Жду новый пост

Серия «Зуб Дракона.»

Очередным жарким августовским днём наступила моя смена торчать на посту дневного наблюдения Третьей точки. Под масксетью маялся на снарядном ящике раздетый до фиолетовых трусов Гидроквас, я толкнул его в плечо, намекнул что его смена - кирдык:

- Ну что, ты уже собираешься?

- Ну, не то чтобы уже собираюсь… но уже собираюсь.

Миша почему-то не спешил завалиться в нелепой позе на пыльный песок спального СПСа. Он почесал скрюченными пальцами репу, поросшую курчавой редкой волоснёй, навёл на меня взгляд, полный надежд и вкрадчиво изрек:

- Димыч. Слышь? Давай что-нибудь захимичем?!

- А что есть?

На солдатском языке мой вопрос обозначал: – «Огласите, пожалуйста, весь список взрывоопасных предметов, из которых мы можем сделать себе развлечение».

- У нас нет того, чего у нас нет. Но у нас есть то, что у нас есть. Я видел, как ты спрятал трубки с фугасным зарядом от ОЗ-1.

Он ви-идел, ишь, какой молодец! Лучше бы вертолёт с харчами увидел. В первых числах августа 1984 года наш полк, в очередной раз, ушел на боевую операцию в какое-то дальнее захолустье Панджшерского ущелья. Не знаю, где именно полк воевал, потому что при моей должности и моём звании мне не доложили. Но из-за этой операции все вертолёты, как говорится, «ушли за дальний кордон». И оставили четырнадцать военных на горе Зубе Дракона без авиационной поддержки с воздуха. Это обозначало, что жрать нам сделалось нечего и жизнь наша сильно погрустнела. Настолько сильно, что я написал на эту тему «возвышенную поэзию».

Сижу я на горе в порватой майке

Советской Красной Армии сержант,

А-а-а, дайте пайки, поскорее дайте пайки!

Не может воевать без ней десант.

Всё это я подумал, но Мише говорить не стал, потому что мы с ним офигенные друзья ещё со времён Термеза. Мы подружились, будучи «чижиками только с поезда», а за время службы на Зубе Дракона сделались вообще как родные. Это касалось всех бойцов гарнизона, невзирая на сроки службы и национальную принадлежность. Служба на горе проходила в скотских условиях, при таких обстоятельствах люди либо становятся скотами, либо объединяются и преодолевают поступающие проблемы сообща. Нам повезло с Комендантом, мы объединились. По большому счету, Хайретдинов не делал ничего сверхъестественного, он просто соблюдал Устав и от нас требовал того же. Сам он Уставы знал от корки до корки, по окончании школы прапорщиков его попытался «зарезать» на выпускных экзаменах майор, который недавно не смог поступить в Академию, именно из-за уставов. Этот майор отказывался верить, что какой-то молодой татарин может знать Устав лучше него, он «гонял» Хайретдинова не за страх, а за совесть и поставил оценку «отлично» по окончании «допроса». Будущий прапорщик не просто знал Уставы, он по ним жил. Соответственно, его подчинённые жили точно так же, а это привело к тому, что каждый из нас нёс службу, отдыхал, получал воду и продукты питания так как положено, без какой-либо дискриминации или ещё каких-то заморочек. На Зубе Дракона все солдаты были равны, нам нечего было делить, нам не на кого было обижаться. Разве что на душманов, но мы их регулярно отоваривали то усиленными ручными гранатами, то из автоматов, то из АГСа. В такой обстановке ради друга настоящий боевой товарищ вполне готов пойти на риск, на подвиг и на всё что угодно, лишь бы не выполнять свои прямые служебные обязанности насчёт дежурства и наблюдения. Потому что дежурить скучно, а придуриваться весело.

В общем, сердце моё дрогнуло, мы с Мишей пошли к скалам, в которых я спрятал трубки с фугасными зарядами от ОЗ-1, вытащили из заначки одну трубу и разобрали. На свет Божий, а точнее, на кусок старой мешковины, высыпались серебристые цилиндры взрывчатого вещества.

Скорее всего это был ТЕН-гексогеновый сплав, бризантное взрывчатое вещество, а если так, оно должно детонировать от прострела пулей. Мы задумали воспользоваться данной особенностью доставшегося нам материала, начали прикидывать, какую бы скалу подорвать, но неожиданно вспомнили как весло падали с неба базальтовые булыжники после взрыва аммонала. Тяга к жизни - это рудиментарный животный инстинкт, но в нашем случае он сработал, и мы вернули взрывчатое вещество, как говорится, «взад». Надо было придумать какое-нибудь иное развлечение, я напыжился изо всех сил, но не смог ничего придумать, кроме философской фразы:

- Что есть мечта, если жизнь - это всего лишь набор биохимических процессов, протекающих в человеческом теле?

- А прикинь, Димон, у толстой осветительной ракеты, у пятидесятки, на корпусе есть поворотное кольцо. Видел?

- Видел.

- Если повернуть его влево, ракета взлетает выше, а если вправо - полетит ниже. А, как оно устроено? Как работает?

Если бы у нас на Зубе Дракона имелась библиотека, то я пошел бы занудно искать в литфонде «Руководство по 50-мм реактивному осветительному патрону дистанционного действия». Но нам даже харчей не завезли, не говоря уже про библиотеку, поэтому я согласился пойти и узнать путём вскрытия, то есть, естествоиспытания. Потому что свет науки несёт нас на светлых крыльях знаний к прогрессу и процветанию. Это сказал я. А Миша сказал:

- Ну, ништяк. Пойдём расковыряем одну.

Ковыряли мы недолго, устройство оказалось до слёз простым. В металлическом кольце конструкторы заложили дорожку из пороха. Если повернуть кольцо влево, дорожка сделается более длинной. Если повернуть в другую сторону, дорожка сделается укороченной. Чем длиннее дорожка, тем дольше горит порох, и тем дольше огонёк подкрадывается к вышибному заряду. Когда дорожка догорит до вышибного заряда, он отстрелит маршевый двигатель и вытолкнет осветительную ракету. Маршевый двигатель полетит дальше, потому что в нём ещё будет несгоревшее твёрдое топливо, а осветительная часть ракеты затормозится о воздух парашютом, повиснет на нём и будет освещать окрестности.

Постигли мы с Мишей устройство кольцевого замедлителя, почесали небритые репы. А дальше «шо»? Обратно ракету мы уже не соберём, потому что душманским ножом искромсали всю картонную трубку. Что теперь с ракетой делать, выкинуть, что ли? Кощунство какое!

А если не выкинуть, то тогда «шо»? Тогда оставалось повесить за парашют к маскировочной сетке и поджечь.

Парашют оказался у ракеты огромным, сделанным из тонкого, приятного на ощупь шёлка. Мы зацепили длинные стропы за масксеть возле подпирательной доски, неторопливо расклепали ПОМЗом трассер, пхнули горящий трассирующий заряд снизу под ракету. Там в тело ракеты, в алюминиево-магниевую спрессованную пудру, были вкраплены частички пороха, чтобы лучше зажигалось.

Ракета загорелась с полутыка и устроила на Третьей точке полномасштабный Везувий. Она не просто шипела, она клокотала, как кратер вулкана, дымила, как труба угольной электростанции, разбрасывала в разные стороны огромные яркие искры. Горящая магниевая смесь развила такую температуру, что казалось, сейчас расплавятся скалы.

В обычных условиях, с дистанции в километр, осветительная ракета кажется в небе блестящей и милой. А на шёлковых стропах в пункте наблюдения, она обернулась огнедышащим монстром, выжрала в окрестностях весь последний кислород, начала плавить вершину горы чтобы всосать в клокочущее жерло нас с офигевшим от ужаса Гидроквасом.

Из-за беснующегося на Третьей точке неистового жара, Прапорщик в своём СПСе проснулся. По понятным причинам он подпрыгнул с матраса, схватил автомат и, сломя голову, кинулся на Зов Везувия, то есть на его рев.

- Что, с-с-с-суки! Что опять натворили? – Хайретдинов выскочил из скал с автоматом наперевес. Хрен знает, может душманы выжгли Третью точку огнемётом, или фосфорной миной из миномёта.

- Да я… Да мы… - Мы с Мишей то появлялись из клубов дыма, то снова скрывались от взора Коменданта.

– Ракета, скотина… она сама воспламенилась, тарищ Прапорщик! - Я растёр ладонью копоть по грязной роже. А что я мог сделать? Надо же было узнать, как устроено замедлительное кольцо. Это же – тяга к знаниям, это святое. Вдруг Прапорщик поймёт и простит?

- Она сама? И стропами тоже сама к масксети привязалась? – Хайретдинов

водил стволом автомата вокруг нас. Вдруг это душманы привязали ракету, чтобы сделать диверсию. Сейчас «гитлер-капут» наступит этим душманам, если они ещё здесь.

Душманов на Третьей точке не оказалось, только мы с Мишей стояли в клубах дыма.

- Ты вредитель! Ты диверсант! Ты знаешь скока градусов развивает эта ракета, када горит? – Хайретдинов сделал выпад корпусом в сторону моей задымлённой фигуры.

- Так точно, тарищ Прапорщик. Три тыщи градусов.

- Три тыш-шы! ТРИ ТЫШ-ШЫ! Ты мне чуть пост не спалил! – Хайретдинов взметнул к небу руки. Вверх подлетел ремень автомата. Туда же, к небесам, Хайретдинов направил свои стенания.

- Суки! Сволочи!! Особенно, эти дармоеды в военкомате!  Тыловые крысы! Кого в Армию призывают! Уроды! Психиатры, козлы вонючие!

Откричавшись в голубое Афганское небо, Хайретдинов опустил ствол автомата в землю и начал кричать на нас с Мишей, наклоняясь в нашу сторону всем телом.

- Как увидел специальность «химик» в личном деле, так сразу туда, в личное дело ему – НЕ ГОДЕН! Не годен к строевой службе! Крупными блин, жирными, нахрен, буквами! На всю страницу личного дела – НЕ-ГО-ДЕН! И на всю обложку красный штамп – НЕ-ГО-ДЕН! И пинком под зад его из военкомата! Под зад!

Хайретдинов развернулся и пошагал на свою Вторую точку. По ходу движения, в сердцах, он кричал на весь Зуб Дракона и половину ущелья Хисарак, отборными матюгами костерил работников военкомата, просмотревших такой сложный, клинический случай.

- НЕ-ГО-ДЕН! НЕ-ГО-ДЕН! НЕ-ГО-ДЕН! – Разносило эхо по ущелью Хисарак.

- НЕ-ГО-ДЕН! НЕ-ГО-ДЕН! НЕ-ГО-ДЕН!  – Отзывалось в моей голове. Ей было очень жаль, что от Хисарака далеко до Центрального военкомата города Минска. С такого расстояния военный психиатр не услышал слова Коменданта и упустил возможность написать мне на всю учётную карточку – НЕ-ГО-ДЕН! 

НЕ ГОДЕН!

В качестве инструмента для ваяния эпического наскального барельефа я придумал использовать бронебойные сердечники от ДШК-КПВ и корпус от мины ПОМЗ. В порыве созидания я прошвырнулся по территории поста, осмотрел валявшиеся под ногами предметы. Некоторые сердечники от удара по скалам раскололись пополам, некоторые погнулись, некоторые сильно затупились. В течении какого-то количества минут я отыскал десяток острых, благо вокруг они валялись в бесчисленном множестве. Мне ещё подумалось тогда: нормально душманов снабжают, раз они столько карбида вольфрама накидали к нам на пост. Этот материал настолько дорогой, что фашистские танки, при нападении на СССР, в своём боекомплекте имели всего лишь пять бронебойных подкалиберных снарядов с подобной боевой частью. В «восьмидесятых» Китайская Народная Республика не экономила на душманах, поставляла им боеприпасы советского образца широким потоком, лишь бы нагадить нашей Стране.

Подобранные материалы я приволок к себе на Третью точку, высыпал возле большой скальной стенки, туда же подтащил ящик и уселся на него. Сердечники решил использовать в качестве зубила, корпус ПОМЗа – в качестве молотка.

За пару минут работы я выбил изображение Золотой Звезды Героя, на этом все десять сердечников затупились. Впереди у меня была ещё почти целая смена, спешить было некуда, я поднялся, пошёл по посту, подобрал десяток следующих, не затупленных «зубил». За время работы я обнаружил, что сердечники от КПВ обладали большей устойчивостью к затупливанию, нежели сердечники от ДШК. Поэтому я искал и собирал КПВ-шные.

В течение нескольких минут я затупил об скалу второй десяток импровизированных «кернов», поднялся, пошел за следующим. Так и ходил всю смену, собирал сердечники, разминал ноги, затем возвращался к «панно», садился на снарядный ящик и продолжал долбить.

К окончанию моего дежурства на скале наметилась надпись из выбитых точек:

Далее следовало превратить точки в канавки, чтобы получился барельеф, чтобы было на века. Но «на века» не произошло. Едва я приложил свежий сердечник к надписи и принялся постукивать по нему корпусом от ПОМЗ, из скал на Третью точку вывалился Комендант.

- Та-а-а-ак! Что за дятел у нас завёлся? Касьянов, опять ты?

Хайретдинов навис надо мной, я медленно встал с ящика перед старшим по званию.

- Какого хрена ты опять вытворяешь? Думай прежде чем молчать!

Как бы я не хотел сказать, но сказал так, как и не хотел:

- Историческое панно, товарищ Прапорщик.

- Что ты за солдат, Касьянов?! Дети обязаны расти, а тебя без присмотра даже на посту нельзя оставить. Все химики такие долбанутые что ли?

- Никак нет, товарищ Прапорщик. Не все. Я ещё не самый худший вариант.

- Значит так, Вариант. Собери всю эту херь, – Хайретдинов показал пальцем на горку затупленных сердечников, – и выкинь за бруствер, нахрен! ПОМЗ положи на место, и чтоб я больше не слышал никакого долбления! Ясно?

- Так точно. - угрюмо промямлил я и потянулся к сердечникам от КПВ.

- Тарищ Прапорщик! Духи! – Из скал на Третью точку выпрыгнул Бендер с искажённым от мужества лицом и биноклем в руках.

- Где? – Хайретдинов забрал у Олега бинокль, приложил его к своему лицу и навёл на тот склон, куда показывал Бендер.

- Вона, вона!  - Бендер тыкал рукой по направлению к противоположному склону. – Где ручей, видите? Где вода. Они вдоль ручья на подъём идут. Пятнадцать рыл.

- Вижу. – Хайретдинов оторвал бинокль от глаз. – Касьянов!

- Я. – Я выпустил из рук только что собранные орудия труда.

- АГС к бою! Сам – за первого номера.

- Есть. – Ответил я и метнулся к АГСу. Откинул с бойницы масксеть, уселся

за АГС на колени. Меня теперь не надуришь, теперь я знаю, как надобно держать ноги.

- Манчинский, Гнилоквас! Ко мне, бегом марш! – Хайретдинов вызвал из СПСа отдыхающую смену. Саня и Миха с заспанными рожами воплотились на позиции по зову Командира.

- Гнилоквас, отвечаешь за пустые ленты. Как Касьянов отстреляет ленту, ты тут же её хватай и раскладывай на вот этот ящик. Понял?

- Так точно.

- Манчинский, будешь раскладывать гранаты в пустые звенья ленты. А ты, Гнилоквас, заскочишь на ящик и будешь вдавливать сапогами гранаты по ячейкам. Пальцы Манчинскому не отдави, но поспевай, прямо за его руками. Чтобы гранаты входили в звенья со скоростью, как вот он будет стрелять – Хайретдинов ткнул в меня пальцем. – Понятно?

- Так точно! – В один голос выдохнули Саня с Михой.

- Герасимович! – Хайретдинов повернулся к Бендеру.

- Я!

- Мигом беги в свой окоп, наведешь на духов снайперку и доложишь мне. Как только АГС откроет огонь, будешь валить всех, кто попытается в нас стрелять. Понял?

- Так точно!

- Выполняй.

Бендер растворился среди скал, через двадцать секунд до нас долетел его доклад: «Рядовой Герасимович к бою готов!»

- Касьянов, терь смари. – Хайретдинов нагнулся ко мне, приложил к своим глазам бинокль, навёл его через мою бойницу. – Противника видишь? Вон там один идёт в меховой шапке. В прицел смотри, видишь?

- Противника вижу. Шапку не вижу. У меня прицел слабей, чем Ваш бинокль.

- Хрен с ней, с шапкой! Главное, что противника видишь.

- Терь смари. – Хайретдинов убрал от глаз бинокль, начал показывать вытянутой рукой. – Видишь, где тропа выходит на более или менее чистое пространство? Видишь, где скал нету?

- Вижу.

- Выпустишь их туда. Выставишь дистанцию на прицеле 1300 метров и наведёшь в самого нижнего. АГС, когда стреляет, он подпрыгивает. Ты отстреляешь четыре гранаты и быстро! Рука уже – вот здесь, на подъёмном механизме. Быстро наводи в самый верхний разрыв, приподнимешь ствол и давай ещё четыре гранаты. И тут же опять приподнимешь ствол. Понял?

- Так точно.

- Вправо-лево будешь наводить по полозкам, АГС по ним скользит легко, ничего сложного нет. А вверх-вниз будешь маховиком подкручивать. И чтобы быстро, как Паганини на дудке, чтобы отстрелял все 29 гранат порциями по четыре штуки, но, звучать должно, как на одном вдохе. Понял?!

- Так точно. – Ответил я и положил левую руку на маховик подъёмного механизма, не отрываясь от прицела.

- Орлов!

- Я!

- Хватай все магазины в охапку и пулемёт. Твоя позиция вот здесь, – Хайретдинов показал на ящик возле одной из бойниц. - Чего бы не происходило, ты «кроешь» наш фланг, не даёшь зайти к нам с вертолётки. Ничего больше не делаешь, ни на что не отвлекаешься, только – фланг. Понял?

- Так точно.

- Та-а-а-ак! По местам. – Хайретдинов выпрямился, принял удобную позу, навёл бинокль на поднимающихся по склону душманов. – Приготовились. Касьянов… ОГОНЬ!

- ТА-ТА-ТА-ТА!!! – АГС выстрелил 4 гранаты. Я быстро крутанул маховик, приподнял ствол, примерно в то место, куда должны лечь разрывы.

- Бах-Бах-Бах-Бах! – Четыре черных облака ударили по тропе с фигурками душманов. Упреждение я рассчитал почти правильно, практически одновременно с четвёртым разрывом, снова вдавил гашетку АГСа.

- ТА-ТА-ТА-ТА!!! - ТА-ТА-ТА-ТА!!! - ТА-ТА-ТА-ТА!!! - ТА-ТА-ТА-ТА!!! - ТА-ТА-ТА-ТА-ТА!!!

Шестью порциями гранат я накрыл разрывами нужный участок тропы. Последние пустые звенья ленты звонко упали рядом с АГСом. Я сорвал вверх крышку ствольной коробки. Миха, как иллюзионист, одним рывком заменил пустую кассету на заряженную, подхватил куски пустой ленты и исчез из моего поля зрения.

- Хор-р-рошо! – Хайретдинов не отрывался от бинокля. Теперь ствол вниз и повтори всё с начала. Огонь!

Ещё раз я «проутюжил» тропу снизу-вверх. Миха снова, в мгновение ока, заменил кассету.

- Так. Терь делай вот что, – Хайретдинов ткнул меня рукой в плечо. Чтобы я понял, кому адресованы его указания. – Теперь одиночными. Выбирай какой-нибудь камень, за которым может быть укрытие и выстреливай гранату за него. Чтобы осколки на обратном ходу поразили всё, что укрыто за камнем.

- Дык я могу АГС на миномётное положение перекрутить. – Я оторвался от прицела, повернулся к Хайретдинову.

- Солдат, с-с-сука! – Хайретдинов так гаркнул на меня, что я тут же припал обратно к прицелу. – В бою, воин! Будешь делать то, что тебе приказал командир! Понял?

- Так точно.

- Повтори, что ты понял.

- В бою делать то, что приказал командир. – Промычал я, тыкаясь лицом в наглазник прицела.

- Вот так. Никакой самодеятельности! По одной гранате. Одиночными. Всю ленту огонь!

- БАХ!!! – АГС выплюнул первую гранату.

- Шандарах! – Граната ударила по склону.

- Хо-р-ро-шо. – Хайретдинов смотрел за результатами стрельбы в бинокль. – И пошёл. И пошёл. Огонь!

- БАХ!!! - БАХ!!!  - Методично я наводил и стрелял, наводил и стрелял. Опустошил ленту, поднял крышку ствольной коробки. Миша рывком заменил кассету.

- Теперь так, – выдал очередное указание Хайретдинов, - эту ленту расстреляешь в таком же режиме. А потом будешь сидеть и наблюдать, ждать, пока я вернусь. Манчинский!

- Я!

- Держи бинокль. Стой вот здесь и просматривай поле боя. – Хайретдинов протянул Сане бинокль. – Я сейчас доложу «Графику» и вернусь.

Через несколько минут Хайретдинов доложил «Графику» о том, что гарнизон поста Зуб Дракона уничтожил 15 мятежников. После доклада Комендант вернулся на Третью точку и вставил мне моральный «пистон»:

- В бою, солдат, надо делать то, что хорошо получается. Врезал противнику с прямого прицела. Прошла подача. А ты ещё врежь. И ещё. А потом ещё. Проходит подача с прямого прицела – бей с прямого прицела. Пока его в кровавую лужу не превратишь. А если начнёшь умничать, менять прицел, переводить гранатомёт на навесной огонь, то дашь противнику время. Он откатится, замаскируется, заползёт в укрытие… А потом, ты сам себе в масксеть выстрелишь, если ствол задерёшь. Из-за этого тебе доска на башку свалится и будешь ты вошкаться, как свинья в берлоге. Не давай противнику этих секунд. Прошла подача – ввали ещё раз! Понял?

- Так точно. – Промычал я.

Затем Хайретдинов скомандовал «отбой», оставил наблюдать с биноклем Манчинского и удалился. Душманы не проявляли никакой активности, Комендант принял решение перейти на обычный режим несения службы. На том боевые приключения дня закончились.

До конца смены я шарился по посту, курил и переживал пронесшиеся передо мной события. Было очевидно, если бы Хайретдинов сам залез за прицел АГСа, то он отстрелялся бы точнее и быстрее, чем я. Ведь он командир взвода АГСчиков. При этом ему не пришлось бы никому ничего объяснять. Но тогда ситуация превратилась бы в такую, будто командир самоустранился. Он воевал бы один, а пятеро его подчинённых ковырялись бы в носу и не знали бы куда себя применить. Наш Командир наблюдал за полем боя, принимал решения и координировал действия пятерых амбалов (читай, измождённых бойцов). В результате действия оказались чёткими, быстрыми и слаженными, пятеро амбалов работали, как один механизм. По итогу боя, Хайретдинов раскатал пятерыми бойцами пятнадцать опытных Хисаракских душманов, да так славно, что те по нам не произвели ни одного выстрела.

И ещё одно обстоятельство оказалось для меня неожиданным. Хайретдинов сначала уничтожил противника, потом пошёл докладывать, а не наоборот. Ему за этот поступок могли дать взыскание, но он оценил ситуацию, понял, что пока будет докладывать, противник выйдет из зоны поражения. Поэтому Хайретдинов принял решение, поставил своим «амбалам» задачи, разложил действия каждого, как по полочкам, вступил в бой и разгромил противника. Потом пошёл докладывать.

В этом бою я первый раз увидел, как должен действовать настоящий командир.

Вместе с ними пришли негативные явления, ранее неизвестные подразделениям танкистов: клановость, группировки таджиков, туркменов, крымчаков. Многие потягивали насвай и анашу. Дедовщина считалась у них нормой, а у танкистов это считалось дикостью. Во всех подразделениях хотя и не царила, но, по крайней мере, сквозила круговая порука. Всегда там, где тяжело, в первую очередь старослужащие своим давлением выставляли вперед молодых солдат, так называемых «черпаков». Зачастую старослужащие даже не становились в строй на вечернюю поверку, а офицеры делали вид, что этого не замечают. Между собой многих офицеров «деды» называли «шакалами».

Мне понятна логика, по которой в наш полк отправляли казарменных хулиганов и прочих «бармалеев». Если бы я был командиром подразделения и получил разнарядку отправить в чужой полк десять своих бойцов, то не отправил бы лучших, оставил бы их себе. В Афганистан отрядил бы худших, которые надоели своими выходками. Более того, я сделал бы из этого воспитательный процесс, застроил бы подразделение, зачитал фамилии десятерых самых недисциплинированных балбесов. Затем зачитал бы фамилии следующей десятки хулиганов и сказал бы: - «А вам приготовиться. Если допустите ещё одно нарушение, поедете туда же». Собственно, именно так и происходило на самом деле. В результате такого способа подбора персонала, в наш полк, вместо хорошо подготовленных пулемётчиков, гранатомётчиков и снайперов, поехали хлеборезы, повара и водители мостоукладчиков. Особенно нелепо среди бескрайних песков от горизонта до горизонта, смотрелся водолаз

Лично мне кажется, что Управление Кадров Округа обязано было размышлять над этой проблемой. Но оно, видимо, был занято более важными вопросами службы Родине настолько сильно, что самоустранилось от надлежащего формирования полка, который собирались отправить в Панджшер, на острие главного удара.

Полагаю, теперь понятно, почему меня вооружили ручным пулемётом, хотя только что, на этом самом полигоне выучили на гранатомётчика. И зачем водитель БТР-70 Миша Мампель полез с горными стрелками на трёхтысячник, и предсказуемо «сдох» на подъёме. Это произошло из-за того, что руководство округа спихнуло на подполковника Сумана П.Р. всех хулиганов и придурков по принципу «на тебе, Боже, что нам не гоже». Военные специальности этих солдат никто не подбирал, назначали на должности, так, будто с завязанными глазами тыкали пальцем штатное расписание из серии «на кого Бог пошлёт». Именно по этой логике Фарид оказался на должности водителя БТР, хотя до госпиталя был гранатомётчиком АГС. А Петя Носкевич с должности водителя БМП угодил на должность снайпера.

Результаты подобного комплектования полка оказались весьма предсказуемы. К нам в Седьмую роту приехала толпа «оборзевших дембелей», сформировала «узбекское землячество» и принялась «нарушать беспорядки». Выразилось это в том, что по прибытии в Баграм, они принялись вслух обзывать офицеров узбекскими дремучими ругательствами. Офицеры не разбирались в лингвистических особенностях узбекской базарной абсценной лексики, не понимали обидных слов «нинарусском» языке. Дембеля от этого раззадорились настолько, что во время построения Седьмой роты, один из придурков додумался послать русским матом Майора Зимина.

- Кто сказал? Выйти из строя! – Немедленно скомандовал Зимин.

Дурачок вышел. Ясный перец, тут же получил в рыло и улетел обратно в строй роты.

Нельзя посылать офицера на хрен, тем более находясь в строю. Если позволить так поступить одному солдату, назавтра это сделают все остальные и станет некому сражаться с душманами. Чтобы разгромить противника надо, для начала, победить хулиганов внутри своего подразделения, а для этого следует немедленно пресекать поползновения, связанные с неподчинением. Я не кровожадный, но сажал бы в тюрьму за неповиновение в условиях военного времени. Убеждён, посадить пришлось бы одного, самого первого. И сразу наступил бы порядок. Но моё убеждение не основано на практике, ибо Майор Зимин вместо нудного судебного разбирательства лихо заехал в рыло «посылальщику» "не отходя от кассы".

- Я Пракурор пайду! Я Замполит полка пайду! – Тощенький дембелёк выбрался из строя роты. Из носа у него двумя струйками текла кровь. Из верхней губы текла третья.

- Солдат! Кру-гом! В строй – шагом марш! – Скомандовал Зимин.

Но солдат с разбитым пятаком не послушался приказа, резво побежал в сторону штаба дивизии. Через 25-30 минут оттуда пришагали два майора и подполковник, экипированные в рубашечки с коротким рукавом, тёмные очки и с кожаными папочками под мышкой. Приплыли!

Этот «дембель» постоянно объясняли «молодым», что жаловаться в прокуратуру – это западло. А как сам получил в рыло, то стало не западло. Поэтому я считаю, майору не надо было марать руки об оборзевшего негодяя, надо было показательно посадить в тюрьму. Но, теперь-то, что? Теперь, как говорится, «поезд ушла», «офицера из военний пракуратура пришла».

Что тут началось! Дембеля открыто вслух пообещали перестрелять всех офицеров на первом же боевом выходе. Товарищам в тёмных очках следовало бы проявить самое пристальное внимание к данным заявлениям, но ничего подобного они не сделали. Вместо того, чтобы организовать оборзевшим дембелям беседу со старшим следователем, всю нашу Седьмую роту на месяц загнали в караул, а майора Зимина отправили на штурм Панджшера. Замечательно решили проблему: развели по разным углам, и с глаз долой, из сердца – вон!

Таким нехитрым образом я оказался в «вечном карауле», а не в Панджшере. Вроде бы, я должен был чувствовать благодарность к тем дембелям. Если бы не их уродские выходки, я имел все шансы оказаться в ущелье Хазара, где попал в засаду батальон капитана Королёва. Но я остался в Баграме, на территории дивизии, почти в безопасности. Однако тёплых чувств к дембелям-хулиганам я не испытал.

Инстинкт самосохранения подсказывал мне: - «Сиди в караулке и шкура твоя драгоценная целее будет». Но я с огорчением думал: - «Что за хрень развели в нашей роте? Это что за махновщина? Кто тут кого перестреляет? Где Советская Власть? Где Закон»?

«Дембеля» пытались объяснить нам, «молодым», что закон – это пожелания старослужащих. Устав и приказы офицеров – это не закон. Святая обязанность «чижиков» заключается не в служении Родине, а в прислуживании всяким придуркам-самозванцам. Во время этих «наставлений» я впервые услышал узбекскую пословицу «Оқ ит, қора ит - барибир ит» (чорний собака, белий собака – всё равно собака). По мнению придурков-дембелей, это означает, что хорошего офицера в природе не существует. По их тупорылому мнению, офицер является «собакой», а «дедушка советской армии» является непогрешимым Папой Римским и имеет право осуществлять дискриминацию по сроку службы, то есть притеснять «молодых».

В силу того, что дискриминация была направлена против меня лично, мнение идиотов не нашло поддержки в моём сознании. Более того, оно вызвало резкое осуждение и отторжение. У пацанов из моего призыва – аналогично. В один из дней, на территории Сто восьмой дивизии, ко мне подошли Серёга Губин и Олег Герасимович. Олег протянул мне на ладони три патрона от «снайперки». Вместо длинных винтовочных пуль гильзы были снаряжены короткими автоматными.

- Димыч, знаешь, что это такое?

Конечно же, я знал. В Афганистане часовые заступали в караул со своим личным оружием. Пулемётчик заступал с пулемётом, миномётчик – с миномётом, танкист – с танком… ладно, я пошутил насчёт миномёта и танка. Бендер заступал на пост со снайперской винтовкой. Там он устроил «экспериментальный цех» по изготовлению малошумных боеприпасов. Во время несения службы, пока шастал один по посту, он извлекал из патрона пулю, высыпал порох на чистую бумажку и отмерял определённым методом навеску пороха, достаточную чтобы винтовка работала, но не сильно шумела. Потому что на посту нельзя стрелять просто так, от «нехрен делать». Если часовой выстрелит, а в караульном помещении услышат, то будет подана команда: «Караул в ружьё!», и побежит в сторону выстрела толпа вооружённых мужиков. Бегать по жаре 50 градусов тяжело и неприятно, караульные осерчают и непременно кого-то будут бить, когда добегут. Либо того, кто напал на пост, либо того, кто решил пострелять без особых причин.

На пост к Бендеру никто не прибегал, значит, выстрела никто не слышал. Пост находился на складе ГСМ (горюче-смазочных материалов). Данный склад располагался далеко от людей и построек на обширной пустынной территории, а там водилось бесчисленное множество пустынных тушканчиков.

Бендер упражнялся в стрельбе малошумными патронами. После двухчасовой смены на его посту колючая проволока в дальнем углу склада ГСМ была украшена застреленными тушканчиками, подвешенными за хвост.

Справедливости ради надо отметить, что такой «ерундой» занимались многие солдаты. Я бы даже сказал, поголовно все, кто находился на дальних постах. Один «экспериментатор» в нашей роте умудрился отсыпать настолько много пороха из патрона, что у его автомата пуля не вылетела из ствола и застряла внутри. После караула боец доложил командиру взвода о «случайной» неисправности оружия, а взводный, не будь простак, собрал по этому поводу консилиум вокруг автомата. Самым высоким по росту и громким по голосу на консилиуме оказался замполит нашей роты. Он бодро и радостно объявил всем присутствующим, что они все салабоны, а он – Дартаньян и поэтому сделает сейчас всем присутствующим «я вам покажу!». После этого обещания замполит выдернул из боевого патрона пулю, заткнул бумажным пыжом гильзу с порохом и зарядил в неисправный автомат. На его беду пуля сидела в самом конце ствола, за газовой трубкой, а там сила трения покоя оказалась значительно выше силы трения скольжения. Автомат выстрелил в сторону потолка и с такой силой вдарил по газовому поршню, что заклёпки из ствольной коробки полетели в разные стороны, как блохи из наскипидаренного бобика. На наше счастье, никто, кроме автомата, не пострадал. Куда его потом дели, мне было безразлично, заинтересовало лишь мастерство снайпера Герасимовича.

А Герасимович, как снайпер, решил иди к большой цели по-большому. Он взял три патрона от снайперки, выдернул из них длинные винтовочные пули, снарядил уменьшенной навеской пороха, и вставил вместо длинных винтовочных пуль короткие автоматные. Если такой пулей выстрелить в того, кто повернёт оружие против офицеров, то она останется в теле. В морге её извлекут и станут разглядывать. Наш батальон использовал автоматы АК-74 калибра 5,45 мм, а «духи» использовали АК-47 калибра 7,62 мм. Патологоанатомы извлекут из тела автоматную пулю 7,62 мм и однозначно спишут погибшего на "боевые".

Этой коварной способности Бендер научил Серёгу Губина. Потом они подошли ко мне вдвоём, показали три «хитреньких» снайперских патрона и сказали:

- Это для тех, кто попытается стрелять в офицеров. Ты с нами?

- Вы серьёзно верите в угрозы тупых «дембелей»? – Я смотрел на патроны и понимал, что верят, раз приготовились. Но моя детская голова никак не хотела принять ситуацию, в которой оказалась. Она открыла рот и попыталась убедить себя и окружающих, что всё не так плохо, как кажется:

- Тот, кто хочет что-то сделать, он не угрожает. Угрозы – это проявление тупости. Зачем предупреждать противника? Кто хотел стрелять в офицеров, уже стрелял бы. А эти придурки всего лишь угрожают.

- Слышь, философ! Ты завязывай свои институтские базары. Ответь на простой вопрос – ты с нами?

- С вами.

И надо же было случиться такому совпадению, едва я произнёс эти слова, дневальный вывал меня в блиндаж ротной канцелярии. Естественно, я прибыл туда, приложил копыто к черепу, доложил. За столом сидел замполит нашей роты, он подвинул в мою сторону шариковую ручку с листом бумаги, кивнул на них и начал задавать вопросы кто кого бил, сколько раз и по какому месту.

В силу ряда понятных причин, я сделал глаза «по восемь копеек» и включил дурака:

- Майор Зимин кого-то ударил? Да не может такого быть! Бля-буду, не видел ничего подобного! Чес-слово! Вот вам крест на всё пузо!

Замполит устало отмахнулся от меня ладошкой, как от назойливой мухи:

- Так, всё, иди-иди… свободен.

Едва я выбрался из собеседовательного блиндажа, тут же упёрся в ротного Рязанова. А в блиндаже-то я божился словами «крест на пузо». Естественно, Командир не отказал себе в удовольствии подъегорить меня:

- Рядовой Касьянов, ты комсомолец?

А я не стал дурачиться, не стал отвечать «такточно-никакнет». Мне показалось, что возникла подходящая ситуация, чтобы сказать по-человечески, а не по уставу. Рязанов стоял очень близко от меня, я ответил ему вполголоса:

- Тащсташнант, все пацаны моего призыва сказали, что, когда пойдём в горы, любого, кто поднимет руку на офицера, грохнем на месте.

- Ты что, солдат? Ты охренел? – Рязанов от удивления округлил глаза, отшагнул назад, как будто хотел увидеть, что это за чудо-юдо возникло перед ним во весь рост. Он явно не ожидал, что молодые солдаты способны оказать противодействие борзым «и опасным» дембелям.

- Так точно, тащсташнант! Я – комсомолец! – Рявкнул я в ответ, вытянулся по стойке «смирно» и выпучил в сторону Ротного глаза. Теперь можно было придуриваться. Всё, что считал нужным, я сказал. Причем, не в канцелярию к нему прибежал «постучать», а при всех, среди бела дня, он спросил, я сказал.

На этом разговор с Рязановым закончился. Ротный отправил меня, за ненадобностью, выполнить какую-то очень важную армейскую работу. Не то ящики с места на место перекладывать, не то яму копать… хотя, нет, в Баграме яму лопатой не выкопать. Там земля как бетон. Значит, ящики отправил перекладывать. А что он ещё мне с моей квалификацией мог предложить? Плазменный масс-спектрометр, что ли? Ну, дык, не было в Седьмой роте масс-спектрометра, а ящиков валялось много. Вот туда он меня и отправил.

Не знаю, чем руководствовался Рязанов, но после окончания «бессменного караула», он лич-чно направил дембелей-придурков на Четырнадцатый пост и сам себя назначил Комендантом этого поста. То есть он по своей личной инициативе пошел в горы один, с толпой идиотов, которые грозились его перестрелять. Что характерно, он их всех вернул живыми. Лишь один, самый раздолбай, получил ранение – пошел на минное поле наперекор приказу Рязанова, и, естественно, подорвался на ПМНке. Но его залатали в рекордно короткие сроки, и вышло, что Рязанов сколько пацанов взял у Родины на войну, столько вернул живыми.

А что было бы, если бы в горах «дембеля» воплотили в жизнь свою угрозу? Гипотетически представим себе, что они оказались ловчее всех и перестреляли офицеров. А дальше что? Боевую задачу дембеля не знали, никто им её не доводил. Соответственно, куда идти и что делать, им было неведомо. Картой пользоваться они не умели. Ну, перестреляли всех и что дальше делать? Душманам сдаваться? Какой классный ход! Как будто они заглянут в военный билет «дембеля» и скажут: - «О-о-о, мальчуган! Так ты уже отслужил два года! Тебе домой ехать пора, вот и поезжай с богом!»

Так скажут, или уши отрежут?

Смотрим расценки, действовавшие у душманов:

Шестьсот американских долларов США давали душманам за убитого солдата, а среднемесячная зарплате по стране составляла десять долларов. Отрежут дебилу уши, или в Союз на дембель отпустят? Как-то так получилось, что я не знаю ни одного, кого бы отпустили. А случаев отрезанных ушей знаю много.

По понятным причинам, Ротный за плохое поведение не писал представления к наградам на безобразников-дембелей. Но и «волчий билет» никому из них не выписал. Мне было непонятно такое поведение, на встрече роты после войны я попросил Рязанова и Старцева растолковать мне, чем они руководствовались, когда рисковали жизнью и шли в горы во главе толпы чуваков с неуравновешенной психикой. Вот что ответил Старцев С.А.:

- Этих уродов, этих охреневших дембелей, их было-то всего 5-6 дураков. Их надо было в Баграме привести в чувство и были бы они нормальными солдатами. А сажать в тюрьму, это последнее ненужное, что может сделать офицер. Всегда можно отпи… нать солдата, чтобы вернуть его с небес на землю. Если, конечно, он не сделал чего-нибудь жуткого за территорией части, где нет нашей юрисдикции. Мы сами, мы, офицеры –Государственная Власть. Выше нас на войне – только Кремль! Поэтому мы должны рассуждать и поступать, как государственные люди. Поэтому тюрьма – это последнее дело. Это значит, что ты сам сложил свои лапки и передал с себя ответственность другим государственным людям. Это, вообще, паскудное, самое последнее дело – сдать солдата.

Если при мне кто-нибудь скажет, что в Афганистане офицеров называли «шакалами», он не найдёт моей поддержки. Своими глазами я видел, как при формировании нашего полка накуролесили безответственные кадровики Туркестанского Военного Округа. В результате их неумных действий, одни дураки пообещали перестрелять офицеров, а другие дураки собрались перестрелять первых дураков. Вот было бы кино, если бы это началось! Но безобразий не случилось, нависшую над ротой нешуточную проблему за счёт профессионализма и личного мужества разрулили наши офицеры. И все балбесы вернулись домой, пусть без медалей, но живыми и с уважаемыми удостоверениями «Участник боевых действий».

- Азамат, подковырни снизу ломом.

Валун был на полметра выше Азамата, но против лома и потного качка у него не оказалось никаких аргументов. Булыган немного покобенился, затем начал валиться на бочок. Плавно и величественно, как в замедленной съёмке, пополз по крутому склону, кувыркнулся, сделал один оборот, другой, перекатился через расположенные внизу скалы и полетел в свободном падении с обрыва.

Никогда в жизни я не видел настолько захватывающего зрелища. Громадный булыжник, базальтовая скала, массой в десяток тонн, разогналась на склоне горы, катилась, подпрыгивала как мячик на неровностях, выбивала при прыжках фонтаны земли, камней и пыли, подлетала вверх, кувыркалась и перелетала через натыканные кое-где чахлые деревца.

«Всё можно исправить, кроме неисправимого. Всё можно забыть, кроме незабываемого»! – дружно подумали мы и застыли на краю обрыва с открытыми ртами. До службы в армии ни Азамат в своём Узбекистане, ни я с Манчинским в Белоруссии, ни Гнилоквас на Украине, никто из нас не наблюдал ничего подобного. Огромный булыжник олицетворял мощь, скорость, порыв энергии! Он нёсся с километровой высоты по крутому склону… в сторону Дархейля.

Дархейль - это кишлак, вообще-то, в чем-то даже населённый пункт. В нем располагались сады и постройки, в конце концов, там могли оказаться люди. А мы к ним запустили десятитонную базальтовую глыбу, летящую со скоростью курьерского поезда и вращающуюся, как вентилятор.

Где были наши мозги? А разве они нужны солдату? Конечно, не нужны. Как говорили в армии: - «С нами те, кто думают за нас».

Едва запущенная с горы скала влетела в зелёнку Дархейля, мы, в восторженном состоянии, принялись подкапывать следующую. Делали это дружно, слаженно, с ощущением мощи коллектива и чувства локтя товарища. Эту энергию, да приложить бы в мирных целях! Но любой солдат, по определению, должен быть изначально ориентирован на чувства, противоположные мирной деятельности.

От перестановки мест согласных согласие не уменьшается. Мы обступили следующий булыжник, дружно и согласованно, в четыре больших сапёрных лопаты, подкопали его со стороны склона. Массой он оказался гораздо пуще прежнего. Ломом и лопатами мы подковыривали его, упирались, кряхтели, потели. Оббегали и снова подкапывали со стороны обрыва. Потом снова ковыряли. Конечно же, упорство и труд победили бездумную базальтовую массу. Хотя и очень большую.

Вскоре подкопанный валун покатился по склону, запрыгал на ухабах через деревья, и в самом низу горы со скоростью локомотива влетел в Дархейль. Если бы он там проломил дыру в каком-нибудь дувале, то, я вас уверяю, мы бы скинули вниз, вслед за ним, половину хребта Зуб Дракона. Но на улице происходила середина июля, в кишлаке буянила зелень, он весь тонул в «зелёнке». Из-за неё нам не было видно, что натворила сброшенная нами скала. Однако вполне хватило имевшихся впечатлений, и мы снова взялись за лом и лопаты.

Так штыком и прикладом, то есть ломом и лопатами, мы «трудились» до вечера. Разошлись лишь после того, как Хайретдинов заревел команду заступить на смену парным постам. А до этого рёва все копали, кряхтели, «мантулили и колбасили». Никого не надо было подгонять или уговаривать. Странно, но у Хайретдинова не возникло никаких подозрений. Он думал, поставил простую задачу, в которой «негде чтобы собака порылась», но советский солдат завсегда найдёт место для подвига.

На следующее утро, как говорится, на завтра после завтрака, передо мной возник раздетый до пояса накачанный Азамат. С большой сапёрной лопатой на плече.

- Ишга кетдик! – Восторженно сказал он мне. - Якши утро, улыбай свой рот!

Прапорщик всё слышал, а я подумал: – «Ну зачем так подставляться! Где ты видел солдата, который ни свет, ни заря, радостно поскачет вкалывать с лопатой на плече?»

Но Хайретдинов ничего не заподозрил, только одобрительно покивал головой. Мол, идите, соколы, идите. Ну соколы и пошли. И снова с Зуба Дракона в Дархейль полетели десятитонные глыбы базальта.

Примерно на третий день усердной слаженной работы армейского коллектива, Хайретдинов, таки, решил пойти и проверить – что же за космодром возвели его подчинённые. Как он мог так неосмотрительно оставить нас без своего зоркого ока? Наверное, забыл русскую народную примету: «Если дети (читай, солдаты) кричат, дерутся, скандалят, генерируют шум, писк и гам, то всё в порядке. А как только они притихли, надо срочно надевать каску, бронежилет, хватать огнетушитель, и бежать в то место, где они распространяют тишину». Потому что, либо уже что-то подожгли, либо гонят самогонку, либо всем взводом долбят скамейку.

- Какого хрена вы тут делаете? – Удивлённо спросил Хайретдинов, когда на третий день прибыл с инспекцией на «стройплощадку» и увидел, как мы, кряхтя и потея, ковыряли со стороны обрыва очередную скалу.

- Чего вы до неё докопались?

- Ну, дык это… товарищ Прапорщик… - Я отпустил торчащий из-под скалы черенок лопаты и почесал себе макушку. Азамат, что ли, будет отвечать на вопросы? Я буду отвечать, я же всю эту опупею придумал.

- Ну, дык, мы сектор обстрела расчищаем.

- Какой, нахрен, сектор обстрела из блиндажа?! В нём будет буржуйка стоять, а не миномёт.

- Да-а-а-а-а? Неужели? – Я сделал удивлённый вид. – А мы думали, что капонир - это такая хрень с бойницей. Для миномёта.

- Блин, сборище дегенератов! – Резюмировал Прапорщик и понял, что если ничего не делать, то ничего не будет, подобрал какой-то дрын, пошел, промерил сброшенные с вертолёта брёвна. Затем выбрал площадку, расчертил её так, чтобы брёвна аккурат легли в качестве перекрытия. Разметил углы, наметил стороны, вход.

- Хренячьте! - Сделал нам жест рукой. – Копайте.

Мы грустно взялись за шанцевый инструмент. Когда всё по уму, когда всё размечено и продуманно, тогда нет места для подвига. А раз так, то у солдата не может быть энтузиазма. По сути, мы не делали ничего нового. Всё то же самое, как если бы сбрасывать булыжники с обрыва. Но там энтузиазм был, а тут его не стало. Такая вот у нас загадочная русская душа. Особенно, у Азамата.

Есть только два способа понять солдата. Но их никто не знает. Поэтому Хайретдинов просто и бесхитростно, без попыток понять сколько у кого в уме, заставил всех бойцов, кроме трёх наблюдателей, долбить ломом, кайлить киркой и ковырять лопатой твёрдый горный грунт.

Несмотря на то, что было жарко, несмотря на высоту три тысячи метров и отсутствие энтузиазма, мы, как-то неожиданно быстро, закопались по я… я не мерил, на сколько сантиметров точно мы закопались. Но в этом месте пространственно-временного континуума природа послала нам место для подвига. О чудо! В горах, под слоем грунта, показался бок большого валуна.

- Та-а-а-ак, - задумчиво протянул Прапорщик, почёсывая себе отросшую за время службы густую чёрную бороду. – Кто тут у нас химик?

Вот! Во-о-о-от оно! Свершилось!

- Я, товарищ Прапорщик! – Выкрикнул я с восторгом и сияющим взглядом.

- Окопные заряды в СПСе возле вертолётки видел?

- Так точно, товарищ Прапорщик!

- Пользоваться умеешь?

- Так точно, товарищ Прапорщик, – выдохнул я, но умышленно умолчал окончание фразы, - только никогда не пробовал.

- Ташшы сюда одного. И взрывай.

- Есть! – Рявкнул я, как будто мне приказали поехать в отпуск. Или сожрать три кило сгущёнки. Только дай солдату что-нибудь напаскудить, энтузиазма и служебного рвения будут полные штаны!

По прибытии в СПС с боеприпасами я развернул прилагавшийся к заряду «мануал», потому что не надо ничего делать через задницу, надо делать по инструкции.

По прочтении текста я сообразил, что для раскалывания камня достаточно будет применить грушу с кумулятивным зарядом, а стержень с фугасным зарядом можно сэкономить, спрятать, а потом разобрать и что-нибудь захимичить. Например, подорвать. Эта мысль вызвала у меня буйный полёт фантазии.

Через несколько минут эбонитовая груша кумулятивного заряда стояла на камне и дымилась огнепроводным шнуром. По инструкции она должна подорваться в результате работы взрывателя, но я решил, что от зажигательной трубки тоже сработает. То есть, инструкция инструкцией, но делать через задницу оказалось интересней. Я же на Зубе Дракона как химик торчал, а не как термометр.

Пока ОШ (огнепроводный шнур) дымил и вонял, все пацаны и Прапорщик тоже, разбежались по укрытиям со счастливыми рожами и бычками в зубах. Все курили и ждали фейерверка.

- ТА-ДАХ!!! – Что было дури долбанул фейерверк.

- А-а-а-а, бля! – Сказали улыбающиеся бородатые мужики. И снова принялись за лопаты. Вдруг будет ещё один камень? Нам стало гораздо интересней, чем просто тупо маслать шанцевым инструментом.

Через десяток минут природа снова сжалилась над нами и подсунула ещё два булыжника. С полными штанами удовольствия мы разнесли их в куски при помощи КэЗэшек, после чего у меня в укромном месте оказались заныканы три трубы с окопными зарядами. Если бы я знал зачем я это сделал, то не стал бы этого делать.

Затем, для размягчения грунта, мы долбанули два заряда ОЗ-1 в полном комплекте и зарылись в хребет глубже человеческого роста. Там нас поджидала огромная базальтовая глыба. Она нависла со стороны Хисарака в наш строящийся капонир огромным каменным языком и занимала собой половину пространства.

Чем больше человеку приходиться думать, тем больше он думает. Прапорщик наморщил лоб, почесал себе небритую бороду и приказал мне притащить аммонал. Здоровье мне тогда позволяло, я взял и приволок стандартный короб на 24 килограмма. Чтоб два раза, как говорится, не ходить.

В Баграме, на сапёрной подготовке, мне показывали, как собрать зажигательную трубку, объясняли, что аммонал плохо подрывается от детонатора, к нему до компании надо добавлять хотя бы одну тротиловую шашку.  Но меня не учили рассчитывать «дозировку» взрывчатого вещества. Поэтому я спросил у Хайретдинова:

- Дык сколько класть, товарищ прапорщик?

- В армии так: плохо сделаешь - обгадят, хорошо сделаешь - стырят. Средне делай.

Мысль про «средне» была очаровательна, но не отвечала на вопрос «сколько». Как любой нормальный химик я знал, что тротил в полтора раза мощней, чем аммонал, поэтому решил к зажигательной трубке добавить аммонала столько же по мощности, сколько имеет тротиловая шашка. Взял две колбаски аммонала, тротиловую шашку с огнепроводным шнуром и заложил в подкопанный под скалой шурф. Забил «подушку» из песка, подпалил ОШ и выкарабкался из ямы наверх. Затем мы все дружно разбежались по укрытиям.

- БА-БАХ!!! – Сказал в капонире мой заряд и выбил из-под скалы «подушку».

Скала даже не шелохнулась. Мы подошли к краю капонира, заглянули, через пыль посмотрели какая она целая и невредимая, почесали себе – кто пуп, кто репу, а я снова полез вниз с аммоналом подмышкой.

Слез, поковырял лопатой, пробил шурф поглубже, отгрёб песок. В очередной раз подумал про заряд: – «Сколько класть»? Очевидно было, что у прапорщика спрашивать бесполезно, он, так же как я, никогда не пробовал. Если бы пробовал, то с первого раза дал бы чёткое указание. Раз не дал, значит не надо ставить командира в неловкое положение глупыми вопросами.

По итогу я решил добавить к тротиловой шашке вместо двух - три колбаски. Иногда лучше сделать предсказуемо, чем непредсказуемо и жидко. Даже если скала предсказуемо выдержит, то хрен с ней, лишь бы нас не убило. Шестьсот граммов аммонала и двести граммов тротила – это серьёзный заряд.

Пока я возился с шурфом и зарядом, пацаны стояли на краю капонира, смотрели вниз, ковыряли у себя в носу. Им было скучно. А я что? Я старался, как мог.

После того как я вылез из ямы, все лениво разошлись по укрытиям.

- БА-БАХ!!! – Сработал второй заряд. Скала снова выдержала.

- Ну ты чё, Химик? Нюх, что ли, потерял? – Прапорщик смотрел на меня, выставив вперёд пуп.

- Подушку, видимо, слабо забил. – Снова я полез в капонир с аммоналом и тротилом.

- Ну, дык, забей сильно! Сколько мы так будем вошкаться?

В третий раз заложил я заряд. На этот раз к шашке добавил четыре колбаски. Потом в третий раз забил подушку. Сильно забивал, очень старался. Затем мы пошли по укрытиям, не разбегались, лениво тащились, еле волоча ноги. Потому что надоело убегать.

В очередной раз прозвучало:

- БА-БАХ!!!

В очередной раз скала оказалась целая.

Ещё раз пять, а может быть шесть, я слезал в капонир, закладывал заряд, кряхтел, забивал подушку. Прапорщик уже не называл меня странным химиком, потому что у него от этих слов заболел язык. А пацаны не расползались по укрытиям, сидели на камнях, курили, грустно и уныло смотрели на то, как я заталкивал под скалу всё, что осталось от целого короба аммонала.

Мне тоже всё надоело, я поджег шнур и вылез на поверхность. Дымный огонёк пополз к заряду килограммчиков в десять, а может пятнадцать, никто не считал.

- ШАН-ДАР-Р-Р-Р-Р-Р-АХ!!! – Долбанул аммонал. Скала порвалась от такой подачи на сто пятьдесят базальтовых булыжников, полетела с пылью и дымом в сторону стратосферы.

- О-о-о-о, наконец-то! – Задрал голову Хайретдинов, провожая взглядом улетающие к синему небу булыжники. – Давно бы так!

- О-о-о-о, бли-ин, зашибись! – Восторженно выдохнули по облачку дыма пацаны и тоже задрали головы вслед улетающим камням.

В созерцании великолепного полёта мы пускали сопли и слюни до тех пор, пока первый кусок базальта не долетел до верхней точки подъёма. Затем он развернулся и полетел в противоположную сторону.

Всем известно, что подброшенный при нормальных условиях кирпич обязательно полетит после верхней мёртвой точки вниз. А внизу кто? А внизу – мы. И никто не догадался убежать в укрытие, потому что уже задолбались. Убегаешь-убегаешь, а ничего не происходит.

Первый булыган долетел из заоблачных высей до нас и смачно впечатался в выкопанный из капонира песок.

- ШМЯКККК!!! – В разные стороны полетела пыль.

Всем показалось, что нам конец. Оказалось, что не казалось. Огромные камни начали лупить вокруг нас с неистовой силой, мы забегали, как тараканы под веником. Манчинский увидел выложенный для просушки полосатый матрас и в доли секунды оказался под ним.

- ШМЯКККК!!! - ШМЯКККК!!! - ШМЯКККК!!! – Зашлёпали вокруг матраса базальтовые кирпичи.

Хитрожопый Бендер проявил недюжинные способности к интеграции в биосферу саванны, обернулся пятнистым гепардом и исчез со строительной площадки в неизвестном направлении со скоростью 150 километров в час.

Мне удалось подхватить с земли чей-то валяющийся бронежилет, я накинул себе на голову грудную пластину.

- ШМЯКККК!!! - ШМЯКККК!!! - ШМЯКККК!!!

Гнилоквас шмыгнул под спинную пластину развёрнутого надо мной бронежилета.

- ШМЯКККК!!! - ШМЯКККК!!! - ШМЯКККК!!!

Миша Мампель спрятался под скалу, Петя Слюсарчук - под каску, в которой варили чай. Только Хайретдинов остался стоять посередине стройплощадки, засыпаемой с неба базальтовыми булыжниками. Низкочастотным рёвом «по матери» он объявил о завершении всех подрывных работ, вместе с завершением отвратительного строительства.

С тех пор капонир остался в таком виде, как его разворотило взрывом полкороба аммонала. Как говорится, жизнь на то и жизнь, чтобы жить.

В первый день службы на новом месте я обошел и рассмотрел все подходы к посту, оценил, где противник мог подобраться незамеченным, а где мог подобраться замеченным. Подумал, в каком месте должно располагаться моё тело при ночном дежурстве, и в каком - при дневном. После чего утёр пот со лба, принялся стойко и мужественно преодолевать тяготы воинской службы. С этого момента дни потянулись длинной нудной цепочкой. Дежурить-спать, спать-дежурить. Ну и ещё немножко попить, изредка покурить и слегонца пожрать.

Первые восторженные впечатления от знакомства с горами у меня прошли. На втором месяце созерцания охренительных пейзажей с высоты почти 3000 метров, мою башку посетила фаза торможения. Сколько времени человек может держать грудь на восторженном вдохе? Не очень долго, иначе придётся сделать себе стыдно, если что-нибудь пойдёт на так. Острые ощущения от обстрелов, мин и от войны в целом, прошли, вместо них в голове поселилась постоянная настороженность и переросла в привычку не высовываться, прятаться за валунами, не рисоваться на горном хребте на фоне дневного неба. Стало нормой жизни ходить от укрытия к укрытию, наступать ногами только на крупные валуны и выходить за территорию поста исключительно с пулемётом в руках.

В один из дней службы на Третьей точке, мне удалось убедить Хайретдинова насчёт необходимости развивать способы владения пулемётом. А заодно проводить ежедневную пристрелку ближайших позиций, пригодных для нападения на наш пост. Хайретдинов дал мне «добро» на тренировки и пристрелку, но сказал, что только одиночными и только в сторону Хисарака. Чтобы лишний раз не напрягать нежный слух «Графика». Я ничего не имел против стрельбы одиночными. «Жить без цели - бесцельно жить», - подумал я и пошел расставлять мишени на скалах в виде стреляных гильз от АГС-17.

Гильзы от АГСа выглядят, как стаканчики. Их удобно ставить, они не падают от ветра потому что не слишком большие и не слишком маленькие. Каждый день я вешал на плечо пулемёт, брал подмышку цинк, в который было насыпано десяток-полтора таких гильз и уходил в сторону единственной возвышающейся над нами сопки. Там лазал по скалам, расставлял гильзы. Затем возвращался, занимал позицию и принимался методично сбивать одиночными выстрелами сверкающие на разных дистанциях мишени. Иногда случалось, что Хайретдинов приходил и говорил: - «Да уймись ты уже! У меня отдыхающая смена наступила, а ты поспать не даёшь». Тогда я унимался и начинал чистить пулемёт.

Практически каждый день я проводил стрелковую подготовку из личного оружия. С детства мне было известно, что не бывает боксёра навсегда, или штангиста на всю жизнь, или меткого стрелка на сто лет. Если пацан тренируется, колбасит боксёрский мешок каждый день, бегает кросс, машется в спаррингах, тогда он боксёр. А если полгода потренировался, задрал нос кверху и забил болт на занятия, то это не боксёр. Достаточно быстро у него на пузе вырастает слой сала, снизится выносливость, сила и точность удара. И превратится он в толстомясый жиртрест с одышкой и сколиозом.

Со стрельбой та же история. Либо человек тренируется определять дистанцию на глаз, правильно выставлять прицельную планку, нарабатывает привычку надлежащим образом удерживать оружие, не болтать стволом, задерживать дыхание и плавно вдавливать спусковой крючок. Либо он – толстомясый жиртрест с одышкой и сколиозом.

Учение без размышлений бесполезно, размышление без учений - тоже. Судьба Военная позволила мне объединить и одно, и другое. В результате ежедневных упражнений с пулемётом я осознал, что РПК-74 имеет великолепные стрелковые характеристики. По точности боя он значительно превосходит автомат ввиду того, что имеет более толстый и длинный ствол. При выстреле ствол оружия получает сильные нагрузки и изгибается, особенно сильно в районе крепления газоотводной трубки. Он там «вихляет», как бобик хвостиком, и рассеивает пули по мишени, как горошины по огороду. У АК-74, к тому же, на конце «хвостика» навинчен довольно массивный ДТК, чтобы уже вилять, так вилять

Любой химик знает - чем толще железяка, тем трудней её изогнуть, тут разночтений быть не может. Раз так, то толстый ствол РПК деформируется меньше, чем ствол автомата, что обеспечивает меньшее отклонение пули от линии прицеливания. Плюс к тому, пулемёт в полтора раза массивней автомата, это приводит к меньшей отдаче при выстреле, а значит пуля летит точнее.

В учебном подразделении мне не объясняли, что из себя представляет ручной пулемёт и как им надо пользоваться, поэтому во время "индивидуальных занятий" меня поджидало одно неочевидное открытие. В силу своей молодости и некультурности я предполагал, что пулемёт предназначен для того, чтобы поливать плотным огнём гектары полей сражений, иногда даже с завязанными глазами. По типу – зачем нам целиться, враги и так подохнут. Во время учебных стрельб на горе Зуб Дракона я в полном офигении обнаружил, что мой пулемёт можно использовать в качестве точной, лёгкой, негромко стреляющей самозарядной винтовки с огромным магазином. А если взять модификацию РПК-74Н, то на его универсальное крепление можно установить вместо ночного прицела - оптический «дневной». В такой комплектации, по моему личному мнению, РПК-74 вполне мог бы посоревноваться с СВД насчёт точности стрельбы на дистанции до пятисот метров. «Снайперка» со своим мощным патроном «лягается» значительно сильней, чем РПК-74 с мало импульсным боеприпасом:

Дульная энергия  РПК-74 – 1567 Дж  СВД – 4100 Дж

Во время службы мне никто не доводил подобной информации, поэтому пришлось прийти к данным «открытиям» эмпирическим способом, так сказать, на собственном опыте. В учебном подразделении меня готовили в противотанковые гранатомётчики, научили хорошо, базара ноль, экзамены весь наш учебный взвод стал на отлично. По окончании обучения меня направили в 365-й гвардейский мотострелковый полк и, в качестве офигенно отличного гранатомётчика, вооружили … ручным пулемётом, как будто так и было задумано. Я понимаю, что в Советской Армии всё устроено таким образом, чтобы противник не догадался, ну, то есть, вообще ни о чём и никогда. Но хотя бы вводную лекцию по матчасти РПК-74 можно было бы для меня провести. Или «Руководство по 5,45мм ... ручному пулемёту Калашникова» дать почитать. Но, как говорится в песне: - «Что было, то было», в горы меня отправили с ручным пулемётом и фамилию не спросили, поэтому я решил позаботится о себе самостоятельно, ибо на войне то, чего ты не умеешь - может отуметь тебя.

Следующим упражнением, которое я придумал для себя, стало овладение стрельбой на ходу «с наводкой автомата (пулемета) по стволу без использования прицела». Есть такой термин в «Руководстве».

Данное упражнение я отрабатывал на склоне со стороны ущелья Хисарак. А там, как известно, «работали» вражеские ДШК и КПВ. В дополнение к этой напасти мне следовало остерегаться рикошета своих пуль, ибо стрелял я по крупным булыжникам, подходящим по размеру под ростовую мишень. Дальность стрельбы в этом упражнении не превышала пятидесяти метров, потому что не следует мечтать о себе лишнего, хрен кто попадёт на дистанции триста метров белке в глаз, наводя оружие по стволу. Поэтому стрелял я почти в упор. Даже столовой ложкой можно нанести вред здоровью, если засовывать её в рот сверх всякой меры. Хотя, большинство здравомыслящих людей умудряются не калечить себя во время приёма пищи. Мне тоже удалось не травмировать себя рикошетом, я приловчился довольно уверенно поражать крупные валуны одиночными выстрелами «от бедра». При определённой наработке количества упражнений, любой человек получает навык действовать по «скелетно-мышечной памяти». Примерно такое происходит у музыкантов, когда они исполняют отработанное произведение и в это время думают, как бы стопочку накатить и огурчиком прикусить. То есть, совершают точные, выверенные движения не задумываясь.

Подобному может научиться любой нормальный пацан в нашем подъезде. Уверен, потому что лично видел, как хлопцы бренькали на гитаре в жутко упитом состоянии. А это обозначает, у нас растёт достойная смена. Пока они поют, Родина может спать спокойно.