Забавная мифология. Троллиада и Идиссея. Ч. 19⁠⁠

43. Говядина, ваш выход

И вот тут-то настает момент для того самого поднадоевшего античного двигателя сюжета, который всегда где-нибудь поблизости – просто таится и коварно выжидает до времени, чтобы объявиться в кустах, подобно мычащему, рогатому роялю. Иными словами – куда ж нам без говядины и в этой истории?
Вообще, если почитать мифологию – станет ясно, что не было случая в истории мифов, когда парнокопытные сделали бы смертным что-нибудь приятное и довели бы до чего-нибудь хорошего. Эти твари явно были созданы, чтобы служить античным источником зла. Одиссей, правда, был предупрежден Киркой и Тиресием, что его на пути домой подкарауливают коровы, так что имеется возможность вляпаться. Потому он хотел просто проплыть мимо острова Гелиоса, который замаячил было на горизонте. Но тут Эврилох стал его уговаривать в том смысле, что вот же земля, мы все после стресса, нужен отдых, ночью плыть темно и страшно, и вообще, после Сциллы и Харибды всем нужно остановиться и просушить хитоны.
Одиссей сушить хитоны разрешил, а насчет быков Гелиоса взял с товарищей страшную клятву: рогатых не трогать. Товарищи, прослушав все пламенные речи на тему «Быки – зло! Говядина – зло! Они просто скрывают свою сущность!», впечатлились и пообещали сделать вид, что ничего мычащего в окрестностях вообще нет. И были честны, потому что были сыты. Но тут в сюжет вступил главный синоптик Эллады. Зевс явно проснулся в настроении: «Непогода нынче в моде, непогода, непогода…» и расщедрился на ужасную бурю. И на ветра в противоположную от Итаки сторону. А потом как-то забыл отменить изменения, и ситуация подвисла на месяц.
За месяц сидения на острове в компании остатков продовольствия и продуктов рыбалки настроения команды Одиссея малость изменились. Вместо крепкого «Нет-нет, мы в упор не видим никаких быков» на смену пришло не менее крепкое: «О, вокруг нас – халявная тушёнка! А… какая клятва?» Одиссея спасали мотивирующие беседы о пользе диет и о «жить, чтобы есть, а не наоборот». А также постоянное присутствие и прокачанная способность бросать укоризненные взгляды на каждого, кто заикнется, что вот, мясца бы.
Очень возможно, что еще через месяц в присутствии Одиссея вся его команда стала стойкими праноедами, солнцеедами и уж как минимум – веганами, но тут хитромудрый решил уединиться для беседы с богами подальше от всех остальных. И так устал от собственного пламенного монолога (икалось на Олимпе всем!), что заснул там же, где молился.
А тем временем в стане Одиссея назревали коварные говядоедские настроения. «Братья! – разорялся Эврилох. – Полцарства за шашлык! Да неужто Гелиос не поймет? Да мы ему потом сто таких быков в жертву принесем! И храм построим! И вообще – лучше помереть от божеского гнева, чем жить веганом!»
– А что, – задумались эллины. – Эврилох же дурного не скажет! В общем, пробуждение Одиссея было встречено теплым запахом шашлыка, дружным чавканьем и приглашением присоединяться. В ответ на закономерный вопрос: а вскую ли? – команда успокоила царя тем, что сообщила: – Да не волнуйся, мы самых лучших выбрали. О, и с богами тоже поделились – видишь, жертву им устроили…
Одиссей икнул, выдал бессмертную фразу, которую после неосознанно продублирует министр Лавров, и печально осел на землю в ожидании грядущего трындеца. Трындец тем временем сначала подкрался к Олимпу: мирный сон Зевса был нарушен воплем оскорбленного Гелиоса: «Моя говядина!» А затем бог солнца принялся рыдать Громовержцу в жилетку и рассказывать, как его обидели и оскорбили, и он вообще уйдет в угол и будет там сидеть, и спустится в царство Аида и вообще никогда не будет светить богам и людям… Громовержец сопереживал, гладил Гелиоса по головке, обещал ему разбить молнией корабль нехорошего Одиссея и показать всем вотпрямщас.
Но для начала боги таки послали зловещее знамение: шкуры быков задвигались, а мясо замычало. – Ух ты, – сказали на это эллины. – Теперь мы будем жрать и плакать, жрать и плакать… И плакали целых шесть дней, попутно не забывая истреблять быков Гелиоса и заедать слезы раскаяния мычащим мясом.
А потом Зевс выдал наконец попутный ветер и эллины радостно собрались в путь и отплыли от острова (что было большой ошибкой). Тут же Громовержец потер руки и начал злостное отмщение за поруганную говядину: ревела буря, дождь шумел, во мраке молнии сверкали. В конце концов корабль и правда разбило молнией, а в живых остался только Одиссей, изрядно познавший дзен после шести дней наблюдения за тем, как спутники наедаются мычащими шашлыками.
На подручных обломках от корабля Одиссей продолжил путешествие – правда, уже обратно в сторону Харибды, которая как раз всасывала море. Так что вскоре с Олимпа можно было наблюдать примерно такую картину. Харибда засасывает обломки и море. Над Харибдой свисает случайная смоковница. На ветвях смоковницы, меланхолично напевая «Меня засосала опасная Харибда» болтается новая смоква в виде хитромудрого царя Итаки.
Возможно, нервы олимпийцев рано или поздно были бы убиты этой психоделикой напрочь, но первой не выдержала Харибда. У бедной твари случилась грандиозная отрыжца обломками корабля. На которые гордым коршуном сверху спикировал Одиссей. И поплыл себе дальше. И даже Сцилла на него после такого не покусилась.

Записки из подземки. Аид.
Приходил Гелиос, просился на жительство. Нес что-то о моральной травме и утраченной говядине. Предложил ему на выбор несколько профессий: пытать светом пленников, служить маяком, в стигийских болотах, обустроить постоянный пляж на берегу Стикса для всех подземных жителей. Обозвал меня бесчувственным, ушел. И это ведь я ему еще насчет главной люстры дворца ничего не озвучил.

44. Пара слов об ужасных заточениях

Если как следует присмотреться к странствиям Одиссея, то можно обнаружить разумное чередование того, что называется пирами, и того, что называется трындецом. Судите сами: попали к киконам – трындец, потом попали к лотофагам – пиры, потом попали к Полифему – трындец, потом угодили к Кирке – пиры целый год, потом съездили в мир Аида… ну, и так далее. Поскольку последнее приключение с потерей всей команды и гимнастическими трюками над Харибдой можно было смело относить к числу особо серьезных трындецов – где-то неподалеку Одиссея ждала очень большая компенсация. К ней царь Итаки и погреб себе бодро на обломках. И догреб до нимфы Калипсо, которая была еще и немного волшебница. «Мужик», – волшебным чутьём определила нимфа, выволакивая Одиссея из воды.
«Компенсация», – вяло подумал Одиссей, у которого на ништяки чутье было куда более волшебным. А дальше, согласно аэдам древности, имело место что-то вроде «Одиссей, сдавайся!» – «Эллины не сдаются!» – после чего Калипсо взяла царя Итаки в плен. На семь лет. То есть, вот да. Все помнят, что Одиссей десять лет провел в трудных и невероятно опасных странствиях? Так вот, СЕМЬ трудных и опасных лет из десяти хитромудрый провел на острове Калипсо. Причем, если верить аэдам, все это время он исключительно стенал, звал ночами в бреду Пенелопу и порываться кинуться в море, как Катерина из «Грозы» – в Волгу. А его разговоры с Калипсо начинались исключительно с «Отпусти ты меня на Итаку!» На что злобная волшебница якобы отвечала, что ишь, мол, чего удумал, я тут, можно сказать, сижу как античный Робинзон, так что будь добр и отыгрывай античного Пятницу.
Но мы-то, зная Одиссея, можем предположить, что на самом деле Калипсо уже через год готова была отправить страдальца на Итаку волшебным пинком. Но раз уж Ананка-судьба подкинула компенсацию по системе «всё включено и нимфа в придачу…»
– А давай домой? – печально спрашивала Калипсо после первого года. – Ой, какой я весь травмированный после Харибды! – стонал Одиссей, подливая себе вина. – Итака, – коварно соблазняла Калипсо на третий год. – Овцы, скалы, родина. – Ах, не удерживай же меня вдали от милой земли! – рыдал Одиссей, вцепившись конечностями в ближайшее дерево так, что оторвать его не было никакой возможности.
– Пенелопа и Телемах? – отчаивалась Калипсо на пятый год. – Куча воинственных женихов, - бормотал себе под нос Одиссей. – А, то есть, о, я весь скорблю, прекрати удерживать меня, могучая колдунья! – …но там разграбляют твое имущество, – выдохнула отчаявшаяся Калипсо на седьмой год – и присела от воинственного вопля: – Одиссей крушить! Пусти, кому сказал, вплавь доберусь!
А тут как раз подоспела тяжелая артиллерия в виде Гермеса с Олимпа – уговаривать Калипсо отпустить страдальца, а то тут, понимаешь, продолжение любимого олимпийского сериала на семь лет зависло. Калипсо встретила Гермеса с умеренной безнадежностью и начала бормотать что-то о том, что вот, она вот уже не против оставить Одиссея у себя насовсем и даровать ему бессмертие… Но после категоричного гермесовского «Се есть приказ Зевса!» – откозыряла, сказала, что, мол, «Яволь, мой Психопомп!», после чего печальной танцующей походкой пошла искать Одиссея. И нашла его на берегу, вздыхающим и пялящим очи в море, за которым находились злобные женихи, расхищаемое имущество, Пенелопа и Телемах. И пояснила, что так и так, вышла тебе амнистия, ты больше не мой Пятница, приказ Зевса, муахаха, в смысле, ой, а я-то так хотела, чтобы ты и дольше погостил. Но дольше никак нельзя, так что вот топор, строй себе плавсредство.
– Ага, сейчас, – ответил безутешный Одиссей. – В плоту на открытое море. Не надобно нам славы античных конюховых! Ну, вот если ты только дашь мне клятву Стиксом, что не хочешь моей гибели… Калипсо дала клятву, дала Одиссею провиант и уже собиралась было взяться за топор, чтобы сколотить плот самостоятельно, но тут хитромудрый все же соорудил плавсредство, помахал на память ручкой и отплыл себе спасать имущество и честь семьи. Впереди вздымались волны. На берегу грустно вприсядку плясала нимфа Калипсо. Одиссея подходила к концу.

Записки из подземки. Аид

Прилетал Гипнос. Жаловался на какую-то нимфу – мол, на нее не действует его настой. Сколько ни кропил – а она так и вскакивает посреди ночи с криками ужаса: «А вдруг он пригребёт обратно?!»