kitsa

Одно время я общалась с пятидесятилетней женщиной (назовём её Натальей), превратившейся в какой-то момент своей жизни из рьяного атеиста в дико религиозного последователя православной культуры. Причин может быть много, не в этом суть. Как и в большинстве случаев, когда человек слепо кидается в какое-то учение, при этом отвергая и на эмоциональном, и на рациональном уровне возможность существования других точек зрения, Наталья с упоением и неугасающим огоньком в глазах рассказывала о библии, церкви, которую она посещала чуть ли не каждый день, и благотворном влиянии религии на умы и жизни людей. Обычно разговоры свои она вела, не умолкая, и переключить её на какую-то другую тему было сложно. Разве что с таким же энтузиазмом она могла рассказывать о своих кошках (не сорока, конечно, но четырёх или чуть больше, не помню уже).

К подобным темам я относилась с нескрываемым сарказмом, поэтому иногда позволяла себе задавать Наталье провокационные вопросы. Если готового ответа она вспомнить не могла, и требовалось подумать над ним, тем самым поставив под угрозу свою точку зрения, она немного раздражалась, отвечала что-то невпопад и тут же переходила к другому вопросу из области «религиоведения».

Наталья была весёлой, жизнерадостной и довольно дружелюбной со всеми до тех пор, пока кто-то не высказывал резко негативную критику в адрес её слов. Из-за этого она даже бросила после трёхлетнего обучения курсы английского, где мы и познакомились. С её слов, на одном из занятий, которое я тогда почему-то пропустила, вся группа нелестно высказалась о её проповедях и попросила больше не вести разговоров на подобные темы.

Очень хорошо запомнился мне один случай. Мы возвращались с учёбы домой – наши дома находятся примерно в одном районе – когда Наталья снова что-то рассказывала мне про ангелов и святых. Я вспомнила, что давно хотела задать ей один животрепещущий вопрос, ответ на который в её исполнении мне было бы очень интересно узнать.

- Скажите, Наталья, вот вы, следуя канонам библии, считаете, что люди должны страдать и претерпевать некоторые мучения на земле, чтобы потом жить вечной, счастливой жизнью в загробном мире. Об этом же твердят и священнослужители, пропагандируя аскетизм и отказ от плотских удовольствий в пользу спасения заблудшей души. Почему тогда наша православная церковь уже давно у всех ассоциируется с роскошью? Почему наши священники окружают себя золотом, дорогими машинами, шикарными домами, без которых можно было бы и обойтись? Зачем проповедовать людям то, чему ты сам не хочешь следовать, и после этого удивляться, что у нас всё больше и больше «атеистов-безбожников»?

Сначала она опешила от такого вопроса, но после пары секунд раздумий сказала:

- Нам нельзя так говорить и думать. Если это есть, значит, так захотели свыше, и обсуждать такое – великий грех. Так что давай не будем навлекать на себя праведный гнев и закончим этот разговор.

В детстве мы видим мир совершенно иначе. Все вещи, люди и события, окружающие нас, воспринимаются по-другому и имеют другую ценность, нежели в глазах взрослого человека.

В одиннадцатилетнем возрасте мне «посчастливилось» заболеть, причём, не очень легко. Почти для любого ребёнка лёгкая простуда - это своеобразная радость: конечно, ты же можешь не ходить в школу и иметь сколько угодно свободного времени. При всём этом о тебе заботятся как никогда и уделяют всё своё внимание. Достаточно эгоистично, но на то они и дети. Но такое восприятие действительности длится недолго – неделю, две. Максимум – три. А потом ты начинаешь уставать от болезни, которая выматывает тебя. Не спадающая температура, которую подарила лёгкая простуда, сменившаяся через некоторое время гриппом, который, в свою очередь, наградил тебя за терпение и устойчивость бронхитом. Так я и попала в больницу. Какое-то время лежала в одной палате, но потом меня перевели в другое «крыло». Собственно, с этого и начнётся суть истории.

В новой палате со мной соседями оказались две молодые мамочки с маленькими сыновьями и мальчик лет девяти-десяти. Насколько я помню, его звали Толя. Имён мамочек я не запомнила, но имя сына одной из них – да. Это был девятимесячный карапуз Глеб (на тот момент это было настолько экзотическое для меня имя, что оно ну никак не могло улетучиться у меня из головы). Поразило меня при первой моей встрече с ним то, что он был уж очень похож на куклу-пупса, о которой я как раз мечтала в те детские года. Наверное, ещё и поэтому этот малыш мне хорошо запомнился.

Был как раз конец февраля – начало марта. В больнице – карантин. И вот, очень домашний, изнеженный ребёнок, который в жизни не покидал родного дома дольше, чем на 12 часов, остался лежать один в больнице. Без права посещения родных. Как я тогда думала, при карантине правила посещения в детской больнице хуже, чем в самой суровой тюрьме для особо опасных преступников. Когда ко мне приходили бабушка, дедушка и родители, принося с собой кучу вкусняшек (ибо больничную еду изнеженный ребёнок есть отказывался наотрез), я садилась на подоконник, не зная тогда, что через время это действие будет неотделимым атрибутом всех уважающих себя ванилек, и исписывала горы листков из тетрадей посланиями для родных. Прикладывала их к стеклу и радовалась, когда мои понимали, что я им хочу сказать. Этаж, нужно сказать, далеко не первый, да и листки не формата ватмана, так что прочитать мои каракули было той ещё задачкой. Вот такой суровый век был без персональных мобильников и ноутбуков с интернетом и скайпом.

Тянулись бесконечные дни. Таблетки, уколы и капельницы. Я рисовала, читала, разгадывала головоломки и иногда плакала. Всё ждала момента, когда же можно будет вернуться домой. Ну и, конечно, основными моими собеседниками были соседи по палате. Прошло уже бесчисленно много дней, как мне тогда казалось, и вот, наконец, меня выписали. Внезапно для меня, хоть я и постоянно мечтала о приближении сего события. С бешеными от счастья глазами, почти такими же, как и у белки Скрэта при виде вожделенного ореха, я раскидала все свои вещи по пакетам, в мыслях уже находясь дома. Не сказав ни слова соседям, с которыми проводила последнее время нахождения в больнице, я вылетела пулей из палаты.

Меня окликнула мама Глеба, когда я уже была за дверью. Я оглянулась, в последний раз бросила взгляд на палату и на её обитателей. На мальчика Толю, который был явно расстроен тем, что это не он сегодня покидает порядком надоевшее заведение. На двух молодых мамочек.

– Ты даже не попрощаешься? До свидания! – услышала я.

Я на автомате выпалила «До свидания!» и улетела прочь оттуда, без оглядки.

***
Я иногда вспоминаю этот момент. Свои мысли в это время. Почему-то мой детский разум тогда был твёрдо уверен, что мы же ещё не раз увидимся, зачем прощаться? Как будто я сейчас выйду, как выходила обычно на первый этаж, чтобы позвонить домой с таксофона по карте, и тут же вернусь и снова всех увижу. Странно обманчивыми бывают ощущения, и как сильно они порой расходятся с логикой и здравым смыслом. Причём, последние где-то отдалённо говорили мне, что я этих людей больше не увижу никогда, вероятнее всего. Но эти мысли тут же утонули в потоке других, беспорядочно скачущих в детской голове.

У каждого человека есть выводы, сопряжённые с какими-то ситуациями. Спустя годы, анализируя то время, я поняла – в том возрасте мне ещё никогда не приходилось навсегда расставаться с людьми, с которыми я общалась достаточно долго. Я ещё не знала, что так много людей в моей жизни будут просто временными. Именно поэтому те странные ощущения, что мы скоро увидимся ещё раз, задавили всяческие другие размышления о том, что это, в принципе, маловероятно.

В нашей жизни очень много людей. Вокруг нас. Кого-то из них мы видим один раз в жизни, кого-то – достаточно долгое время. Настолько долгое, что этот кто-то просто становится частью нас, без которой мы уже плохо себя представляем. Тем более горько становится, если такой вот близкий человек оказывается всего лишь «временным». По разным причинам, часто не зависящим от нас. И вот тогда, вопреки здравому смыслу и пониманию ситуации, и начинает теплиться где-то внутри луч надежды, и вспоминается та ситуация из детства, когда мне на полном серьёзе хотелось сказать: «Зачем прощаться? Ведь мы ещё увидимся». Самообман, который помогает быть спокойнее. Только нужен ли он – решать каждому из нас самому.