Сказ про Бориса, Руську да Володьку.
Тапками не закидывайте плиз. Ошибок в тексте овер-дохрена. Писал как мохь. Друзьям понравилось, решил поделитсо.. Так воть. Сказ\ка-
Заболел Борька. А хозяйство у него с Руской добротное было. Жаль пропадёт думал,если отойду ненароком на тот свет.
Руска сама, одна, не смогёт его вытянуть.
Решил своего другана пригласить к себе вместо себя, Володьку. Ибо друзья его вороватые были. Один из дубков, другой из берёзок.
Володька из городу тогда приехал, проводил Борьку как надо, на корете домой отправил, да и за Руськой приударил.
Соседи ревнуют. Думали что Борька то отойдёт а кто нить из них и подкатит. Руська то хороша, есть что потрогать, есть где ухватить.
А тут этот припёрся.
Ну подумал Володька пожив в деревне, пока плохого чё не случилося - надо обезопасится. Почесал в репе и придумал.
Были у Руськи собаки.. Но состояние - днище. Будки текли.. Голодные.. Жуть короче..
А ещё у соседа канализацию проравало. Одну будку вообще потопило.
Ну что делать то.. Почесал в репе и придумал. Кормить лучше стал, будки им починил. Новые начал делать.
А одна овчарка Кавказская вообще ему по нраву пришлась. Подкармливал пуще других. У неё аж шесть лосниться стала.
За Володьку вообще всей деревне за него готова была глотки перегрызть.
Соседи утихомирились. А когда Володка мимо будок ихних собачих проезжал на телеге своей - они ему всегда ГАФ! ГАФ! ГАФ!..
Радоволся Володько, что так всё складно, махал кобелям своим цепным и улыбался.
Но время шло, самому голодно стало Володьке. Видит что хозяйство то вроде как хорошеет.
Курей начал заставлять больше яиц нести. Свиньи, коровы под нож пошли.
Зажировал. Решил перед соседями авторитет поднять, приглашать стал. Угощал. Долги прощал, что те у него на прополую брали..
Капусту то у него квашенную все частенько просить любили, знали что Володька ради авторитету всё простит да забудет.
Друзей к себе в дом жить пригласил. Корешей старых из городу бишь.
Зажилили. И понеслася.. Пиры у них да прогулки. То водные, то на лодках по озеру вокруг деверни кататсо учудили частенько. Бывало ездють и копусту жруть.
Время шло, а урожаю не прибавлялось. Начал тут Володька Руську работать больше заставлять. Да не как обычно до 19 вечера, а до 21.. У неё спина аж трещала.
Тут беда. У соседа, Ираклия, и так несчастье - саранча на огороде развелась давненько, покоя не давала, так сосед по кличке "блондинчик"
начал своих кроликов тайком, к Ираклию то, по ночам запускал пастись. Капусту оние жруть, а не поймать его. Под покровом ночи ж запускал.
Подумал Володько, и пару собак своих соседу Ираклию на временное пользование дал. Авось исправят положение..
Так мало того что собаки то всю саранчу пережрали, так ещё и кроликов покусали, да так что те ссались вместе с "блондинчиком" в гости к Ираклию и нос совать..
И тут снова тебе напасть. Сосед "блондинчик" новую пакость учудил.
Ульи ближе к забору Руськи переставляться стал. Того и гляди на огород к Руське уже летать будут..
Ну, почесал Володько снова в репе и возьми да начни пчёл подкармливать пуще прежнего. Добавки всякие подсыпал.
Да так что они не до забора "блондинчика" долететь могли уже, а весь участок его облететь и к другим соседям на медок загянуть.
Да не просто долететь а Собак сосдских перекусать и курей соседских сморить.
Приуныл "блондинчик" и из дома некоторое время носу не высовывал... Боялси. Вдруг чё Володьке в голову всбредёт.
Но снова проказа.. Куры с голодомору у Руськи дохнуть стали. Да к тому ж к собакам куря повадились ходить, кудахтали им -
мол живём вообще беда-пиздец. Голодно.. А собаки то кстати из-за дружков Володькиных то же недоедать стали... Не хватало.
Заметил Володька, как на него звери смотреть стали. Понял - добром то не кончится. А тут ещё петух Олёшко от спячки отошёл.
Кукарекает что есть мочи днями и ночами, всё не угомонится.. И непоймать его никак. На суп не пустить. Прыткий больно.
Ну, начал Володько от дружков своих избавляться. То одного сведёт, то другого в лес с концами отправит.Сначала одного, потом второго. Третьего.
...А то чего глядишь - псы то его самого закусают..
Только один у него овчарик верный и остался.
Двадцать лет прошло, как он с Руской жил. И как то в марте, вдруг почуял.. Хворь подступает. Точь в точь как у Борьки была.
И хорошо что если домой, в город лечиться поедет. А то ведь чего взбредёт псам то, в любой момент сорваться могут.. Загрызут...
Да и петух этот, Олёшко, осильчал. Курей перетоптал, взбодрил их. Не ровён час подгадает и заклюёт в плешенку..
Сел Володька у печки остывающей, посмотрел на Рускьку и понял.
Скоро и ему с ней прощаться придётся.
Имя для Тин.
Без неё я бы пропал. Я не знаю, как так вышло, но я понял это сразу.
Весь вечер наш прошёл в разговорах об этой странной рыжей девушке, пока она мирно спала. Юка рассказала нам, что сама не видела её уже года два точно, с того момента, как умерла её бабушка, и никак не надеялась увидеть снова: «Я и не думала, что когда-нибудь здесь её ещё увижу. Так она уехала нехорошо в прошлый раз: после похорон бабушкиных с роднёй перескандалила, с нами не попрощалась и свалила. И не появлялась больше. А я её вспоминала всё это время. И брата её вспоминала – Артёма. У нас всё детство вместе прошло. Они ребята хорошие, добрые, светлые такие, и в помощи никогда не отказывали, только крышу срывает у обоих периодически, на основании того, что с мамашкой проблемы вечные у них – она на них хуй забьёт, с мужиками крутится, домой их таскает, а как чего не ладится у неё, на детях срывается, истерит, дерётся. Артём ушёл давно из дома. Сначала в армию, потом вообще не понятно, куда делся. А Аринка осталась. Не выдержала, наверное» Рассказывала Юля долго и с подробностями, вспоминала истории из детства, фотографии достала – показать. Одна запомнилась мне лучше других, с неё на меня смотрели двое ребят, очень друг на друга похожие: парень лет семнадцати с травинкой в зубах сидит на траве, поджав одну ногу и вытянув другую, и рыжая девочка лет пятнадцати у него за спиной стоит на коленях и обнимает парня одной рукой, в другой держит незаконченный венок из одуванчиков, оба улыбаются, весело и беззаботно. Настолько рыжая девочка с фотографии была не похожа на рыжую девушку, которая несколько часов назад появилась на пороге дома Юки. Но это был один и тот же человек.
И тут я понял, что, на самом-то деле Юля не знает ту девушку, которая пришла к ней в дом даже наполовину. Она помнит. Просто помнит, кем она была два года назад.
И мне стало ещё интересней, кто есть эта странная рыжая девушка. Я тогда уже чувствовал, что она принесёт в мою жизнь что-то такое, о чём я раньше не знал и даже не догадывался.
Я зачем-то уступил новой гостье своё койкаместо, а именно достаточно удобный диван в отдельной комнатушке, а сам ушёл ночевать на закрытую веранду - там Юка постелила мне матрац в уголке, дала мне подушку и тёплое одеяло. Спать не хотелось. Чтоб скоротать время, я принялся рисовать: из головы не шёл образ пляшущей у костра ведьмы, я решил его запечатлеть.
В доме все оживились: слышался смех, разговоры о чём-то весёлом, потом песня – кто-то взял гитару и звонкий женский голос запел: «По дорогам жаждущим, по дорогам жаждущим тепла…» Первым порывом было пойти и посмотреть, в чём причина оживления. Но я увлёкся. К тому же, я никак не мог вспомнить в деталях черты лица «ведьмы». Я сидел и тупо пялился на альбомный лист. Закрывая глаза, я мог представить что угодно, кроме тех глаз, в которых горит так зацепивший меня злой огонёк.
Я не знаю, сколько я так сидел. Но очнулся я в тот момент, когда почувствовал, что на меня кто-то смотрит. В уголке, поджав колени, с сигаретой сидела та сама девочка, лицо которой я так мучительно пытался вспомнить. На веранде царил полумрак, поэтому я не мог как следует рассмотреть «ведьму», но я пытался. Мне это было необходимо. Хотя бы для того, чтоб закончить рисунок: на бумаге и в собственной голове. Я сидел и смотрел, внимательно, не отводя взгляд. Пока не услышал: «Что? Может, мне раздеться, чтоб ты рассмотрел получше?» Я оторопел. Но ничего не нашёл лучше, чем ответить – да. «Да» и промелькнувший в глазах «ведьмы» ужас. «Да» и через минуту передо мной стояло совершенно обнажённое создание, с небывало белой кожей. «Да» и мне уже не до картинок.
Сама она об этом потом писала так: «…И тебе просто сделали ручкой - ты больше не вернёшься домой. А помнишь, как Юля тебя приняла? Она была так рада тебе! А ещё у неё джемовали бродячие музыканты. И один из них - худой, большегубый, татуированный, наглый парень - тебе совсем не понравился. И ты ему. Знаешь, что он подумал, когда увидел тебя? "Ведьма!" Именно так. Вы пили много и курили. Все. И ты. А потом ты вышла покурить на веранду, а он там сидел. И так смотрел на тебя, что становилось страшно и обидно. И тогда ты спросила: "Что? Может, мне раздеться, чтоб ты получше рассмотрел?" Ты не думала, что он скажет "Да." А он сказал. А ты не хотела, чтоб он подумал, что ты не хозяйка своим словам и поэтому разделась. И я знаю, что было дальше, ты помнишь плохо. Но тебе было приятно и хорошо - руки горячие, губы, по всему телу, без всяких исключений. И, говорят, должно было быть больно - нет, пиздят! Это - первый мужчина в жизни. Это ты тоже должна помнить. А потом была Москва…»
Не знаю, как описать то, что было дальше. Это остаётся в моей памяти, как обернуть это в слова – я не знаю. Только: без неё, я бы пропал.
Но «ведьма» тогда показалась мне феей. Маленькой, хрупкой, звонкоголосой феей. И я назвал её «Тин», созвучно с тем, как называли меня – «Тим». Со временем, с лёгкой руки одного из наших вписчиков «Тин» превратится в «Тимка». Но это будет потом.
А дальше была Москва.
Вы хотите головоломок?
Их есть у нас! Красивая карта, целых три уровня и много жителей, которых надо осчастливить быстрым интернетом. Для этого придется немножко подумать, но оно того стоит: ведь тем, кто дойдет до конца, выдадим красивую награду в профиль!
Здравствуй!
Вечностью показались два часа на вокзале, в ожидании пригородного поезда, и пять часов в дороге.
Но вечностью более короткой, чем тридцать дней в больнице. Больница была адом – необыкновенным адом, с холодными котлами и чертями в белом. Тридцать дней в полузабытие, под действием чего-то, что вводили внутривенно два раза в день. Тридцать дней в соседстве с синеглазой девочкой Алиной, которая прерывала свои рыдания только на еду и сон. Тридцать дней после аварии, в которой меньше всех пострадала она сама. Выпускать на улицу её стали только в середине второй недели, всего на полчаса. Андрей приносил сигареты, книги и плеер с дисками. «Без него я бы пропала».
Все тридцать дней в потолке торчал железный крюк. Не понятно, зачем он там был нужен, но он всё время наводил на мысль. На мысль наводило всё. Зверски болела голова. Было обидно: мать так и не пришла, даже не позвонила. Единственной связью с внешним миром оставался Андрей. «Без него я бы пропала».
В этот момент мы не были ещё знакомы. Но скоро мы встретимся.
Мы встретимся в старом, ветхом домишке, которым владела чудесная девушка Юка. Она приютила меня вместе с друзьями, когда мы держали путь из Краснодара в Москву. Одним из перевалочных пунктов был гостеприимный дом Юки: эта девушка выделила нам несколько койкомест и накормила, чем могла, взамен на песни у костра. Мы жили там уже третий день, уставшие от кутерьмы переездов и голодных дней Краснодара, в этом доме мы отдыхали и набирались сил перед Москвой. Мы у Юки не в первый раз. И каждый раз она встречала нас радушно и с радостью. Нередко случалось и так, что помимо нас в этом доме обитали и другие путники, но на этот раз никого больше не ожидалось и мы жили спокойно. Пока в дверь Юкиного дома не постучала огненно-рыжая девушка, в мужской одежде, усталая на вид, бледная, с синяками под глазами и от уколов на венах, и со злым блеском в глазах. Первой моей мыслью при виде её у меня было: «Ведьма!» Слишком уж она была похожа на ведьму со своими растрёпанными рыжими волосами и бледной кожей на фоне ночного сада в проёме двери.
Юка бросилась ей навстречу, удивлённая, но явно обрадованная:
- Ты здесь! Ты приехала! Неужели это ты?!
- Юля, я очень устала. Давай-ка завтра повосторгаемся, ну? Уложи меня поспать. А сначала дай помыться, - устало проговорила девушка.
А потом заметила нас и замерла от неожиданности.
И вот мы встретились. Она вцепилась в меня глазами и, кажется, уже тихо меня ненавидела. А я ненавидел её. Эта девушка нарушила наш флэтовский покой, мы рассчитывали спокойно пообитать тут ещё несколько дней. Но теперь, видимо, придётся свалить пораньше.
Мысли примерно такого содержания витали у меня в голове, пока девушка складывала в углу у двери свои пожитки: гитару в истрёпанном чехле, набитый мешок с изображением Коша из одноимённого комикса и папку с какими-то бумажками под неумолкающее щебетание Юки.
Наконец, она подошла к нам, протянула мне первому руку и сказала:
- Здравствуй! Меня зовут Арина.
Тогда её ещё звали именно так.
И без неё я бы пропал.
"И что дальше?"
«И что дальше?» В сотый раз она задавала себе этот вопрос. И в сотый раз не находила, что на него ответить.
Она стоит у ворот больницы, которая уже давно крайне ей осточертела. У ног её валяется папка с карандашными набросками, эскизами, рисунками. Она пнула папку ногой. В голове пронеслась мысль: «Чёрт, неужели когда-то я могла считать эту хрень чем-то стоящим?» Ухмыльнулась. Окинула взглядом все свои пожитки: мешок со старыми шмотками, дорогущие, здоровенные колонки-усилки (она копила на них почти полгода и наконец, приобрела всего лишь какой-то месяц назад), краски, гитара и папка с набросками – это всё, что мать решила пожертвовать ей с барского плеча. Она присела и стала бережно собирать выпавшие из папки рисунки.
Со стороны за этой девочкой очень странно наблюдать. Она ведёт себя не совсем нормально, уже хотя бы потому, что стоит у ворот больницы уже пол часа и уходить, кажется, совсем не собирается. Да и выглядит она как минимум странно: худая, бледная, с ярко-рыжими волосами, собранными в неаккуратную косу, перевязанную ниточкой, одетая в тёртые почему-то мужские джинсы и старую клетчатую рубаху, с подкатанными чуть выше локтя рукавами, тоже почему-то мужскую. На правом запястье у неё красовалась татуировка – восемь летящих птиц, а над серёжкой в левой брови - маленькая восьмиконечная звёздочка. Но особенно выделяются её глаза – правый серый, левый зелёный. На вид ей можно дать лет 16, не больше. На самом деле ей 18. Её имя – Ариадна. И её только что выгнали из дома.
Она нервно улыбнулась и поднялась, держа папку с рисунками в руках. «Что, чёрт возьми, ты собираешься делать дальше?» - опять спросила она у самой себя. Ответ пришёл к ней неожиданно, как-то сам собой: «Я поеду к Юле. Да-да. А почему нет?» От этой мысли сразу стало хорошо и радостно. Как же она раньше не подумала о Юле, любимой подруге детства? Лучше варианта не придумаешь: Юлин дом – открытый флэт, там может переночевать любой, кто попросит, любой, у кого крыши над головой по какой-то причине на данный момент нет. А уж Аринка могла жить там столько, сколько ей будет нужно – в этом-то она уж точно могла быть уверена.
Теперь осталось только раздобыть денег на билет. «Да уж… дело-то совсем за малым… блять, почему вечно всё упирается в деньги?!» - мысли роились в полном бардаке. Она посмотрела на огромные колонки, которые стояли у её ног. «И чё мне делать с этой бандурой?» Она перетащила свои манатки к ближайшей автобусной остановке, сама села на лавочку и как-то незаметно для самой себя уснула. Очнулась от того, что кто-то тряс её за плечо и орал в ухо : «Аринка! Аринка! Ты чё тут делаешь? Я тут, понимаешь, всю больницу пооблазил – тебя искал, а ты тут спакойненько дрыхнешь?! Тебе чё домой-то не идётся, а?» - это был Андрей. Бывший одноклассник – сосед по последней парте у окна – «камчатке». Одноклассники ржали и называли эту неразлучную парочку «экспедиторы». А ей это даже нравилось. Всё то время, пока он лежала в больнице, он исправно ходил к ней, носил сигареты, книжки, диски, иногда апельсины и прочую нужную хрень.
- Так ты чё тут автобуса ждёшь что ли? Я б на твоём месте давно бы такси поймал и поехал домой преспокойно.
- Ха! Мне, Андрюш, нехер дома теперь делать – мне теперь туда ход заказан.
- Ага… Допрыгалась, значит?
- Значит, допрыгалась… если это можно так назвать. Слушай! А купи колонки, а? А то мне их девать некуда. Пожалуйста. Купи, а?
- Какие? Вот эти?! – Андрей ткнул пальцем в стоящие около лавочки колонки. – Я поражаюсь, как никто у тебя не спиздил их, пока ты спала?! Как так, блять, быть может? Тут кассету копеечную, на хуй никому не нужную, из рук не выпустишь - утянут, а у тебя колонки дорогущие просто так стояли – подходи, бери чё хочешь – и не взял ведь никто, а?.. Ладно. Сколько надо тебе за них?
- А сколько дашь – столько и надо. Мне б на билет…
- Четыре косаря хватит? А то нету у меня больше с собой. Хочешь, давай ко мне ещё за деньгами съездим? Поешь у меня заодно. Ты ж, естественно, не ела с утра ничё…
- Ела, Андрюш. Спасибо. Мне четыре штуки хватит вполне. За глаза аж хватит. Спасибо, Андрей, тебе, - она улыбнулась как-то растерянно и неуверенно, достала из мешка сигареты и нервно закурила.
- Да ладно… Это чё, деньги что ли?
- Да я не только за деньги. За всё тебе спасибо. – она поднялась на цыпочки, коснулась губами его щеки и, резко отстранившись и развернувшись, схватила мешок и гитару и быстро, как будто опаздывала куда-то, пошла прочь от остановки в сторону вокзала.
Папка с рисунками осталась лежать на лавочке. «Это она на память.» - подумал Андрей, взял папку и медленно побрёл домой.
ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ.
Наконец-то решилась опубликовать содержание тетрадки одного своего старого друга. Он давно об этом просил.
Рассказ об одном замечательном человеке, которого давно уже нет. Описание её жизни, составленное на основе её дневниковых записей на одном из интернет-ресурсов и воспоминаний очевидцев, в том числе моих и автора.
Итак. Вместо вступления.
Двадцать один год своей жизни я потратил зазря. Потому что я не знал, что где-то совсем рядом, по Земле ходит Она. Не знал, что Она существует. Хотя и догадывался об этом: Она мне снилась. Часто. Я её любил уже тогда – в своих снах.
Ближе неё у меня нет человека. И не будет никогда.
Она появилась и стала моим ВСЕМ. Моим вдохновением, моими эмоциями, моими чувствами, моим смыслом, моей любовью, моей жизнью – всем. Её способность жить для того, чтобы каждый день приносить себя в жертву, лить свою чистую кровь на грязный жертвенный алтарь, во имя чего-то большого и светлого, меня поражает и восхищает. Я ненавижу её за это. Но за это же я её и безумно люблю.
Холодно без неё. Как без солнца.
Когда я начинал писать эту тетрадку, она была ещё жива. Она была далеко – но она была жива. Хохотала где-то на другом краю России – на южном, рассказывала, потягивая пиво и размахивая руками, какой-нибудь Юльке или там Женьке, а может, Васе какому-нибудь про то, как была утром в магазине, или как побрила очередного мудака в своём этом баре, или как плакала ночью от того, что видела плохой сон. А может, сидела и вспоминала поезда, рельсы, вокзалы, закусочные у дороги, пирожки «с котятами» в привокзальных ларьках, чёрную ленту дороги – асфальт с двойной сплошной по середине, она так любила, дурачась, пройтись по этой полосе – на цыпочках, раскинув руки как крылья, путаясь в вечных цыганских своих юбках. Да мало ли, что она делала в тот момент, когда я написал первое слово в этой синей тетрадке. Она тогда просто была ещё. А я и помыслить не мог, что ещё полгода и всё – нет её, кости только в земле. Она так боялась стать этими костями. Боялась, что забудут о ней, когда она умрёт. Совсем забудут. Все. Чтоб её помнили хотя бы те, кого она любила, кому доверяла, я сижу сейчас и набираю эти строчки. Хотя я писал эту тетрадку с жизнью Тимки просто для себя, чтоб память о ней – о моём Медном Ангеле – всегда оставалась при мне в этой синей клетчатой тетрадке, в которой на первой странице её рукой написана «Молитва к той, что вечно спит» - песня, которую она так и не решилась спеть. Ни разу.