Эзотерика и магия

Морские чудовища со множеством «рук» упоминаются еще в античных источниках, однако северный кракен отличался от привычного образа гигантского спрута. Считается, что первым это морское чудовище упомянул лютеранский епископ Норвежской церкви, датчанин Эрик Понтоппидан. В 1753 году он издал фундаментальный труд «Естественная история Норвегии», в котором среди прочего описал чудовище, способное утащить под воду любой, даже самый большой, корабль. Эрик Понтоппидиан считает кракена созданием, родственным полипам или морским звездам, и приписывает ему огромные размеры: при его погружении в воду образуется водоворот, затягивающий находящиеся поблизости суда, а само чудовище можно принять за плавучий остров. По описанию епископа, кракен мог питаться несколько месяцев, а потом еще несколько месяцев испражняться, что привлекало разных морских обитателей. Самые смелые, они же самые ушлые, рыбаки, несмотря на опасность, порой все же решались приблизиться к морскому чудовищу, привлеченные изобилием рыбы. Возникла даже поговорка «рыбачить на кракене», то есть иметь особо богатый улов.

Скандинавские авторы описывали и других морских чудовищ. За два века до Понтоппидана шведский историк Олаус Магнус в своем труде «История северных народов» описал исполинскую рыбу с огромными рогами на голове.

«Как у берегов, так и вдали от них в Норвежском море можно встретить устрашающего вида рыб, носящих странные наименования, хотя обычно их относят к породе китов. Их дикий свирепый облик бросается в глаза и до дрожи устрашает очевидцев, доводя их до оцепенения. Внешний вид их отвратителен и страшен, головы у них квадратные, усеянные острыми шипами и четырьмя длинными рогами, что придает монстру вид дерева, вырванного из почвы и поставленного кверху корнями. Головы чудовищ бывают длиной от десяти до двенадцати локтей. Головы эти — черные, с огромными глазами, зрачки которых подобны необычайной величины — до локтя в поперечнике — огненно-красному яблоку. В темноте рыбаки иногда принимают эти пламенеющие глаза за далекий огонь маяка или фонарь на корабле собрата по ремеслу. Толстые волосы, свисающие, словно борода, придают чудовищу некое сходство с опустившим крылья гусем. По сравнению с огромной квадратной головой тело чудовища кажется совсем небольшим — четырнадцать—пятнадцать локтей в длину. Один такой монстр может опрокидывать и даже топить суда с искусной и сильной командой».

Предтечами кракена Эрика Понтоппидиана и рогатой рыбы Олауса Магнуса можно считать упомянутых в более ранних скандинавских источниках (в так называемом «Королевском Зерцале» 1250 года и «Саге об Одде-стреле») двух чудовищ: хафгуфа («морской запах») и лингбакра («вересковая спина»). В саге эти морские монстры были посланы против главного героя враждебным ему троллем у берегов Гренландии:

«Сейчас я расскажу тебе, что это — два морских чудовища. Одно зовут хафгуфа, а другое — лингбакр. Это самый большой из всех китов на свете, а хафгуфа — самое большое чудовище, обитающее в морях. Ее природа такова, что она глотает людей, корабли, китов и все, что поймает. Она плывет под водой, пока ночь не сменяет день, и тогда высовывает из воды свою голову и ноздри, и, когда она выныривает, происходят по меньшей мере приливы и отливы. Когда мы проходили между ее челюстями, то было проливом, а ее ноздри и нижняя челюсть были скалами, которые вам привиделись в море, а лингбакр был тем островом, что погрузился под воду. А Эгмунд Флоки послал своим колдовством этих тварей тебе навстречу, чтобы убить тебя и всех твоих людей. Он думал, что так случится не только с теми, кто сейчас утонул, и он полагал, что хафгуфа проглотит нас всех. Нынче я потому поплыл в ее пасть, что знал, что она недавно поднялась. Сейчас мы смогли предотвратить эти козни Эгмунда, но все же, по моему мнению, он причинит тебе больше зла, чем кто-либо».

Помимо кракена и рогатой рыбы северные моря населяли и иные жуткие твари. Среди них был морской змей, описанный в том числе уже упомянутыми Эриком Понтоппидианом и Олаусом Магнусом. Магнус приводит следующую историю:

«Те же, кто плавает вдоль побережья Норвегии с торговыми или рыбацкими судами, рассказывают удивительные истории о том, что возле Бергена в расщелинах и пещерах водится змей огромного размера — двухсот футов длиной и двадцати футов толщиной.

Этот змей вылезает из норы светлыми летними ночами, чтобы поживиться телятами, ягнятами и поросятами, или плывет в море, чтобы насытиться полипами, крабами и прочими морскими животными. С его шеи свисают длинные волосья, его тело покрыто черной острой чешуей, а злые глаза сверкают красным пламенем.

Он нападает на суда, хватает и проглатывает людей, поднимаясь из воды подобно колонне».

Портреты морских змеев, подобных этому, появлялись и в более позднее время — в середине XVIII века датский епископ Ханс Эгеде, работавший с миссионерской миссией в Гренландии, описал в своем дневнике встретившегося ему огромного змея:

«6 июля 1734 года появилось очень большое и страшное морское чудовище, которое поднялось из воды так высоко, что голова его доставала выше нашей грот-мачты. У него была длинная острая морда, и оно извергало воду, как кит. Тело казалось покрытым чешуей, кожа была неровной и морщинистой, а нижняя часть имела форму змеи. Через некоторое время существо нырнуло в воду, а затем подняло хвост над поверхностью, на целую длину корабля от головы. На следующий вечер у нас была очень плохая погода».

Считается, что моряки, оставившие подобные свидетельства, на самом деле встречались с гигантскими кальмарами, китами и иными огромными морскими животными или наблюдали природные явления.

На стыке естественнонаучных исследований и мифологических представлений находятся исландские сказания об идльквелях, или «злых китах», в которых причудливо смешались черты реальных морских животных и легендарных созданий.

Все они, в отличие от «добрых китов», враждебны людям, охочи до человеческого мяса и топят корабли. Чтобы защититься от них моряки держат на корабле овечий навоз, свиную мочу и некоторые травы, отпугивавшие «злых китов».

В уже упомянутом ранее «Королевском зерцале» приводятся примеры подобных созданий: например, «мушвели», или «мышь-кит», длиной восемь метров, с мышиной мордой и двумя ногам с копытами, благодаря которым он мог выбираться на сушу. Другим чудовищем был стоккул — бледный кашалот длиной восемнадцать метров. Стоккул был так зол, что ирландский святой Брендан Клонфертский упросил Бога закрыть монстру глаза кожистыми складками, чтобы ослепить его. Но стоккула это не остановило: обладая необычайной чуткостью, бледный кит все равно находил и топил корабли, выпрыгивая из воды и обрушиваясь на суда сверху либо топя их волной. Еще одно чудовище, хрошвалюр, имело огромные глаза, лошадиную морду, лошадиный хвост, конскую гриву красного цвета и ржало, как конь. Помимо того, что эта тварь любила топить корабли (также прыгая сверху или поднимая волны), хрошвалюр умел поднимать бурю и знал толк в колдовстве, поэтому к нему порой взывали колдуны и ведьмы, желая потопить чье-то судно. Похожими магическими познаниями и зловредными повадками обладал «злой» кит роудкебингур с символическим окрасом (будто «обляпанным кровью») и красной гривой (по другим данным — щупальцами) на спине. Известны северному фольклору и трольвалл — чешуйчатый и клыкастый «дьявол-кит», столь огромный, что его часто принимали за остров; и селямувир, семиметровая «мать» тюленей, предвещающая шторм и жестоко защищающая своих «детей»; и зифия, или «водяная сова», — чудовище с кривым птичьим клювом, выпученными глазами, четырьмя ногами и острым спинным плавником, с помощью которого зифии взрезали дно кораблей, чтобы полакомиться моряками.

Самым же известным из скандинавских морских монстров можно считать Йормунганда, сына «злого» бога Локи, змея столь огромного, что своим телом он обвивает землю, кусая себя за хвост. Этот змей имеет антагониста в лице скандинавского бога-громовержца Тора: в финальной битве они сразятся друг против друга, Тор умертвит чудовище, но и сам падет, отравленный его ядом. У Тора давний зуб на великого змея — они уже сталкивались, когда громовержец пытался поймать сына Локи, закинув в воду крюк с наживкой из бычьей головы. Также именно Йормунганда под видом обычной кошки подсунул Тору великан Утгарда-Локи, тем самым заставив самого могучего из богов чувствовать себя унизительно беспомощным, поскольку он смог оторвать от пола лишь одну лапу «кошки». На самом деле Тор поднял змея так высоко, что почти достал им до неба. О противостоянии Тора и Йормунганда говорит и самый известный скальд Скандинавии Браги Старый:

Ведьмин враг десницей
Взял тяжелый молот,
Как узрил он рыбу,
Страны все обсевшу.

Любопытную версию роли этого змея в общей картине скандинавского мифологического мировоззрения высказывает российский ученый Владимир Петрухин:

«Мировой змей Ёрмунганд был порожден на свет, когда творение уже завершилось. Злобный ас Локи стал отцом этого и других чудовищ, которые в конце времен атакуют Асгард и истребят древних врагов. Змей этот так вырос, что смог уместиться лишь в мировом океане, где он кольцом окружает землю, кусая собственный хвост. Поэтому он и называется Мидгардсорм — Змей Мидгарда, или Пояс мира. Но у него есть и другое название, Ёрмунганд, что означает „великий посох“. Что общего между „посохом“ и „поясом“? Мы терялись бы в догадках, если бы историки не знали, что у соседей скандинавов — саксов, долго придерживавшихся языческих верований, была почитаема священной роща, что звалась Ирминсул. Там они поклонялись столпу, именуемому Ирмин, — ему оказывали особые почести по случаю побед. Название Ирмин родственно тому имени Мирового змея, которое и означало „великий посох“ или столп — Ёрмунганд. Значит, Мировой змей был связан с мировым древом и даже был одной из его ипостасей: ведь это древо должно было объединять горизонтальное и вертикальное пространства…. Лишь когда в скандинавской мифологии возобладали эсхатологические мотивы — пророчества о конце света, — тогда этот змей стал по преимуществу враждебным миру чудовищем».

Сны Северного моря: кентавр без кожи и хозяйка утопленников

С Йормунгандом, а также, вероятно, с библейским Левиафаном, связан Местер Стурворм, монстр из шотландских сказаний. В фольклоре Оркнейских островов (испытавших сильное влияние скандинавской культуры) это морской змей, столь огромный, что своими кольцами он обнимал весь мир, с одним глазом, пышущим огнем. От его зевков поднимались штормы и землетрясения, от ядовитого дыхания сохла трава и осыпались листья с деревьев, а люди и животные падали замертво. Своим языком длиной сотни миль чудовище утаскивало в пучину людей, корабли и целые деревни. Когда же Местер Сторворм издох, сраженный неким храбрецом, его зубы превратились в Оркнейские, Шетландские и Фарерские острова, там, где выпал язык, появилось Балтийское море, а тело стало Исландией, в недрах которой и по сей день пылает печень чудовища.

Шотландия, развивавшаяся на стыке кельтской, англосаксонской и скандинавской культур, подарила мировой культуре немало морских монстров. Чего стоит, например, чудовище наклави из шотландского фольклора — морской кентавр с человеческой верхней частью и лошадиной нижней, плавниками и огромной пастью, как у кита.

В довершение всего у этого чудища не было кожи и все его внутренности были выставлены на всеобщее обозрение, в том числе черная кровь, текущая по желтым венам.

Наклави уничтожал урожай, разрушал дома, вызывал засуху и эпидемии, преследовал и пожирал людей. Единственным способом спастись от него было пересечь проточную воду. Другое морское чудовище из тех же краев звалось Марул. Оно обладало обликом рыбы с гребнем из пламени и глазами по всей голове. Когда Марул поднимался на гребне волн, распевая зловещую ликующую песню, это предвещало гибель всем повстречавшим его судам.

Мулиартех, или Мульярстух, — своего рода «морской оборотень»: морской змей, который мог принимать человеческое обличье, — как правило, одноглазой старухи с темно-синим лицом, способной, впрочем, обернуться прекрасной девушкой. В человеческом обличье Мулрьярстух стучался в дома людей, прося обогреться у очага. Оказавшись внутри, он принимал свой истинный облик. Также Мульярстух приписывалась способность поднимать шторма и управлять ветром.

Мульярстух представляет собой своего рода морскую ипостась другого популярного персонажа шотландского фольклора — Кальях Варе, ведьмы или богини зимы, обитающей в горах и владычествующей над всей дикой природой. Согласно легендам, Кальях Варе превращалась в камень, что роднит ее с горными и инеистыми великанами из скандинавской мифологии, тогда как у Мульярстух можно увидеть черты, роднящие ее со скандинавской богиней-великаншей Ран, супругой морского великана Эгира. Ран — персонаж довольно зловещий, само ее имя означает «кража», потому что она крадет моряков, которые становятся утопленниками, попавшими в «сети Ран». По мнению австрийского историка и филолога-германиста Рудольфа Зимека, Ран является хозяйкой царства мертвых на дне моря, к которой отправляются утонувшие люди. Зимек считает, что «в то время как Эгир олицетворяет море как дружественную силу, Ран олицетворяет зловещую сторону моря». Ран также связывают с Локи: именно эта богиня дала рыболовные сети злокозненному асу, чтобы тот поймал щуку, в которую превратился карлик Андвари, — события, описанные в прологе к «Саге о Вёльсунгах».

Ран является одним из значимых божеств в так называемом «Рёккатру» — вариации германо-скандинавского неоязычества, сконцентрированном на почитании йотунов. Основатель данной религии Рейвен Кальдера в своей книге «Книга йотунов: работа с великанами Северной традиции» описывает супругу морского великана следующим образом:

«Во многих отношениях Ран олицетворяет более темную и разрушительную сторону природы морских йотунов: в отличие от Эгира, который встречает вас дружелюбно, хотя потом и может сменить милость на гнев, Ран нисколько не стесняется вести себя как настоящая хищница. Она красива, но зубы ее длинны и остры, а на руках — столь же острые когти. От ее улыбки кровь стынет в жилах — и она это прекрасно знает».

Аналогично Кальдера описывает девять волн, дочерей Эгира и Ран, которых он якобы созерцал в своих видениях:

«Когда они предстали передо мною в волнах прибоя (не раньше, чем я проколол себе палец и уронил для них в воду каплю крови), меня поразило, насколько же они непохожи на прекрасных русалок из народных сказок и современных мультфильмов. Когтистые пальцы и длинные острые зубы; мускулистые плечи; лица странной формы с причудливо скошенными глазами, постоянно меняющими цвет, подобно самому морю… У некоторых были украшения — грубо сработанные ожерелья и серьги из раковин и осколков кости».

Конечно, можно как угодно относится к этим рассказам, но нельзя не отметить, что они вполне передают тот суровый дух северных морей, что породил всех вышеописанных монстров, без сомнения, достойных своей хозяйки.

У Залива Чудовищ

К северо-востоку от Скандинавии начинались земли финно-угорских народов — «финнов», как называли их в сагах, причем имелись в виду не столько финны в традиционном смысле, сколько саамы или лопари. Все «финны» традиционно считались у скандинавов могучими колдунами, повелевающими погодой, насылающими порчу и сглаз. Моря, омывающие «финские» земли, получили название «Гандвик», что, по разным версиям, переводится как «Колдовской Залив» или «Залив Чудовищ». Поначалу это название распространялось на весь Северный Ледовитый океан, потом сузилось до Белого моря. Скандинавские саги населяли здешние земли великанами и колдунами — и на то были определенный основания. Во времена саг и викингов финно-угорские племена придерживались шаманских верований, и именно шаманизм, именуемый также «сейдом», считался у скандинавов колдовством. Действительно, герои финно-угорских сказаний зачастую были могучими колдунами, противостоящими разного рода темным силам, среди которых, разумеется, были и морские чудовища. В отличие от скандинавских монстров они практически лишены каких-либо «естественнонаучных» признаков и являются чисто мифологическими созданиями — злыми духами или морскими божествами. Как и многие подобные персонажи, эти монстры амбивалентны: с одной стороны, они выступают как серьезная угроза мирозданию, с другой — являются одним из важнейших его столпов, а то и его первопричиной.

Примером такого амбивалентного персонажа является Старец из саамских мифов, имеющий облик гигантского моржа и обитающий далеко на севере. С одной стороны, это безусловно положительное божество: он владычествует над рыбой и морским зверем, от удачной охоты на которого в немалой степени зависело благосостояние саамов. Также этот бог, как рассказывается в одном из мифов, прекратил космическую битву между Луной и Солнцем, угрожавшую всему мирозданию. Наконец, по мнению уже упомянутого Петрухина, именно Старец может быть тем самым «Стариком», из головы которого, согласно саамскому мифу о творении, хлынули космические воды, положив начало всему миру. Иными словами, Старец-Морж не просто одно из важных божеств — это, фактически, главный бог, величайшая из всех космических сил, исток и хранитель саамской мифологической Вселенной.

С другой стороны, этот же Старец, ворочаясь в ледяной постели, ломает льды, представляющие опасность для рыбацких судов. Также, возможно, именно этот Старец стал прообразом огромного моржа из «Истории северных народов» Олауса Магнуса, описавшего чудовищного зверя, который засасывает воду, образуя исполинский водоворот, затягивающий корабли и вообще все живое.

Подобный миф существует и у финнов в узком смысле этого этнонима: у них есть предание об огромном водовороте в центре океана, именуемом «глоткой куримуса», морской пучине, выпускающей и поглощающей воды, от чего происходят приливы и отливы. Именно в эту глотку, в «гадкую пучину моря», и был отправлен Вяйнямёйнен, один из главных героев «Калевалы», когда закончился его земной путь. Если предположить, что все указанные выше мифы и легенды имеют общий исток, то роль Моржа-Старца становится уже не столь однозначной: да, это космического масштаба божество и один из важнейших подателей благ, но в то же время и вечная угроза, воплощение морской пучины, поглощающей все живое. Есть какое-то сходство и со змеем Йормунгандом: как отмечалось выше, он является одновременно и столпом мироздания и одним из злейших врагов асов.

В финской мифологии имелся и свой «кракен» — по крайней мере, именно с гигантским спрутом чаще всего ассоциируют морское чудовище Ику-Турсо, «Вечный Турсо», сына верховного бога Укко. Один из эпитетов Ику-Турсо — «тысячерогий», что, возможно отражает фантастические представления о щупальцах кальмаров. По другой версии, Ику-Турсо может быть гигантским моржом. Оба толкования имеют обоснование в финском языке: в старом варианте «turso» — это «морж», а в современном финском языке «meritursas» означает «осьминога». В «Калевале» этот монстр появляется дважды, причем оба раза он связывается с уже упомянутым выше Вяйнямёйненом: первый раз чудовище сжигает стог сена, из пепла которого герой-колдун потом выращивает дуб. Второй раз чудовище поднимает из вод главный антагонист героев Калевалы — ведьма Лоухи, хозяйка северной страны зла Похиолы. Однако Вяйнямёйнен строго отчитывает чудовище, схватив его за уши и заставляет с позором удалиться.

Тотчас старый Вяйнямёйнен
Отпустил его обратно,
Говорит слова такие:
«Ику-Турсо, ты, сын Старца!
Выходить не смей из моря,
Никогда не поднимайся
Пред очами человека,
От сегодня и до века».

Но не факт, что таким образом была поставлена точка в истории отношений Вяйнямёйнена и Ику-Турсо: как уже отмечалось, в финале жизненного пути герой изгнан в «гадкую пучину моря». Возможно, именно там Вяйнямёйнен и Ику-Турсо могли встретиться вновь.

Не исключено, что свой зооморфный «владыка моря» имелся и у русских, в первую очередь у поморов, а также у их предков новгородцев с их преданиями о Морском Царе. Этот мифологический персонаж, герой былины о Садко, изначально мог представляться в виде огромного рака. Об этом, в частности, писал историк Юрий Золотов в своей статье «Страничка из истории дохристианских верований восточных славян»:

«По всей вероятности, некогда рак был священным животным в верованиях восточных славян. Он считался владыкой подводного мира (царем, воеводой). Его, очевидно, чтили рыбаки, думая, что от рака зависит рыбацкое счастье. Антропоморфный водяной мог вполне заменить более раннего зооморфного бога-рака».

Также Золотов добавляет, что «среди архангельских рыбаков-поморов существовало поверье, будто в Ледовитом океане живет громадный „рачий царь“, который повелевает всеми обитателями моря». Другой источник указывает его местообитания более конкретно:

«Между мурманскими промышленниками распространено поверье, что на дне Северного Океана, между Новой Землей и Грумантом (Шпицберген) пребывает колоссальной величины морской зверь, „громаднющий рачий царь“, повелевающий всеми морскими зверями».

Это чудовищное божество выглядит как своего рода поморская ипостась саамского Старца, владыки моря.

Иные северные «хозяева вод» проявляли куда больший интерес к людям — в первую очередь в гастрономическом плане. Как, например, «кицка жонка» — жутковатая героиня одной из поморских быличек, хозяйка реки Кицы на Кольском полуострове. «Жонка» — своего рода северная русалка, с женским лицом и телом и рыбьим хвостом. «Кицка жонка» командовала заходящими в реку косяками семги, мешая промыслу здешних купцов, братьев Заборщиковых. Впрочем, тем удалось договориться с нечистью, лакомой до человеческой плоти: в обмен на человеческие жертвоприношения плотоядная русалка пригоняла в сети рыбу, на которой дельцы богатели — не только Заборщиковы, но и другие местные предприниматели. Дело раскрылось, когда один из брошенных в воду людей, совсем еще мальчик, выжил, спасенный монахами Соловецкого монастыря. Хотя купцам удалось избежать наказания, «позолотив руку» кому надо и сделав пожертвование в монастырь, люди перестали пропадать.

Жившие к востоку от русских и финно-угров ненцы верили, что в Северном Ледовитом океане обитает так называемый Бык Севера, приносящий на землю холод. Зимой дыхание чудовища оборачивается северным сиянием, а летом — дождевыми тучами. Когда бык сбрасывает линялую шерсть, начинается снегопад, а от его дуновения поднимается холодный ветер. Похожие представления отмечены и у других народов Севера, даже у тех, кто не обитает близ Северного Ледовитого океана, таких как якуты, у которых этнографы отметили следующие верования:

«Бык зимы выходит из океана с туманным дыханием, в заиндевелой дохе, с ледяным носом, с очами, словно проруби, с предлинными звонкими рогами, с туловищем, заслоняющим солнце, с морозом в подмышках, с утренниками в пахах, с вьюком из болезней, с тороками из простуды…»

Возможно на эти предания повлиял образ мамонта, туши и бивни которого находили в вечной мерзлоте. Мамонт в преданиях коренных народов Севера и Дальнего Востока часто представлялся злым духом или монстром, нередко обитающим в воде. Так, эвенки считали мамонта большой рогатой рыбой, живущей в море, или же гибридным существом с головой лося и туловищем рыбы.

Боги моря и льда

Еще дальше на восток встречаются другие владыки моря. Например, ительмены почитали морского бога Митга, посылающего рыб в реки и самого похожего на рыбу. С крабом или иным морским животным часто ассоциируется хозяин моря у коряков. У чукчей хозяином морских зверей считаются дух Кереткун и его жена: с черными лицами и одеждами из кишок морских животных, питающиеся трупами утопленников, но одновременно помогающие людям против злых духов. У чукчей хозяина моря зовут Анкы-киеле. Видный исследователь культуры и истории чукчей Владимир Богораз описывал его как существо «с рыбьим телом и огромной косматой головой». Схожие описания приводят и другие источники, включая рисунок чукотского художника Онно, изобразившего морское существо с косматой головой и огромной пастью. Над ним парит душа шамана, посланного к морскому богу с просьбой послать хороший улов.

По другую сторону Берингова пролива, от Аляски до Гренландии, расселились инуиты-эскимосы, чья мифология породила множество причудливых божеств и устрашающих чудовищ. Одно из них обитало прямо в Беринговом проливе — огромное слизистое существо под названием А-Ми-Кук с четырьмя огромными лапами или щупальцами. А-Ми-Кук нападал на рыбаков, заходивших слишком далеко в море, где топил их вместе с лодками, а потом пожирал. Спастись от него было невозможно даже на суше, потому что под землей чудовище двигалось так же ловко, как под водой. Считается, что на образ чудовища повлияли подземные озера, расположенные в районе города Сент-Майкл на Аляске, — основного обиталища А-Ми-Кука. Еще одно водное существо, обитающее в водах Аляски, зовется Тижерук — это огромный змей с двухметровой головой и хвостом с плавником, который ворует людей прямо с пирсов.

Весьма обширный пандемониум у инуитов Гренландии, населявших окружавшее их море самыми разными чудовищами. Среди них можно вспомнить Ахлута — одного из местных оборотней: полуволк-полукасатка, меняющий свой облик на суше и на море. Иногда ахлут представлялся в виде гибридного существа, сочетающего признаки обоих животных. Другим гибридным существом в инуитском фольклоре был персонаж с мудреным именем

Аз-и-ву-гум Ки-мух-ти, сочетавшим в себе признаки собаки и моржа, с хвостом рыбы и твердыми чешуйками по всему телу, которые защищали чудовище от копий эскимосов. Этот «моржепес» был своего рода защитником моржей от охотников, способным убить человека одним ударом хвоста.

Всеми этими чудовищами, а также морскими зверями и рыбой, повелевала богиня Седна, известная под другими именами у разных групп инуитов. Это своего рода инуитский аналог скандинавской Ран — сходство усиливается тем, что Седна, как и Ран, является также владычицей мертвых, обитающей в Адливуне, эскимосском Нижнем мире. Седну считали дочерью инуитского бога-создателя Ангуты, который за что-то разгневался на дочь: по одной из версии, за то, что она взяла в мужья пса, по другой — за ее невероятный аппетит, снедавший Седну настолько, что она сгрызла руку своему отцу. Тот сбросил дочь со своего каяка в бушующее море, а когда она начала цепляться за борт — обрубил ей пальцы, которые, упав в воду, стали китами, тюленями, моржами и прочими морскими животными, на которых охотятся инуиты. Известен и более трагичный вариант мифа: Седну стал домогаться некий «птичий дух», а когда отец попытался спасти дочь, зловредный дух наслал ужасающий шторм, грозивший потопить лодку, и Ангута в отчаянии выбросил дочь в бушующее море. Как бы то ни было, все версии мифа сходятся на том, что Седна, попав в воду, стала владычицей моря и всего, что в нем обитает. С ее именем связываются также антропогонические легенды инуитов: якобы от связи Седны с красным волком родилось пять псов и пять полулюдей-полупсов, адлет — созданий с острыми ушами, длинными хвостами и желтыми глазами. Эти и без того неприятные создания имели довольно гнусные повадки: словно вампиры, они пили кровь людей. По иным версиям мифа, адлеты стали предками индейцев, в то время как чистокровные псы дали начало скандинавам.

Круг замкнулся — Гренландия, с ее эскимосскими оборотнями, одновременно дает приют и морским чудовищам, вроде хафгуфы, из скандинавских саг. А прямо через пролив расположилась Исландия с ее «злыми китами». От моря до моря, сквозь льды и тьму полярных ночей, самые разные народы населяли северные воды ужасными чудовищами и суровыми богам, тоже, зачастую, чудовищного облика. Эти представления нашли отражение и в литературе: например, белый кашалот Моби Дик имеет определенные параллели с исландским «злым китом» стоккулом — даже если Мелвилл не имел в виду ничего такого, определенные базовые архетипы явно сыграли свою роль. Другой северный монстр стал героем сонета «Кракен» английского поэта Альфреда Теннисона, описавшего монстра, что спит в глубочайших безднах моря и проснется лишь перед концом света, чтобы погибнуть от небесного огня. Образ исполинского чудовища, которое дремлет в морской пучине, но ожидает пробуждения, возможно, вдохновил известного автора ужасов Говарда Лавкрафта на создание Ктулху — самого известного персонажа «Мифов Ктулху». Ктулху, кстати, тоже связан с севером, конкретно с Гренландией: в рассказе «Зов Ктулху» описывается «племя выродившихся эскимосов», что совершали жестокие обряды перед статуэткой этого божества, распевая молитву-призыв: «Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн».

(окончание в комментариях, чуть-чуть не уместилось)

Источник

Гуру контркультуры, практикующий маг, инди-музыкант и один из главных создателей комиксов конца ХХ — начала XXI века. К моменту выхода «Незримых» Моррисон уже был звездой в индустрии. Сначала он прославился в британском альманахе 2000 AD. Затем перезапустил для DC Comics малоизвестного супергероя Animal Man. А потом перевернул комиксы о Бэтмене, выпустив «Лечебницу Аркхэм: Дом Скорби на Скорбной Земле», где Брюс Уэйн и Джокер показаны пациентами психбольницы (и еще вопрос, кто из них больший псих).

Моррисон добавлял в комиксы о супергероях дадаизм и сюрреализм, по полной использовал провокационные темы (чего стоит только комиксы «Новые приключения Гитлера»!) и открыто выступал против тэтчеризма и правого уклона в целом в западной политике.

Также он практикует магию, увлекается восточными учениями и ведет колдовскую войну со своим коллегой Аланом Муром.

В общем, «Незримые» — то есть произведение о магии, политике, анархизме, буддизме и всем, что Моррисона интересует, — были неизбежны.

Структура «Незримых»

Если говорить про сюжет, «Незримые» повествуют о противостоянии группы революционеров — тех самых Незримых — глобальным силам массового подавления. Сначала эти последние выглядят как тайное мировое правительство, которое работает через полицию, школы и другие институты угнетения свободы. Они открывают интернаты для перевоспитания, проводят оргии в дорогих интерьерах и обладают прочими атрибутами развращенных буржуа фашистского толка. Но это только первый слой.

За ним открывается слой второй: сами земные угнетатели — лишь пешки угнетателей космических, неких лавкрафтианских монстров, архонтов, из параллельного измерения, которые, конечно, хотят поработить Землю ради установления вселенского порядка. Но и это не все. Точнее, это не главное.

«Незримые» — это роман-инициация, причем проходят ее в разное время и в разной форме все пять главных героев. А еще — по замыслу Моррисона — и сами читатели. Заканчивается инициация тогда же, когда и революция Незримых — в момент, когда стирается дихотомия архонтов и Незримых, добра и зла, читателя и героя.

Магия

Сам Моррисон называет себя практикующим магом и работает с так называемой Магией Хаоса. Она отвергает важность ритуалов и каких-либо магических систем. С точки зрения школы Хаоса магией может быть что угодно, в том числе творчество. Вопрос не в том, что ты делаешь, а в том, что вкладываешь в свои действия.

И «Незримые» для Моррисона — это как раз сеанс магии, возможно, самый важный в жизни.

По словам автора, история комикса началась в Новой Зеландии. Моррисон отправился туда, чтобы прыгнуть на банджи с высокого моста. С собой писатель взял сигил — магический символ, в котором было зашифровано его послание Вселенной. Эту древнюю форму магии в ХХ веке популяризовал британский художник Остин Осман Спейр, для которого она служила абстрактным выражением воли мага — например, в виде текста на бумажке, из которого убрали все гласные. Сигилом можно считать даже логотипы брендов: D&G или Supreme обозначают все, что несет в себе обозначаемая компания. Прыгнув с моста, Моррисон отпустил сигил в крайней точке падения. А затем решил создать «гиперсигил» — то есть «Незримых». Таким образом он попытался совместить свою волю и творчество, вложив в комикс все, чего хотел бы от мира, над чем думал и в чем сомневался.

Второй сеанс магии случился с Моррисоном, когда первые выпуски комиксов уже вышли. Фанатам он известен как «случай в Катманду». Моррисон отправился в Непал, чтобы подняться к храму Сваямбунатх. К нему ведут 365 ступеней — по легенде, тот, кто пройдет их на одном дыхании, достигнет просветления.

Моррисону такой подъем удался, и он отпраздновал это порцией гашиша. После чего ему пришло видение. Из храма вышли некие создания с изменчивыми формами, переместили его в пятое измерение и дали посмотреть на время как на точку, где прошлое, настоящее и будущее происходят одновременно. Также они объяснили, что такой мир имеет форму «дитя», а Моррисону поручили развивать сознание этого дитя.

Сам автор не дает этому случаю никакой четкой интерпретации. Для гашиша галлюцинации были слишком сильными, для просветления — слишком необычными. Моррисон назвал это «событием нервной системы» и от более детальных определений отказался. Но тот опыт восприятия мира, который он получил в Катманду, сформировал практически все повествование «Незримых» и увел его от красочной анархистской агитки в сторону философии.

Анархия

Моррисон не только маг, но и анархист, как и многие британские леваки, чьи взгляды сформировались во времена правления Маргарет Тэтчер. Но за годы работы над «Незримыми» позиция автора ощутимо поменялись. В начале произведения Кинг Моб — альтер-эго Моррисона — предстает классическим нонконформистом, борцом с государством и централизованным насилием посредством насилия частного.

Он умен, хорошо подготовлен и не гнушается никаких методов в борьбе со злом.

Или тем, что ему представляется злом. Главная движущая сила Кинг Моба — бунт. И тут он похож на всех бунтарей из поп-контркультуры юности Моррисона: в первую очередь на ум приходят Макмерфи из «Пролетая над гнездом кукушки» и Алекс из «Заводного апельсина». В какой-то момент кажется, что и судьба Кинг Моба ждет та же самая — бунтарь без причины и без успеха. Но затем происходит трансформация.

В начале комикса мы видим Систему — интернаты для перевоспитания, полицейских, чиновников. И Бунтаря, который все это крушит по мере сил. Точнее, двух Бунтарей: опытного Кинг Моба и юного Джека (он же Дэйн), которого тот спасает. Оба они по ходу произведения меняют свои взгляды. Кинг Моб в какой-то момент, при помощи бывшей подружки, осознает, что сам стал частью системы. Его попытки сломать порядок уже вписаны в этот порядок, присутствие самого Кинг Моба — это основание для присутствия полиции, и далее по замкнутому кругу. Нечто похожее позже покажут в «Матрице».

Тогда Кинг Моб отказывается от террора в пользу так называемого «онтологического терроризма». Этот термин Моррисон вывел, опираясь на теорию другого творца, анархиста и мага — Хакима Бея. Певец пиратских утопий и временных автономных зон, Бей искал способы не борьбы с государством, но жизни без него — щели в Системе, где можно укрыться от неусыпного взора CCTV. Такую жизнь Бей называл «онтологическим анархизмом». По его учению, мир пребывал, пребывает и будет пребывать в состоянии хаоса, а порядок — только иллюзия. Моррисон во втором томе «Незримых» сравнит порядок со спектаклем по Ги Дебору, навязанной извне игрой, болезненным изгибом разума, который проникает в мозг, но не может до конца его контролировать:

«Хаос везде пролезет. Они могут весь мир покрыть камерами, но не могут сделать так, чтобы парням в комнатах слежения не пришло в голову подрочить».

Эти слова Кинг Моба во многом объясняют, почему он со временем перестает видеть смысл в борьбе. Онтологический анархизм — это отказ от прямой борьбы, в какой-то мере даже отказ от сопротивления. Потому что сопротивляться нечему. Если порядок — иллюзия, то сопротивляясь ему ты лишь утверждаешь реальность этой иллюзии.

Так бунтарь Кинг Моб отказывается от пистолета и выбирает слово — ведь чтобы победить Спектакль, нужно не участвовать в нем, а рассказывать правду. Язык становится оружием — причем как свободы, так и контроля. У Моррисона язык предстает наркотиком (по Берроузу, любой наркотик — это средство контроля, и язык — один из самых главных). Архонты проникают в мозг жертв и подчиняют их при помощи специальных слов. Язык управляет мозгом, мозг управляет телом — а значит, главный тот, кто управляет языком. Древнейшим заклинанием в мире, направленным на подчинение, признается алфавит — навеки заданная последовательность звуков, порядок, который всегда с тобой.

В какой-то момент Кинг Моба буквально пытают при помощи языка. Знак в комиксе подменяет обозначаемое, раскрывая иллюзорность мира вокруг. В один из самых важных моментов повествования Кинг Моб стреляет во врага из игрушечного пистолета, откуда вылетает флажок с надписью «бах». Потому что нет никакой разницы между реально выпущенной пулей и идеей выпущенной пули.

Да, ложки нет, архонтов нет — и борьбы за свободу тоже нет.

Есть только Спектакль, и к концу произведения Кинг Моб убеждается: чтобы спасти людей от влияния Спектакля, надо захватить сам Спектакль и развеять его иллюзии. Это и есть онтологический терроризм, при котором ты подрываешь не полицейский участок, но информационную картину.

Мера куда более эффективная, но все еще слишком человеческая. В ней все еще заложен дуализм, противопоставление Незримых и архонтов, свободы и контроля, в конце концов — добра и зла. Но ни того, ни другого нет — или и то, и другое есть одновременно.

Буддизм

Второй главный герой «Незримых» — это Джек, он же Дэйн. Подросток из Ливерпуля, который бунтует против всего, до чего может дотянуться. Он отказывается давать правильные ответы на уроках, хотя знает их. Пытается поджечь школу и попадает в руки к слугам архонтов. Бежать из их фабрики перевоспитания, но также сбегает и от Незримых. Даже отказывается принять от них новое имя, положенное всем агентам — Джек Фрост.

Дэйн — это воплощение подросткового несогласия, которое сводится к бунту против мироздания и творца. Он бежит, крушит, ломает и сбегает. Но каждый новый побег приводит к тому, что снова надо что-то ломать, а каждое новое крушение — заставляет снова бежать. И когда начинает казаться, что Дэйн — просто раздражающий элемент в произведении, аватара любого неприятного подростка, который грубит старшим, сквернословит и ничего не хочет делать, — он меняется.

В какой-то момент Незримые находят сбежавшего Джека, чтобы тот помог им спасти попавшего в плен Кинг Моба. Джек вспоминает просветление, которого достиг еще во время обучения у Незримых: его мир полон злобы и насилия потому, что он сам ими полон. Пульсирующая красная сфера на земной орбите — Барбелит, местное воплощение инопланетян, бога и любой другой высшей силы — объясняет Дэйну, что исправить мир можно только исправив себя.

Банально, но все зло мира складывается из миллионов маленьких зол, а насилие есть лишь ответ на ответ на ответ…

Свою первую дуэль с архонтом Джек выигрывает, сидя в позе лотоса и отрицая все иллюзии, что на него насылают. Он произносит истинное имя архонта и тот рассеивается как любая другая иллюзия, которую мы смогли определить и назвать. Тем не менее Джек-Дэйн отказывается занять позицию Незримых, которые по-прежнему воюют с системой. Спасая Кинг Моба, Джек заодно спасает и его главного земного врага — сэра Майлза. В финальной битве с архонтами он не истребляет их, а поглощает. Потому что никакого противостояния нет. Свобода и контроль — это просто качели, одна сторона не работает без другой. Причина же всех страданий — дуализм, ложное противопоставление, в первую очередь противопоставление себя и не себя. От которого Дэйн отказался, приняв, что он еще и Джек.

Именно Джек-Дэйн становится проводником финальной мысли Моррисона: боль, зло, насилие, контроль — все они иллюзорны. Люди создают их, выводят наружу, потому что боятся признать их в себе:

«Мы создали богов и тюремщиков, поскольку чувствовали себя ничтожными, грешными и одинокими… Мы дали им пытать и судить нас и, подобно овцам на бойне, позволили осудить себя. Прозрите! Сейчас! Наше заключение окончено».

О чем же «Незримые»?

Комикс начинался как произведение о борьбе с силами контроля снаружи, а закончился признанием сил контроля внутри и отказом от борьбы. В отличие от своего давнего противника Алана Мура, Моррисон отказывается от антагонизма «контроль / бунт». Он делает бунт частью контроля, а контроль — частью бунта. Свобода же наступает, когда замечаешь в себе обе эти силы, признаешь их сопричастность и учишься с ними жить.

Мур в «V — значит Вендетта» не скрывал дурные стороны воинственного анархизма. Он показал, как борьба с бесчеловечной системой постепенно лишает человечности самого борца. Но у Мура эта бесчеловечность осталась безвыходной. Убив дракона, сам становишься драконом, но и не убивать дракона нельзя. Моррисон же решил дракона отрицать.

Источник