Raksandra

Жили-были дед с бабкой. Детей у них не было… Нет, у этих были. И внуки были. Только выросли они и уехали. Дочь ажно в Америку подалась, за америкоса взамуж вышла. Дед проклянуть ее хотел за отсутствие поддержки отечественного производителя, но потом подумал, на местных мачей глянул, да и простил. Сын на Дальнем Востоке на рыболовецком траулере работал, тоже некогда ему было родные места навещать, да и далеко. Так и жили дед с бабкой одни не первый уж год. Вот как-то наступила зима, бабка и говорит:

- А что, дед, давай мы себе из снега девочку слепим, будто бы нашей внучкой будет?

Дед от телека оторвался, внимательно бабку осмотрел с ног до головы, решая – пора уже фершалу Михалычу звонить, чтоб из райцентра психиатрическую скорую вызвал аль не пора. Но бабка не выглядела умалишенной – ни тебе фанатичного блеска в глазах, ни странных телодвижений, только глаза вроде как грустные. Или тоскливые. Дед не очень в этом разбирался, но что-то такое в них было. «А чоб не размяться по свежему воздуху», - подумал. И пошли они во двор. За домом, у сарайки, чтобы с улицы не видно было (а то, всамделе, позвонит кто-нибудь в психушечку) принялись за работу. Снежок чистый, немного липкий, самое то для поделок. Дед из сарайки старую книжку детскую притащил, картинку нашел, вот по той картинке и лепили. Да так хорошо, так дружно, так весело, как давно уж им не было. Вроде и не Роден с Неизвестным, но такая ладная у них Снегурочка получилась, даже жалко, что из снега. Тоненькая, стройненькая, аккуратненькая такая. Носик, губки, кудри – все при ней. Первые несколько дней выходили к своей снегурке каждый день – любовались.

А потом дела какие-то закрутили, бабка к Новому году пельмени лепить начала, да продуктами закупалась. А как же ж, вдруг и соседи в гости нагрянут, вот Нюрка с Егорычем так точно придут, нужно, чтоб все, как у людей было. И бабка даже и забыла вроде как про девочку-снегурку. А когда через неделю пошла за каким-то барахлом в сарайку – так и ахнула! То ли глаза обманывают, то ли память подводит. Вроде делали девочку, тонкую да звонкую, а стояла у сарайка деваха – кровь с молоком! Те места, где у девочек грудь и бедра только намечаются, внезапно выросли в объемах, и это были даже не пресловутые 90-60-90, грудь так на полноценную четверку тянула. Губы тоже надулись, ну один в один как у тех звездулек в телевизоре. Обошла бабка по кругу сие творение, заглянула в сарайку, вытащила откуль старое коромысло, прикинула в руку. Сперва деда отмутузить, а потом деваху снежную расколошматить, али наоборот? А вдруг и не дед это? А может, из парней соседских кто решил шутки шутить? Но коромысло уже не стала в дальний угол убирать, а поставила прям за дверью.

В течение последующей недели бабка подрабатывала шпиёнкой. Одним глазом отслеживала возможные изменения снежной девахи, другим – дедовы перемещения. Формы девы оставались прежними, только заледенели до голубизны, дед перемещался привычными маршрутами – диван, стол, двор, нужник, поленница, сосед Егорыч. Коромысло грустило в сарайке.

Бабка уже почти успокоилась, как вдруг бац! – на снежной шее появились пластмассовые ярко-алые крупные бусы мейдинчайна, которые аккурат два дня назад завезли в сельпо, видимо, для того, чтобы порадовать перед новогодним праздником сельских тружениц. Бабка вихрем метнулась за коромыслом и с размаху опустила его на снежное туловище (которое к тому же явно прибавило в размерах). Крррыкс… старенькое, уже когда-то треснувшее коромысло не выдержало очередного удара судьбы в виде встречи со снежным девичьем торсом и разломилось пополам. Отдача от удара пришла в руку, потом каким-то странным комком подкатила к горлу, в груди защемило, в носу захлюпало. Швырнув обломок коромысла куда-то в сторону, бабка, смаргивая с ресниц слезы, побрела к соседке Нюрке.

Егорыча удачно не оказалось дома, и можно было безбоязненно поделиться с верной подружайкой этой нелепой историей. Нюрка молча выслушала. Потом накапала двадцать капель корвалола в стопочку. Посмотрела жидкость на свет, решительно вылила и достала из буфета початую беленькую, а из холодильника миску квашеной капусты и маринованных огурчиков. Выпили, закусили, и Нюрка изрекла: - Не бузи. Мужик у тебя хороший, пьет мало, не шатается где не попадя, дом в порядке держит. Ну захотелось мужику эдакой фанаберии, дык известно - седина в бороду, а бес в ребро. А само главно - девка-то ненастоящая! Весна придет, растает она, и всех делов. Даже в голову не бери.

И бабка плюнула на это дело. И даже делала вид, что не замечает на голове снежной девки нового платочка и что губищи а-ля телезвездулька стали красными. И что объемы продолжали наращиваться, так что к середине марта это была уже не деваха, а самая что ни на есть снежная баба.

Морозцы почти весь март стояли зимние, крепкие. «Пришел марток – надевай сто порток». Но солнышко днем уже светило совсем по-весеннему, и ядрёная снеговуха как-то съёжилась, схуднула боками... То тут, то там прилепленные наскоро заплатки не держались на рыхлом теле. И вдруг совсем неожиданно, как это часто бывает по весне, грянула оттепель. С ночи подул сырой теплый ветер, а солнце с утра ярилось, как ненормальное. Бабку умело в магазин. Вернулась она распаренная, в сбитом на затылок тёплом платке.

- Уффф... вот дура старая, - едва зайдя во двор, начала говорить деду, курившему на крылечке, - прогнозу не поверила, шубу напялила, употела, что твоя...

И проглотила вертевшееся на языке сравнение. Дед бросил курить лет десять как.

- Что? С дитями чего?

Дед, пряча глаза, помотал головой. Бабка молча сгрузила у крыльца сумки и пошла за дом.

Бесформенной грязной кучей снега у сарайки лежало то, что в течении всей зимы было дедовой усладой. Намокший пёстрый платочек валялся сверху ненужной ветошью, рядом в луже плавали красные бусы. Бабка собрала то и другое, закинула на полку в сарайку и вернулась на двор. Села рядом с дедом на крылечко:

- Ладно, Яшенька, ну чего там теперь, бывает... растаяла и растаяла. А как же ж не растаять - солнышко-то, смотри, какое! Вот и до весны дожили. Вот и дожили...

А пошли чай пить? Я твоих пряников любимых купила, с вишневой начинкой. И карамелек этих, Дюшес которые. Пошли, пошли, а то продует, ветер-то еще холодный, даром что солнце греет...

Она пушинкой запрыгивает на кровать и приземляется на подушку. Обходит мою голову, наклоняет мордочку и щекочет лицо усами. Я открываю глаза и приподнимаю край одеяла. Зависнув на несколько секунд, как делает любая кошка перед любым порогом (ведь край одеяла тоже своего рода порог), она, сунув сначала мордочку, постепенно протискивается вся. В зависимости от того, в какой позе я лежу - начинает устраиваться в местечке поуютнее, например, между животом и коленками, если я лежу в позе ложки. Устраивается долго, шерудится там, что-то намывает, иногда цапает меня острыми коготками за кожу, что открывается между пижамными штанами и футболкой. Наконец засыпает. Если спать на спине, она вытягивается вдоль бока всем своим узеньким, не очень длинным тельцем. Но спать с ней тепло, она горячая. Когда меня нет в кровати, оккупирует батарею. Батарея в последнее время стала ей маловата (всего 4 ребра), и то морда, то лапы, то хвост поочередно свисают. Свесив с батареи ушастую головушку, может начать очень громко сопеть, прям на всю комнату слышно.

Он запрыгивает на кровать тяжело, всей массой бесцеремонно громоздится прямо мне на грудь или бок и лежит до первого недовольного возгласа. Он знает, что я не люблю, когда он так делает, потому что тяжел до невозможности. Тогда уходит либо в ноги, либо ложится сбоку. Иногда рядом с головой на подушку. Это лучший вариант. Потому что иначе, при каждой попытке повернуться (а я не могу долго спать в одной позе), приходится с усилием спихивать его с места. А если он размякший, разоспанный, то одного усилия будет недостаточно. Но спит всегда поверх одеяла, никогда под. Не любит. Иногда ночью, если мне надо в туалет, я умудряюсь так вывернуться между тем, что под одеялом и тем, что сверху, что они даже не просыпаются. Потом так же аккуратно, ужиком, вползаю обратно...

а вот так спят вдвоем )

Авоська, шаркая ногами, медленно брел домой из магазина.

Вообще-то его звали Сергей Петрович. Когда-то давно. Очень давно. Тогда, когда в его жизни была жена, Милена Андреевна, и две милые доченьки. Небольшой дружной семьей они жили в уютной двушке, в которую Авоська сейчас и возвращался.

Авоськой его прозвали местные ребятишки. За то, что он всегда ходил в магазин со старенькой веревочной сумкой. С такими уже никто не ходил, а у него была. Потрепанная, но весьма крепкая. Милена Андреевна сама ее связала из тонкой цветной веревки, купленной в хозмаге. Когда она была жива, она очень любила вязать. И раздавала носки и варежки соседям. Тем самым, которые теперь, посмеиваясь, звали Сергея Петровича Авоськой.

Обе дочери давно уже жили за границей, изредка присылая открытки и немного денег.

Но ему и так хватало, много ли старику надо.

Сергей Петрович уже почти добрался до парадной, как произошло несчастье.

Авоська, верная подружка по походам в магазин и память о любимой жене, не выдержала наконец тягот жизни и лопнула. Пакет молока, кило картошки, полкило сахарного песка, полкило гречи и булка белого шлепнулись на асфальт. Пакет молока лопнул и дорожка перед парадной стала покрываться белой лужицей. Сергей Петрович растерялся. С трудом наклонившись, он поднимал то картошку, то гречу, то песок, стараясь прижать их покрепче к груди. Но они снова падали на дорожку. Вдруг в поле зрения появились три ловкие девчоночьи руки. Они быстро собрали все в невесть откуда взявшийся пакет и протянули его Авоське.

Сергей Петрович благодарно и растроганно взглянул на своих помощниц и понял, почему рук было три. Четвертой одна из девочек держала за пазухой котенка.

- Дедушка, возьмите котеночка!

Зачем? Зачем ему котеночек? Что он будет с ним делать? У них никогда не было кошек, Милена Андреевна не очень их любила.

- Смотрите, какой хорошенький! Ну, пожалуйста!

«Мииии…» пропищал котенок, тараща блестящие глазки.

- А давайте! – неожиданно для самого себя произнес Сергей Петрович.

- Мы сейчас за молоком сбегаем! – засуетились девчонки, поглядывая на лопнувший пакет на земле.

Одна девчонка, получив деньги, умчалась в магазин, а другая пошла с Сергеем Петровичем, неся пакет с продуктами и котенка.

- Дедушка, а как котенка назовете?

- Ну, раз я Авоська, то он пусть будет Небоська!