AlexeyShvetsov

Клыки и когти – болезнь, поражающая саму основу мироздания. Победить их могут только самые могучие цветомаги, и то не в одиночку. Вернее, раньше могли.

– Мягкая лазурь, священное золото! Поем вам песнь признания и славы. Лазурь и золото! Вы нас спасли от власти боли и страданий, и мы перед вами в неоплатном долгу…

Деревенские бросили пить и встали, с шумом отодвигая лавки от стола. На пороге стояли Их Дети, одетые в голубое и желтое. Мужчина и женщина. Их встречали с почестями, предлагали лучшие места, каждый торопился угостить спасителей.

Будь они прокляты. Мы с Динком мрачно переглянулись. Мы сражали клыки и когти, бились с ними насмерть. Сколько деревень мы спасли, сколько жизней избавили от мучений? Но пришли Эти... и оставили нас без работы. А люди – как овцы, пошли за ними. Что с нами стало? Красный запретили, черный на грани запрета.

– Здесь больше нечего делать, – сказал Динк, уныло хлебая пиво. – Клыков и когтей полно по всему миру, нужно идти туда, где мы еще нужны.

Я нехотя сделал глоток. Отчаяние затягивало меня вслед за напарником, и было всё труднее находить силы на борьбу.

– Какой смысл? Туда придут Эти, и что нам делать тогда?

– Зараженных слоев – десятки. А Эти тратят как минимум год на слой. На всю жизнь хватит.

– Я не покину свою страну. Здесь мой дом, я не уйду.

Я ударил кружкой по столу. Клыкоборцы ходили всегда группами по двое, иногда – трое или четверо. Среди них обязательно были красный и черный маги – это основа. Черный режет когти, красный прижигает обрубок, чтобы не выросли снова. Иногда к нам присоединялись желтый и голубой, но это это так, приятное дополнение для полноценного отдыха. Так было до Них.

“На стоны израненной земли явились Он и Она. Мягкое Ее сияние голубыми волнами отогнало клыки и когти, а Его золотое пение исцелило раны. Они несли покой и утешение, люди ободрились и полюбили их.

Кровавые раны зажили. Он и Она всюду оставляли своих Детей, лазурь и золото, а сами шли дальше – спасать мир от тьмы и крови”, – так пели деревенские.

Вот так. Раньше героями были мы с Динком. Ходили по слоям и резали клыки и когти. Как нас уважали! Нам предлагали самые дорогие сокровища, лучшие дома на постой, никто не смел нам перечить. Самые красивые женщины прыгали к нам в постель. Ну, ко мне, Динк избегал общества красавиц, всё бурчал про какую-то бабёнку, которой он, якобы, хранит верность. Я думаю, он просто не мог устоять перед моим очарованием – это дар и проклятье красных чародеев, в нас все влюбляются, даже если у этих чувств нет ни малейшего шанса. Ну, да кто я такой, чтобы осуждать своего лучшего друга.

Динк исполнял в паре работу черного мага, я, понятно, был красным. Почему был? А потому что красный теперь вне закона. Пришли Они и сказали: красный и черный – цвета зла, а Мы, значит, золото и лазурь, несем покой и умиротворение, сук бы их подрал. Знаю, нынче опасно так говорить, но напугал сук голым задом, а красного мага – угрозами. Нас опасности только веселят.

– Я тебе говорю. Что-то тут не чисто. Отродясь не было никаких когтей, и вдруг они появляются – как раз перед приходом Этих, – прошептал я, склонившись к Динку. Он поглядел исподлобья, упер в меня свои глаза-точки, будто из его черепушки смотрела сама ночь.

– Долго же они появлялись, двадцать зим прошло, – ответил черномаг. Я пожал плечами.

– Они выжидали. Пока люди не испробуют всё, что могут. И будут готовы на всё. Возведут храмы, поставят алтари в каждом доме. Только ты посмотри на них, – я бросил полный отвращения взгляд на желтую магичку и голубого мага. – Они же ряженые. Ее цвет даже не поет, а он… проклятие, Динк. Ты только посмотри, какой он толстый.

Тут Динку нечего было ответить. Голубой маг и правда весил не меньше меня. А они обычно тонкие, как веточка, тянутся к небу – и заодно тянут за собой все вокруг. Рядом с голубыми всё становится легче, будто подвешено на невидимых нитях.

А рядом с желтыми магами – настоящими желтыми магами – всегда слышна музыка. Тихая или громкая, веселая или грустная – не важно, даже когда они спят, мелодия играет.

– Помнишь Ирис, девчонку, что сопровождала нас однажды? Когти еще выпустили ей кишки, когда мы не дорезали один отросток.

– Ты хотел сказать, что ты не дожег его, Сайрус, – поправил меня Динк.

– Ай, к чему ворошить прошлое! Главное, ты помнишь ее. Помнишь, как ты злился от того, что ее цвет не дает тебе спать?

– Лучше бы она храпела, – согласился напарник и снова приложился к кружке.

– Вот. А ты посмотри на этих, якобы, Их Детей.

Динк повел плечами.

– Они еще только учатся.

Я сплюнул на присыпанный соломой пол. Этот маг бывает таким упрямым, что все доводы пропадают в его черепушке, как камни в глубокой пропасти.

– Всё кончено, мой пылкий друг. Ты просто не можешь смириться с тем, что слава избавителя больше не принадлежит тебе. Теперь чествуют их, а не тебя. Тебя забыли, ты больше никому не нужен. И никто не угощает тебя пивом.

Тут он попал в точку. Пиво в моей кружке заканчивалось, и трактирщик не спешил добавить еще. Меня выбросили на обочину, как ненужный хлам.

Тлеющий глубоко в разуме гнев подарил мне одну замечательную идею. Если я больше не нужен людям, как герой – я могу стать злодеем! Если они больше не боятся клыков и когтей…

– О, свет и солнце! Когти! – закричал мужик, показывая в угол таверны.

Мы с Динком разом повернули головы. Из развороченной древесины стены лезло уродливое и острое, одержимое ненасытным голодом. Пальцы обожгло цветом, когда мы с Динком, как по команде, подняли руки, готовые швырнуть волшебные капли во врага. Но что это?!

Испуганный гул деревенских перекрыло пение. Голос женщины в солнечных одеждах словно озарил трактир сиянием. Клыки и когти сжались, будто от боли. С отвратительным скрежетом они пожирали сами себя, неохотно, но неумолимо. Когда песня стихла, чудовище выглядело жалко, как побитая собака. Тогда вперед выступил толстяк в одеждах цвета неба. Мягкий свет упал с его рыхлой руки на измученные когти, и те задергались, будто ища путь к бегству. Пока не рассыпались мельчайшей пылью.

Потрясенные деревенские смотрели, разинув рты. Женщина скромно улыбнулась и вернулась к трапезе, как ни в чем ни бывало. Мужчина в голубом последовал ее примеру, и дальше они ели в окружении восторженной толпы.

Только мы с Динком не веселились. Сидели в своем углу кислее, чем квашенная капуста. Такого горького поражения у меня еще не было.

– Все еще считаешь их ряжеными? – одними губами спросил Динк.

– Да, сук их побери, – прошипел я в ответ. – Не знаю, что за фокус они провернули, но он способен убедить тупую деревенщину, но не истинного цветомага вроде меня.

Динк печально покачал головой.

– Порой ты такой упрямый, друг мой, что любые доводы сгорают в твоей голове, словно в раскаленной печи.

Серый рассвет я встречал одетым, стоя на крыльце таверны. За спиной неслышно появился Динк.

– Что-то ты рано, – сказал он. – Солнце еще даже не в зените.

– Я не могу так больше, – глухо сказал я и повернулся к другу. Он смотрел куда-то вдаль. Он тоже был одет по-походному, даже взял с собой дорожный рюкзак. Неудивительно, ведь за годы совместной работы мы научились мыслить сообща, как одно целое. – Ты был прав, дружище. Нужно идти дальше, туда, куда еще не дотянулись гнусные щупальца Этих… – мои кулаки непроизвольно сжались.

Но что это? Почему Динк продолжает смотреть в сторону? Почему он не рад, что я поддержал его мысль?

– Удачи тебе, Сайрус. Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь.

Он наконец посмотрел на меня, и мое сердце пропустило удар.

– Что значит “удачи тебе”? Не “нам”? Ты что, ты…

– Я возвращаюсь домой. К Наиссе.

– Это еще кто такая?

– Моя жена. Я говорил тебе много раз, но ты, видно, не слушал… как обычно.

Вот оно как. Теперь я смотрел в даль, слишком потрясенный, чтобы что-то сказать. Наконец, я выдавил из себя:

– Ну, и… на что ты будешь жить? Ведь мы теперь не нужны.

– Мы с тобой заработали столько, что хватит на безбедную жизнь детям и внукам. Ты истратил все деньги на женщин и пьянство, а я сберег немалую сумму. Это хватит на домик в Светлой Серости. И мастерскую по древообработке… всегда мечтал резать из дерева.

– Ты? Из дерева? – я неискренне засмеялся. – А как же клыки и когти? Как же страдания, которые они причиняют людям?

Динк вздохнул.

– Клыки и когти больше не опасны, Сайрус. Они не возвращаются туда, где прошли желтые и голубые. Там, где остались Их Дети. Ты сам видел вчера в таверне. У зла нет шансов.

– Зла?! Вот как ты заговорил! Так же, как они. Постой, ты, наверное, и нас с тобой считаешь теперь злом?

– Хороший вопрос, – ответил черный маг после паузы. – Нет, я не думаю, что мы зло. Но мы точно им станем, если не уберемся с пути добра.

Он спустился с крыльца и направился по дороге. Я провожал его взглядом, его дорожные сумки с черными знаками, которые должны отгонять вредоносных сгустков цвета. Силуэт друга таял в утреннем тумане, пока не исчез совсем.

Будь он проклят, – думал я, поднимаясь в нашу комнатенку за скудными пожитками. Плевать на него, он не единственный черный маг на этих землях. От них не требуется особого умения, главное, швыряй себе цветом в клыки и когти. На прикроватной тумбе стояла резная фигурка, покрытая черным, и письмо.

“Я знаю, как ты зол сейчас”, – вывел на пергаменте своим мелким почерком Динк. – “Ты мечтаешь выпустить мне кишки за то, что считаешь предательством. Что ж… пожалуй, ты прав. Я предпочел интересы своей семьи нашей дружбе, и не жду, что ты поймешь и простишь меня. Но я искренне желаю тебе счастья. Я вырезал эту фигурку своим цветом, и она поможет тебе на первых шагах, пока ты не найдешь другого напарника. Ее цвета хватит примерно на год. Просто возьми ее в руку и режь клыки и когти, как если бы это был мой живот.

С любовью, навсегда твой

Динк

И да, прошу тебя, не кидайся к первому встречному, кто отрежет хлеб цветом. Не нужно бросаться в омут назло мне. Прежде проверь его. И как профессионала, и как человека”.

– Навсегда твой, – передразнил я, бросая письмо обратно на тумбу. Грудь сдавило, словно я выступил на дуэли в другим красным магом.

Пальцы заныли от легкой боли. Я посмотрел на черную фигурку, которую всё еще сжимал в руке. Она изображала воина, который занес кинжал над невидимым противником. Если бы пустота имела запах, именно он исходил бы от прощального подарка моего бывшего друга. О, если бы Динк был сейчас рядом! С каким удовольствием я бы засунул ему эту фигурку… да, мерзавец определенно хорошо меня изучил. Гораздо лучше, чем я его.

Бережно убрав фигурку в мешок, я сел на край кровати и закрыл глаза. Осторожно выглянул за пределы слоя, за границу привычных трех измерений. В красочной мешанине космоса, что разделяет слои, легко обжечь цветощупы, особые органы, которые позволяют цветоходам отыскивать путь в другие слои. Я действовал очень медленно. Ориентируясь не столько зрением, сколько иными чувствами – по особому запаху цвета, по ощущениям под кожей – я обнаружил близость соседнего слоя недалеко от таверны. Если выйти в поле и шагнуть в космос в сторону зеленого, окажешься во владениях графа Торна, мелкого землевладельца, чьи земли мы с Динком однажды избавили от клыков и когтей. Другое сближение вело в ядовитые болота. Третье располагалось в конце дороги, по которой ушел Динк. Там мне точно нечего делать.

Помнится, граф устроил шумный прием по случаю избавления от напасти. Нас чествовали, как героев! Он не посмел бы забыть услугу, которую мы ему оказали. Земли Торна не совсем по пути мне, но после предательства Динка мне срочно необходимо лекарство от тоски. А кто, как не благодарный спасённый может его предоставить.

Решено. Нанесу графу дружеский визит.

Хмурые лица преградили мне путь. Трое Хранителей Мира, подданных графа, поджидали всякого цветохода в месте схождения слоев. Судя по жиденькой тропке, уходившей в сторону замка на холме, слои сблизились уже давно.

– Плата за проход, – прохрипел самый рослый из Хранителей, держа большие пальцы за широким поясом.

– Чего ради? – возмутился я. – Будто вы держите космос на привязи.

– А может, и держим, – нагло ответил рослый. – Попробуй, докажи, что это не так.

– Омерзительно. Я расскажу вашему господину, графу Торну. Я хорошо его знаю. Несколько месяцев назад мы с напарником освободили его замок и деревни от клыков и когтей.

Хранитель сплюнул.

– И что с того?

– Как – что? Ты оглох? Я спас замок от клыков и когтей!

– Ты что, сам оглох? Я спросил – что с того?

– Ты – низкородный, плохо образованный и слабоумный, – отчетливо произнес я, глядя остолопу в глаза. – Откуда тебе знать, как рассудит сам граф? Уж поверь, людям знатного происхождения, близко знакомым к магии цвета, есть дело до чести и благодарности.

– А мне – нет, – не моргнув глазом, ответил Хранитель. – У меня приказ: не пропускать никого без оплаты. Если только ты не носишь желтого и голубого. А этих цветов я на тебе не вижу.

Это было уже слишком. Поднялся ветер. Над нашими головами сгустились тучи. Воздух уплотнился, как и цвет в моей крови – и приготовился сжать голову нахала так, как могут только железные щипцы в руках могучего кузнеца.

Хранитель зацокал языком и упреждающе поднял руку.

– Видишь вон там, на холме, каменный дом? Присмотрись. Что ты видишь?

Не упуская его из поля зрения, я устремил взгляд туда, куда указывал рослый. Проклятие! Это что?! Шпили со знаменами золота и лазури? Они добрались и сюда!

– Видишь? Их Дети живут здесь. И поверь, они очень ясно высказались насчет красного. Выпусти хоть каплю цвета, и они сдерут с тебя шкуру. Заживо.

Мне хотелось плюнуть в него ядом. Но я понимал: Хранитель не шутит. Поклонники желтого и голубого всерьез решили избавить слои не только от клыков и когтей, но и от всех, кто способен им противостоять. Им не нужны конкуренты.

– Так что? Платишь сам, или мы возьмем то, что по праву наше? Не бойся, мы не возьмем больше, чем стоит время, которое ты у нас отнял.

– Провалитесь вы в бездну, я ухожу, – сердито ответил я и повернулся обратно к проходу между слоями, но на плечо мне легла тяжелая рука.

– Э, нет, приятель. Слышал поговорку “время – деньги”? А мы с тобой и так заболтались. Не растягивай удовольствие, не увеличивай счет.

К замку я подходил, кипя от ярости. Мне пришлось отдать не только гроши, что завалялись в сумке, случайно не потраченные на пиво, но и добротную зеленую мазь, которой я латал прорехи в одежде. Проклятые Хранители, мать их, Мира забрали и синие глазные капли, помогающие уснуть. Даже новый нож для масла – и тот оценили как достойный того, чтобы оплатить те минуты, которые ушли на обсуждение их необразованности.

Ну, ничего. Я всё расскажу графу. Он вернет мне утраченное и даже больше.

Лицо графа прояснилось, едва он увидел меня. Точнее, когда он меня узнал. После того, как, наконец, изволил выйти из кабинета – я два часа ожидал, пока слуга снизойдет до того, чтобы сообщить графу о моем визите. Далее мне пришлось несколько минут втолковывать Торну, кто я и зачем пришел – он был так погружен во мрачные мысли, что слушал в пол-уха. Прозрев наконец, он преисполнился радости.

– А-а, мастер Сайрус! Не признал вас без вашего друга, черного мага… кажется, его звали Динк, я не путаю? Но где же он?.. О, радуга! Неужели он погиб в сражении с Врагом?

– Цвет с вами, дорогой граф. Нет, Динк покинул нас, но не тем путем, которым вы подумали, К сожалению, – тихонько добавил я. – Он просто ушел на покой. Вернулся к семье, на родину.

– Как же так? Ведь еще столько слоев поражены заразой.

Я горестно развел руками.

– Динк решил, что услуги клыкоборцев больше не нужны.

На мгновение лицо графа словно потеряло всякую окраску. Но он снова посмотрел на меня, и его глаза светились радушием.

– Что же, мастер Сайрус. Я чрезвычайно рад вашему визиту, хоть и не сразу осознал свою удачу. Прошу, оставайтесь, сколько нужно. Я сейчас распоряжусь о том, чтобы вам подготовили лучшие комнаты, а также принесли свежую одежду и горячую воду. Увы, придется немного обождать, отныне нельзя нагреть ее цветом, но древесина все еще сохранила свойства горючести… А когда отдохнете, прошу на обед. После мы поговорим с вами о том, что нужно нам обоим.

Обед нас ждал не такой роскошный, как я ожидал, но всё же достойный. Я повязал на шею платок, бросил еще один на колени и приготовился отведать сочнейшего поросенка, но граф всё не объявлял начала трапезы.

– Боюсь, любезный мой друг, еще не все собрались, – грустно сообщил Торн, видя моё рвение.

Я обвел глазами обеденный зал. Жена Торна, две его прелестных дочери, еще одна не особо прелестная, сыновья и внуки, цветочёт – вместо шута, синий маг, которых любят нанимать те, кому некуда денег девать, – на мой взгляд, все были на месте, половину можно даже выгнать. Но когда распахнулись двери и я увидел Этих на пороге, мне захотелось проглотить собственные волосы.

Мужчина в голубом хотя бы походил на цветомага, высокий и тощий, хоть и с чересчур приземленным взглядом. Его глазки перебегали с дочерей графа на яства и обратно, и непонятно было, какой голод терзает мужчину больше. Полнотелая женщина в желтом платье, чересчур открытом в районе груди, властно вступила в зал и произнесла звучным, сильным голосом:

– Прошу нас простить, высокопочтенные господа и дамы. К сожалению, мы с братом Линко вынуждены были задержаться – наша юная сестра, Аиша, никак не могла победить молодую поросль Врага, что мы держим в Доме Цвета для обучения Их Чад.

– Дети – это святое, а дети святых – особенно, – растроганно произнес граф, и меня по-настоящему затошнило от патоки в его словах. – Прошу вас, спасители наши. Входите. Присаживайтесь.

Когда я был на их месте, передо мной никогда так не унижались! Ну, разве что, иногда, совсем редко… и я вовсе этим не горжусь. Но Дом Цвета! Как они посмели! Эти всегда использовали только два цвета из всего спектра. А как же остальные? Или они решили выбросить вообще все цвета, кроме своих?

– Дорогие наши брат Линко и сестра Барья. Хочу вам представить моего старинного друга – мастера Сайруса. Он заглянул в гости по пути домой, на родину, к семье.

Я поднялся с широкой улыбкой и грациозно поклонился, хотя мне хотелось вскочить на стол, подойти к этим ряженым выскочкам, снять штаны и обильно испражниться в их гадские рты.

– Приятно познакомиться, дорогой Сайрус, – певуче произнесла Барья, и мне стало неловко за свои грязные мысли, но только на мгновение. Проклятье! Она воздействует на меня цветом! – Далеко ли путь держите?

– В нескольких слоях отсюда, – не переставая сверкать улыбкой, ответил я.

– Да осветит солнце ваш путь, – кротко напутствовала Барья.

– Да будет ясным небо над вашей головой, – вторил ей длинный Линко, глядя на меня слишком уж пристально.

После еще нескольких минут любезностей, мы наконец приступили к трапезе. Из-за близости Этих я едва ощущал спектр пряностей в свином мясе, а уж в чем, как не в специях, был мастером повар Торна. Ни вино, ни сладкие голоса дочерей графа – тех из них, что я искренне называл прелестными – не могли отогнать от меня тоски с привкусом предательства.

После ужина граф предложил Барье спеть. Она сначала отказывалась, говоря, что ее голос отнюдь не самый сильный в округе, но Торн ее уговорил. Ох уж эта мода на куртуазность. Мы перешли в гостиную и расположились на бархатных диванах. Эти поднялись на возвышение, на котором в прошлый мой визит всю ночь творили свою магию барды – ох, и задорно же они вытворяли! Про славные пиры и гулянья, о красивых женщинах и подлых предателях, которых ты считал друзьями, и, конечно, о клыкоборцах – доблестных парах, трио и квартетах цветомагов, что спасают мир от страданий. О чем будет вещать эта толстуха в желтых тряпках, я даже знать не хочу, но нельзя уйти, не оскорбив графа.

В гостиной воцарилась тишина, которую не смели нарушить даже мухи – все куда-то попрятались. Маг в голубом поднял руки, и я сразу почувствовал себя легче – словно не съел только что порцию запеченной свинины. Женщина набрала в грудь воздуха, и музыка зазвучала, перенося нас в другое измерение, где не существует ничего, кроме звука.

Мелодия лилась, словно золотой поток, в нем слышались звон монет и журчанье ручья, невидимые руки словно ласкали меня, как ни одна куртизанка. Я не разбирал слов, но они успокаивали, как колыбельная давно забытой матери, и вселяли надежду, как теплый луч солнца, прикоснувшийся к щеке замерзшего путника. Песня извивалась червем, через уши пролезала мне в мозг, скользила сквозь разум и пленила его.

Проклятье! Магия мерзкой бабы едва не овладела мной!

Я вырвался из забытья и в ужасе обвел взглядом собравшихся. Одна из дочерей Торна парила в воздухе, приподнявшись над своим креслом, с полуприкрытыми глазами, и дышала так тяжело и глубоко, слово чарующий червь залез ей не только в разум.

Голубой маг смотрел прямо на меня. “Не противься”, – беззвучно произнесли его губы, и он облизал их так сально, что мне захотелось выпрыгнуть в окно. Я сжал зубы и напомнил себе об обещании графа. “То, что нам обоим нужно”, – сказал он. Я сделал вид, будто расслабился – но получилось плохо: нужно признать, притворство – не самое сильное мое умение.

Когда музыкальная пытка закончилась, я весь взмок. Семейство графа рассыпалось в любезностях. Желтая магичка скромно потупилась, но на ее губах блуждала горделивая улыбка. Как она любит лесть, мерзавка! Этих желтых ничто не радует так, как признание и слава. А голубой маг играл отстраненность еще хуже, чем я – увлеченность их представлением. Дешевые ряженки! Шуты! Вам место в трактире, ублажать выпивох!

Наконец, Эти ушли. Граф пригладил растрепавшиеся волосы и застегнул ворот рубашки. Как он ни старался бороться, голос магички затянул его в пучины грёз. Даже сильные с трудом могут устоять против власти подлой желтизны, которая действует обманом, исподволь, как дурман. Что говорить о простолюдинах, которые видят в этом циркачестве подлинное волшебство.

Пожелав домочадцам приятного послеобеденного сна, граф пригласил меня уединиться в библиотеке. Мы набили трубки ароматным табаком, и Торн вынул из тумбы кремень и огниво.

– Увы, красный строго запрещен во всех окрестных землях, – с горькой улыбкой произнес граф, увидев, что я собираюсь высечь искру из пальцев. – Даже очаг мы теперь зажигаем, как простолюдины, лишенные цвета, как дикие люди древности, которым проще было долго тереть палочками друг о друга, чем направить хоть каплю цвета.

Мы помолчали, раскуривая трубки.

– Я боюсь даже представить, как вы разочарованы, мой друг, – произнес Торн, когда библиотека наполнилась клубами терпкого, сладкого дыма. – Без вас нам всем настал бы конец. Но вы, клыкоборцы, рисковали жизнями, бесстрашно бросаясь на жуткие порождения космоса. А теперь вас не только незаслуженно забыли, но и покушаются на вашу свободу, на ваше право пользоваться силами, которые еще недавно служили, не побоюсь этого слова, человечеству.

– Бросьте, граф, – устало сказал я. – Не нужно лести. Эти штучки оставьте для тех, кто неспособен принять реальность такой, какая она есть – безжалостной и холодной.

– Вовсе нет, Сайрус. Я говорю искренне. Я не сразу поверил, что это и правда вы – знаете, многие проходимцы готовы выдать себя за моих друзей, простите, но я говорю как есть. Но мне никогда не забыть, как вы отчаянно ворвались в комнату, где моя дочь оказалась заперта с клыками и когтями.

Я молча затянулся трубкой. Тогда мы с Динком совершили ужасную ошибку, которая чудом не стала роковой. Мы отсекли и сожгли коготь более мелкого порождения, чем вызвали ярость более крупного – не знаю, было ли то чудовище родителем, или между ними иные отношения. Но оно готово было размолоть в пыль весь замок, не то, что одну комнату. Тогда Динку пришлось забрать цвет у редчайшего пятилистника, чудо-растения, внутри которого таится радуга, чистая эссенция удачи. Такие встречаются один на миллион. Я еще долго выплачивал другу стоимость волшебного предмета – ведь он атаковал именно по моей наводке.

– Я знаю, какую невероятно сложную, опасную и нужную работу вы делаете… делали.

– Пока не пришли Они, – отозвался я.

– Пока не пришли Они, – кивнул граф.

– И что же вы предлагаете?

Грав выпустил большое облако дыма и поведал мне крайне занимательную историю.

– Некогда я знал Их, – начал он, и я недоверчиво взглянул на него. – Да, да, не удивляйтесь. Точнее, знал их отца. Он служил у меня цветочётом. О, да. Их отец – синий маг, учёный, естествознатель, который несколько лет жил в этом замке, вычисляя движения цвета. Умнейший был человек, опереженный своей эпохой… да, да. Обычно говорят: “он опережал свою эпоху”. Но не в этом случае. Эпоха опередила господина Мольдора. Каким бы исследованием он ни занялся, какую бы чудо-машину ни создавал, всегда находился тот, кто публиковал свою работу раньше, чем он. Вы слышали о зеркалах, способных смотреть сквозь космос в иные слои? А делать слепки многомерных фигур? Вот. Мольдор стоял у истоков всех этих великих открытий. Но – кто бы мог подумать! – не довел до конца ни одного из них.

Точнее, одно все-таки довел.

(Вторая часть)

Уголь, известь и кровь (ч.1 из 2)

Юркий Лазутчик пропала. Из всей семьи на ногах остались только дети. У некоторых болели животы, и то - скорее от голода, чем от болезни. Я сказала им, что все взрослые, скорее всего, умрут, и мы должны искать себе пропитание сами. Для начала - убьем самых слабых быков, им все равно не выжить. Дальше нам надо будет найти в холмах ледник или достаточно холодный ручей, чтобы мясо дольше не портилось. А зимой будем ходить на охоту и собирать ягоды. Зимой цвета не видно, так что за лето нам надо изучить их внимательно, чтобы знать, какие можно есть, а какие - нельзя. Будем смотреть за птицами и животными, и повторять за ними.

Кто-то мне не поверил и стал кричать, что я все выдумала, чтобы командовать. Кто-то стал плакать и звать маму. Я растерялась. Уголек взяла мои заботы на себя. Она зарычала на одних и мурлыкала другим. Все стали меня слушаться.

К зиме мы похоронили всех взрослых и стада. По ночам мы придумывали последние имена умершим, а потом засыпали в слезах. Запас мяса лежал на леднике, но долго нам одним не протянуть. Мы не смогли выходить новорожденную девочку Пушистого Облака - не было молока, чтобы кормить ее. Двое моих братьев погибло на охоте, еще один отравился, съев ядовитой ягоды. Юркий Лазутчик не вернулась. Неужели она бросила нас? Или ушла в другой слой и там погибла? Мне не хотелось думать, что ее поймали Известковые.

Только Уголек приносила мне радость. За лето она окрепла и выросла в большую хищницу. Она понимала меня без слов. С десяти шагов я слышала ее дыхание, как свое собственное. Когда мы охотились, то были единым целым. Теперь у меня два сердца, и они бьются в унисон.

Однажды мы с Угольком, как обычно, бродили по лесу. Я стала матерью всем детям, и меня стали звать Кошачий Коготь, хотя мне еще не исполнилось тринадцати весен. Редко удавалось остаться одной, и я наслаждалась прогулками в уединении, без бесконечных просьб, вопросов и рыданий, которые не могла утешить. Во время прогулки я снова наткнулась на странный холмик, будто сотканный из крови и огня. Кажется, раньше в этом месте его не было… присмотревшись, я вскрикнула от ужаса: среди ветвей дерева над холмиком висел труп! Уняв колотящееся в груди сердце, я посмотрела внимательнее… кроваво-огненная плоть облепила тело, будто медленно пожирая его. Кое-где светлели обглоданные кости.

Нет, этого не может быть. Это не она… это точно не она, это не Юркий Лазутчик!

Я бежала с того места так быстро, как могла. Но я знаю, это она. Это была моя сестра, наш единственный проводник цвета.

Через несколько дней, проведенных в деревне, с братьями, я снова заскучала по лесу. Любопытство победило. Угольку тоже хотелось выяснить, что за странное существо живет в нашем лесу. Я думала - может быть, его сжечь? Подпалить лес, и пусть пропадет мерзость, которая съела мою сестру. Когда мы пришли на место, тела сестры уже не было на ветвях, а от холмика осталась едва ли горсть красной плоти. Повинуясь животному чувству, я поддела его палочкой. Оно говорило со мной… оно звало меня. Оно обещало, шептало…

Подобрав кровавую плоть на широкий лист лопуха, я понесла его к ручью, где деревья не заслоняют солнце, чтобы рассмотреть под ярким светом. Оно влекло и пугало. Я верила, что оно исполнит все свои клятвы, но взамен потребует многого. Может быть, всё, что у меня есть.

Мы с Угольком отпустили существо в подлеске, убедившись, что оно не причинит вреда, если его не трогать.

Что же такое обещал он Юркому Лазутчику, что она согласилась отдать себя на съедение… она была жива, когда тварь начала ее поглощать. Теперь я знаю это.

Спасибо тебе, сестра. Ты спасла нас. Ты дала нам шанс.

Но этого было мало.

Мы готовились ко сну, когда младший из братьев примчался, перепуганный. “Известковые!” - шепотом прокричал он, когда мы обступили его вокруг.

- Надо драться, - сказал старший брат.

- Бежать!

- Может, они не обидят нас, - робко предположил младший, и все на него зашикали. Все знают, как Известковые обходятся с побежденными.

Мы бросили стоянку и бежали в лес. Надеялись спрятаться там. Уголек вертела ушами, прислушиваясь к самым отдаленным звукам. Если что, она предупредит нас.

Я собрала всех вокруг себя и приказала: если нас обнаружат - бежим в разные стороны. Так хоть кому-то удастся уйти. Не смейте ослушаться! Иначе я найду вас, и бояться меня вы будете больше, чем Известковых. Судя по их испуганным взглядам, Кошачий Коготь вышла убедительной, хоть и боялась не меньше их.

Весь план пошел прахом. Известковые выследили нас. Уголек подняла тревогу слишком поздно. Они пришли из другого слоя, возникли прямо из воздуха, когда мы торопливо жевали сырую дичь, опасаясь разводить огонь. Они на месте убили старшего брата, который бросился на них с копьем. Схватили младшего, пока он стоял на месте, замерев от страха с куском мяса в зубах. Еще двоих уложили стрелами в спину, когда они бросились в лес, как я учила… мы с Угольком сумели убежать.

Мы петляли, мчались зигзагами, чтобы запутать врага. Я не помнила себя от страха, но ноги вынесли меня прямиком к тому месту, где росла кроваво-огненная плоть. Странный холмик приветствовал меня, как старого друга. Он меня ждал.

Я упала перед ним на колени и жадно глотала воздух. Он звал прикоснуться к нему, принять его в себя. Наполнить себя огнем и кровью. Дрожащей рукой я посмела коснуться его - и тут же отскочила от боли: жгло сильнее, чем тлеющий уголь. Но за спиной - мои братья, последние, кто остался из племени. Шумно дышала рядом Уголек - торопила меня. Мне сдавило горло. Я не решалась.

Вдруг боль пронзила всё моё существо, и я закричала, захлебываясь криком… и кровью. У меня из пасти… нет, у нее из пасти хлестала кровь. Стрела пробила грудь Уголька, и мой лучший друг умирал, толчками выплевывая кровавые сгустки. В глазах потемнело, и земля ударила меня в лицо.

Вонь. Боль в груди. Жалобные завывания. Я разлепила глаза, и свет ударил в лицо. Клетка. Грязь. Тощие пленники. Мы все были с веревками на шеях, валялись в пыли, в глазах - отчаяние.

Немилосердно хотелось пить.

- Надо молить о спасении, - глухо бормотала старая женщина в углу. - Молить цвет о помощи. Он выведет нас отсюда. Цвет, спаси нас! - завыла она. - Цвет, спаси…

Мужчина с осыпавшейся охрой на лбу и плечах пихнул ее ногой.

- Заткнись, дура! Много он тебя спас? Молить надо не цвет, а людей! Ему нет до тебя дела…

- Братик! - закричала я и рванулась к решетке. - Братик, это я, Кошачий Ус… Коготь! Забери меня отсюда!

Тот, кого я приняла за брата, даже не посмотрел в мою сторону. Поникнув, я отползла в темноту. Он так похож… такой же застенчивый, скромный, как мой младший брат. Та же танцующая походка, улыбка, будто жемчуг выглядывает из раковины. Но это был не он.

Вспомнив, что случилось с Угольком, я уткнулась лицом в колени. Если бы не моя нерешительность… если бы я знала… я бы проглотила весь этот странный холмик, даже не заметив горечи… мое сердце горит страшнее, чем в тысяче пылающих костров.

- Здесь часто видишь тех, кого больше нет. А те, кто есть - сами на себя не похожи. И нас ждет та же участь.

Я не подняла головы. Тот же голос продолжил:

- На, девочка, попей. У меня осталось немного воды. Хотел приберечь для себя, но тебе, видно, нужнее.

Я с усилием подняла голову и вздрогнула. То, что я приняла за известь в волосах, оказалось сединой. Старик с веревкой на шее протягивал мне пиалу с грязной водой. Я жадно приникла к ней и не отрывалась, пока не выпила всё до капельки.

- Умница, - сказал старик, и я вспомнила дедушку Чистое Небо. - Кошачьим Когтем тебя зовут?

Я слабо кивнула.

- А меня - Пиявка. По молодости был очень уж вредный, - старик рассмеялся сухим смехом. - Так и сгнию, поди, здесь. Кому я нужен. Тут молодых да красивых разбирают сразу, а тех, кто ни на что не годен, годами могут в клетках держать. Ты-то откуда здесь?

- Из деревни на берегу ручья, - ответила я, не зная, как еще можно описать мой дом.

- А я в горах жил, пас летающих свиней. Собачка у меня была еще, маленькая такая. Очень умная. Репейкой звали. Пиявка и Репей всегда вместе - как река и берега, как гора и пещера! Ее Известковые убили…

Я прониклась к нему доверием. У него тоже убили друга.

- Когда Известковые пришли, стали они меня уговаривать, чтоб научил их, как стадами управлять - свинью в полете, видишь, даже им не поймать. Долго уговаривали, да только я им так и сказал - вон свинья, вишь, летит. Берешь, станы снимашь, нагибаешься - она и летит, думает, щас поест. Тут ты ее и лови.

- Харош брехать, старая развалина, - проскрежетал мужчина с охрой. - Они только нож в костер сунули, как ты им всё тут же растрепал. И про свиней своих, и про собачку, и про племя.

- Заткни пасть, ты, дурень! - зашипел дед Пиявка.

- А то что? Подумай о костях своих старых, как пну - не срастутся уже. Начнешь ты гнить гораздо раньше.

Какой-то известковый застучал обглоданной костью по решетке.

- Чего это они так расшумелись? - спросил другой. Они говорил в точности, как дедушка Чистое Небо, когда только пришел к нам в семью. - А-а, там новенькая!

- Новенькая? - раздался девичий голос, и по ту сторону решетки возникло лицо девчонки моего возраста. Тяжелый взгляд, капризно надутые губы. Она смотрела прямо на меня. - А ну-ка, дайте мне на нее посмотреть!

Известковый с костью бросился выполнять приказ. Он отворил клеть и за веревку вытащил меня наружу. Девчонка смерила меня презрительным взглядом и приказала слугам:

- Привести зверя!

У меня заболело в груди. Известковые принесли к нам котенка, в точности похожего на Уголька, когда она была маленькой, только тощего и злого. Зверек извивался и шипел, множество порезов на руках Известкового сочились кровью.

- У тебя был такой, - сказала девчонка. - Ты знаешь, как с ним обращаться.

Я молчала.

- Ты меня научишь, - продолжила девчонка. - Завтра.

Меня снова бросили в клетку.

На утро начался ритуал.

Вся деревня собралась вокруг ямы, заполненной известью. На небольшом возвышении на тронах восседали вождь со своей семьей - в роскошных одеяниях из шкур цвета извести, украшенные перьями и жемчугом. Все, как один - красивые, крепкие, властные. К трону, на котором восседала девчонка, был привязан сердитый котенок. Зверь рвался с веревки и кричал, но девчонка не глядела на него. Ее тяжелый взгляд был устремлен только ко мне.

На почтительном расстоянии от тронов собрались простые жители. Суетились рабы в ошейниках. В окружении воинов, огромных людей с копьями и в высоких деревянных шлемах, отчего они казались исполинами, привели пленников. Кроме меня, еще четверых - незнакомую красивую женщину, молодого юношу, крепкого воина и большую кошку со шкуркой цвета высохшей травы, покрытой угольными пятнышками. Кошка рычала, шипела и упиралась крупными лапами, воины подгоняли ее уколами копий.

Нас всех согнали под навес напротив ямы.

На пустой площадке перед ямой из воздуха соткался человек, словно нарисованный углем.

Волосы у него были, как воронье крыло. Глаза - дырочки в вечную ночь. На плечах его лежала шкура цвета угля. А кожа светлая, как известь.

Над поляной повисла тишина. Все с благоговением взирали на Проводника Угля - несомненно, это был он. Пальцем, вымазанным углем, он указал на красивую женщину рядом со мной. Воины заставили ее подняться и подойти к Проводнику.

Кусочком угля человек принялся рисовать на ее лице и теле символы. Они казались бездонными разломами в коже. Сперва обвел по краю лицо, резко прочертил по волосам, обрисовал шею, затем живот и груди. Много еще узоров наложил на руки и спину, и бедра, и колени, и ступни. А затем жестом приказал лечь посреди ямы на известь. Женщина стала умолять о пощаде, но сердитый Проводник перечеркнул ее губы угольной чертой - и голос у нее пропал. Она повиновалась, беззвучно глотая слезы.

Проводник принялся втаптывать женщину в известь. Он тщательно давил ногами в ее руки и ноги, осторожно наступал на лоб, на рот и нос, на шею, грудь и живот. Затем заставил перевернуться и надавил на затылок и спину.

Когда первая часть ритуала закончилась и женщине позволили подняться, все ахнули. Куда только делась ее красота! Перед нами стояла уродина. Кривая, косая, с волосами как солома, с обвислыми грудями и костлявой задницей. Увидев свои руки, некогда красивые нежные руки, женщина в ужасе закричала и бросилась бежать. Известковые смеялись и свистели ей вслед.

В этот момент поднялся вождь, и все разом утихли. Вождь ступил к самому краю ямы.

- Подойди, мой друг, - произнес он глубоким, сильным голосом, которому, казалось, рады подчиняться даже деревья. - Ты заслужила этот дар.

Из толпы вышла женщина. Не молодая, не старая. Не красивая, не уродливая - самая обычная женщина. На губах ее играла самодовольная улыбка. Среди людей прошел шепоток - говорили, она предала свой народ взамен на обещания Известковых.

Сбросив одежду, женщина легла в известь на то место, с которого недавно поднялась пленница. Вождь спрыгнул в яму, легко и грациозно, как дикий кот.

Он принялся посыпать тело женщины известью и рисовать в воздухе молочные символы, совсем как это делал дедушка Чистое Небо, только намного ярче. Следы цвета по-долгу висели в воздухе и медленно таяли, как облака.

Когда женщина поднялась, все снова ахнули. Перед ними стояла невероятная красавица.

Рабы споро добавили в яму еще извести. Настал черед молодого парня. Проводник Угля так же изрисовал его, как женщину до этого, и втоптал в известь; сам парень встать не смог - все его члены оказались искривлены и не гнулись. Его вытащили из ямы и унесли прочь из деревни; вскоре его стоны оборвались. Затем принесли носилки с человеком, изломанным самым безобразным образом - должно быть, он попал под дикий поезд, что мчатся сквозь слои, не разберя дороги. После трудов вождя молодой мужчина вскочил на ноги и принялся подпрыгивать на месте, радостно смеясь. Вождь тоже засмеялся, и они крепко обнялись.

Теперь настал черед кошки. Когда ритуал закончился, зверь не смог сам выпрыгнуть из ямы. Едва зацепившись лапой за край, кошка опрокинулась на спину, как будто наелась забродивших фруктов. Она так и сидела в углу, била хвостом и шипела, пока ее силу передавали воину Известковых.

Восстав из извести, воин подошел к зверю и убил его одним ударом руки. Затем он выпрыгнул из ямы, заставив неосторожных зрителей отшатнуться. Птица вспорхнула с ветки, и воин во мгновение ока настиг ее, прыгнув выше собственной головы.

Меня подвели к яме под недоуменными взглядами Известковых. Они перешептывались, гадая, что же во мне такого, чего нет ни у красавицы, ни у воина.

Вблизи Проводник выглядел гораздо страшнее. Подведенные углем глаза и губы казались нечеловеческими, как будто он зверь из глубоких слоев угля, более опасный, чем любые чудовища. Он не мигая смотрел на меня, и тихо произнес:

- Теперь - самое сложное.

Проводник принялся рисовать на мне свои узоры. Меня бросило в дрожь от его рук, на которых недоставало пальцев. Сначала он провел круг на груди и животе и перечеркнул его от горла до паха. Вокруг основного узора извивались линии-черви, дырами зияли точки от угля, тонкие линии казались порезами. Он велел мне лечь на известь лицом вниз. Воины на краю ямы угрожающе покачивали копьями, и мне пришлось подчиниться. Колдун запрыгал на моей спине. Он поставил ногу мне на затылок, вжимая лицо в песок. Я плевалась и выворачивалась, но тело налилось тяжестью. Внутри началось шевеление, словно что-то неохотно покидало мое тело, прямо сквозь плоть стремясь вниз, в известь. Когда оно проходило сквозь живот и грудную клетку, я кричала и вырывалась, а колдун как безумный скакал на моей спине.

Когда ритуал закончился, у меня не было сил, чтобы подняться. Меня выбросили из ямы, как испорченный кусок мяса, и отнесли за деревню, где оставили умирать.

Кто-то дал мне напиться. Когда я сумела разлепить веки и сосредоточить взгляд, то вздохнула от неожиданности - мою голову поддерживал Проводник Угля. Без своего пугающего наряда он выглядел как обычный мужчина, которому не так долго осталось до третьего, последнего, имени. Одет он был в простую тунику из шерсти. Нечеловеческими оставались только глаза - немигающие провалы в бездну.

Он помог мне подняться. Я увидела, что его рука обмотана окровавленной шерстью. Должно быть, поранился на охоте… нет, он же Проводник. Ему не нужно охотиться.

- Что случилось с твоими руками?

- Это цена за мою жизнь. Когда Известковые напали на мое племя, мне пришлось доказать им, что я могу быть полезен. Уголь разделяет, ты ведь знаешь? Это цвет пропасти, рассечения. Известковые думают, что для того, чтобы Проводник Угля мог управлять своим цветом, он должен принести жертву - отрезать часть себя. Эту часть они съедят - поглотят, якобы, это позволит им использовать силу Извести, которая соединяет разделенное.

- Я думала, жертву приносят только Крови.

- Так и есть. Но Известковым нравится калечить всех, кто не их племени. Раньше я вырезал болезни и беды, никому не причиняя вреда, ни себе, ни другим. Но они заставили меня отнимать силу у других, чтобы они отдавали ее тем, кого считают достойным.

Я схватила его за раненую руку. Он вскрикнул и побледнел.

- Верни мне то, что отнял, - приказала я тоном, каким говорили отец и Юркий Лазутчик, как вождь Известковых и его дочь.

- Пусти, - дрожа от боли, сказал Проводник Угля. - Я не могу тебе помочь. Твоя сила теперь у дочери вождя. Да и зачем она тебе? Я слышал, твоего друга убили.

Моя рука разжалась. Я не смотрела на Проводника, вообще никуда не смотрела, ничего не видела и не слышала. Вокруг меня была только выжженная пустыня, и путь оставался лишь один.

Не помню, сколько плутала, пока отыскала его. Кровавый холмик. Едва я увидела его, сознание прояснилось. Пусть я не могу вернуть Уголька, не верну Юркого Лазутчика, отца и братьев, дедушку и бабушку, я верну то, что отняла у меня дерзкая девчонка. Вытряхну из её пустой головы всю самоуверенность, начиню огнем и заставлю истекать кровью.

Я опустилась перед холмиком на колени. Он пульсировал, как оголенное живое мясо, дышал потаенным огнем, словно тлеющий уголек. Я не могла им налюбоваться.

- Ты красивый, - прошептала я. - Такой красивый, слышишь? Такой крас, крас… ах, мне не хватает слов.

На этот раз я не стала робко касаться его, а запустила в красивую плоть сразу ладонь. Меня обожгло до кости, сильнее, чем жаркий огонь, чем самый жестокий яд. Я кожей чувствовала визг странного существа, от его крика, слышного только мне, немели конечности и глохло в ушах. Я протолкнула руку по локоть и вырвала кусок огненной плоти. Я пожирала раскаленную мякоть, чувствуя пожар в горле. Боль входила в самое нутро, просачивалась в жилы. Заполняла мозг. Когда жжение достигло глаз, мир поменял цвет - всё стало таким же красивым, как это существо, чье имя я теперь знала - Архей.

Я готова.

За мной загорались кусты и трава. Пламя охватывало деревья. Животные в ужасе застывали, огонь пожирал их заживо. Я шла к деревне Известковых.

Пепелище остывало. Дым уходил в бездонное небо, бездыханное, как пропойца на утро после большого кутежа. Ни ветерка. Природа утомлена вчерашним буйством.

Девочка казалась мертвой, но черный колдун слышал в ее груди слабое биение жизни. Ему некуда идти; его бывший хозяин больше никого не заставит следовать своей воле.

В трех слоях в цвет, названия которого колдун не знал, в горах, была ледяная пещера. Вход в нее скрывали пышные голубые кедры, а в камне светились прожилки ярчайшего сине-зеленого льда. В пещере жил отшельник. Он носил на себе странные одежды из сверкающего камня, тусклые в тени, они сияли, когда на них падал луч солнца на рассвете и закате. Глазах его скрывала жесткая повязка с круглыми отверстиями, закрытыми прозрачным камнем. Он не любил свет и тепло, выходя на поверхность лишь холодными ночами. Когда-то в поисках знаний черный колдун добивался внимания отшельника, но то ли ему не хватило сообразительности понять отшельника, то ли отшельнику не хватило умения обучать. Но кое-что колдун всё же усвоил.

- Мстительный дух не успокоится на содеянном. Теперь опасность грозит всем племенам, - сказал Проводник Черного отшельнику. - Я знаю, ты не любишь людей, а они стараются держаться от тебя подальше. Но когда люди начнут искать спасения от бушующего огня и рек льющейся крови, они могут найти и твое убежище.

Отшельник раздраженно смотрел на распростертую перед ним девочку.

- Ох, мать-перемать… подожди, - он ушел в пещеру, откуда вскоре вернулся с маленьким сосудом, у которого, казалось, не было горлышка, только длинный носик с отверстием внутри. Он вставил носик сосуда девочке в каждую ноздрю поочередно и сжал стенки сосуда. Протянул сосуд колдуну. - Впрыскивать два раза в день, утром и вечером, дня три-четыре.

- Что это? - благоговейно спросил колдун.

- Окситоцин. А теперь проваливай, мне надо работать. Нигде от вас покоя нет.

Колдун не стал испытывать терпение отшельника, и унес девочку прочь.

В лесу он построил шалаш и выхаживал девочку, варил ей суп из кореньев и трав, не забывая строго исполнять наставления отшельника. Со временем она пришла в себя. Она больше не казалась безумицей, одержимой жаждой крови и огня. Первые дни она безмолвствовала, но постепенно начала говорить. Впервые выйдя из шалашика, она захихикала над тем, какой он вышел кривой.

- Я Проводник, ты должна быть благодарна и за это, - рассердился мужчина, но сразу смягчился. - И я благодарен тебе. Ты избавила нас от одного из Девяти вождей… избавила меня от его власти. Я больше не должен резать себя.

- Избавила… от кого? - округлила глаза Кошачий Коготь, и воспоминания толчками хлынули в ее сознание.

Кровавый огонь, пляшущий среди хижин. Отсветы пламени мечутся на окровавленных лицах Известковых. Весело трещит и завывает пламя, кровь хлещет из носов и ушей. Лопается чья-то голова, трескается череп другого. Люди задыхаются, беззвучно сыпятся на землю, как перезрелые ягоды, под хохот пламени. Воздух, ставший сильнее самого большого и крепкого мужчины, выворачивает их конечности, рвет сухожилия, ломает кости, отжимает кровавый сок.

Головокружительный аромат крови и гари ведет меня к цели. Неведомая сила выталкивает дочь вождя из ямы, где та пряталась от пожара и имплозии. Воля девицы сломлена, та глядит в землю и валится на колени тряпичной куклой.

Внезапно молния цвета угля бросается на меня и взрывается в воздухе раньше, чем я успеваю понять, что это.

- Только не Ворона, нет, пожалуйста, нет! - воет девчонка у моих ног.

Я беру в руки тлеющий уголек, черный, с дымящимся кровавым огоньком на конце. Раскаленным углем выписываю на лице, груди, животе девчонки символы, которые подсказывает чутье. Толчком ноги отправляю жертву лицом в белый пепел, оставшийся от травы. Я танцую в исступлении на спине дочери вождя.

В кровавом тумане я вижу будущее - когда я умру, меня прозовут Погибель Вождей.

Смутно помню, как упала без сил посреди догорающей деревни, в окружении мертвых и умирающих мучительной смертью. Моя месть свершилась, я отомстила за всех - за сестру и братьев, за отца, за дедушку с бабушкой, за Уголька и всех прочих, у кого отняли их естество, кого убили и продали в рабство Известковые.

Меня нашел Проводник Угля, кого они заставляли делать ужасные вещи. Он принес меня к странной пещере, со странным человеком.

- Я помню ту пещеру. Где она? Покажи мне!

- Зачем? Тебе там нечего делать!

Я смутилась. Сама не знаю, что я там хотела найти.

- Там, на входе… был цвет такой… красивый-красивый.

В первобытные времена, когда у цвета еще не было имени, цвет уже использовался вовсю. Мирное племя героини, юной девочки, бежит от завоевателей. Спасет ли их цвет огня и крови?

- Нужно идти глубже в цвет, - сказала сестра.

Раньше отец отлупил бы ее за такие слова. Девочка не может быть проводником. Но он молчал. Лоб его прорезали морщины. Я вдруг заметила седину в его бороде - она всегда была, или пришла вместе с Известковыми?

- Далеко? - только спросил отец.

Юркий Лазутчик помолчала, будто раздумывала, стоит ли отвечать. Но она просто прислушивалась к себе:

- Я чую поток к северу отсюда. Шагах в ста.

Отец посмотрел на солнце, раскаленным шаром сиявшее над головами.

- Я спрашиваю - глубоко ли идти.

Сестра дернула плечом.

- Это можно увидеть только из другого слоя.

Отец поднялся с бревна. Я поспешила забрать из его руки пустую пиалу, на дне которой не осталось ни капли воды. Отец качнул посохом, указывая путь - еще долгий и трудный. Юркий Лазутчик выступила первой.

Она изменилась с прихода Известковых. Трудно поверить, что недавно она лазила с мальчишками за птичьими яйцами и стреляла из лука в сочных лесных жуков. Ее звонкий голос то и дело раздавался над деревней - тут и там. Сестра была единственная на свете, кто сам выбрал имя. На третью весну, когда человек получает свое первое имя, сестру хотели назвать Сочной Ягодой, но она отказалась. Заявила, что ее будут звать Юркий Лазутчик. И всем пришлось смириться, даже отцу: на другое имя она не отзывалась.

Теперь она больше походила на отца, такая же жесткая и молчаливая.

Семья растянулась вдоль тропы, следуя за Юрким Лазутчиком и отцом. В середине людской цепи - бабушка Каменное Яйцо с дедом Могучей Поступью, старым ловцом жемчуга. Именно он первым понял, что те, с известью на лицах и животах, нам не друзья. Они наш извечный враг из сказок, которые оказались не сказками, сказал дедушка. Враг, которого невозможно победить, можно только бежать - благо, цвет бесконечен, в слоях легко затеряться и невозможно догнать. Дедушка, который мог заставить жемчужину поделиться с воином своей прочностью, так и сказал - нужно уходить немедля. Не за холмы в соседнюю долину, не за реку, что огибает лес. В другой слой цвета.

- Сейчас весна, цвет буйный и неустойчивый. Потоки льют из слоя в слой, легко пройти, даже со стадами.

Мы ушли в соседний слой, в сторону крови - проводником была, конечно, Юркий Лазутчик. Ее распирала гордость за то, какую пользу она принесла семье. После смерти старого Проводника нам ничего не оставалось, как довериться девочке.

Но этого оказалось мало. Едва мы освоились на новом месте и принесли в жертву молодого бычка, как на краю леса снова показались воины с волосами, перемазанными в извести. Пока - только разведчики. Мы не стали дожидаться воинов.

К спинам бабушки и деда жались молодые женщины, прижимая к себе детей. По бокам шли дядья и мои многочисленные братья, кто с луком, кто с дубиной. Никто не знает, что ждет нас в новом слое. Будут там озера раскаленной лавы или высохшие луга, будут чудовища рвать живых мертвецов или ходячие каменные глыбы распевать печальные песни. Дедушка много рассказывал о слоях. Раньше он тоже ходил по цвету.

Живым щитом нас окружали стада. Мирное мычание навьюченных быков успокаивало. Пока смерть от голода нам не грозит. Только бы не попасть в кипящую лаву...

Юркий Лазутчик остановилась, жестом велев стоять остальным. Вереница людей остановилась не сразу.

Кровавое зарево окутало сестру. Пахнуло ягодами, жаром и свежим мясом… Сестра растворилась в дымке, будто ее никогда не было. Ветерок покачивал головки цветов. Все взволнованно ждали.

Наконец, Юркий Лазутчик появилась снова. Она словно соткалась в воздухе из тончайшего кровавого тумана. Она позвала за собой отца.

- Идем. За нами пусть следуют все.

Отец - пример для семьи, не выказывал страха. Все же я заметила, как он мгновение колебался, прежде чем ступить туда, где в крови исчезла его дочь. Когда он сделал шаг, вокруг него словно сомкнулось едва заметное кровавое море и исчезло, унося отца в другой слой. Люди нерешительно топтались на месте. Они будто не могли поверить глазам. Хоть им уже приходилось ходить за Юрким Лазутчиком и они боялись Известковых, неизвестность пугала сильнее.

Брат отца, Раскидистый Дуб, легонько подтолкнул к невидимому переходу своего сына. Тот, если и не хотел идти сразу, не посмел перечить и шагнул в то место, откуда исчезли Юркий Лазутчик с отцом. И исчез вслед за ними.

Затем настал черед беременной жены Раскидистого Дуба и остальных его детей. Его храбрость ободрила людей. Переправив близких, Раскидистый Дуб взялся за остальных родичей. Он подводил к переходу тех, кто боялся сделать шаг, подбадривал шуткой и похлопывал по плечу. Наконец, остались только мы с братьями.

- Давайте-ка переправим скот, - сказал Раскидистый Дуб и прутиком подогнал к переходу ближайшего быка.

Нас не надо было просить дважды. Хорошо зная Юркого Лазутчика, мы боялись цвета меньше, чем кто-либо из семьи. Вскоре все животные оказались в другом слое. Они не упрямились, идя по цвету, как по воде. Когда исчез хвост последнего быка, Раскидистый Дуб сказал:

- Жду вас в новом доме, - и ушел в цвет.

Мы последний раз оглядели гостеприимную равнину, что приютила нас эти дни и которой, увы, надлежало вскоре хорошо узнать нравы известковых цветоходов. Послав воздушный поцелуй солнцу, я последовала за братьями в другой слой.

Перед самым переходом у меня вдруг свело живот и задрожали ноги. Только не струсить! - билось в голове. И я боялась не лавы, не живых мертвецов. Я боялась насмешек братьев. Как они будут гоготать дикими индюками, если я утону в цвете. Я все сделала в точности, как говорила Юркий Лазутчик - лишь бы не дать им этой радости.

Перед глазами сгустился кровавый туман. И снова, как в прошлый раз, неведомые чувства коснулись разума. В них были сладость и страх. Что-то новое прорастало во мне, опасное и манящее.

Перед глазами сквозь красноватую дымку плыли картины. Странные формы плавно перетекали друг в друга или возникали резко и внезапно - я шла сквозь слои, влекомая цветом. Иногда в них можно было угадать привычные образы рек и холмов, иногда - нечто невиданное, будто очутился глубоко под землей или в озере. Иные слои будто затянуты жгуты огромной паутины, а иные вовсе пусты. Вскоре поток иссяк, и переход окончился: передо мной стояла сестра, а за ней - все родичи и стада.

- Никого не осталось? - спросила Юркий Лазутчик. Она выглядела невероятно усталой. Под глазами залегли глубокие тени.

Я покачала головой. Юркий Лазутчик отвернулась и пошла прочь.

- Нам нужно отойти подальше, - сказала она властно, как говорил отец. - Идем за тот холм, - она указала рукой на запад, где солнце уже клонилось к земле. - До темноты успеем.

- Что с проходом? - спросил отец. - Он нас не выдаст?

- След будет сохраняться несколько дней.

Раскидистый Дуб кивнул и направился к мужчинам, решать, кто в какие дни будет сторожить переход.

Солнце здесь было чужим, незнакомым. Оно взирало на нас, как налитый кровью глаз. Землю, более темную и сухую, изрезали овраги. На деревьях было меньше листвы, а та, что осталась, сузилась и походила на рыбьи кости. Мы прошли совсем немного, а к ногам уже будто привязали мешки с песком. На плечи давил невидимый груз. Быстро захотелось пить. Скот уныло брел, лишь изредка щипая траву - колючие темные кустики.

В высоте пронеслась диковинная птица, похожая на летающую свинью. Она сбросила на нас лепешку, которая шлепнулась в пыль прямо перед ногами Юркого Лазутчика - и тут же вспыхнула пламенем. Мальчишки радостно засвистели. Им новый слой пришелся по нраву.

- Добрый знак, - скупо сказала сестра, обходя горящую кучку.

Следующие дни мы осваивались на новом месте. На этот раз мы принесли в жертву не одного быка, а половину стада. Кровь лилась рекой: все напились досыта и искупались в свежей горячей крови. После праздника семья принялась за работу. Я почти не видела Юркого Лазутчика: сестра пропадала в полях и лесах нашего нового дома, изучая потоки цвета и отыскивая опасности. Всякий раз я просила брать меня с собой, но сестра грубо прогоняла меня. Однажды она вернулась, когда солнце было еще высоко, и заперлась с отцом и лучшими воинами в хижине, куда никого не пускали. Около перехода, которым мы пришли сюда, неусыпно бдели воины. Об Известковых не докладывали. Потом Юркий Лазутчик сказала, что цветовой поток ушел. Враг больше не мог нас выследить. Всем стало спокойнее.

А через три дня в прилеске дикий зверь задрал ребенка. Охотники выследили убийцу и закололи копьями. Тушу принесли на стоянку. Все столпились вокруг тела крупного грациозного хищника. Его угольная шкура так и сверкала в лучах свирепого солнца. Из зубов зверя Раскидистый Дуб сделал ожерелье, а из усов его жена Пушистое Облако сплела браслет, который собиралась надеть на ручку своего будущего дитя. Шкуру выделали и повесили как украшение возле хижины погибшего ребенка, а голову нанизали на кол и поставили с краю стоянки для устрашения.

Нас с братьями не пускали далеко ходить, тем более работы было вдосталь: строить хижины из палок, обмазывать их глиной, собирать солому для крыш, строгать колья для ограды. Мы вставали с рассветом, скудно перекусывали яйцами и молоком, и бежали работать до заката, когда усталость роняла нас на лежанку, и мы засыпали мертвым сном. Иногда по ночам мы просыпались от незнакомых звуков, а в небе играло свечение, как будто облака состояли из густого света.

Однажды в начале лета, когда работы стало меньше, а весеннее буйство цвета успокоилось, мы с братьями смогли сбежать и пошли вокруг холма, обследуя местность. Мальчишки мечтали, что найдут логово страшного зверя и украсят его тушу стрелами из своих луков. Мы ловили мелких ящериц, мух и бабочек, собирали цветы и коренья. Один из мальчишек проголодался и откусил от ароматного мясистого стебля, пахнущего мятой. Вскоре стебель вырвался на свободу сразу с двух сторон, едва не порвав мальчишку пополам. К счастью, на этом все закончилось, и мы громко смеялись, изображая, как он мчался в кусты, будто его преследуют разъяренные осы - но сперва накормили глупца сочными оплеухами.

В лесочке, заросшем папоротниками, мы наткнулись на яркую поросль цвета свежей крови. Сначала я подумала, что это муравейник, собранный из огненных травинок, покрытых кровавой слюной. Холмик высотой мне по колено опирался на шершавый ствол дерева. Глядя на это причудливое явление, я вспомнила переход по цвету. Странный холм словно говорил со мной языком чувств. Он обещал богатство и славу, но за его беззвучными словами скрывалась тайна. Вечером, когда мы вернулись на стоянку, я поймала Юркого Лазутчика и спросила, что это могло быть.

Прежде мне не доводилось видеть сестру в таком гневе: я думала, она меня ударит. Сестра склонилась надо мной и потребовала, чтобы я больше никогда не ходила к красному холмику и не искала его. Мне пришлось поклясться, иначе она, наверное, удавила бы меня.

Однажды охотники вернулись из леса шумные и веселые, кроме тушек птиц и зверей они принесли с собой пушистых черных малышей. В них без труда угадывались детеныши зверя, который убил ребенка - достаточно посмотреть на шкуру, ставшую украшением хижины. Зверьки беспомощно пищали и тыкались носами в подставленную ладонь. Люди обрадовались и собрались немедленно задавить их, а головы надеть на колья в назидание. Но мне стало их так жалко, что я зарыдала. Меня принялись утешать, говорили, что звери вырастут и станут кровожадными убийцами, но я не понимала. Мне показывали крошечные коготки и зубки, тоненькие, как рыбьи кости, и такие же острые, но я не слушала. Зверьки казались голодными и напуганными, совсем не опасными. Я сбегала за молоком - как жадно они принялись лакать, фыркая и смешно качая мордочками! Мне удалось выплакать одного малыша. Я клялась, что как только он поцарапает или укусит кого-нибудь, горло зверя немедленно перережут каменным ножом, и тогда я не буду мешать или плакать. Я радостно кивала, утирая сопли. Он никого не ранит. Никогда. Люди хмурились, ворчали - особенно родители убитого мальчика. Но отец сказал:

- Цвет дал нам знак. Ему не по вкусу пришлась кровь быков, он забрал то, что ему по нраву - человеческое дитя. Он ответил нам тем же, отдав своих детей - поэтому кошка будет жить.

Ему никто не поверил, люди роптали, но им пришлось уступить вождю.

Я дала своему новому другу имя - я назвала ее Уголек. Почему-то я думала, что она такая же девочка, как и я. С этих пор мне было уже не до беготни с мальчишками: зверек неохотно сидел на руках, то и дело царапая мне кожу. Я прятала руки, чтобы взрослые не заметили ранки. Поначалу Уголек все время стремилась сбежать из хижины и спрятаться в кустах, кричала и пристально всматривалась вокруг - искала маму. Я боялась, что она потеряется и погибнет, а если выживет, то снова будет охотиться на людей. Я пробовала повязать веревку на шею малышки и водить ее на привязи, но она немедленно заваливалась на спину и не прекращала отчаянных попыток избавиться от веревки, пока я не снимала ее. Сколько раз я жалела о своей настойчивости, но стоило мне взглянуть на это милое существо, как я жалела только о том, что не удалось спасти его братьев и сестер. Их головы теперь пустыми глазами устрашают незваных гостей.

В лесах водилась дичь, но наши стада худели. Коровам не нравилась обильно растущая повсюду трава. Короткие колючие кустики обжигали губы, оставляя мелкие волдыри. Изредка они находили и с удовольствием жевали горченку, что всегда росла в нашем родном слое, но здесь почти не встречалась. Для людей тоже настали не лучшие времена. У многих болели животы, люди проводили дни в постели, мучаясь болями и невыносимой жаждой. Юркий Лазутчик как-то сказала мне, что отсюда можно уйти только в кровь, ни в известь, ни в уголь прохода нет. Она исходила все ближайшие слои, но не нашла ни одного потока цвета, которым могла бы переправиться семья.

Хуже всего становилось дедушке Могучей Поступи. Взрослые, кроме отца, всё чаще называли дедушку третьим именем - Чистое Небо. По вечерам он по-прежнему рассказывал нам о своей молодости. Как ходил по цвету в поисках жемчуга. Рассказывал он и об Известковых, о том, как Девять Вождей захватывают другие племена, а людей обращают в рабов. Что они могут отнять силу одного человека и отдать другому, и им служат даже проводники Угля. Дедушка шутил и смеялся, его глаза весело блестели, когда он рассказывал, как обманул подводную птицу и забрал у нее все жемчужины. Но мы всё видели и слышали.

Однажды и отец назвал дедушку Чистым Небом. Тогда я проплакала половину дня, а когда стемнело, пробралась в дедушкин шатер и шепотом, чтобы не разбудить бабушку Каменное Яйцо - которую уже однажды назвали Ласковый Вечер, - спросила, можно ли мне научиться рисовать известью. Немного, только чтобы отдать дедушке свою силу. Тогда он рассмеялся тихонько и погладил меня по волосам. Рука его совсем высохла и дрожала.

Когда заболел отец, стало ясно, что племя не выживет без помощи цвета. Было принято страшное решение - необходимо принести в жертву ребенка. Кого-то из нас, меня или моих братьев. Выбрали младшего - ему выжить в чужом слое будет труднее всего. Между остальными разделили его кровь. Как мы ни плакали, взрослые отказались пить, потому что молодым легче освоиться в новом мире.

А на следующий день дедушка Могучая Поступь позвал меня в свой шатер. Я пролезла под низким пологом, и, когда глаза привыкли к полумраку, ужаснулась. Я поняла, почему отец дал дедушке новое имя. От него и впрямь скоро останутся только воспоминания, чистые, как небо. Кожа на лице обвисла и покрылась пятнами, глаза гноились и блестели, как у безумного. Мясо будто сошло с костей, морщинистая кожа свисала, как ветошь с ветви дерева.

- Кошачий Усик, девочка моя, родная, - еле слышно шептал дедушка. Чтобы расслышать его, я приблизилась к его лицу и теперь задыхалась в запахе смерти. - Ты должна мне помочь. Ступай в лес, скажи, я велел. Найди мне птичьи яйца. Яйца птицы флест. Ты сможешь ее выследить, найди ее гнездо. Принеси мне ее яйца, принеси, родная…

Он обессилел и замолчал. Бабушка Каменное Яйцо печально обтерла его лоб смоченной в молоке шерстью. Дедушка тяжело дышал.

Я молча вышла из шатра. Давно я не видела леса: заботы на стоянке, уход за больными и за Угольком занимали все мое время. Решимость переполняла меня. Это важный день: сегодня я возьму с собой Уголька. Она будет вольна покинуть меня - или вернуться со мной.

Никто не остановил нас. Я надела крепкую куртку из кожи, завязала на ступнях сапожки из шкур. Взяла копьё. Я не буду брать лук: флест - добрая птица, и мяса на ней маловато. Я не буду ее убивать, только заберу яйца. В котомку кинула сыра. Люди угрюмо провожали нас взглядом, меня и Уголька. Зверь шел за мной без веревки.

Лес встретил нас тишиной. Рядом с огромными деревьями я ощущала себя слабой и уязвимой. Ни одна веточка не хрустнула под ногой. Уголек тенью скользнула в заросли папоротника и растворилась в них. Она вернулась домой… туда, где человек - только гость, и не всегда желанный.

Я бродила по лесу, бесшумно шагая по прелой листве. Лес привык ко мне и позволил заглянуть в свою жизнь. По ветвям над головой скакали птицы, в кустах бегали мыши и ежи, вверх и вниз по деревьям скользили пушистые зверьки. Ни одного флеста.

Сгущался вечер, когда ветерок донес до меня кошачий крик. Уголек! Она звала меня!

Я повернула на зов. Хотелось сорваться на бег, но я не позволила зову крови затопить рассудок. В лесу надлежит соблюдать осторожность, даже если сердце горячится и требует.

Уголек стояла на задних лапах под деревом, пытаясь забраться по стволу. Маленькие коготки не держали ее. Кошка мяукала, глядя вверх. Я задрала голову. На ветке сверкала, как небо, птица флест.

- Умница, Уголек, - прошептала я, и кошка повернула ко мне голову. Яркие, как папоротник, глаза светились в наступающем мраке.

В котомку вошло ровно пять яиц. Птица встревоженно кричала, пока я перекладывала их в суму. Уголек сидела под деревом, не спуская с птицы глаз. Только дергались растопыренные усы, да хвост ходил из стороны в сторону.

Мы заночевали на поляне недалеко от дерева с гнездом. На рассвете я проверила, не разбились ли яйца, и замерла.

Жуткое озарение настигло меня.

Яйца были известковыми. В точности, как большие жемчужины.

Запоздалое понимание настигло меня. Дедушка так много знал об Известковых, потому что сам…

Нет, нет, он ведь ловец жемчуга, не извести! Взгляд снова упал на известково-жемчужные яйца, ноги подкосились, я рухнула рядом на траву.

…Зима. Третья зима в моей жизни. Время бесцветья и дремы, когда даже травы перестают расти и безвольно колышутся на ветру, как будто не понимая, зачем им пить соки земли. Дедушка приносит мне с охоты жемчужину. Драгоценная капелька тускло блестит в окружающем бархате серости, как звездочка в глубокой пещере. Я недоверчиво смотрю то на него, то на жемчужину - я прежде не видела такого чуда, но дедушку я совсем не знаю. Он тогда еще не был дедушкой, он был чужим, незнакомым мужчиной, чьи волосы против обычая выкрашены не кровью, а известью. От него пахнет песком и солью, он кажется чудищем из леса, угрозой. Мама нерешительно улыбается, она тоже не доверяет ему, но не смеет противиться воле отца, который сказал, что отныне этот человек будет жить с нами. Могучая Поступь, наш древний враг. Враг из сказок. Какая же я была дурочка, что сразу не поняла этого! Наш дедушка пришел из племени Известковых!

Весна. Третья весна в моей жизни - так говорит мама. Я верю ей, хотя сама не помню, для меня эта весна - самая первая, самая яркая. Среди грязно-серых пятен проступает первый цвет: слабо красится трава, слегка окрашивается небо. Я рассматриваю свои руки, они робко покрываются румянцем. Его видно только на солнце, в тени кожа по-прежнему будто запылена. Я подолгу смотрю на цветы. Их головки наливаются цветом, самыми разными цветами, как солнце, огонь или мамины волосы. Мы с братьями спорим, каким станет каждый цветок. “Ого, какой яркий!” - восклицаю я, увидев весенник - он сверкает ярче других. Вокруг все цвета еще высосаны зимой, но он уже цветной. Мама смеется, говорит, что я всё позабыла. Когда весна выступит во всю силу, первоцвет покажется тусклым и невзрачным.

Дедушка плетет мне венок из весенника, напевая песню на смешном языке. Я хохочу, думая, что дедушка нарочно искажает слова, чтобы весело было слушать. Однажды я услышала, как он ругает моего брата за то, что задержался в лесу, заставив всех волноваться - эти слова дедушка искажал точно так же. Но было совсем не до смеха.

Это язык Известковых. Он похож на наш, но другой. Язык племени дедушки.

Другое воспоминание. Осень. Природа стареет, покрывается пылью. Тускнеют цветы и травы, птицы не поют своих песен. Старый Проводник Цвета, которого все так и звали, у него даже имени не было, учит дедушку рисовать кровью. Дедушка хмурится, молчит. Он всегда веселый и шутит, а с Проводником тяжелеет, наливается дождем, как туча. Ему сложно. Он больше не красится известью; он опасливо поддевает кончиком пальца кровь из плашки. Медленно подносит ее ко рту, нерешительно трогает языком. Его лицо кривится, и он тут же сплевывает. Но выпрямляется, хватает чашку и разом вливает всю кровь себе в рот - люди улыбаются, когда он глотает сок жизни.

Дедушка учил нас отличать съедобные травы от ядовитых, ставить силки, бить птицу из лука; он ругал нас, только когда мы делали что-то во вред себе или друг другу. Я точно знаю, он желал нам добра. Как он мог быть Известковым?

У меня засвербело в носу, когда я вспомнила, как отец говорил о нем, как об умершем. Чистое Небо, сказал отец… дедушка скоро умрет, как, наверное, все мы. Нет, кем бы он ни был, сейчас он - наш человек. Человек крови. Когда я стану больная и не смогу встать с лежанки, меня назовут Глупая Птица, раз навыдумывала всяких глупостей.

В ладонь ткнулось что-то влажное и мягкое. Уголек поддела мою руку, закинув себе на голову. Я бездумно почесала бархатный лобик. Кошка взяла меня зубами за запястье и потянула за собой. Она права: пора идти. Яйца протухнут.

Бредя к дому, я размышляла, не бросить ли их об камень. Казалось, от сумки исходит зловещей известковый ореол. А вдруг все-таки дедушка - коварный колдун, который задумал сгубить наше племя? Но он мог сдать нас Известковым, когда мы жили еще в старом слое. Тогда у нас было много сильных мужчин и женщин, из них вышли бы хорошие рабы. А сейчас все больные и не могут работать.

Деревня как будто вымерла. Быки лежали в изнеможении, жалобно провожали меня взглядами. Бедные животные! Они так верят в человека, в силу его разума и духа. Мы предали их.

Полог дедушкиного шатра беззвучно скользнул в сторону, пустив меня в затхлый полумрак.

- Принесла? - сразу спросил дедушка, даже не поздоровавшись. Я долго смотрела на него, прежде чем ответить. Он выглядел совсем плохо. Лицо покрыто тенями и блестит от пота, глаза сверкают, как в лихорадке. Чистое Небо, подумала я. И кивнула.

Он расслабился, увидев яйца. Слабая улыбка скользнула по лицу. Я пристально следила за ним. Хочет ли он нас отравить? Или спасти.

- Приведи Уголька, - прошептал дедушка.

Уголек сама скользнула в палатку, услышав свое имя.

В руках дедушки словно из ниоткуда возникли миска, ступка и пестик. Он разбил яйца в миску и протянул мне, а скорлупу кинул в ступку.

- Ешь, деточка. Сытно.

Мы с Угольком ели яйца, пока дедушка истирал скорлупу в порошок. Чистое Небо… нет, еще Могучая Поступь! - добавил в ступу молока и подозвал нас поближе. С трудом сев в постели, он стал рисовать на нас узоры кашей из скорлупы и молока. У меня на лице, груди и плечах, на морде Уголька, затылке и спинке. После дедушка принялся рисовать в воздухе, и мне казалось, что за его пальцами в полумраке шатра на мгновение остаются молочные следы.

Закончив ритуал, он обессиленно откинулся на постели. Глаза его стали известковыми, словно два яйца птицы флест. Я слышала его прерывистое дыхание, как будто находилась к нему вплотную.

- Ступай, девочка… беги. Спасайся. Начни новую жизнь… вместе с Угольком.

Уголек шевелила ушами, и я ощущала ее движения, как свои. Я слышала слова дедушки, как будто слушала их ушами кота.

Стоило мне взглянуть на дедушку, как рыдания подкатывали к горлу. Я торопливо сжала его руку и выбежала из шатра, чтобы не смущать его слезами.

Через три дня у него выпали все зубы, и бабушка Каменное Яйцо пережевывала для него пищу.

(продолжение Уголь, известь и кровь (ч.2 из 2))

Измученная магической войной, Лита Сторме возвращается к мирной жизни. Но мало вывезти солдата с войны, нужно вывезти войну из солдата. Удастся ли женщине найти себя в новой жизни? (Спойлер: нет).

- Лицензия на проведение цвета есть?! - гаркнул стражник, увидев, как Лита сжимает и разжимает кулак, окруженный аурой винного цвета. Воздух вокруг сгущался и разреживался. - На территории города красный без лицензии запрещен!

Лицо женщины перекосило гримасой ярости. Она подошла к стражнику вплотную и приблизила лицо к его лицу, почти уперевшись носом в нос.

- Ты же знаешь, что бывает с красными, если они не реализуют свой цвет? - грозно спросила она.

Стражник схватил ее за горло и проорал, брызгая слюнями:

- А ты знаешь, что бывает с теми, кто нарушает законы города? Тебе в жопу напихают столько взрывчатки, что из горла полезет! А потом взорвут к ебеням на центральной площади! Еще вопросы?!

Он отшвырнул Литу. Она упала на спину и растянулась на мостовой. Люди обходили ее со снисходительными смешками.

Играя желваками, проводница красного поднялась на ноги. Ее лицо пылало всеми оттенками заката, пока она отряхивала одежду. Никто, никогда не смел с ней так обращаться! Кроме тех ублюдков в детстве, конечно… но это давно в прошлом… как она думала.

Лита Сторме происходила из безродной семьи, из пахарей, псов, которых каждый норовит пнуть. А они будут только лизать господские сапоги, которыми только что прошлись по ребрам. Сбежав на фронтир умирать, она клялась, что никогда не будет такой. Чем унижение, так лучше смерть. Долгая и мучительная.

Лита до скрежета сжала зубы, прикладывая всю свою нетривиальную силу воли. Она снова подошла к стражнику, на сей раз - с настолько смиренным видом, насколько могла.

- Прошу простить меня, уважаемый страж порядка. Давно я не была… в мирных землях, - она мельком оглядела улицу. Разноцветная черепица на веселеньких домиках, цветы в окошках, красивая одежда на горожанах, детский смех - о, да. Именно этого она жаждала последние годы. И пусть за сохранность ее жизни беспокоятся такие, как этот уёбок в сине-белой форме и с алебардой. А она немного отдохнет. Заслужила. - Прошу подсказать: а где взять лицензию?

- В Гильдии Цвета, конечно, где же еще, - буркнул стражник. Лита скупо кивнула.

Голову распирало изнутри. В висках пульсировал чистый гнев, сотрясая все ее естество. Лита наяву видела, как с грубого стражника срывает кожу, как мясо слетает с костей, а кости дробятся, брызжа мозгом и костной пылью. Взгляд женщины бегал от одного яркого окна, украшенного витражом, к другому. Вокруг точки фокуса клубился кровавый туман.

Ничего, сейчас она сосредоточится, соберёт всё своё рубиновое богатство в одном кластере нейронов и пустит в дело - Гильдия Цвета нужна ей не меньше, чем пища и вода, поэтому красный позволит взять след и выведет к цели. Вот так, решение принято… а теперь - глубокий вдох, и…

- Э-эй! - стражник погрозил ей пальцем. Ах, ты, урод! Да как они чувствуют химию цвета, находящегося внутри ее головы?! - Ебальник-то попроще сделай, за двести шагов видно, что ты проводишь!

Мелкими шажками, чтобы не взорваться безо всяких казней, Лита устремилась в проулок. Ей повезло, она сразу нашла район, которым местное управление явно не гордилось. Среди нищих хибар торопливо шагали редкие прохожие. Судя по усталым лицам и бедной одежде, им некогда праздно гулять - иначе они рискуют умереть с голоду. Других такая жизнь сломала и они лежали в луже собственной блевотины без сознания, упившись вусмерть. Грустные собаки поджимали хвосты и прятались в мусоре, завидев Литу - не нужно быть проводником цвета, чтобы видеть, как она напряжена, вот-вот вспыхнет. Выбрав хибару поуродливей, Лита заорала и ударила кулаком самую прочную доску, пробив ее насквозь. Затем еще, и еще…

Дверь хибары с грохотом распахнулась, на пороге возник сонный рабочий в пижаме.

- Ты чего творишь, ебанутая?! Это же мой дом!

Кулак Литы застыл в полете. Женщина устремила на рабочего изумленный взгляд. Она не могла и подумать, что в этой халупе кто-то еще живет. Отряхнув щепы с кожаной куртки, неспешно направилась дальше по проулку, не оборачиваясь на ругань рабочего.

- Чинить стену кто будет, а? Куда пошла, прошмандовка!..

Раскаленные нервы Литы позволяли ей спокойно вышагивать по улочке, не опасаясь удара в спину. Красный предупредит, красный защитит, поможет увернуться - и накажет обидчика, воздав сторицей.

Только сердитые крики преследовали ее.

Она свернула наугад и вышла к трактирчику. На пороге подпирал косяк зазывала.

- Эй, девушк! Винца хряпни, а?

Тощий парень осматривал Литу сальными глазками, впрочем, скорее с восхищением, чем с похотью. Женщине это понравилось. От вина она в любом случае не откажется.

- А потом и покувыркаемся, - кивнула Лита, заходя в трактирчик.

В грязной хибаре было тесно от голосов, кружилась голова от тлеющих трав всех мастей и оттенков. Лита узнала Темный кумар из Леса и “траву неба”, от которой буквально воспаряешь к небесам - ну, может, не так буквально, как хотелось бы, но на ладонь над стулом приподымет, если хорошенько наебениться.

- Кто угостит девушку “Железной пятой”? Я-то весь свой запас на фронтире…

В помещении резко настала тишина. Кто-то закашлялся.

- …скурила, - договорила Лита, поскольку не привыкла, чтобы ее перебивали.

- Э-э-э… слушай, вино-то закончилось. Забыл тебе сказать, - глаза зазывалы испуганно бегали.

- Да что не так-то, мужики? Вы что, “Железную пяту” не любите?

- Давай, давай, иди отсюда! Закрыто!

Ее почти вытолкали за дверь, захлопнув дверь, едва она очутилась за порогом. Лита горестно отхлебнула вина из бутылки, которую успела схватить со стола. Вино оказалось белым, а она пьет только красное.

С гневным криком Лита швырнула бутыль в закрытую дверь. Постояла недолго, прислушиваясь - в трактире будто никого не было.

Лита брела по городу, размышляя о том, что жизнь здесь оказалась совсем не такой, как она ожидала. Цвет нельзя, курить нельзя, ничего нельзя! Местные парни такие никчемные, что даже оттрахать как следует не могут.

- Эй, ты, слушай сюда, - Лита перегородила дорогу первому более или менее привлекательному мужчине. Главное, что он был выше нее и шире в плечах. - Мы сейчас идем к тебе, и ты меня трахаешь так, чтобы я забылась. Всё ясно? Исполнять!

Он не спешил исполнять. Рассматривал ее без страха, скорее с любопытством. Он что, не видит, не чувствует? Или… законы в этом городе действительно чего-то стоят?

- Может, сперва познакомимся? - неторопливо спросил избранник Литы. - Я…

- Я не хочу знать, кто ты такой. Ты уже проштрафился на два десятка отжиманий. Еще секунда промедления… - она опасно замолчала.

На самом деле, Лита ожидала смущения, страха, желания исправить ошибку. Но не смеха. Мужчина смеялся легко, открыто, почти заразительно.

- Вот ты чудная. Мы же не в армии! - он развел руками, совершенно не понимая, кто перед ним. Лита ударила его кулаком в живот, а когда он загнулся, добавила локтем в затылок. Брезгливо морщась, перешагнула несостоявшегося любовника.

“Потрахаться. Выпить. Кого-нибудь убить. Потрахаться. Выпить. Кого-нибудь убить. Потрахаться. Выпить…”

Ей НУЖНО дать волю цвету. Не находя выхода, красный сжигал ее изнутри, глодал нейроны, отравлял синапсы.

Был еще один путь, но Лита не хотела к нему прибегать. Путь слабых. Презренных. Падших, отчаявшихся. Нет, Лита не станет такой. Она не станет резать себя, не станет пускать кровь, чтобы ослабить внутреннее давление цвета. Не станет искать избавления в боли. Нет, Лита Сторме скорее заставит страдать других.

Но сначала найдет сраную Гильдию Цвета.

На войне Лита не знала себе равных по выдержке, дисциплине и целеустремленности. И она всегда держала своих солдат в узде. Никто из них, даже самые молодые и неопытные, не теряли самообладания, находясь под ее командованием. Она как никто другой могла наорать, надавать оплеух, а потом прижать к груди и гладить по голове, от чего у солдат в мозгах становилось блаженно пусто. Они становились чрезвычайно исполнительными, сверхэффективными - и обожали своего командира больше, чем родных отца и мать вместе взятых.

А здесь, в городе, все было совсем иначе. Лита чувствовала себя странно. Чувствовала себя чужой. Здесь не было врагов, неоткуда было ждать угрозы. Единственная опасность здесь была… она сама?

Всё-таки Лита не выдержала, нарисовала красным небольшой символ, самый дерзкий, самый злой из всех, какие могла придумать - меч лезвием кверху, всемирный знак угрозы и жестокости. Жест получился таким сильным, что выжигал глаза даже через опущенные веки, даже если повернуться к нему спиной. Блаженство. Сбросив излишки цвета, который травил ее, как яд, Лита шла дальше налегке. Ох, лишь бы стража не нашла ее художеств. Такой тонкий, яркий цвет может оставить только профессионал, только прошедший множество боев, проводник с фронтира.

Даже отойдя на два квартала от места своей шалости, Лита ощущала едкий привкус красного, усиленный символом.

Наконец, к ночи она вышла на небольшую площадь. На пригорке возвышалась башенка, отделанная перламутром - в свете газовых фонарей она призрачно светилась, поражая роскошью и великолепием.

Однозначно, это она. Резиденция Гильдии Цвета.

Уже очень, очень давно Лите не доводилось видеть ничего красивого. Только развалины, грязь, трупы, огонь… Лита разомлела от сокрушительной красоты башни. Крошечный островок здравого смысла, не поддавшийся эмоциям, задал резонный вопрос - ради чего тратить столько цвета на внешнюю красоту, когда можно было пустить его в дело? У вас целый район прозябает в нищете, почему бы не… а, впрочем, какое ей дело. Лита слишком хороша в своем деле, чтобы рассчитывать на что-то меньшее, чем апартаменты в подобной башенке.

Поднявшись по мраморным ступеням с перилами из чистого серебра (безумная расточительность!), Лита забарабанила в огромную дверь из слоновой кости. Плотный материал почти полностью поглощал звук. Глухие удары едва слышались самой Лите.

- Не бесоёбь, башня работает с десяти утра, - рявкнул стражник у подножия лестницы.

Лита обернулась, надеясь, что это тот самый, который остановил ее у городских ворот. Вот бы она спустила на нем всё, что накопилось, и пускай взрывают… Нет, точно не он. Тот был с жидкой светлой бороденкой, а этот - с темной и густой, как доброе пиво.

- Где у вас тут можно переночевать, - хрипло спросила она и добавила: - И потрахаться.

Едва часы на ратуше пробили десять, Лита уже стояла на пороге башни. Увы, местные члены гильдии пунктуальностью не отличались, и двери слоновой кости распахнулись только спустя четверть часа, когда женщина была уже порядком зла.

Но это были не все сюрпризы, приготовленные для нее Гильдией Цвета. Пройдя несколько шагов по роскошному холлу среди снующих членов Гильдии, Лита вскинулась, как кошка, поднявшая шерсть на загривке и готовая зашипеть. В алом шелковом кресле сидела длинноногая брюнетка с кроваво-красными полными губами.

- Аврелия?!

- Лита?..

Вокруг них быстро образовалось свободное пространство, насыщенное искрами и электричеством.

- Ты что тут делаешь, сучка!

- Могу спросить тебя о том же.

Они хорошо знали друг друга по фронтиру. Так уж вышло, что две проводницы красного вынуждены были во всем конкурировать - от снабжения и солдат до крепких горячих членов, которые скрашивали их тусклые зимние ночи. Они враждовали со всей силой и страстью, какие оставались после основного занятия - войны; ни одна не могла одержать верх.

- Я тут работаю, - заявила Аврелия.

- Я теперь тоже.

- В самом деле? - напряглась брюнетка. Лита пожала плечами.

- Раз уж ты смогла, то меня и подавно возьмут.

Аврелия расслабленно откинулась в кресле и устроилась поудобней, наглаживая шелковый подлокотник, будто клитор.

- А, так ты пришла искать работу. Что ж. Поздравляю. Единственный во всей этой забегаловке, кто может проверить твои компетенции - это… угадаешь, кто?

Лита уставилась на проводницу своим неповторимым взглядом, от которого у самых отбитых на голову солдат стыла кровь в жилах и колени начинали предательски дрожать.

- Будь проклята вся кровь во вселенной, Аврелия. Просто выдай мне эту сраную лицензию, и я уйду.

- Что значит “уйду”? Уйти не получится, ведь ты - проводник цвета, а это не юбку задирать перед каждым черенком, что посочней, как ты, помнится, любила это делать. Здесь нельзя просто “уйти”, когда ты несешь на себе печать крови, печать огня и имплозии. Это слишком большая ответственность. Нет, здесь тебе не фронтир, здесь все… совсем иначе.

Что-то изменилось во взгляде Аврелии. Речь, начавшаяся, как отповедь, внезапно окончилась нотой сожаления.

- Я уже вижу, что всё совсем иначе. Эй, слушай, у меня вопрос… про местные законы. Как я понимаю, здесь запрещено злостное варево, именуемое в некоторых кругах “железной пятой”?

Аврелия снова посмотрела на Литу.

- Верно подмечено. Пойдем ко мне, я расскажу тебе еще кое-чего про местные законы. Ведь, если так подумать, здесь нам делить нечего… идем, подруга.

В покоях Аврелии женщины выпили превосходного красного вина и выкурили по косяку “Железной пяты”, после чего кинулись в страстные объятия друг друга, не сдерживая полыхающий в крови огонь. Багровые портьеры были к тому привычны и легко впитали излишки цвета, которые в другом месте могли и вспыхнуть, как керосин. Для Литы это был первый подобный опыт, а вот Аврелия в нем явно поднаторела. Раскинувшись на алых простынях, женщины наслаждались покоем и негой.

- Как ты тут живешь-то вообще? - спросила Лита.

- Да как, ночую в этой халупе, - Аврелия обвела рукой покои, отделанные красным золотом, мебель из роскошной древесины, посуду из перламутра и серебряные столовые приборы. - Днем служу городу, выслушиваю всяких ублюдков, которых, знаешь, обидели. Тоска! У одного украли ночной горшок, у другого кошку отравили. Для них это трагедия, представляешь? А вор что? Плачется, мол, кушать нечего, или кошка эта ему спать не давала, орала под окнами каждую ночь. Раз в год бывает что-то интересное. Ну там, дочку кого из знатных снасильничают, или придурок какой всю свою семью зарежет. Этих чудаков хоть допрашивать интересно. Они когда начинают говорить, то долго не могут заткнуться, и так искренне болтают - заслушаешься. Цвет аж сам прёт, когда такого казнишь. Но это редко, а в основном - скука смертная. Поначалу нравилось, да… казалось, так хорошо, спокойно, мирно. Подумаешь, чашку украли, это же не беда.

Она засмеялась. Лита поудобнее легла на багряном атласе. Спросила:

- Скучаешь небось, по фронтиру-то?

Аврелия в задумчивости положила руку ей на грудь. Долго молчала, погрузившись в воспоминания.

- Долгие переходы по лесам и горам, когда каждая миска каши - вкуснее, чем самый роскошный ужин в ресторане… Десяток молодых голов, которые за тебя и в огонь и в кровь, которые рвутся в бой, а твоя голова - единственная, которая по-настоящему твоя - о них болит-не переболит… Воздух, густой, как резина, сжатый на целую канистру цвета, когда ты выжимаешь из себя каждую капельку, чтобы взорвать бошки отряда врага… конечно, блядь, не скучаю, что за дурацкий вопрос! А знаешь, что, - она повернулась к Лите и подперла голову локтем. Глаза сверкали в полумраке. - Мне ведь нужна помощница. Вот со всеми этими… кошками да опрокинутыми урнами с прахом дедушки. Может, ты ими и займешься? А как попустит и захочешь повеселиться, придумаем чего еще. Может быть, снова начнем подлянки друг другу делать. Всё веселее, чем гнить заживо в роскошных хоромах.

Лита поцеловала ее в губы. Их борьба только начиналась.

Аннотация: В начале 21 века Землю сотрясла череда катастроф. Ледяные взрывы прогремели во всех частях света, в городах и пустынях, на заводах и фермах, в местах скопления людей и в диких лесах, где не ступала нога человека. То, что принесли с собой взрывы, кардинально изменило жизнь на Земле.

Чтобы понять, жив ли зверь перед тобой - много ума не надо. Если его шкура покрыта шерстью, а не гноящимися пузырями, если глаза блестят и смотрят по сторонам, а не размазаны вонючей гнилью по морде, если животное настороженно озирается, а не прет на тебя с оскаленной пастью и уверенностью каменного булыжника, что катится по склону - оно, наверняка, живое. С деревьями сложнее. Покрыта кора волдырями из-за циана или обычной заразы? Листья у него облетели, потому что осень, или потому что проклятый цвет холода изменил самую его природу?

Жека медленно обошел вокруг подозрительного дерева. Наметанный глаз земледельца бил тревогу: осень только началась, а голые ветки уже торчали угрожающе, обессиленно. Корни, будто выпирающие из язв ребра, топорщились из-под лопнувшей почвы. Жека опасливо сорвал засохший лист и растер в пальцах, осторожно поднес к носу и втянул запах. Горьковатый и сухой аромат, никакой мяты, никакого ментола. Циан пахнет свежестью и немного смертью, но не старостью.

Лиственная пыль осела на землю из опущенной руки, и Жека осмелился взять нож и сделать небольшой надрез на коре. Ничего. Никакой бирюзовой жижи. Кажется, тревога ложная.

Из леса потянуло туманом, и Жека покрепче перехватил нож.

Когда ведьмаки приходили в деревню, самое яркое солнце тускнело. Если ведьмак заходил в помещение, в доме наступала ночь - даже огонь в печи не спасал. Но первый признак ведьмака - туман, будто морозное дыхание в холодную зиму. Ведьмаки, как и циан, пришли с Ледяными Взрывами полтора века назад - когда сама Земля изменилась.

Вечернее солнце потухло, и не горизонт его скрыл, а мрачное колдунство ведьмаков. За деревьями скользили тени, Жека отмечал их краем глаза, не в силах поймать взглядом - они тут же исчезали, растворялись в затянувшем всё тумане. Жека ждал, сжимая нож вспотевшей ладонью. Это не случайная встреча. Ведьмаки ничего не делают просто так.

"Изгнанник", - произнес ветер. Или Жеке только показалось?

- Сам ты изгнанник, - отозвался земледелец. - А я искупил свои ошибки и вернулся к людям, как достойный член общества.

"Ошибки", - согласился ветер. "Много ошибок".

Это была одна из причин, почему люди не жаловали ведьмаков. Они всегда находят в тебе сомнения. Будто туман, отыскивают самые темные закоулки сознания и достают оттуда самые пакостные вещи.

Но водилось за ведьмаками и хорошее, за что с ними мирились и смотрели сквозь пальцы на все... чудачества. Пусть ведьмаки и не были людьми в полном смысле слова, а кровь их никогда вновь не будет красной. Циан изменил их, но не так, как проклятую немчуру; все-таки ведьмаки были свои, славяне. И кровь у них была не льдисто-бирюзовой, а всего лишь фиолетовой.

- Давай уже, выходи на свет солнечный, - хрипло сказал Жека, усилием воли подавляя безотчетный страх.

Боковое зрение выхватило движение слева - и земледелец стремительно обернулся, выбросил руку с ножом перед собой. Обманулся: то всего лишь мутамышь прыгнула из куста в куст.

Запугивает, тварь ведьмаческая.

- Здесь были цианиты.

Хоть голос ведьмака за спиной звучал чуждо, потусторонне, будто мертвец говорит из могилы, Жека расслабился. Не убили, не одурманили - значит, хотят говорить. От этого не легче, ведьмаки только и умеют, что мозги дурачить - но уже что-то.

- Деревяшку-то не обратили в хладогонь, - Жека неспешно повернулся и все равно вздрогнул, столкнувшись с ведьмаком едва не нос к носу. Чернильно черная мантия, будто тряпка с огородного пугала, впитывала свет заходящего солнца, крала его. Жека не был уверен, не ворует ли ведьмак его жизненную силу, годы, память.

- Они не за тем пришли.

- Конечно, не затем, - подыграл Жека, делая вид, что и без всезнаек всё знает. - А зачем?

- За тобой.

- Да ну?

Ужель цианиты обиделись, что он их посадки немертвых деревьев загубил? Немертвая древесина нужна немчуре, чтобы топить ледяные печи, морозить особый лед, которым кормят они свои адские машины. Чтобы убивать людей. Русских людей. Совсем как два века назад, как рассказывали странники-знайки.

Да только не один Жека следил за лесами. Целые отряды земледельцев, многие из которых действительно были изгнаны из своих поселений за нарушение закона, отрабатывали долг перед отчизной, на самой границе с заиндевевшим Западом отыскивали заросли растений-умертвий и уничтожали их, не давая заразе охватить богатые леса России.

Должно быть, ведьмак его с кем-то перепутал. Кажется, для ведьмаков все русские были на одно лицо, и это не единственное, что путали отродья тьмы. Для ведьмаков ни дни, ни годы не имели значения, казалось, у них и личности-то нет, или их души после каждого их поганского ритуала переходят из тела одного ведьмака в другого. Наверняка Жека не знал. И знать не хотел.

- Так и где они? Коль пришли за мной - так пусть попробуют, возьмут. Вот он я, никуда не бегу, не прячусь.

Из-под черного капюшона на Жеку смотрела сама чернота. В этом было что-то умиротворяющее, с удивлением отметил Жека. Ничего ему, ведьмаку, от Жеки не надо. Ведьмак не судит, не оценивает - ему до Жеки дела не больше, чем мертвому дереву, которое - еще пока - не стало жертвой противоестественных ритуалов немчуры. И все-таки он здесь, лицом к лицу, стоит прямо перед Жекой.

- Гром без туч. Цветы без стеблей. Громко, горячо. И кровь. Красная кровь. Много крови.

- Они собираются напасть? На наших людей?.. Много. Где много? Деревня?.. - Жека выдохнул сквозь сжатые зубы. - Лесновка. Бросят ракеты на Лесновку. Вот же... погань.

Хотя бы раз в месяц цианиты запускали железную птицу, полную взрывных яиц, и бросали ее на одну из русских деревень. Иногда удавалось спасти мирное население, а то и вовсе отбить нападение - не просто так славился русский народ своей честью, храбростью и непоколебимой преданностью отчизне. Не просто так говорили о корнях, о крови, что связывала русский народ с родной землей.

Вот только жекина деревня осталась совсем без магов. Все ушли с Базилевсом, правителем Лесновки, на очередной совет вождей. Как бы ни уважал земледелец своих правителей, гордыня толкала их на безрассудство. Беспрестанные споры, выяснение отношений, где чья земля и кто кому должен - всё это выливалось в бесконечные распри. Такова плата за горячую красную кровь.

До деревни бежать два дня. Не успеет предупредить земляков. Далеко зашел, увлеченный охотой на хладогонные дрова. Был бы моложе - послал бы весточку со смертефона, да через это Жека уже проходил: не существует причины, чтобы нарушить закон. Русские не используют технологий, и точка. Даже если нужно спасти невинных жителей. Это Жека твердо усвоил, честно отработав в изгнании два с половиной года, прежде чем суд смилостивился и позволил вернуться к людям, в родную Лесновку. И пусть многие считали, что российские законы слишком строги, Жека знал - наказание пошло ему только на пользу, а под конец и вовсе стало нравиться, и теперь он выполняет эту работу добровольно, целиком осознавая ее важность и необходимость.

- Где они, - прорычал Жека и погладил рукоять топора. Кидаться в одиночку против толпы вооруженных ледострелами немцев - чистое самоубиство, да разве ж первый раз?

- Следуй за белым кроликом, - ведьмак выдохнул густой клубок тумана и медленно растворился в нем.

Ярко-рыжий луч заходящего солнца прощально погладил Жеку по носу, прежде чем светило окончательно скрылось за лесным массивом.

Кролик, если и был когда-то белым, теперь походил на скатерть, которой убирались в угольной шахте. Шерсть вылезла клочьями, обнажив запаршелую кожу. Одного глаза у зверя не было, а тот, что остался, смотрел куда угодно, но только не прямо - чересчур даже для кролика, который от природы косой. Тельце зверька было таким тощим, что любая волчица заплачет от жалости и накормит бедолагу своим молоком. Передняя лапа наполовину откусана, из культи на жухлую траву капает мутная желтая жидкость. Но выбирать не из чего. Жеке было, по большому счету, все равно, кто покажет ему путь - лишь бы привели к цианитам.

Уже через пять минут погони за белым кроликом Жека и думать забыл, как жалко тот выглядит. Гнал зверюга будь здоров! Да не по прямой, как хотелось бы, а лихими зигзагами, дикими петлями, сумасшедшими крючьями, то круто меняя направление, то вовсе возвращаясь назад по своим же следам. Не передать, как Жека употел и запыхался - но земледелец не думал жаловаться. Горячая русская кровь играла в жилах, вспыхивая в сердце ярким пламенем, а в разуме тешилась мысль, что скоро Жека встретится с теми, кого ненавидел больше всего.

Ставка цианитов располагалась совсем недалеко от границы. Кончался русский лес - и тут же начиналась ледяная пустыня. Посреди заснеженного поля возвышались стены из металла и пластика, освещенные мертвенно-белыми прожекторами. Возле ворот уродливой конструкции вышагивало двое цианитов в бело-голубой броне, с ледострелами в руках.

На прощание кролик выдохнул целое облако белесого тумана. "Ловушка", - в бессильной ярости подумал Жека, когда облако обняло его ледяными объятиями. Но... спустя секунду туман рассеялся, оставив Жеку невредимым. Вместе с туманом исчез и кролик. А Жекину кожанку и волосы покрывала прочная инеистая шубка, делая земледельца похожим на зайца-беляка.

Прошептав слова благодарности ведьмакам, Жека приник к земле. В России оставалась еще пара месяцев до зимы, и жекина одежда вовсе не предназначалась для ныряния по сугробам. С удивлением земледелец заметил, что совсем не мерзнет - подарок ведьмака не только делал его неразличимым на фоне снега, но и защищал от холода. "Если выживу - отблагодарю", - мысленно поклялся Жека.

Ему удалось незамеченным подобраться буквально вплотную к страже ворот, так, что он мог разобрать лица немецких солдат. Они выглядели омерзительно. Белые и лысые, как снеговики, без бровей и ресниц, без какого-либо выражения на лицах. Циан лишал их всяческих эмоций, превращая в абсолютно бездушные машины для убийства. Жека не понимал: ради чего они живут? Чтобы служить своему Серверу, приносить ему магический цвет? Поговаривали, немецкий вождь даже не человек, а машина, кусок металла из Старого мира, накачанный цианом настолько, что обрел подобие разума.

Внезапно черно-стальные ворота распахнулись, выпуская еще одного цианита.

- Алт циан тиль Сарверь, - разобрал Жека его слова. Это было что-то вроде приветствия, выражающее беспрекословное подчинение цианита вождю.

- Алт циан тиль Сарверь, - эхом отозвались стражники, вытянувшись по струнке. Из дальнейшего разговора Жека не понял почти ничего. Только слова "Лесноффка" и "ракеттырь" - все, как говорил ведьмак.

"Вот же погань бледномордая", - с ненавистью подумал Жека.

Стена казалась гладкой и скользкой, как лед - вскарабкаться на нее вряд ли получится. Перепрыгнуть тоже, хотя некоторые русские тайно носили особые пояса, позволявшие им скакать, как кузнечики, выше двухэтажных теремов. Поговаривали также, что силой русского духа можно без всякой техники зашвырнуть себя так далеко, что реку перелетишь... но такое могли только самые отважные воины. Жека к таковым героям не относился.

Хрустя снегом под сапогами, цианит снова скрылся за воротами, и Жека остался наедине со стражниками. Те механически вышагивали в белых пятнах света от прожекторов, как послушные болванчики.

Земледелец скатал снежный ком и запустил его в скрытый в темноте сугроб. Цианиты отреагировали моментально, вскинув ледострелы и высадив град пуль в то место, где упал снежок. Прислушавшись на две секунды, они продолжили патрулировать, впечатывая утрамбованный снег еще плотнее.

Жека запустил еще один снежок в то же место.

Снова стена выстрелов - Жеке даже показалось, что цианиты двигались точно так же, как первый раз. Они вообще люди? Неужели проклятые немчуры дошли до того, что научились делать машины, которые выглядят равно как люди?

На этот раз один из солдат зажег на груди фонарь, едва не выхвативший из темноты жекино убежище, где тот лежал в снегу. Освещая себе путь, цианит двинулся к тому месту, куда прилетели русские снежки. Сапоги по щиколотку утопали в снегу, иногда солдат проваливался по колено. Фонарь ожидаемо осветил сугроб, в котором тускло мерцали впустую потраченные снаряды.

Немец вернулся к товарищу и сказал что-то на своем тарабарском языке. Они говорили негромко и умиротворенно, как будто не на войне, а в тихий час в детском саду. Второй немец кивнул, и тот, что ходил проверить сугроб, повернулся к воротам, которые распахнулись и впустили его, сразу закрывшись следом.

Вот он, шанс! Жека стремительно рванул вперед, глотая взметнувшийся снег, и подпрыгнул к оставшемуся цианиту. Коротко свистнул топор, прилетев прямо в лоб охраннику, и бездыханное тело немца осело на снег без единого звука. Жека за ноги оттащил тело в темноту, прыгнул к воротам и прижался спиной к косяку, ожидая, пока кто-нибудь станет выходить. Сердце отчаянно билось в груди. У Жеки не было ни малейшего плана, только жизненный опыт и бесконечная вера в русское дело.

Цианит вышел через пару минут, и Жека скользнул мимо него внутрь немецкого лагеря. Дурак-охранник даже не заметил. Жека только увидел, как тот озирается в поисках напарника, но это земледельца уже не касалось. Он увидел истребитель, чьи двигатели слабо светились холодным циановым светом, источая тошнотворный ментоловый запах.

Стараясь держаться в тени, Жека прокрался ближе. Люк в истребитель был открыт, короткий трап опущен до земли. На нижней ступени стоял широкоплечий цианит. По колючим, внимательным глазам было ясно, что это не простой солдат. Жека пожалел, что не снял с отключенного цианита броню - можно было попытаться прикинуться своим; но тут же отбросил эту мысль. По загорелому жекиному лицу, по живым глазам даже слепой поймет, что перед ним русский.

Внутренний двор лагеря был убран настолько чисто, что Жека не нашел ничего, чтобы отвлечь внимание охранника. Не набралось даже горсти снега. Земледелец осмотрел себя, надеясь найти хотя бы лишний гвоздик. В рюкзаке нашлась только половинка яблока, оставшаяся с обеда. Жалко выбрасывать пищу, но не шапку же кидать...

Услышав шум из неосвещенного угла ставки, охранник устремил свой наэлектризованный взгляд в темноту, но не шелохнулся, чтобы покинуть свой пост. Вместо этого он вскинул руку, будто указывал кому-то невидимому...

...и у Жеки зашевелились волосы на жопе: повинуясь приказу цианита, один из прожекторов медленно повернулся, ярко осветив то место, куда земледелец швырнул свое яблоко.

Цианит приставил к глазу белую трубку с черной линзой и навел ее на яблоко. Несколько мгновений он неподвижно изучал увиденное, а потом поднес ко рту черный шарик на пластиковой ножке и произнес что-то на цианитском языке.

Сирены завыли тысячей ледяных голосов. Прожекторы вспыхнули ослепительным белым солнцем. На ставке наступил яркий день. Жека рухнул на землю, прикрывая голову руками - сейчас его расстреляют.  Из самого крупного здания ставки выскочило несколько вооруженных цианитов.

- Вашлинг! Вашлинг! - звенел женский голос над ставкой.

Каким-то чудом Жеку все еще не заметили. Самое затененное место во дворе осталось под брюхом истребителя. Только бы проползти эти десять метров. Хорошо, что земля во дворе стояла белая от плотно утрамбованного снега, а еще цианиты не использовали собак - во всяком случае, живых. Те немедленно учуяли бы русский дух, когда земледелец еще только приближался к краю своего леса.

Снежная шуба, дарованная ведьмаком, явно обладала волшебными свойствами, потому что Жека сумел подобраться к истребителю и спрятаться под трапом, никем не замеченный. Бдительный охранник не отступил с поста ни на шаг. Подвинулся он, только когда двое цианитов рангом пониже, не такие белые, как остальные, приволокли деревянные ящики, полные крупных металлических кабачков. Снаряды.

Один странствующий знайка пытался убедить жителей Лесновки, что циан не злой по своей природе, он - как нож, которым можно отрезать хлеба, а можно вспороть кишки живому человеку. Странник убеждал Базилевса, вождя Лесновки, и других людей, кто собрался послушать истории Старого Мира, что в использовании технологий нет вреда, если пользоваться ими благоразумно. Не обязательно употреблять циан, чтобы разбираться в технологиях и обратить их силу себе на пользу. Никто не стал его слушать. Недовольные воины засунули бедолаге в жопу батарейку со льдом и выпнули из деревни, посмотреть, как быстро он побежит. А чтобы не высчитывать скорость долго и утомительно, для показательности эксперимента по следу пустили голодных собак. Технология пошла на пользу знайке - убежать ему удалось.

Но кое-что полезное из этой истории Жека все-таки извлек. Циан в самом деле не предназначался для разрушений. Взрывная сила обычного, не колдовского, огня наносила урона куда как больше. Поэтому цианиты не стеснялись использовать взрывчатку, расцвечивая земли свободных людей огненными цветами. А там, где огонь, там и кровь - живая и горячая, как в жилах такого человека, как Жека.

Сосредоточившись на спящем в снарядах огне, Жека призвал на помощь всю свою волю. Всю ненависть к немцам и жажду жизни, стремление к победе над нелюдью. Ему не хватило бы сил взорвать даже один снаряд, да он и не хотел этого, достаточно было вызвать маленькую искру, которую тут же учуяли цианиты.

Носильщик попятился, не зная, что делать. Он прекрасно понимал, чем чревата детонация взрывчатого вещества. Неприступный охранник это заметил и поднял руку, приказывая носильщику остановиться. Тот послушно замер, затем бережно опустил груз на плотный снег и охотно сделал два шага назад. Второй носильщик поспешил последовать за ним. Охранник истребителя подошел к ящику и склонился над ним, подняв руку в знакомом жесте. Жека увидел циановое свечение техномагии. Внимание всех троих было приковано к ящику; выгадав мгновение, Жека скользнул в люк истребителя.

На его счастье, в тесной кабине никого не было. Слабо светилась панель управления, испещренная таким количеством кнопок и рычагов, что Жека и считать-то до стольки не умел. Между креслом пилота и обшивкой был воткнут ящик, покрытый брезентом. Жека откинул покрывало - снаряды. Земледелец подняпрягся и оттащил ящик в сторону, а сам протиснулся в узкое пространство между стеной и сиденьем и накинул на себя брезент, усыпая пол кабины ледяными иголочками со своей шубы.

Видимо, охранник убедился, что снаряды ведут себя, как положено, и позволил занести их в кабину. Сквозь крошечную дырку в брезенте Жека наблюдал, как носильщик замер на пороге, в недоумении глядя на ящик, оказавшийся у него прям на пути. Не найдя другого места, цианит водрузил свой ящик прямо поверх стоящего, развернулся и вышел. Его место тут же занял второй носильщик и так же встал, как вкопанный. Но вместо того, чтобы увеличить и без того не слишком устойчивую пирамиду из снарядов, он бережно опустил свой ящик на пол и принялся загружать снаряды в специальный отсек.

Несмотря на прохладу в кабине, Жека немилосердно потел, а ледяные иголочки с его шубы таяли, оставляя на полу небольшие лужицы. Только бы немчура не заметила. К счастью, носильщик ничего не разглядел в сумраке кабины, а если и разглядел, то не придал значения. Покончив с работой, цианит удалился.

Вдруг кабина мелко завибрировала, двигатели взревели, а из люка донеслись разговоры на цианитском языке. Истребитель вот-вот отправится в путь, понял Жека.

Бледнолицый пилот поднялся в кабину и устремился к панели управления. На мгновение он остановился и принюхался, но, видимо, хорошее обоняние было не самым сильным его качеством, либо он решил, что грузчики плохо помылись. Когда цианит опустил свое немалое тело в кресло пилота, Жеку вжало в обшивку. Землелец изо всех сил старался не кряхтеть, зажатый в тесном пространстве. Видимо, немцу тоже приходилось не очень неудобно, потому что он принялся осматривать и ощупывать сиденье. Он потянул рычаг, и кресло дернулось вперед, отчего Жека едва не выпал из своего укрытия, удержав равновесие только матерными молитвами. Пот заливал земледельцу глаза. Через мгновение Жеку снова вжало в обшивку, а затем в пол, на этот раз инерцией - истребитель пошел на взлет.

Перегрузкой заложило уши. Жеку едва не стошнило. Он сунул в рот грязный палец и принялся инстинктивно его сосать, умоляя судьбу, чтобы только не потерять сознание. Через несколько мучительных секунд истребитель набрал высоту и скорость и стабилизировался.

Жеку с непривычки шатало из стороны в сторону, но руки свое дело знали. Бритвенно острый нож прижался к шее пилота. От кожи цианита ощутимо веяло холодом.

- Не дергайся, а то зарежу, - сказал Жека голосом спокойным, будто выпил циана.

Цианит не выказал удивления, его ответ прозвучал буднично, как будто он рассказывал ребенку сказку на ночь.

- Чего ты хочешь, русский?

По-русски он говорил плохо, но внятно.

- Значит так, слушай сюда. Ни в какую Лесновку ты не летишь. Над рекой Весенней повернешь налево, до Пустых холмов. В тех холмах и сбросишь ракеты. Затем приземлишь свою кучу металлолома где-нибудь в поле, я сойду - и лети на все четыре стороны. Клянусь, препятствовать не буду.

Конечно, исполнять клятву он не собирался, обмануть нелюдя - даже пальцы крестиком держать не надо.

- Неужели ты думаешь, что это что-то изменит? - цианит будто спрашивал, будет ли Жека на ужин картошку или кашу.

- Ты не обо мне думай. А о ноже, приставленном к твоему горлу.

- Ни твоя, ни моя жизни не имеют никакого значения.

- А уж это не тебе судить, погань бледномордая.

- Дурак ты, Ванька, - неожиданно усмехнулся немец. - Не о том думаешь. Вам не сражаться с нами надо, а примкнуть. Попросить прощения и присоединиться к Серверу, пока не поздно. Сервер поймет, Сервер простит. А Они - не простят.

- Какие еще "они"? - Жека пристально следил за пальцами цианита, которые белыми пауками сновали по панелям управления. Жека сомневался, что немец меняет курс.

- Те, кто идут. Настоящие хозяева этой планеты. Те, кто послал Ледяные Взрывы. Они идут из других измерений, и циан был послан, чтобы подготовить Землю для Них.

- И что же ты, погань бледномордая, штанишки снял и булки раздвинул, ожидая хозяйский хрен?

- Скажи, Иван, хочешь ли ты жить?

- Вот же говна какая, - сплюнул Жека. - На что мне жизнь без чести, без гордости, без свободы? Я лучше умру, сражаясь.

- Значит, не хочешь, - равнодушно заключил цианит. Жека хотел стукнуть его, да сдержался - что с урода возьмешь. Пилот вдруг устремился вперед. Жека не успел даже понять: заливая панели ярко-бирюзовой кровью, цианит сам прошелся шеей по лезвию и поник, содрогаясь всем телом.

Кто в Лесновке не слыхал баек про то, как пленные цианиты кончали с собой, чтобы избежать пыток. Даже связанные, они могли задушить себя, просто задержав дыхание. Прежде Жека не верил в эти байки. Одно дело - хладнокровно убить врага, перерезав ему горло. Но убиться об нож самому? От немчуры он такого не ждал.

Но теперь у Жеки была проблема посложнее. Истребитель мчался над лесным массивом. Малахитовое море мелькало под брюхом стальной птицы так, что невозможно было разобрать отдельных деревьев. Что это мелькнуло внизу? Неужели Весенняя? Значит, до деревни пара минут.

Скорее всего, проклятый немец приказал птице лететь к деревне и сбросить ракеты самостоятельно. Жека не знал, бывает ли такое - про цианитские технологии всякие страшилки ходили. Но допускал любую подлость. У Жеки не было ни малейших идей, как заставить птицу повернуть. Ни малейших, кроме как жать все кнопки подряд, в надежде заставить птицу изменить путь.

Смерти Жека не боялся. Когда живешь с ней изо дня в день, только что в десны не стукаешься - привыкаешь, перестаешь замечать. И все-таки было в этих минутах, последних минутах жизни, что-то особое. Особый цвет. Никаких "жизнь промелькнула перед глазами"; только кристальная ясность сознания, полная сосредоточеность. Жека выбросил труп цианита из кресла и занял его место, нажимая все кнопки подряд, не то повинуясь наитию, не то безрассудно отдавшись на волю судьбы. В остро пахнущей ментолом от крови цианита кабине, он будто издалека вспоминал, как когда-то мальчишкой тыкал в экран смертефона.

Давно забытые навыки неохотно всплывали из недр памяти. Да и были ли они, эти навыки? Жека смутно помнил, чего он, будучи глупым мальчишкой, вообще хотел от смертефона. Вроде музыку послушать на неведомых инструментах, да на движущиеся картинки поглядеть.

Панель управления истребителя мало напоминала экран смертефона, но какое-то сходство прослеживалось; ее сплошь покрывали квадратики с примитивными рисунками... как же назывались эти значки?.. Жека всмотрелся в рисунки. Какие-то закорючки, цифры, уродская кукуруза, зонтик, человеческое ухо, маленькое и побольше... Жека вернулся к кукурузе. Что-то она напоминала. Да это же микрофон! Такое устройство, которое заменяло уши глухим людям Старого мира. Или не заменяло...

Тем временем за лобовым стеклом замелькали знакомые пейзажи. Жека прижал палец к квадрату с кукурузой и едва не подпрыгнул - самолет ожил и заговорил женским голосом. "Штеммемодус активерт". Для Жеки это прозвучало полной абракадаброй.

Проклятый цианитский!

- Сменить курс! - закричал Жека. - Ты, железяка тупая! Сворачивай! Поворот! Поворот! Нах лэфт! Шнеля!

- Команда не принята, - ответил тот же голос по-русски. - Подтвердите личность. Назовите пароль.

Жека в бессилии уставился на труп пилота. Хоть какую-нибудь подсказку…

- Весь циан - серверу! - выдохнул Жека.

- Весь циан - Серверу, - согласился голос. - Пароль неверный. Вы будете немедленно уничтожены.

С двух сторон зашипело, и кабина стала стремительно наполняться белым дымом, пахнущим больницей. Такой чистый и в то же время ядовитый запах... Жека поспешно натянул на лицо воротник свитера. Уж лучше он задохнется от вони собственного немытого тела.

Счет пошел на секунды. Панель управления почти скрылась в дыму. В последний момент Жека ударил по квадратику с маленьким красным крестом, надеясь, что это кнопка самоуничтожения машины…

Что было первым, птица или головная боль? От птичьего щебета голову рвало в клочки, как цианитские снаряды. Снаряды! Жека подскочил, наплевав на боль. Лесновка... сбросил проклятый истребитель свой груз, или разломался раньше?..

Обломки истребителя дымились вокруг. Железная птица пропахала носом землю, расколов кабину - что позволило свежему воздуху развеять ядовитый газ, который непременно убил бы Жеку; из кресла пилота торчали воткнувшиеся осколки стекла и металла. Кажется, перед потерей сознания Жека пытался доползти до люка, чтобы выпрыгнуть из кабины. Это его спасло. Земледелец пнул обескровленное тело цианита, валявшееся рядом.

Говорили, что циан - наказание за то, что человечество продалось смертефонам и прочей технике. Полтора века назад железные птицы, набитые людьми под завязку, каждый миг распарывали небо, как голубое одеяло, из которого лезла белая вата. Люди летали с континента на континент, а мир был больше, чем все известные Жеке земли, сотни тысяч людей проживали далеко за заснеженным Западом; далеко за степями на юге и востоке, где сейчас остались одни узкоглазые мутанты, свирепые и безмозглые; дальше африканской пустыни, в которой не осталось ничего живого... В эти сказки сложно было поверить. Как можно представить десять тысяч людей в одном месте? Друг у друга по головам они ходили, что ли? Но знайки-странники сказывали и не такое. Показывали на своих смертефонах движущиеся картинки с горами-домами, как среди них муравьями сновали люди, ездили железные машины и огромные стальные гусеницы, даже под землей. Знайкам никто не доверял, к ним относились настороженно, но не прогоняли - пока они не пытались убеждать людей пользоваться технологиями.

Ледяные Взрывы, принесенный ими циан - заслуженная кара за то, что человечество забыло свое место. Уткнувшись в смертефоны, люди забыли о главном, забыли о том, кто они. Человечеству дали шанс начать всё сначала, искупить свои ошибки - как их некогда искупил сам Жека.

Тяжело вздохнув, Жека принялся выбираться из разрушенной машины. Тело отозвалось болью от многочисленных ссадин, порезов и вывихов; кажется, левая нога была сломана - неосторожно ступив на нее, Жека едва не потерял сознание.

Вдруг мертвый цианит пошевелился и слабо застонал. В Лесновке слышали о том, что после смерти цианиты становятся ходячими мертвецами; вроде как, тело их настолько пропитывается цветом холода, что само становится машиной, для которой не существует смерти. Мертвец вновь застонал. Жека замер. Труп не может чувствовать боль, а в голосе мертвеца она отчетливо слышалась.

Жека принялся искать свой нож. Взгляд упал на металлические обломки. Края достаточно острые, пусть не с первого раза, но голову отсечь можно. А уж без головы попробуй-ка, походи, будь ты цианит или не цианит.

Уже занеся большой кусок жести, как мачетэ, над шеей немца, Жека увидел, как тот приоткрыл глаза и схватился за горло. С губ снова сорвался болезненный стон, и теперь земледелец не сомневался - его враг по-настоящему страдает.

Ругая себя сквозь зубы, Жека отбросил оружие и ухватил цианита за воротник. Тяжелый, сука. Нога сводила с ума болью, но Жека не мог бросить раненого врага. Он не мог объяснить, что заставляло его спасти цианита. Наверное, не судьба пилоту умереть здесь и сейчас, раз он с распоротым горлом пережил крушение железной птицы. А кто Жека такой, чтобы противиться судьбе?