"Жизнь прекрасна!»⁠⁠

Под утро Николая Николаевича затошнило. Во сне.

От мысли, что надо идти на работу.

Открыв глаза, он вспомнил, что сегодня пятница и захотел умереть.

Только быстро – без мук.

Конкурс!

- Я после работы к маме зайду, - великосветским тоном сказала уходящая на работу жена, - Яичница на плите. Ты в состоянии сварить себе ужин?

По пятницам, с тортом, жена посещала маму. Там, под торт и слёзы, они скорбели об упущенных женой возможностях, отданных Николаю Николаевичу лучших годах и дуэтом мечтали на тему – «Вот если бы я вышла замуж за ….».

- Да!

Николаю Николаевичу стало совсем тошно и выбросил безвинную яичницу в ведро, он стал собираться на работу.

Много лет должность начальника отдела писем, социальных проблем, новостей и расследований в газете «Шкив» не приносила Николаю Николаевичу ничего. Ни особых доходов, ни разочарований.

Газета «Шкив» медленно гибла, нет, не так – загибалась. Вместе со спонсором-учредителем – местным заводом самоходных комбайнов. Самоходные комбайны и так были не в спросе, а в последнее время их покупали совсем редко. Иногда. И то – какое-то малоизвестное африканское государство и для ритуальных целей.

Агония «Шкива» длилась бы и дальше, но директор завода предложил перейти газете на самоокупаемость – за счет средств подписки.

Коллектив «Шкива» за два месяца самоокупаемости поредел наполовину и обнищал окончательно.

И, молодой и креативный главред, придумал выход - литературный конкурс прозы среди жителей миллионного города «Жизнь прекрасна!».

На призы завода самоходных комбайнов.

(Входным билетом на конкурс служила полугодовая подписка на «Шкив».)

Первоначально идея никакого успеха не имела, но, в повторное объявление о приёме работ добавили «Под эгидой Союза писателей» и «При участии «Издательства АБВГД»», и - успех пришёл. Сокрушительный.

(Ни союз, ни издательство не догадывались о существовании «Шкива» в природе).

Тираж «Шкива» возрос – с 5000 экземпляров до 35000. И это при увеличении подписной цены вдвое! В отделениях почты стояли очереди, почтальоны-надомники сбивались с ног принимая подписку.

Конкурсный отбор произведений в «Жизнь прекрасна!» поручили Николаю Николаевичу. Как воспитанному, доброму человеку и исполнительному сотруднику.

Николай Николаевич, польщённый честью, рьяно принялся отбирать.

Первый месяц он читал всё и полностью. Даже сопроводительные письма, вроде:

«Находясь на излечении в стационаре психиатрической больницы я осознал своё призвание – писать…»

«Три трагичных развода, один страшнее другого, подтолкнули меня к написанию…»

«Зарплата у меня маленькая, а семья – большая. Дачи тоже нет. Подработать, кроме как стихами, негде…»

«Разместив свой рассказ на Проза.ру я получил два положительных отзыва - от Иванова Д. и Петрова В.В. - Великих Писателей Современности...»

«Каждую новую главу детектива я читаю своей собаке – она умнее многих людей. Рекс внимательно слушает и в его глазах отражается…»

«Чтобы Вы не решили – я буду по любому писать ещё…»

И даже пытался понять, почему в рассказе «Хищник цвета утра» гремлин женится на землянке? Или – кто похитил чёрный бриллиант в 40 карат из квартиры сторожа овощебазы в детективе «Цена невинности»?

Через месяц чтений Николай Николаевич стал чесаться, вздрагивать и плохо спать. И, со временем, перешёл исключительно на кошмаровидение. Более того, даже мысли о конкурсе и работе вызывали у него настоящую тошноту.

Набравшись смелости (из кошмаров) он пришёл к главреду.

С предложением – освободить его из жюри. И перевести на любую другую работу, включая ½ ставки редакционной уборщицы, пенсионерки тёти Маши.

Главный редактор несколько раз произнёс магические слова «Часть нашего общего дела», «Потомки оценят» и «Ваш долг» - но Николай Николаевич был непреклонен и настаивал на переводе в уборщицы.

Тогда главред попытался привлечь в жюри внештатного сотрудника газеты – местную прозаичку Зинаиду Мурашко.

Но – после затопления квартиры соседями Зинаида переключилась.

С патриотических рассказов о послевоенном детстве (воспевание чести дружины и картинно-красочный сбор макулатуры) на деловую жалобную переписку с ЖКХ.

Теперь она могла общаться с окружающим миром только словами «заявитель», «мотивированный отказ» и «бездействие администрации». И читать бумаги с исходящим номером и синей живой печатью.

Тогда главред пообещал Николаю Николаевичу своё место.

(В верхах было принято решение перевести главреда первым замом (неважно чего), но – после конкурса.)

И Николай Николаевич - смирился.

На крыльце редакции «Шкива» сидел мужчина - лысый как колено.

Когда Николай Николаевич поравнялся с ним мужчина спросил:

- Ты Мишнев?

- Я.

- По портфелю признал тебя. Пацаны сказали с портфелем ходит. Я - к тебе, - сказал мужчина вставая.

Николай Николаевич с содроганием отметил про себя, что мужчина не естественно лыс, а выбрит под машинку. Ещё он удивлённо заметил огромный шейный крест на цепи (прямо среди татуировок с буквами и без). И, не найдя других слов, промямлил:

- Слушаю вас.

- Я тут тебе книгу принёс, семь лет писал, - бритоголовый расстегнул куртку и достал из-за пазухи затёртую тетрадь, - Ты хорошо читай! Я сам в отлучке буду, потом пацаны придут обговорить что да как. Мне много не надо – жить не где, комнатёнку купить хочу за книгу.

Николай Николаевич, с затёртой тетрадью бритоголового писателя в руках, зашёл в свой кабинет и с ненавистью сел. Так и есть: в электронной почте 167 новых писем и полная коробка бумажных!

«Чтоб вас!» - подумал он и стал, содрогаясь, читать:

«Мои многомилионные читатели! Свои мемуары электрика я посвящаю…»

«Он мертв, она мертва Все мертвы…»

«Что делать, если тебя хочет в жёны шаман из враждебного племени…»

«Шейх Бандар бин Саид аль Серкель любил своих восем жен безумной любовьию…»

«Это давняя история и давняя легенда о простой богине, самом обычном мужчине и том, как они полюбили друг друга. О страсти, которая меняет жизнь, настигает внезапно – как топор...»

«Она выросла в окружении книг, слуг, золота и своей фантазии. Она хотела любви. Чистой, как горный хрусталь…»

«Главная цель верующего это стяжание Божественного духа…»

«Слепящий восторг его тела сжал Джулианну в своих тисках и безжалостно заставил биться в конвульсиях…»

- Сволочи! Да сколько вас! – вслух сказал Николай Николаевич с тоской. Пожалеть его было некому и он продолжил отбор:

«…падший ангел Антониель ответил мне…»

«Саманта поступила в Сиднейский уневирситет изучать ветиринорию, патамучто Факультет судебной никромантии…»

«Уронит ненароком ходячий мертвец руку в колодец, и половина деревни, напившись этой воды…»

«Готика вся похожа на мать, но характером на отца, по профессии работала архиватором, хотя интересами была работником АЭС…»

«Сыны Света избрали меня к себе в Ученики…»

«Но, ради семьи, Анабель работает украшением блюд для инопланетных гурманов…»

«Физически я ого-ого! Моё тело просто изнемогает от сильного желания. Аж скулы сводит!».

- Гады! Скоты, - ругал Николай Николаевич пустоту кабинета.

Конкурсанты блистали псевдонимами, писали в соавторстве, сольно и даже целыми творческими коллективами. Больше того – семьями.

Николай Николаевич до пятидесяти лет не подозревал что в городе столько Франциск и Францисков, Реон и Анетт, Майклов и Максимилианов, причём с самыми экзотическими фамилиями – Арендел, Пфлюг, Миллер и, в крайнем бесфантазийном случае, Андерсен.

- Николай Николаевич, вас главред вызывает, - сказала вертлявая Люся-секретарша в щель кабинетной двери.

Николай Николаевич с ненавистью посмотрел на красивую Люсю: пользуясь служебным положением она давала номер его мобильного конкурсантам. За шоколадку. Конкурсанты звонили ему днем и ночью: осведомлялись о судьбе произведений, предлагали взятку и угрожали расправой.

И - Николай Николаевич отключил мобильный.

- Иду, - понуро выдохнул он.

Главный редактор вызвал Николая Николаевича в кабинет и отчитал. Как мальчика. За размещённый в предпоследнем номере конкурсный рассказ.

Сразу после поступившего звонка заслуженной учительницы в отставке. Размещённый рассказ оказался ранним рассказом О. Генри, а не приславшего его на конкурс парикмахера Рыжикова.

(Николай Николаевич, мучительно отбиравший рассказ к публикации, был поражён талантливостью парикмахеров и плохо знал раннего Генри. Главный редактор ни раннего, ни зрелого Генри не читал, но, зато, был зятем председателя исполкома.).

Дальше, главред язвительно напомнил, что пятница и 16.00 - это время сдачи «Шкива» в типографию, а конкурсного рассказа он ещё в глаза не видел.

Николай Николаевич, не менее язвительно ответил, что лучшее из прочитанных произведений за неделю это «Исповедь детдомовки» пера продавщицы пивного ларька – пенка на каше и засцанный матрас описаны на редкость реалистично. Но, если выкинуть из произведения мат и не известные русскому языку слова, то от первоначальных 5500 знаков останется максимум 300. И он может предоставить главреду его немедленно.

Главред исповедь видеть не желал, но напомнил Николаю Николаевичу, что рабочий контракт с ним истекает 30 декабря. И…

Николай Николаевич, неуместно перебив руководителя, чётко выразил намерения сойти с ума или самоубиться. До 30 декабря.

Ни договорившись не о чём – они разошлись.

После возвращения от главреда взбудораженный Николай Николаевич с удивлением увидел в центре рабочего стола связанную розовой ленточкой папку.

Её он точно видел с неделю назад!

Да, так и есть – «Аделаида Загорская – роман «Нежность»».

И он помнил, как лично выбросил роман в корзину после прочтения первой строки - «В одном очень-очень большом городе жила-была себе девушка из бедной семьи. Красивая!»

- Тетя Маша – откуда это? - спросил Николай Николаевич у бабули-уборщицы сосредоточенно мывшей дальний угол кабинета, - Его же не было! Принёс кто-то?

Тётя Маша расправилась во всю длину синего халата и гордо сказала:

- Я! Я это принесла. И на стол тебе, Коля, положила!

- Зачем? Я его уже видел…

- Затем! Человек писал-старался, всю душу вложил, а ты, Коля, зыркнул на первый лист и в мусорку, - гневно сказала тетя Маша.

- Это совсем не то! Вообще, понимаете? – беспомощно стал оправдываться уставший Николай Николаевич.

- А ты хорошо почитай Коля! – с надрывом сказала уборщица, - Внимательно! Там такая драма! Аделаида Загорская - это я.

Николай Николаевич остолбенел.

Пятничным вечером, после пельменного ужина и двух рюмок коньяка Николай Николаевич лежал на диване. Без телевизора и жены. И гладя совершенно разомлевшую кошку Плюшку думал приятное: «Суббота! На дачу поеду, там смородина! И – тишина…».

- Мур-мур-мур, - помогала думать о смородине Плюшка.

Вдруг он с досадой вспомнил, что отдал «Жигули» в ремонт, - «Ничего, на автобусе поеду», - и снова стал чесать плюшиное ушко, - «Да! Дача! Смородина, птички, тишина…».

Неожиданно в двери позвонили.

«Дура! Опять ключи забыла», - досадно подумал Николай Николаевич о жене.

И, стряхнув с себя тёплую Плюшку, как был, в трусах, пошёл открывать.

На пороге квартиры стоял механик-самоучка, сосед по гаражному кооперативу, Вася. Непривычно трезвый и в женильном костюме.

- Извините, что поздно, Николай Николаевич, - необычно, без мата, начал Вася, - Я машинку-то подделал, заводится с полтыка. Вот ключи решил занести, может на дачу захотите съездить…

Стеснённый семейными трусами Николай Николаевич опешил:

- Эээ… Василий, спасибо. А что я должен тебе?

Вася беззубо, но искренне улыбнулся:

- Да за так, по-соседски! Я тут стихи принёс. Свои. Тиснете по дружбе в газетке? - и полез во внутренний карман пиджака.

«За что, Господи?!» - успел подумать Николай Николаевич оседая.