sakura1225

Автор: Александр Бирштейн

На открытые партсобрания в родном ЖЭКе Межбижер ходил всегда. А тут не пошел. Накладка вышла. С одной стороны «Итоги ХХI съезда КПСС», с другой – дело об убийстве – настоящем! – в городском суде, что на Пушкинской угол Дерибасовской. Вот и выбирай! Межбижер выбрал наше родное советское правосудие. С болью, конечно.
А в зале суда наро-ооо-ду-ууу! Убийства, чай, не каждый день показывают. И даже не каждый год. Грех пропустить! Межбижер часа за два до начала пришел. И то еле место отыскал. Среди своих, пенсионеров. Хотя, их три четверти зала имелось. Сел Межбижер и сходу начал обстоятельствами дела интересоваться. Рассказали, что убийство не политическое, даже не бандитское, а вообще бытовое. За что ему, убийству этому, конечно, минус. А по сути – муж жену валенком по голове ударил. А в валенок утюг положил. Настоящий, чугунный, а не нынешний, новомодный-электрический, которым ни белье не погладишь, ни хорошего человека.
- Расстрел могут дать! – говорил, придыхая, бывалый пенсионер Грыжиков. И у присутствующих сладко-сладко замирало сердце. Расстрел… Но не менее бывалый Изгойченко смеялся Грыжикову прямо в лицо. И говорил, повышая голос, что за бытовуху – новое слово! – да еще в состоянии аффекта – три дня учил! – вышку не дают. И отслюнявил какие-то жалкие восемь лет.
Все в этот момент ненавидели Изгойченко. Но уважали.
- Ну, этот, как его, эффект еще доказать надо! – горячился вечный оппонент всех и всегда, инвалид на всю голову Цуцерман. – Утюг был положен в валенок при нетрезвом уме и…
- Пьянство усугубляет… - попытался вставить свои три копейки Межбижер. Но на него шикнули. Межбижера и тут не уважали.
- Лучше бы я пошел на партсобрание! – начал горько раскаиваться Межбижер. Но дальше развивать печаль ему не пришлось, ибо в зал вошел известный адвокат Латунер.
- Сам Латунер! Сам Латунер! – зашелестело в зале. Ибо всем от первого секретаря обкома Синицы до последнего шлимазла с Прохоровской было известно, что Латунер берется только за громкие дела, сулящие славу (открыто) и высокие гонорары (тайно).
Появление Латунера меняло дело! Пристыженный Цуцерман начал сходу интересоваться плакатом «Советский суд – самый гуманный в мире!». Межбижер приободрился и даже встрял в разговор насчет прокурора. По всему выходило, что Латунеру достойно противостоять может только Леводубов – звезда и любимец пенсионеров. Леводубов был громогласен и жесток. Прокурорское дело он усвоил еще с войны, когда заведовал трибуналом.
Утвердив Леводубова, пенсионеры зашлись в обсуждении состава суда. Причем, на роль народного судьи – почему народного? – что-то никто не утверждался. Одни стеной стояли за Нюркину, другие столь же энергично отстаивали Новогадского. Да, конечно, у обоих фаворитов имелись несравненные достоинства. Но недостатки, недостатки…
- Что ваша Нюркина видела, кроме семи с половиной лет максимум? – плевался слюной Вайнштейн. – А Новогадский – герой! Он и десять лет давал!
- Новогадский на «Победе» на работу ездит! Ни стыда, ни совести! – возражал Плесневелый, - А Нюркина на трамвае!
В общем, развлекались, но принципиально.
Тем временем, появилась секретарь суда Роза Марковна и потребовала тишины.
Ввели подсудимого. Он был тяжело и беспробудно трезв. Его усадили на скамеечку за барьерчиком у стены. Сзади стал солдатик с винтовкой.
- Встать! Суд идет! – скомандовала Роза Марковна. И все встали.
Судьей таки оказался Новогадский, что вселило в душу Межбижера и Ко большие надежды.
Обвинителем, как и ожидалось, назначили Левоводубова.
Судья объявил заседание суда по обвинению… и т.д. открытым.
После чего был поднят обвиняемый, который сообщил суду и примкнувшим свое имя -Абрам, отчество - Лазаревич и фамилию - Каганович.
Голос судьи значительно потеплел, но он, извинившись, вынужден был узнать у Абрама Лазаревича еще некоторые подробности типа года рождения и прочих мелочей.
Тем временем Роза Марковна через дежурного милиционера передала Латунеру записку.
«Фуцен, что за дешевые понты?» - значилось в записке.
«Не сци! Проканает» - отписался Латунер.
Но вскочил Леводубов и потребовал внести в протокол поправку:
- Не Каганович, а Кагалович фамилия обвиняемого!
Поправку приняли, а обвиняемому пригрозили наказанием за неуважение к суду.
- Я эту букву не выговариваю! – защищался обвиняемый.
- Какую? – коварно спросил судья.
Но обвиняемый был не лаком сыт. Поэтому нарисовал на бумаге «Н» и передал через охрану судье. 
Судья вынес постановление об экспертизе логопеда. И заседание продолжилось.
В изложении государственного обвинителя дело выглядело так.
Обвиняемый, будучи в состоянии алкогольного опьянения, ожидал с работы свою жену, которая всячески препятствовала его дурным наклонностям. Ненавидя жену за это, обвиняемый положил в валенок утюг, имея в виду расправиться с женой…
Тут Леводубову принесли записку от Латунера. Записка была явно шифрованной, ибо там стояли какие-то цифры – 2500.
Машинально переправив двойку на тройку, Леводубов продолжил:
- Когда измученная тяжким трудом жена Кагаловича Клавдия Гавриловна вернулась с работы домой…
Тут ему снова принесли записку. Там тройка, выведенная им собственноручно, была оставлена без изменений, зато пятерка переправлена на ноль. Голос Леводубова взвился от возмущения. Наверное, от поступка Кагаловича.
- … вернулась с работы домой в три часа ночи… - при этом, прокурор, опять-таки машинально, исправил ноль на двойку.
Бегло глянув на бумажку-шифр, Латунер согласно кивнул головой. А прокурор продолжил:
- … в состоянии сильного алкогольного опьянения…
- Так кто был в состоянии опьянения? – не понял судья.
- Разрешите мне? – встал адвокат, выискав какую-то бумажку.
- Разрешаю! 
- Согласно акту экспертизы, проведенному судмедэкспертами Бейдервайном и Хачапуриди, в состоянии опьянения находилась гражданка Кагалович. Прошу приобщить к делу! – и он передал бумажку судье.
Бумажка, видимо, тоже содержала нечто шифрованное, ибо на ней были только цифры – 3000.
Внимательно изучив текст, судья Новогадский сурово исправил тройку на пятерку. И сообщил адвокату, что в данном акте экспертизы имеются существенные неточности. После чего вернул бумажку адвокату. Но у того в запасе, оказывается, имелась и другая бумажка с цифрами – 4000, которую он, извинившись, передал судье. Тот рассмотрел документ, подумал и согласился приобщить его к делу.
Затем слово было снова предоставлено прокурору. Тот продолжил:
- … сильного алкогольного опьянения и сходу набросилась на супруга, желавшего узнать, почему жена пришла домой так поздно. Из опыта прошлых лет обвиняемый знал, что в состоянии опьянения жена неуправляема, поэтому спрятал все тяжелые предметы. Так случилось, что в минуты прихода жены, Кагалович, как раз, прятал утюг. Отбиваясь от агрессии жены, Кагалович ударил ее валенком, чем, безусловно, превысил пределы необходимой обороны… Поэтому я требую… - тут голос Леводубова аж зазвенел от суровости - … для подсудимого лишения свободы на срок два года и четыре месяца…
Тут ему снова принесли бумажку с шифром 4000. Нервно скомкав бумажку, прокурор произнес последнее слово:
- … условно!
В едином порыве, замерший от напряжения зал выдохнул. Кто-то пытался аплодировать, но судья потребовал абсолютной тишины. И предоставил слово защите.
- Горе! – взвыл Латунер и попытался порвать на себе волосы. Но пальцы его только елозили по лысине, словно вилка по пустой тарелке. – Большое горе обрушилось на семью Кагаловича. Его жена, его любимая Клава, стала злоупотреблять алкоголем. Что только не делал несчастный муж, дабы отвратить жену от пагубной привычки.
- Напиться, напиться, напиться! – мечтала Клавдия Кагалович. А ведь эти мечты противоречат словам великого Ленина:
- Учиться, учиться, учиться!
- Но Клавдия не хотела учиться. С грехом пополам закончив консерваторию, она предпочла богемный образ жизни, устроившись в оркестр ресторана «Волна», где проводила вечера и, как следует из протокола, львиную часть ночей. Вернувшись нетрезвой домой, она избивала несчастного мужа, вынужденного целыми днями трудиться товароведом гастронома № 1… 
При упоминании об этом элитном гастрономе, судья облизнулся. А адвокат продолжил голосом, сильно намокшим от слез.
- И вот наступила развязка. Придя домой, остервеневшая скрипачка набросилась на мужа. Жизнь его была в опасности. Неумело отбиваясь от агрессивной супруги, мой подзащитный случайно нанес ей один единственный удар, оказавшийся роковым… 
Зал рыдал! Взвизгивая лил слезы Грыжиков, прижавшись к оппоненту Цуцерману. Хватаясь за сердце, выл Межбижер…
- Тише товарищи! Прошу встать! Суд удаляется на совещание.
Совещание было недолгим.
- Год условно! – провозгласил судья Новогадский.
Приговор встретили аплодисментами.
Апелляцию Латунер и его подзащитный решили не подавать.

Автор: Александр Бирштейн

На посиделках у ворот шло обсуждение спектакля Шепетовского драмтеатра музыкальной трагедии «Приключения Анны Карениной». Решался животрепещущий вопрос: поскользнулась ли Анна или все-таки бросилась под колеса?
Мнения разделились. Верх явно брала партия мадам Берсон, настаивавшая на гололеде. Тетя Рива, единственная из присутствующих читавшая роман Толстого, оказалась в явном меньшинстве.
Сочтя тему окончательно исчерпанной, мадам Берсон перешла к кулинарии. Она сообщила обществу, что сегодня готовила кисло-сладкое жаркое.
- Целый час провозилась! – пожалелась она.
- Час? – ахнула тетя Рива.
- А шо? – огрызнулась мадам.
Тетя Рива пыталась объяснить, что меньше, чем за три часа это блюдо не сготовишь… Но сегодня был не ее вечер.
- Представляешь, Петя, она элементарных вещей не понимает! Только час надо тушить мясо с луком…
Но куда там. Дядя Петя смотрел на нее, точно так, как бронепоезд имени товарища Буденного из давешнего спектакля смотрел на жертву железнодорожного движения. Он мечтал дочитать газету «Советский спорт», где так интересно говорилось об игре команды ЦСК МО с «Динамо».
А тетя Рива все причитала…
- Ну, сделай сама это чертово жаркое и не морочь мне голову! – вспылил дядя Петя и уткнулся в газету.
- И сделаю! – ляпнула тетя Рива.
Утром Рива отправилась на Привоз, купила хороший кусок говядины, чернослив… В общем, все, что нужно… Кроме пряника. Сладкого черного пряника. Нигде, ну, совсем нигде пряника не было. Ну, не станешь же в жаркое класть засахаренные, мятные серые пряники по девяносто копеек за кило. Смешно даже. Но тетя Рива придумала! Что? Потом скажу!
Она ехала домой и мечтала, как убьет на готовку три, нет, даже больше часов, как сделает настоящее жаркое, как придет Петя, поест и поймет… Что поймет дядя Петя она не домечтала. Надо было выходить.
У ворот никого не было, кроме мусорного старика Межбижера
- С откуда идете? – приветствовал он ее.
- С Привоза.
- Что имели купить?
- Так, совсем немножко на обед.
- С мясом или так?
- С мясом…
Был, был, конечно, соблазн рассказать Межбижеру, что готовить она станет кисло-сладкое жаркое, не такое, как мадам Берсон, а настоящее. Через минуту об этом знал бы весь двор… Но угощать тоже весь двор придется… И Рива гордо прошествовала мимо Межбижера. Дел впереди много, нечего пустые разговоры вести.
Дома она порезала мясо на тонкие полоски, почистила лук и пошинковала его. Потом поставила казан на огонь и достала смалец. Ох, хорошо, что она понюхала его. Смалец пах как-то не так. Рива попробовала немного. Горчит, привкус не тот. И крупинки… Зря покупала! Ну, и что теперь делать? Конечно, можно готовить на постном масле. Но это, как его, профанация. Рива вспомнила, что в доме имеется гусиный жир. Его она слила, когда готовила Пете на день рождения гуся с яблоками. Да и при простудах жир помогает…
Она распустила гусиный жир в нагретом казане и в доме сразу запахло шкварками и яблоками. Потом кинула в казан лук и стала жарить, помешивая. Когда лук стал золотистым, добавила мясо и принялась обжаривать. Так слегка, чтоб прихватилось, потемнело. Когда цель была достигнута, Рива налила в казан воду. Немного. Чтоб чуть покрывала мясо. Через несколько минут вода закипела. Рива уменьшила огонь, накрыла казан тяжелой крышкой. Пусть тушится.
Первая, самая легкая часть готовки была закончена. Рива присела на табурет и стала вспоминать, как дома, еще там, на Новорыбной, жаркое готовила бабушка. Она ставила рядом примус и грец. Примус для быстрых действий, а грец с его хилым огоньком, для медленных. Жаркое доходило на огоньке греца всю ночь… Бабушка только вставала, чтоб перемешать варево…
Рива спохватилась, подняла крышку и стала помешивать мясо. Потом подлила воду…
Утром вся семья просыпалась от удивительного, непревзойденного запаха жаркого. Суббота. Да-да, это всегда была суббота. Готовить нельзя, а при этом горячее на столе. Казан, да-да, точно такой же, ставился посреди стола, дедушка читал молитву на непонятном языке…
Вот и час прошел. Ой, даже больше. Не беда. Теперь время приправ. И томата. Рива кинула в казан штук двадцать черносливин, три столовые ложки томата, добавила немного меда, шарики перца, соль и, скрепя сердце, лавровый лист. Лаврушку она не любила, но что делать…
Дедушка… И он, и бабушка, и мама с младшей сестрой остались в Одессе осенью 41 года. А Риву эвакуировали вместе с ускоренными курсами медсестер. О судьбе близких она узнала уже после войны…
Ой, надо лавровый лист вынимать! Взамен Рива бросила немного, буквально десять крупинок лимонной кислоты. Раньше, еще тогда, в жаркое шел целый лимон, но где его сейчас возьмешь? Социализм строим. Не до лимонов!
Рива добавила еще немного воды, перемешала и закрыла крышку. Потом стала толочь в ступке сухари. Но сухари, пусть уже и толченные, это полдела. Главное впереди. Пусть, пусть нет настоящего пряника. Но есть черная медовая коврижка. И это – выход!
Рива отрезала большой кусок коврижки и натерла ее на терке. Потом перемешала с молотыми сухарями и все насыпала в соус. Соус стал стремительно густеть. Готово? Нет и еще два раза нет! Рива уменьшила огонь до еле заметного и оставила на нем казан. Пусть эта корова мадам Берсон готовит такое блюдо, такое драгоценное блюдо за час. Она, Рива, сделает все, как надо. Петя придет, сядет за стол, станет макать хлеб в вкуснейший соус и хвалить еду. И это будет счастье.
И Петя таки пришел. И сел к столу. И умял за пять минут почти все, даже, наверное, не разобрав, что ест. И похвалил, конечно. Как всегда. А потом пошел отдыхать. Устал после работы. А Рива осталась за столом. И не знала радоваться ей или огорчаться. А потом решила радоваться. Все-таки день прошел в трудах нужных и полезных. Муж сыт и доволен. В квартире чисто и уютно. Что еще надо? А годы? Да, они идут. Жаль, конечно, что ни сын, ни невестка, ни внук не попробовали ее жаркое. Там, где они сейчас, оно называется, как и называлось всегда, эсик флейш. Может, когда-нибудь, даст Бог, она и приготовит им эту еду. И главное, наверное, самое главное: она сделала все так, как делала бабушка. И в этом тоже память и благодарность. Все продолжается…
А сейчас… Рива отломила корочку хлеба, обмакнула ее в соус и отправила в рот.
- В принципе, получилось… Надо бы еще чуток меду… Но все равно вкусно! - подумала она.

Автор: Александр Бирштейн

Кружатся, кружатся над нашим двором перелетные осы. Кружатся, гудят. Нет им покоя. Изредка, сговорившись, пикируют они вниз, туда, где на примусах, поставленных на кирпичи, как огромные мишени для ос и прочих залетных пчел радуют глаз медные тазы, в которых сыто дышит варенье.
Рыжее солнце, рыжие тазы, рыжие абрикосы в них. Рыжий мир одесского лета.  
У этого мира есть запах. Хотя, слово запах, в данном случае, унизительно. Аромат! Вот – то! – слово! И не спорьте со мной, не то сам упру полное глубокое блюдце пенок и не поделюсь.
Хотя, при варке варенья спорить можно. Сколько хозяек столько рецептов. А сколько рецептов – столько мнений. И все главные и, разумеется, лучшие. 
О, это деловитое лето, когда пора, совсем-совсем пора варить варенье, когда абрикосы еще тверды, а цены смехотворны. Кило абрикос за тридцать копеек! А можно же еще поторговаться!
- А если я возьму пять кило? А если десять?
Нет, вы подумайте, ну, правда, подумайте: сахар, простой советский сахар дороже абрикос! И как дороже! Но приходится тратиться и покупать в очереди тот сахар! В очереди! И по три кило в одни руки! Но стоишь. Потому что, повторяю, совсем пора варить варенье!
Вот на лестничной площадке жужжит, заглушая ос, примус тети Ривы. Половинки абрикос перебраны, сахаром засыпаны, сок пустили. Варятся. А что тетя Рива трет в ступке? Заглянули? Так вот куда девались шкурки от мандаринок и апельсинки, купленных сыночку Игорю на Новый год! Он бы, конечно, несчастный ребенок, и шкурки съел. Но не дали, не дали мальчику.
Трет, трет в порошок шкурки тетя Рива, чтоб потом, когда снята будет вся пенка, незадолго до того, как примус уймет свое жужжание, высыпать этот порошок, пахнущий Новым годом в варенье. 
Аромат!
Но что это падает живым дождем? А-а, это осы в обмороке!
А тетя Маруся колдует у своего примуса, на котором варится жарделька. Хотя… Нет, - колдунья не то слово! Вы видели когда-то Марину Влади с мясорубкой? А тетя Маруся именно ею и вооружена. Она мелет корешок имбиря с лимоном. Попробуй добудь тот лимон! Но Маруся добыла. И крутит ручку, крутит. 
У Маруси свой рецепт, который она никому, ни за что не скажет. Ну, разве что соседям по двору, по улице… Ну, если еще, кто спросит…
Вот варенье почти готово. И все смолотое – туда. И еще пять минут. И каплю варенья на ноготь. Не течет? Готово!
Теперь можно глянуть, что делает тетя Аня.
А тетя Аня работает молотобойцем, добывая ядрышки – бубочки по-нашему – из косточек. Она их тоже перемелет, добавит чуток ванили да корицы, размешает в миске со стаканом апельсинового сока и выльет все туда, в варенье. Это будет, это будет… Нет, не имеется у меня слов, чтоб описать, что это будет!
А мадам Берсон тоже молотит. Вдвойне. Сперва добывает бубочки, потом, не удержавшись, их сжирает. Они же такие вкусные! Сперва она тоже хотела добавить бубочки в варенье, но куда там.
И зря, ох зря, подлец-Межбижер врал, что в бубочках опасная для здоровья синяя кислота. Для здоровья опасно только недоедание. А варенье сварится и так. Без бубочек. И будет оно ароматным и летним. Даже в феврале, если достоит, конечно. 

Автор: Александр Бирштейн

Эй, кто там диету держит. Слушайте сюда, я вас такому научу, что век благодарить станете.  Хотя… Диеты – они разные бывает. Бывает мясная, а бывает и вегетарианская. Ни тебе мяса, ни тебе колбасы.
Но рыбку можно. 
Так что, идете себе на базар. Это обязательно. Никаких суперов и гастрономов. Ни, Боже мой! Свежье и только свежье. Для начала, травку. Побольше! Перечисляю:
Базилик, мята, кинза, тархун, цицматы, укроп, петрушка. Это – минимум!
Лучок зеленый, чесночок – если никуда идти нельзя. Помидорку-другую обязательно. А вот огурчик по желанию. Редисочку берем, не думая. 
Теперь яйца свеженькие, по полдоллара десяток. 
И в молочный корпус. А там брынзу твердую, крепкую. Овечью, короче. И сметанки баночку. Крестьянской.
Все? Никак нет, главное не брали. А главное сегодня тюлечка-сарделечка-килечка-фириночка. Столько имен, а вкус один – изумительный. Это если верно приготовить.
Ну, что, пора домой.
А дома от каждого пучка зелени толику отщипываем, моем и режем мелко. Да, пару яиц варить ставим. Потом помидорку пластинами и на четыре части каждую пластинку. Редисочку пополам и  тоже на пластинки. И все в наш салат. Лучок с чесночком туда же. Это справедливо. Теперь брынзу натираем и тоже туда. Все? Нет, только начали. Яйца закипели давно. Из кастрюльки их и под холодную воду. Чтоб чистились славно. А почистив, на терочку. И тоже в салат. 
Солить не надо! Сок салат пустит, а у нас еще много работы!
Тюлька! Правой рукой за головку, левой за тушку и тянем в противоположную сторону. Чик и головка с хребтиком и кишечками в одной – правой! – руке, а в левой тушка. Пара минут и рыбка почищена. Моем и делим на три части. Одну будем тушить в постном масле с уксусом на обед, другую слегка посолим и отложим к ужину и водочке, а третью…
А для третьей нужен кляр. Элементарно! Разбиваем два яйца, взбиваем, добавляем ложку муки, опять взбиваем, чтоб однородно и ни комка. Посолить надо. Поперчить. Ставим сковородку на огонь, масло подсолнечное туда. Масло раскалилось? Отлично! Три-четыре рыбешки в кляр и сразу эдакой котлеткой на сковороду. И следующую поцию. И переворачиваем, и добавляем, и вынимаем готовое.
Оп-па! А рыбка-то пожарена.
Теперь доводим салат. Сметанку туда. И перемешиваем. И слегка – только слегка! – солим. И порцию в тарелку. И сверху рыбку нашу замечательную. Выпить хотите? Так лучше чая нынче ничего и нет. Утро же. Не вечер. Так что, поели и за дела: книжку там почитать, сон новый посмотреть, с соседкой поругаться. Что кому нравится.
А ближе к обеду опять за стряпню браться придется. Ох, доля…
Тюлечка у нас есть. Лучок репчатый найдется. Что еще надобно: листиков пару лавровых, перец горошком, уксус винный – совсем немного, не больше столовой ложки. И масло подсолнечное. Всего-то…
На дно казанчика лук укладываем. Сверху слой тюльки. Сверху снова лук. Ну и так далее. Штук восемь горошин перца. Заливаем все это смесью масла с уксусом и на огонь не шибко большой. И крышкой закрываем, чтоб тушилось. Под конец лавровый лист кидаем минут на пять. И обязательно – слышите: обязательно! – столовую ложку сахара!
И вперед. Это вкусно!
А на вечер у вас соленая тюлька. Ее кладут на хлеб с маслом. Можно отварить картошку. А как холодную водку в хрустальную рюмку налить, вы и сами знаете.

Автор: Александр Бирштейн

Лучше всех во дворе фаршированную рыбу умела делать мадам Фекалина. Поэтому, она периодически становилась самой главной во дворе. Это, когда происходили СОБЫТИЯ. А какое событие, будь то свадьба, крестины, обрезание, пасха, Новый год или, на худой конец, возвращение после отсидки может обойтись без фаршированной рыбы? Нет, на первое мая или, там, восьмое марта, сойдет и винегрет в тазике, куда так удобно ронять подвыпившую мордюковочку, но, повторяю, праздник без фаршированной рыбы теряет свое историческое значение.  Несколько портила дело мадам Фекалиной ее фамилия. Представляете, собрались гости, а вы им торжественно говорите: - А рыба у меня от Фекалиной! – Спасало то, что большинство народонаселения двора понятия не имело, что обозначает ее фамилия. Они были люди простые и пользовались словом на букву «г». Во всех случаях жизни!
Именины тети Симы, бывшей задушевной подруги тети Маруси, обозначенные туманным словом «юбилей», должны были, во-первых, выделить загадочную дату тети Симы в общедворовой праздник, а, во-вторых, показать тете Марусе, как много она потеряла, поссорившись с тетей Симой из-за каких-то несчастных пятнадцати рублей. 
Тетя Маруся делала вид, что ее это не касается, ходила по двору гордо и всем сообщала, что на девяностотний юбилей она даже к Ленину не пойдет. О том, что соратники покойного Владимира Ильича вообще не планируют ее туда звать, тетя Маруся как-то позабыла, зато всеми силами утверждала в умах информацию о древности тети Симы. Впрочем, и это ей вышло боком, ибо, только народные массы уверились в послепенсионном возрасте тети Симы, как кто-то вспомнил, что Сима с Марусей бегали в один класс.
Окончательно добило тетю Марусю известие о том, что на празднестве ожидается фаршированная рыба, и что готовить ее будет сама Фекалина.
Между тем, дата приближалась, и дворовой актив собрался на совещание, чтоб утвердить меню и обязанности членов коллектива. Председательствующая мадам Фекалина отвергла сходу идею готовить коронное блюдо только из щуки. (Разве теперь есть настоящие щуки?). Решено было фаршировать карпа, добавив туда еще щуку и судака.
- Хорошо бы стерлядь! – попыталась вставить свои двадцать копеек Агнесса Петровна Мишигинер, в неудачном девичестве – Подзаборова. Но ее гневно попросили не выражаться.
Сумма расходов на торжество, конечно, превышала возможности тети Симы. И это притом, что спиртное должен был поставить дядя Ваня, который гнал самогон всегда, причем столь успешно, что его не тронули даже румыны. Да, что румыны? Когда дядю Ваню хотели «привлечь» за сотрудничество с оккупантами, выразившееся в том, что они вечно паслись у него, предпочитая дядиванин самогон шнапсу и даже цуйке, за Ваню вступились всякие партийные ответственные товарищи, знавшие Ванино мастерство отнюдь не понаслышке. В общем, жильцы, как всегда, решили скинуться, дабы провести праздник «по-человечески». Комиссию по сборам средств возглавил сам Бронхолитинер, работавший завхозом в психбольнице Свердловке, а посему слывший во дворе крупным медицинским светилом. В скобках замечу, что к тете Марусе за ее кровными пятью рублями никто не обратился. И, если прежде тетю Марусю терзала досада, то теперь она обратилась в самое настоящее зло. И тетя Маруся решила потратить деньги с еще большей пользой. Нет, она не заказывала венки и траурный оркестр. Как раз накануне юбилея тетя Маруся собралась уезжать. Более того, уехала, что подтвердил, допрошенный потом с пристрастием, сам Гениталенко, посадивший Марусю в скорый поезд аж до самой Вапнярки. Впрочем, о том, доехала ли туда Маруся или вышла в Раздельной, история умалчивает.
В назначенный день, в назначенный час все были на месте. Ждали только Фекалину. А, вот и она появилась, неся на вытянутых руках огромное блюдо с гигантским фаршированным карпом посредине. Во рту у карпа виднелся кружевной ломтик лимона. Точно такое же блюдо нес вслед за Фекалиной ее муж. Появление фаршированной рыбы встретили аплодисментами, перешедшими в овацию… Ох, нет, не перешедшими, ибо, едва блюда были водружены посреди стола и народ собрался как следует выпить-закусить, как во двор ворвался наряд милиции, причем не один, а с требованием всем оставаться на местах. Поскольку, все только-только уселись, это требование было выполнено беспрекословно. После недолгих препирательств, выяснилось, что наряд был вызван сюда телефонным звонком, извещавшим  о драке с поножовщиной. Убедившись, что, несмотря на шум, драки нет, милиционеры собрались, было, уходить, но их пригласили за стол. Они не отказались, увеличив, таким образом, число гостей еще на четыре человека. Для этого пришлось слегка потесниться, но праздник это, пока, не испортило. Думаете, что вслед за милицией приехала скорая помощь? Нет! Сначала приехал начальник райотдела со свитой, ибо он получил сигнал, что его подчиненные, вместо того, чтоб бороться за правопорядок, согласно сигналам сознательных граждан, элементарно пьянствуют. Выяснив, что сигнал подтвердился, а также то, что на столе имеется фаршированная рыба, начальник райотдела принял приглашение присесть к столу. А так как был он не один, то тесниться пришлось еще пуще. Но это еще полбеды, ибо секунд через тридцать действительно прибыла «Скорая помощь», примчавшаяся спасать людей от отравления именно фаршированной рыбой.
Вот тут я предвижу обвинения в неправдивости. Мне долго и нудно будут доказывать, что «Скорая помощь» никогда не прибывает через тридцать секунд. Не знаю, даже, что возразить. Впрочем, может, ее вызвали заранее?
Работникам «Скорой помощи» тоже нашлось место за столом. Правда, его лишились некоторые жильцы, которые потихоньку стали роптать. Но долго роптать им не пришлось, ибо прибыли сразу две пожарные машины с полными экипажами. Для того, чтоб разместить такую ораву, жильцам , включая юбиляршу, пришлось покинуть облюбованные места. Так что, за столом, в полном взаимопонимании, сошлись представители закона, медицины и борцы с возгораниями. 
Более того, привлеченные видом милицейских «бобиков», «Скорой помощи» и двух пожарных машин, во двор, предвкушая зрелище, потянулись зеваки с улицы. Вместо пожара или, на худой конец, драки они увидели, что тут, если приложить некоторые усилия, можно славно выпить-закусить.
Выпив весь дядиванин самогон и употребив фаршированную рыбу, впрочем, не обойдя вниманием и другие закуски, служивые люди вспомнили о своем долге и разъехались. Разошлись и зеваки.  Остался стол, заваленный объедками, и жильцы, которые, почему-то, были очень недовольны. Наиболее жадные потребовали даже свой взнос обратно, что привело к некоторой полемике. Впрочем, до драки не дошло, ибо все оказались трезвы до омерзения.
Бедная тетя Сима до поздней ночи убирала опозоренный стол.
А наутро приехала из своей дальней поездки тетя Маруся и подарила ей – сама! – букет гвоздик. Правда, потом выяснилось, что в букете имелось ровно четыре цветка.     

Автор: Александр Бирштейн

Мадам Берсон купила себе на восьмое марта гвоздику. Не живую – ни Боже мой, целый рубль за цветок! – а искусственную. И за пазухой, чтоб никто не видел, домой принесла. А дома налила в баночку из-под сметаны воду, поставила туда пластмассовый цветок и рано утром восьмого водрузила все на окно. Так, чтоб видно было.
Вообще-то, она довольно высоко жила, но очень надеялась, что заметят.
Заметили! А как же?
Первая – тетя Сима. Она еще с утра за молоком выскочила. Оглядела двор, потом по этажам взглядом прошлась и…
У! Мадам! Берсон! На! Окне! Огромная! Махровая! Гвоздика! В воде! Стоит!
Раз в воде, значит свежая!
Раз свежая, значит подарили!
Потому что, мадам Берсон скорей удавится, но сама цветок не купит!
Тетя Сима почувствовала себя обо…йденной жизнью. Это, во-первых. А во-вторых, очень она себя задушевно почувствовала по отношению к мадам Берсон. Как неизвестный ей Отелло.
Первой мыслью тети Симы было:
– Надо этой сволочи мадам Берсон что-то плохое сделать!
А второй:
– Надо и себе что-то в подарок купить и сказать… Впрочем, можно ничего не говорить, а красиво молчать… Но что? Что?
Ничего умного тете Симе в голову не приходило. Тут она вспомнила, что у нее с позапрошлого года спрятан пробный флакончик духов «Ландыш», сбегала за ним, положила в карман, а потом уже только стала в очередь в молочную.
Тетя Аня появилась во дворе минут через десять. Ей на работу было к половине девятого. Вышла, огляделась, заметила, возненавидела, затосковала, решила и себе что-то…
Тут тетя Сима идет. 
Поздоровались, поздравили друг друга, глаз не сводя с подоконника мадам Берсон, помолчали… Тут тетя Сима достала из кармана флакончик, открыла его, надушилась…
Тетя Аня уставилась на нее с надеждой.
– Подарили на праздник… – скромно сказала тетя Сима, и надежда тети Ани испарилась.
Она бы тоже себе что-то прикупила, но… надо было на работу.
Тяжко вздохнув, тетя Аня поплелась в музей. Праздник-не праздник, а убирать приходится.
Но в музее ее ждал сюрприз!
И еще какой!
Директор Тодоров собрал всех женщин у себя в кабинете, поздравил и пригласил к столу.
А на столе ситро «Лето» да пирожные «Пролине».  Жалко было тете Ане пирожное есть. Его в виде подарка домой понести можно было… Но что делать, когда все едят, даже давятся.
Исстрадалась тетя Аня аж пока художник Олег Соколов – выпивший, конечно – веточку мимозы не подарил. За чистый стакан и плавленый сырок. Так что, и тетя Аня с подарком. И мимоза, заметьте, цветок заморский, это вам не гвоздика бракованная с Малого Фонтана и не духи «Ландыш», наверное, уцененные!
Тем временем, проспав, во двор вышла Дуся Гениталенко. Она тоже оглядела двор, окна, заметила, вспомнила и… Сержанту Гениталенко был обеспечен радушный прием, когда сволочь на обед припрется.
– Развод! Только развод! – сгоряча планировала Дуся. – Мадам Берсон, даже этой толстой бегемотной корове, цветы дарють, а ей, Дусе, ничегошеньки!
Поблизости ощутился сильный запах духов «Ландыш». Это тетя Сима демонстративно душилась ими во второй раз.
– Подарили… – скромно сказала она Дусе.
Какой все-таки противный запах у этого «Ландыша»!
Паспортистка Николавна, как особа приближенная к органам, тоже все вокруг замечала. Заметила она и гвоздику. А потом Дусю. И носом ощутила ушедшую, но недалеко, тетю Симу. И все поняла. И тоже расстроилась. И захотела не банальную водку, а бокал вермута. Чтоб красиво было. Но бутылка вермута за рубль девятнадцать не шампанское! Открыто не пронесешь! И так во дворе шушукаются. И Николавна пошла в дальний, аж на Греческой, гастроном за шампанским. За три пятьдесят, между прочим! Вермут, правда, Николавна тоже купила. Но его на дно сумки упрятала. А шампанское, наоборот, так поставила, чтоб все видели. Идет и думает, что из-за этого проклятого шампанского без обеда сидеть придется. Дня два!
А тут и Маруся во дворе появилась. Поганое ведро в уборную пошла выбрасывать. И все, конечно, заметила. И вспомнила, что за день. И прикинула, что никакие подарки ей не светят. Хоть сама покупай. А на какие шиши? Значит, надо чтоб подарили. Кто? А все!
И Маруся пошла медленней.
Ароматы ее ведра довольно резко контрастировали с запахом, который доносился от тети Симы. Хотя… Еще вопрос, какой из них был противней.
– Маруся, что вы себе в ведре позволяете? – возмутилась Николавна.
– Простите, но, когда полюбовное зелье готовлю, отходы всегда так пахнут.
Дамы и присоединившаяся к ним мадам Берсон придвинулись ближе.
– Какое, какое зелье?
– Полюбовное! Ну, шоб мужики любили!
И помогает?
Маруся улыбнулась и укоризненно посмотрела на спросившую тетю Симу. И та сразу вспомнила, что у Маруси недавно появились новые боты. И прониклась.
– А мне духи подарили… – жалобно пролепетала она.
– А мне гвоздику. – растерялась мадам Берсон.
– А мне шампанское! – как будущий поручик Ржевский рявкнула Николавна.
– А мне мимозу! – сказала чистую правду подоспевшая тетя Аня, но ей никто, разумеется, не поверил.
– А мне пока ничего! – заплакала Дуся.
Маруся погладила ее по голове, велела подождать и скрылась ненадолго в квартире. Вышла со стаканом, на дне которого плескалась какая-то жидкость.
– Выпей! Только сразу! – велела она Дусе.
Та выпила. Сла-аденько!
– И што будет? – запоздало испугалась Дуся.
– Увидишь! – уверенно молвила Маруся. А что ей бояться, если сержант еще на рассвете тихаря занял у нее трешку на цветы для жены.
Что было дальше? А вы и сами знаете.
Сперва пришел Гениталенко с букетом.
А потом к Марусе потянулись гости с подарками. А она взамен наливала всем полюбовное зелье. Щедро наливала! Что ей воды с вареньем жалко?