ЧП произошло в Борисовском районе. Атака пришлась на автобусы с работниками ГК «Агро-Белогорье». На место выехали начальник управления региональной безопасностью области Евгений Воробьев и региональный министр здравоохранения Андрей Иконников.
Как стало известно в ходе оперсовещания 6 мая, в Борисовском районе подверглись атаке дронов два автомобиля, которые перевозили сотрудников на свинокомплексы ГК «Агро-Белогорье». Пострадали 33 человека, шестеро погибли.
На место выехали начальник управления региональной безопасностью области Евгений Воробьев и региональный министр здравоохранения Андрей Иконников. Как отметил глава региона Вячеслав Гладков, противник изменил тактику.
Массированно начинают бить по мирным жителям. Военных там нет. Поступает информация, что пострадало два ребёнка.
Вячеслав Гладков
Губернатор поручил разработать меры по усилению защиты промышленных объектов и агропромышленных комплексов.
Мы должны сформировать чёткие рекомендации хозсубъектам. У нас сильные предприятия, которые могут использовать дополнительные меры защиты для безопасности людей. Ситуация крайне напряжённая. Такого не было, когда четыре атаки друг за другом.
Вячеслав Гладков
По уточненной информации:
В результате взрыва шесть человек скончались от полученных травм. По предварительной информации, пострадали 35 человек, среди которых есть двое детей с поверхностными травмами.
Мужчину в тяжёлом состоянии с проникающим ранением брюшной полости сейчас оперируют. Остальные пострадавшие с осколочными ранениями разной степени тяжести доставлены в больницы. Всем оказывают необходимую медпомощь.
На месте сейчас работают все оперативные службы. Информация уточняется.
Об этом Вячеслав Гладков рассказал во время своего обращения. Видео опубликовано в телеграм-канале губернатора региона.
Из 120 погибших 11 — это дети, уточнил Гладков. Ранения получил 651 мирный житель, в том числе, 51 ребенок. Как отметил губернатор, у некоторых детей ампутированы руки и ноги
Губернатор Гладков: cилы ПВО сбили 25 воздушных целей на подлете к Белгороду
Российские силы противовоздушной обороны (ПВО) сбили 25 воздушных целей над Белгородом и Белгородским районом. Об этом в своем Telegram-канале сообщил губернатор Белгородской области Вячеслав Гладков.
По его словам, цели были сбиты на подлете к городу. По предварительным данным, пострадавших нет.
Как заявил чиновник, в результате воздушной атаки со стороны Вооруженных сил Украины (ВСУ) в трех частных жилых домах в Белгороде посечены фасады и выбиты окна. Также имеются повреждения на территории четырех складских помещений. Там выбиты окна, повреждены фасады и кровли. Кроме того, в одном из складов произошло возгорание, которое было оперативно ликвидировано. Помимо этого, в одном из корпусов промышленного предприятия выбиты окна и поврежден забор. В настоящий момент зафиксированы повреждения 11 легковых автомобилей, пробита крыша одного гаража.
Губернатор также сообщил, что на территории частного домовладения, расположенного в селе Таврово Белгородского района, осколками посечены крыша надворной постройки и забор. Кроме того, там повреждена одна машина.
Гладков добавил, что оперативные службы работают на местах. Информация о последствиях атаки уточняется, заключил он.
Накануне поздно вечером в Белгороде и Белгородском районе объявили ракетную опасность.
18 апреля в Донецкой народной республике (ДНР) семь человек получили ранения в результате обстрела центра города Горловка со стороны Вооруженных сил Украины.
Ранее Матвиенко назвала бесчеловечными атаки ВСУ на мирных граждан и города РФ.
После начала боевых действий на Украине Белгород пережил несколько волн беженцев. Сначала это были жители Харьковской области, потом — шебекинцы, теперь — грайворонцы. Некоторые семьи вынуждены жить в гостиничных номерах третий год подряд. А кто-то оказался в пункте временного размещения на 500 человек. Этих людей и тех, кто пытается им помочь, объединяет одно: они не планируют будущее, а только надеются на него.
«Все будут живы»
В крохотной, метра три на три, комнатке углом стоят две металлические двухъярусные кровати и маленький столик у стены. Эта комнатка — проходная, дальше — еще одна, чуть побольше и с окном. Там двухъярусных кроватей уже три. Все вместе здесь называется «секция» — секция на столько-то койкомест.
Пожилые женщины шумно примеряют тапочки и футболки, которые им привезли волонтеры. Как дети, радуются обновкам и гостям. Две недели назад их вывезли из Грайворонского округа, из-под жестоких обстрелов, буквально кто в чем был, и поселили в пункте временного размещения в Старом Осколе в двух часах езды от Белгорода. В ПВР часто кто-то приезжает развлечь беженцев йкультурным досугом. Визит волонтеров — тоже развлечение: сначала оставляешь «заказ», что привезти и какого размера, ждешь свою посылочку, а потом проверяешь — подойдет или нет.
Только одна бабушка сидит на кровати и никак не реагирует на всеобщее оживление. Она не хочет ни тапочки, ни халатик. На столике у ее кровати — собранный детский пазл с Крошкой Енотом, который боится Того, кто сидит в пруду. Целый день с ним промучилась.
«У меня ларингит, — говорит бабушка. — Температура уже прошла. А деда моего забрали в больницу. Мы на последней улице Грайворона живем, она уже относится к Гора-Подолу. Там должны были сходить и посмотреть, уцелел ли наш домик. Но вот что-то не могу дозвониться»
Когда в два часа ночи 15 марта прибежали солдаты и сказали, что надо уезжать немедленно, бабушка покидала в пакет что увидела, надела войлочные сапоги и вышла из дома. Думала, на пару дней. А оказалось, что точных сроков нет.
«В первую эвакуацию, в прошлом году, я была в «Улыбке». Это санаторий такой, — говорит она. — Там вообще прекрасно. И недолго мы там пробыли. А здесь столько людей, человек пятьсот собрали. Я уже не хочу ничего, лишь бы отсюда уехать. Скорее бы моего деда выписали из больницы».
По состоянию только на 25 марта из Грайворонского округа из-за обстрелов вывезли более пяти тысяч человек. Власти обещают начать восстановление разрушенных артиллерией домов, как только обстановка стабилизируется. Если без присмотра остались животные — кошки, собаки или птица и скот, можно оставить заявку, чтобы их покормили. Местные администрации специально запаслись кормами для любой живности. В ПВР же корову не возьмешь. Разве что комнатную собачку.
В Старом Осколе пунктов временного размещения несколько. Условия разные. Некоторые чем-то напоминают ковидные госпитали, которые спешно разворачивали в 2020 году, — огромные помещения, заставленные койками. ПВР, в котором я оказалась, — один из самых крупных. Четырехэтажное здание с длинными темными коридорами и множеством секций от города отделяют петли шоссейных развязок. Для прогулок обустроен небольшой двор с детской площадкой и скамеечками. На бетонном заборе огромными буквами выведено: «Своих не бросаем». У входа — объявления о работе, которую предлагают обитателям ПВР, расписание автобуса и график столовой. Кормят, говорят, вкусно и много.
«Жена с детьми в другом пэвээре. Скучаю по ним, конечно, — говорит пожилой мужчина в другой секции. И загадочно добавляет: — Можно было бы к ним перевестись, но мы пока решили так пожить. Чтобы друг другу не мешать». Он стоит в узком проходе между двухъярусными кроватями и смотрит, как соседи по комнате — женщины и девочка-подросток — разбирают «посылки». Сам он попросил у волонтеров только полотенце.
«Как вы приехали, мы прям ожили, — говорит женщина волонтерам. — Что нужны кому-то. А сегодня еще концерт был, девочка пела песни о городе, я даже расплакалась. И у нее самой слезы стояли в глазах. А когда эвакуация началась, что на мне было надето — в том я и поехала. Думала, на два-три дня. А у меня в доме кошка с котенком закрытые остались! Когда мне газ приехали перекрывать, окно открыли, корма им понакидали. Выберутся. Думаю, когда я обратно приеду, все будут живы: и кошки, и собака во дворе».
Из соседней секции заглядывает женщина — просит привезти ей тапочки, такие же, как соседке, только 41-го размера. Ей не в чем ходить в душ. А 90-летней бабушке нужны хлопковые колготки, самые простые, без всякой там лайкры или синтетики.
Волонтеры записывают пожелания и между собой прикидывают, куда в этот раз придется ехать за покупками. В Белгороде многие магазины закрылись, в других — дорого. Поэтому закупаться бельем, спортивными костюмами и тапочками ездят в Москву, на оптовый рынок, или в соседний Воронеж. Потом привозят добытое на склад — под него временно перепрофилировали центр оказания психологической помощи в Старом Осколе.
Склад до самого потолка заставлен коробками с подушками и одеялами, башнями из подгузников и стопками халатов, курток и спортивных костюмов, коробками с обувью и носками. Учет того, что есть, а что заканчивается, ведется через компьютерную базу. Сборка заказа на складе — отдельный вид спорта. Маркировки размеров одежды и обуви не всегда совпадают с реальностью. Алгоритм такой: читаешь заказ, находишь нужное по наименованию и размеру, разворачиваешь и прикидываешь, подойдет ли вот эта футболка женщине 54-го размера, не маломерят ли тапочки с задником и какие штаны положить мужчине средних лет для сна, а какие — для прогулок. Потом заказы раскладывают по пакетам, к каждому пакету прикрепляют записку с фамилией, номером секции и телефоном и досыпают внутрь горсть конфет — чтобы хоть как-то поднять настроение адресату
Мы не истерим»
«Планировать по-белгородски — значит, планировать на 15 минут вперед. И то не факт, что все получится, как планируешь», — говорит Евгения Кондратюк. Ее номер мне дали в местных пабликах с комментарием: «Это волонтер номер один в Белгороде». Но сама Евгения подчеркивает, что она и ее коллеги — не волонтеры, а сотрудники благотворительной организации.
«Святое Белогорье против детского рака» помогает тяжело больным детям и социально уязвимым людям 17 лет, 11 из них — под руководством Кондратюк. За это время Евгения создала паллиативную службу и первый в Белгородской области детский хоспис «Изумрудный город» в селе Короткое. Сегодня в хосписе, рассчитанном на 15 подопечных с родителями и еще троих без сопровождения, дети живут вместе со своими семьями из обстреливаемых районов. Хоспис дотируется государством на 30%, остальные 70% — средства жертвователей. Но в последние два года белгородский бизнес, который раньше охотно помогал благотворительным организациям, по понятным причинам сам оказался на грани выживания.
Главный офис «Святого Белогорья» — в Белгороде, на Харьковской горе. «Вот там, сразу за рощей, — «Магнит», в который был прилет 15 февраля, тогда много людей погибло, — рассказывает Евгения Кондратюк. — Через дорогу — магазин и перинатальный центр, в которые тоже были прилеты. Поэтому мы решили, что здесь не станем много людей собирать, а будем сами развозить помощь нуждающимся».
Поздним вечером того же дня в окно офиса прилетит очередной осколок. Пробьет практически пулевое отверстие в двойном стеклопакете. Утром Евгения найдет его на подоконнике.
«Мы уже не очень адекватно воспринимаем реальность, — говорит координатор благотворительных проектов «Святого Белогорья» Ирина Авдеева. — Потому что в обстановке постоянных обстрелов мы живем достаточно давно. Просто они учащались и усиливались постепенно. После каждого обстрела — погибшие и раненые. Причем это тяжелые ранения, люди теряют руки и ноги. Это реальность, в которой мы теперь живем. И чувство опасности притупилось. Мы первое время с мужем прикидывали, в какой момент мы поймем, что все, надо уезжать. Сначала решили: ну вот, когда осколок к нам в Никольское прилетит, тогда и уедем. Осколок упал в соседний дом в прошлом году. Но мы остались. Наверное, это сложно понять. Проблема еще в том, что мы взяли дом в ипотеку. Только-только переехали — и началось вот это все. А еще двадцать три года взносы платить. Страховка такие риски не покрывает. Что будет дальше, мы, конечно, не знаем. Просто живем и помогаем тем, кто нуждается в помощи. Страшно становится, когда приходит человек, ты спрашиваешь: «Откуда вы?» А он говорит: «Из Никольского». То есть из нашего села. Можно просто сказать: «Я не хочу это слышать, я не хочу это знать, не хочу вообще в это погружаться. Но проблема в том, что от того, что ты не хочешь это знать, слышать и погружаться, это не изменится».
С началом боевых действий на Украине работы у «Святого Белогорья» прибавилось. В феврале 2022 года начали обращаться украинские беженцы, которым нужны была одежда и детские вещи. Для них организовали первый ПВР в автоспортивном комплексе около аэропорта. Там у «Святого Белогорья» была отдельная палатка для выдачи одежды, подгузников и продуктовых наборов. Психологи организации работали с украинскими детьми. Постепенно беженцы разъехались. А 1 июня 2023 года, когда Евгения пришла на работу, весь двор перед офисом был заполнен людьми. Теперь уже из Шебекино.
— Люди были уставшие, раздетые, обозленные, — вспоминает Кондратюк. — Как-то через сарафанное радио они узнали, что здесь можно получить помощь. Белгородская администрация тогда организовала четыре больших пункта выдачи помощи. Но большой поток людей шел и к нам. Буквально за сутки мы организовали первые закупки и начали выдавать продукты, подушки и одеяла. Около месяца мы работали в авральном режиме.
— А как вы справлялись с обозленной толпой?
— Использовали запрещенные приемы, — смеется Евгения. — У меня четверо детей, как раз они были на каникулах и тусили здесь. И мы отправляли младших с подносами в эту толпу, а на подносах — бутерброды, стаканчики с водой. Люди умилялись, становились мягче. Потом несколько человек из Шебекино у нас стали волонтерами. Помощь приходила и приходит со всей страны. Благотворительные организации из других городов присылают вещи или оплачивают наши заказы на маркетплейсах, маркетплейсы дают промокоды на доставку этих заказов. География пожертвований — от 100 рублей до миллионов — это вся страна. Поэтому я точно могу сказать, что Россия поддерживает Белгород.
«В одном из сел глава администрации на колени встал перед жителями со словами: «Пожалуйста, Христом-Богом прошу, уезжайте». Потому что там были старики, которые уезжать отказывались, — говорит Евгения. — И вот мне эта бабушка в ПВР рассказывает, что они с мужем только потому и согласились ехать, что им стало неудобно, что взрослый мужик вот так на коленях перед ними стоит. А на следующий день в их дом попал снаряд. И она плачет: «Что же это получается? Я бы в своем доме так и осталась, если бы меня не уговорили уехать». Люди, которые сейчас живут в ПВР, остались без всего. У них на сборы было минут пятнадцать. У одной женщины, которая сейчас в Старом Осколе, в семье семь человек. И вот она покидала вещи в сумку, в ПВР открыла ее — а там семь ботинок, и все на правую ногу».
При этом жители сел, которые привыкли опираться только на себя, работать руками и вести хозяйство, часто просто стесняются что-то просить. Им нужнее, чтобы с ними поговорили, посидели рядом и поплакали вместе. И заказы они оставляют самые минимальные, говоря: «Ну что мы, разве бомжи какие-то? Я всю жизнь пахал, работал на тракторе. Я заработал на свой дом, на одежду для жены, на всё заработал. И теперь трусы и носки просить?»
«Поэтому мы стараемся привозить им вещи, которые дадут им какую-то психологическую опору, — говорит Евгения Кондратюк. — Чтобы у человека были удобные тапки, чистое полотенце, своя красивая чашка и спортивный костюм, в который приятно переодеться. Поэтому мы привозим в ПВР только новую одежду, хотя многие приносят в наш проект «Добромаркет» поношенную одежду для беженцев. Но разве можно людям, у которых и так не осталось ничего, дать ношеное? Если что-то не подошло, мы меняем. Одной бабушке была нужна куртка, мы привезли ей красную. А она чуть не плачет — ну не хочет она красное носить. И я тогда поняла: не должен человек носить то, что ему не нравится. Если она сейчас согласится на вот это, красное, она потом уже никогда не сможет высказать свое мнение, сделать какой-то выбор для себя. Мы привезли ей другую куртку»
Неудивительно, что белгородцы остро отреагировали на реплику телеведущего Владимира Соловьева, который в эфире 25 марта сказал: «Пошло большое количество разных тварей, притворяющихся блогерами, которые говорили: «Вот, федеральная власть забыла Белгород, помогите людям! У людей ничего нет, это кошмар, люди себя чувствуют брошенными. Как вы можете? Пока Москва гуляет — Белгород гибнет». Вот эта вся мерзкая истерика».
Евгения Кондратюк передачи Соловьева никогда не смотрела, но его слова дошли даже до нее.
«Я расстроилась, — говорит она. — У меня это не вызвало ни гнева, ни злости. Мне прям плакать хотелось. Потому что мы не истерим. Мы и весь Белгород делаем все что можем».
«Белгород тоже поначалу не понимал»
Жителей Грайворонского округа не вывозят в Белгород, потому что странно везти людей из-под обстрелов в обстреливаемый город. Но здесь тоже есть пункты временного размещения. Один из них — в гостинице «Белгород» в самом центре. Командировочные останавливаются здесь на один-два дня. А некоторые семьи из приграничных районов живут уже третий год.
«Когда началась СВО, мы с соседями ещё месяц оставались в Журавлёвке, помогали нашим военным, —
говорит она. — В школьной столовой кормили их, домой забирали помыться-постираться. Теперь я знаю, что надо сделать, чтобы собрать сухпаек на 700 человек. Я уверена, на Украине все знали, что будет. Мы же рядом с таможней живем. И вот 23 февраля украинские пограничники и таможенники еще до полуночи оставили все и уехали. А мы в Журавлёвке не знали — и не верили, что такое может случиться».
Младшему сыну Людмилы на тот момент едва исполнилось пять лет. И он очень тяжело переживал звуки обстрелов. Людмила обратилась к главе администрации, и семью внесли в списки на переселение. В гостинице «Белгород» они оказались 26 февраля 2022 года. На работу и в детский сад семья теперь ходит из гостиничного номера. Старшая дочка учится в БелГУ.
«В Журавлевке я была в последний раз год и три месяца назад, — рассказывает Людмила, когда мы встречаемся с ней в холле гостиницы. — Такое странное ощущение было... Это мой дом — и уже как будто и не мой. Все серое, страшное. Мышиные гнезда. А ведь у нас всегда было ярко, солнечно, свет во всех комнатах, дети смеются. Мы только-только выплатили кредит за дом. Мой муж — охотник, мы держали трех русских гончих. Очень породистых. На белгородских выставках всегда занимали первые места. Собак пришлось отвезти в Москву и передать заводчикам. Ими же постоянно заниматься нужно. Я не знаю, получится ли их вернуть, когда все закончится, — они и так натерпелись от обстрелов и переездов, уже привыкли к новым хозяевам. А еще у нас была пасека. Ульи мы тоже вывезли на участок к знакомым. Пчел же тоже нельзя просто оставить, это такое занятие — как вязание, нельзя прекращать. Муж до сих пор ими занимается.
В селе не осталось никого, все уехали. Свекор — он с нами живет, в соседнем номере, — изредка ездит посмотреть, цел ли наш дом. Но только в пасмурные дни и в дождь, когда дроны не летают. На нашей улице у кого-то забор побит, но все дома пока целы. Стоят без электричества и без газа с августа 2022 года. Сколько еще они так выстоят, я не знаю. Никто ведь тогда не предполагал, на сколько придется уехать. Нас переселили «до улучшения ситуации». Сначала нас сюда приняли на две недели. Потом продлили пребывание еще на две недели и еще на две. А потом начали продлевать уже на месяцы».
Дальше Белгорода Людмила и ее семья никуда ехать не хотят, несмотря на обстрелы города.
«Здесь ведь тихо было, — говорит женщина. — А 30 декабря мы чуть не попали под тот, самый страшный обстрел. Мы уже подъезжали к гостинице, и тут я попросила мужа завезти меня в магазин по пути. В принципе, он мог бы сказать: «Нет, поехали уже домой». Но он сказал: «Давай заедем». И вот мы завернули в проулок — и началось. Тогда я по-настоящему испугалась впервые с нашего переезда. Я уверена, что мой дом выстоит, дождется меня. Я вернусь, переклею обои, вымою все, выведу мышей. Мы вернем наших собак или возьмем новых. Привезем обратно пчел. Я не загадываю, когда этот день наступит. Живу по принципу: все, что с нами случилось, так и должно было быть. Хожу в храм. Бог никогда не дает испытания больше, чем человек может выдержать. И я патриот своей страны. Я думаю, раз решили начать СВО, значит, никакого другого варианта не было. Люди, которые принимали это решение, просчитали все свои шаги. А нам, значит, надо все это достойно выдержать».
В гостиничных стенах Людмила чувствует себя в полной безопасности, даже если звучит сирена. Все — от администраторов до горничных — добры и приветливы.
«Наверное, в других городах то, что происходит в Белгороде, воспринимают немного отстраненно: это же где-то там, далеко, и меня это не касается, — говорит Людмила. — Точно так же нас Белгород поначалу не принимал, не понимал Журавлевку. Мне в ларьке продавец мог сказать: «Ну что там такого страшного у вас, ну подумаешь, постреляют немного. Вы — наглые, вам же все предоставили, и гостиницы, и питание». Теперь так в Белгороде уже не говорит никто, потому что Белгород столкнулся с тем же, с чем мы в 2022-м. Просто у нас это было с первого дня, а здесь это началось позже. Человек это поймет только тогда, когда на своей шкуре испытает».
Людмила училась в Харькове, признается, что знает этот город лучше, чем Белгород. Там — половина родственников. Но они с Людмилой и ее семьей больше не общаются.
«У них одно в голове, у нас — другое. «Вы все это начали». — «А вы напали на Донбасс», — говорит Людмила. — У меня на Донбассе тоже есть знакомые и друзья, и они мне рассказывали, что с ними эти 9 лет творили. Я их поддерживала, как могла. А для Харькова Донбасс был далеко. Это их не касалось. Но я верю, что наше примирение с родственниками в будущем возможно. Я обладаю даром убеждения. Надо только, чтобы все закончилось и жизнь начала восстанавливаться. Вот они нас сейчас воспринимают как врагов. Но мы же не враги. Мы — хорошие люди, которые хотят им помочь».
Перед тем, как попрощаться, Людмила вспоминает, что Журавлевке через 17 лет исполнится ровно четыре века. За это время село пережило всякое. Когда в 1943 году пришли немцы, бабушка Людмилы полгода со своей семьей жила в погребе, потому что немцы заняли дома. И семья выжила, дома выстояли, а село разрослось. Вот и сейчас так же будет. Просто надо еще немножко потерпеть.
Губернатор Белгородской области Вячеслав Гладков, Официальный телеграмм-канал https://t.me/vvgladkov :
Сегодня мы поздравляем военнослужащих войск противовоздушной обороны с профессиональным праздником!
Вот уже третий год расчеты ПВО защищают белгородское небо от вражеских налетов. Днем и ночью эти мужественные парни несут боевое дежурство, рискуют собственными жизнями и терпят тяготы военно-полевых условий ради нашей безопасности. В последние месяцы враг стал действовать активнее, и зачастую войскам ПВО приходится отражать ракетные удары и атаки беспилотников по городам и сёлам Белгородской области десятки раз в день. Благодаря их бдительности последствия этих обстрелов минимизированы. За каждым отражённым ударом – десятки спасённых жизней людей, их жилье, социальная и производственная инфраструктура региона.
Накануне от лица всех наших жителей передал самые добрые слова поздравлений и благодарности тем, кто стоит на страже безопасности Белгородчины. Переоценить значение войск ПВО для нашего региона просто невозможно. Дорогие военнослужащие! Желаю вам стойкости и бодрости духа, крепкого здоровья, благополучия вашим домам и всего самого доброго! Победы – нашей Родине! С праздником!
Скорее всего, не обратил бы внимания на ваш комментарий, и прошел бы мимо, если бы не такая невероятная (+920!!!) его заплюсованность. Ну, думаю, наверно там написано что-то очень, очень умное?
"Отлично. Чем больше будет уничтожено оружия ВСУ, тем меньше они будут стрелять по Белгородской области.Удачи и победы российским солдатам".
(Чтобы читающим было понятнее, это комментарий в ответ на новость об уничтожении в центре Харькова «Урагана», обстреливавшего Белгород.)
И действительно, это же ведь так очевидно. Странно, однако, что в действительности происходит почему-то наоборот. Пока мы не уничтожали ничьего оружия, то и ни одна пуля не прилетала в Белгород. Но как только мы стали это делать, так начались обстрелы Белгорода. И чем больше мы уничтожаем этого самого оружия, тем чаще прилетает по Белгороду. Вот ведь загадка, да?
Понимаю, что скажу сейчас очень большую глупость, но мне всегда казалось, что кроме "уничтожения оружия", в наше время в мире существует еще множество способов для решения вопросов, которыми нас наделила эволюция со времен пещерных дикарей.
Не знаю, сколько среди плюсовавших тот комментарий было самих белгородцев, но будучи я на месте жителя Белгорода, то думаю, мне очень не хотелось бы, чтобы безопасность моей жизни зависела от уничтожения чьей-то военной техники.
Вы пишете, что чем больше будет уничтожено оружия ВСУ, тем меньше они будут стрелять по Белгородской области.
А мне вот хотелось бы спросить у вас, и всех с вами согласных. Вы что, хотите, чтобы Белгородскую область меньше обстреливали? На случай, если вдруг кто-то не понял вопроса, могу повторить:
Вы что, хотите, чтобы Белгородскую область меньше обстреливали? Вы будете рады, если Белгородскую область будут меньше обстреливать?
А я вот нет. Я буду очень, очень этому не рад. Потому что я не хочу, чтобы Белгородскую область меньше обстреливали. Я хочу, чтобы её не обстреливали вообще.
Говорят, что после каждого сильного обстрела кто-нибудь вызывает такси на вокзал и уезжает с чемоданами
Привычные для Белгорода указатели
Сирена срабатывает за пять минут до полуночи. Ее вой врывается в приоткрытое окно гостиничного номера и мгновенно выбивает меня из колеи. В Белгороде быстро выучиваешь местное ОБЖ: первым делом я бегу подальше от окна, в ванную. Оттуда слышно приглушенное баханье и видно, как вздрагивает ручка входной двери. Выскакиваю в коридор. Там уже собрались обитатели других номеров, некоторые — в банных халатах и с детьми на руках. Мы смотрим друг на друга. Я осознаю, что встретить эту жизненную ситуацию следовало бы в штанах.
В Белгороде говорят: те, кто ни разу не был под обстрелом, никогда не поймут, что это такое. Особенно если через пару дней вернешься домой, где не стреляют.
«А вы хоть знаете о нас?»
Белгородец и петербуржец идут по улице. Как понять, кто есть кто? На второй день своей командировки я знаю ответ. Петербуржец инстинктивно идет по самому краю тротуара, потому что зимой сверху на него падает сосулька, а в любое другое время года — лепнина. Белгородец же пойдет как можно ближе к зданию, чтобы в любой момент нырнуть в открытую дверь или прижаться к стене. Что при этом может упасть сверху — лучше даже не загадывать.
Есть, конечно, и другие правильные ответы. Белгородец, например, обычно выходит из дома с аптечкой. Как минимум с медицинским жгутом. Такой жгут, небрежно намотанный на предплечье, я замечаю в первый же день у случайного прохожего в центре города. Жгут ярко-оранжевый, его видно издалека.
Первое укрытие замечаю, выходя из поезда. Белая железобетонная коробка, метрах в трехстах на другом конце площади — еще одна такая же. Ступени вокзала обложены баррикадой из бетонных блоков. Указатели «Убежище» чередуются с красными табличками «Аптечка — там». Шпарит солнце. Невысокие разноцветные здания словно вымыты с мылом. Часть окон заклеена крест-накрест белым строительным скотчем или сплошной непрозрачной пленкой, чтобы, когда окно будет вылетать от взрывной волны, было меньше осколков. Окна нижних этажей торговых центров и школ плотно заложены мешками с песком. Автобусные остановки закрыты высокими стопками бетонных блоков. Чуть ли не у каждого светофора — желтый пластмассовый короб с песком. На клумбах расцветают фиолетовые крокусы.
— А вы там хоть знаете о нас? Как нас обстреливают? — спрашивает таксист, узнав, что я из Петербурга. От центра Белгорода до украинской границы — около 40 километров. И с той стороны постоянно что-то летит: то ракеты, то беспилотники. Когда ПВО сбивает ракету над городом, в небе появляется крохотное белое облачко. Белгородцы уже научились не заглядываться на эти облачка: разлет осколков оттуда, с километровой высоты, непредсказуем.
— А если начнется обстрел, какой у нас план? — спрашиваю я таксиста.
— Остановлю машину, вы посидите в укрытии, я рядом подожду, — невозмутимо говорит он. — Ну или, если захотите, дальше поедем.
— Опасно же.
— Мы уже привыкли, — усмехается таксист. — К тому же до центра не долетает. Вот на Харьковской горе — там да, опасно.
Харьковская гора — южный район Белгорода. Харгоре, как ее называют местные, достается часто и помногу. На третий день после моего разговора с таксистом туда упадут осколки снаряда, полностью сгорят две легковые машины, припаркованные на улице. А 29 марта в многоэтажку на улице Щорса влетит беспилотник. Один из жильцов дома погибнет на месте, его жену увезут в больницу с черепно-мозговой травмой и рваной раной лица. Ближайшие пригородные поселки — Таврово, Никольское и Дубовое — тоже регулярно попадают в сводки обстрелов. Оттуда каждый день на работу в центр Белгорода ездят люди. Если работа всё еще есть. По словам водителя, чуть ли не половина шиномонтажек в городе закрылась. А на вторую половину — огромные очереди из желающих переобуться.
— Город пустой, — говорит таксист, комментируя, на каких перекрестках мы в это время должны были бы встать в пробки. — После каждого сильного обстрела кто-нибудь вызывает такси на вокзал и уезжает с чемоданами.
— А почему вы не уезжаете?
— А куда ехать? — удивляется таксист. — Вот мой приятель уехал в Воронеж, так там тоже беспилотники пачками летают. Я сам в Белгород переехал два года назад из-под Харькова. Купянск, слышали такое название? Когда Россия отвела из-под Харькова войска, я всё бросил, посадил в машину жену и ребенка, и мы поехали сюда. Потому что там начали бы выяснять, кто сотрудничал с россиянами, выходил на работу, вот это всё. Там не просто тюремный срок можно было получить, люди просто без вести пропадали. На границе нашу колонну, в которой стояли одни гражданские, начали обстреливать ВСУ. Тогда пограничники с российской стороны открыли границу, всех запустили и уже там, на безопасной территории, проверяли документы.
В Харьковской области у многих белгородцев остались родственники и друзья. После обстрелов они перебрасываются сообщениями — все ли живы. Дальше этого происходящее стараются не обсуждать.
В Белгороде очень быстро привыкаешь строить свой маршрут от одного укрытия до другого. Назначать встречи так, чтобы рядом было где спрятаться. Прислушиваться к телефону: в телеграм-канал «Предупреждение Live» сообщение о ракетной опасности приходит секунд на 20–30 раньше, чем завоет сирена на улице. Эти секунды могут спасти жизнь. Или, например, руку или ногу.
Самый страшный день
— Если начался обстрел, а рядом нет укрытия, надо лечь на землю. Не присесть, а именно лечь и распластаться, — рассказывает мне женщина в гостиничном лобби. Она сжимает кулак, изображая сидящего человека, и пальцем другой руки показывает, под каким углом осколок ракеты отскакивает от земли и попадает в кулак. Но пролетает над раскрытой ладонью.
На улицах Белгорода незаметно разрушений. Как только ракетную опасность отменяют, в местах прилетов появляется оцепление из местных ополченцев. Они следят, чтобы зеваки не хватали обломки, среди которых могут быть неразорвавшиеся элементы, и чтобы никому не пришло в голову заглянуть в чужую разваленную машину или квартиру без окон и дверей. Выбитые стекла восстанавливают практически сразу. Дыры от осколков на тротуарах заравнивают. Сгоревшие автомобили увозят. Кажется, даже сажу смывают с асфальта.
Но следы всё равно остаются. Напротив гостиницы на Соборной площади — пятно, будто кто-то уронил с высоты ведро черной краски. Брызги, расходящиеся от этого пятна, — следы осколков. Сюда во время самого страшного обстрела днем 30 декабря ударил украинский снаряд — прямо в каток, который залили на праздники для детей. Рядом, на ступеньках перед Вечным огнем, стихийный мемориал — свечи, цветы и игрушки.
Еще одним мемориалом в память о том обстреле стало «Сердце Белгорода» на улице 50-летия Белгородской области. После теракта в подмосковном «Крокус Сити Холле» среди игрушек появилась табличка: «Москва, мы с тобой». «Сердце» пробито осколками в нескольких местах.
- Вот здесь, прямо на остановке, после обстрела 30 декабря лежали люди, — рассказывает мне пенсионерка Лидия Михайловна. — А здесь стоял уличный художник, который продавал свои картины. И он погиб. Вот на том зеленом здании до сих пор следы осколков. И в него же прилетело буквально вчера, сбило балкон.
В последний раз Лидия Михайловна выходила из дома неделю назад. Сегодня решилась, потому что день выдался солнечный и не было утреннего обстрела.
— На Новый год они стреляли по четыре раза за день, перед выборами тоже. А теперь сломали график. И чувствуется какое-то постоянное напряжение. Чего-то не хватает, — говорит она и невесело улыбается. — Нас ведь не спрашивали, хотели ли мы всего этого. Как когда Советский Союз разваливался, все были против, даже Украина против была. Но разве же людей спросили? Так и теперь. За что Козинка пострадала? А Грайворон? Вот сейчас людей оттуда вывезли, а ведь у них дома, животина, земля, которая требует посева. Говорят, что для защиты приграничных регионов нужна санитарная зона. Мы с бабками у подъезда посовещались и приняли это на свой счет — как бы Белгород не оказался этой самой санитарной зоной.
Совершенно в другом месте, в случайном дворе на Народном бульваре, я слышу, как старушка с собачкой и ее сосед обсуждают обстрелы. Оказывается, тоже вышли на улицу впервые за долгое время, тоже испытывают тревогу из-за того, что «расписание сломалось», и тоже вспоминают тот — самый страшный — день.
— 30 декабря у нас вот здесь женщина погибла, — говорит хозяйка собачки и показывает рукой на угол дома, мимо которого я только что прошла. — Она мусор выносила. А там, где белой краской покрашено, угловую квартиру разбило, насквозь прошло. В наших домах вокруг ни одного стекла не было. Восстановили всё быстро. Конечно, страшно. Ждешь, когда отстреляют уже, чтобы на улицу выйти. А теперь — непредсказуемо. Но ехать нам отсюда некуда.
- Мы затаились, — говорит солистка Белгородской государственной филармонии Галина Зольникова, когда я спрашиваю ее, как здесь живут люди. В ближайшие дни концертов в филармонии нет, но весь апрель уже расписан. Галина родилась в Пензенской области, росла в области Белгородской. Училась в Воронеже, жила в Ростове. Поняла, что не любит миллионники, и вернулась в Белгород. Небольшой, уютный, зеленый и ухоженный, без столичной суеты. К тому же здесь можно жить в частном доме, а до центра — минут пятнадцать-двадцать на машине.
— Собственный дом — это было наше с мужем совместное решение, к которому мы долго шли. И вот теперь, когда дом у нас есть, обустроенный и любимый, как нам его оставить?
Теперь Галина на слух может определить, какой именно снаряд летит, в какой момент сбили, «вылет» ли это нашей артиллерии или «прилет» украинской. А выходя из дома, вспоминает строчки: «...И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг».
Или молится. В Белгороде очень сложно быть атеистом.
Но проваливаться в состояние тревоги Галина себе не позволяет. «У меня память на ощущение боли и негатива, как у насекомого, — смеется она. — Как только боль и страх отпустили — я тут же забываю о них и живу дальше».
Мы идем по проспекту Славы. Здесь тоже есть характерная «клякса» на асфальте, а с обеих сторон от нее раскрошен бордюр. Среди каменной крошки лежит металлический квадратик. «Это осколок снаряда, — говорит Галина. — Видите, как он изогнут».
Мы идем дальше и смотрим на окна. Многие заклеены крестами белого скотча. А в одном стекла сплошь усеяны бумажными снежинками.
— У людей до сих пор Новый год, — замечает моя спутница. — Но скорее всего, жильцы просто уехали.
30 декабря Галина, как и многие горожане, собиралась в центр. Но около пятнадцати часов начался обстрел.
— Сначала мы с мужем услышали «Град»: тун-тун-тун. Но потом оказалось, что они впервые отработали по городу «Вампирами». И еще было два взрыва, — вспоминает она. — Потом мы узнали, что в центре погибли 25 человек и еще больше ста были ранены. И нам, белгородцам, до сих пор непонятно, почему тогда страна промолчала, об этом не говорили на федеральных каналах, не объявили траур. Мы остались с этим горем один на один. А ведь это был настоящий теракт.
Галина здраво оценивает ситуацию и не исключает, что уехать, возможно, всё же придется. Родственники зовут ее в Пензу и Тулу, коллеги предлагают перебраться в Ставрополь.
— Почему вы не уезжаете — этот вопрос я и сама задавала в 2014-м, потом — в 15-м и 16-м годах друзьям и знакомым из Донецка, Луганска и Донбасса. Тогда обстрелы этих городов стали для меня настоящим шоком. Особенно фотография «Городской мадонны» («Горловская мадонна» — 23-летняя Кристина Жук из Горловки, 27 июля 2014 года погибла вместе с 10-месячной дочкой Кирой во время артобстрела города. — Прим. ред.) Теперь, когда Белгород обстреливают каждый день, у меня есть на этот вопрос ответ. Я не хочу уезжать. Я хочу жить в своем любимом Белом городе.
«Белгородский анекдот»
— Хотите, белгородский анекдот расскажу? — говорит мне женщина на центральном рынке. — Как в Белгороде записываются к мастеру на ногти: «Вы когда хотите прийти?» — «Завтра». — «Тогда я вас записываю». — «На какой час?» — «Через тридцать минут после обстрела».
А потом добавляет: «Это мы сейчас, пока обстрелов нет, такие смелые. Начнут стрелять — опять попрячемся». Некоторые продавцы перестали выходить на рынок вовсе. Кто-то закрыл свои точки. Торговля идет плохо.
С середины марта ВСУ начали обстреливать Белгород «по расписанию». Утренний обстрел — часов в 7–8, потом — обстрел в обед, вечерний обстрел в 17–18 часов. Ну и еще один — перед сном. Чем дольше нет обстрела, тем вероятнее, что он начнется в любую секунду. Обстрел закончился, и спустя минут двадцать все выбегают из домов, спешат сделать дела, сходить в магазин или выгулять собаку — успеть до следующей сирены. Спустя примерно неделю «график» сломался. Белгородцам стало еще тревожнее. Ведь если что-то надвигается слишком долго, значит, оно очень большое.
— Сегодня не было утреннего обстрела. И дневного тоже. Значит, часам к пяти сто процентов что-то случится, так что будьте осторожны, — говорят мне в местной администрации. — Подпишитесь на канал «Предупреждение Live» и поставьте оповещение со звуком
12 марта в фасад администрации врезался украинский беспилотник. Выбитые стекла вставили сразу, а вот буквы над крыльцом не восстановили до сих пор. Встретиться журналисту с мэром города Демидовым или губернатором Гладковым можно только случайно — после обстрела, во время осмотра разрушений. У мэра вдобавок сейчас еще дел невпроворот с уборкой города после зимы. Водители мусоровозов отказываются ездить в некоторые районы города из-за обстрелов. Так что мне искренне желают, чтобы шанса отвлечь Гладкова с Демидовым от работы мне не представилось.
К вечеру первого дня я и сама могу рассказать белгородский анекдот.
Знаете, как смотрят кино в Белгороде? Время — около трех дня. На углу улицы 50-летия Белгородской области и Преображенской — кинотеатр «Победа». Дергаю ручку — открыто. Внутри — одинокая билетерша в стеклянной будке и расписание сеансов только на утро
— А «Дюну» сегодня не показываете? — спрашиваю наугад.
— На «Дюну» администратор забронировала сеанс на 18:20, но билеты мы пока не продаем, потому что не знаем, сможем ли показать этот фильм, — говорит женщина за стеклом. — Если к вечеру наберется человек пять и не будет обстрела, покажем.
В кинотеатре, к слову, два зала, один на 500 зрителей, второй — на 250. Как при такой посещаемости сводить концы с концами — загадка. «Девушка, вы же из Петербурга, а не с Марса, — говорит билетерша. — Обстановка такая, что люди никуда не ходят».
Без десяти шесть, снова оказавшись около «Победы», заглядываю внутрь: «Дюна»-то будет?»
— Вас таких, кто спрашивал про «Дюну», как раз пятеро и набралось, — говорят мне. — Подождем еще минут двадцать. Если всё будет нормально, начнем продавать билеты.
Честно говоря, засиживаться в кино в мои планы не входило. Но теперь я хочу увидеть, кто окажется в зале. Поэтому спустя двадцать минут возвращаюсь со своим маниакальным вопросом.
-Вас двое, — терпеливо говорит билетерша.
На диванчике у кассы сидит парень лет двадцати пяти, с ног до головы одетый в камуфляж. Рядом — камуфляжный рюкзак. Словом, собрались самые преданные поклонники режиссера Дени Вильнева. К нам выходит администратор в черном жилете и объясняет, что в случае сигнала ракетной опасности нас выведут из зала в бомбоубежище — оно здесь очень хорошее, потому что кинотеатр послевоенной постройки. В бомбоубежище мы просидим, вероятно, минут тридцать. А «Дюна» наверху будет идти. Когда ракетную опасность отменят, мы вернемся в зал и продолжим смотреть «Дюну» с того места, до которого она дойдет без нас.
Дневные сеансы на время обстрелов останавливают, а «Дюна», зараза, длинная. И если ее остановить, просидим мы в кинотеатре до ночи. То есть до ночного обстрела. А этого не хочет никто. Мы с камуфляжным парнем говорим, что понимаем и принимаем условия, и по настоятельному совету администратора покупаем билеты на последний ряд — он ближе всего к бомбоубежищу: «Запоминайте дорогу: вниз по лестнице, за мужским туалетом». Как только мы входим в пустой зал на 250 зрителей, «Дюну» врубают без предупреждения и прелюдий. Проходит час — ракетную опасность не объявляют. К концу второго часа кажется, что сирена непременно взвоет после очередного обещания Пола Атрейдеса отвести всех присутствующих в рай. Когда на экран выползают, наконец, титры, а в зале включается свет, сам факт, что «Дюну» удалось досмотреть до конца, воспринимается, как невероятное везение. На выходе из зала администратор встречает нас с такой улыбкой, будто это не кинотеатр, а ЗАГС. Еще бы — такой редкий спокойный день, без обстрелов. Еще бы до дома добраться.
Камуфляжного парня зовут Николай. Он приехал «из-за ленточки» всего на один день — полечить зубы. Завтра утром — обратно. Фильм показался ему своеобразным.
— А я из Петербурга, журналист, — говорю я.
— Так я тоже из Петербурга мобилизовался.
В пустом кинотеатре гаснут окна.
Время — девять вечера. На улицах — ни души. Город замер в предчувствии ночного обстрела. Он случится в 3:19 ночи. ПВО собьет над Белгородом тринадцать реактивных снарядов «Вампир», обломки упадут на Дубовое, ранения получат два человека. Грохот перебудит меня и других постояльцев гостиницы в центре Белгорода.
Некоторые из них — не просто постояльцы. Они живут в этой гостинице уже третий год, потому что здесь — один из пунктов временного размещения для беженцев из приграничных поселков. О начале СВО они узнали часа на три раньше, чем жители остальной страны. Но об этом — уже в следующей истории.