Не я один такой
Читая рассказы из моей биографии, многие удивляются тому, что на в биографии одного и того же человека сосредоточено столько разнообразных событий. Но для моей семьи, точнее, для той её половины, которая идёт по линии отца, такие судьбы были практически у всех предков. По легенде род мой происходит от некоего придворного, служившего у царя Фёдора Иоанновича. В обязанность этого придворного входило удержание на верёвке зверя, на которого охотился царь. Однажды, стреляя в удерживаемого зверька, царь промахнулся, и заряд дроби достался моему пращуру. За это он и получил прозвище Шумак, означавшее в допетровские времена то же самое, чем ныне называется дуршлаг. Слово «дуршлаг» заимствовано из Германии, но в немецком Durchschlag означал тот инструмент, посредством которого в шумак превращается обычный ковшик. У нас этот инструмент называют пробойником. В современном немецком этим словом называют также и перфоратор.
Сыном основателя рода и первым носителем фамилии был Кондрат Шумаков. В Смутныя времена воевал он с поляками и во главе полуполка из пятисот человек освободил от польско-литовских войск окрестности Курска. В этих краях ему и было пожаловано поместье, получившее название Шумаково. Село под таким названием до сих пор стоит в 40 километрах от Курска. А рядом с деревней Брежнево, откуда происходят предки дороғоғо Леонида Ильича, есть ещё и хутор Шумаков.
Мой прадед, который, как и я, звался Сергей Шумаков, был профессором. Жизнь у него была спокойной и размеренной, но в 1918 году его признали нетрудовым элементом, не выдали продовольственных карточек, вследствие чего он и умер с голоду. Поэтому живым я его не застал. Зато застал деда, который в Гражданскую успел побывать и белым офицером, и красным командиром: когда в остатки Добровольческой армии перебирались из Новороссийска в Крым, дед лежал в госпитале и 27 марта 1920 года попал в плен к красным вместе со всем госпиталем. Однако его не расстреляли, а направили на новый фронт воевать с белополяками. К 1935 году он дослужился до комбрига, но в 1938 году, его, как «бывшего белобандита», вычистили из Красной Армии. Оставшись без службы, дед пошёл на биржу труда, и его определили на курсы водителей троллейбусов, по окончании которых он водил по Москве двухэтажный ЯТБ-3. Троллейбус его ходил от площади Свердлова (ныне Театральной) мимо Тверской заставы и посёлка Сокол до Коптева.
Когда началась война, дед пошёл простым красноармейцем в 17-ю дивизию народного ополчения, но к концу войны был уже подполковником – он всё время брал на себя командование за место выбывшего командира, потом его утверждали в должности, а затем повышали и в звании, чтобы никто не спрашивал «А чего это у вас сержант ротой командует?». Повоевал он даже с Японией и службу закончил в 1954 году в Порт-Артуре в момент его передачи китайцам.
Ещё более драматично складывалась в детстве судьба моего отца. Вскоре после ухода деда на фронт его вторая жена (первая была убита в гражданскую дезертирами-мародёрами), мать моего отца, вместе с моим отцом, которому было тогда три года, отправили в эвакуацию в Горький. Там моя бабушка поступила в МПВО Горьковского автозавода. 6 июня 1943 года, в день, когда отцу исполнялось пять лет, её убило немецкой бомбой.
Отца определили в детдом и, несмотря на то, что он знал свои отчество и фамилию, записали их от фонаря. Более того, этот детдом, оставшийся после одной из бомбёжек без здания, перевели в Куйбышев. Всё это не позволило деду найти отца сразу после войны. В том самом 1954 году, когда отец уже учился в Куйбышевском Суворовском училище, он подал рапорт на восстановление отчества и фамилии. Только после этого его настоящие данные попали в адресный стол, и деду, который после демобилизации купил дом в Ногинском районе Подмосковья, пришла адресная справка.
После суворовского отец хотел поступать в лётное училище в Оренбурге, но медики нашли нарушение в работе вестибулярного аппарата – последствие детской контузии, полученной при бомбёжке в Горьком. Тогда кто-то посоветовал ему поступить в расположенное в том же городе зенитное училище, хочешь, мол, вражеские самолёты сбивать, так сбивать их можно и с земли из пушек.
В это училище отец поступил успешно, тем более, что суворовцев брали без экзаменов, но у начальника училища генерал-майора артиллерии Ивана Васильевича Ставцева была дочь Светлана, заканчивавшая в то время школу. Эту дочку угораздило влюбиться в моего отца-курсанта. Узнав об этом, генерал начал думать, как от этого неудобного курсанта избавиться. На его счастье в училище пришла разнарядка откомандировать лучших курсантов в войсковую часть 71543. Отец тут же стал самым лучшим и был отправлен в Ярославль, где эта часть и располагалась. Оказалось, что под этой цифровой пятизначной вывеской скрывается такое же зенитное училище. Только обучались его курсанты не обращению с 57-миллиметровым пушкам С-60, а оперированию зенитными ракетами «Беркут», которые позднее приняли на вооружение под индексом С-25. Уже в 1964 отец защищал небо Индонезии от голландских самолётов во время войны бывшей Голландской Индии со своей бывшей метрополией за Западный Ириан. После Индонезии он оказался в Египте. Там мои родители и познакомились.
Когда 18 июля 1972 года новый египетский президент Анвар Садат решил выдворить из Египта наших военных, отец попросился в САВО, штаб которого был в Алма-Ате. Учитывая, что там жила жена и только что родился сын, просьбу удовлетворили. Правда, через полгода отправили во Вьетнам сбивать Интрудеры, и вернулся он домой только в 1974 году и тоже 6 ноября – как матернальный дед с фронта только не посреди дня, а за полчаса до полуночи. Мне тогда было без 23 дней три года. Увидев меня после долгого перерыва, он удивился тому, как я разговариваю. В отличие от своих ровесников, говоривших в трёхлетнем возрасте отдельными фразами, я говорил без детского акцента развёрнутыми предложениями, при этом выговаривая все буквы русского алфавита.
– Что, и «эр» выговаривает? – недоверчиво переспросил он мать утром.
– Ну, сам спроси! – ответила она.
Посмотрев по сторонам, отец увидел висящий на стене отрывной календарь с красной семёркой посреди страницы.
– Ну-ка скажи «годовщина революции»! – обратился он ко мне.
– Годовщина рррэволюции, – повторил я.
Отец принялся листать календарь. Дойдя до следующего вторника, он обнажил лист, на котором был нарисован человек в круглых очках и белой пилотке.
– О, а скажи-ка «Джавахарлал Неру»! – задал он очередную задачу.
– Ну, нашёл что спросить, – вмешалась мать. – Я сама такое не выговорю, но в этот момент я старательно выговорил его имя.
На это удивилась даже мать, уже привыкшая к тому, что я могу повторить что угодно.