Шико́ умер, когда мне только исполнилось шестнадцать.
Мы гуляли. Оказались во дворе, где было разбросано отравленное мясо, и он, радостно виляя хвостом, проглотил кусок или два. Помню, я даже обрадовался, что ему перепало пожевать, поскольку дома у нас почти всегда было хоть шаром покати.
Когда пса начало рвать, и я осознал, что произошло, я взял его на руки и потащил в ближайшую ветеринарку. Шико била такая сильная судорога, что я пару раз не удерживал его и ронял на асфальт. Мы не прошли и половины пути до клиники, когда он перестал дергаться и затих. Измазанный его рвотой и кровью, я просидел возле мертвого животного несколько часов, соображая, что мне теперь делать.
Было уже темно, когда я отнес Шико в балку недалеко от нашего дома. Я пошел занял у соседей лопату и фонарь, вернулся и закопал пса. Я не ронял слезы и никого ни в чем не винил, даже себя. В его смерти было что-то закономерное, даже очистительное – для нас обоих. Я знаю, что вы подумаете: так говорить цинично и бессердечно, либо я пытаюсь рационализировать случившееся несчастье. Читайте дальше – так легко мне ничего не далось.
Придя домой, я упаковал свои вещи, забрал у вусмерть пьяных родителей все деньги, потом поехал на вокзал, сел в вечернюю электричку и отправился неизвестно куда, тупо глядя на проносящиеся за окном огни.
Я добрался до какого-то маленького захолустного города и, выкурив пачки четыре сигарет, до рассвета просидел на перроне. Когда заездил общественный транспорт, нашел на столбе объявление о сдаче однокомнатной квартиры и позвонил арендодателю.
Жирная полубеззубая баба с мутными глазами и мерзким хохлом на голове, даже не потребовав документы, взяла плату за четыре месяца вперед, взамен вручила мне ключ и бумажку с адресом квартиры. Сказала, что за такие скудные деньги все находится в очень хреновом состоянии, но что-то испортить или доломать при желании можно, и мне лучше этого не делать.
Дом оказался серой разбитой хрущевкой, которых в этом городе было, по-видимому, процентов девяносто среди всей жилой недвижимости. Признаюсь, я никогда прежде в таком месте не бывал, и его убогость повергла меня в настоящий шок. После просторной, пусть и вечно засранной, квартиры в сталинке я почувствовал себя здесь как в гробу.
Потолки были настолько низкими, что я с моим ростом боялся там даже подпрыгнуть. Люстры, понятное дело, отсутствовали. Собственно говоря, верхнего освещения не было вовсе – вместо этого из редких розеток торчали тусклые светильники. И если днем в квартире еще было достаточно светло из-за солнца, то с наступлением вечера мое новое жилище сковывал гнетущий полумрак, и в чернильно-черных окнах появлялось еще более мрачное отражение этого тесного пространства. А когда я выключал в квартире свет, окна вырисовывались в кромешной тьме белесыми трафаретными квадратами.
В кухне не оказалось ничего кроме советской газовой плиты, стола и табурета. Ни холодильника, ни чайника, ни даже посуды со столовыми приборами. Про санузел даже говорить не буду – если опишу хотя бы половину этого звездеца, вы мне просто не поверите.
Долгое время искал источник дохода. Раньше я подрабатывал на каникулах, но заботиться о своем существовании во всей полноте мне еще не приходилось. Калечить спину на стройке или мыть полы в какой-нибудь рыгаловке я отказывался, поэтому оставался нетрудоустроенным, а деньги при этом неумолимо таяли. Одно время я жил в буквальном смысле на хлебе и воде. В итоге я решил рискнуть и потратил почти все оставшиеся средства на подержанный ноутбук. Подключил у сотового оператора беспроводной Интернет и стал пробовать себя во фрилансе, что тогда было у нас еще в новинку.
В кои-то веки мне повезло. Скоро нашелся человек, которому нужно было переводить для сайта тонны несложных текстов. Даже моего неполного среднего вполне хватало для такого занятия, хотя я сразу принялся подтягивать английский, чтобы не накосячить где.
Одним словом, деньги у меня появились. Немного погодя я приобрел предметы первой надобности, даже раскошелился на сумку-холодильник. Менять, правда, что-либо другое не было ни сил, ни желания. Я работал в квартире и покидал ее только чтобы снять с карточки деньги, сделать покупки и заодно проветриться. Чаще всего сидел дома по трое-четверо суток.
Хозяйка наведывалась ежемесячно. Все проверяла, принюхивалась, трясла своим отвратительным хохлом, который никуда с ее проклятой башки не девался. Говорила, что до меня здесь обитал всякий сброд, из которого постоянно приходилось выколачивать деньги, а я, мол, парень хороший: оплату никогда не задерживаю, никого в хату не вожу, соседям не мешаю. В ответ на такую сомнительную лесть я молчал и думал о том, как сильно ненавидел эту мразь.
Квартира невообразимо давила на меня. Она душила, высасывала и без того не изобилующие жизненные силы. Что я делал для расслабления и забытья? Правильно, то же самое, за что всегда презирал родителей, – по-слоновьи бухал.
Я быстро пристрастился к гадостному крепкому пиву. Ежевечерне отсылая заказчику свежую партию выполненной работы, я полубегом направлялся к холодильнику, предвкушая хлопок первой открытой пластиковой бутылки. У меня скоро отпала необходимость глядеть параллельно кино или серфить по Сети – я просто садился на пыльную расползающуюся кровать и поглощал эту газированную отраву литрами, отстраненно разглядывая узоры разводов на стене напротив.
И вот мне приснился Шико. Сперва я услышал во сне резвое топтание в коридоре, затем нетерпеливое царапанье в комнату. Дверь открылась, и пес зашел внутрь. Сев возле кровати и приветливо высунув язык, он смотрел на меня с беззаветной любовью, которой одаривал с того самого момента, как я подобрал его на улице щенком и спрятал за пазуху.
Мне снилось, что наступает утро. Я встаю, умываюсь, завтракаю и начинаю заниматься своими делами. Я не вижу, что в комнате есть кто-то еще, помимо меня. Шико продолжает сидеть и добродушно наблюдать за мной. Наступает вечер, я снова ложусь и засыпаю. День за днем я неизменно его игнорирую: не пою, не кормлю, не выгуливаю. Пес ложится на пол и начинает вопрошающе скулить. Проходят недели, он худеет, превращаясь в страшный, обтянутый кожей скелет, но не умирает. Впрочем, живыми у этой несчастной мумии остаются только глаза, в которых не перестает теплиться надежда, что я в конце концов все же замечу друга, накормлю, выхожу его, и мы снова будем вместе, как раньше. Как бы тяжела ни была жизнь.
Когда я проснулся по-настоящему, моя подушка была насквозь мокрой. Я рыдал и рвал на себе волосы весь день. Я поставил на пол в спальне миски с едой и водой. Лишь ближе к вечеру до меня окончательно дошло, что Шико похоронен в другом городе, и он никогда не смог бы зайти в запертую квартиру, даже если бы чудом оказался жив и нашел меня по следу. Я снова напился до беспамятства и уснул.
Хоть я и заваливался каждую ночь пьяным, но оказывался в объятиях Морфея не сразу. Я мог по часу лежать и всматриваться в оконный проем, сияющий слабым светом. Его очертания прочно запечатлелись в моем сознании: даже когда я закрывал глаза, то видел этот могильно-бледный силуэт. Кажется, есть целая разновидность оптических иллюзий, основанная на такой особенности мозга.
Мне начал каждую ночь сниться еще более кошмарный сон. В нем я точно так же лежу на кровати, глядя на окно, и на меня вдруг начинает накатывать немыслимый страх. Я не понимаю, в чем дело, но каждой клеткой организма ощущаю, что нахожусь в опасности, и исходит она именно оттуда, куда я смотрю. У меня нет возможности подняться и включить свет, поэтому я продолжаю бессильно лежать на спине. Наконец я замечаю, что с окном что-то не то, – какая-то незначительная деталь его силуэта изменена, и это по непонятной причине вселяет в меня просто чудовищный ужас. Мне хочется поднять голову повыше, сфокусировать взгляд, но ничего не получается, и я проваливаюсь в ледяную бездонную яму.
Кончилась моя пьянка тогда, когда я в один прекрасный вечер жестко перебрал и блевал весь следующий день желчью. Отлежаться не получалось, и я понял, что, если не разжижу кровь, то непременно сдохну от сердечного приступа. Когда стемнело, мне немного полегчало. Я вызвал такси и поехал в единственную круглосуточную аптеку, находившуюся в центре города. Купив аспирин и противорвотное, я проглотил их на месте и отправился той же машиной обратно.
Размеренная тряска авто укачала меня, я начал задремывать. И тут я понял, что не так было в моем кошмаре. Прикрыв глаза, я увидел привычный мерклый силуэт оконного проема – в его левом нижнем углу явственно вырисовывались непонятные темные очертания. Я вспомнил, что под окном в том месте стояла допотопная резная тумбочка, однако на ней вроде как не стояло ничего, что могло бы создавать подобную тень.
Почему у меня в памяти записался образ из сна? Из сна ли? На меня прямо в машине нахлынул тот самый панический ужас перед близкой, но неизвестной угрозой. Я предложил таксисту покатать меня по городу, будучи согласным на любой тариф, но водитель сообщил, что собирался после моего вызова восвояси, поэтому отвез меня, куда требовалось изначально, и уехал.
Вернувшись домой, я опасливо открыл тумбочку в спальне, куда прежде не заглядывал. Там оказались старые газеты и детские вещи: ползунки, соска, погремушка. Тумба была отодвинута подальше от окна, а ее содержимое на следующий день отправилось на помойку вместе с остатками алкоголя.
Я перестал пить, и спать мне стало немного спокойнее. По крайней мере, в трезвом состоянии сон у меня очень чуткий – если рядом хотя бы затрепыхается моль, я услышу. Время от времени я просыпался по ночам и уже автоматически сразу глядел на окно, но ничего необычного в комнате не оказывалось.
Один раз, еще до всего этого, я проснулся утром и, не вставая, заметил, что снаружи плывет не то дым, не то пыль. Можно было подумать, что неподалеку жгут крупный костер, но в этом случае запах гари давно просочился бы внутрь. Я вылез из кровати и подошел к окну. На улице был странный туман, который стоял поодаль непроглядной стеной, однако вблизи все было отлично видно, лишь периодически пролетали молочно-белые клубы. Я оделся и отправился гулять, раз выдалась такая необычная погода.
Набредя на заброшенную железную дорогу, я добрался по ней до забытого богом района на отшибе, где хрущевки были в еще более ужасном виде: полуразваленные, без каких-либо следов подъездных дверей, с худыми крышами и случайными фрагментами водосточных труб. Вкупе с густым туманом, который окружал меня, куда бы я ни шел, широким кольцом, это убогое незнакомое место создавало зловещую сайлент-хилловскую атмосферу.
Впереди показался высокий холм с парой тощих деревьев. Я забрался наверх и понял, что с другой стороны почти вплотную стоит трехэтажный дом. Взглянув в его окна, я увидел просто отвратительную картину.
В одной из квартир пара занималась на полу сексом. Огромный волосатый мужик озверело, исступленно трахал бабу, сминая кожу на ее бедрах, словно толстую ткань. Он буквально вдавливал свою партнершу в ковер, и удовольствия от этого процесса она явно не получала. Но самое омерзительное было другое – у бабы отсутствовали обе груди. Вместо них виднелись два больших уродливых шрама. Сказать, что это зрелище до крайней степени меня потрясло, – не сказать ничего.
Смутно помню, как дошел тогда домой. Туман, ставший, казалось, совсем непроницаемым, лишил меня всякой ориентации на местности. Я падал на железной дороге, пробирался, обдирая руки, сквозь колючие кусты, оказывался по колено в зловонной трясине.
Потом я, конечно, прочитал в Интернете, что такое мастэктомия. Но обе груди сразу… Короче говоря, никакого облегчения мне это знание не принесло.
В тот день я пришел к сокрушительному выводу, что реальность, в которой я существую, не имеет и никогда не будет иметь ничего чистого и светлого. Даже где-то там, далеко-далеко, где я никогда не окажусь, нет ни бескрайних полей под слепящим солнцем, ни вековых зеленеющих лесов, ни теплых тропических пляжей. Только гнилые топи, липкий туман, сухие деревья, а среди них – рассыпающиеся бетонные коробки с безобразными жильцами. И уразумение этого оказалось несравнимо страшнее любой квартирной клаустрофобии.
Я принялся подзывать его, желая перебороть свой страх. Мне хотелось убедиться, что никого, кроме меня, там не было, и успокоиться. Но шестым чувством я уже понимал, что он вернулся ко мне, и вместе с ним пришло какое-то чужеродное зло, которого в нем никогда не могло быть. Почти как в известном кинговском романе, но не потому, что он был закопан мною на мистическом индейском кладбище, а по той причине, что я утратил к нему всякую любовь сразу же, как его не стало. Более того, я воспринял его смерть с облегчением, хотя это создание мою кончину вряд ли бы перенесло. Такое предательство не могло остаться безнаказанным.
«Шико, Шико, иди сюда…» – тихо и притворно-ласково шептал я как-то перед сном, слегка ударяя ладонью по одеялу. И он отозвался. Из противоположного угла комнаты донеслось едва различимое елозанье, похожее на звук пошаркавшего по полу мешка с чем-то твердым. Затем послышался цокот когтистых лап на трухлявом паркете, всего шаг или два.
У меня перед глазами успела пронестись вся жизнь. Я метнулся к светильнику и включил его – никого. Разве что показалось, мои ноги слега обдало воздухом.
Мне отчаянно хотелось выпить. Я, сжав зубы, стерпел, хотя и был уверен, что так только хуже. Одновременно зевая и трясясь от пережитого, я сел кропать переводы.
Спал я с тех пор днем, а по ночам работал, терзаемый паранойей. Мне все мерещилось, что он рядом. Обычно я печатал на столе возле стены, но теперь такое положение в помещении выглядело ненадежным. Я поставил стул в угол, придвинул по диагонали стол – приходилось всякий раз перелезать через него, дабы очутиться на своем импровизированном рабочем месте. Но даже так, стоило мне сконцентрировать внимание на экране ноутбука, как через минуту начинало казаться, что на слабо освещенном полу в произвольном месте лежит неясная трехмерная тень, безотрывно смотрящая в мою сторону и вмиг исчезающая, стоит перевести взгляд на нее.
Я стал дерганым. Бывало, выхожу из комнаты и рефлекторно резко оборачиваюсь, хотя абсолютно никаких звуков позади меня в эти моменты не слышалось.
В очередной раз явилась хозяйка. Как всегда, осмотрелась, принюхалась и внезапно выдала: «У тебя воняет псиной».
Меня, впрочем, уже ничто не удивляло. Знаете, когда смотришь в плохом настроении комедию, можешь отдавать себе отчет, что та или иная сцена по-настоящему смешная, но никакого эмоционального отклика на нее не иметь. Так и я понимал, что ее заявление должно было меня ошеломить, однако мне было глубоко по барабану. В надежде, что она тотчас же меня выдворит, я принял как можно более вызывающий вид и сказал: «В такой халупе можно и свиней разводить». Эта заплывшая жиром сука лишь снисходительно улыбнулась, обнажив немногочисленные гнилушки во рту, взяла деньги и ушла.
Она, кстати, оказалась права – в квартире действительно пахло. Сперва это был просто характерный запах собаки, потом стал чувствоваться неприятный затхлый душок, как от вечно влажной ветоши. Я собрался с силами и провел генеральную уборку. Три дня все мыл, чистил, выносил. Но, несмотря на это, воздух продолжал портиться. Вскоре появилась муторная сладковатая вонь, словно поблизости гнили фрукты.
Да, я никуда не съехал. А зачем? Если это в самом деле был Шико, насчет чего я уже не сомневался, то ему нужна была не квартира, а я. Куда бы я ни убежал, меня везде ожидало это безысходное тлетворное одиночество, а там, глядишь, и снова мертвецы из стен полезут – может, даже другие. К примеру, мои папа с мамой, которые к тому времени вполне могли окочуриться от цирроза.
К тому же дела резко покатились под гору, и переселение стало для меня физической невозможностью. Работодатель поставил сайт на реконструкцию, извинился и пропал с концами. Я стал искать других заказчиков и охренел от того, какие гроши мне предлагали за мои услуги. И даже так ухитрялись недоплачивать и кидать. В дополнение к этому у меня вылезла скверная стыдная болячка, которую я, когда совсем не стало мочи терпеть, решился лечить только в платной клинике, где врачи, было ощущение, топили деньгами печи.
Проедая свои жалкие сбережения и нескончаемо прокрастинируя с трудоустройством, я пытался найти какой-то выход, хоть малейший лучик надежды, но безуспешно. Даже в армии, которая наверняка меня искала, я перекантоваться и поразмыслить над жизнью не мог, ибо там от меня остались бы рожки да ножки.
Шико приснился мне уже по трезвянке. Такой же истощенный, оцепенелый, он находился на полу возле кровати и смотрел на меня с безгранично мучительной тоской. Теперь я его уже прекрасно видел, но почему-то не мог определить, он ли это или нечто другое – какая-то посторонняя сущность, принявшая вид моего пса.
Я наклонился и вполсилы ударил его кулаком по морде. Никакой реакции не последовало. Я ударил еще раз, и еще, потом принялся бить со всей мощи. Он не сопротивлялся, хотя ни одна собака не позволит так обращаться с собой даже боготворимому хозяину. Рассвирепев, я встал и наступил ему ногой на шею. Послышался громкий хруст, голова животного беспомощно упала на бок. Шико, тем не менее, продолжал невозмутимо наблюдать за мной, вращая своими рыжими глазами. Они впивались в мою совесть ядовитым жалом, и вынести это было невозможно. Я прямо сквозь сон почувствовал, как меня затрясло в кровати.
Я взял острый кухонный нож и вырезал Шико оба глаза. Он не издал ни звука. Он лежал на полу неподвижно, даже его грудь не поднималась и не опускалась в такт дыханию, однако я знал, что он все еще жив, а эти две зияющие раны в его голове буравят меня пронзительным взглядом. И я все равно не понимал, кого только что изувечил: единственное существо, которое я когда-либо любил, или замаскировавшуюся под него враждебную тварь.
Стены и потолок с полом начали сужаться, вбирая в себя мебель и все предметы в комнате, пока нас с Шико не сжало вплотную в крошечном кубике пространства, где я не мог спрятаться или отвернуться от пустых кровоточащих глазниц, пристально всматривавшихся в самую черноту моей души.
Этот сон доломал меня окончательно. Проснувшись, я завопил настолько сильно, что в окнах задрожали стекла, и надрывался так, пока не охрип. Я схватил остатки денег и побежал к алкоголикам, дневавшим и ночевавшим возле местного круглосуточного магазина. Не бомжам (какое-никакое жилье у каждого из этих обрыг, насколько я понял, было), но личностям необратимо деградировавшим и имевшим в жизни одну цель – нажираться чем угодно и желательно без передышки.
Мы пропили за ночь мои кровные, а отсыпался я после этого на позеленевшем от плесени матрасе в квартире одного из них. Я влился в эту компанию легко и непринужденно. Мы проводили немало времени, выклянчивая бухло у других завсегдатаев алкошопа, но в остальном почти полноценно работали: штукатурили, сдавали металлолом, копали кому-то огороды, таскали тяжести аки малоквалифицированные грузчики. Иной раз воровали по мелочи. Помнится, среди нас был бывший урка, который это дело организовывал и следил, чтобы все было в условных нормах приличия.
Травились водкой, самогоном, портвейном, на худой конец аптечным спиртом и боярышником. Один раз нашли возле помойки несколько ящиков давно просроченного шампанского, которое, несмотря на кисловатый вкус, оказалось вполне пригодно для употребления. Новый год в мае, ни дать ни взять.
Несмотря на всю дикость такого существования, я впервые почувствовал, что принадлежу к людям и мне, как бы смехотворно это ни звучало, есть ради чего жить. Даже когда наступали проблески прозрения, и я видел, что попросту протухаю, было понятно, что мои товарищи по несчастью находится не в лучшем положении, – это приносило определенное успокоение. Протухать в одиночку, знаете ли, куда хуже.
Иногда я отрубался на улице, но в основном предпочитал спать дома. Хозяйка теперь каждый раз посылалась на три веселые и укатывалась ни с чем. Она даже не ругалась, только щурила свои потускневшие глаза, будто пыталась определить, сколько я таким образом еще протяну.
Когда качество окружающей действительности перестало волновать меня вообще, я стал водить синюшных блядей. Тридцатилетних, сорокалетних, а может даже старше – хрен разберешь, сколько им там. Я всегда думал, что нет ничего хуже, чем разменять третий десяток мальчиком, тем самым значительно снизив вероятность немонетарного интима в своей жизни. Но нет – то, чем занимался я, было, мягко говоря, поплоше. Сейчас во всех подробностях вспоминаю эти сношения с немытыми бормотушницами и в прямом смысле испытываю рвотные позывы. Как ничего не подцепил от них – загадка.
Относительно молодая Ксюша, еще не утратившая остатки былых привлекательности и рассудка, и потому являвшаяся моей любимой блядью, однажды ночью разбудила меня даже не толчками, а сильными ударами в плечо. «Что это? Что это такое?!» – как заведенная шептала она, забившись в угол кровати и судорожно тыча рукой в сторону окна. Я разлепил глаза и стал присматриваться, чувствуя, как седеют на моей голове волосы. Было очевидно, что мы в комнате не одни.
Внизу оконного проема виднелась уже знакомая мне тень. Спустя несколько секунд она быстро исчезла и так же резко выглянула в верхней части окна. Здравые мысли приходили в мою отравленную алкоголем голову с большим опозданием. Пока Ксюша, испуганно прикрывшись одеялом, лепетала рядом нечто нечленораздельное, я пытался определить, что же мы с ней видим.
Снова спряталось и снова появилось с противоположной стороны. Господи, да оно перемещается по стене вокруг окна…
Я нашел в себе силы и, стараясь не смотреть туда, аккуратно сполз с кровати. Я двигался непроизвольно медленно, как во сне, и мне казалось, что непрошенная тварь в это время вертится вокруг окна, как пропеллер. Когда я щелкнул включатель светильника, лампа оглушительно взорвалась, брызнув на меня раскаленными осколками.
Ксюша истошно завизжала и бросилась в чем мать родила из квартиры. Я направился за ней, но упал, поскользнувшись на луже. Похоже, напуганная шлюха обоссалась по пути. Я лежал на полу не больше секунды, но уже порядком привыкшие к темноте глаза позволили мне заметить движущийся по потолку сгусток черноты. Я одним рывком встал на ноги и ринулся прочь.
По подъезду глухой ночью неторопливо поднималась хозяйка. Я хотел протиснуться между ее тушей и перилами, но эта свиноматка выставила в сторону свою напоминавшую бревно руку и отказалась меня пропускать.
– Дай пройти! – выпалил я, готовясь расквасить ей морду.
– Ступай назад, – спокойным, но в то же время приказным тоном ответила она. – Нам с тобой надо поговорить.
Я начал тщетно проламываться через эту преграду:
– О чем говорить? У меня ничего нет! Дай пройти, сказал!
Пузатая сволочь продолжила подъем наверх, без труда толкая меня перед собой.
– О собаке твоей, – как ни в чем не бывало произнесла она, и на этот раз упоминание ею Шико поразило меня словно молния. По ее голосу было понятно, что она все знает.
Хозяйка затолкнула меня внутрь и закрыла дверь. Она взяла в кухне светильник с целой лампочкой и, безразлично прошлепав по моче, воткнула его в спальне. Попросила меня сесть на стул, а сама разместилась на кровати. Мне было до чертиков страшно, но я безропотно повиновался, осознавая, что вот он, момент истины. Жируха глубоко вдохнула прелый воздух квартиры и заговорила.
– До тебя тут жили брат с сестрой и их лялька больная. Дите у них скоро издохло, а я его вернула. Они, как и ты, заслужили все это, – хозяйка указала на стену пальцем и выписала воздушную закорючку. – Понимаешь меня?
Я молча кивнул, и она продолжила:
– Я предложила им то, что предложу сейчас тебе, но они отказались, чего я тебе делать не рекомендую. Если они до сих пор живы, даже порознь, лялька, поверь, все еще с ними. И твоя собака от тебя тоже никуда не денется, можешь в этом не сомневаться.
Она говорила без видимых неприязни или насмешки – как банкир, объясняющий клиенту, сколько необходимо заплатить за его услуги. Только ей явно были нужны не деньги. И я интуитивно понимал, что если соглашусь на ее условия, то сию же минуту произойдет нечто непоправимое.
Я убежал. Хозяйка не погналась за мной с ведьмовской прытью, защелка на входной двери не закрылась сама по себе. В дальнейшем я видел этот дом только один раз.
Я породнился с алкоголиками из другого района. Жил на заброшенной даче, как и некоторые из них. Ночуя там, я через какое-то время стал слышать, как снаружи, в заросшем огороде, кто-то оживленно рыскает. Тогда я уже не пил, а полновесно спивался и медленно, но неуклонно умирал.
Спасли меня, как ни странно, родители. Оказалось, они бухали еще четыре года после моего уезда, но потом приехали какие-то дальние родственники и еще почти полгода их вытаскивали. Отец с матерью после этого закодировались и занялись поисками меня. Город они узнали по моей кредитке. Как они меня в нем впоследствии нашли, я уже не интересовался.
Вдребезги пьяный, я валялся на куче обгаженных тряпок с гангреной на ноге. Один из алкашей привел моих родителей. Помню, как залилась слезами мать, а отец с полоумными глазами побежал вызывать скорую. Потом санитары с носилками, больница, ампутация…
Эта история принесла мне множество сожалений, и второе по величине, пожалуй, вызвано тем, что я даже не пытался помочь родителям. Если это получилось у какого-то там троюродного брата отца, то и у родного сына, скорее всего, тоже был шанс. Сделай я это, и моя жизнь наверняка не была бы сейчас безнадежно поломана.
Но самое большое сожаление, конечно же, касается Шико. Я не могу точно восстановить в памяти события того дня, когда он погиб. Мне кажется, часть меня прекрасно понимала, что раскиданное по улице свежее мясо может быть отравленным, но я все равно позволил псу его съесть. «Ты заслужил все это». Вероятно, так оно и есть.
Мне уже почти тридцать. Я фрилансерствую, получаю пенсию по инвалидности. К спиртному, как и родители, больше не прикасаюсь.
Он не оставил меня в обеих своих ипостасях. Мне по-прежнему снится облупленная квартира ведьмы и измученный безглазый пес на полу спальни. Больше мне не снится ровным счетом ничего. Шико сверлит меня во сне взглядом, и я схожу с ума, будучи не в силах это вынести. Я накрываю его одеялом, но оно моментально истлевает, превращаясь в пыль. Хочу поднять пса и куда-нибудь деть, но под ним оказываются какие-то истекающие черной жижей корни, которыми он прирос к паркету. Уйти я не могу – в комнате уже давно нет двери.
В родительской квартире он нашел меня очень быстро. Я давно сплю исключительно со светом. По своей глупости я не предвидел, что электричество могут отключать. Когда это случилось впервые после моего возвращения, я сидел на диване и читал. Свет погас, и из-под моего шкафа с высокими ножками тут же послышалась лихорадочная возня. Похолодев от ужаса, я вскочил на костыли, но они разъехались, и я свалился на пол. Я заорал, прибежали родители. Готов поспорить, что они тогда тоже увидели что-то в темноте комнаты. Об этой подробности своей жизни я им никогда не говорил и не собираюсь, ибо не вижу смысла.
Сославшись на больную психику, я попросил отца с матерью взять кредит и установить в квартире источник автономного питания. Они не возражали. Свет отключают у нас по ночам приблизительно раз в три месяца. Достаточно пары секунд, чтобы автоматически заработал аккумулятор, но даже когда на эти две секунды становится темно, я уже слышу приближающийся цокот когтей.
При свете я вижу его периферическим зрением. Желает ли он мне физически навредить? Навряд ли. Возможности у него всегда было предостаточно. Но такая неопределенность еще хуже, и привыкнуть к этому выше человеческих сил.
Когда родители уехали отдохнуть в Сочи, я вызвал священника. Он побрызгал на стены водой, монотонно прочитал, умудрившись оторваться на звонок, молитву. Выторговал за эту хрень нехилые деньги и, довольный, утопал.
Продолжение в комментариях
