OlgaKorvis

Часть 1
Часть 2

Ночью ударил мороз. Задрав голову, Марк сидел на детской качельке и смотрел, как по тёмному небу тянется сизый шлейф дыма из трубы местной котельной. Он и забыл, что в пригороде видны звёзды. В Москве всё выжигала городская засветка. Марк вспоминал, как ребёнком представлял, что дым — это что-то вроде ковра-самолёта. И кто-то летит на нём по небу, невидимый и свободный. Как он сейчас.

Никто не потревожил покой мёрзлой ночи до самого рассвета. Только один раз вдоль дома медленно проехала полицейская машина с включёнными проблесковыми маячками. А утром первыми на детской площадке появились женщина с девочкой лет пяти-шести. Марк присмотрелся внимательнее. В женщине он узнал жену Генки. Ей наверняка не было и тридцати, но выглядела она намного старше. Особенно с покрасневшими, словно заплаканными глазами.

— Ма-ам, — девчушка упрямо теребила её за подол потёртой дублёнки. — Холодно. Папа скоро уйдёт?

Женщина вытащила из кармана мобильник и посмотрела на дисплей.

— Да, скоро. Ещё полчасика погуляем и пойдём домой. Папа как раз уедет.

— А если не уедет?

— Тогда пойдём к тёте Свете, посидим у неё.

— Почему он разозлился?

— Не знаю, милая…. Не знаю, — женщина тяжело вздохнула и нахмурилась. — Ты уже замёрзла что ли? На щеке вон белое пятно. Только пришли же… Ох, ну сейчас я тёте Свете позвоню.

Пока она разговаривала по телефону, Генкина дочка подошла к качельке и посмотрела прямо на Марка.

— А тебе почему не холодно? — спросила она, внимательно оглядев его с головы до пят. — Ты же без шапки.

Марк с улыбкой пожал плечами.

— Я привык к холодам.

— Красивые у тебя серёжки. Мне папа тоже обещал подарить на Новый Год, — девчушка погрустнела. — Только теперь, наверное, уже не подарит. Он злится на нас с мамой.

— За что?

— Не знаю. Он часто так делает.

— Скажи ему… Вечером, когда вернётся, скажи ему, что дядя Марк запретил вас обижать. Я потом сам ещё с ним поговорю.

Её окликнула мать. Девочка обернулась и побежала к женщине. Марк слышал, как она что-то ей говорила. Жена Генки внезапно остановилась и оглянулась на качели с невидимым ей призраком. Потом что-то резко сказала дочери и за руку потащила в подъезд. А Марк пошёл к дому, где жил Генка. Поднялся в его квартиру. Тот был пьян с самого утра. На кухне Марк увидел разбитую детскую чашку, на стене — потёки от чая. Генка сидел на кухне напротив наполовину пустой бутылки водки. Он не собирался никуда уходить. Его жена, видимо, всего лишь пыталась успокоить дочь. Надеялась, что муж напьётся и заснёт. Марк глянул на электронные часы на столе — воскресенье. Никому никуда не надо. Ни в школу, ни на работу. Должно быть, это новость о смерти Дархана вынудила Генку схватиться за бутылку. На приятеля ему, скорее всего, было глубоко наплевать, а вот неминуемый разговор с полицией мог пошатнуть душевное равновесие.

Глядя на него, Марк снова чувствовал злость. Желание раздавить этого человека. Расправиться так же жестоко, как с ним поступил он — прямо сейчас, не откладывая ни на минуту. Но держался — убить Генку было легко. У него и такой же кухонный нож рядом лежал. На мгновение колыхнулась колкая мысль — может, даже тот самый? Вчера порезал человека, а сегодня — колбасу. Но, конечно же, нет. Генка не был дураком, чтобы тащить в дом оружие убийства. Он всё попрятал вместе с частями тела. Выбросил улики, попытался скрыть следы. Поэтому его нельзя было убивать просто так. Сначала Марк хотел выбить из него признание, чтобы родители смогли снять листовки со столбов, не вздрагивать от каждого звонка телефона. Не ждать и не надеяться, а отнести его фотографию в мастерскую памятников и попытаться смириться с тем, что сына у них больше нет.

Марк дотронулся до бутылки, и та покрылась инеем. Изморозь пошла дальше — перетекла на стол, добралась до стакана. Обожгла холодом Генкину руку. Тот вздрогнул, словно очнулся от глубокого сна. Отдёрнул ладонь и непонимающе посмотрел на заледеневшее стекло.

— Чё за хня? — пробормотал он.

Генка вдруг уставился прямо на Марка. Он не мог увидеть призрака, но тому всё равно показалось, что бывший одноклассник смотрит прямо на него. С глухой, животной злобой — точно так же, когда душил. Марк невольно вздрогнул. Стиснул зубы. Снова заскреблось на душе. Всего-то надо разбить эту чёртову бутылку и вспороть Генке глотку от уха до уха или выбросить его в окно.

— Ты скоро сдохнешь, — еле слышно прошептал Марк. — Очень скоро.

С этим обещанием он заставил себя уйти. Пришло время заглянуть к третьему участнику задушевной встречи — к Серёге. Дома того не оказалось. А без него слоняться по чужой квартире отчего-то было неловко. Марк недолго постоял в коридоре. Потом всё-таки заглянул на кухню, где пили чай родители Серого. Из их разговора он узнал, что тот слишком эмоционально воспринял смерть Дархана и куда-то ушёл с самого утра. Мать посетовала, что надо сходить поискать. Холодно на улице. Как бы где не замёрз. Отец предположил, что, может, сын у Генки, но та только покачала головой.

Марк догадывался, где мог спрятаться Серый. Было у них одно место, куда они сбегали от своих подростковых проблем. Дархан там частенько песни репетировал. Генка отсиживался, когда пьяный отец руки распускал и выгонял его из дома. А Марк с Серым туда за компанию приходили. Старую постройку они называли блиндажом. Потом уже узнали, что настоящий блиндаж выглядит совсем по-другому, а облюбованная ими заброшка больше походила на какую-то хозяйственную постройку с погребом.

Серёга сидел на крыше блиндажа и, обхватив себя руками, тихонько раскачивался из стороны в сторону. Рядом с ним в снегу темнели окурки, лежала пачка сигарет и зажигалка. Марк остановился напротив него.

— Ну привет, Серый.

— Я знал, что ты придёшь, — не глядя на него, тихо сказал Серёга и улыбнулся. — Зна-а-ал. Догадался после того, как Дархан сгорел, что он не просто так. Я ещё тогда в квартире понял, что твоя смерть нам не сойдёт с рук. Только они не поверили. Я же это… того.

С тихим смешком он поднял голову и посмотрел на Марка.

— Ку-ку, — Серёга снова улыбнулся и постучал указательным пальцем по шраму. — У меня же и справка есть. Получил, правда, только два года назад получил. Ураган у нас был, листы железа сорвало с крыши. Задело. А так сразу после института началось. Сначала немного, потом всё сильнее. Так что теперь точно только завод. Полы мою. Плохо мы с тобой поступили. Не по-людски.

Он говорил с ним как с близким другом, а не с тем, кто пришёл его убить. Бесхитростно вываливал всё подряд. До смерти боялся, но при этом словно смирился с судьбой и терпеливо ждал развязки. Теперь Марк лучше понимал, почему остальные смотрели на Серёгу с такой снисходительностью, когда тот рассказывал ему, как живёт — подыгрывали его небольшой лжи. Сам он думал, что Серый быстро накидался, а тот просто… такой.

— Лучше бы ты в полицию позвонил, — сказал Марк. — Сам себе хуже сделал.

К Серёге он не ощущал такой лютой ненависти как Генке и Дархану. Серый, конечно, дурак. Мог бы заорать, позвонить в полицию. Но с него спрашивать как с нормального не получалось. Да и хрен знает, что сделал бы Генка — мог бы всех порешить, как грозился.

— Зато теперь всё правильно будет, — ответил Серёга и потёр ладони, словно замёрз. — Так даже лучше. Наверное.

Он нервно усмехнулся и пожал плечами. Серый как будто говорил о чём-то своём, и это потихоньку начинало раздражать.

— О чём ты? — нехотя спросил Марк. — У тебя вариантов, знаешь ли, не сильно много. Либо сдохнешь, либо сядешь.

— Не надо в полицию, — тут же замотал головой Серёга и поёжился. — Я… Они уже приходили, когда ты пропал.

С тяжёлым вздохом он потянулся к сигаретам.

— Не знаю я, что он потом с тобой сделал. Ну, то есть… где тело спрятал. Могу оставить записку. Рассказать, что знаю. А потом уж сделаешь, что должен. Дай мне только дочку ещё раз увидеть.

— А чего же ты тогда так сдохнуть рвёшься, если есть к кому возвращаться? — со злой усмешкой спросил Марк. — Разжалобить пытаешься?

Серый молча прикурил сигарету и неопределённо хмыкнул.

— У Ксюхи и так отец со справкой. А отец дурак-уголовник — это вообще клеймо. От такого не отмоешься. У неё сердце больное, не надо ей этого. С моими родителями будет лучше. А за меня ей, может, пособие дадут.

Марк промолчал. Не говоря ни слова смотрел, как Серый неловко спрыгнул с “блиндажа” и провалился по щиколотку в снег.

— Я пойду? — с надеждой спросил он. — Ночью сюда приду. Ты сам ко мне не приходи, ладно? Ксюха испугается, а ей нельзя…

Серёга не договорил. Только пожал плечами.

— Иди, — сухо отозвался Марк.

Не двигаясь, он посмотрел вслед Серому. Перевёл взгляд на забытую им пачку. Он мог бы вытащить сигарету. А дальше всё. Он мёртвый, курево для живых. Он мог простоять здесь до самой ночи, не чувствуя ни холода, ни усталости. Мог закрыть глаза и открыть их через сотню лет, потому что до омерзения страшило предстоящее забвение. Это виделось несправедливым. Неправильным. За него один раз выбрали, что ему нужно сдохнуть в старой ванне, а теперь медленно подводили к решению, что нужно перестать цепляться за ставший чужим мир и остаться в нём только в памяти близких людей.

Марк ощутил вспышку горькой злости. Она требовала догнать Серого. Разбить его тупую башку о ближайшее дерево, утопить в рыхлом снегу и задушить, но он понимал, что в нём говорит не ненависть к Серому, а боль от осознания, что тот — живой, идёт домой, а он больше ни к кому не вернётся. Марк впился взглядом в затылок бывшего одноклассника и быстро пошёл следом. Перед глазами заметались образы сумасшедших девочек-близнецов, застывшего на горизонте взрыва и рассыпающегося на части солнца. Марк физически ощутил, как из посмертия дохнуло безумием. Он зачерпнул его полные горсти и вложил в чужое сознание.

— Иди, — сквозь зубы повторил Марк, прижимая ладони к вискам Серёги. — Только для тебя там больше ничего нет и не будет.

Он обошёл его по кругу и заглянул в глаза. Серый посмотрел на него так, словно впервые увидел. Не проронив ни слова, медленно пошёл в сторону дома, где никого не узнает. Марк снова проводил его взглядом. Оставался последний.

К Генке он наведался вечером. Прошёл сквозь дверь и сразу угодил в детский плач. На кухне рыдала его дочка. Бледная и уставшая женщина сидела перед ней на коленях и старалась успокоить.

— Ну зачем ты ему сказала про дядю Марка? Папа и так нервный. Не говори ему ничего больше…

— Я думала, он переста-а-анет дра-аться, — навзрыд проревела девчушка.

— Перестанет, — пообещала мать.

Марк по глазам видел, что она говорит и не верит. Дурак он, конечно. Зачем ляпнул девчонке? Мог бы догадаться, что Генка взбесится, а пострадают те, кто с ним рядом. Ну ничего, ему недолго осталось кулаками махать. Марк задумался, где тот мог быть вечером в воскресенье. На улице холодина. Гараж Дархана сгорел вместе со своим хозяином. Ответ напрашивался сам собой. Через мгновение Марк оказался в той самой однушке. Пахло строительным раствором и чем-то химическим. С замершим сердцем он заглянул в ванную — всё раскурочено. Саму старую чугунную ванну Генка уже вынес. Подсуетился и здесь.

Генка сидел на диване, смотрел футбол и пил водку. Хозяин жизни, мать его. Марк мгновенно взбесился. Вроде бы только что боялся посмотреть на место, где умирал, а уже накрыло животной яростью. Обрёл облик и пнул старый жопастый телевизор он одновременно.

“Го-о-ол!” — радостно закричал комментатор, прежде чем телик разбился об пол и погас.

Бывший одноклассник вскочил с дивана, уронив стакан с водкой.

— Какого хуя?! — вскрикнул Генка.

— Такого, Ген, — злобно процедил Марк. — Думал, всё сойдёт с рук?

— Ты… Как? Ты же, сука, умер. Я тебя своими руками… Ты не настоящий!

Вместо ответа Марк ударил ему по роже. Генка отшатнулся, наткнулся на диван и чудом устоял на ногах.

— Ненастоящий? — с ухмылкой спросил Марк. — Правда?

— Ну тогда я тебя ещё раз сейчас убью, сука, — прорычал Генка и кинулся на него.

Бил он воздух. Метился в Марка, но удары проходили сквозь тело. Не самый честный бой, но Марк и не на дуэль пришёл. Оттолкнул Генку со всей силы. Схватил бутылку с пола. Через секунду он был уже рядом с ним — ударил по голове. Запахло водкой. Генка заорал. Вряд ли от боли. Скорее, со страха.

— Су-у-ука, су-у-ука, — держась за голову, провыл он. — Отъебись от меня, слышишь! Уйди!

— За что? — Марк ухватил его за грудки и рывком поставил на ноги.

Будь они оба живые, Генка бы отмудохал его и убил ещё раз. В посмертии были свои преимущества.

— За что?! — повторил бывший друг. — Ты с-сука весь такой пришёл и ещё спрашиваешь? Я вот тоже лошадкой работал. После того, как освободился. Только ты поработал и ушёл, а меня никто брать не хотел с судимостью.

— Да не пизди ты! Искал, значит, плохо. И даже если отказали раз, два или больше — это что, даёт тебе право убивать?

— А, может, ты мне просто не понравился, — вдруг рассмеялся Генка. — Выглядишь как пидор. Решил сделать землю чище.

— Сейчас сделаешь, — глухо сказал Марк.

Он схватил его одной рукой за волосы. Генка вздрогнул и замер. С лица слетело неприятное выражение злости и страха. Он успокоился, даже на мгновение стал похож на того Генку, из старших классов.

— Возьми телефон и запиши сообщение, как ты и Дархан меня убили. Отправь его своей жене, начальнику. Ты же работаешь где-то, мразь?

Генка утвердительно кивнул.

— Вот, значит, ему. Есть у тебя номер моего отца? Есть, спрашиваю? Ему тоже отправь. Про Серого ни слова, понял?

Бывший одноклассник снова качнул головой в знак согласия. Вытащил мобильник и принялся наговаривать признание, а Марк слушал пересказ событий, которые он вместе с Огнецветом видел в зеркале на том свете.

— Брось телефон, — скомандовал он, когда Генка умолк и разослал сообщения. — Ты же на машине? Поехали, покатаемся.

Генка взял ключи от старого “рено”. Как зомби надел ботинки и куртку. В зале зазвучала мелодия. Марк глянул на брошенный на диване мобильник. Увидел на дисплее имя — “дядя Костя”. Сердце болезненно сжалось. Вот и папа, значит, послушал. А дальше уже дело за полицией.

Они спустились вниз. Марк сел на пассажирское сиденье потрёпанного “рено”, Генка — за руль.

— Помнишь озеро, с подземными ключами, которое никогда не замерзает? Езжай туда.

Машина тронулась с места. Отсюда до небольшого озерца — рукой подать. Доехали минут за десять. Вода чёрной гладью темнела как разлитая нефть.

— Езжай, — ледяным тоном произнёс Марк. — Прямо в озеро.

В глазах Генки мелькнул страх. Бывший одноклассник замотал головой и как-то умоляюще посмотрел на Марка. Куда только делось желание очищать планету от людей, кого он счёл неугодными? Марк дотронулся ладонью до его лба.

— Езжай, — повторил он и вышел из машины. — Езжай и сдохни, сука.

“Рено” поехал по берегу. Меньше, чем через метр безнадёжно застрял в снегу. Из-под колёс вылетала белая каша, но машина не двигалась.

— Тогда иди пешком! — процедил Марк.

Дверца открылась. Генка выбрался из легковушки и, пошатываясь, побрёл к озеру. Он медленно зашёл в ледяную воду, словно не чувствуя холода. Марк неотрывно следил за ним взглядом, пока тот не скрылся с головой. Вот и всё. Желание Генки сбылось — мир стал немного чище.

Сильный мороз продержался всего лишь день, потом небо затянуло белой мглой, а всё вокруг завалило снегом. Город парализовало. Ругались люди на улицах. Непогоду проклинали владельцы застрявших машин и полицейские, которым пришлось работать в метель. Раскапывать и долбить промёрзшую землю по сомнительной наводке. Но, наверное, они должны были радоваться, когда, наконец, нашли заиндевелый комок, оказавшийся головой Марка Вейнера. У них не будет “глухаря”, у волонтёров — незавершённого поиска. Люди в рыжих куртках снимали листовки. Из полиции позвонили родителям, и воздух прорезал пронзительный женский крик. Марк был далеко, но всё равно услышал — душой.

“Ма-а-арк! Ма-а-ари-ик!”

Почти как в посмертии, но тогда в голосе мамы слышалась надежда. А сейчас — только горькая боль. Не было больше надежды, она рассыпалась в морге рядом со стылым комком, залепленным грязью и кровью. Среди вещдоков у следователя. В автоматическом сообщении навсегда замолчавшего номера телефона.

Марк мог бы на несколько секунд притвориться, что всё как раньше. Не было никакого отчаянного крика. Не было смерти. Он всего лишь смотрел в окно в своей квартире. Ему вовсе не захотелось взглянуть на неё напоследок, он по-прежнему здесь живёт. Скоро приедет доставка. Дождётся, а потом пойдёт дописывать очередную крипипасту — про себя. Марк посмотрел вниз. Даже на пятнадцатом этаже было слышно, как внизу попискивает снегоуборщик. Только бестолку всё — расчистит, через час снова разойдётся метель. Марк чувствовал, что пришло время уходить — заглянуть к родителям и раствориться в нигде. Он в последний раз посмотрел по сторонам. Всё словно замерло, затаилось. Смирилось, что хозяин больше не вернётся. Марк мысленно повторял слова Огнецвета, что нужно отпустить. Повторял и смотрел по сторонам. На сваленные в углу доски. Накануне встречи шкаф привезли, который он не успел собрать. На нераспакованную прозрачную коробку с гирляндой на столе, которую он тоже не успел повесить. Марк закрыл глаза.

А когда открыл, оказался в квартире родителей. Невидимый, безмолвный. Тихо ширкали стрелки часов на стене. Тишина стояла нехорошая. Звенящая тоской и горем. Мама застывшей статуей сидела на краешке дивана, на щеках блестели ещё не высохшие дорожки слёз. Возле окна замер отец. Он, как Марк минутой назад, смотрел на ползающие под окнами снегоуборщики.

— Может, не он всё-таки? — глухо произнёс отец. — Дождёмся результатов теста…

Мама посмотрела на него пустым взглядом.

— Что ты такое говоришь? — с пугающей безэмоциональностью спросила она. — Этот нечеловек во всём признался. Сказал… Сказал, где искать нашего сына. Полиция же серёжки Марика нашла.

Отец порывисто повернулся к маме.

— Вот не надо было ему сюда таким… — сказал и оборвал фразу.

Мама ответила не сразу. Сначала посмотрела на него так, что тот под её взглядом весь съёжился.

— Костя, ты понимаешь, что у нас больше нет сына? — очень тихо произнесла она. — У меня больше нет сына. А если ты только попробуешь сказать, что Марик хоть как-то виноват в том, что случилось, не будет и мужа, потому что в моих глазах ты станешь таким же нечеловеком.

Марк с горечью смотрел на неё. Он ни на мгновение не сомневался, что она исполнила бы своё обещание и выгнала бы отца из дома. Понял и отец — покачал головой, подошёл к жене и присел рядом. Неловко её обнял.

— Я бы их обоих убил… — тихо сказал он и неожиданно всхлипнул. — Своими бы… руками каждого…

Отец порывисто крепче обхватил маму и зарыдал. Горько, тяжело, словно в первый раз в жизни выбросил свой дурацкий страх сделать что-то не то. Мама дрожащей рукой погладила его по спине и спрятала лицо у него на плече. Марк безмолвно смотрел на плачущих родителей. Все эмоции замёрзли внутри. Да и сам словно весь покрылся ледяной коркой. Еле заставил себя уйти. Медленно спустился по лестнице — во двор. Там уже зажглись фонари. Снова снег повалил. Снегоуборщики один за другим покатили прочь. На улице стало совсем безлюдно, все разбежались по домам от разбушевавшейся непогоды. Только возле соседнего подъезда на лавке сидел Серый и бессмысленно смотрел перед собой, а рядом Ксюха теребила отца за руку.

— Пап, пойдём домой… Ну па-ап, почему ты меня опять не помнишь?

Серый не слышал, он был далеко. Ходил по несуществующему миру. Кто знает, какие образы тот для него принял. Может, заставлял раз за разом смотреть, как они убивают одноклассника, а, может, пощадил и подарил покой. Марк подошёл поближе, невидимый для бывшего друга и его дочери.

— Ладно, Серый, хватит с тебя, — тихо обронил он.

Провёл ладонью по запорошенной снегом шапке Серёги. За рукой потянулись чёрные нити безумия — те, что он сам оставил, и те, что раньше проросли. Марк выгреб всё и стряхнул на свежий снег — как мазутом плеснул. Ксюха удивлённо ойкнула и снова потормошила отца, показывая ему на дымящуюся черноту возле лавочки. Серёга очнулся, узнал дочь, во взгляд как по волшебству вернулась осмысленность. А Марк смотрел на них обоих и хотел верить, что не зря пощадил. И что если бы Серый был в своём уме, он бы его спас.

Марк почти бегом зашагал прочь. Снег разошёлся с такой силой, что застилал соседние дома. Крутился белым роем в свете уличных фонарей, слепил. Ветер сорвал со столба рекламную листовку, из-под неё выглянул кусок поисковой ориентировки. Марк посмотрел на своё лицо на бумаге. Всё, больше она не нужна. Найден, погиб. Уходить пора, уходить… Он опёрся ладонью на столб. Закричал что было сил. Никто не услышит, не увидит. Никого он не потревожит. Да и свою боль не облегчит. Его держала злость, но её потушила ледяная вода. Выжег огонь. Остатки он выбросил вместе с криком. Посветлело как будто вместо тусклого фонаря сверху бил мощный прожектор. Снег слился со светом. Всё застыло. Время, жизнь. Марк запрокинул голову, закрыл глаза и медленно развёл руки в стороны. Он словно растворялся, исчезал. В последний момент в сознании проступила своя-чужая мысль — человек, который помог ему выбраться из посмертия, сам искал помощи. Марк открыл глаза. Успеет он умереть. Теперь он знает, как уходить.

Над головой снова светил обычный тусклый уличный фонарь. Метель яростно засыпала всё снегом.

Марк быстро зашагал в белом мареве — туда, где он нужен даже мёртвый.

Начало здесь

Марк разжал ладони и отступил. Посмотрел по сторонам, но ожидаемо никого не разглядел. Покачал головой и на несколько секунд закрыл лицо руками. Злость застыла как тягучая вода, где он видел образы своей смерти. Неподвижная, холодная.

— Конечно, я тоже хотел отомстить, — не глядя на него, заговорил Огнецвет. — Даже когда подыхал и знал, что останусь в том чёртовом лесу, всё равно надеялся, что, может, ну случится какое-то долбанное чудо, и я заберу их всех с собой. Или хотя бы кто-нибудь найдёт их и пересажает кого в дурку, кого в тюрьму. Даже в какой-то момент думал, а, может, всё-таки согласиться? Когда то чудище предлагало спасти меня в обмен на другие жизни. А потом понял, что нет, не хочу. Не хочу быть таким же, как Чернолесовские. Я давно осознал, что мёртвый. И что мести мне никакой не видать. Когда мне разрешили вернуться в ту деревню, никого уже там не было. А здесь я только потому, что есть более могущественное существо, которому я зачем-то нужен. Хотя на его месте я такого давно списал бы в запас. Но дело не только в этом. Ты же не думаешь, что каждый человек с местью, незавершёнными делами или хрен знает чем ещё, попадает сюда? Нет… Люди умирают и исчезают. А нам с тобой, Марик, просто по-разному не повезло. Да ты и сам всё это знаешь…

Он не договорил, но Марк его понял.

— Но не хочу признать, — закончил он фразу.

Из груди вырвался тяжёлый вздох, но почему-то вдруг стало спокойнее — словно разговор с Огнецветом наконец подвёл его к окончательному осознанию и добавил решимости.

— Что мне нужно сделать? — тихо спросил Марк. — Ты знаешь?

— Да, — кивнул Огнецвет. — Увидеть всё полностью и разбить клетку, в которую ты угодил.

Прежде, чем Марк успел что-то возразить, мир снова пришёл в движение. На белом снегу проступило пятно цвета ртути. Тягучие капли потянулись вверх, пока не собрались в зеркало. В то самое проклятое зеркало, сквозь которое он видел своё прошлое.

— Я не могу его разбить, если ты об этом, — пробормотал Марк. — Пытался много раз.

Он приблизился к зеркалу. В мутном отражении промелькнуло его бледное лицо. Впервые за всё время посмертия страшила не неизвестность. Марк слишком хорошо знал, что увидит, и от этого внутри все сводило ледяной судорогой.

— Смотри, — прозвучал рядом голос Огнецвета.

— Почему ты думаешь, что это поможет? — тихо спросил Марк.

— Потому что это твой последний шанс.

В его голосе звучала уверенность, которой недоставало Марку. Поверхность пошла рябью, а через несколько секунд превратилась в снежное утро, и Марк увидел себя со стороны. Возле родительского дома остановилось такси, а из подъезда вышел он сам и, на ходу ёжась от холодного ветра, сел в машину.

Марк навсегда запомнил свой последний день. Цепочка событий, которая привела к такому финалу, запустилась раньше. Бывшие ученики одиннадцатого “Б” устроили встречу по случаю десятилетия со дня выпуска. Марк до последнего тянул с решением. Не хотел ехать. Он помнил сверстников, друзей и просто приятелей, готовых рвануть куда угодно, и не хотел рушить поистёртые со временем детские и подростковые воспоминания. Они давно стали друг для друга чужими людьми. Марк примерно представлял, как всё будет. Не очень искренняя радость и оценивающие взгляды. Неловкие паузы до первой партии алкоголя. Разговоры, кто чего добился. Часть одноклассников быстро разбежится, сославшись на домашние дела, другая — завалится бухать в ближайший бар. Возможно, он слишком плохо думал о людях, но представлял грядущую встречу примерно так. В конце концов, ему простительно — Марк всегда слыл немного странненьким. Он с самого детства был мечтателем. Взрослые часто считали его поверхностным и недалёким, а ему нравилось придумывать собственные миры и истории, тогда ещё по-детски простые и наивные.

В родном захолустье ему давно стало душно, и он с юношеской горячностью рванул в большой город — за новыми впечатлениями и возможностью осуществить свои мечты. Спустя десять лет он мог сказать, что он сумел это сделать. Но так считали не все. Изображение в зеркале моргнуло, словно телевизор переключили на другой канал. Марк увидел квартиру родителей. Мама с отцом разговаривали на повышенных тонах.

— Да что ты к нему привязался?! — говорила мама. — Что он у нас, хуже всех что ли?

— Смотря в чём, — жёстко ответил отец. — Десять лет прошло, десять! Все повзрослели, за ум взялись. Почти у всех семьи. Он вот что, не мог хотя бы серьги свои снять? Позорит меня перед людьми. В своей Москве пусть хоть с голой жопой ходит, раз уж мозгов нету.

— Ну так уж и нету. Деньги ты у него, несмотря ни на что, брать не стесняешься.

Отец хмуро глянул на маму.

— Да все говорят, что ему просто повезло. На него люди смотрят и чего только не думают.

— Дурак ты, Костя. Ты не людям должен поддакивать. И не оправдываться. А его поддерживать. Тебе лет через двадцать не соседи будут помогать, а сын, которого ты стыдишься. Марик не глупый, он же всё видит.

Отец не ответил. Изображение снова потемнело, а Марк криво улыбнулся. Дома его считали белой вороной. Это в Москве он мало чем выделялся. Там никого не удивишь ни шмотками, ни проколотыми ушами, ни айфоном. А здесь… Здесь он просто придурок, которому, как все говорили, все само приплыло в руки. Малевать картинки — какой же это труд? Любой дебил справится. В одном Марк с мамой был несогласен — ничего он не видел. Ни с отцом, ни с одноклассниками.

Пока он думал о прошлом, посмертие переключилось на встречу выпускников. Изображения шли как в клиповой нарезке, фрагментами. Вот Марк только что приехал в кафе, а вот он уже сидел вместе с бывшими приятелями. Генка, узнав, что он работает в немецкой компании, тут же заржал и назвал его фашистом. Как в детстве. В младших классах Марк так бесился от этого прозвища. Сколько раз дрался с теми, кто его дразнил, сейчас и не вспомнить. Точно знал, что столько же получал от отца за то, что полез в драку. Уже в средней школе Марк сдружился с тремя одноклассниками, и обидное прозвище “фашист” само собой превратилось в обычное погоняло. А в юности он и вовсе не брезговал нарочно упомянуть девушкам о своей родословной, чтобы добавить себе немного загадочности.

Следующей сменой кадров стал момент, когда Марк совершил ошибку, стоившую ему жизни. Все начали расходиться, и Генка неожиданно позвал их старую компанию к себе на квартиру. Поговорить, повспоминать и пропустить ещё по стаканчику, пока получилось вырваться из ежедневной рутины. Кто-то ещё тогда удивился, не будет ли против его жена, но Генка с гордостью объяснил, что ему досталась однушка от умершей бабки. Для таких посиделок — самое то. Марк хотел уже вызывать такси и ехать домой, но Генка великодушным жестом позвал и его. Как он сказал, наверстать упущенное. Марк зачем-то согласился. Они поехали вчетвером — той самой старой компанией, о которой у него сохранилось столько тёплых воспоминаний.

Изображение дрогнуло и приблизилось. Теперь Марк уже не смотрел со стороны — он словно вернулся в тот день и заново его проживал. В старую квартиру, видевшую последний ремонт ещё при советской власти. Большую часть мебели Генка, видимо, уже вывез. В комнате остался только диван и обеденный стол с расставленными вокруг него стульями. С кухни слышался рокот допотопного холодильника.

Марк с дивана посматривал на повзрослевших и ставших чужими друзей.

Генка всегда у них был главным заводилой. Сколько нагоняев они получили от родителей, потому что всей компанией радостно срывались в его очередную авантюру. В коренастом и налысо бритом парне с трудом узнавался школьный товарищ. Марк слышал, что тот успел отмотать пару лет за решёткой. Попался то ли на мелкой краже, то ли на хулиганке, но потом вроде взялся за ум.

Напротив Генки, поближе к приоткрытому окну, с сигаретой сидел Дархан. Ещё в старших классах взрослые сравнивали с его с Цоем. Дархан сначала кривился, а потом просëк, что девочки велись на сравнение с кумиром прошлых лет, даже если ни разу о нём не слышали. Все старшие классы Дархан старательно копировал Цоя, начиная с причёски. Ему, такому же потомку обрусевших корейцев с примесью казахской крови, это было легко. Он даже научился играть на гитаре и, намеренно занижая голос, покорял девчонок песнями про звезду по имени Солнце и группу крови на рукаве. Чем он сейчас жил, Марк не знал, но былого лоска в нём совсем не осталось. И дело было даже не в том, что повзрослел, не в телефоне с разбитым экраном, не в застиранной одежде. В его глазах таилась пустота человека, который не знал, зачем живёт. Примерно такую же пустоту Марк увидел и у Серёги. Помнил он его совсем другим. В старших классах за Серым девчонок бегало больше, чем за ними троими вместе взятыми. С него можно было картины рисовать. Высокий, светловолосый, с точёными чертами и голубыми глазами. Спустя десять лет Серёга выглядел, как выстиранная в белизне старая тряпка. Выцветший, осунувшийся. От правой брови до виска тянулся белёсый шрам. Из-за травмы один глаз выглядел слегка прищуренным. Смотрел Серёга с такой же пустотой во взгляде, как Дархан. Только в отличие от него он старательно её прикрывал. Охотно рассказывал, как пару лет назад устроился на завод, где работал его отец. Говорил, что платили не очень много, но стабильно. Квартира тоже есть. Небольшая, но зато своя. Этих “но” в его речи было так много, словно он пытался оправдаться или убедить сам себя, что всё хорошо. Марк ни с кем из них не мерился достижениями. Он вообще молчал, больше спрашивая про других. Пробовал поставить себя на их место — может, его бы тоже бесило, как Дархана, что он весь такой успешный понаехал из своей столицы. Никто же из них не знал, сколько ему пришлось пахать, чтобы добиться того, что у него сейчас было.

Они пили всего часа два, а Марку уже стало совсем некомфортно в обществе бывших друзей. Он чувствовал себя чужим. Эти трое снова, как в школе, задирали его, но тогда были безобидные подколы. А сейчас — ядовитые поддёвки. Марк молча злился, вливал в себя алкоголь и время от времени дотрагивался до серьги в ухе.

— Совсем ты в этой Москве испортился, — в очередной раз завëл свою песню Дархан. — Айфон вон мажорный, поди ещё последний, шмотки пидорские, побрякушки. А дальше что, заведёшь себе богатого папика?

— А, может, он уже завёл, — едко ухмыльнулся Генка.

Марк поставил пустой стакан на пол и поднялся с дивана.

— Ладно, мужики, счастливо оставаться, — сдержанно произнёс он.

— Куда это ты так резво собрался? — поинтересовался Дархан.

— Ну как куда, в свою Москву, — холодно ответил Марк.

Перед глазами слегка плыло. Он вытащил из кармана толстовки айфон, чтобы вызвать такси, но отвлёк Генка. Голос его звучал зло и раздражённо, как у человека, ищущего любой повод для конфликта.

— В свою Ма-аскву, — передразнил он. — Ну и вали нахер, раз с нами тебе западло оставаться.

На лице Серёги вдруг промелькнул страх. Он как-то весь съёжился и нервно тряхнул головой.

— Да пусть идёт, чего ты, — пробормотал он.

— А чего я? Это же наше место у параши, так ведь, Марик?

Марк резко обернулся и в упор посмотрел на Генку. Здравым смыслом понимал, что лучше просто уйти, но подогретое алкоголем раздражение сделало своё дело.

— Я тебе хоть слово сказал про парашу? Хоть кому-то из вас? Это вам то мои шмотки не зашли, то работа. Я что, должен молча улыбаться и кивать, пока вы меня на ровном месте решили с дерьмом смешать? — со злостью бросил он. — Нахера вы меня вообще позвали?

— Да ладно, — Дархан неприятно улыбнулся. — Ты уж извини нас, провинциалов. Мы просто завидуем, что кому-то всё само в руки приплыло, а мы всё вкалываем, да, видимо, где-то не там.

Он потянулся к стакану с виски залпом допил остатки.

— Ну вот хоть угостил нас нищебродов, а то когда мы ещё такой вискарик попробовали.

На бывших друзей Марк смотрел с неприятным недоумением. Он был настолько пьян, слеп или наивен, что не заметил их отношения к себе? Помнил что-то былое, тёплое, из детства, а настоящее за этим мороком не сразу разглядел. Перед тем, как ехать на квартиру, он зашёл в местный маркет, купил бутылку хорошего виски и закуски. Оплатил такси. Одним словом, хотел как лучше, а получилось как всегда. Его захлестнуло такой злостью, что он машинально сжал ладони в кулаки.

— Да кто вам сказал, что мне само всё приплыло? — сквозь зубы процедил Марк. — Вы же ничего не знаете про меня. Я кем только ни работал, пока учился и потом, после универа. Да я даже грёбаной лошадкой рекламу раздавал! Возможно, всё дело в том, что я что-то делал, а не ныл.

— А мы, по-твоему, только ноем? — в голосе Дархана послышались угрожающие нотки.

Серёга издал невнятный звук и обхватил себя руками — как ребёнок, рядом с которым родители устроили скандал. Генка как-то странно опустил голову.

— Давай не будем продолжать, Дар, — произнёс Марк. — Я еду домой.

С этими словами он пошёл в коридор, где оставил ботинки и плащ.

— Марик, — позвал его Генка, когда тот проходил мимо него.

Марк остановился и посмотрел на бывшего друга.

— Я пойду, — коротко сказал он.

Генка не ответил. Вскочил со стула и проворно кинулся к нему. В последний момент Марк заметил в его руке кухонный нож, но ничего сделать уже не успел. Лезвие легко вошло в живот. Обожгло болью. Марк вскрикнул. Попытался отшатнуться, но Генка крепко ухватил его шею и потянул рукоятку ножа наверх. Марк заорал, и Генка тут же зажал ему рот испачканной в крови рукой.

— Заткнись, — зло прошипел он. — Заткнись!!

Сквозь алую пелену Марк увидел, как вскочил на ноги Дархан, а Серый весь сгорбился и закрыл лицо ладонями.

— Ты… ты что натворил? — неверяще спросил Дархан и схватился за голову — Сука, ты совсем…

— Молчать! — рявкнул Генка.

Марк из последних сил попытался его оттолкнуть. От боли и слабости подгибались ноги. Дрожащей рукой он ударил Генку в челюсть. Тот отпрянул назад, и нож выскользнул из раны. Марк машинально прижал ладонь к животу. В голове стучала только одна мысль — надо уйти. Выбраться из чёртовой квартиры, пока она не превратилась в могилу. И где-то на периферии сознания плескались страх и горькое недоумение.

— Куда собрался?! — Генка грубо рванул его за плечо.

Ноги у Марка подкосились, и он тяжело упал на пол. Перед глазами на пару мгновений повисла алая пелена. Сквозь неё он слышал голос Дархана.

— Ты совсем ёбнулся?! Ты его убьёшь!

— А что мне с ним ещё делать? — с искажённым от ярости лицом выплюнул Генка.

— Я позвоню в скорую…. — подал голос Серый. — Он же умрёт…

— Я тебя урою нахер, если дёрнешься! — рявкнул Генка.

— Сесть ещё раз хочешь? — заорал Дархан.

— Не хочу! Поэтому вы оба, сучата, будете молчать как миленькие.

Марк с тихим стоном пополз по полу. Понимал, что бессмысленно, но в глубине души надеялся на какое-то чудо. Да хоть даже, что он перебухал и заснул на продавленном диване, и ему всего лишь снилась долбанная дичь, а не бывшие одноклассники на самом деле решили его прирезать.

— Куда-а ты, блядь, собрался, — с растяжечкой прорычал Генка и пнул Марка в живот.

Перед глазами полыхнуло болью, и Марк потерял сознание. Изображение в зеркале снова изменилось. Пока в старой квартире он валялся в недолгом беспамятстве, Марк в посмертии смотрел на всё, что произошло дальше. Дархан так и держался за голову, не в силах поверить в происходящее. Серый тихо скулил, как испуганная собачонка.

— Помоги мне перенести его в ванную, — скомандовал Генка.

— Ты чё задумал?! — Дархан, наконец, справился с шоком и зло уставился на товарища. — Это ты его ударил! А я за твою ебанину впрягаться не буду!

Генка растянул губы в злой улыбке.

— Кто тебе поверит, что ты не причём? У тебя условка непогашенная. Ты отсюда строевым шагом сразу в ментовку отправишься, а оттуда на зону минимум лет на десять.

— Пошёл ты нахер! — огрызнулся Дархан. — Ничего ты не докажешь!

— Проверим?

Марк со стороны смотрел, как они ругались и спорили. Как Генка запугал Дархана, что тот для всех будет соучастником. Продавил Серого, что на зоне тому не выжить, и что никак нельзя оставлять Ксюху, Серёгину дочь, сиротой, если отца на зону отправят. Изображение пошло рябью, поменялось. Пришло время самого страшного. Марк только сейчас, наконец, понял весь смысл слов Огнецвета — даже глядя на всё со стороны, даже мечтая о смерти, он успел убедить себя, что это всё произошло не с ним. Он уходил, отворачивался от преследующих образов, убегал. Поэтому у него не было сил уйти из посмертия, он слишком цеплялся за крохи существования и боялся их потерять. В этот раз ему придётся посмотреть все до конца и поверить.

В зеркале его, ещё живого, бросили в ванну. Марк из зимнего безмолвия видел, как там он очнулся и умолял отпустить, обещал молчать. В ответ на мольбы Дархан с искажённым гримасой лицом придавил его, чтобы не дёргался, а Генка с безумным огнём в глазах обмотал вокруг шеи бывшего одноклассника самый обычный шланг от душа…

Марк не хотел проживать всё заново, но смотрел. Вспоминал, как бился в агонии в залитой кровью ванне, как мучительно долго разрывало лёгкие и как, наконец, накрыло темнотой. Навсегда. Его било крупной дрожью. Марк обхватил себя руками. Не особо помогло. В сознании словно щёлкнуло. Окатило холодом. Всё, он понял. Почувствовал. Осознал. С последней тщетной попыткой вдохнуть. Не сразу ощутил, как на плечи легли чужие ладони.

— Ты можешь уйти уже сейчас. Теперь у тебя получится, — успокаивающе произнёс Огнецвет.

В сознании запульсировало мягкое, спокойное исходящее от него сочувствие. От незнакомого человека и такого же мертвеца. Это было удивительно и так тоскливо. В ответ Марк мог швырнуть только шквалом собственной боли. Не хотел, но по другому не получилось.

— Нет… Я хочу знать, что они сделали. Что он сделал… со мной. А потом уйду, и они заплатят.

Огнецвет не ответил. Остался рядом, придерживая за плечи. Они оба смотрели, как Генка заставил Дархана надеть плащ Марка, замотать лицо шарфом и вызвать с “айфона” такси, как будто подвыпивший Марк Вейнер поехал домой. Одежду даже водкой облили, чтобы разило посильнее. На этом фантазия Генки не ограничилась. Марк с содроганием смотрел, как тот отправил по домам Дархана и скулящего Серого. Оставил в квартире труп — со спокойным сердцем. Картинки в зеркале менялись одна за другой. Марк сказал бы, что одна ужаснее другой, но все они были одинаково отвратительны. Генка очень не хотел снова попасть на зону. Он упрямо распиливал труп в ванной. Отворачивался поблевать и снова распиливал, расчленял, резал и складывал в несколько слоёв пакетов для строительного мусора. Он даже накупил пару мешков шпатлёвки, изображал видимость ремонта. Выносил наскоро разломанный стол, за которым они пили, куски сбитой плитки с кухни и расфасованного по пакетам бывшего одноклассника. Кровь слил в пластиковую флягу. Вывез за город и слил в болото. Там же прикопал и голову.

Зеркало почернело. Марк прикоснулся к нему рукой, и оно пошло трещинами. Скрипнуло, как снег под ногами в трескучий мороз. Осыпалось осколками. На той стороне Марк увидел знакомую зимнюю улицу. Он был свободен, но облегчения не ощутил. Столько времени мечтал выбраться, а когда получилось, всё утонуло в чёрной злости и желании отомстить убийцам. Каждому из них.

Марк обернулся через плечо.

— Иди, — отступая назад, произнёс Огнецвет. — Только помни, что и оттуда нужно будет уйти.

— Я помню, — с трудом ответил Марк. — Спасибо тебе. За всё.

Сказал и с замершим сердцем шагнул из белого безмолвия в настоящую зиму живого мира. Сыпал лёгкий снег. Часы на “умной” остановке показывали семь вечера. Люди Марка не видели, глядели сквозь него, высматривая транспорт. Марк поднёс ладонь к экрану с рекламой — по изображению пошли помехи. Подошёл к мужчине, дотронулся до его виска. Тот сразу скривился, как он сильной головной боли, а Марк недобро улыбнулся. Значит, он не просто невидимый и бессильный призрак. Перед тем, как пойти к первому человеку из своего короткого списка, подошёл к смотрящему в смартфон парню. Заглянул в телефон и удивлённо хмыкнул. Всего две недели прошло. Это там он вечность плавал в безумии. А здесь жизнь шла неторопливо, своим чередом. Это хорошо, это правильно… Нужно только троих отсюда вычеркнуть.

Из щели от приоткрытой двери пробивался свет, слышалась музыка. Марк дотронулся ладонью до металла. Мог бы пройти насквозь. На мёртвых ограничения не распространялись, но сейчас как никогда хотелось почувствовать себя живым. Дверь открылась почти без шума. Тихий скрип утонул в раскатах электронщины. Гараж у Дархана был большой. В такой два пазика можно загнать. У дальней стены — верстак с инструментами. Возле него обогреватель. По углам навалены то ли запчасти, то ли просто хлам. Справа на яме — легковой Шевроле. Сам Дархан, судя по звукам, внизу ковырялся в брюхе машины. Непрошенного гостя он не услышал. Марк подошёл к верстаку, где стояла старенькая магнитола. Провёл над ней ладонью, и простенький бит утонул в радиопомехах. Сквозь них пробился узнаваемый голос:

“Красная, красная кровь -

Через час уже просто земля…”

— Ну кто там? — крикнул из ямы Дархан.

Марк не ответил.

— Ген, ты?

Послышался металлический грохот, а следом — звук шагов по приставной лестнице. Через несколько секунд показался помятый и осунувшийся Дархан. Увидев Марка, он вздрогнул и застыл с широко раскрытыми глазами.

— Блядь! — сипло выдохнул Дархан и попятился. — Ты… Что?.. Как?

— Ну что же ты так грубо встречаешь гостей? — недобро улыбнулся Марк.

Он демонстративно огляделся по сторонам.

— Хороший гараж. Помню, как мы мелкими сюда забегали к твоему отцу, а он нас выгонял. В те времена хлама было намного больше. А ты всё по красоте организовал. Молодец.

Дархан, не отрывая взгляда от незваного гостя, опёрся рукой о стену, словно ему стало тяжело стоять.

— А ты…

— А я в гости зашёл.

Марк глянул через плечо. Шагнул назад и сел на верстак. Снова посмотрел на бывшего приятеля.

— Ну чего ты застыл? Не рад что ли?

Дархан вымученно улыбнулся. Его взгляд блуждал по убитому однокласснику, словно где-то в его облике должен быть самый важный ответ — почему тот здесь?

— Я думал… — хрипло произнёс он, — что ты… Ну… Того.

Его губы снова искривились в неестественной, сардонической улыбке. Из груди вырвался вздох облегчения.

— А ты живой, — Дархан отлепился от стены, взлохматил волосы.

Марк видел, что тому некомфортно. Скорее всего, даже страшно. Он бы тоже испугался, если бы к нему заявился человек, которого он считал мёртвым. Только Дархан, глядя на вернувшегося покойника, видимо, сделал очень простой и странный вывод — что Марк действительно каким-то чудом выжил, а у него есть шанс всё исправить.

— С чего ты так решил? — с холодной усмешкой спросил Марк. — Вы же меня убили.

Он провёл рукой сквозь магнитолу и выжидающе посмотрел на Дархана.

— Ты стоял рядом и держал, пока Генка меня душил. И ты всерьёз думаешь, что я, живой и здоровый, пришёл к тебе сказать, что это всего лишь досадное недоразумение?

Марк легко соскочил с верстака. Дархан в ужасе попятился.

— Но… Я не хотел. Ты же знаешь! Мы все перебрали. Так глупо получилось. Я правда не хотел. Марик…

— Не смей меня так называть! — зло перебил Марк.

Законы мира живых ему уступили. За мгновение он оказался прямо перед своим убийцей. Дархан заорал со страха. Бросился к двери и снова закричал, когда между ним и спасительным выходом из ниоткуда появился Марк.

— Ты правда думаешь, что от призрака можно сбежать? Я за тобой пришёл, Дар, и никуда ты от меня не денешься.

— Н-не надо… Пожалуйста. Я очень виноват. Хочешь, я в полицию, пойду? Признаюсь. Только не убивай… У меня дети останутся…

— Раньше надо было думать о детях, — холодно произнёс Марк. — Когда ты решил не звонить в полицию. Когда побоялся рыпнуться против Генки.

— Да пошёл ты! А сам ты рыпнулся? Я же не просто так! — с надрывом выкрикнул Дархан. — Ты ничего обо мне не знаешь! Ты то…

Он осёкся на полуслове и судорожно втянул воздух, когда бесплотная рука сжала его сердце.

— М-марк… — умоляюще просипел он. — П-пощади…

Сочувствия для него не осталось. Понимания — тоже. Марк смотрел в испуганные глаза бывшего одноклассника и чувствовал странное безразличие. Ни удовлетворения от мести, ни какого-то страха от осознания, что он вот-вот заберёт чужую жизнь. Внутри всё заполнила тоскливая пустота. Даже если он убьёт всех троих, это не поможет ему вернуться домой. Он больше не напишет историю. Ничего не нарисует. Не позвонит Элине, чтобы помириться с ней. Не приедет навестить родителей.

Дархан с остекленевшим взглядом безжизненно рухнул на пол. Когда они мальчишками лазили по заброшкам, он часто командовал — “первый пошёл!”. Первым обычно был Генка — как негласный предводитель. А Дар втихоря завидовал. Теперь и он дождался своего часа. Стал первым. Марк посмотрел на лампочку над магнитолой, и она лопнула с тихим звоном. Из патрона посыпались искры. На брошенной на верстаке тряпке разгорелся крохотный огонёк. Возле входа задымился электрический щиток. Марк стоял у тела Дархана, пока в гараже не занялось настоящее пламя — под голос, рассказывающий про звезду по имени Солнце.

Остаток дня он просидел рядом с домом родителей. У входа в подъезд и на фонарном столбе висела листовка с его фотографией. Той самой, которую он видел на своей несуществующей могиле. В квартиру подниматься не решился. Потом. Ещё успеет. После того, как со всеми разберётся. Он помнил, что ему предстоит выбор. Хотя какой уж там выбор… Собраться с духом и исчезнуть.

Продолжение здесь

По вымощенной тёмным кирпичом дороге медленно брёл похожий на растрёпанную ворону мужчина. Он напоминал странствующего рыцаря, но больше — персонажа недоброй сказки, заброшенного из своей мрачной обители в другую историю, где слишком много красок и света. На первый взгляд, ему было далеко за тридцать, но когда палящее солнце встало в зенит и безжалостно разогнало похожие на грязную вату облака, оно вдохнуло жизнь в уставшего странника. Он снова выглядел на свои двадцать восемь — возраст, в котором умер. Порыв тёплого ветра растрепал длинную, отросшую чёлку, смахнул следы измождённости с лица. Чёрный человек шёл дальше по чёрной дороге, которая ведёт не в Изумрудный город, а в никуда.

Время здесь жило по своим законам. За полуднем мог прийти рассвет, а едва набухшая на востоке заря — утонуть во тьме ночи. Марк почти привык. Если бы кто-то спросил, сколько он здесь, не смог бы ответить. Первое время он пытался оставлять на стене засечки, но они стекали как вода, перемешивались. Обманывали. Исчезали вместе со стенами. Всё в этом мире было ложью. Если бы следующим вопросом стал “Где ты?”, на него Марк тоже не смог бы ответить.

Нигде. В чистилище. Где-то, куда люди попадают после смерти. Сквозь залитый солнечным светом луг пробился уже знакомый замок. Огромный, как из сказок, но внутри он сжимался до одной-единственной комнаты. Марк толкнул тяжёлую дверь. Из полумрака привычно дохнуло запахом сладкой патоки и крови. Его тут же окружили две одинаковые девочки. В обычном мире они были бы близняшками, а здесь могли оказаться чем угодно. Выдумкой, сбоем, кошмаром.

В посмертии не существовало постоянства. Всё непрерывно менялось. Даже эта комната и девочки. Когда Марк попал сюда впервые, долго разглядывал странное убранство. Как будто он оказался в ожившем фильме Тима Бёртона. На стенах тёмные винтажные обои. Повсюду старинная мебель. Высокие шкафы с книгами и сотней разных мелочей. Патефон с огромной трубой-резонатором. На полу шкура оскалилась медвежьей головой. Если пройти слишком близко, она кусала за ногу. В комнате всегда стоял запах сладкого — от огромной, похожей на котёл чаши с зефиром. Близняшки отрезали от него кусочки и раскладывали в тарелки на большом овальном столе. Гостей всегда было только трое: они и Марк, но девочек это никогда не смущало. Однажды Марк заметил в мутном отражении зеркала, что вместо чаши с зефиром — клетка со связанной женщиной. Вживую он видел как к сладости привычно подбежали близняшки и отрезали по кусочку лакомства. А в зеркале их угощением были куски плоти, а по лицу Марка стекала струйка крови.

После этого он никогда не принимал от них никаких угощений. В какой-то момент всё снова поменялось. Пропала чаша, на её месте оказалась клетка. Иногда умирающая женщина горестно кричала, и тогда граммофон заходился шипением, словно пытаясь заглушить её крики.

Ещё одним местом, куда Марк ненавидел попадать, была комната смерти. Там он всегда видел себя — распятого на кресте, умирающего под колёсами автомобиля, сгоревшего. Тот Марк тянул к нему руки и просил добить, закончить страдания. Умолял, плакал, проклинал. Пытался схватить сгнившими или замёрзшими пальцами. Пару раз Марк на самом деле его убивал… Убивал себя… В сознании это отдавалось вспышкой мучительной боли, но потом, наоборот, становилось легче. Можно было посидеть в тишине, пока всё не начиналось заново.

Единственным уголком, куда не просочилось всеобщее безумие, оставался сад. Огромная стеклянная теплица с хаотичным переплетением лоз, усыпанных ярко-красными цветами. Марк нашёл его далеко не сразу. В какой-то особенно отчаянный момент посмертного существования, когда он чувствовал что вот-вот свихнётся, наугад толкнул очередную дверь, желая, чтобы она привела его прямиком в могилу. Вместо забвения он оказался среди цветов. Марк даже не сразу заметил, что кроме него, в саду всегда был ещё один человек — молодой, темноволосый парень лет двадцати с небольшим. Он словно дремал в красноватой дымке и безмолвии, весь оплетённый цветочными лозами как венами или привязью. Сколько Марк ни пробовал с ним поговорить, тот не отвечал, погружённый в глубокий сон. Если бы мог, Марк остался бы в саду. Сидел среди цветов в обществе молчаливого хозяина или пленника этого места. Ловил крохи чужих воспоминаний. Они ощущались как фрагменты давно просмотренного фильма и совершенно точно не принадлежали самому Марку. Из них он узнал, что имя спящего человека — Огнецвет. Странное, больше похожее на прозвище, оно проступило в сознании так же отчётливо, как если бы Марк услышал его, кем-то произнесённое вслух.

Однажды он сумел пробраться сквозь заросли цветов — до самого Огнецвета. Машинально проверил на шее пульс — сердце билось. Хотя здесь всё могло оказаться злой иллюзией — и пульс, и дыхание, и движение глаз за сомкнутыми веками. Огнецвет как будто спал и видел сны. Марк попробовал встряхнуть, разбудить, но тщетно. На такие попытки реагировал только сад — лозы неумолимо разрастались и вытесняли незваного гостя из стеклянной теплицы. Поэтому, приходя, сюда Марк просто тихонько сидел. Разговаривал с Огнецветом, зная, что тот не ответит. Иногда снова видел обрывки его воспоминаний — как тот бежал сквозь лес от чего-то страшного. Видел людей с красными цветами и слышал их голоса. Чувствовал тепло первых лучей солнца. Смерть. Надежду на возвращение. Тоску. Страх.

Самым отвратительным в посмертии оказались зеркала. Не те мутные стекляшки в зале в безумными близняшками, а огромные, парящие в воздухе амальгамные лужи. Они возникали хаотично и так же пропадали. В них Марк видел родной город, свою квартиру, ищущих его родителей. Иногда зеркала показывали прошлое — как он встретился с друзьями, но ему редко хватало духа досмотреть всё до конца. Марк пытался их разбить, но у него не получалось. Зеркала не поддавались. Ни трещины, ни выбоинки. Только мучительная трансляция проходящей мимо жизни.

Ослепительно полыхнуло небо. Над землёй за долю секунды вздулась огромная огненная сфера и замерла в шаге от Марка. Застывшее сосредоточение света и смерти. Когда он впервые увидел вспышку, ослеп до следующей смерти. Уже потом научился делать так, что эпицентр ему не вредил — до тех пор, пока он сам не позволит. В конце концов, это же не настоящий ядерный взрыв. Это его мысли, его боль. Желание разбить проклятые зеркала и вырваться наружу.

Марк зашёл в уничтожающее пламя. Мёртвый, но живой. Живой, но мёртвый. Здесь можно было собрать смерть в ладони как снег на леднике. Сквозь замершее, раскалённое до температуры солнца безмолвие неуловимо дохнуло холодом. Марк улыбнулся, наклонил голову сначала к одному плечу, затем к другому.

— Я — смерть, разрушитель миров, — он нараспев процитировал не то создателя атомной бомбы, не то многорукое божество, не то обычного человека, чьей мыслью заговорил бог.

С последним было вернее всего. Из горла вырвался хриплый и короткий смешок. Вот бы эпицентр оказался рядом с зеркалом. Может, сила его отчаяния, принявшая образ в несколько сотен килотонн ядерного заряда, смогла бы разбить грань между мирами, но так никогда не происходило. Его гнев прорывался на безопасном расстоянии, как будто он вышел в пустой парк и закричал со злости, чтобы никому не навредить и не помешать.

Он пошевелил пальцами, разглядывая ладонь сквозь плазму. Конечно, он знал, что произойдёт дальше, будь этот взрыв в обычном мире. Но здесь были свои правила. Иногда грибовидное облако застывало на горизонте, а потом вдруг сжималось до крупной поганки, словно устыдившись. Как сам Марк в далёком детстве, когда шёл по улице и слишком громко заговорил, а его тут же резко одёрнул отец, чтобы он не привлекал к себе внимание. После таких окриков он тоже всегда сжимался, словно действительно хотел стать незаметным.

Марк вздохнул и покачал головой — сегодня у него были другие планы. Он закрыл глаза. В мыслях настойчиво крутилась пара строк из старенькой песни. “Останусь пеплом на губах, останусь пламенем в глазах”. За прикрытыми веками он увидел снежные вершины Хинтертукса, покрытые инеем высокие ели и альпийские домики. Марк снова улыбнулся и театрально взмахнул ладонью, снимая с паузы ядерный взрыв.

Он выпадет радиоактивным пеплом в несуществующем мире, а потом снова станет мёртвым собой.

Новая жизнь разбудила его пением птиц. Марк проснулся на деревянных мостках над тихой заводью. Сонно потёр глаза, словно лежал в кровати в своей квартире в новостройке на окраине Москвы. Вместо городского шума утреннюю тишину вспарывали пронзительные крики стрижей. Солнце ещё только раскрасило горизонт в алый. Над травой на берегу стелилась лёгкая дымка. Она стекала к озеру и превращалась в образы. Марк подполз поближе к краю мостков и заглянул в воду. Там он увидел отвратительные картины прошлого, застывшие в зеленоватой глубине. Последние моменты жизни навсегда останутся с ним — грязные, страшные и болезненные. Смерть травмировала сознание так, что даже мёртвым Марк до сих пор ощущал ужасные последние минуты своей жизни.

— Зачем… — в сотый или даже тысячный тихо произнёс он. — Зачем всё это?

Марк опустил руку и ударил ладонью по воде. Поверхность озера неохотно пошла рябью, словно вместо воды всё заполнило тягучее желе. И злость внутри Марка ворочалась такая же неохотная, уставшая. У него больше не было сил злиться, кричать или пытаться вырваться. Он хотел закрыть глаза и исчезнуть. Умереть. Перестать существовать. Но смерть его уже забрала, а забвение всё не приходило. В такие минуты особенно горького отчаяния он прятался в самом странном уголке этого несуществующего места. В нём Марку удавалось притвориться, что он не один.

Чтобы добраться до сада, как обычно, надо было пройти безумный мир насквозь. Тот словно понимал, что Марк ищет убежища и покоя, и заставлял его сначала пробраться через страхи и кровь. Стоило подумать про уголок с алыми цветами, перед ним возникла дверь. Из ниоткуда — как в артхаусном фильме. А Марк, как главный герой киноленты без режиссёра, открыл эту дверь и шагнул в проём.

Первой на пути всегда была обитель с безумным чаепитием. Он уже приготовился услышать детский смех, скрип пластинки и стоны умирающей женщины, но вместо уже знакомой комнаты оказался в пустой бетонной коробке недостроенного дома. Кольнуло тоскливым узнаванием — это же его квартира. Чуть больше года назад, когда Марк поверил в себя и рискнул влезть в ипотеку. Детство и юность в однушке с родителями, универская общага, съёмные комнаты вырастили мечту когда-нибудь жить в большой квартире. Обязательно своей. Без тесноты и необходимости с кем-то её делить. Если только с собственной семьёй, когда Марк ей наконец обзаведётся.

В родном городке в области за такие деньги можно было выкупить целый этаж. Он даже родителям зачем-то соврал и сказал, что купил студию. Как будто то ли стыдился, то ли боялся какого-то осуждения. Словно внутри так и сидело подсознательное “не надо выделяться”, от которого он пытался избавиться.

Вспомнились подколы бывших одноклассников, когда те узнали, что у него квартира в ипотеке.

“Студия что ли? А чё, сейчас же модно… как их там… опенспейсы. Сидишь на толчке и присматриваешь, не выкипел ли супчик”.

Марк благоразумно промолчал. А если бы был чуть дальновиднее, заметил бы зависть. Плохо скрытое раздражение к человеку, которому удалось шагнуть чуть дальше и добиться больше, чем смогли остальные. А он увидел всё, только когда крепкий алкоголь снял последние ограничители.

Он прошёл по пустой серой квартире. Пахло цементом и сыростью. Снаружи выл ветер, а вдалеке, скрытый белым покрывалом февральской метели, грохотал проходящий поезд. Марк печально улыбнулся и подошёл к окну. Через пару месяцев он поставит здесь письменный стол, вдохнёт жизнь в новую квартиру и напишет немало историй под приглушённый стук колёс, шум дождя по подоконнику. Едва ли его книги надолго переживут своего создателя. Скорее всего, сразу забудутся. Кто-то его страшные истории вообще не считал литературой. Так, бумагомарание и трата времени. Конечно, ему было далеко до того же Казимира Дементьева, про чей новый роман говорили из каждого утюга. Марк покривил бы душой, сказав, что не завидует более успешному коллеге по цеху. Но это была нормальная зависть, идущая рука об руку с искренней радостью за именитого писателя, который несмотря на долгое затишье и назойливые слухи о смертельной болезни, вернулся к творчеству, живой и здоровый. Да и тупо было гнаться за чужим успехом, если Марк писал редко и совсем другое. Ему нравилось пощекотать читателям нервы ужасной байкой. Разве он мог подумать, что сам станет героем бесконечной крипипасты? Такой же безжалостной, как его истории.

Марк провёл по шероховатой поверхности бетонной стены. Будут ещё ремонты соседей, назойливый стук и грохот дрели. Будут долгие ночи с Элиной, пока они не разойдутся из-за тупой ссоры и не успеют помириться. В этой квартире он проживёт немало хороших и плохих дней, прежде, чем в последний раз съездит в маленький родной городок.

Двери, через которую он попал в новостройку, уже не было. Марк вышел из квартиры. Долго спускался с пятнадцатого этажа по лестнице, где ещё не успели поставить перила. Вокруг — ни одной живой души. Только пронзительный свист ветра в пустых помещениях. Внизу намело так, что снег саваном стелился внутрь подъезда. Ступая по белому покрову, Марк заметил, что не оставляет следов, словно его не должно существовать даже в посмертии. Когда он вышел на улицу, вместо небольшой парковой зоны, оказался прямо на кладбище. Напротив своей могилы. Возможно, в реальности она выглядела совсем по-другому, но Марк всё равно ощутил неприятный холодок, а к горлу подступил ком.

Памятник поставили простой — из чёрного гранита с выгравированным изображением. Марк вспомнил эту фотографию — кто-то из поклонников сделал её на местечковой встрече. Удачно получилось, он её потом во все профили в соцсетях напихал, а родители оттуда взяли для могильной плиты. Он нахмурился, снова напоминая себе, что и дом, и могила — всего лишь вымысел. Может, в реальности его тело не нашли. Он же не знал, что с ним сделали… потом. От этой мысли пробило таким холодом, словно швырнули в ледяную воду. Марк нехотя подошёл поближе к памятнику и не сдержал горькой усмешки — возле гранитной плиты высилась стопка книг, припорошенная снегом. Их он тоже узнал. Несколько сборников рассказов с им же сделанными иллюстрациями и один-единственный роман.

Налетевший порыв ветра сдул снег с обложки.

Марк Вейнер, “Сквозь меня прорастут деревья”.

Это же имя вместе с годами жизни выбили на памятнике. Мало кто верил, что Вейнер — настоящая фамилия. И уж тем более вряд ли кто-то думал, включая самого Марка, что создатель крипипаст окажется в земле в том же возрасте, что и персонаж его романа. Только из него не прорастут ни деревья, ни трава. Слишком глубоко положили в отличие от героя истории. Да ещё в гробу. Какие уж тут деревья, где каждый метр казённой земли ревностно охранялся. Может, по весне какие-нибудь цветочки проклюнутся, если родители посадят. А потом, когда зарастёт бурьяном, выкопают, выбросят и продадут место кому-то ещё.

Словно в ответ на упаднические мысли порыв ветра открыл книгу. Зашелестели-затрепетали страницы. Замелькали написанные в тёплой квартире слова. Марк невольно задумался, а смог бы он сейчас написать такую же жестокую историю? Прогнать персонажей через ад, лишить последней надежды и жизни. Думал и знал, что нет. Он слишком давно бродил по чистилищу, чтобы обрекать на такое же даже вымышленных созданий.

Снег на могиле просел и растаял. Из земли пробились ростки. Они стремительно превратились в уже знакомые, похожие на вены лозы. Опутали памятник, прикрывая скорбную надпись. Оплели коконом и выпустили ярко-красные, словно огненные цветы. Всё вокруг подёрнулось алой дымкой. Марк недоверчиво хмыкнул. Такого чуда ещё не было. Сад с огнецветами был единственным уголком, жившим по своим правилам и не поддающимся изменению. Марк ощутил укол страха — как будто что-то последнее нерушимое стало разваливаться, а он был не в силах это остановить. Он резко обернулся и застыл от изумления. Там, где к серому зимнему небу тянулась недостроенная многоэтажка, всё заполонили цветочные лозы, а прямо перед ним стоял человек, которого он тщетно пытался растолкать. Человек, которого называл Огнецветом. Его больше не оплетали вены-побеги. Не держали как крепкая привязь. Он был свободен и ощущался не частью затянувшегося кошмара — как пожирающие свою мать девочки или распятая копия Марка. Он словно оказался случайным гостем, который засиделся в чужом мире и, наконец, решил его покинуть. Такая догадка пугала ещё сильнее.

— Ты всё-таки… живой! — в изумлении выдохнул Марк, сознавая всю неуместность последнего слова. — Кто ты? Я думал, что ты просто часть…

Он неопределённо повёл рукой, показывая на сплетения лоз и яркие цветы. Но подразумевал весь мир, поэтому быстро продолжил.

— …этого странного места. Как ты сюда попал? Что это вообще? Ты тоже умер?

Чем больше он говорил, тем отчётливее сознавал, что несёт бессвязную ерунду. Марк издал нервный смешок, дёрнул плечом. Он панически боялся снова остаться в одиночестве.

— Ты же настоящий? — тихо спросил он и дрожащей рукой дотронулся до плеча Огнецвета.

Тот ощущался как обычный человек из плоти и крови. Марк по-прежнему чувствовал исходящую от него спокойную уверенность. Только сейчас к ней прибавилось что-то похожее на понимание и сочувствие. Он видел их в глазах Огнецвета, слышал эхо чужих эмоций в своём сознании. Как будто он продрог на морозе, а его завернули в тёплый плед и сунули в руки чашку с горячим чаем.

— Не совсем живой, но настоящий, — ответил Огнецвет.

Марк горько и понимающе улыбнулся одним уголком рта. Кто ещё мог быть в той же обители, где застрял он, настоящий мертвец?

— Что мы такое? Почему мы здесь? Как ты ожил? И… куда ты теперь?

Вопросы срывались один за другим. Страх вцепился мёртвой хваткой и бушевал в сознании как разрушительный ураган. Марк никогда бы не подумал, что снова почувствует себя настолько живым.

— Ты задаёшь слишком много вопросов покойнику, которого призывают раз в пятилетку, — усмехнулся Огнецвет. — И я не уверен насчёт ожил. Просто воплотился, как и ты.

На его лице промелькнула тень. Он нахмурился, пристально рассматривая Марка.

— Ты слишком долго здесь. Не знаю почему, но я как будто ощущаю твоё состояние. Не всё. Скорее всего, не всё… Но того, что долетает, достаточно…

Огнецвет запнулся, словно подбирая слова. Пока тот молчал, Марк понял, что эта штука с перемешиванием сознания, мыслей, работала в обе стороны. Только если он чувствовал что-то, что давало ему сил, то от него шло одно лишь безумие и отчаяние.

— Останешься здесь — сойдёшь с ума и застрянешь навсегда, — озвучивая его мысли, продолжил Огнецвет.

— А разве я ещё не свихнулся? — невесело рассмеялся Марк. — Я думал, что давно уже того. И разве у меня есть выбор, оставаться или уйти? Я бы рад выбраться отсюда или хотя бы сдохнуть окончательно, но не могу.

Огнецвет молча шагнул вперёд и дотронулся основанием ладони до его лба. Угрозы Марк не чувствовал, только желание помочь. Он бессознательно зажмурился и сжал руки в кулаки. Может, теперь, наконец, всё? Вырвется из опостылевшего посмертия и просто исчезнет. Навсегда. Снова стало страшно, но Марк заставил себя не шевелиться.

— Не бойся, — в ответ на его мысли отозвался Огнецвет и убрал руку. — Я не могу тебя освободить. Ты сам привязал себя к этому месту.

— Как?.. — ошеломлённо спросил Марк и затряс головой. — Я ничего же не делал. Очнулся здесь…

Он оборвал фразу и растерянно посмотрел по сторонам, словно где-то там мог быть ответ, который он до сих пор не разглядел. Под его взглядом дымка схлынула, лозы с красными цветами рассыпались белёсой пылью и смешались со снегом. Во все стороны до самого горизонта уходила ровная, снежная белизна. Ни кладбища, ни новостройки — ничего не осталось. Только бесконечное поле, и Марк посреди него как чужеродный элемент или тот самый орган из поговорки. Он попятился. Мысль, что теперь он застрянет в посмертии, пока не свихнётся, не давала стоять на месте. Иррационально хотелось куда-то бежать, что-то делать. Даже встряхнуть как следует Огнецвета, чтобы тот ещё раз включил всеведающего кудесника и нашёл способ выбраться.

— Нет, так не может быть… — пробормотал Марк и впился в него взглядом. — Не может! Я не просил, чтобы меня здесь заперли! И уж тем более, чтобы убивали, как собаку! Я…

Его злость напоминала бумагу. Ярко вспыхнула и быстро прогорела. Оставила горечь бессилия. Марк снова шагнул назад. Запнулся обо что-то под снегом и с размаха грохнулся на спину. Подниматься сил уже не было. В сознании громче всего звучала мысль, что надо здесь остаться. В снегу. Ждать, пока безумие окончательно не смоет остатки разума. Пока не станет всё равно. Шквалистый ледяной ветер налетел с такой силой, что Марк невольно прикрылся рукой. И тут же её убрал из страха даже на мгновение потерять из виду Огнецвета. Тот никуда не делся. По-прежнему стоял напротив и смотрел на землю. Марк проследил его взгляд и вздрогнул. Он увидел, обо что запнулся. Ветер разметал снег, и из белой каши проступило заледеневшее лицо. Его собственное. Застывшее. Мёртвое. Словно этот чёртов мир считывал все мысли и старательно воплощал их наяву.

— Ладно, — процедил сквозь зубы Марк. — Раз отсюда нет выхода, буду валяться рядом со своим трупом. Ну а что, прекрасная компания… Разве нет?

Он в упор посмотрел на Огнецвета. Тот невесело улыбнулся, подошёл ближе и протянул ему руку.

— Нет. Поднимайся. Я расскажу, почему ты здесь оказался, если готов слушать.

— Ну давай, удиви меня, — ответил Марк, ухватился за протянутую ладонь и встал на ноги.

Труп исчез, как будто его и не было. Белое небо сливалось со снегом, словно они оказались внутри игрушки-шарика, где милый зимний пейзажик заменила удручающая и пустая белизна.

— Пойдём, — позвал Огнецвет и побрёл по рыхлому снегу. — На самом деле всё довольно просто… Ты же хотел отомстить тем, кто тебя убил. Это и задержало тебя на границе живых и мёртвых.

— Откуда ты знаешь, чего я хотел? — огрызнулся Марк, шагая рядом. — Да и чтобы отомстить, надо быть посвободнее, а не сидеть в клетке из всякой чертовщины.

— Знаю, — коротко ответил Огнецвет. — Я видел, как тебя убили. Не наяву, конечно. Это было как… сон во сне. Может, и тебе что-то прилетало от меня. Я не знаю, почему мы так… перемешались. Но так уж получилось, поэтому просто поверь мне на слово. Раз уж сам признать не можешь.

— Признать что? — спросил Марк, догадываясь, что ответ ему не понравится.

— Что ты сначала хотел им всем отомстить, а потом зассал.

Марк резко остановился.

— Что? — зло переспросил он. — Я зассал?

— Ага, — кивнул Огнецвет. — Ты не кипятись. Я не говорю, что это плохо. Хотел отомстить, потом передумал. Это нормально, ты обычный человек. Не убийца. Только вместо того, чтобы уложить в голове мысль о смерти и смириться, что тебя больше нет, ты продолжал проживать каждый долбаный день здесь, в несуществующем мире. Ты же до сих пор не смирился, что умер.

Слова прозвучали болезненной и хлёсткой правдой. Как пощёчину отвесил. Крыть Марку было нечем, но он всё равно разозлился.

— А ты прям всё лучше меня знаешь, да? — почти выкрикнул он. — А, может, это всё-таки никак не связанная со мной ошибка? Я тоже кое-что про тебя видел. Ты сам хотел поубивать всех, кто тебя угробил. Но только что-то ты до сих пор здесь. Что, тоже что ли зассал? Или не можешь осознать, что такой же мертвец?

Огнецвет не ответил. Смотрел молча, и под его спокойным, понимающим взглядом становилось ещё хуже. Злость распалялась сильнее. Стиснув зубы, Марк шагнул к нему и с силой ухватил за грудки.

— Так что, а? Или гениальные мысли закончились?

— Отпусти, — ровно произнёс Огнецвет. — Пока не упал ненароком.

— Это ты сейчас упадёшь, — прошипел Марк.

Он хотел ударить, но Огнецвет его опередил — крепко перехватил за запястья.

— Отпусти, — медленно повторил он.

Земля вдруг содрогнулась. Над заснеженной равниной пронёсся звук, похожий на тяжёлый вздох, а следом за ним прозвучал до боли знакомый женский голос.

“Ма-а-арк! Ма-а-ари-ик!”

Пока его где-то искали, он потерял сам себя.

Продолжение здесь

Поездку в город детства Свят откладывал долго. Он бы даже сказал, что слишком долго. Но такая уж получилась жизнь — сколько лет только потратили, чтобы обжиться на новом месте. Чтобы в принципе как-то начать заново жить. Да и доехать — та ещё проблема. Сначала через Урал до последних КПП на границе с зонами отчуждения. Там машину найти понадёжнее. С ней, правда, оказалось проще всего. Свята дожидался китайский внедорожник. Старший брат отечественного уазика, который проберётся по любому бездорожью. Назывался этот зверь то ли менг, то ли монг. На китайском — “мечта”. Перевод Свят еле вспомнил. Не доучил он язык до свободного владения. Ему и так хватало. Да и не то слово, которое он в делах с китайцами использовал. Вспомнил только, когда в дорогу собрался. Его “мечта” стоила небольшой партейки “стволов”. С оружием на гражданке всё больше и больше был напряг. Формально на уровне страны оно по-прежнему было запрещено, но этот запрет канул в прошлое вместе со старыми границами и самой государственностью в былом виде. В регионах — где как. А по факту — у каждого десятого.

Те, кто работал на чудом уцелевших и переоборудованных под новые нужды военных заводах, жили лучше всех. Свят к таким не относился. Он торговал. Не всегда законно и не всегда честно. По молодости ещё в рейды гонял. Сначала в составе группы, потом сам водил, пока в этом был смысл. Где-то там он, наверное, и хватил свою долю облучения. А, может, так просто совпало. Мальчик с горящими глазами из прошлого тридцатилетней давности назвал бы такого человека сталкером, но у них не прижилось. Да и романтизации уходящего в закат добытчика — тоже. Они были всего лишь мародёрами, которые выгрызали немногое уцелевшее и представляющее ценность у других таких же мародёров. И ходили не в одиночку, а группами. В одну рожу можно разве что до того света добраться. Быстро и гарантированно.

Поэтому все, кто слышал про поездку, крутили пальцем у виска. Мало того, что один надумал ехать, так ещё и зимой. Его отговаривали. Зачем? Пока в такую даль едешь, сто раз сдохнуть можно. А Святу чего бояться… Ему врачи всё чётенько сказали — на чётвертой стадии уже ничего не поможет. В лучшем случае пару месяцев протянет. Поэтому какая разница, как уходить? Сдохнуть в мучениях на койке или получить пулю — финал одинаковый. Последнее виделось даже более привлекательным. За свою жизнь Свят насмотрелся, как умирали люди. Особенно в первые годы после переселения, когда общедоступная медицина откатилась на уровень бабкиных запасов из глухой деревни. Простой грипп мог стать билетом в один конец. Чего уж говорить о болячках посерьёзнее. Это уже спустя годы кое-как всё немного наладили, но всё равно вокруг оставалась лишь бледная тень прежней жизни. Тем, кто родился уже позже, было проще — им не с чем было сравнивать. Для них мир сразу предстал таким, каким его сделали чьи-то решения — грубым, жестоким и неприветливым.

Свят хотел напоследок посмотреть на останки своего детства, если получится разглядеть сквозь годы. До старого дома больше не доехать, даже если там что-то уцелело. Пару лет назад рванула плотина. Вовремя не подлатали, и Горе море подтопило нижнюю часть. До Свята тогда долетали слухи, что в мёртвом городе, несмотря ни на что, всегда оставались люди. Не в центре, конечно, и не рядом с очагами поражения. На окраинах, хотя те территории давно уж объявили зонами отчуждения. Мутантов в них не завелось, как предрекали фантасты. Только смерть. Памятники человеческому горю. Свят хорошо помнил, как в детстве смотрел записи с камер МКС. Центральная и европейская части всегда ярко светились. Он задумался, а как теперь всё выглядит сверху? Сейчас и не узнать. В космос никто не летает. Никто оттуда не смотрит. Бабушка у него была религиозной. Всегда говорила, что за всеми бог наблюдает и всё-всё видит. Свят и ребёнком ни во что особо не верил, а потом — тем более. Но если кто-то и правда приглядывал, то наверняка уже отвернулся. На что там смотреть? Вместо россыпи сверкающих огоньков — уродливые чёрные раны. Разрушенные города, растоптанные судьбы.

Друзья говорили, что если уж так приспичило, то подъезжать лучше с северо-востока. Он и сам так собирался. Сначала по трассе, по которой гоняли грузы на север, где остались люди. Вдоль неё была какая-никакая инфраструктура. Заправки, безопасные места для ночлега под присмотром военных. А потом съехать и двинуть на юго-запад. Мимо Бора по единственному уцелевшему мосту через Волгу. Стригинский вроде бы ещё держался, но Свят слышал, что у него несколько пролётов обвалилось, а восстанавливать некому. Да и незачем. Поэтому путь через М7 и Южный обход отпал. Может, и к лучшему. Из далёкого счастливого детства Свят помнил, как там по обе стороны трассы раскинулись необъятные поля колосьев. Перед глазами как сейчас стояли залитые августовским солнцем просторы. Дрожащий горячий воздух над асфальтом. Теперь такие осколки воспоминаний походили на старый альбом, какой был у бабушки — бумажный с приклеенными распечатанными фотографиями. А у Свята вся его крохотная жизнь помещалась в смартфон. Как того не стало, так и прошлое подчистую стёрло. Только память осталась, тускнеющая с каждым прожитым годом.

Одним из самых ярких фрагментов был Новый год. Он всегда ощущался особенным праздником. Для родителей его символом почему-то были мандарины. Не ёлка, не гирлянды и даже не предпраздничная суета, а именно ярко-оранжевые сетки с фруктами. Свят, тогда ещё ребёнок, не понимал. Ну какой это символ, когда их в любое время года можно купить? Ёлка — другое дело. Ему с младшим братом разрешали собирать её и на наряжать в двадцатых числах декабря, когда весь город уже светился огнями и сигналил о приближающемся празднике.

В детстве самой большой мечтой Свята был фейерверк. Не купленный накануне по бешеным ценам на пару секунд, а долгий, на пятьдесят залпов. А то и на сто. Свят копил весь год, старательно игнорируя все детские соблазны. На сто ему, конечно, всё равно не хватило, но он как сейчас помнил день, когда вместе с папой шёл из магазина и прижимал к груди заветную коробку с надписью “Чёрный порох”, чтобы через пару месяцев запустить огненные цветы. Никто тогда не знал, что совсем скоро небо разорвут другие салюты. С высоты прожитых лет он наконец-то понимал, почему люди говорили, что ему повезло. Момент атаки Свят застал за городом, в доме бабушки в Кремёнках. Даже сейчас, спустя тридцать лет, он с неохотой вспоминал первые часы после удара. Алое зарево на горизонте, горящее небо и где-то там пылающий город, сгорающий дотла вместе со всем привычным и дорогим. Часы складывались в дни ожидания и мучительного страха. В долгую дорогу. Один он бы сошёл с ума. Но рядом были такие же раздавленные, потерявшие всё и зачем-то выжившие люди. И всех их куда-то везли и везли… А Свят не понимал, зачем и куда. Потом пару лет воевали, пока всё окончательно не потеряло смысл не только для отдельно взятого мальчишки.

Теперь он возвращался домой. Позади километры дороги, рассыпанные по пути десятки КПП республик, новообразований на трупе почившей страны. На подъезде к родному городу Свят увидел информационный щит “Транспортный узел Новгодор, 15 км”. Усмехнулся про себя, а через пару километров пути вспомнил, откуда ему знакомо странное слово. Отец сто лет назад возмущался, что какие-то упорыши в Стригинском аэропорту неправильно собрали название города. Тогда была шутка, а теперь пригодилось. Кому только такая нелепая идея в голову пришла?

Перед мостом Свят остановился на КПП. К машине подошли двое мужчин с автоматами. Город хоть и считался покинутым, но местная власть всё-же приглядывала, чтобы разная шобла не совалась. За транзит им неплохие деньги отстёгивали. Как ни крути, Нижний всегда был удобным транспортным узлом.

— Куда едем? — хмуро спросил вооруженный охранник с закрытым балаклавой лицом.

— Домой, — коротко отозвался Свят.

— Чё-то я тебя тут раньше не видел ни разу.

— А меня тут тридцать лет не было. Вот решил старые края проведать, раз уж на этот Новый Год с погодкой повезло, и снегом не завалило.

— Аа-а, — понимающе протянул охранник и сплюнул на землю. — Ну тогда документы покажи. Машину к осмотру. А потом подумаем, куда тебя такого туриста отправить.

Свят молча вышел из внедорожника. Вытащил из внутреннего кармана заменивший паспорт заламинированный прямоугольник. Протянул его охраннику. Тот бегло глянул на место регистрации и хмыкнул.

— Далековато забрался. Ну и как там, в зауралье?

— Воздух почище, — ответил Свят, открывая багажник.

— Да ладно-ка, — ухмыльнулся охранник. — У нас тут благодать. Уже почти не фонит.

— Да уж я вижу, сплошной курорт, — криво улыбнулся Свят.

— Отож.

Охранник вернул документы и заглянул в открытый багажник. Его напарник стоял рядом молчаливой статуей, держа руку на автомате. Тоже в камуфляже. С наполовину закрытым лицом. Только глаза выдавали, что ему лет восемнадцать от силы. Значит, родился уже после удара. Глядя на новое поколение, Свят хотел верить, что они, видящие, во что могут превратиться целые мегаполисы, будут лучше понимать, что такое — цена ошибки.

— А это чё такое? — пробился сквозь мысли голос охранника.

Свят подошёл поближе и проследил его взгляд на ящик с пёстрой коробкой.

— Фейерверк. Новый Год же.

— А, может, там внутри что-то поинтереснее салютов?

— Да брось.

Охранник сделал знак молчаливому напарнику. Тот без лишних слов отошёл обратно к помещению КПП и открыл дверь. Оттуда выскочил лохматый чёрный пес. На сторожевого он походил меньше всего. Радостно подбежал к Святу. Тот едва успел отдёрнуть руку, когда собака попыталась ткнуться носом ему в ладонь.

— Не ссы, не тяпнет, — произнёс старший охранник. — Он у нас добрый дурак, никакая дрессировка не помогает. Но взрывчатку везде найдёт.

Свят пожал плечами и перевёл взгляд на пса. Тот старательно обнюхал коробку с фейерверком и отскочил обратно.

— Проезжай, — обронил охранник и после короткой паузы добавил. — Но не дури.

Уже в машине Свят увидел, как тот что-то говорит в рацию. Он тронулся с места и поехал на мост. Сердце непривычно щемило. Нижний изменился. Он словно надел маску, чтобы скрыть шрамы. Превратился в нелюдимого отшельника. Ощетинился заборами в погрузочных зонах. Разбух огромным портом на берегу реки. Свят ехал по Борскому мосту, а внизу по воде толкач медленно тащил гружёную баржу. Пока не восстановили железную дорогу, большинство грузов только по рекам и ходило. Свят проехал мимо очередного КПП у съезда с моста. Его никто не тормозил, он остановился сам. Рука сама собой нажала рычаг поворотника, и внедорожник встал на обочине. Сколько раз Свят представлял себе момент, когда он вернётся в Нижний? Не сосчитать. Он гадал, что сохранилось, а что навсегда сгинуло. В его мыслях город был другим — разрушенным, суровым. С пустыми улицами и почерневшими остовами машин. Свят понимал, что такие фантазии справедливы для первых лет после удара. Но он даже в самых смелых полётах мысли не мог представить, что всё окажется настолько иначе.

Свят попал в совершенно другой город. Чужой и незнакомый. Там, где раньше переливалась огнями громадина стадиона, за высокой бетонной стеной с кольцами колючей проволоки вышками охраны, виднелся склад возле нового порта. Справа за виадуком железной дороги такие же склады и силуэты мостовых кранов. Верхняя часть пряталась в кромешной черноте. Не осталось ни расцвеченных мостов, ни усыпанной огнями набережной, словно за рекой больше не было ничего. Свят нервно улыбнулся и неверяще потряс головой. А это он только въехал в город. Дальше каждый километр будет перетряхивать память и заполнять её свежими оттисками. В зеркале Свят заметил движение — к нему шёл охранник. Решил, видимо, проверить, кто тут пристроился без явных причин. Свят опустил боковое стекло.

— Чего застыл, турист? — поравнявшись с внедорожником, хрипло спросил охранник.

Турист. Значит, ему уже передали, кто едет. Свят медленно повернулся к местному.

— Да вот думаю, куда дальше ехать.

— Тебе ж сказали, что здесь нет нихрена. Чё, карту не судьба глянуть, прежде чем тащиться из своего зауралья?

На лице Свята промелькнула усмешка. Иронично получилось. Вроде бы вернулся домой, но для местных он очередной “зауральский”. Раньше с такой интонацией про москвичей говорили.

— А там дальше что? — спросил Свят, показывая рукой на виадук. — За складами.

— Ничего. Разбрали, сколько смогли. Потом вода пришла. Тебе куда надо-то?

— Да уже и сам не знаю. Куда-нибудь, где можно постоять, покурить. Новый Год встретить и пулю в башку не получить от ваших же.

Охранник коротко хохотнул.

— Пулю не получить… С этим у нас сложно.

Намёк Свят понял. Медленно, чтобы ненароком не спровоцировать, дотянулся до заднего сиденья и вытащил из походной сумки бутылку виски.

— А ты подсоби, — с добродушной улыбкой сказал он, протягивая через открытое окно. — Как бывшему земляку.

— Как бывшему земляку я тебе так скажу. Здесь кроме складов и обслуживающих зданий нет ничего. Наверх не проехать, но это ты, наверное, и сам понял. Внизу вода. Здесь что могли, расчистили, чтобы не фонило. Тут всё население тысяч пять, а то и меньше. Ну не считая диких на окраинах.

Свят невольно вздрогнул. Прожекторы на бетонном заборе на мгновение вдруг погрузились в темноту. Или это только показалось? Пока он тщетно пытался уложить в сознании новую реальность.

— Ты если хочешь поностальгировать, езжай вон направо до конца складов. Там разворотная площадка есть. Дальше вода и дикие попадаются. Я передам ребятам, чтобы не дёргались, но и ты близко не подходи. А утром вали обратно.

— Спасибо, — только и смог ответить Свят.

Внедорожник медленно тронулся с места. Память безбожно сбоила. Жалила, как искры разворошённого костра. Светлые дни в парке. Колесо обозрения, с которого видно весь город. Канатка с раскачивающимися кабинками, куда так боялся заходить младший брат Костик. Лето в Кремёнках. Школьные друзья. Зенненхунд Томас. Свят даже не заметил, как доехал до площадки, о которой ему говорили. Метрах в трехстах позади остался забор. Рядом с машиной разок скользнул луч прожектора — как пощупал. И бросил Свята в темноте. Наедине с городом. Они смотрели друг на друга и не узнавали. Мальчишка из прошлого и цветущий Нижний. Умирающий человек и искалеченный дом.

Свят медленно выбрался из машины. Глянул на часы. С запасом выехал, чтобы наверняка успеть, а получилось впритык. Он смотрел на чёрную, похожую на нефть воду, но видел другое. Ёлку в огнях и игрушках, младшего брата на табуретке, пытающегося водрузить на верхушку звездочку. В темноте выл ветер, поскрипывала то ли старая цепь, то ли отошедший лист железа, а сквозь них звучали голоса родителей. Они в это время, как обычно, уже включили бы телевизор и ждали положенной речи и боя курантов. Никаких речей давно не звучало. Да и куранты навсегда остановились вместе с часами судного дня. Свят на негнущихся ногах подошёл к багажнику. Вытащил коробку с фейерверком. Он думал, что ему станет легче. Думал, что проще будет уходить. Что он почувствует частицу былого тепла, счастья. Напоследок — прежде, чем болезнь уведёт его в могилу. Приложит старые чувства анестетиком к душе. Но Свят ощущал только тупую боль и оглушающую пустоту. Возвращение в родной город не подарило покой, оно сожгло остатки трепетно хранимых воспоминаний.

Сначала Свят достал вторую бутылку виски и залпом сделал пару больших глотков. Руки слишком дрожали, а душа кричала в агонии. Он похлопал по нагрудным карманам. Спички отозвались в правом. Свят присел возле салюта, вытащил его из коробки и чиркнул спичкой. Фитиль послушно зашипел, и Свят быстро отошёл назад. Руки дрожали ещё сильнее. Глаза застилало слезами. Горькими, непрошенными. Не приносящими облегчения.

Со свистом в воздух сорвался первый залп. Грохотнул в черноте и рассыпался алыми искрами. А следом ещё и ещё. Высоко в небе вспыхивали яркие фонтаны. Китайцы и здесь не подвели — добротный оказался салют, как и обещали. Светил похлеще прожектора. В разноцветных отсветах залпов Свят видел выступающие из воды руины. Тридцать лет назад он с родителями доехал бы отсюда до дома минут за десять. Где-то там они все и остались, погребённые под слоем радиоактивного пепла. Мама, папа, Костик. Детство. Счастье. Жизни. Будущее. Когда вместо салютов небо разорвало пламя ядерных ударов.

Свят ещё долго бездумно смотрел в темноту после того, как погас погасли последние искры. Потом сел в машину, оставив дверцу открытой. Вкуса алкоголя он больше не чувствовал, как не ощущал вообще ничего. Только в глубине души надеялся, что холод сделает своё дело. Когда бутылка почти опустела, Свят прикрыл глаза. Сквозь неплотно сомкнутые веки пробивался несуществующий свет. Удушающая боль немного притихла. Уже проваливаясь в сон, Свят увидел, как на несколько мгновений сквозь темноту проступили знакомые очертания и родные лица. Он слабо улыбнулся. Значит, не зря всё-таки вернулся.

В своё прекрасное далёко.