Про юридически подкованных сельских жителей⁠⁠

Очередная правдивая история из воспоминаний бывшего следователя прокуратуры будет посвящена некоторым аспектам, возникающим на практике при квалификации таких преступных деяний, как изнасилования. Конечно, начало звучит для обывателя несколько путано и неочевидно, но на самом деле всё будет понятно и жизненно. Итак, приступаем.

Время и место будет традиционным для моих рассказов: сельский район уральской глубинки в первой половине 90-х годов прошлого века. Да и главный герой все тот же — я сам, в те поры следователь прокуратуры сельского района. Как-то ко мне в кабинет зашли двое: молодая девица и тетка лет под пятьдесят. Типичная такая тетка советских времен, с непомерно развитой кормовой часть, отчего в целом её фигура напоминала утку. Девица же была самой обычной девичьей наружности, по тогдашней молодежной шкале её можно было отнести к категории «с пивом потянет». Тетка с порога сообщила, что они пришли писать заявление об изнасиловании. Мне бы тогда уже надо было насторожиться, ведь как правило, с заявлениями о преступлениях люди идут в райотдел, а уже потом собирается следственно-оперативная группа и начинает крутиться веселая процессуальная карусель. А эти сразу пришли в прокуратуру. Но почему-то я тогда не обратил на это внимания, и предложил объяснить суть происшествия.

Девица (назовем её Анюта и добавим, что ей на тот момент было двадцать лет) совершенно спокойно и ничуть не стесняясь начала рассказывать, что вчера в райцентре, где она живет с матерью, на улице случайно познакомилась с молодым человеком, пусть его звали Геннадий. Завязался разговор, по ходу которого Геннадий произвел на неё весьма приятное впечатление. Она предложила Геннадию пойти к ней домой, продолжить знакомство. Геннадий не отказался, купил бутылку сухого вина, они пришли домой к Анюте (мать была на работе), где употребили внутрь вино, после чего, говоря казенным языком, совершили половой акт в естественной форме по обоюдному согласию. После того, как половой акт и вино закончились, Геннадий собрался и ушел, оставив свой телефон на случай, если Анюте захочется продолжить знакомство.

Тут вступила в разговор мать Анюты и сообщила, что они пришли писать на Геннадия заявление об изнасиловании. Выслушав эту незамысловатую историю и удивившись такой нестандартной концовке, я задал матери Анюты резонный вопрос: Уважаемая Авада Кедавровна, а в чем, собственно, заключалось изнасилование? Мамаша тут же достала из сумки потрепанную бумагу и с победоносным видом протянула её мне. Бумага эта оказалась заключением врачебной комиссии о том, что Анюта страдает заболеванием в виде олигофрении в степени легкой дебильности, в связи с чем имеет третью группу инвалидности.

Эта бумага в корне меняла дело. Дело в том, что в те времена уголовная ответственность за изнасилование была предусмотрена частью первой статьи 117 УК РСФСР, которая гласила: «Изнасилование, то есть половое сношение с применением физического насилия, угроз или с использованием беспомощного состояния потерпевшей». При этом под использованием беспомощного состояния потерпевшей подразумевалось, что оно в силу своего психического состояния (слабоумие или другое психическое расстройство, к примеру) не могло понимать характер и значение совершаемых с ним действий.

Таким образом, в действиях Геннадия усматривались признаки преступления, предусмотренного часть первой статьи 117 УК, и корячилось ему ни много ни мало, а от трех до семи. Поэтому я не мешкая приступил к сбору первоначального материала, то есть опросил Анюту и её мать, выдал Анюте направление на судебно-медицинское освидетельствование, а также снял копию врачебного заключения. Потом я по телефону, номер которого мне предоставила мать Анюты, я пригласил в прокуратуру самого Геннадия.

Явившись ко мне на следующий день, Геннадий на все задаваемые вопросы отвечал прямо, вроде бы ничего особо не скрывая. Ему девятнадцать лет, учится в городе в техникуме, живет там же - в городе. В тот день приехал в райцентр к приятелю, по дороге познакомился с девушкой Анютой, та после непродолжительного разговора предложила пойти к ней, чтобы немного удовлетворить инстинкт размножения. Он не стал отказываться - а что было отказываться, собственно, тем более при наличии юношеского спермотоксикоза на грани срыва контрагайки? Прикупив вина, они проследовал домой к Анюте, где и произошла борьба с вышеупомянутым инстинктом по обоюдному согласию.

Вместе с тем, Геннадий добавил, что накануне ему звонила мать той Анюты, и предложила зарешать вопрос с возбуждением уголовного дела об изнасиловании за кругленькую сумму. Сколько она запрашивала, я сейчас уже не припомню, но что-то много по тогдашним меркам. Однако денег таких у Геннадия не было, соответственно заплатить требуемую сумму он бы не смог в любом случае. Зафиксировав всё это в бланке объяснения, я отпустил Геннадия домой, и вообще по этому материалу взял паузу, с целью крепко подумать.

Через несколько дней, будучи в райотделе по каким-то другим делам, я спросил у участкового, который территориально обслуживал райцентр, за эту Анюту. Участковый тут же рассказал, что эта девицу именуют в местных райцентровских кругах не иначе, как «Анюта — Я тута», поскольку её неуемное стремление к удовлетворению половых потребностей было широко известно. Однако местные опасаются с ней свои потребности удовлетворять, поскольку уже несколько раз Анюта и её мать обращалась после таких случаев с заявлениями об изнасиловании, и чтобы не загреметь под фанфары на годы долгие парням приходилось от них откупаться.

Я не поленился и поднял в архиве прокуратуры несколько отказных материалов за последние года три, обстоятельства которых один в один совпадали с заплетом, в который попал Геннадий. Причем все эти материалы заканчивались заявлением Анюты о том, что никакого изнасилования не было, и что она просит разбирательство по этому факту прекратить.

Тут надо объяснить, что в те времена действительно существовала такая практика, по которой в возбуждении уголовного дела по износам отказывалось при наличии заявления потерпевшей о том, что она ни к кому претензий не имеет и просит к уголовной ответственности никого не привлекать. Хотя это и было, мягко сказать, не вполне законно, но объяснялось очень просто: в условиях невероятно возросшей в начале 90-х годов нагрузки на следственный аппарат это был единственный выход из ситуации. Потерпевшая довольна, а как именно обеспечили это — не важно: либо денег заплатили, либо свадьба, либо еще какие-то плюшки материального или нематериального характера, вот это и считалось главным.

Так что картина представлялась ясной: Авада Кедавровна как-то прочухала (как именно — не суть важно), что любое половое сношение с её дочерью вполне можно квалифицировать как изнасилование, и извлекала максимум пользы для себя из этой юридической ситуации. Вот поэтому она и пришла сразу в прокуратуру: уже знала, куда идти и что говорить.

Однако у меня возникло желание как-то помочь Геннадию в этой мутной ситуёвине, и прежде всего потому, что у меня имелось твердое убеждение, что на самом деле он никакого изнасилования в данном случае не совершал. С этой целью мне пришлось призвать на помощь конспекты по уголовному праву за второй семестр четвертого курса юридического ВУЗа, а также пыльную подшивку Бюллетеней Верховного Суда. Так вот, высшая судебная инстанция и юристы-теоретики трактовали норму о беспомощном состоянии потерпевшей в случае слабоумия однозначно: для того, чтобы такое деяние признавалось преступным, необходимо было явное понимание виновником того факта, что потерпевшая на самом деле имеет признаки психического расстройства и не может осознавать характера произведенных с её участием действий.

В случае с Геннадием этот момент представлялся вовсе не очевидным. Потому что Анюта выглядела опрятно, никаких явных отклонений от общепринятых норм поведения не проявляла. Да, если с ней разговаривать достаточно долго и на всякие темы, то можно было понять, что рассуждения у неё, как у двенадцатилетнего ребенка. Вот, пожалуй, и все явные признаки слабоумия. Поэтому я опросил нескольких жителей райцентра, которых мне любезно указал местный участковый, которые подтвердили все вышеописанные обстоятельства, из чего можно было сделать вывод о том, что распознать в Анюте умственного инвалида впервые видевшему её человеку было очень трудно. Дополнительно опросил и Геннадия, сообщившего, что ничего особенного в поведении Анюты он не заметил — обычная деревенская девица, о её психическом заболевании не догадывался, поскольку никаких поводов к этому не было.

В общем, на этих основаниях я и построил постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении Геннадия. Получив почтой уведомление об этом, Авада Кедавровна, понятное дело, жаловалась на меня в прокуратуру области и другие вышестоящие инстанции, однако ни к чему её движения не привели: решение было признано законным и обоснованным, оснований для его отмены не нашлось.

Больше заявлений об изнасиловании Анюты в прокуратуру района не поступало.