Kellerlight

1963

Марио Мариотти и другие

Сборная Канады в СССР

Вечером 20 сентября сборная Канады прибыла в Москву. Большинство профессионалов — членов сборной Канады — никогда не было за пределами Северной Америки. Попав в СССР, в страну с совершенно другим политическим строем, они испытали психологический шок. Большую роль сыграли слухи о вездесущности КГБ, что окончательно запугало некоторых игроков. Разместившись в гостинице «Интурист», игроки первым делом начали искать подслушивающие устройства. Сомнений в их существовании у них не было. Одним из наиболее нервных был Фрэнк Маховлич. Ещё в Канаде он вполне серьёзно предлагал тренерам взять с собой палатки и разбить лагерь, как Наполеон, за пределами Москвы: «Идёт холодная война. Советы могут сделать всё что угодно. Они могут начать стройку в четыре утра около гостиницы и не дать нам спать. Для усиления своей пропаганды им нужна победа, и они готовы на всё».

Всеобщая подозрительность вылилась в ряд характерных случаев. Так, канадские игроки усиленно искали «шпионские жучки» у себя в номерах. В одном из номеров под ковром была найдена коробочка, прикрученная на пять винтов к полу. Посчитав это прослушивающим устройством, канадец решил выкрутить винты. Когда последний винт был ослаблен, раздался ужасный грохот, и перед изумлённым «борцом с жучками» разверзлась сквозная дыра. Оказалось, он отвинтил огромную люстру, которая висела этажом ниже в конференц-зале, — она упала прямо на столы, разбившись вдребезги. К счастью, при этом никто не пострадал, поскольку инцидент случился в полтретьего ночи. Но за этот дебош руководство отеля выставило канадской команде счет на 3850 долларов.

В другом номере, Уэйн Кэшмен заподозрил наличие подслушивающих устройств в зеркале своей комнаты. Он сдёрнул его со стены и выкинул в окно.

Преследовали канадцев в СССР множество других неудобств. Частые ночные телефонные звонки, путаница в расписании тренировок, проблемы с питанием. Канадская сборная даже привезла с собой целый контейнер еды — говядину, молоко и пиво. Однако, по утверждениям канадской сборной, всё это довольно быстро исчезло из «Интуриста»[30]. Если говядину и молоко могли простить, то пиво — никогда. «Именно тогда мы страшно разозлились, когда они спёрли наше пиво после пятого матча» — вполне серьёзно заявил Род Жильбер.

из Википедии

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D1%83%D0%BF%D0%B5%D1%80...

100 с лишним лет назад

Первый раз в жизни он ясно понял то, чего раньше не мог или не хотел понять: нельзя в России быть честным и независимым человеком, находясь на государственной службе. Можно быть только тупым царским чиновником, не имеющем собственного мнения, и беспрекословно исполнять приказания других, высших чиновников ,как бы эти приказания ни были несправедливы и даже преступны. Но самое ужасное для Василия Петровича заключалось в том, что все это исходило именно от той высшей власти помазанника божия, российского самодержца, в святость и непогрешимость которого Василий Петрович до сих пор так крепко и простодушно веровал.

...

А началось все со смерти величайшего художника мира, графа  Льва Толстого.

- Вот попомните мое слово, все это кончится второй революцией, -сказала тетя.

- Вы анархистка! - закричал отец высоким голосом.

- Я русская патриотка!

- Русские патриоты верят своему государю и своему правительству!

- А вы верите? -прищурилась тетя

- Верю!

И снова Петя услышал имя Толстого.

- А почему же тогда ваш царь и ваше правительство, которым вы так верите, отлучили Толстого от церкви и запрещают его произведения?

- Людям свойственно ошибаться. Они считают Толстого политиком, чуть ли не революционером, а Толстой - величайший художник мира, гордость России и стоит над всеми вашими партиями и революциями. И я это докажу в своей речи!

- А вы думаете, начальство вам это позволит?

- Для того, чтобы публично сказать, что Лев Толстой - великий писатель земли русской, никакого разрешения не требуется.

- Это вы так думаете.

- Не думаю, а уверен!

- Вы идеалист. Вы не понимаете, в какой стране живете. Умоляю, не делайте этого! Они вас уничтожат. Попомните мое слово!

...

Василий Петрович надел новые манжеты, вправил в них новые, парадные запонки из дутого золота и, аккуратно перегнув тетрадку, в которой бисерным почерком за ночь были изложены высокие мысли о великом русском писателе ,сунул ее в боковой карман сюртука. Когда он потом торопливо пил чай на углу стола, а потом надевал в передней свое драповое пальто с потертой бархаткой на воротнике, Петя увидел, как у него дрожат пальцы и прыгает на носу пенсне. Почему-то Пете вдруг стало ужасно жалко отца. Он подошел и, как в детстве, потерся о его рукав.

- Ничего, мы еще повоюем! - сказал отец и погладил сына по спине.

- Все-таки я вам очень не советую, - серьезно сказала тетя, заглядывая в переднюю.

- Вы ошибаетесь, - с мягким, глубоким волнением в гололсе сказал Василий Петрович, надел свою черную широкополую шляпу и быстро вышел на лестницу.

- Ох, дай бог, чтобы я ошиблась! - вздохнула тетя. -Мальчики, не копайтесь, а то опоздаете в гимназию, - прибавила она и стала помогать Павлику надеть ранец.

День прошел как обычно, - короткий и вместе с тем тягостно длинный, темный ноябрьский день, полный какого-то неясного ожидания, глухих слухов и повторения все тех же мучительных слов: "Чертков", "Софья Андреевна", "Астапово", "Озолин".

В этот день хоронили Толстого.

Отец вернулся с уроков, как обычно, когда уже в столовой зажгли лампу. Он был возбужден и расстроганно весел. На тревожный вопрос тети, прочитал ли он ученикам свой доклад и как это было принято, Василий Петрович не мог удержать наивной улыбки, лучисто блеснувшей под стеклами пенсне.

- Муху можно было услышать, - сказал он, вынимая из заднего кармана платок и вытирая сырую бороду. - Никак не ожидал, что мои сорванцы так горячо и серьезно отнесутся  к этой теме. И девицы тоже. Я повторил свой доклад и на уроке в седьмом классе Мариинской гимназии.

- Неужели начальство вам разрешило?

- А я никого и не спрашивал. Зачем? Я считаю, что преподаватель словесности имеет полное право на своем уроке беседовать с учениками о личности любого великого русского писателя, а в особенности Толстого. Больше того, я считаю это своим священным долгом.

- Ах, как вы неосторожны!

...

Примерно через месяц, спустя несколько неприятных, но по сути мелочных эпизодов, в дверь семейства Бачей постучал курьер. Оказалось, что курьер был из канцелярии попечителя учебного округа. Он принес повестку с приглашением надворному советнику Бачей явиться завтра в приемные часы "для объяснения обстоятельств, связанных с произнесением перед учащимися не разрешенной начальством речи по случаю смерти писателя графа Толстого".

У попечителя произошло вот что.

-Почему вы позволили себе явиться ко мне в партикулярном платье? - не предлагая сесть и не вставая, сказал попечитель.

Василий Петрович испугался, но, представив свой старый вицмундир с дырами вместо пуговиц, которые некогда с мясом вырвал маленький Петя, неожиданно для самого себя добродушно улыбнулся и даже несколько раз юмористически развел руками.

- Потрудитесь на паясничать и не размахивать руками: вы находитесь в присутственном месте, а не в фарсе!

- Милостивый государь! - вспыхнул Василий Петрович.

- Молчать! - крикнул попечитель отчетливым петербургским департаментским альтом и хлопнул ладонью по бумагам. - Я вам не милостивый государь, а тайный советник  - его превосходительство! И па-а-апра-ашу вас не выходить из рамок и держать руки па-а швам!

Я пригласил вас, чтобы предложить альтернативу: либо вы в присутствии господина инспектора учебного округа на одном из ближайших уроков публично откажетесь перед учениками от своих пагубных заблуждений и разъясните им разлагающее влияние учения графа Толстого на русское общество, либо подавайте прошение об отставке. А если не пожелаете этого сделать, будете уволены по третьей статье без объяснения причин со всеми вытекающими из этого весьма роковыми для вас последствиями. Я не допущу во ввереном мне учебном округе антиправительственную пропаганду и каждую подобную попытку буду беспощадно пресекать в корне.

- Позвольте.. ваше высокопревосходительство! - сказал Василий Петрович дрожащим голосом. - Но ведь Лев Толстой - великий наш художник, слава, гордость, так сказать России.. И я не понимаю.. При чем тут, ваше высокопревосходительство, политика?

- Прежде всего граф Толстой есть вероотступник, извергнутый святейшим синодом из лона православной церкви, а также человек, посягнувший на самые священные устои Российской империи и на ее коренные законы. Если вы этого не понимаете по своему недомыслию, то вам не место на государственной службе!

- Вы меня оскорбляете.. - с трудом выговорил Василий Петрович, чувствуя как у него начинают дрожать скулы.

- Ступайте вон! - сказал попечитель вставая.

И Василий Петрович вышел из кабинета с дрожью в коленях, которую он никак не мог преодолеть ни на мраморной лестнице, где в двух белых нишах стояли гипсовые бюсты царя и царицы в жемчужном кокошнике, ни  в швейцарской, где крупный швейцар выбросил ему на перила пальто, ни потом, на извозчике, который обычно в семье Бачей нанимался лишь в самых исключительных случаях.

И вот теперь он лежал поверх одеяла на кровати, поджав ноги, грубо оскорбленный до глубины души, бессильный, оплеванный, раздавленный несчастьем, которое свалилось не только на него лично, но и -как он теперь ясно понимал - на всю его семью. Увольнение по третьей статье без объяснения причин означало не только волчий билет, гражданскую смерть, но также и вероятность административной ссылки "в места, не столь отдаленные", то есть полное разорение, нищету и погибель семьи. Выход из положения мог быть только один: публично отказаться от своих убеждений.

По характеру Василий Петрович не был ни героем, ни тем более мучеником. Он был просто добрым интеллигентным человеком, мыслящим, порядочным - что называется "светлая личность", "идеалист". Он был до того обескуражен, что даже решил писать на высочайшее имя и послал в мелочную лавку купить самой лучшей, "министерской" бумаги. Он еще продолжал верить в справедливость царя, помазанника божия.

Может быть он действительно написал бы государю, но тут в дело решительно вмешалась тетя. Она велела кухарке "не сметь ходить в лавочку за министерской бумагой", а Василию Петровичу сказала:

- Ей-богу, вы святой человек! Неужели вы не понимаете, что все это одна шайка?

Василий Петрович только растерянно щурил глаза, на разные лады повторяя:

- Но что же делать, Татьяна Ивановна? Что же все-таки делать?

Хуторок в степи. Валентин Катаев.