berea

предыдущая часть: MAN, DEATH & ETHICS [ч. I ] Ошибка Аристотеля (2/3), где мы показали на примере, как неразделимые понятия "добра и зла" позволяют преодолевать проблемы.

Вернемся к "Никомаховой Этике", где Аристотель блуждает в поисках отдельного "блага":

«…Между тем все сообщества — это как бы члены (morioi) государственного сообщества: они промышляют что-то нужное, добывая что-нибудь из необходимого для жизни…;…ибо государственные взаимоотношения ставят себе целью не сиюминутную пользу, а пользу для всей жизни в целом…;…если для всего, что делается (ta prakta), есть некая цель, она-то и будет благом, осуществляемым в поступке (to prakton agathon)…;…счастье как цель действий — это, очевидно, нечто совершенное, [полное, конечное] и самодостаточное…»

Так, пытаясь натурализовать «благо», Аристотель подводит нас к понятию «благо государства», что может быть истолковано как «благо общества ради блага человека», как к цели любой деятельности. Но если, как мы выяснили ранее, «благо» само по себе ничего не значит, а это лишь параметр, или ориентир в процессе достижении цели, то Аристотель, делая сшивку «блага» и цели, дает в изложении этики ложную цель. Собственно, он и сам это понимает: «…своего рода расплывчатость заключена в [выражении] «блага», потому что многим от [благ] бывает вред.»

Через несколько предложений: «…тогда как цель [данного учения] не познание, а поступки.» — то есть в этом месте у Аристотеля есть понимание, что «благо» и «вред» лишь ориентиры для «деятельности» к достижению чего-то, указатели для деятельности, но не сама цель. Однако далее Аристотель вновь пытается определить «благо» как нечто «само по себе», приравнивая его к «счастью», но тут же убеждаясь, что и «счастье» очень относительно, внутренне и внешне противоречиво, поэтому в данном контексте целью быть не может.

В итоге, Аристотель снимает с себя заботу о поиске "единого блага": «Впрочем, сейчас эти [вопросы] все–таки следует оставить, потому что уточнять их более свойственно другой [части] философии, так же как [все] связанное с «идеей» в самом деле, даже если есть единое благо, которое совместно сказывается [для разных вещей], или же некое отдельное само по себе благо, ясно, что человек не мог бы ни осуществить его в поступке (prakton), ни приобрести (kteton), а мы сейчас ищем именно такое.»

Теперь обратимся к той части «Этики», в которой Аристотель все же касается искомого нами предмета, который, с одной стороны, не дает ему добиться стройности в своих этических построениях, с другой, этот предмет сам мог бы послужить прочным стержнем для любых этических поисков, если бы был принят за точку отсчета: «А самое страшное — это смерть, ибо это предел, и кажется, что за ним для умершего ничто уже ни хорошо, ни плохо.» — действительно, а ведь «смерть» — это именно то, что понял пока только «человек»: «…а искомое нами присуще только человеку…» И именно смерть, уже по словам Аристотеля, обнуляет «добро и зло». Если мы говорим о «добре и зле» как об отношении к смерти, то не здесь ли заключена вся специфичность «человека»? В его отношении к смерти.

То, как к жизни и смерти относится человек, и как к ней относится природа — принципиально различно. Природа вообще не имеет категорий «отношения»: в природе нет «добра и зла». Но эти категории есть у человека, это они дают ему уникальную специфику. Поэтому, если разобраться в причине существования этих категорий для «человека» — значит получить возможность определить само явление «человек».

Далее Аристотель погружается в циклические обсуждения «золотой середины», раз за разом повторяя одно и то же: «…имея в виду, что избыток и недостаток гибельны для совершенства, а обладание серединой благотворно…» 

Если вдуматься в то, что здесь сказано, то возможно, что главное не в том, что именно «избыток» или именно «недостаток», а все же «гибельно» или «благотворно». Можно убедиться, что когда Аристотель судит о «благе» или «зле», то мысль сводится к тому, гибнет субъект (человек, общество или государство) или продолжает жить. Этот вопрос постоянно проступает в любых рассуждениях, как будто только об этом и идет речь, подразумевая в разных формулировках одно и то же: «…для телесной силы гибельны и чрезмерные занятия гимнастикой, и недостаточные, подобно тому, как питье и еда при избытке или недостатке губят здоровье, в то время как все это в меру (ta symmetra) и создает его, и увеличивает, и сохраняет…;…Итак, избыток (hyperbole) и недостаток (eleipsis) гибельны для благоразумия и мужества, а обладание серединой (mesotes) благотворно…;…имея в виду, что избыток и недостаток гибельны для совершенства, а обладание серединой благотворно…;…если совершить этот поступок, то они будут спасены, а если не совершить — погибнут…» И так раз за разом, практически об одном и том же: «быть или не быть, вот в чем вопрос». Так не в этом ли на самом деле вопрос? Да, в этом.

Именно «смерть», а вернее «отношение к смерти», и есть источник «добра и зла».

Получается, что Аристотель, обсуждая что угодно и под какими угодно углами, раз за разом приходит к проблеме «смерти» или «гибели». Именно «смерть» в рассуждениях Аристотеля порождает неожиданные, подчас парадоксальными превращениями «счастья» и «блага» в «несчастье» и «зло» так, что Аристотель нигде не может ухватить ситуацию абсолютного «блага». Абсолютна и недвусмыслена у Аристотеля только «смерть». И она имеет интересное умение обнулять «добро и зло» как в игре по поиску предмета. Так что за предмет мы должны найти? Каков мог бы быть результат этических упражнений «человека»?

Мой ответ: «преодоление проблемы смерти».

Рассмотрим «преодоление» с разных сторон, каким может быть в жизни «преодоление смерти» у «человека»: тактически и стратегически.

Интересно сказано у Аристотеля о специфике природных реакций: «…природа, очевидно, прежде всего избегает того, что доставляет страдание, стремится же к тому, что доставляет удовольствие…» — так сказано о биологической дихотомии, которая направляет действия животных в виде неосознаваемых ими инстинктов и поведенческих программ. В отсутствие разума «боль и удовольствие» — это, что направляет действия животных. Поэтому корректно сказать, и у Аристотеля это сказано: что природа не «преодолевает проблему», а именно «избегает проблему». «Боль» негативна, а «удовольствие» позитивно. Но ни боль, ни удовольствие не ставят задачу. Поэтому, конечно, это не в коей мере не метод решения проблем. Так Аристотель нашел природный аналог морали, и это абсолютно точно. Если «человек» имеет моральную дихотомию «добро и зло», то природа имеет биологическую дихотомию «удовольствие и боль».

Специфика и эффективность «человека» состоит в том, что дихотомия морали, в отличие от дихотомии отбора, «видит» результат препятствий и проблем жизни: это смерть. Отбор «не видит» препятствий, а использует их для того, чтобы отобрать только те варианты, которые «обходят» препятствие, не соприкасаясь с ним. Можно провести параллель с эффектом «систематической ошибки выжившего», когда сохраняются только «правильные ответы». Получается, что опыта соприкосновения с рамкой в природе физически не существует: он гибнет. По этой причине у живой природы нет и не может быть «знания» о смерти, поэтому нет и отношения к ней.

Примеры разницы в подходах мы можем найти легко: перетерпеть реальную боль от лечения «человек» может именно по тому, что знает о смерти, которую приносит болезнь. Этический метод отношения к смерти позволяет человеку пренебречь негативом «боли», предпочитая категорию «добра», хоть она и не приятна физически, не вызывает «счастья» и «удовольствия», но зато ведет к преодолению смерти. Так же как человек может прямо отказаться от ряда «удовольствий», маркируя этическим методом пагубные последствия их как «зло», если они ведут к смерти: это наркотики, излишества, дисбалансы. Животное боль терпеть не будет, так как это один из рычагов инстинкта, и всеми силами избежит лечения, если у него будет возможность. И все это только по тому, что животное не знает ни о болезни в частности, ни о смерти вообще. Так же, как животное будет получать удовольствие столько, сколько это возможно — даже если это всего лишь вшитый в специфическую область мозга электрод, а не настоящее удовольствие [Olds, 1954]. Такие примеры можно привести в качестве тактического преодоления проблемы смерти.

«Но наемники становятся трусами всякий раз, когда опасность слишком велика и они уступают врагам численностью и снаряжением, ведь они первыми обращаются в бегство, тогда как гражданское [ополчение], оставаясь [в строю], гибнет, как и случилось возле храма Гермеса. Ибо для одних бегство позорно, и смерть они предпочитают такому спасению, а другие с самого начала подвергали себя опасности при условии, что перевес на их стороне, а поняв, [что этого нет], они обращаются в бегство, страшась смерти больше, чем позора.» — здесь обсуждается момент, когда отдельные люди отдают свою жизнь ради жизни своего общества. В этом случае понятно, по какой причине бегут наемники: они не связаны с защищаемым обществом, и для них собственная смерть страшнее смерти какого-то чужого общества (государства). А гражданское ополчение связано с защищаемым обществом: там хранятся их материальные и духовные ценности, их дети, родители и родственники, то есть все то, что является частью их самих, и будет существовать намного дольше их. Так, феномен Истории и Культуры можно привести в качестве попытки стратегического (но не личного) преодоления смерти.

Одним из видов культуры является Ритуал и Религия, дающая нам еще один пример попытки стратегического, личного, но воображаемого преодоления проблемы смерти в виде "веры в жизнь после смерти».

«Нет, не нужно [следовать] увещеваниям «человеку разуметь (phronein) человеческое» и «смертному — смертное»; напротив, насколько возможно, надо возвышаться до бессмертия (athanatidzein) и делать все ради жизни (pros to dzen), соответствующей наивысшему в самом себе, право, если по объему это малая часть, то по силе и ценности она все далеко превосходит.» — эта мысль Аристотеля прекрасно ложиться в контекст нашей гипотезы. Если Аристотель говорит о преодоления «смерти как проблемы» чисто гипотетически, то с развитием науки эта цель может быть вполне конкретной и однозначной для любой деятельности, составляющей вместе ту самую «общую идею»: «Не в том ли дело, что все блага из одного [источника] или служат чему-то одному?»

Мы помним, что именно «Понимание проблемы» приводит к решению проблемы. Если это так, то все перечисленные в трактате «Этика» частные «блага», и все не перечисленные, постепенно, практически и исторически, объединяясь друг с другом в процессе Развития, в итоге сводятся к решению наиболее общей задачи по преодолению наиболее общей проблемы: смерти. Это отчасти явлено нам в реальности: сегодня в развитых странах средняя продолжительность жизни минимум в два раза превышает биологические и антропологические нормы [Mayne, 2019], а это уже немало.

Вывод: всё, что делает «человек» по преодолению смерти во всем его многообразии (индивидуальность, общество и человечество) — то «благо», «добро» и «добродетель». А всё, что приводит индивидуального человека, общество и Человечество в целом к гибели или разложению — то «зло», «вред» и «порок».

Остается отметить важный момент. Если "человек" определен "пониманием смерти", мораль — это отношение к смерти, а этика — это метод преодоления смерти, значит если когда-либо "человек" преодолеет "смерть как проблему", то в этот момент он перейдет грань своего определения, и для него больше не будет "добра и зла", и сам он уже не будет "человеком".

Таким образом мы получаем предельные основания идеологии трансгуманизма.

Рассматривая «Этику» Аристотеля, мне хотелось бы обратить внимание на ключевой момент, который определил стандартный, и одновременно, ошибочный подход во всех последующих исследованиях вопроса «добра и зла».

Аристотель смотрит на «благо» как на отдельный предмет: «...как принято считать, [все] стремятся к определенному благу. Поэтому удачно определяли благо как то, к чему всё стремится.»

Это положение – ошибка, сводящая этические рассуждения от Аристотеля до Витгенштейна к неизменно противоречивым результатам. Рассуждение исключительно о «благе» подразумевает упрощение: как будто «зло» – это нечто противоположное «добру». Некое «добро со знаком “минус”». Но это не так: зло не равно «добру со знаком “минус”», как и «зло со знаком минус» не равно добру:

З ≠ – (Д) или Д ≠ – (З)

Я утверждаю, что «благо», или «добро» как «точка отсчета» в рассуждении, выбрана Аристотелем неверно. Не правильно мыслить о «благе» хоть на секунду отделяя его от «зла», придавая им обоим свойства неких самостоятельных сущностей. Мы не должны забывать, что «добро и зло», «благо и вред», «добродетель и порок» – это дихотомия. Значит, когда речь идет о такой сущности, слияние подклассов неразделимо без потери смысла сущности. А в тот момент, когда мы подменяем искомую сущность одним из её подклассов, наделяя уже его сущностным или предметным характером, то уводим сами себя от истинного предмета исследования. Если истинной сущности у нас нет, то разговаривать мы можем о чем угодно, но не о ней. И вот философы вслед за Аристотелем упорно повторяют эту ошибку, хотя дихотомия моральных категорий известна всем.

Рис. 1. Графическая дихотомия: фокус в том, что здесь нарисован только черный подкласс, а белый, совершенно не будучи нарисованным, проявляется сам.

Соответственно, не будучи сущностями, «добро» отдельно и «зло» отдельно не могут быть ни целями, к которым мы могли бы стремиться, и не могут быть средствами, которые мы могли бы использовать. Это скорее параметры, или указатели, или отношение, позволяющие нам прийти к искомой цели, искомому средству или искомой сущности. Субстратом морали, таким образом, является то, к чему выражается отношение с помощью понятий «добра и зла». Осталось выяснить, к чему настолько фундаментальному мы можем проявить свое отношение?

я не какой-то там пупулярный блохер, так что надеюсь, никто не возомнит, что ето бесстыдная проплаченая рекалама, а я сейчас довольный мусолю баксы. просто в наш век, когда из 10 т.р. цены товара мы только за красивую коробку отдаем 8 штук, хочется поделиться способом сэкономить на такой дорогой коробке ;)

короч. стало надо наушники игровые (не мне), но подарок делать мне, так чт пришлось немного вникнуть в вопрос. Так вот, в игровых наушниках есть там специфика: совсем не обязательно, чтобы звук был музыкальный, главное точный. Чтобы там шаги врага было слышно как поступь слона в посудной лавке, и адреналин пребывал, и чтобы с разворота прямо в хедшот.

просмотрел несколько видосов, где гуру более-мене разъясняют импеданс и чувствительность, но в конце ролика один обзорщик перечисляет всякие модели, то да се, говорит, вот тут шумоподавление, вот тут микра отсоединяется, а в конце заявлет: а вот легальная имба для контры: сони мдр 7506 - это студийные профессиональные мониторы. Суть в том, что они чисто отрабатывают детализацию звука, и слушать музыку в них грустно (басы не качает), но вот кто топает на соседнем респауне слышно хорошо. видос, про сони на 5 минуте:

смотрим характеристики этих Сони в сравнении с лучшими в тесте хайперикс клауд альфа - и они почти что совпадают, а именно: импеданс 65-63 Ом, и чувствительность порядка 100 дБ.

т.е. для "игровых" наушников нужен высокий импеданс. понятно, что для того, чтобы это реализовать, звуковая карта должна тянуть такое сопротивление.

Но опять же - эти студийники или хорошие игровые - все 10 т.р. Тут надо было найти не охваченную маркетингом нишу. Например, в интернет-магазинах музыкальных товаров и концертного оборудования оказывается спокойно продаются беринджеры, наверное как сопутствующий товар к их микшерам. Беринджер фирма крутая, основной товар  - аппаратура для профи. Характеристики: чувствительностью по 110 дБ и импедансом 64 Ом за вменяемую цену (1400-1600) оказались модели HPX2000 и HPS3000. Т.е по цене самых дешевых "игровых", у которых только внешний вид есть и понятно что никаких характеристик скорее всего нет.

Так что купил эти мониторы, подарил игроману :)

Нужный эффект оказался достигнут: перезарядку на чужом респауне слышно, всем рекомендую :)

чистой теории пост, тезисы:

1. коммунизму не нужна экономика по той причине, что не будет стоимости

2. базис коммунизма - неограниченная энергия

1) Трудовой стоимости не будет, т.к. работа делается роботом и стоимости не создает. А труд, который вложен в самого робота, обесценивается огромной массой продукта, создаваемого роботом.

аналогия из жизни: сравните времена библиотек, когда информация индексировалась только по названию книги или фамилии автора. Найти слово "инциденталом" было невозможно, не зная хотя бы сферы, в которой оно используется. А сегодня роботы индексируют вообще всю информацию по каждому слову. И вы через 5 секунд узнаете, что такое "инциденталом". Индексация буквально по_каждому_слову. Причем как текстовая, так и аудио (автоматическое распознавание речи для создания субтитров на ютубе), так и изображения (распознавание образов). Такой огромный труд могут сделать только роботы (поисковые, создающие базу данных поискового индекса), и они уже его делают, и создаваемый ими продукт уже раздается бесплатно.

Да, мне скажут, что кто-то оплачивает рекламу, и на этом поисковые машины делают деньги. Но: рекламу оплачивает не пользователь продукта, а те, кто хотят воспользоваться эффектом бесплатного использования продукта. Это совсем не одно и то же. А IT-гиганты ведут борьбу на самом деле уже не за деньги, а за доминирование в экосистемах, т.к. там, скорее всего, будут совсем другие правила. Не экономические. Ведь если вся экосистема принадлежит вам, зачем её еще раз перераспределять деньгами? Достаточно установить правила. С ними мы тоже имеем дело: это "карма", "рейтинг" и прочее, что дает уровень доступа и уровень возможностей пользователя. Это становится важнее.

2) Еще на рынке формируется рыночная стоимость, т.е. ценность. Ценность определяется ограниченностью ресурса. Пока чего-то мало, это ценится. Если чего-то много или очень много, то и ценности нет. Так вот ценность тоже будет редуцирована, но с помощью энергии.

Ведь экономика вообще — это политика распределения ограниченных ресурсов.

То есть если ресурсы ограничены, то у вас есть стоимость. Если ресурсы не ограничены — нет стоимости.

Пример из жизни: кислород воздуха. Кислород попадает в атмосферу в результате "труда" цианобактерий и их потомков. Сам по себе как известно, он там отсутствовал. Так вот, бактерии переводят настолько много кислорода в воздух, что это стало "бесконечным" ресурсом для всей живой природы, а затем и для человеческой деятельности.

За атмосферный кислород не платит никто: ни предприятия, ни транспорт, ни люди. Опять же, если кислорода станет мало, то платить будут. Но это вряд ли, ведь в природе кислород не просто единожды выведен в атмосферу и расходуется, а он постоянно выводится: идет постоянная переработка кислорода из "отхода" жизнедеятельности — углекислого газа. И "оплачивается" переработка не деньгами, а энергией природного термоядерного источника: Солнца.

Остается только установить контроль за этой энергией. На Западе развивают контроль именно над Солнечной энергией (сродни собирательству), но у нашей цивилизации другой подход: развитие именно атомного проекта. Уже дошли до быстрых нейтронов (промышленный БН-800), затем замкнутый цикл и т.д.

Тогда мы можем любой ресурс оборачивать бесконечно. Так же, как цианобактерии постоянно возвращают в атмосферу кислород. Бактерии для биотехнолога — те же роботы. А если это делают роботы, которые не отдыхают и не устают, то они любой ресурс могут превратить в бесконечный: ведь как известно по закону сохранения вещества, атомы никуда не деваются. Электроны, протоны и нейтроны "не портятся". Значит — имея энергию — мы можем построить сколь угодно глубоко перерабатывающую промышленность. Все что угодно можно снова и снова восстанавливать.

Все упирается только в большую энергию.

И если для капитализма критическим понятием является стоимость (её природу описывал Маркс в труде "Капитал"), то для коммунизма критическим понятием является энергия.

Может быть не случайно, но именно в коммунистической стране — СССР была построена первая атомная электростанция, как начало большого похода в сферы бесконечной энергии, и в этой же стране был практически проверена гипотеза о контролируемом термоядерном синтезе.

Долгое время токамаки существовали только в СССР

Лишь после 1968 года, когда на токамаке T-3, построенном в Институте атомной энергии им. И. В. Курчатова под руководством академика Л. А. Арцимовича, была достигнута температура удерживаемой плазмы в 10 миллионов градусов, и английские учёные со своей аппаратурой подтвердили этот факт, в который поначалу отказывались верить, в мире начался настоящий бум токамаков.

Cегодня мир глобальными усилиями строится И.Т.Э.Р. как промежуточный элемент будущей термоядерной энергетики. Кстати, тоже концептуально перекликается с идеями Маркса. Ведь коммунизм — глобальный проект.