Bregnev

Волшебное место!

По красоте, умиротворенности и стойкому ощущению, что попал в другой мир, где ничто тебе не угрожает.

Узкий, как проселочная дорога, полуостров, начинаясь от берега вровень с водой, наклонно идет вверх и далеко в озеро, заканчиваясь утесом, где на вершине высится полуразрушенный особняк в готическом стиле, в окружении древних дубов. Потрескавшиеся дуплистые стволы воскрешают в памяти сказки о троллях. Обрывистые берега полуострова поверху заросли травой, посреди которой протоптана тропа к развалинам особняка.

Я бывал здесь не раз, и всегда поражался причудливости береговых очертаний и почти всегдашней безлюдности. Впрочем, однажды я застал здесь какой–то местный праздник. Жители городка, что неподалеку, собрались на полуострове, разрезающем овал озера почти пополам, пели и плясали. В тот необычно людный день, как всегда, солнечный, я даже пошатался среди празднующих, так и не понял причины торжества, зато познакомился с местной хохотушкой, начисто лишенной каких–либо комплексов. Вдвоем мы ушли в дальний от полуострова конец озера, где всегда тихо. Песчаный берег здесь почти отвесен, и когда лежишь под солнцем на крутом склоне, зарывшись пятками в мелкий, бархатный песок, чувствуешь себя словно подвешенным в невесомости. Кажется, чуть пошевелишься — и тут же отделишься от поверхности склона, медленно, как перо, падая в воду. На этом склоне мы долго и неторопливо занимались любовью, а затем сбежали с этой кручи в воду озера.

Удивительно, вода в озере всегда нагрета, и только чуть холодит тело. Ни разу не довелось застать ее студеной, когда б я не приезжал. И лишь однажды, по дороге от шоссе к озеру, я видел в этих краях пасмурную погоду. Но когда вышел на берег, солнце уже вовсю поливало полуостров посреди озера, похожий на торчащую из воды лапу гигантского насекомого.

На здешних берегах много приятных сюрпризов. Например, заброшенные домики почившей туристической базы, где любят селиться приезжие туристы. Поэтому в этих "хибарах", как их называют, всегда довольно чисто и сухо. Сменяющие друг друга жильцы не дают домикам придти в запустение. Хотя как–то раз, заглянув в один из них, я спугнул енота.

Всегда ставлю палатку над крутым песчаным склоном, в тени окружающего озеро соснового бора. Никто не потревожит вас, если остановитесь в этой части озера. Ну, если вам выпадет удача попасть на его берега. Во всяком случае, я вам открывать его местоположение не стану. Оазисы счастья надо беречь.

Сейчас я привез сюда друга. Мы знакомы с детства, и, тем не менее, лишь недавно я решил, что он прошел проверку временем, чтобы удостоиться этого озера.

Как всегда, светит солнце и, как всегда, легкий ветер сбивает жару.

Друг озабочен тем, чтобы научить меня нырять "по–человечески". Начинаю подумывать, что зря привез его сюда. На меня всегда нападает в этих местах счастливая праздность, а друг, как обычно, деятелен и поглощен новыми достижениями. Если не своими, то, хотя бы, моими. Бороться с его активностью невозможно, и я принимаю решение: "Хорошо же! Сейчас замучаю тебя, требуя показать, как правильно входить при нырке в воду. А когда ты устанешь, мы, наконец, отдохнем, как здесь и положено".

Мой коварный план достигает цели. Сидя на мысу, нависающем над гладью озера, раз за разом наблюдаю, как друг ныряет, а затем, отфыркиваясь и ощетиниваясь брызгами, забирается ко мне наверх.

— Ну что, студент, понял, наконец?

Он смотрит на меня, как на тяжело больного родственника.

Видимо, от "дежурного" прыжка, хотя бы одного, не отвертеться. Подхожу к береговому обрыву. Гладь озера словно встает передо мной дыбом. Как жемчужная занавесь.

Вздохнув, делаю несколько шагов назад, а затем бегу к озеру и прыгаю вниз солдатиком.

Конечно, солдатиком. Не могу заставить себя ринуться головой вниз. Пока лечу к воде, живо представляю разочарованную физиономию друга, убившего все утро на демонстрацию "правильного" ныряния.

Грр–вуфф–ш–м! Вода обнимает тело, тормозит его, и я открываю глаза. Нигде, никогда не видел такой прозрачной воды! Внизу маячит бугристое белесое дно, а прямо передо мной — подводная часть берега и водоросли. Какие они, однако, здесь высокие! Пока хватает воздуха, поворачиваюсь в воде, оглядывая подводный пейзаж. Неподалеку проплывает косяк мелких рыбок, вспыхивая чешуей. Отвернувшись от берега, вижу прямо перед собой торчащий из озерного дна толстый штырь, увенчанный большим кольцом в форме лепестков распустившегося цветка. Наверное, в старину к нему привязывали какие–нибудь ботики и галеры. Вокруг поросшего зеленой слизью кольца расплывается яркое красное облако. Никогда не видел такого, но вспоминаю вдруг, что так показывают в морских фильмах кровь.

И тут замечаю, что внизу, обхватив штырь рукой, опускается на дно ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ФИГУРА! Поддавшись мгновенному порыву, бросаюсь к ней, хватаю за локоть, и голова фигуры, из которой исходит красный шлейф крови, поворачивается лицом вверх. ЭТО Я!

Я кричу, выпуская последние пузыри воздуха...

И просыпаюсь оттого, что друг шлепает меня мокрой ладонью по голове. Мелкие брызги падают мне на лицо. Я открываю глаза, щурясь от вечернего солнца.

— Ты долго еще валяться думаешь? Солнечный удар схватишь! Если уже не схватил.

Далеко впереди, видимый "анфас", посреди воды торчит конец полуострова. В этом ракурсе он похож на смуглую голову, увенчанную "короной" готического особняка, позади которого висит над горизонтом диск солнца.

Я лежу почти вертикально, поэтому кажется, что капающая с друга вода летит не вниз, а куда–то в сторону.

— Вставай! Ты обещал, что сегодня нырнешь "по–людски". Скоро солнце сядет. Хочешь сказать, что в сумерках будешь смелее? Не верю.

Поднимаюсь с песка, и мы, опираясь руками о склон, идем в сторону мыса, только что виденного мной во сне.

Все–таки, у моего учителя явные задатки лидера. Обычно я просыпаюсь долго, как всплывающая со дна подводная лодка, а тут пришел в себя в доли секунды.

Когда друг выбирается наверх, показав в очередной раз "высший пилотаж" прыжка, мне становится не по себе: это точный повтор "кадра" из недавнего кошмара! Потом вспоминаю, что мы прыгали всю первую половину дня, и я видел все это еще до того, как уснул.

— Все, давай ты.

Я разбегаюсь, а на полпути к обрыву друг кричит мне:

— Стой!

Падаю от неожиданности и переворачиваюсь на спину. Он совсем с ума сошел! Нет, больше я с ним сюда не поеду!

Он нависает надо мной.

— Думаешь, я не вижу, что хочешь опять солдатиком сигануть? Хватит! Или ныряй, как человек, или утром я собираю вещички, и спи здесь хоть до старости!

— Ладно! — Я поднимаюсь и снова иду разбегаться. — Ладно–ладно! Будет тебе "как человек"! Только не вздумай опять орать!

Эх, семи смертям не бывать...

Подбегаю к обрыву и отталкиваюсь ногами, когда вытянутые над головой руки оказываются нацеленными на воду.

Как, оказывается, это хорошо! Только очень быстро.

Мое тело входит в воду... и тупой удар настигает макушку. Слышу, как трещат кости моего черепа. Тело по инерции складывается, я начинаю тонуть, хватаясь из последних сил за скользкий толстый холодный штырь, торчащий из озерного дна. Открываю глаза и вижу, как на фоне искривленного толщей воды неба расплывается облако крови. МОЕЙ КРОВИ! Руки разжимаются, вода стремительно холодеет по мере погружения. Вокруг темнеет, я кричу и слышу свой крик, искаженный водой, как трубный глас.

И просыпаюсь в палатке. Надо мной окно откинутого клапана крыши, затянутое москитной сеткой, а за ней — прямоугольник чистого ночного неба в россыпи звезд. Мириады комаров поют свою песню снаружи. Кажется, вода до сих пор наполняет мою глотку. Откашливаюсь и понимаю: только что, во сне, я чуть не захлебнулся собственной слюной. Ну, дела–а!

Жена рядом просыпается.

— Ты чего?

— Кошмар приснился. Спи, не обращай внимания.

Она вздыхает и поворачивается ко мне спиной.

— По–моему, ты простудился. Не надо было столько в воде торчать.

— Да нет, тут другое. Спи.

Мой призыв не имеет смысла, потому что она уже спит.

Лежу, приходя в себя от кошмара. Напряжение постепенно отпускает меня, но сон нейдет. Я вспоминаю озеро.

Кто сможет объяснить, почему вот уже много лет я вижу по ночам это место? Это случается минимум раз в год, обычно — чаще. И озеро выглядит всегда одинаково, правда, я обследую его с разных сторон. Еще мальчишкой я застал в заброшенном туристическом домике того енота, достающего из брошенного кем–то пакета остатки еды своими маленькими ручками. (И не говорите мне, что у них лапки! Это ручки!) И возле особняка на конце полуострова я бывал не раз, но не решался зайти внутрь. И все, что вспоминал в недавнем сне, все было, в других снах, много лет назад, всю жизнь... Кто объяснит мне, что это?

Уснуть невозможно. Аккуратно, стараясь не тревожить ни жену, ни устойчивость палатки, пробираюсь к выходу, беру сигареты, зажигалку и дождевик, а потом, выбравшись в ночь, запускаю руку внутрь и закрываю молнию полога, чтобы не напустить комаров. Зато эти кровопийцы обрадовано взвывают вокруг меня, и я поспешно укутываюсь в дождевик, а потом замираю, услышав голос лягушки.

Наша палатка стоит на берегу крохотного озера, окруженного кольцом густых деревьев. Весь день я провел, купаясь в нем, и не видел ни одной лягушки! А теперь, вслед за первым солистом, целый лягушачий хор вступает в ночи. Весь периметр овального озерца звучит, а я сижу на берегу, курю и вспоминаю.

Друг, учивший меня нырять, давно умер. А "прыгать по–человечески" так и не научил.

По телу разливается тепло. Каждый раз, когда вижу во сне умерших друзей, близких, любимых, потом меня охватывает чувство благодарности за эту нежданную встречу.

Какая теплая ночь! Вода, наверное, как парное молоко.

Хор земноводных певцов вдруг смолкает.

Надо идти спать.

Возвращаюсь в палатку и укладываюсь рядом с женой. Как я ни осторожничаю, она снова просыпается.

— Что?.. Ты где был?

— Курил на улице.

— Ай! Не прикасайся ко мне, ты совершенно ледяной! Что, опять купался?

— Нет, сидел на берегу.

— А почему ты весь мокрый?

Ощупываю себя и действительно обнаруживаю, что весь покрыт капельками воды. Что такое? Предчувствуя недоброе, подношу руку к голове.

Пальцы нащупывают ОГРОМНУЮ ЗАЗУБРЕННУЮ ДЫРУ В МОЕМ ЧЕРЕПЕ!

Я просыпаюсь с криком, в одиночестве, разметавшись по кровати в спальне моей квартиры.

Из открытого окна доносятся пьяные крики. Кто–то ругается и спорит, каким путем идти дальше.

Духота стоит невыносимая. Это лето меня доконает! Неудивительно, что приснился кошмар. Воздух, кажется, можно резать ножом!

Сажусь на постели, пропитавшейся остывшим потом.

В голове гудит, как с перепою.

Пил я вчера, или нет? Наверное, пил. Со мной это в последнее время часто случается. Ничего, не в первый раз. Пройдет. Без выпивки эту жарищу вообще невозможно выносить, можно с ума сойти!

— Ты и сошел уже. Почти. — Говорю я и пугаюсь звука своего голоса.

Надо попить чего–нибудь.

На кухне, в чайнике, обнаруживается немного воды. Теплая... Лучше, чем ничего.

Закуриваю, глядя в растворенное окно на ветки деревьев, вытащенные из тьмы светом кухонной люстры. Ни ветерка! Конец августа. Может, глобальное потепление уже началось? Может, осени вообще не будет?

Ясно одно — поспать мне больше не грозит.

Выпить валерьянки?

Открываю холодильник и понимаю, что все лекарства, стоявшие на полочке дверцы, куда–то улетучились. Что за черт? Или они в каком–нибудь сне здесь стояли? Какая каша в мыслях!

Ну что же, у писателя один способ разгрести завалы в голове — изложить их на бумаге!

— И ты думаешь, эти "изложения" будут читабельны?

Стоп, завязываем разговаривать сами с собой!

Если от тебя ушла жена (еще вопрос, кто от кого ушел... ладно), это не значит, что надо впадать в безумие.

— Правильно!

Достаю с крыши холодильника ручку и бумагу, всегда лежащие там "для записи ночных прозрений". Сажусь за кухонный стол, чтобы выложить на бумагу мой кошмар.

Воды в чайнике больше нет. Поколебавшись, пофантазировав о живущей в трубах водоснабжения гадости, все–таки пью из–под крана.

Почему–то кажется, что записываю совсем не то, что снилось. Или ученые правы, и мы выдумываем наши сны, изобретая "на лету" из хаоса, царящего в сонном мозге?

Опять пью из–под крана. Но чем чаще прикладываюсь к струе, тем больше пот заливает мне глаза. Я слизываю его с губ, и он такой соленый, что кажется кровью. Словно у меня разбиты губы.

Надо умыться.

Мойка забита грязной посудой и стопками. Видимо, вчера я пил не один. А с кем? Потом, потом...

Захожу в ванную, включаю воду и, рыча от удовольствия, плещу себе в лицо. Потом поднимаю голову и в зеркале над раковиной вижу, что лицо мое ЗАЛИТО КРОВЬЮ, текущей из ОГРОМНОЙ ДЫРЫ В ГОЛОВЕ, а в глубине дыры тускло отсвечивает серым МОЙ ОБНАЖЕННЫЙ МОЗГ!

Я просыпаюсь под горой одеял, дергая ногами, как припадочный, а рядом вскакивает жена, моя НАСТОЯЩАЯ жена.

— Господи! Что с тобой?

— Кошмар... Тьфу ты... Сейчас расскажу.

Она стонет и падает на подушку.

— Давай утром, а? — И, отвернувшись к стене. — И как я теперь усну? В таком холоде. Включи опять плиту, что ли. Только не ложись, пока не погасишь.

— Ладно.

Встаю и моментально содрогаюсь от стужи. За окном — декабрь и минус тридцать, а в доме отключено отопление. Авария на теплотрассе, сказали, минимум сутки ремонта. Проходя мимо окна, всем телом чувствую идущую от него стену холода. Где–то в углу рамы тонко пищит уплотнитель под струей холодного воздуха, проходящей внутрь квартиры.

Надеваю свитер, штаны, шерстяные носки и бреду в кухню. Там зажигаю конфорки плиты, без участия сознания, как зомби, которому отдал приказ повелитель. Бр–р–р! Здесь еще холоднее. Стужа прогоняет остатки сонливости.

— И что теперь делать? — Спрашиваю себя и пугаюсь сходству ситуации с только что приснившейся.

Стоп! Спокойно!

Открываем холодильник. Ага, вижу лекарства на полке дверцы. Уже хорошо!

Отсчитывая годы каплями успокоительного, признаю, что мысль моего двойника во сне была не так уж плоха: надо поскорее все записать.

Давненько не снились кошмары. Особенно такие — вложенные друг в друга, как китайские шкатулки.

Иду в кабинет, включаю компьютер и сажусь за работу.

И вот я сижу перед монитором и набираю этот текст. За моим затылком висит зеркало. Не знаю, зачем повесил его там. Оно висит слишком низко, чтобы стоя смотреться в него. Я повесил его "из композиционных соображений", над спинкой дивана, поэтому сидящим там гостям от него тоже мало проку. Но сейчас я больше всего боюсь, что, обернувшись, увижу свою окровавленную физиономию и зубчатую дыру на голове, в которой пульсирует белесый, как личинка мухи, мозг.

И тогда я опять проснусь в поту, снова побреду сюда и опять буду вынужден набирать ВОТ ЭТИ СЛОВА.

Интересно, какое на этот раз будет время года...

Эта странная история произошла со мной этой зимой, когда я возвращался в свой подмосковный город ночью, на последней электричке. Я выронил там карточку-билет, который незадолго до этого оплатил на три месяца вперёд. Деньги немалые и мне их было жалко, поэтому карточку пришлось вызволять. К поезду, стоящему в тупике, меня проводил милиционер, передал меня «на руки» машинисту и ушёл, а когда карточку нашли, возвращаться пришлось одному. Но не идти же по путям — можно нарваться на какой-нибудь залётный состав. Прямо напротив поезда в заборе вдоль путей отсутствовала секция, и я вышел через неё в город.

Можно было пойти к станции (до неё идти где-то с километр), а потом уже обычной дорогой до дома. Но идти так было страшновато — фонари освещали путь только фрагментами, к тому же впереди виднелись фигуры каких-то бомжей или прочих тёмных личностей. В принципе днём на этой «улице» таковые и тусовались, она была загажена и это было ещё одним аргументом не идти туда. Так что я решил идти напрямик и свернул в какой-то переулок, подходящий мне по направлению и довольно хорошо освещённый.

Хорошее освещение продлилось недолго — фонари вдруг разом погасли. У меня был свой фонарь, мощный светодиодник, так что я смело двинулся вперед, освещая им дорогу впереди. Смелость моя, правда, поубавилась от тёмных человеческих фигур, которые виднелись то здесь, то там, где по одиночке, а где группами. Как-то неожиданно много их было на совершенно тёмной улице. И странно неподвижно они стояли. Чего от них ждать, было непонятно, а благодаря фонарю, меня было видно отовсюду. Выключить фонарь? Я потеряюсь сразу, не видно ни зги. Так что я убрал яркость до минимума.

Направо был ещё один переулок. Я свернул в него, рассчитывая выйти на главную улицу нашего городка. Уж она железно будет освещена.А тут — ни одного фонаря, ни одного светящегося окна. И тишина. Пугающая тишина... И район совершенно незнакомый.

Чёрт... Забор. Тупик. Похоже, это не переулок, а отгороженная территория элитного дома. Хотя дом как-то на элитный не тянет, облезлая девятиэтажка. Но с одной стороны забор, с другой кусты какие-то. В общем, не пройти. Иду назад — опять какие-то кусты, теплотрасса какая-то. За ней, кажется, тоже забор... Кинулся туда-сюда — непонятно, замуровали, демоны. Как зашёл, не понимаю. Как-то паника какая-то подступила. Я её прогнал, стал обходить периметр вокруг дома, ища в нём проход. Не нашёл, вернулся в исходную точку.

Стою. Думаю, что делать. Во-первых, решил позвонить маме — чтобы не волновалась. Достал телефон из кармана — с опаской, мало ли какая гопота подойдёт. Вроде тех, силуэтов... Хотя тут я их ещё не видел.

Сети не было.

Я, прежде чем убрать телефон, походил туда-сюда, надеясь, что телефон поймает сигнал. Бесполезно. Ни одной «палки». И тут я увидел приближающийся ко мне силуэт. Спрятал телефон, вырубил фонарь, намечаю, куда скрываться. А бежать-то и некуда, за дом забегу — найти меня никаких проблем не составит. В кусты? Они непролазные совсем, только изорвусь и раздерусь весь. Присел... А она зовёт «Эй! Кто это здесь?» Девушка. Думаю — тоже заблудилась. Включил фонарь на полную — действительно, девушка, симпатичная такая.

— Тихо... Погаси фонарь, не светись. Как вы все сюда попадаете, а?

— Привет, — говорю, выключая фонарь. — Ты местная? Заблудился я. Как отсюда выйти?

— Пошли, — говорит. И за руку взяла. Рука такая тёплая, маленькая. Живая... Как-то сразу паника ушла — стыдно бояться перед девушкой. А она ведёт уверенно так, выбирая направление. А не видно ж ничего. Я хотел снова зажечь фонарь.

— Убери, — сказала девушка шёпотом. — И тише, не шуми — эти здесь повсюду.

Я говорю — тоже шёпотом — мол, да — видел уже каких-то специалистов по отжиманию телефонов.

— Если бы телефонов... Осторожнее, тут яма будет.

Когда тебя ведёт за руку девушка, невольно проникаешься к ней симпатией. Особенно когда у неё такая рука. Что-то в этой руке, в её тепле было... волшебное, что-ли?

— Тебя зовут-то как? — спросил я.

— Женей дома звали. А тут...

И замолчала. Тишина как-то зазвенела. И в ней шаги. Наши. И дыхание — тоже наше.

Шли так, молча, минуту, наверное. Я вдруг вспомнил... говорю ей:

— А ты знаешь, Жень... ты похожа на ветерка.

— Да... только ветерками вроде мальчики были, — сказала она с грустью.

— Ну почему же, вроде были и девочки. У тебя какая любимая книга у него?

— Да та же, что у тебя, наверное, — мне показалось, что Женя улыбнулась.

— Голубятня?

— Она...

Долго мы шли так через темноту, разговаривали о чём попало шёпотом. О книгах, о снах, о параллельных мирах и сверхновых звездах. Женя оказалась очень интересным собеседником — и с ней просто было хорошо. И она уверенно вела меня вперёд, хотя впереди ничего не было видно.

Наконец, я увидел огни, а потом знакомую освещённую улицу. В тусклом свете я разглядел Женино лицо. Кажется, глаза у неё были мокрыми. Мы остановились.

— Мне пора, — грустно сказала она. — А ты иди, тебя дома ждут. Найдёшь дорогу?

— Да, найду. Погоди... Давай не теряться. Как мне тебя найти?

— Эх, ничего ты не понял. Не надо тебе меня искать.

— Почему?

Внутри меня всё как-будто ухнуло вниз от странного предчувствия того, что я услышу.

— Понимаешь... Я бы с тобой пошла прямо сейчас. Но не могу. Ты вот сказал, что я похожа на ветерка. А я не похожа, а где-то так и есть. Я... как бы это сказать... теперь всегда буду жить здесь. Моя задача — выводить таких... заблудившихся. Знаешь, их много иногда бывает. По десятку в месяц. Это тех, кого получается вывести. А остальные... Видел силуэты?

— Да.

— Ну вот... Это те, что не вышли. Они перестают быть людьми, всё человеческое забывают. Если не попадутся — сразу. Те их просто высасывают. Друг друга иногда тоже. Остаётся оболочка одна — кожа, внутри иногда что-то от скелета. Одежда, вещи — их потом растаскивают. Зачем им вещи, непонятно, но они их складывают у себя. Живут в подвалах в основном, редко кто в квартиры поднимается.

— А ты?

— Я тоже заблудилась.

— А... как же?

— Ну вот... Как-то. Сопротивлялась изо всех сил. Пряталась. Получилось. Вот теперь и живу тут. Сейчас вот в том доме, где ты заблудился, живу. Наверху.

— Так значит можно остаться здесь человеком, не превратиться в одного из этих?

— Сложно. Многие пытались. Не вышло... Не надо, не думай об этом даже. Я вижу — тебе не хочется со мной расставаться. Мне — тоже. Но — надо. Иди.

— Погоди... Ты тут совсем одна?

— Да нет... Нас четверо. Было пятеро, один погиб.

— Кто они? Расскажи.

— Девушка такая же как я, моя подруга теперь. Аня. Мы одного года... И трое мальчишек. Уже двое... Кажется, детям легче остаться. Может, где-то есть ещё, другие. Вот так и живём. Вместе боремся, выводим тех, кто забрёл к нам. Они же из разных городов все забредают. Вот ты как сюда попал? Наверное, зашёл в незнакомый переулок и свет погас, да?

— Да. Я фонарик зажёг и пошёл, смотрю — силуэты... Побоялся, выключил. И заблудился.

— Ты заблудился, как погас свет. И оказался у нас. Ладно. Давай, иди на свет, выйдешь. Мне дальше нельзя.

— Можно тебя обнять? — спросил я. Хотелось оттянуть расставание...

— Да...

Женя обняла меня. Крепко прижалась. Тепло и доверчиво. Заговорила быстро, сбивчиво:

— Ты, может быть, мог бы остаться. Но не надо. Не рискуй. Скорее всего, не получится. А я... не смогу тебя... И у тебя мама, она не переживёт, если её сын пропадёт без вести. Отсюда не позвонишь, не напишешь. Только через кого-то из людей передать, но знаешь, как это ненадежно. И не узнаешь... У тебя всё хорошо будет, я знаю. Будешь меня вспоминать, как сон. А я тебя не забуду. Честно-честно. И за меня не бойся, я справлюсь. Иди вперёд, только не оборачивайся. Включи фонарь на всякий случай, тут можно.

Она отошла от меня, коснулась рукой моей щеки и... как-то сразу и незаметно исчезла из виду. Я остался один. Впереди была знакомая улица, угол ограды городского парка. Я включил фонарь и пошел вперёд. И когда вышел на свет, всё-таки оглянулся.

За спиной у меня были знакомые дома.

Как же его звали? Толик... Алик... Игорь... Владик? Не помню. Боря? Нет...

Не помню.

Было мне лет пятнадцать. Тяжело законченный 10-й класс. Очень не сжился с новыми одноклассниками. А все мама. Нет, она ни в чем особом не виновата. Просто хотела, чтоб сын учился в школе, соответствующей уровню интеллекта сына, с хорошими преподавателями. Был это лицей, как тогда было модно, и учились там сыночки и дочки различных бизнесменов новой волны да ментов, судей и прочей швали, с которой порядочный человек вряд ли будет иметь что-то большее, чем вынужденные деловые контакты. В общем, лицей был элитный. Лучший по рейтингам в нашем районе. А общение с золотой молодежью у меня не сложилось. Был не их круга, о чем мне постоянно напоминали в разных формах. Дети. Что с них взять. Но история не про мою многострадальную учебу. Просто, как фон для духа времени. Так сложилось. После года в этом аду я немного замкнулся в себе и стал острее воспринимать мир. Именно в этот период я случайно познакомился с отрицающим. Даже не так. Меня вынудили обстоятельства к этой встрече. В общем, обо всем по-порядку. Мама моя от личной неустроенности, финансовых проблем и просто ударов судьбы подалась в религию. В то время дефолта и резкой инфляции нас кинул посредник по продаже дома, мама потеряла работу, стала страховым агентом и жили мы не ахти. Вот тогда-то мама и принялась искать духовного утешения. Стала ходить к баптистам, а я приобрел идиосинкразию на религиозную благость. Время от времени мать приводила в дом гостей, очередных братьев и сестер во Христе, а я возненавидел эти старательно добрые лица. Начал увлекаться магией и прочей эзотерикой, скорее в пику матери, чем из врожденной склонности. Твердо уверовал в иную картину вселенной и ушел в свой мир. Страстно полюбил животных за искренность и отсутствие лжи и мог часами сидеть в размышлениях и читать запоем.

Именно в то время я внезапно начал открывать новое в себе и мире. Мать таскала гостей домой и остатки драгоценностей в свою церковь Христа. Честно говоря, не все из гостей были плохими. Так я встретился с Аленой, которая была старше меня года на три и познакомила меня с творчеством Кобейна, чьей ярой фанаткой являлась и носила черные футболки, серьгу в носу и напульсники с шипами. Думаю сейчас, может, причиной этому также были религиозные предпочтения родителей? Не суть важно. В один из таких дней, помню, было лето, мать привела женщину к нам домой. Женщина была некрасивой, толстой, в очках и с беспомощным взглядом. Но не было в ней той тошнотворной благости и желания петь псалмы по любому поводу. Чем она мне уже понравилась. К их разговору с матерью я особо не прислушивался, но слышал, как она жаловалась на сына, на плохое отношение людей и что приехали они с севера. Вроде бы, из Ханты-Мансийска. Значения я ничему не придал и ушел читать в сад. Мать только к вечеру распрощалась с гостьей, позвав меня для этого ритуала. Я что-то буркнул и услышал, как мама говорит ей, чтоб приводила сына в следующий раз, и что Женя мальчик добрый и обижать его не будет. Вот не знаю, откуда у родителей вылезает это детское отношение? Надеюсь, я более адекватно буду относиться к моим детям. Хотя, кто знает... Может, это религиозное общение привело мать в состояние неадекватного понимания мира. Знала бы моя мама, кого она позвала...

В общем, спустя дня три, мама обратилась ко мне и сообщила, что к нам в гости придет тетя Люба и с ней будет ее сын. Сказала, чтоб не удивлялся и вел себя добрее. Дескать, он мальчик с "особенностями". Не такой как все. И чтоб я был более внимателен... Лицо мамы было уже привычно одухотворенным. Она не принимала гостей. Она Сестру во Христе принимала. Творила богоугодное. Сеяла Доброе. Формальным поводом стала баня. Ушел топить печь, и за этим занятием меня и застали гости. Как же его звали... Сын тети Любы был среднего роста, очень худ, перекошен в плечах, с отвисающей нижней губой, скуластый, черноволосый и с дефектом речи. Когда он говорил, казалось во рту его - каша. Движения были странно дерганными, как у насекомого, ходил, сильно подволакивая правую ногу. Тогда я не знал особо про ДЦП, но непременно бы подумал о нем, если б знал. Тетя Люба сквозь очки смотрела за сыном с горячей смесью жалости, испуга и тревоги. Как же его звали? Олег? Он подошел ко мне, по-птичьи протянул руку, потряс, прошел к печи и уставился в огонь. На лице его было наслаждение от зрелища пламени. Именно этот парнишка научил меня правильно топить баню. Я клал небольшую кучку дров, как мама, а он немедленно забил всю топку поленьями, открыл поддувало, и через двадцать минут камни на печи раскалились, и температура стала просто адской. Даже без пара в бане было невозможно находиться. Я топил малыми порциями и за час с чем-то (!) не смог добиться такой температуры, как он за несколько минут.

Так как в бане было очень жарко, мы присели на пороге, и я немедленно спросил о его возрасте. Оказалось, ему уже девятнадцать. У него были редкие черные усики. Помню, пытался найти тему для разговора, говорил о книгах, музыке и походах. Читал он, однако, плохо. У меня даже возникло подозрение, что он не умел читать, когда парень нарисовал букву А и с гордостью показал ее мне. Но, несмотря на это, никакого снисходительного отношения к нему у меня не было. Даже потом, когда я узнал, что он умственно-отсталый. Наоборот. Я завороженно слушал его рассказы о трактористах. С его точки зрения, это были могучие люди, что-то среднее между богатырями и ниндзя. Они устраивали поединки на ночных полянах и сражались разнообразным оружием. Никто не погиб. Под конец, он выдал захватывающую историю о том, как его самого приняли в трактористы. Ему пришлось выдержать бой с одним из главных бойцов этих могучих воинов. Он дрался, насколько я помню, боевым цепом, но не сумел вспомнить его правильное название. Пока мы мылись, он показывал на различные шрамы и ямы на своем теле и рассказывал историю их получения. Глаза у меня были по пять копеек. Потом мы пили чай на кухне и ждали пока домоются наши матери. Он гладил мою собаку, кошку Мурыську и недавно рожденных ею котят. Мурыся дико волновалась и мяукала. Потом явились мама и тетя Люба. Попили чаю. Мы с мамой проводили гостей. Я пересказал ей истории из жизни трактористов. Лицо у нее было озадаченным. Наутро котята сдохли. Через день кошка. На третий день собака...

Мать тогда посчитала, что собаку кто-то отравил, и кошка что-то съела. Я переживал сильнее. Но даже предположить не мог, что эти смерти связаны с визитом гостей. Правда, в голове стояла четкая картинка: Мурыська сжимается под рукой паренька и жалобно мяукает. Такое ощущение было, что она хочет убежать, а ее кто-то держит...

Наутро Мурыська сидела над трупами котят в полнейшей, каменной неподвижности. Мать унесла серого и полосатого под вишню. Я гладил кошку, на глаза наворачивались слезы. Мне казалось с абсолютной ясностью, что ее неподвижная поза означает горе. Покормил, даже заставил поесть. Она вернулась в свой угол и оставалась там весь вечер. В понедельник мать ушла на работу. Кошку нашел и хоронил уже я. Какое-то странное ощущение не давало мне покоя...

Мухтар вечером отказался от еды. Утром я закопал еще один труп. Эмоции были словно заморожены. Мама кричала на меня. У нее было плохое настроение. Всю неделю читала библию. Пыталась заставить меня. В воскресенье, после баптистского собрания, тетя Люба с сыном пришли вновь. Опять в баню. Мама меня не предупредила, и баня была холодной. Но (Коля?) сразу побежал её топить, вид у него был весьма радостный. Почему-то говорить с ним ни о чем не хотелось. И я двинул на кухню, пока он возился с растопкой. Гостья с матерью беседовали о болезни ее сына и молитвах. Опять о боге. Посидев минут пять, вежливо слушая, к каким докторам возила она сына и сколько свечей ставила, как внезапно проявилась болезнь, я улучил момент и спросил про трактористов-ниндзя. Тетя Люба горько рассмеялась: - Жень... Ты не верь всему, что (Вадик?) рассказывает. Он просто сказки придумывает. Не знаю, почему про трактористов... И... он... ну, немножко отстает. А вообще спасибо тебе за то, что так с ним... Общаешься. У нас ведь и друзей нет. Вот ты хороший мальчик. Он о тебе хорошо рассказывал...

Смутила меня тетя Люба. Помявшись у порога кухни, я пошел обратно.

Над дверями парилки висело облако черного вонючего дыма. Дым валил из щели под притолокой и стелился по потолку. Я рывком открыл дверь. Парень находился в состоянии чрезвычайного возбуждения, весь в копоти он стоял у двери и глядел на меня испуганно и свирепо. Меня поразила странная вещь. Вот теперь, на фоне черного вонючего дыма, с языками пламени, бьющими из топки и лижущими бока железной печи, он выглядел как никогда естественно. Вот что меня в его облике удивляло, цепляло с первого взгляда. Парень всегда выглядел так, будто только что вышел из пожара. Его лицо всегда было освещено бликами пламени. На нем всегда была копоть. Просто сейчас она стала видимой. Кашляя, я открыл топку.

— Что ты туда кинул?!

— Я? Да это... Угля добавил... Чтоб жарче было!

— Это уголь так воняет?

— Да это... Щас проветрим. И... Это. Хорошо будет! Ну не трогай!

Не обращая внимания, я взял кочергу и вытащил коптящее черным дымом и пузырящееся что-то. Не сразу, но я понял, что это была моя куртка. В ней я ходил в школу. Я тупо смотрел на нее. Пытаясь понять, каким образом она оказалась в бане и на хрена нужно было ее сжигать. (Андрей?) схватил её руками и запихнул обратно. Челюсть у меня просто отпала от такой наглости, а парень, чуть не плача, принялся скороговоркой шептать, срываясь в слезы:

— Ты маме только не говори, только маме не говори, скажем, что украл кто-то, да? Собака стащила! Да? Мы сидели и видели! А дверь откроем, и дым уйдет! Сейчас-сейчас!

Не знаю, какой у меня был вид. Скорей всего, озадаченный. Он прыгал вокруг меня, улыбался и плакал. Не знаю, что бы я предпринял, но на дорожке появились тетя Люба с матерью. (Коля?) взвизгнул и бросился бежать, а я лишь ошалело посмотрел вслед. Внезапно он остановился и вернулся. Женщины выпучив глаза наблюдали за нами. Лицо тети Любы вдруг стало понимающим, она закричала:

- Зараза ты такая, опять что-то сжег?!

В ответ (Коля? Андрей?) начал лепетать про то, что все само, он ни при чем, это собака... Мама моя тут же вставила, что собака умерла недавно. Тетя Люба вздрогнула. Я видел это довольно отчетливо. Затем извинилась перед нами за сына, и они ушли. Баню я проветрил и вымылся сам. Немного воняло жженой резиной. На следующий день мама обнаружила пропажу нескольких мелких вещей. В том числе и своего кольца. Через некоторое время тетя Люба нашла и отдала их матери... Коля, к тому же, оказался клептоманом. У нас сдохли все куры. Причем, я не помнил, чтоб парень к ним прикасался. В то время мне пришла идея, что он сыпал какую-то отраву, и животные умирали. Мне показалось это логичным и я поделился догадкой с матерью, и после обсуждения мы сошлись во мнении, что так всё и было. Ни одному из нас в голову не пришел другой вариант. Никто не подумал, насколько сложно достать такую отраву. И никто не вспомнил, что животные умирали тихо, без мучений. Просто застывали в неподвижной позе на несколько часов и все. В общем, ни Колю, ни Тетю Любу мы больше в гости не приглашали. Но это не слишком помогло. Сначала в доме разбуянилась нечисть. Тут надо упомянуть, что в момент нашего переезда в дом жилось в нем неспокойно. Во-первых, в доме было жутко холодно даже летом. Во-вторых, на чердаке дома постоянно слышались шаги. В-третьих, присутствие чего-то рядом. Я понимаю, что это звучит обычными штампами из большинства ужастиков, но это так. Дом мы купили очень дешево. За 35.000, те, что наскребли мама с бабушкой. А ужастиков американских, с историями про дешевый дом, тогда и в помине не было.

В общем, о том, что в доме неспокойно, узнали мы почти сразу. Но внимания не обратили. Нам некуда было деваться. Пока делался ремонт, сами там не жили. Потом, так получилось, первыми перевезли туда двух прабабушек. Привозили еду по очереди. То я, то бабушка, то мама. В доме ночевать было негде. Две кровати стояли в отремонтированных комнатах, и на них спали прабабушки. Мать моей бабки и ее сестра. Но ощущение холода охватывало с первого шага за порог. Бабушки жаловались на холод постоянно. Приходилось зажигать котел даже летом. После смерти бабушек мы переехали в дом... В первую же ночь начался топот по потолку, скрип дверей и весь набор домовой мистики. После я договорился с домовым по старому дедовскому методу. Брал блюдце молока, кусок хлеба с медом и ставил под тумбочку в темный угол, разговаривая с хозяином и прося успокоиться. Все было нормально. Даже холод ушел. До событий с Володей. Точно. Его звали Володя. Сначала возобновились топот и скрипы на чердаке, потом уже в доме начало шуметь. Кто-то бормотал в углу. А в полнолуние я проснулся от неясной тревоги. Выйдя в зал, обмер. Показалось сначала, увидел привидение, но это была мама в ночной рубашке. Она стояла у окна и смотрела на улицу. Я перевел дух и подошел. Спросил, - Мам, почему не спишь? Мама ответила - Папа звал. Я обмер вторично. Мать с отцом развелись еще пять лет тому назад. И жил он на Урале, в двух тысячах километров. Потом мне пришло в голову, что мать, видимо, спит, просто ходит во сне. Мягко взял за руку и отвел в постель. За следующие несколько дней история повторялась каждую ночь, бабушке я ничего не сообщал, думал, пройдет, как прошёл лунатизм у брата.

Мать после этого ходила каждую ночь. Я заимел привычку закрывать двери вечером на ключ, а ключи класть в карман. Спал чутко. Вставал раза по три на ночь, укладывал маму, потом засыпал. На топот уже внимания не обращал. Но однажды меня кто-то сильно дернул в кровати. Я как будто выпрыгнул из дремы, сна не было ни в одном глазу. Услышал жалобное бормотание в коридоре и помчался туда, еще не зная, зачем. Помню, было четкое ощущение: "что-то не так". Окно было открыто, мамы в постели не было. Я громко ее позвал, отпер дверь и выскочил на улицу. Секунды не прошло, как понял, что нужно в огород. В конце огорода, на орехе, качалось светлое пятно. Я не помню что я делал, как бежал, но маму из петли вытащил вовремя. Вызвал скорую, маму отвезли в больницу. Из нее сразу в психушку... Поставили диагноз - шизофрения. В доме какое-то время жила бабушка, потом остался один. В первую же ночь попытался поговорить с домовым. Разговор не вышел, но перед глазами он появился. Потом несколько дней чистил дом всеми методами, какими знал. В доме стало уютней. Пропало чувство тяжести, подспудно давившее несколько последних недель. Впервые за эти дни я спокойно заснул. Маму держали целых два месяца. Потом выписали. Но душевное здоровье полностью не вернулось уже никогда. Не знаю, насколько виной этому был Володя, но свою роль он наверняка сыграл. С домовым мы с тех пор живем душа в душу, более особого буйства не видел. Пишу сейчас из этого же дома. Правда, мама с тех пор живет с бабушкой и лишь приезжает в гости. Я, в принципе, ее понимаю. Володя умер, когда ему был 21 год. После похорон мы с матерью зашли к ним домой проведать тетю Любу. В его дом мне входить не хотелось. Я остался во дворе дожидаться мать. Их частный домишко из самана поражал своей неухоженностью. Покосившийся забор, какие-то тряпки посреди двора и абсолютно никаких растений. Даже чертополоха не было. Просто утоптанный круглый пятак земли. Ни единой травинки. Ни собаки, ни кошки, ни кур... Такое ощущение - даже птицы не пролетали...

Осень. Днем такое чувство, что уже вечереет.

Угораздило же меня пойти на рынок. Как же холодно-то… Ну да ладно, дело не в холоде.

Все нормальные люди сейчас в тепле, и даже не все прилавки открыты. Но мое внимание привлек пожилой мужчина. Его седые волосы были очень длинными, чем-то он напомнил мне волшебника, но без бороды.

Он продавал игрушки, аккуратно разложенные на тряпочке. Среди них я увидел - Боже, уж этого я не ожидал - маленький брелок тамагочи!

У меня был такой лет 10 назад. На меня сразу нахлынули воспоминания, я стоял и улыбался как идиот, смотря на этот кусок пластмассы.

Потом все же решился его купить. Купил и побрел домой, при этом чувствовал себя так, как будто выиграл миллион.

Придя домой, я вставил туда батарейки и начал играть, параллельно анализируя, сколько он проживет. Что довольно странно, ведь я очень безответственный человек - ведь даже золотая рыбка умерла на третий день после покупки.

В течение недели я тщательно ухаживал за ним. Но после, как оно часто бывает, убрал в полку и забыл.

Месяца полтора назад случилось что-то странное, я почувствовал легкое недомогание, какое бывает, когда долго не кушаешь.

К врачу я ходить не стал, да и кто пойдет к нему из-за простого недомогания? Я съел булочку, запил ее соком и пошел спать. На следующее утро мне уже стало совсем плохо…

Я решил отлежаться дома. Просто валяться, смотря в потолок, мне было скучно, и тут я вспомнил про игрушку в полке. Взяв тамагочи, я лег обратно в постель.

Вертел его в руках, гадая, что могло с ним стать, ведь я не брал его в руки уже три дня. Все же решился включить. Он был голоден и что-то ворчал, я накормил его поигрался с ним. К этому моменту мне и самому полегчало, и я решил прогуляться по двору.

Далее я заметил закономерность: каждый раз, когда я забывал покормить его, мне самому становилось очень плохо, несмотря на то, что я питался очень хорошо. Недавно даже упал в обморок. Дело в том, что я был вынужден уехать по работе на неделю и благополучно оставил игрушку (хотя какая это игрушка?) дома.

И вот на четвертый день работы случился инцидент. В себя я пришел в больнице, врачи разводили руками, были все симптомы истощения, но причину установить не получалось. В мои бредни они не поверили, сказали, что это бред на фоне истощения.

Тогда я решил действовать самостоятельно. Позвонив другу, я попросил его прийти ко мне домой и покормить тамагочи (Боже, как это глупо звучит!). Он стал подначивать меня, но после моих уговоров согласился.

После того, как он его покормил, мне стало лучше. И я, сославшись на плохое самочувствие, отложил работу и уехал домой.

После этого я ходил 2 недели, не выпуская его из рук. Что интересно, я мог не кушать сам, было достаточно покормить его.

Но 2 дня назад случилось несчастье - я потерял его.

Вы можете не верить в мою историю, но если кто-нибудь нашел его - пожалуйста, покормите.

Покачивая рычаг дрезины, я подъезжаю к поселку. Я довольно скверно вожу автомобиль, да и к тому же у меня не было времени выбирать способный проехать по этому бездорожью, поэтому огромной удачей было то, что хотя торфозаготовка прекратилась на этом участке уже давно, рельсы так и не подверглись демонтажу или естественному разрушению. Предыдущей удачей данного фрагмента моего жизненного пути, конечно, была находка самой дрезины. И за продовольствием ездить стало гораздо проще. Спустя столько лет невзгод я наконец могу признать себя счастливчиком.

Ворота мне открыл Федорыч, один из очень немногих оставшихся жителей поселка. Старик был несказанно рад появлению молодежи из города, а Аню и вовсе заобожал.

— Приехал, сынок? Хорошо. Я как раз для Анечки цыпленка приготовил. Отнесешь?

Мне было не очень-то до того. В огромной спортивной сумке я с трудом тащил мясо совсем другого сорта. С другой стороны, зачем обижать старика, да и от полуфабрикатов мы отвыкали с трудом и что-то не просто забитое, но уже ощипанное и выпотрошенное не помешало бы мне-лентяю.

Вот я уже во дворе. На крыльце меня ждет Аня, ждет, кажется, целую вечность. У неё совсем бледный вид, но ничего, сейчас я наконец смогу ее развеселить. Я запираю калитку, ставлю сумку на землю. Открываю. Секунда замешательства и из неё в темноту двора выбегает мальчик пяти лет. Аня оживляется. Я неторопясь иду за ребенком. Никуда-то он здесь от нас не денется. Замечаю маленькую фигурку под кустом облепихи.

— Дядя… помогите, я потерял маму. — слышу я наполненный жалобой тоненький голос.

Я подхожу ближе.

— Не волнуйся. Иди сюда.

Фигурка делает несколько осторожных шагов в мою сторону. В лунном свете на секунду появляется болезненно синее лицо с впавшими глазами узника Освенцима. Тут важна реакция. Ещё миг и ребёнок чуть не вгрызается мне в лицо. Я с большим трудом уворачиваюсь, хватаю тельце со спины. Тут уже черед Ани. Не оставив и следа о прежней вялости, она в два прыжка оказывается рядом со мной, перенимает ребёнка и заботливо, но крепко прижимает его к себе. На секунду у меня возникает мысль, что из неё получилась бы хорошая мать. Наконец, тельце прекращает дергаться, розовеет одновременно с Аниным лицом. Неужели, живой?

В детстве я казался себе самым несчастным ребенком. Нет, мои родители не болели алкоголем и меня не травили в школе за излишнюю полноту, очки или, например, любовь к танцам. Просто в то время, когда другие дети прятались под одеялом от воображаемого монстра, мои воображаемые монстры дергали это самое одеяло. Когда другие вызывали пиковую даму в детском лагере, я единственный, кто до окончания срока трясся при виде лесенки в каждом своём отражении. Сейчас я по-прежнему бы во всю расхлебывал последствия этой своей особенности, если бы мне так не помог случай.

Тогда я ещё жил в Петербурге. В тот вечер я возвращался поздно вечером с работы, а конкретно — стоял на платформе метро, ожидая своего поезда. Вот, наконец, тот подъехал. Я уже собирался войти в свой второй с конца, относительно многолюдный и безопасный вагон, когда услышал тихий, без сомнения человеческий плач справа. Да, я не по наслышке знаю, как плохо ездить в последнем вагоне последнего поезда, и прекрасно представлял, в какой опасности могла оказаться плачущая девушка (а я был уверен, что это молодая девушка). Я ринулся к нужной мне двери в конце состава и едва успел перед её закрытием. Да, девушка была здесь и была молода. Однако ни одной из тех сущностей, что могли вызвать её плач не было видно. Ещё бы! Для того чтобы плакать в свои восемнадцать, наверняка хватает и вполне естественных причин.Впрочем, тревога меня по-прежнему не покидала, значит, значит всё же что-то не так. Холод побежал по спине. Вот оно! Неожиданно поезд остановился и машинист пробубнил что-то стандартное про сохраняйте спокойствие. Вскоре я заметил следы от ладоней, возникающие по ту сторону окошка двери, к которой я вопреки запрету прислонился. Столь же резко прекратился и плач. Девушка подбежала и, потеснив меня, впилась ладонями в следы на стекле. Я слышал нечеловеческий вопль по ту сторону. Не устрашающий жертву клич, а именно вопль ужаса. Именно со стороны темноты. Оказалось, в тот день Аня совершала уже шестой свой полуночный рейс, но ни одно существо так и не рискнуло приблизиться к ней. До моего появления. За две-три недели мы облазили все темные уголки города. Мы жгли свечи перед зеркалом, вызывали полуночного гостя, нарушали в квартире все возможные предостережения. Но это нам скоро наскучило. Зачем прилагать столько сил в бездушном городе, когда деревенская земля сама тебя кормит? Мы захватили велосипеды, сели в электричку (конечно же, ночную) и отправились к полузаброшенному поселку в котором мой дед завещал мне дом. То что невидимые обитатели этого дома пытались убить меня в детстве было теперь нам даже на руку. Добыча здесь переводилась только по случаю больших религиозных праздников, когда мне приходилось привозить что-нибудь из города, не забытого богами разве что из машины. Ане место приглянулось сразу, и древними вечно туманными болотами, и возвышающейся за оврагом заброшенной черной церковью, истории появления которой не помнил даже Федорович.

Кстати, ребёнка, Сашку, отдали на попечение именно ему. Может быть кому-то покажется неправильным перекладывание ответственности с молодых плеч на старые, но негоже дитю расти среди нечистой силы. А у Федоровича тихо, ни домового нет, ни шишиги, и даже курочек теперь воровать некому. Да и давно он о внуках мечтал, дочь-то его из-за несчастной любви утопилась вместе с маленьким.

А сейчас уже ночь. Я лежу на кровати и обнимаю теплое тело под одеялом. Обнимаю заботливо, но крепко. Я знаю, что Аня уже пять минут как ушла попить воды, а вот оно ещё не знает, что я знаю.

История произошла с моей хорошей знакомой. Лена учится на учителя, и каждое лето её отправляют от педучилища в детский санаторий на Чёрное море, где она присматривает за детьми, преимущественно младшего школьного возраста. За работу ей почти не платят, зато есть возможность два месяца провести на море и получить хорошую практику общения с детьми и будущими коллегами.

Лена жила в одном из корпусов, на самой окраине санатория, окна комнат которого выходили на сосновый бор и горы. Все дети, которые были под её присмотром, располагались в комнатах на одном этаже. Каждую ночь Лена открывала двери в их комнаты и прохаживалась по коридору от одной комнатки в другую, болтала с ребятами, ждала, пока они заснут, после чего со спокойной совестью ложилась сама. Иногда среди ночи могла разразиться страшная гроза! Вспышки за окном, раскаты грома в горах будили детей, поэтому Лена, ничего не боясь, смело бросалась по комнатам – закрывать окна, снимать вещи с сушилок и успокаивать малышей.

В последний год её работы был у них в группе один мальчик по имени Дима. Диме было около 8-ми лет, и он очень боялся воды. Вода его и восхищала, и пугала одновременно. Дима часами сидел в нескольких метрах от моря и просто завороженно на него смотрел. На все уговоры просто подойти ближе, потрогать воду рукой или «помочить ножки», у него чуть ли не случалась истерика. Глядя на это, старшие смены задались целью избавить мальчика от водобоязни. Сначала приучали его к детскому бассейну, с ним занимались плаврук и физруки. Даже старшие ребята подбадривали как могли. Недели через две Димка уже поплыл самостоятельно в детском бассейне, а ещё через несколько дней зашёл в море по пояс и брызгался в воде. Столько у него было счастья! Димка хохотал, плескался с другими детьми. Лена не раз созванивалась с Димиными родителями, которые очень радовались его успехам и радовались, что он наконец-то поборол свой самый большой страх.

Однажды ночью с Димой случилось что-то странное. Как по заказу, весь педагогический состав отмечал день рождения коллеги. В жаркую южную ночь все собрались на улице, поодаль от корпусов. Было решено, что на каждый этаж будет выделено по дежурному, и они будут сменяться каждый час. Настал Ленин черёд. Она поднялась на свой этаж, прошлась по комнатам, и убедившись, что все спят, зашла в свою комнату и прилегла на кровать. Её начал окутывать сон, как вдруг, через эту пелену, до неё стали доноситься детский плач и ужасные всхлипывания. Лена очнулась и прислушалась. Плач ей не приснился, но откуда он доносился было неясно.

Лена побежала по комнатам. В первой тихо, во второй тоже, в третьей тихо. За окнами шумел непонятно откуда налетевший ветер, свет в коридоре мигал. Забежав в комнату Димы, Лена увидела следующую картину: мальчик сидел на кровати, обхватив колени руками, покачивался и приговаривал: «Господи спаси! Господи спаси! Пусть он уйдёт! Пусть он уйдёт!». На Лену Дима не реагировал. Девушка бросилась к выключателю, чтобы зажечь свет, но лампочка вспыхнула и с характерным звуком разлетелась на множество осколков, отчего мальчик просто взвыл. Лена почувствовала, как комната погружается во тьму. Она подлетела к Диме и крепко его обняла, покачиваясь в ритм с ним и пытаясь тем самым его успокоить. Ветер за окном уже просто бушевал! В какой-то момент в комнату вбежали пара медиков, которые услышали плач с улицы. Они вывели мальчика и увели в лазарет. Лена вышла на улицу, чтобы немного успокоиться. Выйдя, она с удивлением обнаружила, что никакого ветра снаружи нет, по-прежнему стоит знойная южная ночь, стрекочут цикады, пахнет хвоей. У Лены был шок.

Утром медики сказали, что Дима просто испугался, что остался один в комнате, так как его соседа по комнате отправили до этого с температурой в лазарет. В этот день Дима снова сидел вдали от моря с грустными глазами и отказывался идти купаться. Лене он признался, что ему не разрешают: говорят, что это очень опасно, что он может утонуть. Но на Ленины расспросы «кто ему такое говорит» Дима молчал.

Через несколько дней все они приехали домой. На вокзале Диму встречали и мама, и папа. Лена разговорилась с ними, призналась, что страх перед водой мальчик так и не поборол, что он устал, что грустил по родителям так, что в последние дни у него случился срыв. Мама Димы сказала, что сама очень переживала первый раз отпускать сына от себя, но чувствовала, что так было надо. Ещё она призналась, что когда была беременна Димой, то у них в семье случилась трагедия: умер первый сын, утонул. Они сделали всё, чтобы Дима об этом не узнал, и они с мужем уверены в том, что он ни о чём не догадывается.

История эта случилась года четыре назад, или даже чуть больше, и вспомнила я о ней совершенно случайно. Сейчас расскажу почему.

Я тогда работала секретарем в офисе одной очень известной международной компании. Работа была очень насыщенная, трудная, но интересная. Смена секретаря начиналась в восемь утра, заканчивалась в восемь вечера. Нужно было отвечать на звонки, сортировать почту и посылки, заказывать билеты и такси для сотрудников. Звучит просто, но на деле это постоянные звонки телефонов (более 350 звонков за смену), общение с иностранными коллегами на языке, который они считают английским, много бумажной работы. Проще говоря, посторонними делами там не позанимаешься.

Спокойно было только в районе восьми утра, когда я только приходила на работу. В это время в офисе кроме меня находился только охранник, несколько коллег, работающих с Дальним Востоком, и уборщица Галя. Раньше Галя приходила работать вечерами, но в то время многие сотрудники еще работали, ведь в Европе и Америке гораздо позже наступает вечер. Галю попросили приходить утром не потому, что всем было сложно поднять ноги, когда она моет пол, и не потому, что кого-то смущал вид ее рабочего халата, нет. Галя ужасно сквернословила.

Я по утрам часто наблюдала картину, как она перемещается по особняку с пылесосом, дергая его за собой и матеря на все лады. Как-то я пришла раньше, и застала ее в прихожей. Галя пылесосила ковролин и не слышала меня.

- Вот паскуда, опять щетку сбрасывает! Да как же ты за..ал меня, урод! - она с ненавистью пнула агрегат, и тот выключился, - Ах ты ссука!

- Привет, Галь, - я протиснулась мимо нее к своему рабочему месту, - Что, не слушается он тебя?

- Не поверишь, Надюшка, он как будто издевается надо мной! - Галя села на банкетку и вытерла лоб, - Никогда я такого не встречала! Щетку сбрасывает, мешки рвет, цепляется за все углы, по ровному полу ехать не хочет, а потом вдруг как наедет прямо на ноги!!! Вот если б не знала, что это просто прибор, решила бы, что собака дурная, ей-богу!

- Наверное, неудачная модель, - посочувствовала я, - скажи мне, кто в офисе?

- Директор здесь, бухгалтер, Наташа Рябова и Саня Бобров, кажется. Больше я не видела никого.

- Спасибо, - я отметила сотрудников в ежедневном списке и включила телефонные аппараты, один из которых тут же затрезвонил.

Я сняла трубку, а Галя уже проходила внутрь, пиная злосчастный пылесос перед собой; прежде чем скрыться в коридоре, она помахала мне. Было примерно без пяти минут восемь.

День прошел быстро, как и всегда. Беготни по этажам достаточно, и бумаг, и звонков - я обедать-то не всегда успевала. Как-то в очередной раз пробегая мимо курилки, я остановилась от оклика ассистентки директора, Ольги.

- Надя, скажи пожалуйста, Галя сегодня приходила?

- Да, приходила. Я видела ее утром. А что такое?

- Да что-то она у меня мусор не вынесла со вчера. Там посылки приходили, полное ведро упаковок.

- Забыла, наверное?

- Да, похоже. Ну ладно, беги.

Около шести часов вечера позвонил муж Гали, Егор. Оказывается, она не вернулась домой со второй работы, и когда Егор туда позвонил, ему сказали, что сегодня Галя не приходила. Он очень волновался. Когда Егор рассказывал это, я все пыталась вспомнить, когда ушла от нас Галя. Обычно уход и приход сотрудников фиксируется в списке, но уборщица, как и курьер и охранник, в число отмечающихся не входили. Могла я не заметить, как она вышла? После разговора с Егором я поставила телефоны на паузу и пошла по этажам. Может быть, Гале стало плохо и она упала где-нибудь в подсобке? Или с ней случилось еще что-то неприятное и нужна помощь?

Первый этаж - бухгалтерия, кухня, столовая, конференц-зал, кабинет IT, два туалета, кладовка - пусто и убрано. Второй этаж - коридоры, кабинеты сотрудников, самая людная часть офиса - тоже ничего подозрительного. Мансарда - кабинеты наших неформалов, общающихся с прессой и волонтерами, архитектор сайта, фотографы и прочие. Здесь было много стенных шкафов и кладовок, оставшихся после ремонта чердака, и чаще всего там лежали всякие вещи для презентаций, выездных мероприятий и прочий волшебный хлам. В подсобке с красной лампой, где фотографы проявляли пленки со старых камер, я нашла пылесос. Он стоял прямо посреди комнатушки, словно Галя забыла его убрать. Рядом лежала горка мусора, и когда я осветила ее фонарем, мне стало не по себе. Погнутые очки - очень похожие на те, что носила Галя, - грязный носовой платок, часы, одна сережка и пучок волос. Больше я ничего не нашла, да и милиция, появившись через пару дней, тоже. Нас всех допрашивали, меня особенно, потому что оказалось, что я общалась с Галей последняя. Никто ничего не имел против нее, работала она хорошо, не воровала. Не знаю, как закрывали ее дело, нам уже не сообщали, конечно.

Через пару недель взяли новую уборщицу, пожилую, Раису Сергеевну. Я помню, что вздрогнула, когда застала ее в коридоре с разъемом провода пылесоса в руке.

- Не включается что-то, - растерянно произнесла она, - что за непослушная машина, все время у него что-то не так! - она укоризненно потыкала агрегат носком туфли.

Спустя пару месяцев я уволилась, и про это не вспоминала очень долго, до сегодняшнего дня. А сегодня что-то ностальгия накрыла, зашла на сайт своей бывшей работы, а там в разделе вакансий это - "Требуется уборщица. Оклад от 800 евро."