warhead.su

Восстание декабристов, несмотря на изученность темы, породило множеством загадок и легенд. «Гадила ли англичанка»? Почему Константин упорно отказывался подписать акт об отречении от престола? Чем объяснить действия генерала Милорадовича? Какую роль играли в заговоре масоны? И почему диктатор Трубецкой не пришёл на Сенатскую площадь? Давайте разбираться.

«Рука Лондона»

Существует популярная теория, что после того, как Российская империя выиграла войну с Наполеоном, Великобритания немедленно обратилась против неё. Причиной тому был страх англичан перед продвижением русских на Восток.

Несмотря на кажущуюся простоту, эта версия — не более, чем псевдоисторическая конспирология, не имеющая под собой никаких оснований.

Прежде всего, в 1820-е годы отношения России и Великобритании были очень далеки от конфликтных. Первые признаки противоречий появились лишь в 1830-е годы, а знаменитая русско-британская «Большая игра» за власть и влияние на Востоке началась и того позже.

Британская политика в 20-е годы XIX века была далеко не настолько активной, как в наполеоновскую или, наоборот, позднейшую эпоху.

Англия отказалась войти в Священный союз, очень поздно и только под мощным общественным давлением приняла участие в борьбе греков за независимость, не поддержала вмешательство европейских держав в испанскую революцию 1820 года. Так что можно быть уверенным: коварной «руки Лондона» в деле декабристов не было.

Нет никаких документальных свидетельств того, что англичане организовывали и финансировали русские тайные общества. Связанные с декабристами документы исследованы самым тщательным образом, а все заговорщики подверглись подробным допросам. Ни один из участников восстания не сообщил даже самой ничтожной детали, позволяющей подозревать британцев. Ну а доказательства вроде «отсутствие фактов — самое лучшее свидетельство наличия тайного заговора», никакой серьёзный историк к рассмотрению не примет.

«Большой» военный заговор

Существует версия, что за заговором декабристов скрывался гораздо более масштабный военный заговор, в котором была замешана чуть ли не бо́льшая часть высшего военного начальства Российской империи. И якобы когда Николай I и его приближённые начали распутывать клубок тайных связей, они настолько поразились степени проникновения революционного духа, что предпочли замолчать факт наличия «большого» заговора, свалив всю вину на тайные общества гвардейской молодежи.

Увы, эта захватывающая дух теория разбивается об отсутствие документальной базы.

Да, среди генералитета действительно было немало недовольных последними годами правления Александра I и его политикой. Да, Николай I был мало известен в военной среде и по популярности серьёзно уступал брату Константину. Но подобные явления можно встретить в любой стране в любой исторический период. В правящей верхушке общества никогда не будет абсолютного единства — всегда найдутся противоборствующие партии и их лидеры. Опасным для государства это становится лишь тогда, когда потенциальные мятежники от слов переходят к делу.

Так вот: не имеется ни единого факта, подтверждающего готовность русского генералитета к мятежу в 1825 году. Да и решительно непонятно — как же так? Ещё вчера якобы существовал масштабный «заговор генералов», а сегодня про него все забыли, люди с толстой бахромой на золотых эполетах полностью верны новому императору, который почему-то спокойно пользуется их услугами и ничуть не опасается весьма вероятного в такой ситуации «удара в спину».

Заговор Милорадовича

Впрочем, другой «заговор», кроме декабристского, всё-таки был. Правда, устроен он был импровизированно, на скорую руку, как только в Петербург пришли сведения о смерти императора Александра I.

Николай I знал о планах старшего брата передать ему корону в обход наследника Константина. Да и завещание императора имелось, хотя с его содержанием познакомилось лишь несколько человек в государстве. Так что военный генерал-губернатор Санкт-Петербурга граф Михаил Милорадович действовал спешно, но опираясь на немалую силу.

Он прямо заявил Николаю, что законы России не подразумевают передачи императорской власти по завещанию, а то, что завещание Александра I и факт отречения прямого наследника Константина не были обнародованы, делает их ничтожными. В подобной ситуации гвардия присягать Николаю не станет. Возможности Милорадовича, который при поддержке командующего Гвардейским корпусом генерала Александра Воинова «держал в кармане» более 60 тысяч штыков, были неоспоримы.

Если бы не жёсткая позиция самого Константина, который решительно не желал приезжать в Петербург и брать власть, правление Николая I началось бы куда позже (Николай неизбежно становился наследником, потому что законных детей у великого князя не имелось).

Константин желал править

Константин упорно отказывался подписать официальное отречение от престола, что порой объясняют его желанием принять власть, а также причастностью к некоему заговору.

На самом же деле, причина этого поступка куда проще. Законы Российской империи не подразумевали процедуры отречения. И если правящий император мог отречься манифестом, который становился законом по факту своего появления, то не правивший Константин не имел такой возможности.

Так что великий князь исходил из вполне логичной идеи, что для его отстранения от престолонаследия достаточно манифеста, изданного императором Александром I. Именно такой документ и был подписан в 1823 году, и именно на него ссылался Константин, отказываясь занять русский трон.

Огромной ошибкой Александра I стал отказ обнародовать манифест, который таким образом начинал восприниматься как завещание, а не официально изданный закон.

Это и спровоцировало жёсткую позицию графа Милорадовича, с которой началась печальная история междуцарствия.

Более того, свою позицию Константин Павлович предельно чётко изложил в письме, прибывшем в столицу 12 декабря. Историкам данное письмо хорошо известно, поэтому разговоры о загадочном отсутствии письменного отречения — не что иное, как ещё один миф.

Письмо Ростовцева

Вечером 12 декабря, когда Николай решил назначить повторную присягу, а заговорщики из Северного общества уже приняли решение выступить с оружием в руках, к будущему императору пришёл адъютант генерала Бистрома — подпоручик лейб-гвардии егерского полка Яков Ростовцев.

Подпоручик передал Николаю письмо, в котором поведал фантастическую историю о наличии масштабного заговора, при этом не упоминая участия в нём гвардии. «Государственный совет, Сенат и, может быть, гвардия будут за вас; военные поселения и отдельный Кавказский корпус решительно будут против», — писал Ростовцев.

Ни военные поселения, ни Кавказский корпус не сказали ни слова против Николая I, но немалая часть гвардии выступила против императора. В чём причина дезинформации?

Сам Ростовцев рассказывал: будучи участником декабристских собраний, он был так потрясён готовностью Северного общества к насилию, что решил сообщить о заговоре Николаю I.

Но это не объясняет его лжи. Объяснение, как обычно, лежит на поверхности: генерал Бистром, начальник Ростовцева, был в числе самых убеждённых константиновцев. Таким образом, письмо адъютанта — одно из последних отчаянных усилий партии Милорадовича заставить Николая отказаться от власти. Милорадович пугал императора волнениями в гвардии, а в это же самое время Ростовцев доносил, что армия тоже не примет Николая I.

Если бы не железная воля будущего царя и не письмо начальника Главного штаба Ивана Дибича о наличии заговора именно в гвардии, то провокация Ростовцева вполне могла бы сработать.

Масонский след

Ни для кого не является секретом, что тайные общества, во множестве появившиеся в России после завершения наполеоновских войн, были самым тесным образом связаны с масонством. Система конспирации масонских лож давала идеальное прикрытие для любой антиправительственной деятельности. Кроме того, сама идеология русского масонства была принесена из Франции и оказалась наполнена либеральными идеями, в отличие от более консервативных прусского или британского масонства.

В нашей истории более всего интересно, что масонский след мы обнаруживаем не у декабристов, а у константиновцев. А именно — у главного игрока этой партии, графа Милорадовича.

После смерти генерал-губернатора в его бумагах нашли загадочное письмо, в котором автор, именуя себя «простым купцом», обращается к Милорадовичу «брат», пишет о дворцовых переворотах XVIII столетия, даёт ему чёткие инструкции к действию, а также обязывает заплатить некий взнос в размере пяти тысяч рублей (в те времена — огромная сумма).

Увы, следствие по делу декабристов, крайне заинтересовавшееся этим письмом, так и не смогло найти ничего, что пролило бы свет на роль масонства в попытке последнего дворцового переворота в России. Сам факт наличия подобной переписки в архиве Милорадовича, которому подчинялась тогдашняя система государственной безопасности империи, говорит нам о связях константиновцев и как минимум части русского масонства.

Несостоявшийся диктатор

Хорошо известно, что у Северного общества был общепризнанный лидер — полковник гвардии князь Сергей Трубецкой. Он был назначен «диктатором» и должен был руководить заговорщиками в утро 14 декабря 1825 года.

В историографии чаще всего встречается довольное странное упоминание, что Трубецкой не пришёл на Сенатскую площадь. И это, по мнению ряда историков, стало главной причиной поражения декабристов.

Однако стоит отметить, что общество того времени, крайне чуткое к вопросам чести, никогда не ставило Трубецкому в вину предательство доверившихся ему людей. Так что же произошло утром в день восстания?

Первоначальный план был прост: заговорщики выводят гвардию и демонстрацией военной силы принуждают Николая I вступить в переговоры, чтобы назначить Временное правительство, которое должно начать реализовывать программу реформ. Трубецкой как диктатор получал полномочия для переговоров с властями, но совершенно не должен был непосредственно командовать восставшими войсками на Сенатской площади. Впрочем, чем ближе к 14 декабря, тем с большим числом проблем сталкивались заговорщики. При подсчёте сил вечером 13 декабря выяснилось, что войск решительно не хватает, и потому последней надеждой мятежников стал второй вариант действий: быстрый захват Зимнего дворца и арест императорской фамилии.

Этот план вместе с гвардейским экипажем должен был исполнить Александр Якубович. Но поутру, одумавшись, он отказался от действий, явно ведущих к кровопролитию. Поэтому, когда с немалым опозданием перед Зимним дворцом появились выступившие на стороне декабристов лейб-гренадеры, семья Николая I уже находилась под надёжной защитой верных лично ему гвардейских сапёров. В итоге вступать в переговоры было уже поздно, да и военный вес мятежников оказался ничтожен в сравнении с правительственными силами. Так мнимая бездеятельность князя Трубецкого оказалась вызвана провалом плана восстания, а не наоборот. Для опытного военного командира это было очевидно уже на рассвете 14 декабря.

Вот лишь малая часть загадок, связанных с последней попыткой дворцового переворота в России. Мнимые тайны возникают прежде всего от незнания фактов. Поэтому вот вам совет: читайте серьёзных историков, изучайте документы и с помощью WARHEAD.SU избавляйтесь от изрядно надоевших заблуждений.

Источник

Они были гражданами США, и потому бросали «цветки сакуры» своих жизней не к хризантемовому трону, а к Капитолийскому холму. Они шокировали эсэсовцев атаками с кличем «Банзай!», освобождали Дахау и усеивали своими телами французские горы, чтобы спасти окружённых техасцев. А после войны они столкнулись с расизмом, недоверием и презрением.

О том, как японцы появились в армии США и о первых сражениях 100-го батальона, можно прочесть в предыдущей статье. А мы продолжим.

Энтузиазм первых добровольцев уверил командование, что японские части создавать можно. Уже в начале 43-го года было решено набрать из «нисэй» пехотный полк. Поначалу его думали использовать для охраны тылов. Успехи 100-го батальона показали, что засовывать таких солдат на караульную службу глупо. Теперь речь шла о полковой тактической группе: пехотном полке с артбатальоном и ротами усиления, пригодном для самостоятельных действий.

Его собирались набрать на две трети из обитателей лагерей депортированных. Энтузиазма от них не дождались. Для начала они хотели от США извинений и компенсаций. Зато не подвергшиеся депортации японцы Гавайев в первый же день подали тысячу заявлений. А затем ещё десять тысяч. На войну отправилась 442-я ПТГ, на три четверти состоявшая из гавайских «нисэй». Три тысячи «гавайцев» и восемьсот выбравшихся из лагерей.

Бельведерская резня СС и «Рузвельт банзай!»

442-й в конце мая 44-го года высадился в Анцио и двинулся на север от Рима. Там 100-й батальон занял место 1-го батальона полка, сохранив прославленный номер. «Настоящий» первый батальон остался в США как учебный: отчаянность японцев гарантировала, что пополнений понадобится много.

Поначалу между прибывшими и ветеранами 100-го возникали конфликты. Одни пытались учить жизни «молокососов». Другие считали, что «деды» много на себя берут. Трения исчезли в боях и за гавайско-японскими песнями у костра под итальянское и французское вино.

В тосканском городке Бельведере у стратегического перекрёстка окопался батальон СС. Атака 2-го и 3-го батальонов наткнулась на огневой заслон, за которым последовал контрудар. Бойцов вытеснили на пшеничное поле и прижали.

100-й просочился к городку и перекрёстку и устроил хорошо организованный хаос. Кинжальным огнём и гранатами зачистили занятые немцами постройки и огневые точки. Колонну пытавшихся вырваться из Бельведере эсэсовцев образцово-показательно сожгли из засады. Разгром был полным: 178 трупов, 20 тяжелораненых и 86 ошарашенных пленных. Ценой победы стали четверо убитых и семеро раненых.

Какой-то-там-фюрер поинтересовался, не монголы ли взяли их в плен. Лейтенант осклабился: «А вам Гитлер не сказал? Японцы капитулировали и воюют на нашей стороне!». «Рузвельт банзай!» — радостно прокомментировали бойцы.

За бой 100-й батальон получил благодарность в приказе президента. Затем были тяжёлые сражения за «высоту 140», прозванную «Маленький Кассино». В них второй и третий батальоны понесли такие потери, что медики не справлялись и падали без сил. И всё же взяли холм. Теперь их путь лежал во Францию.

Летающие шестифунтовки и внезапные пленники

442-й высадился в Марселе 30 сентября, спустя год после прибытия 100-го батальона в Италию. К этому времени из начального состава «пурпурных сердец» почти никого не осталось: погибли или выбыли по ранениям.

Противотанковая рота 442-го оказалась во Франции раньше. Её в середине июля временно приписали к десанту. После месяца тренировок под Римом японские противотанкисты высадились с планеров под Ле-Мюи близ Сен-Тропе. На борту были британские «шестифунтовки» и джипы с боеприпасами.

Американские и британские десантники с японскими охотниками на танки оседлали дороги и несколько дней дрались в окружении, мешая немцам достичь зон высадки, пока к ним не прорвались высадившиеся с моря главные силы. За это противотанкисты 442-го удостоились президентской благодарности.

Затем была дорога из Марселя на север по долине Роны в горный массив Вогезы, где бежавшие из Южной Франции немцы пытались создать оборонительную линию.

Брюйер, очередной укреплённый городок. После штурма немцы вновь удивились тому, что их победили японцы. Японцы изумились не меньше: в плен угодил целый интернационал. На их фоне сыны Ямато под звёздно-полосатым стягом выглядели не слишком экзотично.

Там были индийские эсэсовцы из батальона «Азад Хинд». Там были чернокожие сомалийцы из «арабского легиона» вермахта — остатки которого в это время воевали с партизанами в Югославии. Там были неясные «югославы» и «поляки».

Польских частей СС не существовало. Скорее всего, это были немцы с земель довоенной Польши, которые резко расхотели быть «фольксдойче» и предпочли прикинуться подневольными поляками.

Бифонтенская катастрофа и «потерянный батальон»

Спустя два дня 100-му батальону приказали спуститься с высот и взять городок Бифонтен. Генерал Далькист, командир 36-й дивизии, пообещал артподдержку, снабжение и скорое прибытие подкреплений.

Ни того ни другого они не получили. Японские батальоны оказались в осином гнезде. Они дрались за каждый дом, отражая контратаки со всех сторон. Из-за рельефа местности не работала связь. Патроны, еда и лекарства кончались, число раненых и убитых росло.

Впору было запевать песню группы «ХЗ», которую позже прославит своим исполнением Гребенщиков, — но на третий день боя на помощь прорвался третий батальон. Следом явилась обещанная подмога, и потрёпанный 442-й отвели в ближний тыл.

Генерал Далькист, один из бездарнейших дивизионных генералов США, считал «узкоглазых» расходным материалом. Спустя два дня едва выдохнувшему 442-му полку приказали деблокировать три сотни угодивших в окружение техасцев, оказавшихся среди немецких позиций благодаря мудрому командованию господина генерала.

Крепкая немецкая оборона, туманы и промозглые дожди. Японцы шли в самоубийственные атаки с рёвом «банзай» на хлещущие с горных склонов пулемёты. Потери были огромны, задача невыполнима, но 442-й прорвался и вытащил двести техасцев. Потеряв в четыре раза больше людей, чем спас.

А затем им приказали наступать дальше, к Сен-Ди. Ещё две недели боёв.

Ко второй половине ноября из трёх тысяч солдат и офицеров полка осталось менее восьмисот. Когда Дальквист сподобился выразить благодарность, на построение двух рот вместо 400 человек вышли 26. Генерал пришёл в ярость и решил, что над ним издеваются. Это были все, кто остались в строю.

После войны командир 100-го батальона Гордон Синглз откажется пожимать ему руку на глазах построения III корпуса в Форт-Брэгг. На церемонии вручения ему генеральских погон. Он предпочёл остаться полковником, но не переступить через офицерскую честь и память погибших бойцов.

Война с шампанским и прорыв Готской линии

Надо отдать должное — с выжившими поступили неплохо. Полк на четыре месяца отправили на французскую Ривьеру, где их задачи ограничивались патрулированием курортов на самом тихом участке фронта. Ветераны называли это время «войной с шампанским», которого за это время японцы выпили умопомрачительное количество. И попутно захватили немецкую подлодку. Карликовую, со шпионом.

Последней операцией 442-го стал прорыв Готской линии в Италии. Они за полчаса «вскрыли» назначенный узел обороны, после чего немецкая линия начала рассыпаться. За образцово-показательную победу полк удостоился третьей благодарности от президента. К этому времени 100-м батальоном командовал майор Фукуда: первый комбат-азиат в истории США.

Рядовой Мунэмори, бросившийся на гранату ради спасения товарищей, стал первым японцем, удостоившимся медали Почёта: американского аналога Героя Советского Союза. Небелым высшие награды давали крайне неохотно: Мунэмори стал одним из двух «цветных», получивших её во Второй мировой. Лишь в 2000-х несправедливость исправят. Медали Почёта за подвиги получат ещё 20 японцев.

Ну а японцы-артиллеристы из 552-го артполка, направленного в Германию, прорывали линию Зигфрида. После чего оказались среди тех, кто освобождал узников Дахау.

100-й батальон и 442-й полк остаются рекордсменами в истории США по числу и наград, и потерь. Через них за годы войны прошли 14 000 «нисэй». Личный состав сменился три с половиной раза. «Пурпурные сердца» за ранения получили 9486 солдат и офицеров. А ещё — 21 медаль Почёта, 56 крестов «За выдающиеся заслуги», 560 Серебряных и более двух тысяч Бронзовых звёзд.

Увы, послевоенное американское общество воспринимало японцев скорее как недавних врагов и «цветных». Ветеранов 442-го и 100-го дискриминировали и не брали на работу. Кто-то нашёл дома разграбленными с надписями: «Джапам вход воспрещён» и «Проваливай, пока цел». Им отказывались верить, что «узкоглазый за нас воевал». Ветеранская организация «Американский легион» не желала принимать японцев в свои ряды, пока не вмешались служившие с ними белые офицеры.

И всё же ситуация менялась. Президент Трумэн в июле 1946-го принял их специальный парад в Вашингтоне. В 1951 году об их боевом пути сняли фильм Go for Broke, в котором снялись реальные ветераны. Многие из них сумели получить образование благодаря биллю о льготах для ветеранов и стать учёными, инженерами, врачами, архитекторами.

А часть вступили в новую, мирную войну — в движение за гражданские права меньшинств. Чтобы в Америке больше никому не пришло в голову бросать людей в лагеря по национальному признаку.

Даже если они кажутся «враждебными пришельцами».

Источник

Пока миллионы японских солдат сражались во славу Восходящего солнца, тысячи их сородичей воевали под флагом США. И воевали отчаянно. 100-й батальон, набранный из детей и внуков иммигрантов-японцев, не случайно прозвали «Пурпурными сердцами». Ни один американский батальон Второй мировой не совершил столько подвигов, не получил столько наград и не потерял столько людей.

После Пёрл-Харбора всех живущих в США японцев объявили «enemy aliens»: враждебными пришельцами. Более 120 тысяч отправили в лагеря. Комфортабельные, со школами и больницами — но за колючей проволокой и под прицелами пулемётов.

Били «не по паспорту». Большинство депортированных были «нисэй» — дети иммигрантов, рождённые в США. 62% имели американское гражданство — это никого не интересовало. 150 тысячам японцев на Гавайях повезло больше. Их было слишком много: треть населения островов.

Кто-то пытался возмущаться. Кто-то ждал высадки соплеменников. Кто-то в лагерях носил повязки с восходящим солнцем и троллил пулемётчиков криками «банзай».

Другие решили доказать верность Америке. Тысячи «нисэй» заявили о желании воевать — хотя японцев призывать запретили.

100-й батальон и 442-й полк

В дни Мидуэя добровольцев с Гавайев отправили на континент и сформировали 100-й пехотный батальон: расово сегрегированную часть с солдатами-японцами и с белыми, в основном, офицерами. В лагерях подготовки они терпели тяготы, лишения и неприязнь сослуживцев. Попутно оказалось, что у японцев нет пресловутого «расового запаха»: попытки натаскивать на них служебных собак провалились.

За батальоном внимательно наблюдали военные психологи. Добровольцев проверяли на лояльность. К январю 43-го сочли, что на «нисэй» можно положиться. На войну с Японией их отправить не решились — хотя американские итальянцы высаживались на Сицилии, а немцы сражались в Руре. Только особо проверенных взяли в военную разведку на Тихий океан.

Остальных послали воевать против немцев и итальянцев.

«Батальон пурпурных сердец»

1432 бойцов 100-го батальона включили в 34-й пехотную дивизию и отправили под Неаполь. По дороге сержант Цукаяма угодил на мину и попал в госпиталь. Он и заложил традицию «нисэй» сбегать от врачей до выписки, чтобы скорее вернуться на фронт.

29 сентября батальон прогрызся через немецкую оборону и взял Беневенто: 24 километра за 24 часа. Сержант Таката поднял залёгший под огнём взвод, «поймав» пулемётную очередь. Его разъярённые бойцы доделали работу. С этого начался боевой путь 100‑го.

Воевали свирепо и без особого внимания к потерям. К примеру, третьего ноября рота «Браво» отправилась форсировать реку Вольтурно. На том берегу они наткнулись на мины, после чего их накрыло своим и немецким артобстрелом. Тридцать погибших, десятки раненых — не беда. В поисках дороги в утренней тьме вышли на ещё одно минное поле — ещё семь покойников и новые раненые. Неважно, вперёд!

А затем была штыковая атака. Шокировавшая сдающихся немцев громогласным «банзай» и азиатским видом солдат.

За шесть недель батальон потерял 25% личного состава и получил прозвище «Пурпурные сердца»: по названию медали за ранение.

Они были готовы выполнить любую задачу, не считаясь с потерями. Это не соответствовало американской традиции «не героически погибнуть, а убить и победить», но вызывало уважение и перемалывало предубеждения.

Побеждали «нисэй» не только самоубийственными атаками. 24 ноября на пятерых бойцов выкатилась немецкая атака. Метким огнём с грамотно подобранных позиций японцы уложили более сорока врагов, обратив в бегство остальных. Рядовой Хасэмото посмертно получил медаль Почёта: американский аналог звезды Героя Советского Союза. Той же награды удостоился пулемётчик Хаяси: он шёл на острие атаки и выкосил кинжальным огнём от бедра двадцать немцев в пулемётных гнёздах и на позициях зениток.

К новому году в батальоне из 1432 человек личного состава осталось восемьсот бойцов.

Мясорубка на Рапидо

Ключевая позиция Кессельринга близ древнего монастыря унесла десятки тысяч жизней союзников и задержала их с января по май 44‑го.

Одна из первых атак почти целиком выкосила два полка — потери на реке Рапидо сопоставимы с Омаха-Бич. Из 141-го техасского обратно вернулось сорок человек.

Спустя два дня 100-й батальон тоже послали форсировать болотистые берега. Роты «Альфа» и «Чарли» дошли к немецким позициям, но были вынуждены залечь.

Роте «Браво» приказали помочь, прорвавшись по простреливаемому пространству. Дымовую завесу снесло, но они упрямо шли вперёд.

Из 187 бойцов до цели дошли четырнадцать.

При втором штурме Монте-Кассино из одного из взводов вернулись пятеро — хотя «Пурпурные сердца» сумели пройти полдороги к монастырю.

Даже с учётом пополнений в батальоне осталось 512 бойцов. С 18 февраля их отвели в тыл, иначе батальон бы просто кончился.

Ниндзя Ким и несбывшаяся мечта

Вскоре прибыли двести «нисэй» пополнения — и всё ещё ополовиненный 100-й батальон послали под Анцио. После двух месяцев сидения в траншеях началась операция «Диадема»: прорыв немецкой обороны с выходом к Риму.

Союзное командование крайне интересовало, где находится бронетанковый резерв немцев. Взять пленного не удавалось. Сделать это смогли лейтенант-кореец Ким Ёнок и рядовой Акахоси. Они прокрались в немецкий тыл среди бела дня, как ниндзя, и взяли двоих «языков» из штаба дивизии. Нашли их по громогласному немецкому храпу.

Оборона на ключевом участке была изучена, и через неделю рухнула. Союзные войска вошли в Рим. Лейтенанту Киму вручил крест «За выдающиеся заслуги» лично командующий Пятой армией США генерал Кларк. Он же представил его к званию капитана.

100-й батальон с обычной своей отвагой участвовал в прорыве. Увы, их остановили в семи километрах от Рима. Они мечтали войти маршем в Вечный город, но были вынуждены сидеть на обочине и смотреть, как мимо них тянутся колонны. Их так и не впустили в древнюю столицу Запада.

Боль от этого оскорбления была сильнее, чем от тысячных потерь батальона.

После Анцио 100-й батальон включили в состав прибывшей из США в Италию 442-й полковой тактической группы. Ещё почти четыре тысячи японцев высадились в Европе и включились в борьбу с нацистами. С тем же самоубийственным энтузиазмом.

Впереди были новые отчаянные штыковые атаки в холмах Тосканы и десанты японцев-противотанкистов с джипами и пушками в немецкий тыл на Лазурном берегу. Высадка полка в Марселе и прорыв с боями через Вогёзы, где японцы под американским знаменем с удивлением взяли в плен индийцев и сомалийцев под нацистским флагом.

Об этих и других дальнейших приключениях американских японцев на полях Второй мировой — в следующей статье.

Источник

Каждый офицер вермахта на Восточном фронте должен был знать — никаких концертов на передовой. А иначе на звуки музыки придут русские разведчики и «поаплодируют» музыкантам гранатами и автоматными очередями. Именно так нашёл свою смерть гауптман Краум — большой любитель балалаек и гармошек.

Тишина на Курской дуге

Эта история произошла на Курской дуге — перед тем самым знаменитым сражением, ставшим переломным моментом в Великой Отечественной. Её героями стали разведчики из 248-й отдельной стрелковой бригады, входившей в состав 60-й армии генерала Черняховского.

Эта армия была частью Центрального фронта Рокоссовского, державшего оборону на северном и центральном фасах Курской дуги. Но тогда, в июне 1943-го, на ней было ещё пока тихо.

Обе противоборствующие стороны крепили на передовой свою оборону: зарывались в землю, обрастали траншеями, огневыми точками и проволокой — и конечно, вели разведку.

Немецкие и советские разведгруппы периодически ходили друг к другу в «гости» за языками. И вермахт, и Красная армия хотели быть в курсе дислокации частей и других нюансов обороны друг у друга.

Порой во время разведпоисков происходили необычные случаи.

Курсанты-разведчики

248-я бригада родилась во Владивостоке — её сформировали из курсантов местных военных училищ. Боевое крещение состоялось в августе 1942 года, во время боёв за Воронеж.

Курсантам пришлось многое испытать — фронт учил быстро. За год сражений те, кто выжили, стали опытными бойцами. И лучшие из них, конечно, служили в бригадной разведке. Поэтому, когда советскому командованию потребовался «язык» для выяснения состава немецких частей у деревень Тураево и Огарково, этим вопросом занялась разведрота 248-й бригады.

Её командир, старший лейтенант Потапенко, поручил эту задачу старшему сержанту Анохину. Этот молодой разведчик был опытен и уже имел две награды за взятых языков.

Где будем брать?

Анохин выбрал двадцать бойцов и начал подготовку к заданию. Сначала местом для охоты за пленным решили сделать ближайший немецкий окоп. Но вскоре стало ясно — днём фрицы там не появляются.

Тогда разведчики пошли на риск. В ночь с девятого на десятое июня группа Анохина проникла на немецкие позиции, чтобы выяснить, где брать языка. Почти сутки разведгруппа наблюдала за противником, изучая обстановку.

Вернувшись обратно, Анохин доложил командиру, что лучше места, чем окраина Огарково, нет. Расслабившиеся немцы шлялись там в одиночку. Шансы на засаду были хорошими.

Оценив перспективу, Потапенко одобрил этот план действий.

Балалаечники вермахта

Двенадцатого июня, с наступлением темноты, разведчики снова поползли к вражескому переднему краю. Удачно преодолев минные поля и проволоку, они проникли в тыл вражеской обороны.

Анохин не зря совершил заранее пробную вылазку. Его бойцы уверенно и тихо двигались по намеченному маршруту. Вот впереди показалось Огарково. К его окраине выдвинулась группа захвата: шесть человек во главе с сержантом Чернышёвым.

Там перед глазами красноармейцев предстала необычная картина.

У одного из домов собралась толпа немцев, устроивших гулянку с гармошками и балалайками. Арийцы веселились и пели песни, не зная, что в двадцати метрах от них затаились слушатели в маскхалатах.

«Аплодисменты» за концерт

Лежавшим в засаде бойцам Чернышёва пришлось прослушать весь репертуар. Но они терпеливо ждали, наблюдая за фронтовым «балом», устроенным вражескими солдатами и офицерами. Последних, кстати, там собралось значительное количество.

Наконец от толпы немцев отделились два офицера. Ничего не подозревая, они пошли прямо в направлении группы захвата. Чернышёв решил взять обоих.

Когда офицеры приблизились, сержант дал перед ними очередь из автомата, чтобы ошеломить врага. Но фрицы оказались опытными вояками. Сразу же после очереди в разведчиков полетела граната.

Взрывом ранило двух красноармейцев.

Разведчики ответили двумя противотанковыми гранатами — в результате от немцев мало что осталось. Но Чернышёв успел подобрать документы одного из них.

После выстрелов и взрывов веселье у фрицов сменилось паникой. Пользуясь начавшейся суматохой, группа захвата начала расстреливать гуляк в упор, забрасывая их гранатами.

Конец гауптмана

Закончив «аплодировать», Чернышёв начал отход, забрав с собой двух раненых бойцов и аусвайс убитого офицера. Вернувшись в часть, он доложил о немецком «бале» и передал документ в штаб бригады.

Оказалось, что взрывом гранаты был убит гауптман Краум — ротный командир 769-го пехотного полка из 377-й дивизии вермахта. Концерт на передовой оказался для него смертоносным.

Хотя разведчикам не удалось взять языка, они испортили немцам вечеринку, перестреляв музыкантов. Больше противник на позициях 248-й бригады музыкальных вечеров не устраивал.

А бригадная разведка продолжила портить кровь врагу — и вскоре совершила нападение на немецкую штабную машину, захватив ценные документы, включая приказы командира 13-го корпуса генерала Зиберта. Впрочем, об этом расскажем в другой раз — не пропустите!

Источник

На протяжении ста лет лучшие военные умы Европы спорили о кавалерийской пике. Она то превозносилась как самое лучшее оружие, то считалась совершенно бесполезной. WARHEAD разобрался в истории этого спора.

К началу XIX века пика, когда-то считавшаяся главным оружием конницы, практически совершенно вышла из обихода. Во время «шока» — стремительного рывка на противника большой, сминающей всё на своём пути массой, — значение придавалось лишь клинковому оружию и пистолетам. Начало этому положил великий военный реформатор Мориц Оранский, заставивший голландскую кавалерию отказаться от средневековой пики.

Настоящим ужасом для пехоты была атака тяжёлой конницы в прочных доспехах, с тяжелыми палашами и пистолетами. Лишь самые храбрые, обученные и уверенные в своей силе солдаты могли устоять и не обратиться в бегство.

В то же самое время восточная военная традиция сохранила пику, которую очень любили все тюркские народы — прежде всего османы, с лёгкой конницей которых постоянно сталкивались в боях поляки, венгры и русские. В Восточной Европе обнаружили, что благодаря пике лёгкая иррегулярная конница обладает неплохим таранным ударом. Пример оказался заразительным — пиками обзавелись вооружённые «на татарский манер» польские уланы — тем более что для поляков привычка к пике была традиционной ещё со времён латной гусарии XVII века.

Всё же в Европе не так скептически относились к пикам. Монтекукколи или Мориц Саксонский были как раз «фанатами» пик в кавалерии. Хотя в целом это было, конечно, не особо массовое оружие.

Ренессанс пики

Когда начались Наполеоновские войны, пики находились на вооружении только у австрийцев, в армии которых имелись уланские полки, и у поляков на французской службе. Сначала уланы считались этакой местной экзотикой — национальным родом войск, отличавшимся красивой униформой. Но кампания в Испании заставила кавалеристов пересмотреть отношение к пике. В боях под Туделой и Сомосьеррой в 1808 году всадники с пиками с большим успехом атаковали артиллерийские позиции, прикрываемые пехотой.

Так что и Наполеон, и его противники начали стремительно наращивать число конных полков, вооружённых пиками. Однако боевое применение привело к появлению немалого числа авторитетных противников пик. Проблема этого грозного оружия заключалась в том, что пика требовала очень высокого уровня выучки кавалериста. Всадник, не прошедший долгого обучения, получив в руки пику, становился желанной добычей для любого противника, потому что не мог ни нанести смертельный удар, ни защититься от врага.

В то же время любой кавалерист, вооружённый саблей или палашом, имел возможность с высокой долей вероятности уклониться от удара пикой или отбить её клинком, а затем, сблизившись с пиконосцем, навязать ему бой на малой дистанции, где немедленно получал серьёзное преимущество. Маршал Мармон с изрядным скепсисом сообщал: «При прочих равных условиях гусар или конный егерь побьют улана — они успеют парировать его укол и нанести ответный удар раньше, чем он сумеет защититься».

Но это преимущество проявлялось лишь в боях малых отрядов. Большие массы конницы, развёрнутые в ровные шеренги с выставленными вперёд длинными пиками, неизменно несли ужас в ряды врагов. Споря с Мармоном, знаменитый кавалерийский командир шевалье де Брак писал: «Пика — это холодное оружие, производящее самое сильное нравственное впечатление».

«Шок» уходит в прошлое

Увлечение пиками дошло до того, что в конце 1831 года их получили даже первые шеренги эскадронов кирасирских полков. Имеются сведения, что гвардейцы получили пики чуть раньше и даже успели испробовать их в боях с восставшими поляками в кампанию 1831 года.

Русская тяжёлая кавалерия вооружалась довольно массивными пиками, кирасиры ещё не успели привыкнуть к новому оружию и научиться эффективно использовать его, поэтому проигрывали привычным к пике польским уланам.

В 1854 году под Балаклавой русские позиции атаковала британская кавалерия, в том числе 17-й уланский полк, вооружённый пиками. Двигаясь под плотным ружейным и артиллерийским огнём, всадники понесли большие потери и были легко рассеяны фланговым ударом русских. Уже тогда стало ясно, что по мере нарастания силы залпа значение шоковой атаки начинает уменьшаться.

В 1865 году закончилась Гражданская война в США. Она привлекла всеобщее внимание тем, что фактически стала первой «большой войной», в которой начали применять новые тактические приёмы и новейшие виды вооружений. Среди прочего теоретики военного дела отмечали принципиально новый подход к кавалерии. Теперь конница использовалась не для мощных ударов по врагу во время генерального сражения, а для рейдов по тылам, мобильных пикетов и разведывательной службы. У такой кавалерии в пике не просто не было нужды — она была вредна, так как отягощала солдата и мешала ему заниматься гораздо более полезными вещами — например метко стрелять.

В США пренебрежение холодным оружием дошло до того, что драгуны порой атаковали, даже не вынимая сабель из ножен, с одними револьверами. Впрочем, по мнению европейских военных, это было следствием того, что американцы никогда не имели хорошей кавалерии.

Отказ от пики и её недолгое возвращение

Взгляды той поры подробно рассмотрены в работе офицера Генерального штаба М. Терентьева «Кавалерийские вопросы», написанной в 1865 году. Автор отмечал, что пика хороша лишь для первого удара и при преследовании, делая вывод, что сабля и карабин окончательно победили пику, которую стоит как можно скорее вывести из военного обихода. Так и случилось, когда в ходе драгунской реформы русской кавалерии при Александре III пики остались лишь у казаков, которые учились пользоваться ими с детства и настойчиво просили сохранить традиционное оружие.

На рубеже XX века среди европейских военных от Франции до России вошло в моду особенное внимание к моральному фактору на войне, что неизбежно повлекло обращение к пике — оружию, способному сломить боевой дух противника. Русской кавалерии ставили в пример пруссаков и австрийцев, которые сохраняли пику и по-прежнему делали ставку на выучку всадников и мощный таранный удар. Так что в 1910 году пики вернулись на вооружение. Новая вспышка увлечения пикой была столь серьёзна, что служивший в те годы в гвардейском кирасирском полку В. Трубецкой писал: «На „действия пикой“ в полку напирали не менее, чем на рубку».

Первая мировая война подтвердила правоту сторонников «теории кавалерийских рейдов» и доказала, что лихим атакам в эпоху господства артиллерии и пулемётов уже нет места. Хотя польские и венгерские кавалеристы сохранили традиционное древковое оружие вплоть до Второй мировой войны, время пики неизбежно подошло к концу, завершив многолетний спор.

Источник

В 1119 году между англичанами и французами произошло курьёзное сражение. Курьёзно оно было тем, что при полном и абсолютном разгроме французского войска потери обеих сторон составили всего три человека. Что же за секрет применил английский король?

Нормандия. Путь домой

Всё началось с того, что французы с англичанами поссорились. Предметом дискуссии стала Нормандия. Эта цветущая провинция, первым герцогом которой в своё время стал викинг-захватчик Роллон, принадлежала Англии. Ну, по крайней мере на момент текущих событий. А до этого — Франции (и короновал викинга Роллона как раз французский король). Но английский король Вильгельм Завоеватель, основавший династию, приплыл в Англию как раз из Нормандии, так что на Нормандию у англичан тоже вроде бы как было некоторое право. В общем, Франция и Англия ссорились, а Нормандия печалилась. Нормандии хотелось домой. И она поплыла.

Просто заявить английскому королю «на острове у себя распоряжайся, пивохлёб!» нормандские бароны не могли, но, надо отдать им должное, постарались.

Референдума, правда, не проводили. Просто собрались и подняли восстание, декларируя в качестве цели независимость. Герцогом своим они провозгласили Вильгельма Клитона — до этого титул герцога Нормандского носил король Англии Генрих I.

Генриху, естественно, стремление нормандцев к независимости не слишком понравилось. А вот французский король Людовик Толстый, напротив, Нормандию поддержал, выступил с речью про самоопределение и явился лично с армией помогать нормандцам самоопределяться. Увы, время провозгласить «Нормандия возвращается домой» ещё не пришло. Французам не везло в битвах с англичанами уже пару десятилетий, и решающая битва за Нормандию не стала исключением.

«Смешались в кучу кони, люди…»

Чарльз Оман в книге «Военное искусство в Средние века» кратко и хлёстко характеризует битву при Бремюле как «огромную беспорядочную свалку коней и людей на удобной пустоши». Это довольно ёмкое описание, однако попробуем подробнее разобраться, кто на кого свалился и как именно.

Подходящей пустошью оказались окрестности замка Нуайон-сюр-Андель. Генрих привел с собой около полутысячи рыцарей — отряд средней внушительности. И заставил большинство из них спешиться. Пехота выстроилась в три линии, сам король стоял во второй по центру. Сотня конников осталась прикрывать английское войско с флангов.

Войско Людовика Толстого по численности немногим уступало английскому. Четыреста хорошо вооружённых рыцарей — и все конники. Как Генрих решил отказаться от конницы, так Людовик махнул рукой на пехоту. То есть вообще она у него была, но в тот день почему-то в битве не участвовала и, скорее всего, тащилась с обозом позади. Ну да, действительно, зачем воевать пешком, если можно красиво напрыгнуть на неприятеля на всём скаку?

Французы напрыгнули. Это был крайне неудачный напрыг, потому что английское войско не дрогнуло, успешно отстрелялось из луков и арбалетов, и французы как-то смущённо откатились назад.

Дальше французы проявляли чудеса храбрости. Особенно они проявляли эти чудеса, вываливаясь из строя героически помахать мечом и оставляя в нём брешь. Пока французское войско теряло строй, англичане с христианской кротостью стояли. Воистину с христианской, потому что никто из французов во время этих беспорядочных атак не погиб. Натурально, французское войско запуталось в себе.

Дело всё кончилось тем, что англичане слегка пропустили французов вперёд, а потом сомкнули строй. И подключилась резервная конница с флангов.

— Эхехе, — вздохнул Людовик Толстый. — Мы хотели красиво, а вы — зануды. Зануды.

Зануды-англичане методично интересовались у французских рыцарей, готовы ли те со всеми почестями препоручить себя в плен? Французы, что характерно, массово препоручались.

Всего в плен попало 198 французских рыцарей. Остальные, в том числе и король Людовик, с поля боя бежали.

Но вот что примечательно — погибли всего трое французов, англичан же и вовсе нисколько! Хронисты утверждают, что битва эта проходила по всем рыцарским и христианским канонам и была подобна едва ли не турнирам рыцарей короля Артура. Дескать, противоборствующие стороны относились друг к другу с такой любовью и уважением, что потери и оказались ничтожными и случайными.

Надо, однако, полагать, что сыграл роль ещё один фактор.

Английским лучникам было явно выгоднее стрелять по лошадям, чем по всадникам, если они хотели смешать строй и рассеять атаку французского войска.

Поэтому столь бескровную и христианскую битву никоим образом не одобрил бы «Гринпис». Но «Гринпис» ещё не был создан, и битва при Бремюле вошла в летописи как пример христианского милосердия.

Источник

Международный аэропорт Чикаго носит имя человека, чей отец был адвокатом Аль Капоне — босса чикагской мафии времён сухого закона. Как так получилось — читайте в нашем материале.

Имя Эдварда О’Хэйра было «широко известно в узких кругах». Он был адвокатом и работал на знаменитого гангстера Аль Капоне. Именно благодаря его помощи налоговому ведомству США удалось в 1932 году упрятать босса чикагской мафии за решётку. Возможно, эта услуга правительству и позволила его сыну — тоже Эдварду — поступить в элитное Военно-морское училище в Аннаполисе, где даже для допуска к экзаменам требуется рекомендация члена Конгресса.

Однако мафия его не забыла, и в 1939 году Лёгкий Эдди был расстрелян в своём автомобиле. К тому моменту его сын уже окончил училище, получил лейтенанта и только что поступил в лётную школу. Любовью к авиации, как ни странно, его заразил отец, в молодости поработавший в том числе и пилотом.

Начало войны Эдвард О’Хэйр-младший встретил старшим лейтенантом и командиром дивизиона 3-й истребительной эскадрильи авианосца «Саратога». Уже 11 января 1942 года их корабль словил торпеду и ушёл в ремонт. Но на берегу истребители пробыли недолго — их пересадили на «Лексингтон», который 30 января вышел в очередной рейд в стиле «ударил и убежал». Их целью был недавно захваченный японцами порт Рабаул на острове Новая Британия.

Сорванный рейд

Раздраконенные предыдущими рейдами японцы серьёзно усилили воздушное патрулирование. Для этого в Рабаул был переброшен дивизион больших летающих лодок H6K «Мэйвис». Утром 20 февраля одна из них и обнаружила американцев ещё в 850 км от порта. Самолёт сообщил о контакте и грамотно спрятался в облаках.

Но от радара это помогло слабо.

С «Лексингтона» подняли три пары истребителей, и первое звено отправилось прочёсывать облака в районе обнаружения. Вскоре «японца» обнаружили и сбили. Тем временем нарисовалась ещё одна «Мэйвис», которую постигла та же участь, — с ней расправилось дежурное звено. Третьему же, под командованием Эдварда О’Хэйра, пострелять так и не удалось.

Внезапность была утеряна, и командир американского соединения решил отказаться от рейда, но до темноты идти прежним курсом — чтобы противник обеспокоился ситуацией на юго-востоке и отвёл туда хоть какие-то силы из Голландской Ост-Индии, где у союзников всё было очень плохо. В этом и заключалась «сверхзадача» всей операции.

С шашкой на танк

А у японцев были свои проблемы. В Рабауле у них имелось 18 ударных самолётов G4M1 «Бетти». Тех самых, что не так давно на примере британских «Рипалс» и «Принс оф Уэльс» доказали, что авиация умеет топить даже линкоры. Но поскольку их планировали использовать для поддержки высадки на Новую Гвинею, то торпед к ним не было.

С истребителями тоже было не слава богу. Несмотря на феноменальную боевую дальность «Зеро», 1700 км в оба конца они могли одолеть только с подвесными баками. Которых в Рабауле тоже внезапно не оказалось. Так что в атаку на авианосное соединение японцы отправили лишь бомбардировщики с парой 250-килограммовых фугасок на каждого.

И без истребительного прикрытия.

Из-за погодных условий два тютая (дивизиона) «Бетти» разделились и искали противника самостоятельно. Первыми на цель вышли девять бомбардировщиков 2-го тютая. Их обнаружили радары, и в помощь дежурным звеньям истребителей с «Лексингтона» лихорадочно подняли всё, что стояло на палубе. Вскоре в воздухе находились все 16 боеспособных «уайлдкэтов».

Пока подкрепление набирало высоту, четыре «Бетти» всё же успели прорваться к авианосцу, но не смогли точно сбросить бомбы. Их командир попытался протаранить «Лексингтон», но зенитные автоматы буквально порвали его самолёт. Вскоре со всеми девятью было покончено, а звену О’Хэйра опять не дали пострелять, продержав его в резерве.

В это время на сцене появились восемь «Бетти» 1-го тютая. Трудно было выбрать более подходящий момент: радар их заметил, но из-за бардака в воздухе эта «засечка» не была идентифицирована как вражеская: половина истребителей выработала горючее и шла на посадку, другая на малой высоте гонялась за остатками 2-го тютая.

Бомби — не хочу!

Единственными, кто стоял между «Лексингтоном» и приближающимися бомбардировщиками, было оставленное в резерве звено старшего лейтенанта Эдварда О’Хэйра. Ему наконец-то представилась возможность тоже немножко повоевать. Получив целеуказание, два «уайлдкэта» рванули на перехват.

Звёздный час Эдварда О’Хэйра

В качестве первой жертвы О’Хэйр выбрал правое звено из трёх самолётов. Атакуя сверху-справа, он расстрелял один из двигателей сначала правого, а затем и левого ведомого. Обе машины загорелись и вывалились из строя. Старший лейтенант проскочил под японцами и начал набирать высоту для нового захода.

Оглядевшись, О’Хэйр не обнаружил уже своего ведомого — у того заклинили пулемёты. Так что Эдвард остался единственным защитником авианосца. Вторую атаку он провёл уже не поперёк строя, а по диагонали, слева-сзади. За этот проход он расстрелял по двигателю ещё у двух бомбардировщиков.

Набрав высоту, «Уайлдкэт» О’Хэйра пошёл на третий заход спереди-слева. Его следующей целью стала машина командира тютая. Очередная прицельная очередь по двигателю снесла его с креплений, и уже пятая «Бетти» вывалилась из строя. Эдвард перенёс огонь на двигатель правого ведомого командирского звена, но, выдав короткую очередь, его пулемёты замолчали.

Пилот расстрелял весь боекомплект.

В изложении всё это выглядит расстрелом в тире, но не нужно забывать, что «Мицубиси» G4M вовсе не были беззащитными «уточками». На атакованных О’Хэйром бомбардировщиках в сумме имелось 32 ствола 7,7-мм пулемётов и восемь 20-мм автоматических пушек. Но благодаря грамотному выбору ракурсов атак «Уайлдкэт» отделался лишь двумя пулевыми попаданиями. Осколочных пробоин от «дружественного» зенитного огня оказалось гораздо больше.

Самое грозное из оборонительного вооружения «Мицубиси» G4M — 20-мм автоматическая пушка обр. 99 в хвостовой установке. Жертвами этих пушек в данном бою стали два «уайлдкэта», решившие атаковать японцев сзади

Последняя атака происходила практически над «Лексингтоном», и уцелевшие бомбардировщики успели сбросить бомбы — они легли всего в 30 метрах за кормой корабля. Потерявшей левый двигатель командирской машине удалось выровняться, и её пилот тоже решил протаранить авианосец. Но и на этой «Бетти» сошлись трассы зенитных автоматов и пулемётов — самолёт потерял управление и проскочил мимо авианосца.

Тем временем подтянувшиеся к месту боя истребители — и даже пикировщики «Донтлесс» — занялись охотой на уцелевших и добиванием повреждённых японских машин. В результате из 17 вылетевших «Бетти» до аэродрома смогли дотянуть лишь две, да и те годились только на запчасти. То есть эта авантюра обошлась японцам этак в половину бомбардировочного авиаполка, если считать по нашим меркам, плюс три тяжёлых летающих лодки.

Весёлая посадка

После двух бомбёжек и двух попыток тарана зенитчики «Лексингтона» пребывали в состоянии trigger-happy. Иными словами, готовы были стрелять во всё, что шевелится. В результате у одного из них нервы не выдержали, и заходящий на посадку «Уайлдкэт» О’Хэйра встретила длинная очередь 12,7-мм «Браунинга».

Выбравшись из кокпита, пилот медленно дошёл до кормы, уставился на молодого морпеха-пулемётчика, а затем изрёк: «Сынок, если ты ещё раз начнёшь по мне палить, когда я уже выпустил шасси, — я буду вынужден доложить об этом твоему командиру».

Позднее коллеги поинтересовались — он хоть сам понял, что сказал? О’Хэйр задумался.

«Ну, я, конечно, не имел в виду, что по мне можно стрелять, если шасси ещё не выпущено. Но это ведь могло заставить меня уйти на второй заход, а я не люблю уходить на грёбаный второй заход!»

Наблюдавшие за боем с «Лексингтона» поначалу записали на счёт Эдварда О’Хэйра шесть сбитых. Однако сам пилот был сильно не уверен в последнем, поэтому количество сократили до пяти. Тем не менее за какие-то четыре минуты в первом в своей жизни бою он не только спас свой корабль, но и получил право именоваться асом. Первым в истории авиации американского флота.

Несмотря на отказ от удара по Рабаулу, результаты рейда были признаны удовлетворительными и на лётчиков «Лексингтона» — впрочем, как и на участников других рейдов — пролился дождь наград. Но Эдвард О’Хэйр был единственным, кто получил высшую награду страны — Медаль Почёта. А заодно и повышен на два звания сразу.

Двадцатидевятилетний командир авиагруппы авианосца «Энтерпрайз» капитан 3-го ранга Эдвард О’Хэйр погиб 26 ноября 1943 года в ходе ночного боя со всё теми же G4M «Бетти», во время прикрытия высадки на атоллы Тарава и Макин.

Источник