотку, чтобы наверняка, закопать под домом, где я закопала отца своего, отца моего отца, отца его отца? — теперь говорил хор мужских и женских голосов.

И следом донесся смех.

— И вилы вошли в ногу как по маслу, даже шрам остался. Заколоть она тебя хотела, да машина за забором остановилась, а ты заорал, как резанный…

Я сбросил вызов.

— Ну, чего там? Откроет? — спросил мастер.

— Нет, вскрывайте.

Через несколько минут замок щелкнул, дверь распахнулась. Из прихожей на нас смотрел холодный мрак. Как будто все окна разом не просто занавесили, а закрасили черной краской.

И две красные точки.

Только были они не на уровне глаз взрослого человека, стоящего на двух ногах, а словно в темноте поджидал зверь, припавший к земле для прыжка.

Мастер испуганно дернулся, попятился.

— Собака что ли? — промялил он, таращась на точки.

Яшка мигом хлопнул по выключателю, который находился слева от входной двери. И мастер заверещал.

К нам по-пластунски полз дед.

Уж не знаю каким образом у него получилось спуститься с кровати, поскольку я-то считал, что у него просто ноги отказали. В реальности оказалось, что вместо ног у него имелись два полусгнивших огрызка. Он полз и оставлял за собой след из гноя и бурых ошметков. Соседка Светлана, возникшая за нашими спинами, чтобы проверить как и чего, заорала во всю мощь своих легких, кинулась вызывать “скорую”.

Когда деда увезли, тетя, перебарывая рвотные позывы, принялась намывать пол. Я отобрал было у нее тряпку, но она не позволила. Прабабка молча наблюдала за нами, встав в дверном проеме своей спальни.

— Я к нему заходила, я не заметила, мне и убирать, — отчеканила она.

— Нельзя притрагиваться к мерзости, — я все же выхватил тряпку, швырнул ее в ведро с водой, принес с лоджии газеты и расстелил поверх следов.

— Нужно покинуть квартиру, — пискнул Яшка.

— А ее куда? — тетя махнула рукой в сторону старухи.

Та молча закрыла дверь и по скрипу мы поняли, что она улеглась в постель.

— Идите на кухню, — попросил я у тети и брата. — Хотя, Яшка, найди ту фотографию, покажи Светлане.

Брат охотно кивнул, тетя пошла ставить чайник. Сам я зашел в комнату прабабки, притворил за собой дверь. Хлопнула входная, брат ушел. Сел в кресло напротив кровати, поморщился от запаха. Старуха тут же приподнялась на локте, нахмурилась.

— Чего пришел? — проворчала она.

— Расскажи про своего первенца. Ты его задушила подушкой, а он пообещал прийти через кого-то другого.

— Уйди, не мешай спать, — прошамкала прабабка.

— Не уйду. Он пришел через сестру твоего зятя, верно? Почему не выбрал другого человека?

— Уйди!

— Не уйду, — прошипел я. — Говори.

Старуха недовольно хмыкнула, улеглась на подушку.

— Я прекрасно помню твои байки, — нараспев протянул я. — Почему он пообещал прийти именно к твоим родственникам и обрести плоть в одном из них? Кто он такой?

Прабабка закрыла глаза, натянула одеяло до подбородка.

— У зятя моего иди и спроси чего его сестрица натворила.

— Твоего зятя увезли в больницу. Твоя дочь умерла. Все умерли, только вы с дедом пока живы. Рассказывай, а то останешься один на один с тем, кто таки до тебя добрался.

— И отец твой издох что ли? — криво ухмыльнулась бабка. — На него тоже перекинулось?

— Разбился на машине. Рассказывай.

Старуха прикрыла глаза, тяжело вздохнула.

— Не отвяжешься ведь?

— Нет.

— Ты хоть крещенный?

— Говори! — я не выдержал и повысил голос.

Бабка вздрогнула.

— Ты не перегибай, прояви хоть какое-то уважение.

— Почему эта дрянь прицепилась к семье?

— Я сама позвала, а потом испугалась, — едва слышно произнесла старуха. — Ты помнишь, что говорила тебе про прадеда? Работящий, не пил, не курил. Только не любил меня никогда, но выбора особо не было. Либо за него, либо за Петьку идти пришлось бы, а Петька не просыхал, ленился.

Она сжала пальцами уголок одеяла, а я удовлетворенно кивнул.

— Поженились мы, значит, и начал муж меня бить, насиловать. Потом я узнала, что сватали ему другую девушку, полюбил он ее без памяти. За него не выдали, нашли жениха побогаче. Вот Яшка и на мне и отыгрывался.

Произнесенное имя неприятно кольнуло. С ним я ассоциировал только брата, прадеда никогда не доводилось видеть, он умер от инфаркта за пять лет до моего появления на свет.

— Требовал наследника родить. Да только выносить не получалось, тяжелела и скидывала. И вот однажды получилось дитё, Яшка даже повеселел, переменился в характере. Пальцем не тронул, ласковым стал.

Прадед не застал роды, он уехал на заработки, и за будущей молодой матерью присматривала свекровь.

— Она меня потаскухой называла, — глухо молвила старуха. — Говорила, что дитё я нагуляла, мокрым полотенцем лупила и спать гнала в сарай, сама на печке пристраивалась, запиралась изнутри. Там, в сарае, я и родила. Мертвенького.

Я молча слушал, как бабка начала плакать. Тихонько всхлипывала, сетовала на судьбу.

— И в тот самый момент, когда я, красная с ног до головы от крови, позвала.

— Прям уж с ног до головы?

— Так казалось, — старуха вытерла глаза. — Сначала просто звала на помощь, думала, что свекровка одумается, придет хотя бы пуповину перерезать. Но потом замолчала. Поняла, что Яшке расскажет про мертвого ребенка, он бы точно в гроб загнал. И тогда открылась дверь сарая.

Я откинулся на спинку кресла.

— Не свекровка вопли услышала. Даже не знаю как говорить… Вроде и на человека похоже оно было, а вроде и нет. Красное, скукоженное, склизкое. Как протухшее мясо воняло. Подобралось поближе и начало нашептывать, мол, ты не бойся, дай тело мне, я родился вот таким, прогнали родители, ужаснувшись тому, что произвели на свет. Вырасту, помогать стану, да и в деньгах никогда нужды не будет. Я и согласилась, дуреха. Оно пуповину перегрызло, начало пожирать мое дитё. Я отвернулась и не поворачивалась, пока не услышала крик. Мертвенький ожил, порозовел, а той мерзости и след простыл. Потом только поняла, что оно в сыне переродилось.

— Дальше, — поторопил я, игнорируя слезы и всхлипы.

— Я доковыляла до дома, думала, что помру сама. Слабость, да и крови потеряла прилично. Не померла. Постучалась в дверь, проорала, что внука принесла. Тут свекровка и оттаяла, мигом меня завела в тепло, побежала за помощью. Яшка вернулся, порадовался здоровому сыну. И вроде как стало все налаживаться…

— Но?..

— Эта тварь росла уже с проклюнувшимися коренными зубами, острыми, как бритва, и каждое кормление стало пыткой. Кусал за грудь, пока сосок не откусил на левой. В ней потом рак появился, отрезали.

— И ты задушила ребенка?

— Задушила! — почти что прорычала старуха. — И тебя бы придушила!

— Ну, мне неплохо доставалось кабелем в детстве. Потом вы с мужем зачали дочь, мою бабушку?

— Да, да, — прокряхтела бабка. — Но та тварь пришла потом на зов сестры твоего деда. Ее сын тоже мертвым родился. Но потом ожил.

— И потом утонул, — у меня не получилось сдержать смешок.

— Не утонул.

— Неужто ты еще одного убила? — я оперся на подлокотник, привстал и приблизился к лицу старухи.

По ногам потянул сквозняк. Бабка поежилась, отодвинулась от меня подальше.

— Дядька твой его утопил. Давно подозревал, что что-то не так. Тот говнюк рос кровожадным, убивал животных и однажды почти убил человека. Я дядьке твоему все выложила, и ушли они на озеро вдвоем, взяли алкоголя побольше. Специально, чтобы срок не дали за мразь. Все и решили, что дрянь утонула по пьяни.

— Только сестра деда знала и плюнула в лицо мертвого дяди на похоронах.

В спальне резко потемнело.

— Нянькалась с той штукой до самой своей смерти, приголубив в самой себе. А потом перекинула на деда, на бабушку и на тебя саму. И теперь оно ищет воплощения в ком-то помоложе, а тут и Яшка удачно подвернулся, да? — я снова опустился в кресло, поерзал.

Снова хлопнула входная дверь. Наверное, Яшка вернулся от соседки после расспросов о фотографии.

— Знаешь, почему тебя вилами заколоть пытались? — прошипела старуха.

Я встал с кресла, посмотрел на нее сверху вниз. С легким хлопком лопнула лампочка в настенном светильнике. Осколки осыпались на пол, я наступил на них, сделав шаг к кровати, и осколки захрустели под моими ногами. Я сел на корточки у изголовья, широко улыбнулся.

— Знаю. И надо было пользоваться возможностью.

Бабка попыталась перекреститься, только рука не поднялась. За дверью послышалась возня и я понял, что беседу подслушали.

— Кто ты? Зачем задаешь вопросы? — испуганно прошептала старуха.

Я улыбнулся еще шире и уголки рта доползли почти до ушей.

— Чтобы убедиться, что ты действительно заключила договор.

Старуха охнула, с трудом перевернулась на другой бок и накрылась одеялом с головой, дрожа от накатившей жути.

— На склад приедете в рабочее время, назовете фамилию покойной, вам все выдадут, только вот…

— Что? — я оторвался от писанины.

— С сумкой дело такое, даже не знаю.

— Какое? — Яшка шмыгнул носом.

— Там лежало столько лезвий одноразовых. Моя коллега неосмотрительно руку сунула, когда документы доставала, порезалась.

— А на руках бабушки порезы были? — я ручкой открыл паспорт и застыл на месте.

Лезвия лежали и там, ими были переложены страницы, словно покойная решила сделать своеобразный гербарий из удостоверения личности.

— Не могу вам сказать, я собственными глазами не видела. Будете забирать справку о вскрытии, спросите у врача.

Мы пересчитали наличные денежные средства, я дописал акт, поставил свою подпись о принятии вещей, написал номер телефона. Медсестра сняла ксерокопию с моего паспорта, попросила расписаться в каком-то журнале, и перед нашим уходом, перегнулась через стойку регистрации, понизила голос до шепота:

— Я ничего сама не видела, но слух пополз…

— Какой? — я тоже зашептал.

— После объявления времени смерти, когда ее везли по коридору из операционной, простыня сползла с лица и у покойной открылись и задвигались глаза. Как будто она смотрела по сторонам и думала кого бы еще забрать с собой.

Яшка позади меня икнул и отшатнулся.

— Спокойно, — тихо бросил ему я, приблизившись.

Медсестра свела густые брови к переносице, тяжело вздохнула, попрощалась с нами.

***

Когда мы ехали обратно, позвонила тетя. Сразу подумалось о прабабке и ее проделках. Но тетя  всего лишь сообщила, что прибыла женщина из ритуального агентства и хотела бы переговорить с тем, кто станет заниматься похоронами.

Женщина не стала дожидаться нашего возвращения, оставила свою визитку, короткую памятку о действиях при потере близкого и попросила позвонить позже. При звонке она попросила приехать на следующее утро, чтобы обговорить все детали организации процесса, сообщила, что тело покойной увезли на вскрытие и как раз к утру у нее будет на руках справка о результатах. Попросила привезти документы бабушки, чтобы их обменяли на гербовое свидетельство о смерти. Я посмотрел на адрес агентства. Оно находилось на территории больницы, куда мы обращались за личными вещами.

— Удобно, — пробормотал Яшка, тоже пробежавшись взглядом по визитке. — Помер и недалеко до гроба ползти.

Я тихо рассмеялся.

— Ты уверен, что после смерти вообще можно куда-то доползти?

Брат тоже посмеялся, а потом посерьезнел.

Остаток дня мы провели в неприятных хлопотах. Документы, казалось, специально распихали по разным укромным местам, чтобы у живых возникли сложности с поисками. Мы находили лезвия, иголки, булавки, советские значки, положенные острием крепления вверх. Находили записные книжки и дневники с несуразными записями, непонятные рисунки простыми карандашами. Они точно не могли принадлежать рукам мамы или дяди, или моим, при всей любви к изображению необычных существ, подобные плоды мое воображение породить не могло при всем желании. Скрюченные создания, выглядывавшие из-под  дивана, остроносые мерзкие морды за окном лоджии. Детализации не требовалось для того, чтобы узнать локацию. Все эти чудовища ютились в той квартире, где мы находились. И у каждого монстра, усердно выведенного серым грифелем, красной шариковой ручкой были обозначены глаза.

Яшка нервничал. С наступлением зимних сумерек, поглотивших видимую часть незатейливого пейзажа за окном, он все чаще говорил об ужасе перед грядущей ночью. Тетя возилась на кухне, готовила ужин для нас троих и для стариков. Прабабушка пока не показывала носа из своей комнатушки, дед дремал под пение радиоприемника. Тетя не хотела и слышать про жуть, обуявшую Яшку, она пока придерживалась скептической точки зрения и уповала на “показалось”.

— Переносчики красного, — вырвалось у брата, когда он наткнулся на очередной рисунок.

— Что, прости? — переспросил я с улыбкой. В коробке с инструментами нашлась еще одна порция человеческих зубов. Здесь же обнаружились окровавленные плоскогубцы и выдранные ногти. Я поспешил закрыть коробку, отодвинуть ее подальше, пока Яшка не заметил.

— Везде красный цвет, — брат грустно вздохнул. — Как будто он пришел поглотить любого, кто переступит порог квартиры.

Повисла гнетущая тишина. Только настенные часы мерно отсчитывали проходящие секунды. От стука во входную дверь мы оба подпрыгнули на месте, а в комнатенке заверещала прабабка. Я услышал быстрые шаги тети.

— Я с ней посижу, посмотрите кто пришел, — бросила она на ходу.

Яшка судорожно сглотнул.

— Не открывай, — прошептал он.

— Почему? — я уже двинулся в сторону прихожей.

— За дверью никого не окажется, — одними губами произнес брат.

И действительно. Я посмотрел в глазок, а на лестничной клетке увидел только двери соседских квартир да тусклую лампочку. Хотел было вернуться к поискам, но взгляд зацепился за датчик движения аккурат над квартирой напротив.

Он подмигнул красным.

В затылке эхом отдались слова Яшки о переносчиках.

Впрочем, могло прошмыгнуть животное, или, возможно, кто-то из жильцов миновал наш лестничный пролет. Свет, словно успокаивая, потух. Но оторваться от зрачка я не мог. Постоял там еще немного.

И датчик, снова мигнув, включил свет.

Я сделал несколько шагов назад, в дверь опять постучали.

В прихожую высунулся Яшка, трясясь осиновым листом.

— Раньше только ночью стучали, и под утро, — проблеял он.

— Да кто там ломится? — нетерпеливо воскликнула тетя.

Мы с братом переглянулись.

— Ошиблись квартирой, — выдал я первое, что пришло в голову.

Слышалось, как бурчала прабабушка, как заворочался дед. К нему я так и не зашел с момента приезда. Меня не слишком беспокоило то, что я увижу, как крепкий мужчина превратился попросту в мощи, способные поддерживать простой диалог. Немного беспокоило то, что если я войду в спальню, то придется разговаривать, а мне не слишком хотелось.

Яшка вернулся к поискам, включил телевизор, чтобы отвлечься. Тетя уложила прабабушку спать, заглянула проверить деда, тот попросил поесть. Я заметил, что даже с наступлением сумерек, тетя не стала зажигать у него свет. Потом двинулась на кухню. Пол жалобно поскрипывал под ее весом, уподобляясь тоненьким голосам, молящим о помощи и пощаде. Зашумела вода, загремели тарелки и столовые приборы. Я постоял возле трюмо, рассматривая самого себя в отражении зеркала. Бледный и уставший. Благо, седины не прибавится.

— Нашел чего-нибудь? — спросил я у Яшки и тот крупно вздрогнул, выронил из рук очередной фотоальбом.

— Что такое? — я бросился к брату, по щекам которого текли слезы.

— Ты был прав. И я был прав, — он тихонько шмыгнул носом, обтер лицо рукавом толстовки.

Протянул снимок.

Дедушка и его сестра на фоне пышно цветущего сада. Молодые и очень воодушевленные. На голове деда еще не завелась лысина, зато он уже обзавелся усами, в улыбке насчитывались все зубы, его сестра гордо выпятила грудь, вероятно, хвастаясь новым платьем в горошек. Дедушка на тот момент не успел жениться, дать имя своему первенцу, развестись и жениться на моей бабушке. Его сестра только-только родила. Вдалеке угадывались очертания дома, где они провели детство. И если все и вся на фотографии отображалось разными оттенками черного, серого, то глаза сестры деда были красными. Я поскреб ногтем, подумал, может, фломастер или карандаш, подставил снимок равнодушному желтому свету люстры. Понадеявшись на какой угодно дефект, я просто положил фотографию обратно.

С сестрой деда мне доводилось общаться всего несколько раз за свою жизнь. Знал, что она работала на молочном заводе и холодильник всегда был до отказа забит продукцией этого самого завода. Знал, что давным-давно был сын, знал, что после того, как сын утонул, сестра деда переехала к престарелой матери. Дедушка старался избегать походов в гости, пусть обе женщины жили буквально в соседнем доме, где им выделили квартиру после сноса дома.

Знал, что когда сын утонул, сестра деда долго сыпала проклятиями и обвиняла в гибели единственного ребенка моего дядю. Грозилась превратить его существование в ад, а когда дядя попал в автомобильную аварию, явилась на похороны и, злорадно скалясь, плюнула в лицо дяди, лежавшего в гробу посреди прощального зала. После этой выходки она превратилась в затворницу, подбирала бродячих кошек, и позвоночник каждого несчастного животного обнаружился под матрасом. Под ним же нашлись фотографии утопленника, и прочих родственников. Живых или уже отправившихся к праотцам.

За исключением моих снимков.

У сестры деда их никогда не имелось, она попросту не признавала меня частью семьи, и я знал почему в альбомах квартиры бабушки моего лица никто никогда не видел. Мама, вероятно, уже тогда обо всем догадалась, но против силы, перемалывающей жизни, подобно жерновам, пойти не могла. Поэтому пыталась перестраховаться. Уехала из города как только получила диплом о высшем образовании, и когда ее однокурсники сетовали на распределение, она вцепилась в предоставленную возможность покинуть родные края мертвой хваткой. Работая по специальности на моторном заводе, познакомилась с моим отцом, всеми правдами и неправдами отбрыкивалась от приезда к бабушке. Когда у родителей появился я, усыновленный отказник из дома малютки, мама покрестилась и только после этого согласилась навещать родных.

Никогда не высылала бабушке по почте фотографий, ни моих, ни своих собственных, отказывала по приезду в просьбе сходить в фотоателье и запечатлеться на снимках на память. Перед сном я слушал сказки не только про Василису Премудрую, Ивана Царевича и Серого волка, я слушал про того, кто бродил в ночи, взывающего к человеческим слабостям и горестям. Про того, кто с радостью откликался на зов израненного сердца, сулил несметные богатства в обмен на сущий пустяк. Про того, кто надевал маску сочувствия и сострадания, кто втирался в доверие, сворачиваясь на теплой груди холодным змеиным клубком. Внимал каждому слову.

Я знал, что над входом в нашу маленькую, теплую квартиру, под обоями с нежным узором, золой из костра, в котором мама сожгла свою косу, был начертан крест. С тех пор мама никогда не отращивала волосы, всегда ходила с короткой стрижкой. Под порогом, намертво сцепленный с цементом, поместили освященный ножичек.

Острием вверх.

— Но мам, — заметил тогда я, — а как же окна? Неужели тот, кто ходит в ночи, пользуется только дверьми?

Мама тогда побледнела, шепотом попросила пойти погулять, а когда я вернулся, то увидел кресты и над окнами, которые вскоре спрятались за картинами с вышивкой.

Из-за юношеского максимализма, давшего побеги из пубертатного периода, я со снисходительной улыбкой смотрел на то, как мама обновляла крестики под картинами. Однажды даже поднялся на стул, и при ней, шутки ради, попытался ластиком стереть только что начертанный оберег. Мама тогда разозлилась так сильно, что в первый и последний раз ударила меня по руке.

— Не смей! — сердито проклокотала она. — Не смей, слышишь? Ты просто не представляешь, что может произойти со всеми нами.

— Ты же говорила, что эта штука придет только за кровными родственниками…

— Придет, еще как придет, — мама погрозила пальцем. — Но это не значит, что она не сожрет тебя, овладев мной! И папу сожрет, сожрет соседей, пользуясь моим ртом и моими зубами!

Мама сопротивлялась как могла, потому что та штука, игнорируя любую попытку отстрочить ее появление, все равно до нее добралась. Выросла раковой опухолью в кишечнике, вытеснила зубы нарывами и кровоточащими гнойниками на деснах. Превратила горло в незаживающую рану, сделала так, чтобы выпали ногти и волосы. Мол, ногти и зубы даны тебе были, чтобы выгрызть себе путь наверх из этой ямы, но нет, никто из нее не выберется.

— Думаю, — кряхтела мама, пришепетывая, с трудом ворочая языком, — она продала нас всех, любого, кто разделил с ней кровь…

— Ты про кого? — спрашивал я.

— Про сестру деда твоего, — ответ никогда не менялся.

— Зачем?

— Ей самой известно, да той дряни, что в дом пустила. Кто знает чего там обещано было. Ты, главное, не катайся туда ни под каким предлогом. Оставайся подальше, все начнется с ее смерти. Деда не расспрашивай, если все же окажешься там. Он, может, и в курсе, но когда сестра умрет, он будет первым, на кого перекинется.

Перекинулось.

И теперь я смотрел на фотоальбом, слушал, как всхлипывал Яшка, как на кухне клацал нож, ударясь о пластиковую разделочную доску. Как бормотала прабабка, как бубнил оживившийся дед, вторя голосам радиоэфира.

За ужином, приготовленном из купленных тетей продуктов, прабабка, которая с трудом дошаркала до кухни, опираясь на стены, изучала Яшкино лицо. Меня она игнорировала, периодически упоминая, что я чужак и бандит, желающий завладеть имуществом. Я игнорировал в ответ, вперив глаза в тарелку с жаренной картошкой и не слишком аппетитной котлетой, больше похожей на дурно пахнущий комок грязи. Дед тихо ел в комнате, иногда огрызаясь на ведущего новостей.

Пока до моего слуха не донеслось грубое и сказанное явно не дребезжащим голосом старухи:

— Ты чей вообще будешь, пес помойный?

Тетя и брат округлили глаза, медленно повернули головы ко мне.

— А кто спрашивает? — я разломил вилкой котлету.

Раздался хриплый смех.

— Твое дело, пес, отвечать на вопросы, а не задавать новые.

Я исподлобья посмотрел на прабабку.

— Тогда я буду молчать.

Снова смех, а затем старуха с силой ударила кулаком по столу.

— Пререкаться удумал, выродок?!

— Не любишь, когда твои требования не выполняют?

— Отвечай, шавка!

— Представься сначала сам.

Глаза прабабки превратились в два невидящих бельма, и они постепенно налились кровью, будто все сосуды моментально полопались.

— Урод! Ублюдок! Говори, псина, откуда взялся? Кто родил тебя, скотину? Чей ты?!

— А что такое? — я продолжал ковырять котлету. — Чуешь, что надо мной власти у тебя нет?

Прабабка захрипела, у нее изо рта пошла пена. Сначала белая, затем розоватая. Прабабка начала биться в конвульсиях. Тут же опомнилась тетя.

— Она язык прикусила! ”Скорую”, Яша, вызывай немедленно!

Брат подорвался с места, будто только и ждал того, чтобы смыться с кухни. Я слышал как он почти что выкрикивал в трубку показания к вызову, сбивчиво диктовал адрес. Что-то закапало на пол и в нос ударил нестерпимый запах мочи.

— Сученыш, — шипела прабабка, вытираясь подолом ночной сорочки, — я тебя сожру изнутри, каждую косточку вытащу, легкие свои выплюнешь через рот, мразь!

— Кто кого еще, — парировал я, насадив на вилку кусок картошки.

Она засмеялась, завыла, а потом выплюнула мне в тарелку остатки своих зубов. Тетя сидела, как громом пораженная, прижимала ко рту ладони. Затем страшно побледнела, кинулась к раковине и вывернула на немытую посуду недавно съеденную картошку. Я отправил в рот кусок с вилки, медленно пережевал.

Выплюнул.

Я не знал что именно Яшка сообщил диспетчеру, но бригада прибыла вкупе с психиатром. Прабабка к тому моменту уже гоготала на своей кровати, а тетя нервно смолила на лоджии одну сигарету за другой.

Мы с Яшкой ожидали в коридоре, прислушиваясь к беседе бригады и старухи. На любой вопрос о самочувствии прабабка отвечала колко и едко.

— Откройте рот, покажите язык, пожалуйста.

— А жопу тебе не показать, сопляк?

Ее попросили назвать дату своего рождения, фамилию, имя, отчество, попросили назвать текущий день недели. И тут Яшку затрясло от услышанного.

— Родился я очень давно, так давно, что ни одного твоего предка еще по земле этой не ходило. И когда рождались мои братья и сестры, все радовались, а когда родился я — все закричали. Нет у меня фамилии и отчества, отца своего я сожрал прежде, чем он успел представиться. Имени тоже нет, только прозвище.

— Назовите прозвище, пожалуйста, — попросил доктор.

— Ишь чего захотел! — захохотала прабабка. — Сам назовись сначала!

— Дмитрий Николаевич к вашим услугам.

Старуха на секунду замерла, а затем завопила:

— Врешь, паскуда! Не твое это имя, не твое!

Доктор вдруг оглянулся на нас с Яшкой и на лице его ясно читалось изумление.

— Кто вам бригаду вызвал, уважаемая? Ваши правнуки?

— Не мои они, а этой падали, в чьей плоти сейчас сижу. Когда с ней закончу — заберу свой кусок из инвалида за стенкой, и перекочую в Яшку. Второго знать не знаю, пришел сюда, командует, житья от него не стало!

— Прозвище-то назовете?

Старуха заверещала:

— Пошел прочь, пошел прочь!

Доктор кивнул своим помощникам, они резво скрутили старуху и по вою, проклятиям, я понял, что ей всадили укол. Прыть ее резко поубавилась, вопли поутихли, но бормотать не перестала.

— Сосудистая деменция, — торопливо сказал доктор, когда мы провожали бригаду. — Вам надо бы обратиться в диспансер, ей выпишут капельки. Нужно будет следить, чтобы она регулярно их принимала. Обратитесь пораньше, обычно процесс долгий.

И резко добавил:

— Забирать не будем.

Тетя вернулась с лоджии под громкий хлопок входной двери.

— Люда, вынеси ведро, — донесся голос деда.

Яшка махнул рукой, мол, я сам, юркнул в темную спальню, вышел оттуда брезгливо сморщившимся, держа на вытянутых руках небольшое пластиковое ведерко из-под краски, куда дед справлял малую нужду. Пока Яшка нес ведерко до туалета, смрад, казалось, пропитал меня с ног до головы, пропитал одежду и в голове промелькнула мысль не стирать вещи после поездки, а попросту выбросить.

Прабабка угомонилась, и спустя время громко захрапела. Тетя немного посидела с дедом, мы же с Яшкой наспех умылись, принялись снова шерстить шкафы.

— Мы под ковром не смотрели, — опомнился брат, когда последняя полка, усыпанная лезвиями и булавками осталась позади.

— Я бы и не стал, — отозвался я, запихивая обратно банку с пуговицами и зубами.

Под конец дня такие находки перестали удивлять.

— Нашел! — радостно выпалил Яшка, все же отогнув ковер, но следом его ликование сменилось рвотным позывом.

Тихий плеск и брат тоже явил на свет картошку с котлетой.

Под ковром обнаружился пухлый конверт с наличкой, но еще там лежал тонкий пласт из сшитых между собой кусков кожи. Человеческой, в этом не было никакого сомнения. Я взял конверт, вернул ковер в исходное положение, сунул деньги за пазуху, подхватил брата под руки и повел в ванную, где он еще раз умылся, прополоскал рот.

— Что же здесь творилось? — прошептал он, спрашивая, скорее, не у меня, а у зеркала.

Я промолчал.

***

— Луна светит, мертвец едет, тебе страшно?

— Я с тобой ничего не боюсь.

Мы сидели в машине перед зданием ритуального агентства, и нервно хихикали, вспомнив старую пугалку, как хихикают маленькие дети при игре в прятки. Двоюродный брат, которого я не видел много лет, и я, приехавший издалека, чтобы решить вопросы с погребением чужого, по сути, человека.

Вдалеке забрезжил рассвет, и, наверное, раньше Яшка думал, что никогда больше не увидит света восходящего солнца после пережитой ночи. Нам было сказано явиться для опознания, мол, убедиться, что в гробу лежала именно наша бабушка и именно ее поглотят языки пламени в печи крематория. И мы предпочли дожидаться назначенного часа перед кованными воротами, нежели выехать попозже и прибыть ровно к моменту открытия агентства.

Яшке, названному в честь прадеда, едва-едва исполнилось девятнадцать, он пытался отшучиваться, правда, временами сквозь маску веселья проступал ужас перед происходившим. Я не видел Яшку с тех самых пор, как приезжал провожать в последний путь его отца, моего крестного. Брат из пухлощекого мальчугана превратился в долговязого парня с чахоточной тоской в глазах, обрамленных синяками от вечного недосыпа. На похоронах крестного я еще носил длинные темные волосы, а теперь щеголял с седым ежиком под девять миллиметров. Яшка честно признался, мол, увидь я тебя в толпе незнакомцев, ты бы остался для меня одним из них. Я признался в том же самом. Однако мы сплотились и старались держаться вместе, пусть и сплотило нас не горе, а нечто другое.

Весть о кончине родственницы мне сообщила соседка бабушки, позвонившая в разгар новогодних праздников, передала трубку тете, которую тоже выдернули из—за повторно накрытого праздничного стола по случаю кончины не самого близкого и приятного для нее человека, и тетя, сквозь всхлипы, попросила срочно одолеть тысячу километров и помочь. Отказать не получилось, зная ситуацию и ее последствия. Я далеко забрался и не желал приезжать раньше ни под каким предлогом, но не мог позволить беде унести еще парочку жизней понапрасну.

А она бы унесла.

***

Первым, что я ощутил на пороге квартиры, был тошнотворный запах фекалий и разлагающихся тел. Грешным делом подумал: опоздал. Но нет, на трель дверного звонка меня выбежала встречать плачущая тетя, затем появился взъерошенный Яшка. Он семенил следом за матерью, устало потирая зареванные глаза.

Запах шел из комнаты деда, и от прабабушки. Старуха, кутаясь в ночную сорочку, перемазанную кровью, тоже выглянула посмотреть на гостя, застыла у трюмо, почесывая седую голову с остатками белых волос. Там, где волосы отпали, красовались гнойные корки. Левой груди не было у нее, давно еще удалили из-за рака молочной железы, и под просвечивающей сорочкой из стороны в сторону моталась лишь правая, похожая на полупустой холщовый мешок.

— Ты кто такой? — глухо протянула старуха, уставившись на меня выцветшими глазами.

Я помнил ее совершенно другой. Крепкой, сильной, способной перепахать в одиночку целое поле. Волосы она собирала в пучок на затылке и ни в коем случае не хотела отрезать их. Страстно любившей дачу, на которой угробились не одни каникулы молодого поколения. Лупившей меня кабелем от телевизора  за любую оплошность. Конечно, я тоже был не подарком и на каждый удар отвечал обещанием обрить ее под ноль ночью, за что получал еще сильнее. Бывали моменты примирения, когда прабабушка рассказывала про своих многочисленных братьев и сестер, про тяжелый труд крановщицы, про трудную жизнь в родной деревне. Про то, как прадед в их первую брачную ночь изнасиловал ее, как пытался придушить молодую жену ее собственной косой в постели. Про то, как сама прабабушка положила на лицо первенца подушку, измучившись от постоянного плача, визгов и нечеловеческого хохота. Про то, что у первенца шла красная пена изо рта и как этот новорожденный ребенок заговорил страшным голосом, поклявшись прийти через кого-то другого и пожрать всю семью, чтобы добраться до того единственного потомка, в котором сможет обрести плоть.

Я невольно поморщился, отогнал воспоминания, назвал свое имя. Она сначала обрадовалась, а затем наморщила лоб, будто пытаясь что-то вспомнить. Повисла гнетущая тишина, прерываемая лишь тихим плачем тети и бормотанием деда из спальни. Дед ходить не мог, ноги уже пару лет отказывали ему в этом удовольствии.

— ПОШЕЛ ПРОЧЬ! — взревела старуха, закончив с раздумьями.

Тетя заплакала пуще прежнего, когда прабабка заметила ее и принялась поносить на чем свет стоял. Яшка тяжело вздохнул, увел свою мать в комнату, где запах испражнений был не таким едким, пригласил туда пройти и меня. Я торопливо разулся, стянул куртку, бросил ее на продавленный диван, примостился на стуле. Яшка опустился в кресло, тетя всхлипнула еще разок, достала пачку сигарет и скрылась на лоджии, бросив короткое:

— Сейчас вернусь.

Я выжидающе посмотрел на Яшку. Тот, нервно дергая ногой, выдавил из себя грустную улыбку.

— И чего у вас тут? — поинтересовался я, осматриваясь по сторонам.

Вокруг почти ничего не изменилось со времени моего прошлого визита. Вдоль стены напротив дивана — нагромождение лакированных шкафов с древними книгами, за стеклянными дверцами, заляпанными отпечатками пальцев и ладоней, сидел фарфоровый мальчик с дудочкой. Он делил полки с хрустальными бокалами, которыми никогда не пользовались и оставляли для приема гостей. С салатницами в виде лодочек, набором рюмок, окруживших графин для водки. Чахли на подоконнике комнатные растения. Чахли не от отсутствия воды и ухода, к сожалению. В углу, у двери на лоджию, ютилась швейная машинка, накрытая кружевной салфеткой. Здесь я провел почти каждое свое лето, рисуя за столом простыми карандашами, восковыми мелками, акварельными красками. Рисовалось не от большого таланта, это просто приносило удовольствие и отвлекало от неприятного брюзжания над ухом. Ведь возвращаясь к реальности, я слушал, что персонажи на рисунках похожи на чертей, и стоит ночи опуститься на землю, как они оживут и выпотрошат меня живьем или вывернут наизнанку. Альбомы мои безжалостно рвались на части, заканчивали существование на помойке. Меня кляли на чем свет стоял, называли выродком, а затем робели перед лицом матери, которая побелев от злости, кричала о последствиях. Каких именно — на тот момент мне было неведомо. Зато теперь они явили себя во всей красе.

Неприглядные перемены проявились комьями пыли, сетью паутины на хрустальной люстре, кучей одежды на ковре, разбросанными документами, выпотрошенными фотоальбомами. Какие-то фотографии оказались безжалостно порваны, какие-то окроплены кровью. Видел на обрывках лица родителей, видел, что на снимках отцу прожгли глаза, видел, что красным фломастером перечеркнули лицо мамы. И подними я ковер с пола или убери ковер со стены, я бы узрел под ними то, что не захочется увидеть никому и никогда.

В холодильнике тем временем догнивала еда, гниль добралась даже до невскрытых продуктов в вакуумных упаковках с хорошим запасом срока годности, в кастрюле с супом успела образоваться новая форма жизни. Скорлупа яиц почернела, капуста с заплесневелой кочерыжкой грустно распадалась на части среди таких же несчастных помидоров. Липкие полы там, где не лежали ковры, кладовка, до отказа забитая упаковками чая, пакетами с сахаром, бесконечными вереницы бутылок подсолнечного масла, мешками с издохшим луком и картошкой, готовилась дохнуть на первого, кто добрался до несметных продовольственных сокровищ, тухлятиной.

— Ничего хорошего, — понурил голову Яшка.

— Подробности?

Брат поджал губы, скрестил руки на груди.

— Помнишь, мой папка все шутил про деменцию?

Я покосился на коридор, где у трюмо с зеркалом и дисковым домашним телефоном все еще стояла старуха и, силясь, вслушивалась в наши речи. Она топталась на месте, дергала головой, как птица, теребила сорочку, ковырялась в ухе.

— К сожалению, помню.

— Ты ведь не приезжал не просто так, правда? Ты знаешь, что это не деменция.

Я потер подбородок.

— Не деменция. Но легче не становится. Потому что названия штуке, поселившейся здесь, не нашлось.

Сначала от этого скончалась дедушкина сестра.

Ну, не скончалась, скорее, сожралась, испилась до самой последней капли. Ломая и выгрызая собственные ногти до мяса, оставляя на стенах след из гноя и крови. Вырывая собственные зубы, с помощью невесть откуда взявшейся силы, и жадно их проглатывая. Из набора, который был при ней при поступлении на доживание в облезлую и сгнившую больницу для умалишенных за сотню километров от города, у нее осталось только два зуба. Обломок, прямо посередине верхней десны, и зеркально расположенный ему брат-близнец на нижней. Остальные обнаружились при вскрытии в желудке, где они укрепились на стенках, пародируя ротовую полость.

Имитируя сострадание и пряча за имитацией отвращение и ужас, приставленный к ней персонал, измученный еженощным воем и перепуганный какофонией звериных голосов, пустивших корни в старушечьей глотке, сообщил о кончине. И, к их уже неподдельному прискорбию, похоронить скрюченное тело с несколько раз сломанной шеей пришлось на территории больницы, ибо дедушка, услышав о подробностях умирания, положил трубку и больше никогда не подходил к телефону.

Не подходил, поскольку то, что сидело в его сестре, перегрызло ему способность ходить, вонзило в глаза невидимые иголки, превратив человека, питавшего страстную любовь к чтению, в узника радиоэфира, угнездившегося среди грязных подушек, загвазданного в испражнениях одеяла и горы тряпья, выполнявшего роль салфеток и полотенец.

То, что сидело в его сестре, перебралось в бабушку, но успело лишь немного побаловаться, прежде чем ее сердце не выдержало.

— Откуда взялась эта штука? — проблеял Яшка, втягивая голову в плечи, увидев, как прабабушка подошла к дверному проему и застыла, свербя нас взглядом.

— Не имею ни малейшего понятия, — протянул я. — Разве необходимо понимать ее происхождение, чтобы спастись?

Хлопнула дверь лоджии и мы вздрогнули.

Тетя в нерешительности застыла у швейной машинки. Старуха смотрела и на нее тоже.

— Вы бандиты! Вы пришли, чтобы квартиру отобрать! — прабабка раззявила почти беззубый рот и заверещала. — Вам она не достанется! Здесь все мое! Мое! Мое!

— Она не спит вторые сутки, — прошептал Яшка. — И не дает спать нам.

— Что она делает ночью? — спросил я.

Брат стиснул кулаки.

— Ничего особенного, просто ходит по квартире. Пытается зайти сюда, открывает дверь и смотрит на нас. Я сплю в кресле, мама спит на диване. Вернее, не спим, а пытаемся. Но…

— Но? — я вздернул правую бровь, не отрывая взгляда от старухи, которая снова притихла и начала прислушиваться к разговору.

— Иногда мне кажется, что ее глаза горят красным.

— Прекрати ерунду городить, Яша, — буркнула тетя, усевшись рядом с куртками.

— Вы знаете почему она не может к вам зайти, а просто приходит и смотрит? — я похлопал себя по карманам джинсов.

Сигареты и зажигалка остались в машине.

— Конечно, — кивнула тетя. — Она же не в своем уме!

Я пожал плечами.

— Тут как посмотреть. Вы носите нательные крестики?

Тетя вытащила из-за пазухи серебряное распятие, Яшка достал свое.

— На лоджии лежат два топора. Но она не может до них добраться, потому что крестики и… Минутку.

Яшка побледнел, я же встал со своего места, попросил старуху уйти в свою комнату, отдохнуть. Она сначала глупо заулыбалась, а затем, покачиваясь, прошлепала по полу босыми ногами обратно к трюмо. Я прикрыл дверь в комнату, немного приподнял край ковра.

Ничего.

Взял стул, снял со стены часы, висевшие над проемом. За часами обнаружилась полусгнившая картонка с изображением лика неизвестного мне святого, пришпиленная к обоям ржавой английской булавкой.

— Считаешь, что до топоров она не доходит из-за иконки и крестов? — ехидно усмехнулась тетя. — Откуда вообще взялась иконка?

Я пропустил вопрос мимо ушей. Зато перед глазами всплыла яркая картинка, как мама, вскарабкавшись на шаткую стремянку, воровато обернулась на меня мелкого, приложила указательный палец к губам, быстро сняла часы и пришпилила к обоям заготовку с ликом святого.

— Если вы не верите, то я буду ночевать в гостинице, а вы снимите крестики и уберите икону.

Тетя помрачнела.

И ее я помнил ее совершенно другой. Высокой, дородной женщиной с толстой черной косой почти до пят. Ей бы доспехи и меч, вполне сошла бы за богиню-воительницу. И, как истинная воительница, тетя на своих плечах вывезла немало. До Яшки у нее случилось несколько беременностей и каждая закончилась выкидышем. Муж ее, мой дядя, погиб в автокатастрофе, когда брату стукнуло девять. Тяготы, свалившиеся на долю тети, сделали лицо осунувшимся, посеребрили волосы цвета вороного крыла серым пеплом. Взгляд потяжелел, лицо потемнело, пальцы рук стали узловатыми.

— Не буду снимать, — Яшка спрятал крестик за пазуху, таращась на меня испуганными глазами. — Что делать будем?

— Похороним бабушку и уедем.

— Ты что, предлагаешь бросить деда и прабабку?! — ощерилась тетя.

— Почему же бросить, пристроим в медицинские учреждения или наймем сиделку. Но, думаю, до данного пункта в списке дел мы просто не успеем добраться. Сначала, правда, нужно скататься до больницы, забрать личные вещи покойной, и найти документы вместе с похоронными деньгами.

Тетя брезгливо наморщила нос.

— Я в этом дерьме копаться не хочу.

— Придется. В отличие от меня, который внук ей только по документам, вы приходитесь усопшей кровными родственниками.

— Нет, ты не понял, — тетя махнула рукой, подошла к одному из шкафов, достала шкатулку, где бабушка при жизни хранила украшения.

Протянула мне.

Вперемешку с золотыми кольцами, серьгами, янтарными бусами, лежали человеческие зубы. Самые обычные, только вырванные с корнем, и на корнях запеклись крохотные капельки красно-бурого.

Я присвистнул.

— Ничего себе!

— Не буду ничего искать, — тетя снова полезла за сигаретами, стараясь не смотреть на шкатулку. — Я и так не знала в каком состоянии она тут стариков содержала, зашла в квартиру и просто ахнула. А тут еще такое.

Мелькнула мысль, что бабушка специально не допускала никого до лежачего мужа и матери, якобы впадающей в маразм, пока с ней самой был относительный порядок. Как и не выпускала этих двоих за пределы жилья.

— Ладно, — я закрыл шкатулку и убрал ее на место. — Съежу до больницы. Яшка, поедешь?

Брат мигом нацепил куртку и побежал обуваться. Тетя смиренно прикрыла глаза, затем покивала, как будто соглашаясь на что-то, одной ей понятное. А затем озвучила то, с чем согласилась:

— Поезжайте, я присмотрю здесь за стариками, а то мы с Яшей один раз в магазин ушли за продуктами, так прабабка изнутри заперлась на щеколду, кое-как уговорили открыть нам.

Мужчина набрался храбрости, нажал на кнопку звонка.

Едкая трель раздалась по ту сторону, практически мгновенно щелкнул замок. Петр Иванович готовился увидеть кого угодно, только не высокую молодую женщину с волосами до пят. Женщина, совершенно нагая, окинула гостя брезгливым взглядом, посторонилась, шлепая босыми ступнями по полу.

Обнаженкой преподавателя художественного училища  не удивить, конечно, да только он все равно растерянно заморгал, сбивчиво поздоровался. Взгляд хозяйки квартиры задержался на торте и розах. Кривая усмешка тронула пухлые губы, накрашенные алой помадой.

— И чего застыл? — спросила женщина. — Входи, времени не так много.

Петр Иванович расшаркался, закивал, двинулся вперед и попал в длинный коридор. Там пахло благовониями и в носу неприятно защекотало. Женщина проводила Петра Ивановича в тесную комнатушку, плотно уставленную антикварной мебелью. Хозяйка усадила посетителя на диван с красной обивкой, сама уселась напротив, мягко приземлившись на кресло, на спинке которого примостилось чучело ворона. Пыльное, обтянутое паутиной, с мутными стеклянными глазами.

— В чем вопрос? — женщина закинула ногу на ногу, из ниоткуда достала золоченый портсигар и зажигалку, закурила.

— Меня преследуют мертвецы, — заблеял Петр Иванович, страшно смущаясь.

Он не знал куда примостить треклятый торт, куда деть цветы. Хозяйка повела рукой в сторону свободного места на диване, мол, сюда. Посетитель стушевался, освободил руки, воззрился на женщину. Она и бровью не повела, только устроилась поудобнее.

— Не просто так преследуют, наверное, — лениво выдохнула дым. — Расскажете или придется самой узнавать причину?

— Думаю, что меня просто прокляли из-за того, что мог кому-то занизить оценки…

— Серьезно? — злая усмешка. — Стал бы кто-то так стараться вам насолить из-за оценок?

Петр Иванович побледнел.

— Это могло лишить возможности поступления в академию!

Хозяйка покивала головой.

— Прошу простить мой скептицизм. Ко мне обращались и по менее весомым поводам. Каковы симптомы?

Петр Иванович набрал воздуха в легкие и принялся перечислять.

Кошмары с кровавой расправой, кошмары с оскоплением, тихие шаги по утру, лица в любых отражающих поверхностях, силуэты у окон, шепот, прикосновения холодных рук, обещания изжить со свету, утащить в сырую землю, скормить по частям или целиком бродячим собакам, утопить в собственной ванне, расчленить, сжечь заживо, выскрести изнутри, выжрать сердце…

Женщина жестом попросила остановиться.

— Поняла. Сколько мертвецов за вами ходит? Сколько проявившихся?

— Двое. Одна куда активнее, второй ограничивается только прикосновениями и…

Петр Иванович умолк, постыдившись вещать дальше. Если Наденька угрожала мокрого места не оставить, то Вадька брал лаской. И от этого становилось только страшнее.

Петр Иванович мог проснуться среди ночи, увидеть на просторной постели тело под одеялом, хотя ко сну он совершенно точно отходил в одиночестве. Елена Марковна давным-давно перебралась в соседнюю спальню, и не баловала супруга исполнением долга. Она жаловалась на чуткий сон, а поскольку храп Петруши доводил до белого каления, предпочла пожертвовать чем угодно, только не возможностью выспаться.

Петр Иванович отдергивал одеяло, но никого не видел под ним.

Вадька мерещился за матовым стеклом душевой кабины. Шумела вода и до Петра Ивановича доносилось пение, затем звонкий голос спрашивал кто пришел, предлагал присоединиться, потереть спинку.

Иногда тонкие руки Вадьки обхватывали Петра Ивановича со спины, когда он проваливался в дрему. Голос нашептывал непристойности, сулил нежность и любовь. С преподавателя мгновенно слетал сон, а руки оказывались без кожи и ногтей. Петруша с воплем выбегал из комнаты, бежал до ванной, запирался там на время, умывался ледяной водой и долго смотрел на отражение в зеркале. Вадька появлялся и там, грустный, по-прежнему очень красивый, пусть и без глаз.

Чучело ворона вдруг затрепыхалось, раззявило пасть, издало страшный хрип. Посетитель дернулся, схватился за сердце от испуга.

— О как, — женщина склонила голову набок. — Брешешь, никакого проклятия на тебе нет.

Она сказала это таким ледяным тоном, что у Петра Ивановича затряслись коленки.

— За что убил их, гаденыш? — прошипел ворон голосом Наденьки.

— Я не убивал! — завопил Петр Иванович и у него заложило уши от собственного вопля.

Хозяйка цокнула языком.

— Убивал.

— Нет!

Женщина вскочила с кресла, волосы ее зашевелились и поползли по полу, намереваясь вцепиться в шею посетителя.

— Не ври!

Задребезжали окна, загудел пол, треснул и взъерошился паркет, ощетинившись дощатым загривком.

В комнате потемнело.

— За что?! За что?! За что?! — стенал ворон голосом Наденьки, смеялся голосом Вадьки, хохотал Еленой Марковной, ворчал Модестовной, кричал самим Петрушей.

— Она увидела! — выпалил посетитель, вжавшись в спинку дивана, спрятав лицо в ладонях, зарыдав как нашкодивший ребенок.

Наваждение сгинуло.

Женщина по-прежнему сидела в кресле, а чучело ворона равнодушно таращилось куда-то ввысь.

— Что увидела? — поинтересовалась женщина.

Петр Иванович застыл, убрал ладони от лица.

Наденька очень старалась, однако все ее усилия шли прахом. Сильно хотела набрать высший балл на экзаменах и без проблем поступить в академию. Только ничего не получалось, ведь Петр Иванович без памяти влюбился в другого выпускника.

Казалось, что даже взаимно.

В высокого, стройного, смазливого  Вадьку, который жался к преподавателю, как жмутся новорожденные котята к молочному брюшку матери.

У Вадьки случился агрессивный отец, колотивший за любой проступок, однако случился и неприкрытый талант, пусть он его и не пестовал трудолюбием. Сначала Петр Иванович опекал выпускника исключительно в отеческой манере, однако совершенно пропал одним поздним вечером, когда тот поднял на него заплаканные глаза и прошептал:

— Не прогоняйте, не хочу возвращаться домой. Можно я в училище переночую?

Наденька, которая топталась за дверью классной комнаты, хотела о чем-то спросить, хотела было зайти, только увидела в щели то, что совершенно не предназначалось для ее глаз. Рука сама собой потянулась к телефону, быстро сделала несколько компрометирующих фотографий. До Наденьки дошло мгновенно почему она оказалась не так хороша для преподавателя.

И начался шантаж.

Петр Иванович тщетно пытался откупиться от Наденьки шелестящими купюрами, ей показалось мало и она следом принялась за Вадьку, который оказался не так прост. Тот не стал с ней церемониться, решил показать характер. Позвал на заброшенную стройку, хотел столкнуть и засыпать тело строительным мусором, да только Наденька ухватила его за рукав куртки и утащила за собой. Вадька напоролся лицом на арматуру и потому являлся безглазым во снах и зеркалах. Телефон студент предусмотрительно оставил в училище, чтобы никто не отследил его местонахождение, рассчитывал быстро вернуться и не вернулся.

Преподаватель быстро смекнул, что дело принимало дурной поворот, когда оба студента как сквозь землю провалились. До конца не понимая правильно ли он поступал, Петр Иванович припрятал телефон Вадьки сначала в ящике рабочего стола. Представители органов не слишком шевелились заниматься исчезновением. Городок небольшой, ничего толком не происходило уже много-много лет. А тут два выпускника с, вероятно, бушующими гормонами. Трубки не берут? Так сбежали за город, чтобы наслаждаться компанией друг друга. Не возвращаются долго? Увлеклись просто. Да и кому интересоваться пропащими?

Вадькины родители плевать хотели, загулял и загулял. Родители Наденьки девочкой ее передали в казенное учреждение с такими же брошенками, отказались от родительских прав и уехали в неизвестном направлении. Над ней оформила опекунство дама в годах, которую девушка никогда не видела, только получала деньги от таинственной попечительницы да обновки с игрушками. Беспокоился о пропаже как раз только Петр Иванович, он и ходил в дежурную часть, места себе не находил. Чувствовал себя виноватым в исходе событий криво сложившегося любовного треугольника. Над ним только похихикивали и просили успокоиться.

Петр Иванович взял на себя смелость растрещать всем про болезнь. Мол, Наденька свалилась с температурой, за ней Вадька отправился. Через оставленный телефон получилось весьма удобоваримо создавать иллюзию его присутствия на грешной земле, только утомительно, особенно если приходилось переписываться с Мишкой Приказчиковым.

Про стройку преподаватель узнал из сна, в котором Наденька со сломанной шеей указывала на мертвого Вадьку и мерзко хихикала, обзывая его безглазым. Затем парнишка кое-как поднялся на ноги, взял девушку за руку, повел на один из этажей недостроя, столкнул. Наденька вцепилась в него, рухнули оземь оба. Затем все повторилось.

И повторялось ночь за ночью, пока они не принялись являться лично.

Петр Иванович не до конца понимал чего именно они хотели. Мести за гибель? Так он не убивал!

Мести за уязвленное самолюбие? Мелковато для подобных фокусов.

Хозяйка квартиры слушала внимательно, не перебивая.

— Что им нужно? — тихонько произнес Петр Иванович.

— Обязательно должно быть что-то нужно? — женщина намотала на палец прядь волос.

— Ну а как…

— Не думали, что им нравится в посмертии и таким образом они просто развлекаются?

— Что делать прикажете?! Прикончат же! — слегка визгливо воскликнул Петр Иванович. — Здорово, если им весело так баловаться, но мне-то как в живых остаться?

— Не переживайте вы так сильно, еще сердце не выдержит, — хозяйка махнула рукой, встала, подошла к секретеру, выудила из резного ящичка пучок засушенной полыни, кроличью лапку, протянула Петру Ивановичу.

— Вот, положите под подушку, сами не рады будут вас навещать.

Преподаватель тяжело вздохнул.

— Если вы действительно ни в чем не виноваты, скоро покойникам наскучит за вами таскаться. Плюс такая защита еще. Берите.

Петр Иванович ухватился за пучок, как утопающие хватаются за возможность еще раз вдохнуть воздух, пока голова еще держится над поверхностью воды.

Бывшие студенты ошалело смотрели на белое, словно мел, лицо преподавателя в обрамлении тяжелых букетов с четным количеством цветов и венков. Безутешная вдова не плакала, наверное, слишком сильно шокировала ее скоропостижная кончина супруга.

На деле Елена Марковна не хотела растратить впустую дорогую тушь для ресниц, да и шелковый платок не для истерик предназначен, а для элегантного украшения дорогущего черного костюма. Его, к слову, Петр Иванович так и не удосужился забрать из химчистки, пришлось своими ножками идти.

Клара Модестовна привечала и провожала всех желающих проститься на пороге квартиры, вела к гробу посреди гостиной. Гроб, кстати, оказался роскошным. Елена Марковна расстаралась для некогда любимого Петруши на славу.

— Не срикошетит ли? — шепотом поинтересовалась Елена Марковна у домоправительницы и та покачала головой, сосредоточенно пытаясь состроить скорбную мину.

Мишка Приказчиков шмыгал возле тела преподавателя, стараясь не разреветься.

— Ни в коем случае, — заверила ее Клара Модестовна. — Чисто сработано.

Наденька и Вадька тоже стояли у гроба. Видела их только домоправительница, позволила постоять недолго, затем прогнала, прошипев пару неласковых.

Никто не падал с недостроенной многоэтажки, Наденьку отравила Клара Модестовна, пригласив выпить чашечку чая, когда выпускница посмела явиться на порог квартиры. С Вадькой так гладко не получилось, его тоже позвали на чай, да только едва яд начал действовать, студентик вскочил со стула, побежал в прихожую, попутно харкая кровью, да и напоролся лицом на прекрасные ветвистые оленьи рога, которые иногда служили пристанищем для головных уборов. А беспокойные сны покойному преподавателю внушила та самая нагая знакомая домоправительницы, выдавшая пучок полыни для защиты.

Елене Марковне совсем не нравилось наличие молоденькой любовницы и еще меньше нравился Вадька, хвостом вившийся за супругом. Елена собиралась сменить работу, уйти на повышение в другое место, и подобная репутация нерадивого муженька могла плохо сказаться на профессиональных успехах. Да и он сам не представлял больше никакой ценности, одни убытки от него.

Разводиться не хотелось, зная характер Петруши. Он бы заломил заоблачные отступные при дележке имущества. Пусть совместно нажитого имущества не имелось, раскошелиться на юриста все равно придется.

Клара Модестовна, прекрасно осведомленная о печалях своей подопечной, подкинула идею, как и телефон Вадьки на стол Петруши. Тут не одного, сразу трех зайцев одним выстрелом. Пообещала, что Наденька и Вадька закошмарят супруга настолько, что сердце точно не выдержит. Оно и не выдержало, ведь Петр Иванович не только пугался явившихся к нему призраков, но и жутко переживал за последствия и неприглядную кончину, навеянную тревожными снами.

Только вот несчастные неупокоенные, кое-как закопанные по частям во дворе художественного училища и под клумбами под окнами дома, вовсе не хотели свести в могилу преподавателя.

Они просили помощи единственными доступными им способами.

И если по пятам преподавателя двое ходили и только пугали, то утром после похорон, Елена Марковна, в зеркале в ванной увидела уже трех мертвецов.

— Срикошетило-таки, — женщина только успела криво усмехнуться и отставить в сторону крем во флаконе из матового стекла.

Разобьется ведь, жалко.

***

Обитаю здесь:

https://t.me/its_edlz - тг канал, здесь истории (не только страшные) и разные обсуждалки
https://vk.com/theedlz - группа вк

— Забери после работы мой костюм из химчистки, — зычно велела Елена Марковна, не поведя и бровью, едва муж показался в дверном проеме.

Петр Иванович ценное указание проигнорировал, уселся на кривенький табурет, от которого не желал избавляться ни за какие деньги, подпер ладонью увесистый подбородок, вздохнул. Опостылело ему на себя смотреть в зеркало, и супругой любоваться ежедневно. Его манили миниатюрные натурщицы и натурщики, которые жеманно хихикали и раздевались, чтобы лоботрясы, вроде Мишки Приказчикова, пунцовели и глупо хлопая глазами, стыдливо оттягивали брюки в области паха, но что-то все же выдавали удобоваримое в итоге, орудуя кистями и красками. Лучше всего у Мишки получалось вырисовывать разнообразные вариации половых органов в кабинке туалета и заигрывать с Оксаной Поляковой, застенчивой первокурсницей. Да и получалось-то лишь потому, что Полякова без очков не видела ничего дальше вытянутой руки, а очках с толстенными линзами черты лица Мишки наверняка искажались и он даже мог казаться симпатичным.

Да и самого Петра Ивановича увлекали первокурсницы и — чего греха таить — первокурсники. Особенно наглые выскочки, которым слово, а они тебе в ответ десять, говоришь им:

— Яблоки написаны невкусно!

— Дак они парафиновые, — гогочут в ответ.

Кровь закипала от злости, затрещину бы отвесить, да в глазах негодников плясали такие озорные черти, что ни затрещину, ни подзатыльника им, а в ножки кланяться, да ручки целовать.

Елена Марковна, в силу возраста и особенностей комплекции, несколько уступала молодым профурсеткам (профурсеткам по ее собственному мнению, ибо благопристойная девица никогда не пойдет подрабатывать в художественное училище), правда, вовсе не терялась на их фоне. Статная и лощеная предводительница бухгалтерии на местном мясном заводе еще до женитьбы деловито расставила приоритеты, только открывая в себе талант сводить цифры так, что комар носа бы не подточил:

— Сунешься, Петруша, к кому-то и ли в кого-то из вертихвосток ваших, хоть целиком, хоть частично, составишь компанию буренкам и пятачкам.

И женила тогда еще смазливого и поджарого Петрушу на себе.

Петруша, впрочем, не слишком сопротивлялся — Елена Марковна по головам не пройти готова, а пробежать, лишь бы целей достигнуть. Его же, ранимого художника (от слова “худо” по мнению супруги) в поисках себя после родного училища, куда затем и устроился преподавать, такой расклад более чем устраивал. Он тогда вращался в околотворческих или очень творческих кругах, спорил до посинения с карикатурными писателями на кухнях коммуналок старого фонда о смысле жизни. Карикатурными — потому что слишком уж они походили на стереотипные образы, укоренившиеся в головах потребителей литературы бульварной и не слишком бульварной, вполне себе классической.

Успешно просаживал печень и искал музу, прыгая из койки в койку, не особенно беспокоясь о последствиях. А затем встретил Леночку, клялся и божился завязать, прекрасно понимая, что его ждет надежный тыл. Карьеру его благоверная построила быстро, финансовую стабильность обеспечила на долгие годы вперед, задумалась о потомстве. Не о детях, именно о потомстве, никак иначе практичная Елена Марковна не выражалась. Не было в ней трепета и восторга при мыслях о будущем пополнении, как не было восторга и у Петра Ивановича. С потомством, правда, не сложилось, чему никто не расстроился. Вместо розовощеких лялек в колыбелях в квартире завелся щенок шпица, и он вполне удачно компенсировал топот маленьких ножек своими лапками, цокающими по паркету. Глаза у шпица подтекали, он мерзко тявкал и постоянно просил поесть, даже если недавно отошел от миски. Петр Иванович тяжело вздыхал, глядя на собачку. Обязанности по выгулу почти целиком легли на его плечи, правда, в последнее время ему стало не до мохнатого обитателя квартиры.

Домоправительница, домомучительница, седая бабка с бельмом вместо правого глаза, поставила перед Петром Ивановичем фарфоровую чашку с обжигающе горячим кофе.

И на секунду, на поверхности черной глади, такой же беспросветной, как все последние ночи, показалось лицо Наденьки. Девушка улыбнулась огромной пасть, подмигнула, скривилась и вперилась тяжелым взглядом в лицо бывшего преподавателя.

— Петруша, ты что-то похудел, — прокаркала домоправительница, от которой не укрылась резкая перемена в выражении лица.

— Куда там, Клара Модестовна, разжирел в лысеющего борова, — Елена Марковна ядовито улыбнулась. — Вам, наверное, одним глазом плохо видно.

Бабка хмыкнула, подбоченилась, потуже затянула завязки фартука и принялась намывать посуду.

Петруша тем временем все смотрел и никак не мог насмотреться, от ужаса его скрючило и внутренности завязало в ледяной узел. Наденька теперь улыбалась, да так невинно и светло, что ему завыть захотелось. Он каждый день просыпался в серпентарии, а Наденька она другая, добрая и милая девочка. Длинные русые волосы, да такие длинные, что можно было несколько раз намотать на руку от локтя до запястья. Хрупкая фигурка, глаза чистые и наивные. Ноги белые, гладкие, ровные, а между ними — ни дать, ни взять — дикий огненный цветок. Такая пошлость и такая гадость выражаться подобным образом, но Петр Иванович не мог подобрать другого, менее банального сравнения.

Наденьке очень и очень нравилось такое сравнение, она смущенно улыбалась, отводя взгляд, но ноги все же раздвигала, манила к себе, обвивала руками шею в складках. И сам Петруша ей нравился очень. Как же мог не нравится лысеющий преподаватель, от которого зависело — пройдут ли работы Наденьки на конкурс, увидит ли их интеллигенция местного разлива в галерее?

Наденька за спиной поливала Петрушу помоями и раздраженно рассказывала подругам про едва живой срам, свисавший между ног, жаловалась на скудный, вялый адюльтер, когда преподаватель рассеянно хлопал глазами и уговаривал девушку попробовать если не классические утехи, то хотя бы не спешить хоронить его мужское достоинство, предлагал ублажить ее пальпацией или перорально. Наденька обнимала Петрушу и говорила, мол, ничего страшного, я же с вами по любви, пусть ничего и не выходит. Да и не входит толком, собственно. Если Петруша не мог похвастаться крепкой мужской силой в свои годы, то полезных связей хватало сполна. Да и супруга его хоть и кошмарила, о чем только глухой не слышал, так или иначе помогала незадачливому муженьку. Что с него взять, не поможешь — изноется ведь.

Елена Марковна пощелкала пальцами перед носом супруга.

— Оглох что ли?

Петр Иванович растерянно заморгал. Лицо в чашке исчезло, но появилось гадливое ощущение неправильности, шевельнулась давно похороненная совесть.

— Я тебя на прием к врачу записала на завтра, — покровительственно вещала жена. — Расклеился ты что-то.

Муж только согласно кивал, прокручивая в голове, словно мясо через мясорубку, тяжелые мысли. И чем больше он к этим мыслям возвращался, тем хуже становилось.

Он расправился с кофе, поблагодарил домоправительницу, откланялся перед Еленой Марковной, посеменил в спальню одеваться. Клара Модестовна недовольно поджала губы, едва он скрылся в коридоре, оставив после себя запах кислятины и тот специфический аромат немытого тела.

В прихожей Петр Иванович с удивлением отметил, что оленьи рога, на которые он иногда вешал берет, блестели как никогда.

Ни пылинки на них.

***

Цветущая, невероятно жаркая весна пела голосами облезлых птиц, ставших жертвой смены оперения, студентики с удовольствием вытаскивали мольберты на улицу. На пленэре можно и похалтурить, посплетничать, покурить, когда преподаватель отворачивался или возвращался в помещение училища, чтобы сделать глоток из фляги, припрятанной в учительской. К тому же, Петр Иванович сам не свой был в последнее время и не заметил бы даже если под самым носом ему навалили кучу лошадиного навоза.

Мишка Приказчиков старательно выписывал дремлющую бродячую кошку, устроившую привал недалеко от пожухлого цветника с ирисами. Издохли еще в прошлом году от обильного увлажнения, да так никто за ними и не потрудился поухаживать. Возле них зато кто-то вкопал два кустарника жимолости в свежевспаханную лопаткой землю.

Без закадычного однокурсника работалось скучновато, но Вадька обещал скоро вернуться с больничного. Они переписывались почти ежедневно, Миша рассказывал об упущенных событиях в стенах училища, Вадька отвечал односложно, но отвечал, уже хорошо. Мише казалось, что он бывал чересчур навязчив, надоедлив и потому с друзьями у него не срасталось. А с Вадькой сложилось хоть какое-то общение. Они время от времени перекидывались пикантными фотографиями натурщиц, сделанных во время занятий. Вроде интернет не обижал обилием бесплатного порно, но самостоятельно сделанные снимки казались куда душевнее что ли. Вадька увлекался японской анимацией и познакомил Мишу с увлекательным миром, созданным творцами из страны восходящего солнца. Мише не шибко нравилось, он многого не понимал, плюс звучание языка (а Вадька смотрел только с субтитрами, обходя стороной озвучки), непривычное уху любителя блатной романтики и классики текстов сидевших шансонье, взращенном в доме, где отец потерял счет ходкам, а мать безропотно ожидала любимого с передачками в комнатах свиданий, резало без ножа, но нравилось говорить всем, кто готов был слушать, что он переписывался с другом. Мишка знал, что в местах не столько отдаленных, отец не перевоспитывался, ведь с каждым его возвращением на свободу становилось совсем плохо. По пьяни отец рассказывал, что завел себе еще несколько женщин, помимо матери, состоял с ними в длительных переписках и получал посылки. Чем больше он вешал лапши на уши дамам сердца, тем меньше приходилось хлебать тюремную баланду. Мишке было жаль и себя, и маму, но больше жалел себя, так как на матери давно крест поставил, на себе пока не торопился. Вдруг вырастет из него достойный художник. Хорошо бы не закончить, как Петр Иванович, конечно.

Миша украдкой поглядывал на преподавателя, который стоял в сторонке с преподавателем скульптуры, мазал кистью и кошка получалась живой, с теплой шерсткой на упитанном брюшке, подставленном солнечному свету. Вкусной, как сказал бы Петр Иванович.

Преподаватель скульптуры курил, непроизвольно буравя взглядом очкастую рожицу Приказчикова, обрамленную непослушными вихрами волос. Савва недолюбливал студента за его излишнюю вспыльчивость и эмоциональность. Запомнился ему Приказчиков выходкой на одном из занятий, когда Мишка перелез через длинный стол с куском мягкой глины в руках и попытался запихнуть его в горло старшекурсника, который подначивал и дразнил за криво вылепленные фигурки. Мишка потом заперся в кабинке туалета и рыдал в голос из-за оскорбленного достоинства и выманить его получилось лишь обещанием строго спросить с обидчика, не занижать оценку из-за выходки.

— Куликова тоже заболела что ли? — поинтересовался Савва, поправляя круглые очки на переносице.

Петр Иванович от вопроса вжал голову в плечи, сделал судорожную затяжку.

— Почему тоже? — испуганно проскулил он.

Савва возвел глаза к небу.

Ему, относительно молодому дарованию, тяжко давалась ежедневная рутина. Работы его никто не понимал, и попытки перерасти из преподавателя в деятеля искусств вот уже года три никак не хотели увенчаться успехом. Приходилось куковать в обществе дам и господ, таких же невероятно талантливых, но не добившихся ничего на профессиональном поприще. В его голове прочно засели слова маменьки на смертном одре:

— Бездари, вроде тебя, идут учить других как жить жизнь, когда сами не в состоянии слепить из своей жизни нечто достойное!

Ущипнула пребольно сына за запястье и испустила дух. Правда, умудрялась насолить и после кончины, всплывая отголосками в памяти.

— Исаков слег с воспалением легких недавно, — Савва сплюнул на землю.

Петр Иванович почесал макушку.

— А, — только и сказал он.

Телефон завибрировал в кармане.

Петр Иванович достал его, посмотрел на шторку всплывающего сообщения. Снова снимок обнаженной натурщицы, а Приказчиков, писавший кошку, мерзко хихикнул, что-то забормотал себе под нос. Преподаватель убрал телефон обратно, торопливо докурил, извинился перед Саввой и направился раздавать ценные указания подопечным. То деревья недостаточно живые, то ирисы какие-то совсем уж мертвые получались.

У мольберта Мишки он задержался, полюбовался кошкой, похвалил студентика и двинулся дальше.

Телефон снова завибрировал.

Петр Иванович обернулся на Приказчикова, тот дернулся, покраснел и яростно забултыхал кисточкой в банке с грязной водой. На мгновение привиделось, что за его спиной появилась Наденька, улыбнулась. Только улыбка переросла в звериный оскал, а хорошенькие зубки из белых жемчужин стали кривыми костяными отростками, разорвали рот девушки изнутри. Кровью она харкнула на мольберт Мишки, исчезла. Петр Иванович обмер, побелел, двинулся к студенту на ватных ногах.

Но на его работе все так же мирно дремала кошка.

Петр Иванович вернулся в здание училища, заперся в кабинке туалета для преподавательского состава. Достал телефон, открыл переписку.

Только вместо очередной натурщицы обнаружил среди медиафайлов беседы фотографию мертвецки белых глаз Наденьки на восковом лице покойницы.

Преподаватель от беспомощности захныкал, подобно ребенку. Губы его задрожали, он закрыл глаза, а когда открыл, то увидел свою собственную фотографию со спины и подпись “как же он достал”. Не смог не отметить, что сутулость делала его похожим на горбатого карлика. Сначала расстроился, затем принялся утешаться, мол, не мальчик уже, в его возрасте уже пора и о выборе места на кладбище подумывать. От чего стало еще хуже. Умирать совсем не хотелось, хотелось, как в молодости, не думать о последствиях и радоваться.

Снова посмотрел на экран, выдохнул с облегчением, почти засмеялся. Да черт с ней, с молодостью, она проходит, как не старайся. Обтер лицо, покрытое испариной, огляделся по сторонам. Он точно не сходил с ума и видения никак не могли служить плодом больного воображения. Но лучше бы сошел, поскольку в здравом уме переживать то, что он переживал, не оставалось сил.

— Петруша, — ласково позвал девичий голос.

Преподаватель застыл на месте, разинул рот, прислушался.

Сглотнул, присел на унитаз прямо в брюках, напрочь позабыв о брезгливости.

Уставился на дверь кабинки.

— Испугался что ли? — хихикнули за дверью.

Петр Иванович невольно опустил глаза и увидел ноги.

— Ты кто такая? — просипел преподаватель, рассматривая порезы на пальцах ног, на черно-фиолетовые ногти, на кровоподтеки и порезы, ссадины и проступающие вены сквозь синюшную кожу.

— Наденька я, — в голосе чувствовалась снисходительность и одновременно с этим улыбка.

Только вот Наденька разговаривала совершенно не так. Она тараторила, пытаясь как можно быстрее донести мысль до собеседника, немного шепелявила, иногда заикалась, когда гневалась или сильно нервничала. Речь незнакомки звучала чисто, каждое слово чеканилось, без запинок и придыхания.

— Быть того не может! — замотал головой Петр Иванович, чувствуя, как бешено разогналась кровь под кожей, сердце принялось метаться от липкого страха.

Преподаватель не сводил глаз с ног в зазоре.

Послышались чьи-то шаги в коридоре, дверь туалета распахнулась и ноги с порезами плавно отступили в сторону, и на их месте Петр Иванович увидел мужские коричневые ботинки с аккомпанементом полосатых носков. Дверь кабинки дернулась, не поддалась.

Преподаватель не стал дожидаться пока вернется незнакомка, выбежал из туалета, дошел до своей аудитории. Она пустовала, ведь студенты на пленэре. Завибрировал телефон, на сей раз его собственный.

Сообщение со скрытого номера.

— Я расскажу всем, если не… — Петр Иванович начал читать, осекся, приложил ладонь ко рту.

Так его припугивала юная любовница. Всем рассказывать было не слишком обязательно, достаточно было донести Елене Марковне, уж она-то муженька размотала бы на месте.

Сообщение прочиталось и исчезло, будто и не приходило вовсе.

Достал из ящика стола видавшую виды флягу, открутил крышку, сделал несколько жадных глотков. Коньяк приятно опустился в желудок, прокатившись мурашками вдоль позвоночника.

Решение пришло само собой.

Клара Модестовна недовольно глядела на увесистый конверт, заботливо пододвигаемый рукой Петруши все ближе и ближе. Дражайшая супруга командовала подчиненными на работе и появиться дома должна была не раньше девяти вечера. Ну, зато трудоголизм если не лечится, то хотя бы не заразен.

Сам же Петруша распустил своих оболтусов, на всех парах помчался домой и застал домоправительницу за вязанием. Деньги он снял со счета-копилки, с которого ни-ни, ни под каким предлогом, кроме совсем уж чрезвычайных случаев, вроде похорон или свадьбы кого-нибудь из окружения. Если Елена Марковна узнает (а она узнает, рано или поздно), то головы не сносить, но к тому моменту Петруша либо отправится в мир иной, либо продаст скромные залежи золотых украшений покойной маменьки и свинтит куда подальше. План побега был совершенно не проработал, но в голове свербело лишь одно — бежать и не останавливаться.

Домоправительница приподняла правую бровь, а глаз с бельмом равнодушно таращился на трясущегося, будто осиновый лист, Петрушу.

— И чего? — гавкнула бабка.

— Вы как-то говорили, что одна знакомая вашей приятельницы умеет…э-э-э…связываться с тонким миром, — заискивающе улыбнулся Петруша и тут же смутился, вспомнив про зубы.

Клара Модестовна хмыкнула.

— Ну?

— Мне бы встретиться, побеседовать по душам.

Конверт приблизился еще на пару сантиметров.

— А Елене Марковне об этом знать совсем не нужно.

Домоправительница склонила голову набок, сощурилась.

— Раз не нужно, то и не скажу. Чего ее лишний раз расстраивать, и так нервы ей вытрепал.

Конверт она припрятала за пазухой, поправила тугой пучок на затылке, посмотрела на Петрушу поверх очков-половинок.

Сколько дней она проработала у четы Соколовых, столько дней ужасалась выбору Елены Марковны. Знала ее с тех пор, когда Леночка под стол пешком ходила. Растущий организм из хорошенького ребенка превратился в неприметную мышь. Но надо отдать должное Леночке — красоты не снискала, зато брала всегда волевым характером, острым языком и обезоруживающей харизмой, с возрастом открыла для себя прелести косметологии и жизнь заиграла новыми красками. Только вот выбрала почему-то паразита, присосавшегося к кошельку натуральной пиявкой. Никогда ее Петруша не любил. Собственно, и себя самого никогда не любил.

Клара Модестовна смекнула сразу, тяжело вздохнула, попыталась поговорить с Леночкой, но та лишь отмахивалась, завороженно смотрела на смазливое лицо, на глаза с поволокой. Хорош был Петруша в молодости, только в голове ветер выл. Петруша неприятно улыбался, наигранно изображал интерес к Леночке. Но пошел на все условия без пяти минут жены, даже взял ее фамилию, блея робкой овцой перед тещей и заискивая перед тестем.

— Только условие у меня есть, — бабка постучала желтым ногтем по столу.

— Что угодно, что угодно, вы же знаете…

— Сам расскажешь жене зачем ходил и почему сидишь хвост жмешь, как шелудивая собачонка.

Петруша почувствовал как к горлу подступил комок.

— Непременно, — выдавил кое-как.

Клара Модестовна погрозила ему указательным пальцем.

— Я хоть и карга старая, как ты меня за глаза кличешь, но далеко не дура. И просьбы такие не с потолка берутся, грешок за тобой водится.

— Просто захотелось разузнать про свое будущее, всего-то, — нервно рассмеялся Петруша.

Домоправительница криво улыбнулась, а в глазу с бельмом как будто серый дым зашевелился. Словно кто-то открыл черепную коробку Клары Модестовны и выдохнул туда после затяжки.

— Хорошо, допустим.

Номер дала, адрес подсказала.

Велела не являться на порог без предварительного звонка и с пустыми руками, запретила задавать лишние вопросы, раскрывать рот без позволения, приказала оставить скептицизм за дверью. Петруша согласно покивал, мучительно выжидая когда иссякнет поток наставлений. Сослался на крайнюю необходимость прогуляться до супермаркета, расшаркался и оставил в покое бабку.

Та проводила его усмешкой.

По мере взросления Рита понимала, что сидевший внутри паразит истощал ресурсы молодого тела, и совсем скоро не останется ни здоровых органов, ни остатков памяти Риты. Память сжиралась, переваривалась ненасытным созданием, которое время от времени хрипло угрожало: возьмешься за лезвие или прыгнешь с балкона — выверну, снова тебя надену уродливым костюмом и отдам на съедение тем, про кого в странных, страшных книгах читала. И будет это повторяться раз за разом, никто не поможет, как ни кричи.

Помогла кошатница из соседнего дома, Ирина Искандеровна, которая на досуге ворожила на кофейной гуще и всматривалась бельмами в растопленный воск красных, черных, болотных свечей, принесенных с топей, где гулял туман и мертвецы. Искандеровна не просто прикармливала кошек во дворе и приглядывалась к чужакам, которые забредали во двор. Она пристраивала кошек в добрые руки, а чужаков с недобрыми намерениями спроваживала на ту сторону. В мглу, откуда приходил и Знающий пазнокти, и его вестник.

Ирина Искандеровна наблюдала за Ритой, понуро рассматривающей скудную флору и фауну двора спального района, со скучающим видом раскачиваясь на качелях. И признала в тогда уже девушке старую знакомую, свернувшуюся у сердца Риты гадюкой. Вытащить не вытащила, но помогла разобраться в ситуации. Подсказала как узнать про родного отца, как спровадить отчима, как избавить мать от алкогольной зависимости. Это стоило мизинца на левой ноге, нескольких молочных зубов самой Риты и отнятых силой локонов матери.

Искандеровна научила читать.

Тексты стали не просто понятны, они стали осязаемы, картинки шевелились от прикосновений к страницам и шевелились волосы на голове Кевельсон. От ужаса, страха и благоговейного трепета. Чужих воспоминаний стало еще больше, а она сама понемногу растворялась.

Шевелились изображения в книгах и от прикосновений Катьки. Не то чтобы в ней тоже кто-то притаился, просто Катька увидела мрак своими глазами и больше он ее не покинет.

— Никак не быть, — наконец просипела Кевельсон. — Мослак не отстанет.

Катька уставилась на бывшую одноклассницу.

— Он меня прикончит?

— Все возможно, — Рита откинула волосы со лба. — Раз прицепился, то не соскочит. Горя у тебя немерено за душой, а ему это только на руку. Так вкуснее.

Катька поежилась, сложила руки на груди.

Глаза Риты вспыхнули, словно угольки, потревоженные в золе.

Кевельсон пугала Катьку еще в школе, однако всегда давала списывать, хоть сквозь зубы и называла бестолочью, а за спиной пускала нелестные слухи.

Каково же было удивление Катьки, когда по форумному совету бывшего наркомана, излеченного от пагубной привычки, она явилась к нужной квартире, сжимая в руке бумажку с адресом. Идти оказалось недалеко и Катька очень этому обрадовалась. Никаких тебе кладбищ или развалившихся хижин в дремучих деревнях. Но когда увидела Кевельсон, сделала судорожный вздох и застыла. Никак не ожидала увидеть ту, у кого списывала контрольные по математике. Катька думала, что Рита давно переехала после смерти отчима и мамы, чья печень не смогла оправиться от долгих лет обильных возлияний. Но нет, вот она, стояла сердитым призраком из прошлого прямо перед девушкой, потерявшей любимых людей.

Рита пошла на кухню, щелкнула кнопкой на капельной кофеварке, и агрегат зашумел. Катька понуро приплелась следом, уселась на табуретку.

— Можно перекинуть мослака на другого человека. Теоретически, — после долгого молчания подала голос Кевельсон. — Найти того, кому понадобится Знающий, мослак прискачет мигом.

— А если нет? — выдавила из себя Катька.

Рита нахмурилась.

— Как пить дать прискачет.

— Не, — Катька закусила нижнюю губу. — Перекидывать не стану. Будь что будет.

— Будет больно, в таком случае, — Рита усмехнулась. — Мослак миндальничать не станет.

Она никогда не скрывала раздражения и неприязни к первой красавице класса, у которой сложились прочные узы внутри семьи. Заглядывалась на Ваню-Ванюшу, завидовала полной чаше. Даже пыталась глазки строить юноше, правда, тот не слишком горел желанием связываться с пухлой девчонкой.

— Не в моем вкусе, — пытался оправдаться Ваня, но брезгливо скривившиеся губы выдавали его с головой.

А у остатков настоящей Риты после последних летних каникул глаза застило, затрепетало сердце, которое еще немного принадлежало истинной хозяйке тела. Вытянулся брат-близнец Катьки, плечи стали шире, загорел на морском побережье в бронзу. Пел в хоре, поступил следом в музыкальное училище. Катька гордилась, но не давала никому и шанса подступиться. Отваживала потенциальных возлюбленных, иногда не гнушалась травить. Рита хорошо помнила, как досталось Машке, которая исподтишка Ване записочки подкидывала в карманы куртки. Катерина ее за волосы оттаскала, а содержимое рюкзака вытряхнула в урну. Машка шмыгала носом, сидя в столовой и слушая увещевания подруг, Рита гладила ее по спине и то и дело оборачивалась на Катьку, которая заливалась смехом со своими подпевалами буквально в паре столов от них.

— Рит, — голос Катьки дрогнул, — прости меня, пожалуйста, за школьные обиды. Ты так мне помогла с поисками тела.

Кевельсон вздохнула.

— И сейчас помогаешь, — Катька опустила голову, спрятала лицо в ладонях.

Затрещал телефон, Кевельсон глянула на экран. Искандеровна проснулась, видать. Рита оставила Катьку наедине с кофеваркой, набиравшей обороты, сама выскользнула в комнату, бросив на ходу:

— В шкафу есть печенье, угощайся, — и предусмотрительно прикрыла за собой дверь.

Катька налила кофе, решила воспользоваться предложением радушной хозяйки и вытащила жестяную коробку с овсяным печеньем. Уже собиралась усесться за стол, как взгляд упал на то, что находилось позади коробки. Рука потянулась сама и вытащила на свет наушники. Катька недоуменно покрутила их перед глазами. Слева обнаружился заметный скол на полоске оранжевой краски.

Катьку затрясло.

Услышав шаги Кевельсон, она торопливо сунула наушники обратно, заслонила коробкой с печеньем, села за стол, сделала пару глотков из чашки.

— Сейчас Ирина Искандеровна придет, будем решать что делать…— Рита не закончила, нахмурилась.

— Ты чего?

Бледная Катька не смела на нее глаз поднять, едва сдерживала слезы. Девушка понимала, что ей в любом случае конец. Ваниным наушникам неоткуда взяться в квартире Кевельсон, если только она не знала где искать. А значит знала где тело и постаралась сделать все возможное, чтобы не нашел никто другой. Зачем только решила помочь искать брата? Подозрения от себя отвести? Так изначально Катька не знала даже с чего начинать поиски.

Неужели так и не отпустила прошлые обиды?

Рита бросила взгляд на шкафчик, хлопнула себя по лбу.

— Вот я дуреха! — рассмеялась она. — Надо было перепрятать. Нашла?

— Нашла, — глухо отозвалась Катька.

Рита села за стол напротив, вздохнула.

— Это про тебя Знающий говорил?

— Ага, — Кевельсон постучала ногтями по столешнице.

— Куда тело дела? — одними губами спросила Катька.

Рита чуть улыбнулась. Тело не найдут никогда, Рита об этом позаботилась, скормив Ваню частично мослаку, частично самому Знающему пазнокти. Если их подзывать, то непременно вдвоем. Пазнокти чего-то да знал, про отца же рассказал, да много про кого рассказал. И служил охотнее с каждым разом, замечая, что настоящей Риты Кевельсон почти не осталось. Глазами девушки на окружающий мира смотрела горбатая старуха с клюкой.

— Зачем? — задала новый вопрос Катька, так и не дождавшись ответа на предыдущий.

— Двух зайцев одним выстрелом. И мослака подпитать, и тебя выскрести.

Катька подскочила, бросилась в прихожую, не обращая внимания на занывшую ступню. Рита не стала запирать дверь и девушка выпорхнула на лестничную площадку, словно птица из клетки.

В густой, шевелящийся мрак.

Шершавый язык лизнул Катьку в щеку, острый ноготь провел от ключицы до лобка.

На площадку по ступеням поднялась Ирина Искандеровна.

Она уменьшилась до размеров кошки и забралась внутрь Катьки.

Матку мослак забрал себе, чтобы родить самого себя и выстилать дальше тропы для пазнокти, Знающего, чтобы его копыта задорно цокали и пугали до смерти всех тех, кто отважился позвать.

***

Обитаю здесь:

https://t.me/its_edlz - тг канал, здесь прочие истории (не только страшные) и разные обсуждалки
https://vk.com/theedlz - группа вк