Drabag

Частный самолет с россиянами задержали в аэропорту города Йеллоунайф на севере Канады, сообщил глава местного минтранса.

СМИ пишут, что на борту были два россиянина, они направлялись в деревню Резольют в регионе Нунавут для дальнейшего наземного путешествия.

UPD:

Организатор экспедиции - Василий Шахновский, бывший совладелец ЮКОСа. Успешно переживший захват компании с относительно небольшими потерями и сохранивший кое-какой миллиард.

Теперь на пенсии приводит кругосветную экспедицию. Весьма любопытную кстати.

Он прилетел с другими участниками на бизнес-джете с целью проведения испытательного заезда по северной Канаде. Цель - с этого места ехать на северный полюс. Обратите внимание, где этот Yellowknife находится. Там, наверное, половина персонала аэропорта - медведи и бобры.

Команда международная. Конкретно в этом самолёте россиян было двое.

Родина их и там достала. Хоть и косвенно :)

Думаю, помурыжат чутка и отпустят.

Сайт экспедиции https://transglobalcar.com/route

Тут про инцидент на английском

"Скользящие", "Квантовый скачок"... А этих, интересно, помнит хоть кто-нибудь?

«Слушай, Димыч, - спросил Витька, - а зачем кукла хлеб просила?»

(Д. Воронков «Мементо мори»).

Кто-то стоял наверху и смотрел на него. Как всегда стремительно он прошагал из лифта к своей двери, на ходу вынимая ключи, лишь мельком взглянув на верхний лестничный пролет, почувствовав чье-то присутствие. Так можно ощутить человека в квартире, как работающий телевизор с выключенным звуком – заполненный волнами информации эфир окружающего пространства. Но в этот раз, какой-то диссонанс прозвучал в привычном чувстве. Обычно, предельно деградировавшая, оставляющая после себя окровавленные шприцы, молодежь с близлежащих домов собиралась в его подъезде, заполняя лестничную площадку запахами дешевого табака и перегара, отчего подъезд все больше напоминал привокзальный туалет. Но сейчас это было не то… Он осторожно выглянул из-за угла тамбура своей квартиры… На подоконнике сидела кукла. Обыкновенное творение социалистических времен, лишенное каких бы то ни было половых признаков, пластмассовое существо с карикатурно искаженными конечностями, густыми ресницами, кудрявой шевелюрой, лицом, исчерканным шариковой ручкой и такой злобой в пластмассовом взгляде, что у него даже побежали по спине мурашки. Мотнув головой, чтобы избавиться от наваждения, он плотно закрыл за собой дверь, возвращаясь в уют квартиры из холодного воздуха выбитых окон лестничной площадки.

Утром кукла сидела все на том же месте.

Однообразно тянулись раздражающие серые будни - ругань на работе, толпа в автобусе, источающая тяжелые удушающие запахи… Привычно задержать дыхание, проходя мимо переполненных мусорных контейнеров возле дома… Кукла сидела все в той же позе, привалившись стене, вперив исполненный ненависти взгляд в проходящего мимо нее. Что-то во взгляде прозрачно-пласстмассовых глаз было пугающе живое, угрем проскальзывающее в душу и тревожащее на дне ее какие-то давно забытые детские страхи, словно в пустой оболочке из резины, был пленен некто, давно знакомый ему, вызываемым бесформенным страхом, прячущийся под кроватью или за шторами в темной комнате, когда он был еще ребенком.

Почему-то куклу никто не трогал, ни уборщица приходящая убирать подъезд, ни подростки, кои в скором времени переместились двумя этажами ниже.

Неожиданно он поймал себя на том, что в пустой череде одинаковых дней, в мыслях все чаще обращается к образу сидящей на подоконнике возле мусоропровода резиновой человекоподобной игрушки, со взглядом маньяка-убийцы, словно протыкающим насквозь его размеренную жизнь и силящимся выворотить внутренности сложившегося однообразия…

Однажды он не выдержал и повернул ее лицом к стене. Наутро кукла по-прежнему смотрела на него. Конечно, ее могли усадить обратно собирающиеся на площадке подростки, но он не мог отделаться от мысли, что она сама, ночью, когда вечный шум, разносимый лестничными маршами стих, когда была допита последняя бутылка дешевого вина, когда дым слоями висящий в недвижимом пространстве между пролетами рассеялся, повернулась и снова села так, чтобы день за днем вонзать в него свой взгляд, вызывая глупый бессмысленный страх.

Он стал бояться этого коротенького отрезка от лифта до дверей квартиры, пронизанного, словно лучом лазера, взглядом, выброшенной кем-то игрушки. Почти физически ощущая, как пересекает эту линию, он судорожно, не попадая ключом в замочную скважину, трясущимися руками открывал дверь и с неимоверным облегчением захлопывал ее за собой, с каждым разом давя в себе нелепый страх, что вдруг этот пластмассовый бесполый карлик, соскочит с подоконника и кинется к нему. Выносить мусор стало еще большей пыткой: для того, чтобы открыть мусоропровод, нужно было повернуться к кукле спиной! Это было выше его сил. Теперь каждое утро, идя на работу, он тащил с собой мешок, который пополнял к неудовольствию дворников и без того необъятное, источающее отвратительные миазмы, месиво у контейнеров.

Погружаясь в пучину своей мономании, он с параноидальной отчетливостью осознал ненадежность входной двери и врезал новый замок. По ночам теперь, ему часто снились кошмары, в которых фигурировали какие-то пластмассовые части тел, и где неизменно он оказывался совершенно голым, на холодной заплеванной лестничной площадке, причем в обнажении не было ничего сексуального, скорее наоборот тяжкий стыд, страх и отвращение.

Порой ему казалось, что глаза куклы, наполненные неземной злобой – лишь плод его разыгравшегося воображения, да скорее всего так оно было, но стоило ему снова встретиться с ней взглядом, как липкий страх мгновенно обволакивал его, и все начиналось снова.

Осознание и избавление пришло к нему так неожиданно, и оказалось таким простым, что он даже удивился, почему это сразу не пришло к нему в голову. Решительно поднявшись по лестнице, скрутив свой ужас и загнав его на дно сознания, он схватил куклу за волосы и швырнул ее в разверстую, тошнотворно пахнущую отбросами, железную пасть мусоропровода. В ту ночь он спал спокойно.

А утром, первое, что он увидел, выходя из своей двери, была кукла, взирающая на него с выражением ненавистного злорадства. Всю ночь она ползла, по отвесной, годами покрытой гнилью отходов трубе, упираясь корявыми ручками в стены, отдыхая на каждом этаже, только для того, чтобы под утро, заняв свое законное место на подоконнике, повергнуть его в пропасть безумия.

Затолкав куклу в пакет с мусором, он бросился бежать. Он долго ехал, испуганно оглядываясь, пряча под мышкой сверток, чувствуя себя так, словно в мешке несет труп, какими-то незнакомыми маршрутами дачных автобусов, переполненных бессмысленными пассажирами с кошелками и ведрами, торопящимися на свои участки.

Сошел он с автобуса последним, уже далеко от города, и долго брел, не разбирая дороги по лесу, где лишь однозвучным, разносящимся эхом, гулом, шумели сосны и, изредка с невидимого за деревьями шоссе, долетал искаженный звук проносящихся автомобилей.

Несколько раз ему показалось, что сверток дергается в руках, но это было всего лишь его воображение. Он развел небольшой жаркий костерок. В последние секунды, разворачивая сверток, он был уверен, за мгновение до того, как спал полиэтилен, что это порождение отбросов нашей жизни, снова обмануло его, что куклы внутри не будет. Но нет, она лежала среди мусора и злобно таращилась на небо в обрамлении сосновых лап.

Он вытряхнул мешок в огонь. Мгновенно вспыхнули волосы, и веселые язычки побежали, пузыря кипящую пластмассу, по маленькому лицу, принимающему самые отвратительные формы, сморщиваясь от огня, обугливаясь и чернея. Через десять минут, осталась только оплывшая лужица…

Ночью он проснулся от резкого щелчка нового замка. Лежа в тишине пустой квартиры, не веря своему страху, он прислушивался к топоту маленьких ножек, шелесту железа, снимаемого с магнитных держателей на кухне, тихому злобному хихиканью и приближающимся шажкам. С закрытыми глазами, до сих пор отрицая реальность происходящего, он пытался проснуться от воображаемого им самим кошмара. Неимоверным усилием открыв глаза, он увидел, понимая, что вот именно сейчас он проснется, лезвие кухонного ножа в маленькой карикатурной ручке над собой… Его рот открылся в беззвучной попытке последнего истошного крика и, в следующую секунду, обгоняя его крик, лезвие с такой скоростью, что на мгновение стало невидимым, опустилось вниз, прямой чертой пересекая его горло и отделяя голову от тела…

Человек, кажущийся всего лишь еще одной тенью на фоне окна, медленно поднялся, потянулся, словно разминая кости от долгого пребывания в одной позе, оделся (вещи были несколько великоваты) и вышел из квартиры, снова нарушив тишину непривычным щелчком замка. В свете, падающем из коридора лестничной площадки, мелькнула кривая усмешка, на исчерканном шариковой ручкой уродливом лице.

Под одеялом скорчилось кукольное резиновое тельце с искривленными ручками и ножками, а на подушке, глядя в потолок, глазами полными предсмертного ужаса, покоилась голова куклы, с куском шеи ровно обрезанной возле крепления…

Историю эту я услышал в одном из моих многочисленных путешествий по Транссибу. Меня всегда привлекали поезда, принимая в моем сознании образ конкретизированного носителя бесконечности прямой и дискретности времени. Теория относительности, переведенная в степень бытового сознания: в каком бы часовом поясе ты не находился – внутри вагона время всегда московское. Мир, живущий своими законами – маленькая пародия на наше существование, втиснутая в рамки четырех полок. Кратковременное соседство – неожиданно образованный социум. Я уже давно перестал знакомиться с попутчиками, если только они не навязывали мне знакомство, но и тогда я старался сводить общение к минимуму. Пытался выработать иммунитет к «эффекту купе», который, по-видимому, и заставил моего соседа заговорить.

Два дня я был предоставлен самому себе: попутчики сошли в Тюмени, и вот ночью, когда поезд набирает максимальный ход, словно стараясь обогнать само время и вырваться из тесной сетки расписания, когда вагон трясет и болтает, а под полом раздается неприятный скрежет, когда станционные фонари мелькают за окном молниеносной фотовспышкой вспарывая на мгновение темноту спящего купе, мое уединение было нарушено. Проснулся я в тишине, обычно кажущейся непривычной, когда долгое время находишься в дороге: поезд стоял на какой-то из многочисленных станций. Где-то хлопнула дверь, за тонкими перегородками раздались шаги – типичные внутренние звуки вагона во время ночной остановки. Послышался осторожный стук. Я, не вставая с полки, дотянулся до замка, впустил пассажира, сморщившись от яркого света из коридора, бьющего в глаза, и снова откинулся на подушку, наблюдая сквозь сетку ресниц полуприкрытых век. Что-то было в его внешности такое, что я сразу про себя окрестил его «чокнутым профессором» и знаете, как впоследствии выяснилось, я был недалек от истины…

Обычное вагонное утро, очередь в туалет - все торопятся успеть до санитарной зоны, закрашенное стекло, рассеянный утренний свет, холодный воздух, грязный унитаз, вкус зубной пасты, трясущийся стучащий пол, кипяток из титана, чай с бутербродами, курица в фольге, вареные яйца, помидоры, соль в спичечном коробке.

Подчиняясь собственному правилу, я не начинал разговора, да и сосед мой, похоже, отвечал взаимностью – он сидел в углу что-то черкал в засаленном блокнотике, бормоча себе под нос. За окном проносились унылые пейзажи, придавленные тоскливо-серыми ватными облаками, висящими так низко, что казалось весь мир, сжался до размеров какого-нибудь вокзала. Начался дождь, и только первые капли прочертили косые линии на стекле, мой сосед вдруг вскочил, резко рванул вниз защитный экран и задернул шторы…

- Простите, вы не против? - он был очень бледен, лоб его покрылся испариной, выглядел он так, словно что-то его напугало до смерти. Я пожал плечами: у каждого свои тараканы в голове и не имеет смысла их ворошить. Тем более, что из-за непогоды, в купе было темно и я все равно уже давно зажег светильник в изголовье…

Прошло еще какое-то время, я погрузился в чтение мистико-физиологического Сорокина и вдруг мой свихнутый попутчик заговорил. Ровным скрипучим голосом, глядя в пустоту перед собой, и вроде как бы даже и не обращаясь ко мне…

- Вы никогда не задумывались, почему дождевые капли ложатся на поверхность определенным образом? Что это воздействие ветра, неровностей принимающей плоскости, сила земного тяготения или проявление на практике теории вероятностей? Мы люди, заперли себя в рамках физических законов, ограничили свое восприятие и оказались заложниками собственного заблуждения, имя которому – наука. Все что противоречит нашим знаниям, по нашему же разумению не существует или не должно существовать. Но что произойдет, если однажды мы узнаем, что открытые нами законы существования и взаимодействия материй – всего лишь верхушка айсберга? Если под темной водой незнания скрыты такие тайны, которые не подчиняются никаким правилам, никаким законам природы.

Минут пять я пытался не обращать на него внимания, но потом закрыл книгу и, бросив ее на полку-сетку, стал слушать.

- По специальности я лингвист, широкого профиля. Спектр изученных мной языков простирается от древнего иероглифического письма, до жаргона растаманов. Я посвятил этому всю свою жизнь, я читал лекции в крупнейших университетах мира, у меня было все: семья, деньги, известность… и все это рухнуло, только потому, что однажды по дурацкому стечению обстоятельств я застрял на метеорологической станции в горах на три месяца. Я был в экспедиции. Меня пригласили консультантом по расшифровке письменности одного из примитивных скифских племен. В горах произошел обвал, перегородило русло горной реки, где-то обрушилось что-то еще, и еще… Станция на которой мы нашли приют находилась в месте экранирующем радиоволны… В результате мы оказались отрезанными от цивилизации. Тупое ожидание, действовало на нервы. Безделье выматывало душу. Припасов нам хватило бы на год. Аппаратура работала в автономном режиме. Мы оказались бесполезными придатками к технике, малоэффективными, медлительными потребителями ее услуг. И вот однажды, смотря в исчерканное каплями косого дождя окно лаборатории, я, чтобы развлечь себя, смеха ради, предположил возможность существования перевода этих косых размашистых строк. Пришлось отречься от годами накопленных знаний метеорологов и физиков, и принять условность за аксиому. Что ж, это была, какая никакая пища для ума, источенного ожиданием, и великолепная возможность отвлечься от ситуации, в которой мы оказались… Честно признаюсь, я не ожидал достичь каких-либо результатов. Потребовался весь мой лингвистический опыт и сотни точнейших зарисовок залитых водой стекол, чтобы нащупать принцип появления линий и капель. Особенности климата в месте расположения станции были таковы, что дождь шел практически каждый день, поэтому материала у меня было достаточно. Я подсунул эту идею, как занимательную шараду, нашей команде, под благовидным предлогом тренировки лингвистической группы. Если бы я мог знать, что развлечение окончится кошмаром! Мы устанавливали на улице стекла под разными углами и в разных направлениях, пытаясь найти закономерности появления этих косых линий и рваных зигзагов. Получающиеся узоры мои помощники ежедневно дублировали и заносили в компьютер. Прекрасно осознавая, что это безумие – тщетная попытка упорядочить хаос природы и втиснуть его в рамки человеческой логики, мы, тем не менее, не останавливались. И вот спустя две недели, мне удалось ухватить крохотные отголоски строгой системы в том, что любому бы показалось простой мешаниной из нечетких геометрических фигур. Еще раз повторяю, я и не надеялся, найти хоть малейшее рациональное зерно в изначальном хаосе. Даже обнаружив, подчинение этих безликих линий определенным закономерностям, я был уверен, что выдаю желаемое за действительное. Эти «письмена дождя» в моем воображении, могли оказаться чем угодно: от письма «Здравствуй, дорогая Машенька», до рекламы «Пейте Кока-колу»…

Время шло. Мы понимали, что нас ищут, но от этого становилось только хуже. Единственный выход из каменистой котловины с отвесными стенами, завален рухнувшей скалой, а сверху нас плотным ватным одеялом накрывают облака, проливающие вниз потоки воды. Каждый день балансируешь на грани между надеждой и отчаянием… Ну так, вот. Время шло, и, подвергнув самому тщательному анализу накопленный материал, мы уже не могли закрывать глаза на то, чем это являлось. Да, отбросив хаотичное нагромождение случайностей, мы нашли, то, что искали. Четкие линии, рваные линии, короткие черточки, длинные пересекающие – это, несомненно, был язык. Но чей? Кто мог подобным образом передавать информацию, и для кого?! Нам предстояло это выяснить. Тут потребовались все мои знания как лингвиста. Методом проб и ошибок, как слепой на ощупь я пробирался сквозь дебри, чуждой грамматики. Язык этот был архаичен и изящен – глаголы действия, предлоги принадлежности, отсутствие союзов и приставок. Он был настолько, оригинален и необычен, что не имел аналогов ни в одном языке нашего мира. Полная абстракция и никакой конкретики. Миллионы значений любого из слов. Мне не хватало понятий – не существовало в человеческом сознании таких, которые хоть отдаленно соответствовали бы им в оригинале. Почти абсолютная невозможность перевода, только раззадоривала меня – это был вызов мне. Мне лингвисту с мировым именем… Раскрыв принципы грамматического построения, я начал с огромным трудом, практически наобум, искажая и коверкая смысл составлять словарь… Но тут нас, наконец, нашли метеорологи… О нашем возвращении с гор, вы наверное могли прочесть в газетах, эта была известная история… А потом, мои коллеги, мои собратья по несчастью, мои помощники, вдруг отвернулись от меня, заявив, что поддались моему безумию и позволили себе пойти на поводу у помешанного, только для того, чтобы окончательно не сойти с ума в атмосфере гнетущего ожидания и хоть чем-то занять время. Но мне уже было все равно. Тайна языка дождяных писем, полностью поглотил меня. Я оставил практику в Университете, и в одиночку отдался исследованиям. Как одержимый, я не замечал ничего вокруг. От меня ушла жена. Дети перестали со мной разговаривать. Все знакомые смотрели на меня как на психа, и в результате я оказался исключенным из привычного существования человеческого общества. Я остался один. Но для меня это ничего не значило, ибо уже долгие годы, мою жизнь составляли только дожди и их тайнопись. И я добился своего. Я раскрыл эту тайну. Наше мышление оставляет крохотный почти неразличимый временный след на коре головного мозга; мысли дождя оставляют след на наших окнах, на земле, на деревьях, на всем, что попадается им. Да, мир дождей имеет свой разум, и как наши мысли являются электрическими разрядами в нервной ткани, так и эти письмена оказались отражением мыслящего… не могу сказать существа… мыслящей материи. Я гордился тем, что я первый и единственный в мире человек, который знает, о чем думает дождь! Наивный, тщеславный глупец! Мое открытие стало моим проклятием, ибо, постигнув глубины чуждого сознания, я утратил покой. Если бы вы знали, то, что открылось мне, вы бы уже никогда не смогли от страха спокойно спать по ночам. Раньше в молодости, глядя на подсвеченные солнцем облака, наслаждаясь их красотой, я размышлял, не являются ли они высшим уровнем бытия, некоей иной прекрасной, непостижимой для нас жизнью, вопреки ограничивающим физическим законам, для которых они лишь «сгущенный воздух». Я не так уж и ошибался. Это действительно жизнь непостижимая для нас, но не прекрасная, а жуткая, чуждая, лишенная каких бы то ни было понятий о красоте и эстетике. Жизнь, существующая изначально, еще до появления человечества, примитивная, агрессивная и опасная. Нам не под силу постичь ее или подчинить, также, как и нет никакой возможности втиснуть ее в узкие рамки известных нам законов мироздания. Она бесконечна, медлительна и агрессивна, человеческая возня для нее, не больше чем для нас, труд муравьев… Ведь, что для нас возня этих букашек? Мы сосуществуем рядом, совершенно независимо, до тех пор, пока, например, к вам в постель не проберется муравей и не укусит вас… Тогда… вы его просто раздавите пальцем.

Однажды ночью, когда собиралась гроза, когда далекий несмолкающий гром, похож на шум канонады, где-то за горизонтом, а в звенящем от безветрия, воздухе разлито электричество и предощущение первого удара, несколько капель упало на оконное стекло моей лаборатории, прочертив всего восемь линий, тотчас же загудела видеокамера, затрещал жесткий диск моего компьютера и на мониторе высветился текст. Всего несколько слов… - и он показал мне страничку из блокнота, исчерканную косыми линиями. Ниже маленькими корявыми буквами был написан перевод…

- В ту же ночь, я сжег все бумаги, касающиеся моих исследований, разбил аппаратуру и ушел. С тех пор я бегу. Переезжаю из города в город. Постоянно. С места на место. Бегу от дождя и, главное… он бросил короткий взгляд, на закрывающий стекло экран, - от забрызганных окон.

Я так и не нашелся, что ему сказать. А ночью, когда я, наконец, уснул: дорожная болтанка, вспышки фонарей и шум в коридоре на станциях, вызывают у меня стойкую бессонницу, он сошел на одной из разбросанных по всей стране станций подобных той, на которой и сел в поезд. Наверное, дождь кончился.

Обычное вагонное утро, очередь в туалет - все торопятся успеть до очередной санитарной зоны, закрашенное стекло, рассеянный утренний свет, холодный воздух, грязный унитаз, вкус зубной пасты, трясущийся стучащий пол, кипяток из титана, чай с бутербродами, курица в фольге, вареные яйца, помидоры, соль в спичечном коробке. Под вечер, за день до моего прибытия в точку назначения, на замызганное стекло окна купе упали несколько дождевых капель, прочертив восемь линий. Они были очень похожи на те, что я видел в затертой записной книжке моего попутчика. И мне кажется, я знал что они означают…

- Это же как тебя угораздило? - Антон обескураженно протер очки.

- А я помню?! Я же говорю тебе - пьяный был!

- Нда... Ну дела, - он задумчиво поскреб затылок. Мне оставалось лишь с завистью коситься на него: мой затылок, как и все, что к нему прилагается валялся в пяти метрах от нас, в сугробе. Мы стояли на обочине загородного тракта и растерянно смотрели на мою замороженную отрезанную голову стеклянным взглядом уставившуюся в серое февральское небо. В моем сознании плохим каламбуром вертелись избитые фразы: "Хлеб всему голова", "Держи ноги в тепле, а голову в холоде", "Любить - люби, но головы не теряй", "Снявши голову, по волосам не плачут"... Я хотел было раздраженно плюнуть на серое асфальтовое полотно у нас под ногами, но вовремя сообразил, что нечем...

- И главное, знаешь, что самое интересное, - мне не удалось сдержать нервный смешок, - теоретически, я сейчас должен видеть тебя и свое тело рядом с тобой, с вон той самой точки, - я попытался не вынимая рук из карманов, мотнуть несуществующим подбородком, в сторону своей головы, но спохватился и ткнул указательным пальцем, - а получается совершенно наоборот!

Внезапная жалость к этому одинокому округлому предмету, который еще совсем недавно был частью меня, а теперь футбольным мячом выпнутым за пределы поля, несчастно валялся в снегу, охватила меня и я сбежал вниз с насыпи автодороги и подхватил голову на руки, бережно словно щенка. Захотелось плакать, но это оказалось невозможным. Странно было ощущать непривычную пустоту над моими плечами... Я осторожно перевернул голову и посмотрел на срез:

- А если пластырем прилепить, или в гипс? Может само заживет?

Антон лишь с сомнением хмыкнул...

- Ну так, что, в милицию тебя? - он зашагал к машине...

- И что я им скажу? Поехали лучше в больницу скорее, пока не оттаяла...

- Что в мешке? - жирной лапой, в которой жезл казался карандашиком первоклассника, ГИБДДшник ткнул в направлении пакета с моей головой, покоящегося на моих коленях. Антон побледнел, нервно икнул и попытался завести уже заведенную машину... Я развернул полиэтилен:

- Моя голова...

-Твоя?! Где на ней написано?

Это меня уже порядком начинало злить:

- Вам паспорт показать? Или может быть в трубочку дыхнуть? - не удержался я.

Мусор сосредоточил мутный взгляд своих свиных глазок, на пустоте над моими плечами:

- Ну-ка выйди из машины, остряк...

- Ну хотя бы холодильник у вас есть? - я нервно прижимал к себе капающий пакет. Из прокуренного коридора отделения милиции донесся лающий хрип динамика: "Группа оперуполномоченного Смирнова на выезд!"...Какая-то девушка заглянула в кабинет, смерила меня недоумевающим взглядом, затем произнесла обращаясь к дознавателю, чрезвычайно увлеченному какой-то своей писаниной:

- Меньше суток! - и снова растворилась в тишине полупустого здания.

Мент за столом, наконец-то поднял на меня взгляд глаз, иссеченных кровавыми прожилками. Протянул сигареты:

- Курите?

Моя рука замерла на полпути:

- Чем интересно?!

- Уже четвертый случай за неделю. Гастролеры какие-то орудуют, - милицейский УАЗик подпрыгивал на ухабах. Я сидел на переднем сиденье, сгорбившись, вцепившись в мешок с моей головой, и совершенно не слушал словоохотливого шофера везущего меня в травматологию:

- Да не боись, паря. Успеем. У нас вот в деревне был случай: в подсобке точильный диск лопнул, и рабочему палец оторвало. Он из холодильника льда наковырял, в пакет вместе с пальцем свалил и в райцентр. А добираться почти день... И ничего. Пришили. Сейчас даже и не заметно...

Я продолжал перечислять: "Рыба гниет с головы", "Дурная голова ногам покоя не дает", "Что Иванушка не весел, что головушку повесил?"...

- Пациент доставлен в очень тяжелом состоянии. Еще бы чуть-чуть и мы бы ничего не смогли сделать...

В приемном покое воняло как и во всех таких учреждениях здравоохранения лекарствами, прокисшим постельным бельем, мочой из недалекого туалета и хлоркой. Седенький врач заботливо присел рядом со мной в заскрипевшее театральное кресло:

- Поезжайте домой. Сейчас Вы ничем не можете помочь...

Я не ответил. Меня самого удивляло, что я так глубоко погрузился в себя, продолжая повторять фразы, потерявшие для меня смысл, перейдя уже на составные части: "Смотри в оба!", "Держи рот на замке!", "Ушки на макушке", "Око за око, зуб за зуб", «Чего зенки вылупил?», «Налил шаряки свои бесстыжие!»...

А голова умерла в пять утра. Теперь мне уже никогда не поцеловать девушку, не ощутить вкуса, не почувствовать аромата чего бы то ни было...

Я даже повеситься теперь не могу...

- Принес?!

- Не ори, сам же всегда говоришь:"Соседи услышат, в Канцелярию настучат" - слегка запыхавшийся Руль, оттеснил Тихона от двери, не разуваясь прошагал через всю комнату и выглянул в окно:

- Стоят с-суки!

На улице возле автобусной остановки, смутным силуэтом маячила крокодилья фигура патрульного БТРа.

- Хвост за тобой? - встревоженно приподнялся с дивана Дрон

- Да... Нет... Не знаю... Я дворами шел, а там забор... Думал успею проскочить, и как раз на них попал... Кажется не заметили... Вот ведь бляди! - Руль облегченно вздохнул и задернул шторы. Он слегка покачнулся и Тихон воткнул в него подозрительный взгляд:

- Ты что уже приложился?!

Руль смущенно усмехнулся... Скучавший до этого в кресле с самиздатовской копией запрещенной книги Дугласа Коуплэнда "Generation X" подал голос Денчик:

- Сволочь редкостная одна штука! Мы тут сидим... Ждем... Додумался: в комендантский час да еще и бухой... Так ты принес или по дороге все выжрал?

Руль наконец-то расстегнул куртку и вытащил из потайного, вшитого внутрь рукава кармана, цилиндрический сверток. Шурша сползла оберточная бумага и вся компания застыла в восхищении:

- Ни фига себе!

- Откуда?!

- Руль, это та самая?

- Ты же ее еще когда первые рейды начались во дворе закопал! И говорил, что место забыл!

- Ну... Вспомнил, - Руль улыбался довольный произведенным эффектом. На столе гордо высилась принесенная им початая бутылка виски "Black Label"...

В принятие Новым Правительством Закона "О наркотической, алкогольной и табачной продукции" сначала никто не поверил. Ну ладно бы еще наркотики... Но как можно лишить алкоголя веками пьющий народ?! Никто не верил, когда первые отряды регулярной армии громили ларьки и магазины, сваливая в одну кучу ящики бутылок и блоки сигарет, давя их асфальтовыми катками и превращая в благоухающее спиртным разливающееся мессиво из стекла, бумаги и табака. Никто не мог поверить, когда военные врывались в квартиры, уничтожая на месте, отложенные на праздник запыленные бутылки, купленные по знакомству за бешенные деньги и отправяли хозяев (независимо - трудяг-алкашей, или вполне респектабельных владельцев крупных фирм) на "принудительное лечение", с которого никто не возвращался. Все считали вымыслом истории о расстрелянных за городом пропитых бомжах , наркоторговцах и самогонщиках. И просто невозможно было поверить в реальность происходящего, когда в течение месяца все табачные, ликеро-водочные и пивзаводы были просто стерты с лица земли. Города страдали от глобального абстинентного синдрома. Опомниться не успели, как в стране был объявлен комендантский час и установлен паспортный контроль... После девяти вечера на пустынных улицах свирепствовали патрули на БТРах. Любой прохожий остановленный без выписанного Канцелярией пропуска по форме № 1, навсегда исчезал с улиц Города...

...Снаружи по окнам скользнул луч прожектора. Многократно отражаясь от стен домов пролаял усиленный мегафоном голос:

- Вы нарушаете Федеральный закон "О комендантском часе и паспортном контроле"! Выходите с поднятыми руками и предъявите Пропуск, по установленной форме...

Тихон заметался по комнате: Блядь, всех же заметут!

Дрон встал возле окна и аккуратно глянул за край шторы:

- Все-таки, Руль, они тебя пасут...

- И что они сейчас весь район шмонать будут? Говорю, они не видели куда я побежал...

Дрон отпустил штору и она безвольно повиснув закрыла уличную черноту окон:

- Пронесло в этот раз... Какого-то алкаша повязали... Все. Они уже уехали. Ну, Тихон, доставай свои "концептуальные" рюмки...

Вслед за первыми двумя законами вышел Закон "О пропаганде". И снова молодчики в форме разоряли книжные магазины, видео и аудиолавки, врывались в квартиры и безжалостно вытряхивали личные библиотеки. Средства массовой информации подвергались жестокой цензуре, чтобы нигде не проскочило даже намека на косвенный призыв к употреблению "веществ включенных в Перечень, прилагаемый к Закону "О наркотической, алкогольной и табачной продукции". Спортивные клубы множились как грибы на местах бывших баров и винных магазинов - коммерсанты, быстро сообразили, что лучше дружить с властями, нежели быть зарытым на четвертом километре загородного тракта. Не стало круглосуточных ларьков - во-первых комендантский час, а во-вторых вряд ли кому пришло бы в голову отправиться в два часа ночи за пакетом сока или бутылкой минеральной воды. Здоровый образ жизни и служба в армии в свете очередного Закона "Об обязательном физическом воспитании" воспевались почти религиозной благодатью. Не все мирились с таким положением вещей и в скором времени вышла Поправка к первому закону, наделяющая войска и службы охраны правопорядка чрезвычайными полномочиями. За торговлю наркотиками, алкоголем и табаком - расстрел, за хранение веществ и пропагандирующих матералов - пожизненное лишение свободы, за употребление - принудительное лечение в психиатрической клинике или наркодиспансере (по сути та же тюрьма) Никаких следствий и судов, по делам о данных правонарушениях не проводилось. Приговор исполнялся патрулем немедленно. Ночью в городе, то и дело гремели выстрелы. Это не только трудились расстрельные команды - бестолковое, не имеющее организации разрозненное сопротивление, воевало за свои права...

Сдвинувшись зазвенели рюмки размалеванные канабисами. С понижением уровня жидкости в бутылке, компания несколько обмякла и расслабилась...

- Эх, сейчас бы еще сигарету!

Тихон подошел к полупустому книжному шкафу (большая часть его книг, его гордость в былые времена, находилась в данный момент под землей, упакованная в полиэтиленовую пленку и зарытая в одном из городских парков, еще до Поправки - как и многие, Тихон не собирался отдавать свою коллекцию контр-культурной литературы, на сожжение быдлу в камуфляжной форме):

- У меня для вас тоже сюрприз, - он снял с полки томик пошлого любовного романа Даниэлы Стилл, который служил всего лишь футляром и вынул из него пачку шотландского табака Klan и трубку:

- Табак конечно дерьмо, но кто из нас сейчас помнит вкус хорошего...

- Ну, прямо как в старые добрые времена! Не хватает, только в сауну и блядей заказать! - подпрыгнул в кресле раскрасневшийся Денчик.

Тихон набил трубку и закурил первый на правах хозяина.

- Вот я вам почитаю. Это текст новой листовки - он вынул из-под телевизора покрытого многодневным слоем пыли рукописные листы...

"...ваккуум в душе, насаждаемую нам пустоту мы желаем заполнять содержимым бутылок и дымом... Хоть чем-то... Хоть на время. Они же лишают нас и этого. Лишают нас права свободно разрушать себя в удовольствие. Они заставляют нас наращивать мышцы в провонявших старыми носками тренажерных залах, в угоду им, среди имбецильных дегенератов с мышиными мозгами, превращать себя в пушечное мясо, готовящейся войны... Скажем НЕТ - контролю за телом и разумом! У тебя проблемы? Неприятности на работе? Бросила жена, или изменила любимая девушка? Ты устал от тяжелых мыслей, ты не видишь света? ПЕЙ! Отвлекись! Это спасает..."

Ну как? - Тихон обвел взглядом присутствующих.

- Сыровато... Может попроще что-нибудь, вроде: "ПОРА ВЫПИТЬ!" Но что-то в этом есть... Подумаем, подредактируем... ты когда сможешь типографию запустить?

- На следующей неделе. Вот только как потом, оттуда листовки вывезти... Меня с такой пачкой бумаг на улице, сразу патруль остановит... Придется Египтянина просить, если он еще потайной багажник из машины не убрал. Хотя он как с Людочкой встречаться начал - законопослушным сделался...

- Ну еще не известно, чем таким законопослушным они там вдвоем занимаются! Ты на себя посмотри - у кого это из нас дома тренажер стоит, - Дрон легонько пнул имитатор весельной гребли...

- А что тренажер? Это мои "Гребибля и гребубля". Стуканет, кто на меня, (сам знаешь кто) что я в спортзал не записан, придет патруль, а я им - вот пожалуйста, веду здоровый образ жизни, мышцы качаю... Ты давай наливай "а то уйду"!

Руль печально поболтал почти пустой бутылкой:

- Эх, мало...

- А ты холодильник открой, - прищурился Дрон, принимая от Тихона трубку.

- Пиво! Его ж больше не варят! И вы молчали!

- Это хуйня, я вот к Новому году батькиного самогона достану! У них на севере рейды раз в полгода, вот ведь живут!

Пива налили даже собаке - Тихону-младшему, до этого спавшему под столом не обращая внимания на беседующую компанию. Он заинтересованно, прошествовал на кривых лапках к своей миске, вылакал ее в один присест и вернулся под стол, где завалился спать уже вдребезги пьяный.

- У, алкоголик - Тихон погрозил ему кулаком, - а завтра с бодуна мучиться будет. Мы то хоть пьем идеологически, противопоставляя себя Системе, а он? Может зря мы его напоили?

- Да ладно, сегодня праздник...

Неподалеку за домами оглушительно грохнуло. Задребезжали оконные стекла, пивные кружки на столе подпрыгнули, пеной выплескивая на когда-то полированную поверхность драгоценную жидкость, на автостоянке истерично завизжали и засвистели противоугонки. Раздался треск автоматных очередей...

- Заебись! Руль, пиздец твоим преследователям! Мне сосед давно говорил, что они гранатомет раздобыли...

Тихон вскочил, перевернул кресло на котором сидел и кухонным ножом вспорол его днище. В глубине блеснули вороненые стволы двух "калашниковых".

- Вот теперь гульнем! У них всего один БТР на участке от тракта до моста! До утра другие не сунутся... А пешие патрули, тоже сейчас в Центр сьебутся - понимают, что залупаться себе дороже! Заодно... - лицо Тихона осветилось хитрой улыбкой, - тут по-соседству в частном секторе у одной бабки самогонный аппарат в подполье стоит!

Компания вышла на улицу и не скрываясь преувеличенно твердо зашагала по проезжей части. В свете редких работающих уличных фонарей их тени походили на плакат какой-нибудь рок-группы... "People are strange, when you are stranger, faces look ugly, when you alone" - нестройно затянули они запрещенную песню... И хотя их могла поджидать случайная пуля активиста поддерживающего власти, или очередь из автомата патруля, хотя им грозили застенки Канцелярии и расстрел за преступление приравниваемое к государственной измене, они не могли отказать себе в удовольствии отпраздновать этот день именно так, как им того хотелось. Отпраздновать День Рождения Че Гевары - ставший для них, борцов за свободу выбора, священным праздником...