Отношение поляков к советскому походу однозначно — они лишились земель и городов, подверглись депортациям и понесли огромные жертвы. Российские патриоты убеждены, что «всё правильно сделали». В других странах отношение к кампании спорное и сложное. Хотя когда-то их жители встречали советские танки цветами. Почему так?
Polska strong, но недостаточно
Польское командование понимало военное превосходство рейха. Оперативный план «Запад» с самого начала создавался поляками как оборонительный. Войско польское должно было выматывать вермахт боями на речных рубежах, организованно отходя на восток и покупая кровью время для удара союзников.
Последним бастионом, «Хельмовой Падью» польской армии, должен был стать Румынский плацдарм у границы к югу от Львова. Туда из порта Констанцы через Яссы и Черновцы должен был хлынуть поток военных грузов от союзников.
Если бы не блицкриг — план «Запад» мог сработать. Всё ещё слабый вермахт, вложивший всё в удар по Польше, оказался бы скован на востоке — что дало бы союзникам время для подготовки наступления. После чего перспективы рейха вырисовывались печальными.
Блицкриг оказался истинным вундерваффе. Он обрёк польское командование на страшный цейтнот. «Запланированные поражения» произошли не за недели, а за дни и часы.
Ещё сражалось Вестерплатте, впереди была оборона Визны — но танки вермахта мчались к Варшаве. Уже в первую неделю войны правительство и военное командование выехали из столицы. Эвакуация сопровождалась фантастическим бардаком. Главком потерял связь с войсками: оборудование и коды по пути частью сломали, частью потеряли.
12 сентября настала очередь Львова, 14 сентября — Брестской крепости. Вермахт выходил на «линию Керзона» — восточную границу польского этнического большинства, примерно совпадавшую с линией новой советско-германской границы.
Пара слов от «адвоката дьявола»
Сталин и его окружение, что логично и оправданно для коммунистов, видели в войне «схватку между группами бедных и богатых капиталистических стран за передел мира». Они собирались повторить опыт США в Первой мировой, как можно дольше оставаясь над чужой дракой. Неудача в переговорах с Лондоном, Парижем и Варшавой на фоне подозрений об истинных планах «партнёров» и боёв с японцами в Монголии подтолкнули Кремль ввести войска в Польшу. Тогда это виделось разумным и оправданным шагом.
Стоит помнить две вещи. Во-первых, к концу лета 1939 года нацисты не успели запятнать себя наиболее гнусными из своих преступлений. Они выглядели не сильно хуже колониальных империй, США с расовыми законами или польской республики с её милитаризмом, национализмом и попытками принудительной полонизации. Да и не сталинскому СССР после Большого террора было попрекать кого-то негуманностью. Наиболее страшные вещи нацистам ещё только предстояло совершить.
Во-вторых, оснований для взаимных симпатий у Польши и СССР не было. Стороны открыто считали друг друга вероятными противниками. В СССР помнили рывок белого орла к Киеву и катастрофу 1920 года. В Польше не забыли и более чем век разделов и угнетения, и Тухачевского под Варшавой.
Гуманизмом не отличались оба государства. Вторая республика не знала миллионов заключённых в лагерях и расстрелов сотен тысяч — но в «кресах всходных» вела себя хуже, чем некоторые в колониях. Восточные воеводства с украинским и белорусским большинством были охвачены массовой безграмотностью и нищетой. Непольские языки, культуры и конфессии целенаправленно и унизительно подавлялись.
Неудивительно, что и украинские и белорусские крестьяне, и евреи из местечек и городов массово приветствовали советские колонны. Для поляков вторжение было национальной трагедией и катастрофой — но для прочих народов, жертв шовинизма Второй республики, оно несло освобождение и надежду. А также спасение от режима нацистов, что было особенно важно для многочисленного еврейского населения.
В других условиях западный поход РККА остался бы в истории гуманитарной интервенцией — наподобие входа американцев в Исландию после оккупации Дании. Вопрос был в том, что на запад шли не только РККА и идеи коммунизма, но и специфические практики сталинского СССР.
Как СССР готовился к походу
3 сентября 1939 года в западных военных округах отменили увольнения. Вечером 6 сентября были объявлены «большие учебные сборы по литере А». В действие пришёл огромный маховик мобилизации, скрытой и не очень: расконсервировались военные склады с мобзапасами, переводились на военные рельсы железнодорожные перевозки, мобилизовывались более полумиллиона лошадей, ста тысяч автомашин и почти двадцать тысяч тракторов.
8 сентября немецкий посол фон Шуленбург сообщил в НКИД СССР, что вермахт вступил в Варшаву. Это подтвердили данные советской разведки. На следующий день наркомат обороны подготовил приказы в округа о готовности к наступлению к вечеру 11 сентября. К 13 сентября войска должны были не только прорвать польскую оборону, но и подойти к линии крупнейших городов «кресов всходных». Молотов передал в Берлин, что СССР начнёт военные действия в течение нескольких дней.
В тот же день, 9 сентября, выяснилось, что сообщения о взятии Варшавы преждевременны. Польская армия вцепилась в столицу насмерть, а горожане дрались чуть ли не голыми руками. Более того, французы вроде бы начали наступление на линию Зигфрида.
Мобилизация РККА запаздывала. Маховик пришёл в движение, но оказался неважно подогнан и смазан. Внезапно выяснилось страшное. Во-первых, техника поступала из народного хозяйства в куда меньшем количестве, чем предполагалось планами мобилизации. Во-вторых, оная техника была уже изношена вусмерть. Отчёты танковых частей пестрят слёзными жалобами: «значительная часть приписных машин требовала ремонта» (примерно так половина), а запчастей не привезли. Список, чего именно не привезли, а надо бы — прилагался. А немало грузовиков и тракторов… просто бросили ещё в местах мобилизации или на путях следования в исходное положение для похода. Их даже чинить не было смысла.
Со спецтехникой (автоцистерны, трактора, мастерские…) было ещё хуже. Надо 131 цистерну — а есть 37. Три мастерские вместо 25. Тракторов — целых семь вместо двадцати, причём пять отстало в пути. Нередко трактора после небольшого марша просто не могли сдвинуться с места.
И это ещё что! Для армейской группы войск под командованием Тюленева выслали стрелковую дивизию. Штаб Киевского округа сказал группе — она у вас. Группа недоумённо ответила, что дивизия «в состав группы не прибыла и неизвестно где находилась».
Сроки безбожно срывались. Что неудивительно — учитывая размах и сроки мероприятия, рост численности войск, да ещё и на фоне предшествовавшей зачистки командного состава. Удивительно лишь то, что задержались всего на несколько дней.
Вечером Молотов заявил Шуленбургу, что РККА «застигнута врасплох успехами вермахта» и не может выступить немедленно. К тому же, «сообщения германских информационных агентств» создают впечатление о возможности германо-польского перемирия, что сделало бы советское выступление политически сомнительным. Пока немцы разбирались, кто сказочно накосячил в ведомстве Геббельса, прошло два дня.
11 сентября войска начали сосредотачиваться на польской границе «под видом учений». Белорусский и Киевский особые военные округа сформировали управления Белорусского и Украинского фронтов. Задачи армиям вторжения ставились самые что ни на есть боевые: «прорвать линию фронта», «нанести мощный и молниеносный удар», «разгромить врага и решительно наступать». Следовало не ввязываться во фронтальные бои, а оставлять заслоны, обходить фланги и уходить в тыл противника, выполняя поставленные задачи.
Девять оперативно-чекистских групп при поддержке батальонов войск НКВД должны были занять ключевые точки во взятых городах, включая банки и «хранилища ценностей», организовать управление, «пресечь контрреволюционную деятельность».
К середине сентября РККА была готова к броску. К тому времени французское наступление оказалось «пшиком», а польская армия разваливалась: главком Рыдз-Смиглы покинул Брест и окончательно потерял управление войсками. Прорывавшиеся к оставшимся войскам приказы предписывали всем идти на юг к Румынскому предмостью, но рвущиеся на восток немецкие танки и господствовавшие в небе самолёты люфтваффе оставляли на это мало шансов.
14 сентября Москва приняла окончательное решение действовать, о чём уведомила Берлин. «Правда» разразилась статьёй Жданова о том, как Польша угнетает национальные меньшинства — что было чистой правдой — и что именно из-за этого её оборона и рухнула — что было явной натяжкой. Начавшуюся войну назвали «второй империалистической».
Утром 16 сентября Военный совет Белорусского фронта издал боевой приказ № 005:
Белорусский, украинский и польский народы истекают кровью в войне, затеянной правящей помещичье-капиталистической кликой Польши с Германией. Рабочие и крестьяне Белоруссии, Украины и Польши восстали на борьбу со своими вековечными врагами помещиками и капиталистами.
Восстания начнутся только в ходе движения советских войск, но такие мелочи никого не смутили. Шестисоттысячная армада с почти пятью тысячами танков под прикрытием трёх тысяч самолётов хлынула через границу.
Начало освободительного похода
В два часа ночи вызванному в Кремль послу фон Шуленбергу Сталин лично сообщил о выступлении советских войск в шесть часов утра. Спустя час в НКИД прибыл поднятый ночным звонком посол Польши Гжибовский. Он отказался принимать ноту Молотова о «прекращении существовании польского государства», но это уже ничего не меняло.
Несмотря на грозную и воинственную риторику боевых приказов, призывавших «решительно громить панов в десять раз сильнее, чем в двадцатом году», советские войска двигались в походных колоннах и демонстративно не проявляли агрессии к польским коллегам. Напротив, польских солдат встречали вежливые приветствия, улыбки и угощения папиросами, вызывая недоумение и сбивая с толку.
Сообщениями о вторжении с востока, проникшими через коммуникационный хаос, спустя несколько часов завалили польскую ставку. Поначалу Рыдз-Смиглы собирался приказать войскам сражаться. Однако выяснилось, что все оставшиеся дивизии развёрнуты на запад. Советскую границу и восточные укрепрайоны прикрывают только около 12 тысяч пограничников Корпуса охраны пограничья, которых большей частью просто смяли в первые минуты и часы.
Лишь батальоны Сарненского полка Корпуса охраны пограничья, часть сил которого прославились обороной на Визне, сражались три дня в укрепрайоне Сарны — после чего организованно отступили и воевали с РККА до конца сентября.
Остальным Советы не навязывали боёв, если польские солдаты не стреляли первыми. Зачастую хватало и «доброго слова»: «Полковник Катуков выходит из танка, вынимает наган и приказывает полякам сдаться и складывать в одно место оружие».
Советские колонны местные крестьяне, кроме польских колонистов-осадников, встречали цветами и народными гуляниями. Местами — и польскими погромами. В польскоязычных городах вспыхнули уже еврейские погромы — евреи, жившие в условиях дискриминации, не слишком скрывали ожидания советских войск как освободителей.
Поздним вечером 17 сентября Рыдз-Смиглы приказал войскам общий отход уже не на предмостье, а за границу Румынии или Венгрии. Вступать в бой с РККА не следовало, кроме случаев попыток разоружения. Держаться должны были лишь части, прикрывающие южное приграничье. После чего главком вместе со ставкой пересёк румынскую границу. Ранее туда же отправилось правительство во главе с президентом Мосьцицким.
Не встречая после преодоления границы осмысленного сопротивления, к вечеру 17 сентября из советских дивизий выделили мотомеханизированные группы для действий в авангарде. Тылы отстали, а выйти на заданные рубежи надо было как можно скорее. В соблюдении немцами договорённостей о разграничении уверенности не было.
На следующий день войска РККА приблизились к большим городам. Польский гарнизон Вильно частью отступил в Литву, частью попытался дать бой. К нему присоединились гимназисты. Они пытались жечь советские танки и броневики, выведя из строя девять единиц. Сопротивление удалось преодолеть только к вечеру 19 сентября, остатки защитников города сдались или отступили за литовскую границу.
Днём 20 сентября началось сражение за Гродно, самое тяжёлое за кампанию. Командир гарнизона с частью войск предпочли уйти, но командование принял генерал Пшездецкий. Его солдаты и ополченцы отражали атаки до утра 22 числа, после чего отошли на Сувалки. Здесь потери РККА исчислялись десятками человек и единиц техники. Комкор и будущий маршал Ерёменко лично вёл бой, меняя броневики и танки по мере их выхода из строя под польским огнём.
В остальном, несмотря на отдельные перестрелки, польские войска десятками тысяч сдавались красноармейцам. От непримиримых одиночек и групп города зачищали красноармейцы и НКВД, часто при поддержке нацменьшинств и дезертиров.
Типичный советский отчёт по итогам похода звучал примерно так: «Корпус вёл бои. Взяты шесть городов, захвачено в плен офицеров до 1100, жандармов 81, солдат около 12000, винтовок до 10000, 150 пулемётов, 20 орудий, до 300 автомашин и 12 самолётов. Нами потеряно восемь человек убитыми и 24 ранеными».
Буржуазная культура немало удивляла бойцов: «Здесь впервые наши бойцы и командиры увидели наяву полицейского, этого пугала украинского и белорусского народа с их приборами — резиновая дубинка, кандалы».
Не обходилось без конфузов. 23-я танковая бригада нашла в Бориславе триста цистерн спирта — и потом сутки официально «приводила себя в порядок».
Почти парад
Утром 19 сентября комбриг-29 Кривошеин не без сарказма докладывал из Пружан: «в бригаде нет масла для боевых машин; карт нет, вышлите глобус».
На следующий день разведывательный броневик батальонного комиссара Боровенского встретил части Гудериана и прибыл в Брест, где получил карту с немецкой версией линии разграничения. В Пружаны в тот же день к Кривошеину приехала делегация вермахта — съела шашлык и сфотографировалась на фоне антифашистских плакатов.
Не везде соприкосновение с вермахтом проходило мирно. Особенно много случайных боёв возникло в районе окружённого немцами Львова, который должен был отойти СССР. 22 сентября 29-я легкотанковая бригада Кривошеина вошла в Брест. Не желавшему сдавать важный город Гудериану пришлось подчиниться политическим соображениям. Отдельная история получилась с попытками немцев организовать совместный парад, на котором настаивали в Берлине по политическим соображениям. Как писал накануне начала советской операции генерал фон Форман:
Наши энергичные усилия направлены на то, чтобы побудить русских к соучастию. Вовсе не потому, что мы сами не справимся, а для того, чтобы заставить Англию и Францию по причине их союзнических обязанностей объявить войну России. Вытекающие отсюда последствия нельзя даже вообразить.
Однако у Кривошеина, надо полагать, были свои инструкции. Он сослался на то, что отдыхавшие не первый день немцы будут выглядеть «с иголочки», а его только что вошедшие в Брест танки и бойцы после нескольких дней маршей — по уши в грязи. Некоторые машины и вовсе не могут двигаться, потому что снабженцы отстали с ГСМ (горюче-смазочные материалы). Посему — пусть немцы торжественно пройдут и уйдут за Буг, а советские товарищи посмотрят, после чего примут город. Так и порешили.
Пару слов от себя. Телодвижениям в Бресте (не стану дискутировать о том, правильно ли называть их парадом) в наше время придаётся гипертрофированное значение. Финтифлюшки, которыми были обставлены события 1939 года, не должны заменять разговора по существу. Парад или не парад — содержание пакта Молотова-Риббентропа от этого не меняется. Как не меняется от трактовки этих событий всё то, что было потом, от боёв в том же Бресте в 1941 и 1944 годах до прихода танков Кривошеина в Германию в обстановке, далёкой от дружественной.
Да и в условиях, когда даже польское правительство в изгнании не объявило СССР войну, единственным интересом Лондона и Парижа было не допустить полноценного альянса Москвы и Берлина, способного иметь катастрофические последствия.
Уинстон Черчилль прокомментировал западный поход РККА так:
Россия проводит холодную политику собственных интересов. Мы бы предпочли, чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники Польши, а не как захватчики. Но для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо было, чтобы русские армии стояли на этой линии. Во всяком случае, эта линия существует и, следовательно, создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не посмеет напасть.
Безвозвратные потери РККА за время похода составили всего около полутора тысяч человек, раненых — около четырёх тысяч. Значительной частью по небоевым причинам: неизбежность при движении более чем полумиллионной группировки. Польские безвозвратные потери — около четырёх тысяч. Бои, даже с учётом крупнейших столкновений, так и остались отдельными эпизодами на фоне удивительно мирного хода «кампании». Типичная танковая бригада тратила пару сотен снарядов за весь поход. То есть каждый танк в среднем пальнул по разу.
Десятки тысяч польских солдат и офицеров сумели пересечь румынскую границу вслед за командованием и правительством. Они добрались до Британии и составили основу польской армии на Западе.
Сотни тысяч оказались в советском плену. Поначалу многих, особенно из числа местных жителей, отпустили по домам. Однако затем гайки стали закручивать. Многих расстреляли в Катыни и других местах. С выжившими судьба и Политбюро обошлись более благосклонно. Десятки тысяч бывших пленных позже ушли с Андерсом через Иран к англичанам — сражаться с нацистами в Африке, Италии и Франции. Остальные остались в СССР и в армии Берлинга плечом к плечу с РККА дошли до Варшавы и Берлина.
Сам по себе поход был вполне оправдан и стратегическими, и гуманитарными соображениями. Лишь польское население, составлявшее меньшинство жителей региона, теряло власть и воспринимало происходящее как трагедию и катастрофу. Для украинцев, белорусов, евреев, а также получивших Вильнюс литовцев он был освобождением от националистической Второй Польской республики и спасением от накрывающей Европу тени настоящего кошмара.
Увы, проблемы и перегибы сталинского СССР за считанные месяцы развеяли надежды и превратили во врагов далеко не только поляков «кресов всходных». Советская власть обернулась тысячами расстрелянных, десятками тысяч отправленных в лагеря, сотнями тысяч депортированных и сосланных. А также бесчисленными проблемами и обидами — невиданным ранее дефицитом на товары первой необходимости и очередями в сотни человек, безудержной экспроприацией собственности, грубыми запретами на свободу слова. Всё это создало худшую рекламу идеям коммунизма и советской власти, которую можно было представить.
Множество местных жителей, в сентябре 1939 года встречавших советские колонны цветами и самогоном, и вручную чинивших мосты, лишь бы поскорее «красные» выгнали польские власти, к лету 1941-го были готовы идти против большевиков хоть с дьяволом. Именно такая возможность им вскоре и представилась, с самыми трагическими последствиями и сотнями тысяч невинных жертв. Последствия этого отравляют жизнь региона и отношения между народами по сей день.
А ведь всё после похода РККА на запад могло быть иначе. И к стремительным сентябрьским бэтэшкам, замершим на постаментах к востоку от линии Керзона, по сей день несли бы цветы со словами благодарности даже суровые национал‑патриоты.
К сожалению, всё сложилось по‑другому.
Источник
