А я ведь помню...
Ночь какая-то нынче... совсем промозглая. От холода этого проклятого челюсть сводит и пальцы немеют на руках.
А этим вон хорошо, костерок у них там, да разговоры за жизнь под водочку.
И ведь не подойдёшь, сразу ствол в рожу сунут и не спросят, как звали. Придурки доморощенные.
А я ведь помню всё. И посиделки у костра, и разговоры, и водки вкус. Помню...
Только сказать не могу.
Дёрнул же черт тогда вызваться в ад этот чернобыльский. Не хватило ума прикинуть, что здесь к чему, и с какими целями мы вдруг резко понадобились. Романтика же, мать ее так. Приключения на всю голову. Вот ведь дурак был.
Так и вертится в голове Есенинское:
"Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот - и весёлый свист!
Покатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист".
И ведь помню ещё! Мозги-то работают!
Да вот толку с того, что с козла молока.
Хочется туда, к костру поближе. Ладони погреть, да запах дыма втягивать.
Да я бы вам, други, таких историй рассказал!
Только вот чураются нынче нашего брата в Зоне. Мутантом обзывают, норовят свинцом нашпиговать при первой удачной возможности.
Чуть покажешься где, сразу за стволы хватаются и орут дурниной. Слово такое дурацкое придумали - снорк.
Эх...
А ведь я помню, как был человеком. И что после было со мной...
Лучше б забыл или сдох.
Да лучше б мне эта чертова радиация все мозги пожгла к чертям собачьим, чем вот так!
Смотреть на себя тошно. Одна сплошная язва ходячая. Пальцы уродливые стали, узловатые. Противогаз этот грешный. Словно маска от всего мира, снимать стыдно.
Жить тошно в таком обличии. И убиться никак не получается. Инстинкт, мать его, самосохранения, будь он неладен.
Зато дури стало в теле - хоть отбавляй. В той жизни и мечтать о таком не приходилось.
Да толку-то с этой дури?
И ведь вышел бы к ним! Вот прям, как есть и вышел бы!
Да только я для них теперь враг, тупое животное, мутант.
Век бы их тут не видал, сталкеров этих.
И ведь приспосабливаются же, черти. Жить тут учатся, привыкают.
Того, что постарше, уж не первый год вижу. Выходит, жив ещё. Зона его бережет или просто удачливый.
Это сейчас они такие умные и осторожные стали. А по первости ведь с ума сходили тут совсем, друг друга в клочья рвали не хуже зверья.
Жрать охота, мочи нет. Опять инстинкты, что б их.
Эх...
Этих не трону, уж больно нравятся они мне.
Придется опять по всей Зоне шастать, искать жратвы. Добычи, мать её.
Поближе к Свалке податься что ли? Там мародёры шляются, таких и потрошить не грех. Сами просятся.
Помню первого своего такого... Урода морального.
Паренька-сталкера прижать они решили втроём. Ублюдки беспринципные.
Вроде, и повод был инстинктам волю дать. Вроде, и паренька, получается, спас.
Да все равно вспоминать тошно, как ближнему из той троицы горло рвал. Кровь-то у всех людей горячая, живая, соленая...
"Ах! какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в бога верил.
Горько мне, что не верю теперь".
Валить отсюда надо. А то, неровен час, совсем мозги откажут. Не хочется хороших людей зазря обижать.
Да и шкуру свою уродливую подставлять без нужды не хочется.
А ночь-то какая выдалась...
Ни облачка на небе, что в Зоне все реже и реже случается. Звёзд вон столько, что жизни не хватит пересчитать. Отражаются в стеклах противогаза, мерцают, чтоб их...
Старею что ли? Уж, вроде, не первый год в Зоне шарахаюсь, а тут вдруг на лирику потянуло. Ностальгия по прежней жизни замучила, сволочь.
К своим хочется, к людям.
"Золотые, далекие дали!
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть".
Только к людям теперь нельзя. Не поймут.
На Свалку двигать надо, там спокойнее.
И ведь помню же, черт меня подери! Помню, чтоб мне провалиться!
Всю эту лирику проклятую помню. От которой в Зоне толку никакого. Одни сплошные переживания.
"Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились -
Значит, ангелы жили в ней".
Да пошло оно всё!
Люди эти, которым жизнь свою ни за что отдавать охота.
Противогаз этот проклятый! Словно к лицу уже прирос давно, зараза. Хрен снимешь. Своими глазами хочу на звёзды смотреть! Не через стекла, не через маску свою посмертную!
Эх...
А чувство такое, словно весь мир сейчас в мою рожу уродливую вглядывается...
И язва на спине чешется так, что хоть волком вой.
Выходит, есть ещё что-то во мне живое... человеческое...
