Слова в Великую Среду
Сердце, очищенное любовью и покаянием
Сегодня мы слушали евангельское чтение о событиях, происходивших в Великую Среду. Смущаюсь и говорить о страшном злодеянии, равного которому никогда не было в истории мира. Что же можно еще прибавить? Ничего. Хочу только сосредоточить ваше внимание на том, что вы слышали, ибо по поводу прочитанного можно говорить без конца, вникая в каждое слово Евангелия. Приучать же вас к этому — мой долг, ибо слова евангельские святы, велики, слов глубже и важнее их нет в книгах человеческих.
Итак, перед нашими духовными очами предстали души человеческие, совершенно не похожие друг на друга: души черные, страшные, и души нежные, полные любви.
Вот идут под покровом ночи, как летучие мыши, злые книжники и фарисеи «совет сотворити на Господа и на Христа Его», да исполнится сказанное пророком Давидом за тысячу лет до этого: Предстали цари земли, и князья собрались вместе против Господа и Христа Его (Пс. 2, 2). Идут тайком, ибо боятся народа и Того, Кого хотят убить, и совещаются о том, как убить Его, шепчутся злыми, окаянными языками своими, да сбудется пророчество: Все ненавидящие Меня шепчут между собою против Меня, замышляют на Меня зло (Пс. 40, 8).
Но вот собрались первосвященники, и книжники, и старейшины народа во дворе первосвященника по имени Каиафа и положили в совете взять Иисуса хитростью и убить; но говорили: только не в праздник, чтобы не сделалось возмущения в народе (Мф. 26, 5), — ибо в глубине своих черных сердец чувствовали, какое злодеяние затевали, знали, что Того, Кого хотели они убить, народ чтит и любит, как Великого Чудотворца, и многие считают Его Мессией.
За что вы, окаянные, хотите убить Его? За то ли, что Он учил мир добру и правде? За то ли, что осветил тьму мира светом Божественного Духа Своего, Божественным светом проповеди Своей? За то ли, что творил такое множество чудес? За то ли, что исцелял больных, воскрешал умерших? За то ли, что повелевал морю и ветрам утихнуть — и те переставали, повинуясь Ему? Да, именно за это, ибо, как говорит евангелист Иоанн Богослов, первосвященники и книжники собрали совет и говорили: «Что нам делать? Этот Человек много чудес творит. Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут римляне и овладеют и местом нашим, и народом» (Ин. 11, 47-48).
Итак, они боялись, что ради множества чудес все уверуют в Него. Так и должно было быть, в том, чтобы все уверовали в Него за несказанные чудеса, за речи, которых никогда не слышал мир, и была бы правда! Им надлежало бы радоваться тому, что народ уверовал в Сына Божия, своего Спасителя, Мессию! Оправдывая свой злодейский умысел спасением от нашествия римлян, они лгали, ибо римляне уже овладели всей Палестиной, это уже случилось раньше. Неужели для римлян, чтобы разорить всю Палестину, было бы предлогом то, что здесь появился величайший Учитель Правды и добра! Нет, не будем в этом обвинять римлян, это клевета на них.
Но что же все-таки привело к этому страшному злодеянию? Почему такой злобой были исполнены сердца книжников, фарисеев и первосвященников? Почему они ненавидели Господа Иисуса, Сына Божия, Учителя любви, Спасителя мира? Именно из-за низкой, черной зависти, ибо до прихода Христа они были властителями умов и сердец народа израильского, вождями и учителями; народ считал их святыми и праведными, всякому слову их покорялся. Но теперь они понимали, что власть их, основанная на подлом лицемерии, в которой не было правды, не было подлинной силы духовной, рушится от соприкосновения с истинно Божественной властью Спасителя. Они видели и чувствовали, что слова Его таковы, каких никто из людей никогда не говорил, и опасались, что падет их авторитет, что из вождей станут они ведомыми. И желая удержать свою низкую власть, они стремились прекратить жизнь Христа.
О том, что ими руководили подлая и низкая зависть и злоба, свидетельствовал Сам Христос, сурово обличая их публично и говоря в лицо так, как никогда никто не смел бы и подумать о них: Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете царство небесное человекам, ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете (Мф. 23, 13).
Было ли что-нибудь чистое, искреннее в их сердцах? Нет, ничего: сплошная тьма, сплошной, непроглядный мрак грехов, ненависти и злобы.
А вот и другой, еще более страшный, образ апостола Христова Иуды, которому Господь омыл ноги, которого причастил Тела и Крови Своей и который идет продать Его за тридцать сребреников.
О, ужас! О, несказанная низость, ни с чем не сравнимая подлость! Он предал своего Учителя, от Которого видел столько добра! Что же творилось в душе этого несчастного человека? Она вся была во власти беса сребролюбия, он жил сребролюбием, был вором, как говорит св. евангелист Иоанн Богослов, носил ящик, в который опускали пожертвования для Спасителя и Его учеников, и воровал деньги для себя. Сребролюбие довело его до того, что имя его стало ненавистно всему миру: имя Иуды стало синонимом всякого предательства, всякой низости, всякой подлости.
Святой апостол Павел говорит нам, что сребролюбие есть корень всех зол (1 Тим. 6, 10). Не видим ли мы подтверждения этого на нечестивом Иуде? Может ли быть более яркое тому подтверждение? Нет, не может, ибо всякое зло — ничто по сравнению с этим страшным злом, на которое подвигло его сребролюбие. А ведь он был апостолом!
Но не только тьму показывает нам Евангелие: оно показывает нам чистый, благодатный свет. Вот пред нами образ покаявшейся блудницы, всеми презираемой и попираемой. Как светел этот образ! Здесь напрашивается сравнение с другой блудницей, которая обливала слезами ноги Спасителя и отирала их своими волосами, и получила прощение всех грехов от Господа (см. Лк. 7, 38–48). Движимая теми же чувствами любви и раскаяния, приступила к Нему женщина с алавастровым сосудом мира драгоценного и возливала Ему возлежащему на голову. Увидев это, ученики Его вознегодовали и говорили: «К чему такая трата?» (Мф. 26, 7), — и услышал мир удивительные слова Спасителя: Что ее смущаете? Она доброе дело сделала для Меня (см. Мф. 26, 10).
О, святая, чистая любовь, которую так высоко оценил Господь Иисус Христос, любовь, которой так мало у нас и которой мы должны подражать! Поразительна противоположность между теми князьями людскими (Пс. 2, 2) вкупе с апостолом-предателем, душами черными, нечестивыми, подлыми, и презираемой всеми блудницей, с сердцем, очищенным любовью и покаянием.
Будем подражать ей и ее любви ко Господу. Разве не все мы грешны? Разве у нас меньше грехов, чем у нее? А много ли у нас любви? И есть ли в нас хоть капля подобного покаяния? Исполнено ли наше сердце такой любовью, которая исторгла бы потоки слез или в благоговейном порыве разбила бы драгоценнейший сосуд для Господа?
Итак, таковы люди, прошедшие чередой пред духовными глазами нашими при чтении нынешнего Евангелия. Таковы же и люди, проходящие ежедневно пред глазами нашими, то есть люди, нас окружающие.
Законно негодуем мы против книжников и фарисеев, но Св. Писание показывает нам образы людей, исполненных неправды, злобы и нечестия, не напрасно, а как пример того, какими не должны быть мы сами. Надо не только возмущаться и негодовать, — надо с глубокой искренностью подумать и о себе: нет ли и в нас окаянства этих книжников, фарисеев и первосвященников. Лицемерами их называл Господь Иисус Христос, ибо лицемерие и притворство были основными чертами их характера. Вот и надлежит нам подумать, нет ли и в нас черт лицемерия. Придется сознаться в том, что они в нас есть.
Если Господь говорил фарисеям, что они занимаются только очищением снаружи чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды, то надо и нам подумать, не притворяемся ли и мы пред людьми добрыми, чистыми, благочестивыми, как притворялись они?
К сожалению, много среди нас законников, фарисеев, лицемеров, которые в Евангелии названы «змиями, порождениями ехидниными» (см. Лк. 3, 7), но которые пользуются великим уважением и почетом в народе. Есть среди нас и подобные Иуде, но есть и подобные покаявшейся блуднице, с сердцем, полным любви ко Господу.
Будем наблюдать за нашим сердцем, будем оценивать то, что исходит из нас и из уст наших, а не то, что входит в них. Будем жить по велениям святой любви, ибо весь закон Христов заключается в одном слове: Возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф. 22, 39; Мк. 12, 31; Лк. 10, 27). Будем помнить об этом, и тогда благословит нас Бог и простит все грехи наши. Аминь.
Святитель Лука Крымский (Войно-Ясенецкий)
P.S.
✒️ Я не читаю комментарии к своим постам и соответственно не отвечаю на них здесь. На все ваши вопросы или пожелания, отвечу в Telegram: t.me/Prostets2024
✒️ Простите, если мои посты неприемлемы вашему восприятию. Для недопустимости таких случаев в дальнейшем, внесите меня пожалуйста в свой игнор-лист.
✒️ Так же, я буду рад видеть Вас в своих подписчиках на «Пикабу». Впереди много интересного и познавательного материала.
✒️ Предлагаю Вашему вниманию прежде опубликованный материал:
📃 Серия постов: Семья и дети
📃 Серия постов: Вера и неверие
📃 Серия постов: Наука и религия
📃 Серия постов: Дух, душа и тело
📃 Диалоги неверующего со священником: Диалоги
📃 Пост о “врагах” прогресса: Мракобесие
Пикабушники, подскажите! Какого Иуду чтут 26 января?
Так сложилось, что "мамкины христиане", знающие в лучшем случае с полдюжины апостольских имён (причисляя в это число всех евангелистов и Павла из Тарса), уверены что имя Иуды для христиан проклято и в не используется. Вопреки данному утверждению имя было очень даже популярным в Российской Империи, хотя бы по той причине, что имя младенцу давали по святому, в день чествования которого ему довелось появиться на свет. А дней таких было предостаточно: собственно день почитания апостола Иуды – 2 июля (19 июня по старому стилю), Собор двенадцати апостолов – 13 июля (30 июля по старому стилю), а также неделя(!) святых праотцов (перед Рождеством), когда чтут Иуду сына Иакова (родоначальника колена иудина). Кроме этого есть ещё целый список более поздних святых: легендарные Иуда Зилот, Иуда Маккавей, Иуда Варсава, Иуда Кириак, а также исторические личности Иуда Иерусалимский (епископ, живший во II веке) и Иуда Угличский (монах, убитый сторонниками «тушинского вора»). И все участники этого списка в той или иной степени почитаемы в православном христианстве. Единственный, у кого из этого списка не нашёл день памяти - это Иуда Иерусалимский. Может быть, он и будет ответом на мой вопрос, но далеко не факт...
Так вот, собственно вопрос: какого Иуду чтут 26 января?
Спрашивал в пресс-секретаря епархии, тот никаких иуд-именинников на этот день в своём приложении (попы у нас сейчас тоже по последнему слову технику обеспечены) не нашёл, местный благочинный - тоже. Но вот сайт «Правмир» и ряд других христианских ресурсов в интернете упорно указывают, что именины Иуды в том числе и 26 января.
Очень интересно будет узнать, о каком Иуде речь. Только чтобы точно.
Каким образом Иуда Искариот мог повеситься на осине?
Большинство православных христиан не сомневаются, что Иуда, предавший Иисуса Христа , повесился на осине. То что он действительно повесился, не вызывает никаких сомнений! Этому были многочисленные свидетели. Но как тогда он это сделал? Ведь как дерево осина никогда не котировалась. Осина больше похожа на высокую, необрезанную вовремя ветку какого нибудь кустарника - тонкую и непрочную
Даже на старинных картинах художники не осмеливались рисовать осину массивней и толще чем она есть! Сами посмотрите - выдержит ли хилая ветка грузного взрослого человека весящего 90-100 килограмм? Да ни за что! Осина, особенно на месте соединения ствола с веткой, очень ломкая и непрочная. Скорей можно убиться о землю, с высоты в три человеческих роста, чем повеситься на таком дереве как осина
Конечно же возмездие за предательство человека доверявшего Иуде все, и даже свою жизнь было неотвратимым! Но очень спорно то, что оно свершилось с помощью осины! И саму осину в некоторых странах до сих пор называют не иначе как "Иудино дерево", и совершенно незаслуженно! Так считают многие ученые, занимавшиеся этим вопросом. Они говорят, что можно было бы допустить то, что осина все таки выдержала (чудесным образом?) вес своего висельника, но дело то в том, что осина в Палестине НЕ РАСТЕТ И НИКОГДА НЕ РОСЛА! Как тогда появилась во всех описаниях теория последних минут жизни Иуды, написанная как под копирку? Представляю Вашему вниманию одну из версий, написанную человеком который большую часть своей жизни посвятил изучению этого вопроса: - - А Иуда точно на осине повесился? А осина росла в Израиле? Это было на горе, высоко над Иерусалимом, и стояло там только одно дерево, кривое, измученное ветром, рвущим его со всех сторон, полузасохшее? Одну из своих обломанных кривых ветвей оно протянуло к Иерусалиму, как бы благословляя его, или же угрожая ему! И ее избрал Иуда для того, чтобы сделать на ней петлю. Но идти до дерева было далеко и трудно, и очень устал Иуда из Кариота. Все те же маленькие острые камешки рассыпались у него под ногами и точно тянули его назад, а гора была высока, обвеяна ветром, угрюма и зла. И уже несколько раз присаживался Иуда отдохнуть, и дышал тяжело, а сзади, сквозь расселины камней, холодом дышала в его спину гора.- "Ты еще, проклятая!" - говорил Иуда презрительно и дышал тяжело,
покачивая тяжелой головою, в которой все мысли теперь окаменели. Потом вдруг поднимал ее, широко раскрывал застывшие глаза и гневно бормотал: - "Нет, они слишком плохи для Иуды. Ты слышишь, Иисус?Теперь ты мне поверишь? Я иду к тебе. Встреть меня ласково, я устал. Я очень устал. Потом мы вместе с тобою, обнявшись, как братья, вернемся на землю. Хорошо?"
Опять качал каменеющей головою и опять широко раскрывал глаза, бормоча: - "Но, может быть, ты и там будешь сердиться на Иуду из Кариота? И не поверишь? И в ад меня пошлешь? Ну что же! Я пойду в ад! И на огне твоего ада я буду ковать железо и разрушу твое небо. Хорошо? Тогда ты поверишь мне? Тогда пойдешь со мною назад на землю, Иисус?"
Наконец добрался Иуда до вершины и до кривого дерева, и тут стал мучить его ветер. Но когда Иуда выбранил его, то начал петь мягко и тихо - он улетал куда-то и прощался с Иудой. - "Хорошо, хорошо! А они собаки!" - ответил ему Иуда, делая петлю. И
так как веревка могла обмануть его и оборваться, то повесил он ее над
обрывом,-- если оборвется, то все равно на камнях найдет он смерть. И перед тем, как оттолкнуться ногою от края и повиснуть, Иуда из Кариота еще раз заботливо предупредил Иисуса:
- "Так встреть же меня ласково, я очень устал, мой Иисус."
Л.Андреев, Иуда Искариот
Если есть у кого на этот счет какие то новые мысли, или кто-то знает больше чем все остальные -не молчите. Выскажите свою точку зрения по этому, неразрешимому пока вопросу
Ad majorem
Томазо въехал в Рому в одиннадцатом часу утра. Было еще довольно свежо, в тени даже кое-где лежал снег, но солнце сияло уже по-весеннему, ни одно облачко не пятнало синий купол небес, и на душе у Томазо тоже было солнечно и легко. Позади были все нелегкие споры с отцом и долгий путь из Фиренцы; он, наконец, вернулся в родной город - вернулся, чтобы посвятить себя делу, которому замыслил отдать всю жизнь. Томазо с детства любил Рому. Любил ее древнюю славу, многоколонные развалины дворцов, и в руинах хранящих суровое имперское величие, камни старинных улиц и площадей, помнящие триумфы первых кесарей и пламенные речи республиканских трибунов; любил роскошные творения современных зодчих, съезжавшихся со всей Италии ради чести украсить Вечный Город; любил утопающие в зелени виллы и весело плещущие, искрящиеся на солнце фонтаны; любил и простые улочки, узкие и кривые, по которым часто бегал с соседскими мальчишками, путаясь под ногами прохожих; и лавки с их жестяными вывесками и манящими ароматами, и шумную разноголосицу рынков, и паруса лодок на Тевере, розовеющие на закате... Но, пожалуй, больше всего любил он то, что составило новую славу великого города – славу столицы католического мира, резиденции наместника Господа на земле. Не раз сердце маленького Томазо сладко замирало, когда слышал он, как начинают звонить к мессе. Вот, словно часовой на башне, подал голос колокол Сан-Джиакомо; с обоих берегов Тевере отозвались ему Сан-Джулио и Сант-Аугусто; подхватил и понес их призыв Сант-Игнацио; размеренно и строго вступает Сант-Андрэа, и тут же высоким и чистым перезвоном отвечает звонарь Санта-Сабины; вливаются в общий хор Сан-Бонифацио, Санта-Лючия, Сан-Джиованни и, наконец, разносится над городом торжественный тягучий бас колоколов базилики Сан-Пьетро... "В дядьку пошел,- неодобрительно хмурился отец, глядя на восторженно-мечтательное лицо мальчика. - Уйдет в монахи, кто дело продолжать будет?" Может, и переезд в Фиренцу был вызван не только деловыми соображениями, но и желанием увезти мальчика подальше от церквей и монастырей Вечного Города. Что ж, если и так, то не вышел у старого Лоренцо его хитрый план... Ибо сказано Господом - "не мешайте приходить ко мне малым сим!"
Копыта зацокали по булыжнику рыночной площади, и на предавшегося воспоминаниям Томазо разом нахлынул многоголосый гомон.
- Горшки, горшки-и-и!
- Тончайшие ткани с Востока! Возьмите, синьор капитан, порадуйте свою невесту!
- Рыба, свежая рыба! Посмотрите, как бьется!
- Врешь, мошенник, этот хлам не стоит и пяти реалов!
- Синьор, только из уважения к вам я готов отдать за восемь, но подумайте о моих шестерых детях!
- А ты бы строже соблюдал заповеди Господни, глядишь, и детей было бы меньше, га-ха-ха!
- Держи вора, держи!!!
- Синьора, купите сладостей вашему мальчугану!
- Ма-ам, хочу ледене-ец!
- Куда прешь с ослом, разрази тебя Иуда!
Томазо чуть нахмурился, услышав богохульство. Конечно, это всего лишь невежественное простонародье, они сами не знают, что болтают... но как все-таки жаль, что так трудно приживается в умах благочестие. Минуло уже шестнадцать веков с тех пор, как Господь принес себя в жертву, дабы спасти мир - а люди все еще не научились ценить эту жертву. Почему нет у них того чистого, цельного и светлого чувства, которое было у Томазо с тех пор, как ребенком познакомили его с основами святой веры? И почему Господь, жаждущий, чтобы все люди пришли к нему, не поможет им обрести эту веру?
Последняя мысль была совсем неприятной, почти кощунственной. И хуже всего, что как раз сейчас, когда он готовится к постригу, такие мысли стали посещать его чаще и чаще. Не иначе, нечистый пытается смутить его душу. Томазо поспешно перекрестился и свернул в знакомый переулок. Не прошло и десяти минут, как он спешился у ворот обители.
Осторожно ступая между лужами, чтобы не забрызгать белую рясу послушника, он подошел к входу, взял висевший на цепи молоток и постучал. Прежде, чем ему открыли, Томазо сделал несколько шагов назад, чтобы еще раз окинуть взглядом величественное здание из серого камня - истинную твердыню веры. Над входом изгибалась дугой каменная лента с выбитым на ней латинскими словами. AD MAJOREM DEI GLORIAM, "к вящей славе Господней" - девиз иудаитов.
Тяжелая дверь отворилась, почти не скрипнув.
- Мир тебе,- приветствовал привратник молодого человека.
- И тебе мир, брат. Скажи, где я могу найти брата Бартоломео Гольджи?
- В конце левого крыла, он занимается с детьми катехизисом. Но позволь узнать, каково твое дело к брату Бартоломео?
- Я племянник его Томазо, и прибыл по благословению духовника моего, отца Франческо...
- А! Брат Бартоломео рассказывал о тебе. Входи, я провожу тебя.
Дойдя вместе с привратником до конца коридора, Томазо осторожно приоткрыл дверь и заглянул в щель, не желая мешать уроку. Его дядя Бартоломео, чья несколько излишняя для ревностного служителя Господа дородность искупалась его лучившимся добродушием, заметил племянника, широко улыбнулся, но тут же быстрым движением приложил палец к губам, указывая глазами на приготовившегося отвечать ученика. Томазо молча кивнул, но оставил дверь приоткрытой, желая послушать.
- Итак, Умбертино,- сказал монах,- расскажи нам, как пришел в мир Иисус.
Умбертино, пухленький розовощекий мальчик - вылитый ангелочек с фрески Буанаротти - сложил руки, воздел взгляд к сводчатому потолку и старательным тоном отличника начал:
- Люди много грешили, и дьявол возрадовался. Но знал он, что не может овладеть душами людей, пока сами, по доброй воле, не предадутся они ему. И тогда принял дьявол облик человеческий, и явился в земле Израилевой под именем "Иисус", творя прельстивые чудеса и лжепророчества.
- Так, так,- одобрительно кивнул монах.- А что сделал Господь?
- Господь Бог вос... воск...
- Воскорбел,- подсказал Бартоломео.
- ... воскорбел сердцем, видя сие, и послал сына своего Иуду Искариота, дабы тот остановил дьявола и спас человечество от погибели. И сошел Иуда на землю, разоблачая козни Иисусовы, но люди были ослеплены своими грехами и ложными дарами Иисуса, и не слушали...
- И что было дальше? - подбодрил мальчика монах.
- И тогда решил Иуда изгнать дьявола с земли, и приступил к нему близко, и вошел в круг его учеников.
- А зачем он это сделал?
- Ибо так любил Иуда людей, что не пожелал оставлять на погибель ни единого из них, даже и тех заблудших, что первыми предались Иисусу. Но один лишь Петр согласился отречься от Иисуса; прочие же упорствовали, ибо слишком закоснели в грехах своих. И тогда с тяжким сердцем отступился от них Иуда, и предал Иисуса мирской власти кесаря.
- А отчего Господь наш Иуда сам, своею божественной силой, не покарал Иисуса?
- Оттого, что люди сами должны были изгнать дьявола.
- И что случилось потом?
- Иисуса судили и предали позорной казни на кресте вместе с двумя разбойниками. С тех пор крест почитается всеми искарианами как святой символ победы над дьяволом. Но лишь телесная оболочка дьявола была умерщвлена, дух же его вновь низринулся в ад и по-прежнему измышляет козни против рода человеческого. И будет так до второго пришествия Иуды, когда побежден будет дьявол окончательно и вовеки веков, аминь.
- Подожди с вторым пришествием, ты еще с первым не закончил. Что сделали ученики Иисусовы?
- Ой,- смущенно покраснел Умбертино, поняв, что пропустил самое важное. - Ученики, исключая Петра, что отрекся от них, вскипели великим гневом на Иуду, и напали на него, и удавили его веревкой, повесив на осине.
- А отчего Господь наш Иуда позволил им это сделать?
- От любви к людям, ибо сей великой жертвой искупил он грехи рода человеческого.
- А как поступил Петр?
- Когда ученики напали на Иуду, Петр обнажил меч и хотел защитить его. Но Иуда сказал: "Ступай с миром, Петр, и неси мою истину племенам и народам". Так святой Петр сделался наместником Искариота на земле и первым Папой. При жизни он многих обратил в святую искарианскую веру, а после смерти вознесся на небо, и сделал его Иуда стражем райских врат.
- Молодец, Умбертино, все правильно. Ну что, ж, дети, на сегодня урок окончен. Не забудьте повторить молитвы к следующему разу.
Радостно галдящая ребятня устремилась из класса мимо смотревшего на них с улыбкой Томазо. Следом вышел и Бартоломео.
- Значит, все-таки получил благословение,- довольно кивнул он, кладя руку племяннику на плечо и глядя на высокого юношу слегка снизу вверх.
- Получил, дядюшка. Непросто это было, отец уж больно хотел пристроить меня к управлению нашей суконной мануфактурой...
- Ну, Лоренцо тоже можно понять,- рассудительно заметил Бартоломео.
- Мало того, что семейное дело некому передать, так еще и обет безбрачия... На нас кончается прямая линия Гольджи.
- Ничего, у меня две сестры подрастают, с таким приданым их кто хочешь возьмет. Да и не о мирском печься заповедовал нам Господь.
- Конечно, конечно,- покивал монах. - Однако не будь слишком суров и к мирскому - оно ведь тоже сотворено Господом нашим к вящей славе его.
- Вот насчет суровости я как раз хотел с тобой поговорить,- смущенно заметил Томазо.- У тебя есть сейчас время?
- Сейчас я должен идти исполнить свою службу. Но если тебе так не терпится, мы можем побеседовать дорогою.
Они вышли из обители и зашагали по улице. В лужах плескались воробьи.
- Так что тебя тревожит? - осведомился Бартоломео.
- Знаешь, дядюшка, это даже странно... Казалось бы, скоро исполнится моя мечта, я стану монахом ордена иудаитов... только бы и радоваться. А я... понимаешь, раньше я просто верил. Верил, и все. И мне было хорошо и покойно. Но все эти споры с отцом... они заставили меня задумываться. И чем больше я думаю, тем чаще...
- Возникают сомнения? - заключил монах.- Не вздрагивай, сомнения - это еще не ересь. Сомнениями вера только укрепляется - если, конечно, они правильное разрешение находят... Вспомни, святой наш Петр и вовсе учеником проклятого Иисуса начинал, однако ж сумел обратиться к Господу и высших райских почестей удостоился.
Томазо не впервые уже кольнула мысль, что почести-то эти весьма сомнительные. Не наслаждаться жизнью в раю, а просто стоять у ворот, притом - всю вечность... Лучше, конечно, чем в адском котле вариться, но все равно - для себя бы Томазо такой доли не пожелал. Грех, ой грех так думать...
- Но если сомнения укрепляют веру, откуда берутся ереси? – спросил он вслух. - Почему существуют магометане и язычники? Отчего греки и русы зовут себя искарианами, но не признают нашего Папу и отвергают наши догматы?
- Дьявол силен... - привычно произнес Бартоломео.
- Но ведь Господь сильнее.
- Господу нужно, чтобы люди сами изгнали дьявола. Вспомни, что сказано в Писании.
- В Писании сказано, что Господь любит всех людей. И принес себя в жертву за них за всех. Значит, и за магометан, и за язычников. Отчего же он не поможет им прийти к истинной вере?
- Он помогает. На многих снисходит откровение...
- Но куда больше тех, на которых не снисходит. А ведь эти люди отправятся прямо в ад! Где ж тут любовь? - Томазо сам испугался резкости своих слов. Нахмурился и Бартоломео.
- Не нам судить Господа. Если в мире и существует зло, то не потому, что Господь нас не любит, а потому, что мы сами, в слепоте своей, отвергаем его любовь.
Монах говорил уверенно, но Томазо понимал, что в его словах нет ответа. Ибо они возвращают дискуссию к исходной точке - если всему виной слепота, почему Он не поможет людям прозреть?
- И не следует, в гордыне своей, полагать, что, если Господь не творит чудеса и знамения, то он ничего и не делает,- наставительно продолжал Бартоломео. - Он помогает заблудшим прийти к вере через нас, через воинство Иудово. До самых последних пределов Земли добираются миссионеры, несущие Слово Божие. А здесь, в сердце искарианских стран, святая инквизиция борется с диавольскими наущениями...
- Вот-вот, об этом я тоже хотел поговорить,- кивнул Томазо.- Я знаю примеры жертвенной кротости миссионеров, но инквизиция... Проповедуя, что Бог есть любовь, она пытает и сжигает людей. Я боюсь, что многих это скорее отвращает, чем привлекает к Господу.
- Инквизиция никого не сжигает,- раздраженно возразил иудаит.- Она лишь предает закоснелого преступника светским властям. Вспомни, что и Господь наш Иуда поступил так же. А что до пыток, то лучше временные муки на земле, чем вечные муки в аду. И если некоторые люди слишком неразумны, чтобы понять это на теоретическом уровне – приходится демонстрировать им на практике, что ждет их, если они не отступятся от дьявола.
- Муки, муки... - пробормотал юноша.- Ну хорошо - инквизиции нужны пытки, чтобы предотвратить вечные мучения. Но зачем эти вечные мучения нужны Господу, который любит всех...
- Ты забываешь, Томазо,- резко перебил его Бартоломео.- Ох уж эта людская неблагодарность! Человек всегда будет вас хулить за то, что вы для него не сделали, вместо того, чтобы благодарить за сделанное. Ты забываешь, Томазо, что Господь и сам пошел на муки ради людей! ("Но отнюдь не на вечные",- подумал юноша, но высказать это вслух не решился.) А представь себе, что было бы, если бы он этого не сделал! Что было бы, если бы Иисус победил!?
Томазо молчал, хотя и это объяснение его не удовлетворило. Да, с человеческой точки зрения все так - лучше меньшее зло, чем большее. Но ведь Бог всемогущ! Что ему стоит обойтись без зла вообще? И разве любой родитель или воспитатель, имей он такую возможность, не предпочел бы исправить дурной нрав ребенка, нежели наказывать его за этот нрав? Тем более - наказывать вечно, то есть не давая уже никакого шанса на исправление, просто наказывать ради наказания? "Господи Иуде, помоги мне! - взмолился Томазо. - Разреши мои сомнения! Позволь служить тебе с легким сердцем!"
- Молишься? - догадался Бартоломео, заметив, как шевелятся губы юноши. - Правильно, молись. Человеческая мудрость худа и убога. Чего не может постигнуть ум, искушаемый дьяволом, постигает сердце, открытое Господу...
Они свернули направо, прошли еще немного и оказались на площади Цветов. Здесь уже толпился народ. Томазо, не вполне представлявший, куда они направляются, вздрогнул, когда взгляд его упал на помост, обложенный хворостом, и столб, устремленный в небо, словно воздетый перст. С одной стороны площади сколочена была трибуна; там чернели рясы монахов и пестрели яркие шелка гражданских чиновников. Слева и справа от трибуны блистали алебарды и шлемы гвардейцев.
- Ну ладно,- засуетился вдруг Бартоломео,- отсюда посмотришь, на трибуну тебе, в общем, не положено...
Томазо остался в задних рядах толпы. Он мог бы протолкаться вперед, но у него не было такого желания. Слева от него две женщины оживленно обсуждали новую французскую моду в области платьев. Справа канючил какой-то мальчишка: "Па-ап, ну возьми меня на плечи, мне не ви-идно..." "Да погоди ты, нет еще ничего",- раздраженно отвечал ему отец.
Наконец привели осужденного в размалеванном позорном балахоне и колпаке. Толпа зашумела, подалась вперед; многие поднимались на цыпочки. Томазо тоже продвинулся поближе к помосту, желая разглядеть лицо этого человека. Оно было бледным, но спокойным. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль; казалось, он не замечал ни толпы, ни палача, привязывавшего его цепью к столбу. Томазо вдруг с ужасом понял, что этот нераскаявшийся грешник, еретик, точь-в-точь напоминает ему святых великомученников, как их изображают на картинах.
Горнист протрубил сигнал. Лица обратились к трибуне. Только осужденный по-прежнему смотрел куда-то в бесконечность, где, должно быть, открывалось нечто, внятное ему одному.
Один из монахов на трибуне поднялся в полный рост и развернул манускрипт. Томазо с удивлением понял, что это дядя Бартоломео.
- В лето Господне одна тысяча шестисотое, месяца февраля седьмого дня, трибунал Святой Инквизиции города Ромы, рассмотрев дело Джордано Бруно, обвиняемого в ереси...
Монах в этот миг даже казался выше и стройнее. И никакого намека на добродушие не было в его голосе. Вот он во всей красе - воин Иудов, вышедший на бой с самим дьяволом! Но чем больше Томазо слушал, тем больше переставал понимать происходящее. Приговор был составлен на редкость смутно и путано. Невозможно было вообще уяснить, в чем конкретно обвиняют этого Бруно и почему они считают, что за это его надо убить.
И почему он считает, что за это стоит умереть.
Взгляд Томазо соскользнул с трибуны, обежал площадь и снова остановился на приговоренном. Тот, словно почувствовал, отвлекся вдруг от своих далей и высей, и на какой-то миг их глаза встретились. Томазо вдруг остро почувствовал, как ему хотелось бы поговорить с этим человеком.
- ... церковь с тяжким сердцем отступается от сего еретика и предает его в руки светских властей, прося применить к нему наказание милостивое и не допустить пролития крови,- брат Бартоломео свернул пергамент и передал его кому-то слева от себя.
Хворост оказался отсыревшим, и палач долго не мог его разжечь. Но, наконец, костер запылал. И раздался первый крик - страшный, чудовищный вопль невыносимой боли, в котором, казалось, не осталось ничего человеческого. Объятая пламенем фигура корчилась и извивалась в своих цепях. А потом в ноздри Томазо ударил запах - отвратительный запах горелого человеческого мяса и волос.
"Если бы победил Иисус, было бы еще хуже,- повторял себе юноша, как защитное заклинание.- Было бы еще хуже..." Но из глубины сознания уже мощно рвалась, сметая все преграды, дикая, кощунственная, еретическая мысль - "Нет. Было бы все то же самое."
Иисус был евреем?
навеяно разговорами в недавних комментариях
Со времён "Ширли-Мырли", самая обычная весёлая шутка про Иисуса - что он был евреем.
Итак, предположим, что Иисус - существовал.
Тогда спешу вас расстроить. Если он и был евреем, то ещё при жизни перестал.
Ведь говорят, что еврейство - это не столько по маме, сколько образ жизни. А это подразумевает исполнение 613 заповедей. Таки не будем в подробности.
Главный и решительный отход Иисуса от иудаизма, и от еврейства, что эквивалентно, случился во время последней трапезы - тайной вечери.
Когда он дал своим последователям символически вкусить своей крови и плоти.
На минуточку, человеческая плоть запрещена евреям к употреблению внутрь. А кровь - так вообще любая.
И тут нужно упомянуть Иуду. Не в тот ли момент, когда Иисус увидел искажённое ужасом и отвращением лицо своего последователя, он заявил про "один из вас меня предаст"?! Или он знал, что по-любому один-то, да отвернётся, после того как апостолам(таки евреям) предложили "чисто символически" преступить одно из главных табу?
Итог немного предсказуем...
Резюмируя, Иисус уже давно не был евреем, к тому времени, как затеял этот ужин. Если и был им ранее. Ведь папа у него - голубь?
PS: В этом ключе, любопытно, про предательство он завёл разговор после причастия или до? Но, я уже в пижаме...
Выходные Иуды
"Когда святой Брендан и его спутники приблизились туда и остановились, то увидели человека, сидящего на скале, грубой и безобразной. И когда со всех сторон волны обрушивались на него, то накрывали его с головою, а когда вода опускалась вниз, обнажилась голая скала, на которой сидел этот несчастный. Перед ним был повешен кусок ткани, иногда ветер отводил его, а иногда хлестал несчастного по глазам и лицу.
Блаженный Брендан стал спрашивать его, кто он такой, и за какое преступление был послан сюда, и чем заслужил подобное наказание. Он сказал: "Я есмь несчастнейший Иуда, наинегоднейший торгаш. Не по заслугам своим я нахожусь в этом месте, но благодаря неисчерпаемому милосердию Иисуса Христа. Не в этом месте мне следовало находиться, но я здесь благодаря великодушию Искупителя по случаю славного дня Господня Воскресения". А был тогда день воскресный. "Когда я здесь, мне кажется, что я в сладостном Раю, ибо я страшусь мучений, которые предстоят мне этим вечером. Ведь днем и ночью я пылаю посреди горы, которую вы видели, словно кусок свинца, расплавленного в масле. Там находится Левиафан со своею свитой. ... Здесь я испытываю облегчение от вечера до вечера каждое воскресение, а также в Рождество Господне вплоть до Богоявления и от Пасхи до Пятидесятницы и от Очищения до Вознесения. В остальные дни меня истязают в пучине Преисподней вместе с Иродом, Пилатом, Анной и Каифой. Поэтому молю вас именем Искупителя мира сего, чтобы вы ко мне смилостивились и вступились за меня перед Господом Иисусом Христом, дабы остался я на этом месте до восхода солнца, и в присутствии вашем не мучили меня демоны, и не вернули меня к моей неподобной участи, которую обрел я, заплатив неподобную цену". Святой Брендан сказал ему: "Будет на то воля Господа. Этой ночью до утра не станут тебя мучить демоны" (Плавание святого Брендана).
Почему ушел Иуда? (Альтернативная версия)
Вольный перевод:
- Съешьте хлеб, это моя плоть.
- Выпейте вина, это моя кровь.
- Намажьте майонезом...
- Да ну нахер, я сваливаю!