Новогоднее чудо. Часть 2/2.
На обратном пути Лешка с папой обсуждали салют. Они сошлись на том мнении, что тонкие фейерверки, расстреливающие небо очередью разноцветных залпов, самые зрелищные, а тот толстенький тубус, который десять минут шипел снопом искр и плевался небольшими кометообразными пучками огня, не стоит затраченных на него средств. Глеб же в разговоре не участвовал, медленно отогреваясь от своей задумчивости. Он только смог отметить про себя, что совсем не помнит искрящего тубуса.
К тому моменту, когда они въехали в город, он, наконец, поборол это ностальгическое оцепенение и решил тоже поучаствовать в разговоре.
– Ну, Леш, не обессудь, но на горки я уже не полезу. Не те мои годы.
– А мы не поедем на горки, – ответил Лешка как-то незаинтересованно.
– А что так? – удивился Глеб.
– Ты горку-то эту видел? – в свою очередь удивился отец. – Мы же мимо проезжали.
Лешка хихикнул с присущим детям ехидством.
– Нет, как-то не обратил внимания. Совсем плоха?
– Ну... – отец замешкался, но на помощь с подбором слов пришел Лешка.
– В следующем году там будет просто доска на камне. И палка рядом торчать – типа, елка.
Глеб хмыкнул.
Горки на городской площади действительно становились все хуже и хуже год от года. Лет десять-восемь назад на площади строили настоящий ледяной городок – штук пять-шесть горок разных форм и размеров, для детей и взрослых. Причем это были не просто ледяные блоки со скатом – горки украшали резьбой, различными узорами, на большой горке умудрялись вырезать целые барельефы со сценками из жизни деда мороза, снегурочки, зайчат и прочей сказочной живности. На самих горках были резные перила, башенки с вырезанной на них текстурой кирпича, по бокам от подъемов и скатов – колоны с фигурами тех же зайчат и всяких символов года на верхушке. Большая взрослая горка выглядела натуральным ледяным замком. А ведь кроме горок ставили еще ледяные лабиринты, какие-то отдельные скульптуры, а на площади стояли несколько ларьков с горячим чаем и разнообразным перекусом в виде сосисок в тесте, пирожков, беляшей, чебуреков... И все это светилось самыми разными цветами. В лед вплавляли гирлянды, так что от всего этого и правда веяло духом настоящей сказки. Теперь, по прошествии времени, Глебу эти воспоминания казались настоящими видениями из других миров, чистых и светлых, каким и было его детство.
Но год за годом площадь пустела, ларечники были изгнаны в рамках программы по содействию мелкому предпринимательству (как бы парадоксально это ни звучало), горок становилось меньше, из них исчезала иллюминация, пропадала резьба. Три года назад на площади были две горки – детская и взрослая, – причем обе выглядели совсем куцыми и жалкими. Это было просто нагромождение криво обтесанных блоков со скатом. Кроме них стояли несколько ледяных скульптур, но они смотрелись совсем одиноко, а площадь на их фоне казалось огромной и страшной. Глеб даже не мог злиться на кучку подростков, которые обломали ледяному буратине нос и каким-то образом с помощью, очевидно, зажигалок и такой-то матери, приплавили его на причинное место не менее ледяной снегурочки. Они, по крайней мере, внесли хоть какой-то развлекательный элемент в это торжество унылости.
– Что улыбаешься? – спросил отец, косясь на сына. – Новогоднее настроение пробрало?
– Ностальгия, – мечтательно ответил Глеб. – Повезло мне, что я зацепил те старые горки. Хорошее у меня было детство.
Отцовское сердце сжала какая-то сентиментальная судорога. На удивление сильная и болезненная. В последнее время его сердце часто сжимала судорога, но эту он списал на то, что просто расчувствовался, и не стал придавать ей значения.
У площади Глеб попросил остановить машину, чтобы в полной мере оценить новогоднее настроение местной администрации, которая и занималась устроением эстетического пиршества на площади. Площадь в этот раз была совсем пустой. В центре высилась огромная ежегодная ель со звездой на макушке. Вообще-то, это была просто высокая металлическая труба, в которую по бокам вставлялись ветки настоящих елей, но в этом году, по всей видимости, нужного количества деревьев просто не нашли, так что эта «елка» выглядела каким-то плюгавым стариком, отчаянно пытающимся прикрыть лысину двумя волосинами с висков или хотя бы не рассыпаться под грузом собственных лет. Ее было искренне жалко.
– Хосспаде, ей что, тоже пенсионный возраст подняли? – буркнул Глеб. – Она же всех детишек распугает.
Но настоящим шоком для него стала горка. Одна единственная горка в середине площади. В этот раз никто даже не стал заморачиваться со льдом. Горка была просто каким-то нагромождением арматуры, из которого в землю под немыслимым углом втыкался жестяной настил. Глеб полагал, что при съезде с такой горки большая часть внутренних органов отобьется к чертям у любого ребенка. В общем-то, съезд с нее был равносилен обычному прыжку с двухметровой высоты. Возможно, поэтому горку даже не стали заливать водой, а в конец жестяного съезда насыпали кучу снега. В конечном итоге, горка была похожа на остов ларька, бесславно сгоревшего еще во время воин группировок детей девяностых, или, возможно, порождение литейного цеха, в котором работали только люди с психическими отклонениями. Очень сильными отклонениями.
– Я думаю, ее Пила построил, – ехидство Лешки буквально рвалось наружу.
– Н-да-а... – Глеб поцокал языком. – Похоже на виселицу. На ней уже вздергивали кого-то?
Глеб присмотрелся еще внимательнее. С другой стороны горки, сквозь хитросплетение арматурин, он увидел крайне асоциального вида типа, который пытался отломать часть горки, очевидно, для последующей сдачи на металлолом.
– Отсюда я бы Одину стеснялся угрожать, – задумчиво сказал Лешка.
Глеб повернулся к брату с выражением восторженного удивления на лице.
Несколько секунд братья смотрели друг на друга, а потом рассмеялись в один голос.
Отец смотрел на них растроганно, хоть давно уже забыл про шутку с Бергельмиром.
***
К празднику они припозднились. Как только они ввалились в квартиру – веселой гурьбой, совсем как в старые добрые – мама сразу же погнала их к столу. На возражения Глеба она ответила строго, как настоящая хранительница домашнего очага.
– Не проводим старый год, в нем и останемся. Ты хочешь в старом году остаться?
Глеб быстро прогнал в голове прошедший год. Если бы ему дали выбор, он лучше остался бы в придорожной канаве.
Точку мама поставила, не дожидаясь сыновьего ответа:
– Помоешься в новом году, так ты и старый проводишь по-дружески, и новому уважение покажешь.
У Глеба было высшее – хоть и юридическое – образование, поэтому он совсем не понял, что хотела сказать мама, но от спора с ней воздержался.
Стол действительно уже был накрыт, а свет приглушен.
Они сели. Глеб с отцом махнули водки и разговорились. Отец все пытался выведать у Глеба про его службу, но тот как-то умудрялся то отшутиться, то увести тему в другие русла. Лешка с обожанием смотрел на брата и ловил каждое его слово. Он сам того не заметил, но его распирала гордость. Глеб вон уже какой взрослый. Высокий, серьезный. А все равно чувствовалось, что он к Лешке привязан. Интересно, что он привез в подарок?
– Ой, отец, – мама срезала очередной папин вопрос к Глебу. – Отстань ты от ребенка. Дай ему хоть на вечер от работы абстрагироваться. Сыночка, ты девочку-то себе нашел?
Глеб, хоть и был уже взрослым и серьезным, покраснел, как покраснеет каждый от такого вопроса, заданного мамой. Он замялся и посмотрел на Лешку. Тот уже совсем ехидно улыбался, всем своим видом говоря: «Мне на такие вопросы еще не скоро отвечать, так что пока поразвлекусь, глядя на тебя». Глеб не смог удержаться и коротко хохотнул.
– Какие девочки, мама. Я женат на работе и с ней же имею активные половые связи... Ну, как активные. С ее стороны активные, – Лешка понял этот прием. Глеб решил отбить на какое-то время материнское желание пронюхать его личную жизнь. – Активные, конечно, со стороны работы. Бывает, вызывает начальник, ты вздыхаешь, но достаешь из стола баночку вазелина и идешь к нему в кабинет, что поделать? По пути зайдешь в туалет, намажешь вазиком очко, да погуще, и ...
Мама оборвала Глеба тихо и сдержанно:
– Сынок. Совсем дурак?
– Да, мама, – с юморной почтительностью сказал Глеб.
– Ну, вот и помолчи лучше.
Потом Лешка стал описывать маме, какой замечательный салют они бабахнули, а отец советоваться с Глебом по поводу приобретения новой машины.
– Эта совсем старая. Иногда стучит так, что совсем ужас...
Глеб в машинах не понимал совсем ничего, поэтому посоветовал отцу взять красную, потому что она должна быть быстрее. Он это видел в одной игре, там орки красили машины красным, чтобы они были быстрее. Отец раздраженно отмахнулся от этого совета, сказав, что все эти игры от лукавого, а Глеб лучше бы действительно бабу завел, чем этих орков по экрану гонять. Глеб, немного разгорячившись от выпитого (а проводили они старый год со всеми подобающими – три раза, да на посошок, чтоб не возвращался) привел отцу десять аргументов того, что орк лучше женщины. При этом сформулировал свою позицию он таким хитрым способом, что отец совсем не нашелся с ответом, а потому только буркнул:
– Вот вы юристы такие, да. Херню несете, а не докопаешься. Вот знаю же, что ты бредятину несешь, а возразить не могу. – Заключение отца было грустно сказано в пустоту: – Перевешать вас надо. Только проблемы от вас.
Глеб с такой позицией согласился целиком и полностью, за что и предложил выпить.
Мама же, услышав разговор, поинтересовалась у Глеба:
– Так что, получается, я хуже орка?
На что Глеб, филигранно орудуя формулировками и одновременно морщась от только что закинутой рюмки, смог доказать, что мама являлась единственной женщиной в обозримой вселенной, с которой ни одному орку не потягаться, а потому заслуживает исключительно раболепского преклонения и обожания.
Мама осталась довольна и даже раскраснелась.
В какой-то момент мама раздала всем небольшие обрывки бумажных полотенец, ручки и зажгла перед каждым свечки. Глеб непонимающе посмотрел на нее.
– Она горит лучше.
Глеб вопросительно поднял бровь.
– Ну, чтобы желание точно сбылось, что ты?
Глеб как-то расстроенно отложил свой клочок.
– Ах, мама, если бы эти желания сбывались, я бы сейчас... Эх!
Мама посмотрела на Глеба сурово.
– А это все, потому что ты сам не веришь. Ты вот сейчас загадай, и обязательно сбудется. Я тебе своей уверенностью помогу. Обещаю, сбудется, – мама как-то жестко положила зажигалку на стол и с видом командира, ведущего солдат на бой, коротко кивнула.
Толи от уже выпитого, толи от той слепой веры, с которой мама произнесла эти слова, Глеб совсем обмяк и смог только горько – слишком горько для такого вечера – вздохнуть и кивнуть в ответ матери.
– Ну, хватит тут, распи... Разговорились. Вон, уже президент вышел, – оборвал отец это линию чувственности. – Давайте послушаем.
Оказалось, что прошедший год был сложным. Это Глеб и так знал.
Следующий год будет лучше. В этом Глеб глубоко сомневался.
Мы все и нашими общими силами каждая проблема будет окончательно отсрочена на неопределенный срок, чтобы в будущем, со свежей головой, посмотреть на нее и решить, как решаем только мы, только в нашей стране, и чтобы в будущем году все только началось, а что закончилось, там пускай и остается, ведь устремим же наши взоры в будущее, которое обещает нам быть не таким, каким нам пророчат завистники и прочие ужасные люди, а таким, каким видим его мы, наши люди, которые, не плача и не стеная, а стиснув зубы, прошли этот путь и дошли уже до этой новой черты – новой ступеньке в новое время, которое будет нам чистым полем, в то время как старое будет нам примером.
Во время речи Глеб смотрел на Лешку. Тот явно только притворялся, что слушает главу. Он держал бокал с детским шампанским, скорчил гротескно-патриотическую мину и смотрел куда-то вбок, видимо на подмигивающую ему елку, под которой уже лежали подарки, в том числе – и подарок Глеба.
Глеба опять захлестнула волна сентиментальности, и он искренне пожелал своему младшему брату, чтобы все его детские, еще совсем чистые и неамбициозные, не желания даже, а настоящие мечты, сбылись в этом году.
Когда зазвенели куранты, Глеб вместе со всеми, сел за стол и написал свое желание.
– Ну что, написали? – отец, воспаривши надеждой, окинул взором свою семью. – Зажигайте. Чокнемся, и пусть все сбудется. Теперь все будет хорошо, я в это верю, и вы верьте.
Удары уже отсчитывали одиннадцатый.
Все торопливо зажгли свои бумажки и кинули их в бокалы, почти не подождав. Бумажка Глеба совсем не прогорела.
Они ударили бокалами.
В этот момент Лешка услышал неприятный стеклянный хруст, но не придал этому значения. Наверное, подумал он, у кого-нибудь сломалась ножка бокала, такое бывает, они хрупкие.
На двенадцатом ударе Глеб – вместе со всеми – залпом выпил. Бумажка встала у него в горле, он закашлялся.
Он не мог сделать вдох и стал панически втягивать воздух. Что-то распирало его горло изнутри – больно и остро. Он почувствовал медный привкус на языке.
– Сыночка! – мама подалась к Глебу.
Он уронил бокал. Лешка увидел, что с бока у бокала Глеба отломился целый кусок.
– Глеб, подожди! – отец подскочил к Глебу и с силой ударил его по спине.
Глеб натужно кашлянул, из его горла прямо в Лешку вылетел клочок бумаги.
Глеб продолжал задыхаться. Он весь скорчился, схватился руками за шею.
Отец ударил еще раз. В сторону мамы и Лешки брызнули струи крови.
В горле у Глеба забурлило.
Лешка увидел, что через кожу на шее Глеба что-то прорывается, и закричал:
– Папа, стой, не надо!
Но отец ударил Глеба по спине еще раз.
Шею Глеба разорвало. Из нее вырвался осколок бокала. Кровь залила весь стол, окропила вареную картошку и мандарины. Смешалась с майонезом в оливье.
Кровь била упругими струями на маму и на Лешку.
Отец почувствовал, что его сердце снова сжимает холод.
Лешка завизжал, как маленький поросенок, когда очередная струя крови брызнула ему в лицо липким теплом.
Глеб держался за шею и инстинктивно пытался выдернуть осколок бокала.
– Не надо, сына, стой! – завизжала мать.
Она крепко прижала к себе Лешку так, чтобы закрыть его лицо своим платьем.
Отец медленно отступал от Глеба, одной рукой массируя себе грудь, а другой держась за стол. В его глазах потемнело, и он всем телом обрушился прямо на посуду с едой.
Раздался грохот и звон бьющегося стекла.
Мама подбежала к Глебу, попыталась взять его руки в свои, но ей в лицо ударила еще одна порция ярко-алой крови, и она отпрыгнула от него в сторону и без чувств упала на пол.
Лешка плакал. Он не знал, что делать. Он посмотрел на отца и увидел, что тот упал лицом прямо на свой бокал, и ему в щеку впился острый шесток разбитого стекла. Отцовская кровь залила блюдо с печеной курицей и теперь блестела на глазированном курином бедре и, вытекая за край блюда, растекалась лужей по столу, пропитывая собой снежно-белую скатерть.
Лешка перевел взгляд на Глеба. Тот слабеющими руками водил по своему горлу. Его рубашка была полностью вымочена в сочно-красном.
Глеб опустил руки и с деревянным стуком упал на пол.
Лешка остался совсем один.
Со стороны Глеба еще доносилось журчание крови, льющейся на пол, и сиплый хрип.
Отец не шевелился.
Мама лежала без сознания рядом с отцовским креслом.
Елка насмешливо перемигивалась сама с собой огнями гирлянд.
Лешка не мог даже плакать. Он опустил взгляд.
Рядом с его ногой лежала бумажка, выкашлянная Глебом.
Слабо понимая, что он делает, Лешка осел на колени и взял бумажку. Она сочилась кровью.
Он развернул записку. По ней, смешиваясь с кровью, расплывались чернильные два слова.
«Хочу сдохнуть».
Лешка сжал бумажку в кулачке и снова посмотрел по сторонам.
Брат перестал хрипеть.
Лешка упал на пол и, обняв самого себя, стал тихо плакать.
Из телевизора престарелый, но молодящийся артист поздравлял страну с Новым Годом.