Босиком за принцем.⁠⁠

Сложно сказать, что я сильнее ненавижу: ждать или убираться. Но сейчас мне приходится делать то и другое одновременно, так как я натираю эти ненавистные полы в нашей прихожей и жду, когда же мой папенька соизволит прийти домой. Нет бы приходить всегда в одно и то же время, так ведь нет, разница составляет полчаса-час, поэтому всегда, начиная с семи часов вечера, я принималась за какое-нибудь грязное дело: мытье полов, чистка камина, стирка... А, вот и он.

Нахмурив брови при виде моей сгорбленной фигуры, он пробасил на весь дом:
- Опять? Ты опять за свое?! Сколько уже можно говорить, чтобы ты так не делала!

Из соседней комнаты выскочила перепуганная до смерти мачеха.  В целом, неплохая женщина, хоть и раздражает вечными причитаниями, глупыми заботами и неспособностью справиться со мной. Вот и сейчас она запричитала перед папой:

- Дорогой, я ей говорила-говорила, чтобы она не трогала тряпку, к тому же мы уже мыли здесь сегодня полы. Но она же все равно схватила и давай мыть, говорит, что папе не понравится, если тут будет пыльно. Я же старалась...

- Она - моя дочь, и может делать, что захочет. Но каждый день убираться! Стирать! У нас что, слуг нет? - разразился папа очередной грозной тирадой. Все, на сегодня моя задача выполнена, и я ушла в свою комнату.

Жаль, я плохо помнила свою мать. Помнила только частые объятия, теплый шепот, веселые песенки, с которыми она приходила ко мне по утрам. Поэтому утро - мое самое любимое время суток. Папа ее тоже любил, потому что даже сейчас, спустя десять лет, он мог прослезиться, вспомнив ее.

Совсем не помню тот период, когда мы жили с ним вдвоем. Но именно после смерти мамы папа стал работать в два раза больше, уходить раньше, чем я вставала, и приходить поздней ночью. Потом он начал уезжать на недели и даже месяцы, оставляя меня с няней, милой уютной женщиной, которая пахла детским мылом. Именно она научила меня шить, убираться, готовить, словом, занятиям для девочки, от которой не ждут ничего, кроме замужества и материнства.

Из очередной поездки папа вернулся не один, а с женой и с ее двумя дочурками моего возраста. Он сказал, что долго выбирал достойную женщину, которая сможет мне заменить мать, кроме того, в доме будут девочки, с которыми я смогу играть. Боюсь, папа слишком часто отсутствовал дома и не заметил, что мне уже стукнуло четырнадцать, мне уже не нужна ни мама, ни подружки, тем более, такие фальшивые.

Сначала моя мачеха попыталась взять меня лаской: все время сюсюкалась со мной, угощала плюшками, сама шила для меня платьица, как для куклы. И сестрички были под стать, звали меня поиграть в классики и дочки-матери. А меня бесили их заигрывания. У них просто не было выбора, кроме как подружиться со мной, ведь я - единственная наследница папиного богатства, а папа за эти годы разбогател и стал первым купцом в нашем городе. И если я захочу, папа выгонит их из моего дома в любой момент. Потому меня тошнило от их приторных заискиваний, что я открыто и демонстрировала.

Последней каплей стала попытка мачехи научить меня грамоте. Видите ли, ее дочки уже умели неплохо читать, писать и считать, а я, вроде как круглая дура, такая большая, а неграмотная. Я упиралась, как могла. Я устраивала истерики, била посуду, ломала игрушки у ее дочек, рвала учебники, убегала в сад и сидела там целыми днями. Но, как оказалось, я поступала недальновидно. В очередной приезд мачеха нажаловалась на меня папе, и он сильно отчитал меня. Я, как дочь старшего купца и наследница, обязана знать грамоту и отлично считать. Если я продолжу оставаться такой же дурой, то тогда наследство перейдет не ко мне, а к мачехе и сестрам, ведь они уже умеют делать все, что нужно.

После такого нагоняя, а точнее после четкого понимания, кто я и где я буду из-за этих трех самовлюбленных клуш, мне пришлось заняться всей этой грамотой. Чтение открыло передо мной такие горизонты, какие мне раньше и не снились. Счет увлекал своей логикой и занимательностью, одним из любимых дел стало решение заковыристых задачек, самые интересные давал папа на примере своей торговли. Но ненависть к этим трем уже невозможно было ни уменьшить, ни преодолеть.

И вот в одной из книжек я нашла способ досадить им. Я начала вести себя противоположно прежнему поведению. Каждый раз, когда папа оставался ненадолго дома, я старалась максимально услужить мачехе: кипятила чай и сама разливала его в кружки, не давая слугам выполнять свою работу, готовила завтраки, вставая раньше петухов, подносила ей забытые или потерянные вещи, и все это с раболепным видом и заискивающим взглядом. Сначала папа радовался, что мы нашли с ней общий язык, но чем дальше, тем больше он хмурился, всматривался в мое лицо, сердился на мачеху. Я даже слышала, как он с ней впервые поругался.

Помню, на следующее утро мачеха подошла ко мне и спросила, неужели она настолько строга со мной? неужели я ее боюсь, ведь она никогда не повышала голос на меня? На что я ответила ей, низко приседая в реверансе: "Нет, маменька. Вы всегда очень добры ко мне, маменька. Разрешите, я пойду?". Она расплакалась и ушла в комнату, где я опять услышала гневное бурчание отца. Видимо, он подслушивал наш разговор.

Самой оригинальной, на мой взгляд, местью оказалась идея насчет имени. После особенно длительной отлучки папеньки я перестала отзываться на свое имя, точнее, отзывалась не сразу, через несколько секунд. Он, конечно, спросил, в чем же дело. Я сказала, что хочу, чтобы он меня называл Золушкой, и при этом бросила искоса взгляд на мачеху, как бы в поисках одобрения. Папа сразу же взревел, как раненый бык: "Какая еще Золушка? У тебя есть свое имя, данной твоей матерью, а не этой...". Мачеха снова бросилась в спальню в слезах. А мне пришлось умолять папу не злиться на "маменьку" и разрешить мне отзываться на Золушку, потому что "как бы худо потом не было". Он опять зарычал и кинулся в спальню за мачехой. С этого момента, когда мне хотелось досадить мачехе, я вспоминала про Золушку.