Жду новый пост

Серия «Книголюбие»

Джон Роналд Руэн Толкин скончался больше полувека назад, но до сих пор продолжают появляться новые книги с его ранее не изданными текстами. Книг о Толкине и его произведениях тоже целое множество, и они очень разные. Есть классические исследования, без которых теперь не обойтись, вроде «Биографии» Хамфри Карпентера или «Путешествия в Средиземье» Тома Шиппи. Есть разного рода справочники, призванные собрать воедино огромный объем информации о мире Толкина и упростить жизнь читателям. Есть всевозможные психологические, философские и богословские интерпретации. Есть фанатское творчество. Есть Дэвид Дэй, который свое фанатское творчество и домыслы, не стесняясь, выдает за исследования работ Толкина, на чем сделал себе преуспевающий бизнес и скандальную репутацию. Одним словом, есть все на свете — от коммерческого продукта разного качества до научного литературоведения.

Британский ученый Ник Грум, профессор английской литературы, поставил перед собой амбициозную задачу сказать посреди этого разнообразия новое слово. Ранее Грум сотрудничал с университетами Эксетера и Бристоля, теперь он работает в университете китайского города Макау. Его специализация — «готическая» британская традиция, он готовил критические издания Хораса Уолпола, Энн Рэдклифф и Мэри Шелли. В 2022 году он написал книгу «Толкин XXI века», которая в начале 2024 года вышла по-русски под названием «Толкин и его легендариум» в издательстве «Манн, Иванов и Фербер». Автор так описывает свой подход:

«Привлекательность Средиземья лучше принять и усилить, перейдя от седой древности и высокоученого комментирования к современным способам понимания и познавания невероятного толкиновского мира».

Также Грум собирается найти «место писателя в постковидную эпоху». Иными словами, не только стильно-модно-молодежно, но и злободневно и актуально. Помимо текстов самого Толкина, автор касается и различных адаптаций и интерпретаций.

Для меня проблемы с этой книгой начинаются прямо с обложки, то есть с названия. «Толкин и его легендариум» в русской версии — это как бы ни о чем, просто указание на тему. К тому же под «легендариумом» обычно понимают расширенный корпус сочинений Толкина о его мифологии, тогда как Грум основное внимание уделяет базовым «Хоббиту» и «Властелину колец», а «Сильмариллиона» и прочих книг касается лишь изредка. Оригинальное «Толкин XXI века» тоже звучит довольно претенциозно. В конце концов, все эти века — просто условные цифры. Когда-то, чтобы подчеркнуть современность и прогрессивность какой-нибудь идеи или изобретения, говорили, что они «XIX века», сейчас это выглядит довольно забавно. Название книги Тома Шиппи — «Толкин: автор века» тоже, на мой личный взгляд, довольно странное, но все же в ней речь идет о ХХ веке. Он уже закончился, и о его литературном процессе Шиппи рассуждает с некоторой дистанции. Однако Ник Грум половину книги посвящает «Хоббиту» и «Властелину колец», изданным в 1937 и в 1954—1955 годах соответственно, потом много говорит об адаптациях того же ХХ века, а к нашему столетию переходит только в конце, когда заводит речь о фильмах Питера Джексона. Однажды я держал в руках англоязычное издание этой книги и видел там что-то о сериале «Кольца Власти» и какую-то актуалочку про Брексит и Дональда Трампа. Но в русской версии этого нет, видимо, потому, что перевод делался с более раннего британского издания, а не с чуть более позднего американского. Таким образом, название не только претенциозное, но и не очень-то точное. Ну и в связи с этим в тексте есть забавная опечатка:

«Открытость Толкина и его склонность пробовать новое могут сделать его поразительно актуальным в самых животрепещущих вопросах, с которыми человечество столкнулось в XI веке».

Действительно, норманнское завоевание Англии, церковный раскол и первый крестовый поход — это крайне серьезные вызовы, не говоря уже о битве на Немиге.

Я уже приводил цитату, где Ник Грум предлагает отказаться от «высокоученого комментирования». При этом сам он вполне себе британский ученый, доктор наук и профессор, автор многих книг, помимо этой. В чем же заключается его отказ от «высокоучености»? В первую очередь, в достаточно вольном обхождении с источниками. В конце книги приведен список литературы, но в рамках самого текста ссылок почти нет, поэтому многие утверждения автора повисают в воздухе — непонятно, где их проверить. Большие разделы, по сути, представляют собой реферат чужих исследований — биографических изысканий Карпентера, филологического анализа Шиппи, работы Кристофера Толкина с отцовскими черновиками. При отсутствии ссылок это начинает смахивать на плагиат. Впрочем, возможно, они имелись в оригинале, а в русском переводе на них сэкономили, такое бывает. Но есть и случаи, где Ник Грум выступает как откровенно недобросовестный ученый.

Так, он комментирует сцену из «Хоббита», где Бильбо кричит «Молнией убило!» и пишет: «Толкин цитирует „Психологию бессознательного“ Карла Густава Юнга в работе о волшебных сказках (английский перевод вышел в 1916 году), где замечено, что „благодаря молнии герои становятся бессмертными“». Позже он снова возвращается к этой теме: «Подобно Вирджинии Вулф и Дэвиду Герберту Лоуренсу, писателя тянуло к современной психологии — он развивал идеи о волшебных сказках на основе „Психологии бессознательного“ Карла Густава Юнга». Толкин — продолжатель Юнга, интересно, не правда ли? Где бы разузнать подробности? К счастью, у меня есть комментированное издание лекции Толкина «О волшебных сказках» под редакцией Верлин Флигер. Беру с полки, нахожу в именном указателе фамилию «Юнг» и вижу следующее: среди бумаг Толкина времен его подготовки к лекции есть один листок, на котором карандашом написано «Jung», а чуть ниже — «Jung Psych of the unconscious». В книге есть даже фотография этого листка, но больше нет ничего. Само по себе это интересно — Толкин заинтересовался книгой Юнга и записал ее название на бумажке. Но из этого нельзя даже сделать вывод, что он ее нашел и прочитал — может быть, так и не добрался. Тем более это не значит, что он Юнга «цитирует» или опирается на его идеи. Таким образом, Ник Грум выудил из академичного издания Верлин Флигер яркий факт и совершенно псевдонаучным образом развил его в целый необоснованный вывод. К сожалению, это не единственный подобный пример.

Так, Грум пишет: «Как выразился литературовед Питер Шакель, „эвкатастрофа не исключает горя и неудачи. Она отрицает скорее всеобщее окончательное поражение“». Я не знаю, кто такой Питер Шакель, но это слова не его, а самого Толкина из той самой лекции «О волшебных сказках». Грум не узнаёт ключевую цитату об эвкатастрофе из ключевой теоретической работы автора, о котором пишет. Далее он демонстрирует чудеса логики: «Дансени также писал о пауке-идоле Хло-хло, стерегущем гигантский алмаз. Может показаться, что это предшественник гигантских пауков Лихолесья, но Толкин выступил с критикой рассказа только в 1963 году и, следовательно, до этого не знал о его существовании». Толкин, может быть, и прочитал рассказ лорда Дансени в 1963 году, но он мог и не выступать о нем с критикой, и тогда, по логике Грума, вышло бы, что он его никогда и не читал. По той же логике, если Ник Грум выпустил книгу о Толкине в 2022 году, значит, до этого он не знал о его существовании.

Что касается содержания книг Толкина, то у Грума мы можем узнать много нового. Так, например, Голлум ловит Кольцо на удочку (на самом деле убитый им Деагол), Беорн совершает набеги на местных диких медведей (на самом деле он охотится вместе с медведями), Фродо как-то взаимодействует с палантирами, Видящими камнями (на самом деле ни разу), эти самые палантиры были созданы нуменорцами (на самом деле их создали эльфы, возможно лично мастер Феанор), Великая Чума случилась во Вторую Эпоху (на самом деле в Третью). Также мы узнаем, что язык вестрон основан на древнеготском (на самом деле ничего подобного), что произведение Толкина «Sellic Spell» — это стихи (на самом деле прозаический рассказ), что «Сага о Вельсунгах» — это англосаксонская поэма (на самом деле древнеисландская). Это далеко не все, что я заметил. Опять же, что-то из этого можно списать на неточности русского перевода, но явно не все.

И все же не хочется придираться к деталям, пусть многие из них и важны. В чем заключается месседж книги Ника Грума? Но в том-то и дело, что эти многочисленные ошибки и неточности деконструируют его месседж. Сводится он к тому, что творчество Толкина сложнее и запутаннее, нежели кажется простым читателям, которые не профессора литературы. Главы книги называются «Неопределенность», «Неоднозначное зло», «Колебания добра», «Странности» и так далее. Грум утверждает, что толкиновская теория «малого творения» «...повлекла за собой не возникновение связного воображаемого мира, а появление небрежных, непоследовательных, зыбких областей — переменчивых и сбивающих с толку, как реальный мир». Иными словами, все не то, чем кажется, «все не так однозначно». В одном месте Грум сравнивает это с постмодерном, в другом говорит, что это все-таки не постмодерн, короче, без пол-литра не разберешься. Еще в одном месте он не удерживается от того, чтобы сослаться на «Текучую современность» Зигмунта Баумана. Честно говоря, я так до конца и не понял, представляет Грум эту «неопределенность» Толкина как позитивное явление, делающее его по-настоящему актуальным автором для текучего XXI века, или все же критикует его за «неряшливость».

Подобная теория Грума, конечно, имеет право на существование, но она входит в конфликт с указанными выше и прочими ошибками. Странно претендовать на некое более глубокое, чем у простых смертных, понимание текстов, демонстрируя при этом не самое внимательное знакомство с этими текстами. Основа аргументации Грума по поводу «неоднозначности» мира Толкина — отсылки к черновикам писателя, где расходятся разные версии сюжетов. Но ведь на то они и черновики, чтобы в итоге превратиться в чистовик. Я согласен, что у Толкина не стоит искать единый энциклопедический «канон», все-таки он работал над своей мифологией с 1910-х по 1970-е годы. Но у писателя есть и своя творческая логика, вполне доступная для аудитории, поэтому постоянные утверждения Грума о том, что Толкин сбивает с толку, кажутся мне попыткой проецировать на читателей собственное сумбурное мышление.

Конкретный пример подобной мистификации — интерпретация Грумом того факта, что у многих героев Толкина есть сразу по несколько имен. Арагорн — еще и Странник, Элессар, Эстель и Торонгил, Гэндальф — еще и Митрандир, Инканус, Олорин и так далее.

«Отчасти это явление связано с тем, что в Средиземье говорят на многих языках, но дело еще и в том, что непостоянны самовосприятие и статус героев — их определяют другие действующие лица, обстоятельства, контекст. Они не утверждают свою индивидуальную идентичность, а неустанно творят свой образ и меняют его или меняются под действием внешних сил <...> Персонажи Толкина, таким образом, часто кажутся неуверенными в том, кем они являются. Они дают и получают имена, обрамляют себя языком — часто поэзией или песней».

Первая мысль звучит очень умно, но по сути совершенно банальна — многие литературные персонажи претерпевают развитие характера и меняют свой статус, Толкин здесь вовсе не уникален. Колобок тоже утвердил свою идентичность тем, что от бабушки ушел. Но что касается того, как герои Толкина «кажутся неуверенными в том, кем они являются», то это так кажется только Нику Груму. Среди сотен толкиновских персонажей единственная, кто по-настоящему подходит под это определение, — это Ниэнор в «Детях Хурина», которая на время утратила память. Остальные обычно вполне в курсе своей природы и происхождения, пусть иногда и скрывают их.

Это похоже на еще одну странную идею фикс Ника Грума, к которой он возвращается на протяжении книги целых три раза. Как известно, энт Фангорн (Древень или Древобород в разных переводах) до встречи с Мерри и Пиппином не знал о хоббитах. Вот как это интерпретирует Грум:

«В рифмованной систематике Свободных народов, которую декламирует Древень, упущены — в сущности, вычеркнуты из истории — хоббиты <...> В Средиземье информация часто происходит из ненадежных источников вроде Древня, который даже не слышал о хоббитах <...> В следующий раз хоббиты сталкиваются с наделенным чувствами лесом при знакомстве с энтом Древнем — он вроде бы мудр, но не помнит о существовании хоббитов и считает их хилыми орками, которых следовало бы растоптать».

Выглядит это как сознательное искажение смысла в угоду собственному тезису. Фангорн ни разу не претендует на всезнание, и у нас нет никаких оснований полагать, будто он забыл о хоббитах и «вычеркнул их из истории». Познакомившись с Мерри и Пиппином, он с удовольствием добавляет строку о хоббитах к своему стихотворному списку. А в целом то, что о них мало кому известно, — важная часть повествования «Властелина колец», где сам Саурон узнал о хоббитах только от пленного Голлума. Таким образом, пытаясь представить (видимо, ради дополнительной «неопределенности») героев Толкина «ненадежными источниками», Грум в очередной раз разоблачает собственную ненадежность как интерпретатора.

Но все это нас подводит к главному содержательному тезису Ника Грума, где он выступает как философ и даже немножко богослов. Вот тут самый сок. Из того, что в Средиземье нет следов организованной религии, Грум делает выводы, достойные Достоевского или Ницше:

«Как бы то ни было, мир выглядит подчеркнуто светским, а мораль в нем размыта и в лучшем случае зависит от обстоятельств <...> В созданном Толкином хаосе не за что зацепиться — нет надежного рассказчика, нет четкой морали, нет Бога... <...> ...добро и зло не только колеблются, но и легко меняются местами <...> Нет святых заступников и бытовых упоминаний Бога или божеств. Нет последовательного морального кодекса, а природа зла непостижима».

Короче, если Эру нет, то все дозволено, Илуватар умер, и мы его убили. Ведь, как известно, в нашем с вами мире мораль и этику излучают, словно вышки сотовой связи, одни лишь маковки церквей и святых монастырей да прочие колокольни, а докуда сигнал от минарета не долетает — там сразу ни морали, ни этики. Так в чем же проявляется эта радикальная экзистенциальная свобода в книгах Толкина?

А проявляется она в том, дамы и господа, что Бильбо Бэггинс — «один из самых аморальных главных героев в британской детской литературе <...> Бильбо быстро понимает, что с помощью Кольца можно подкрадываться и убивать... <...> Бильбо хитрит и врет по поводу Кольца и ворует Аркенстон. Есть ли оправдание таким поступкам? <...> Кольцо, как и Аркенстон, ускоряет развитие персонажа и быстро продвигает Бильбо в карьере двуличного преступника...». Тут уж пусть каждый сам решает, что это — поразительно глубокий анализ или откровенная глупость и неспособность понять сюжет детской сказки. На мой личный взгляд, второе под видом первого. Конечно, Толкин не морализатор, а «Хоббит» не дидактическая и нравоучительная история. Ирония всей сказки заключается именно в том, что главный герой не совсем по собственной воле становится «взломщиком» и все время вынужден что-то красть. Но если в истории встречаются моральные дилеммы, это не значит, что добра и зла вовсе нет и, тем более, что они «легко меняются местами». Умирающий Торин называет Бильбо «добрым вором», и он прав. Бильбо не герой и не во всем образец для подражания, но он и не «двуличный преступник». Кольцо он не крадет, а находит, а о том, что раньше оно было у Голлума и дает невидимость, он узнаёт только тогда, когда тот пытается его задушить. В свою очередь, Бильбо жалеет Голлума и оставляет его в живых (правда, в первой редакции сказки этот эпизод выглядит несколько иначе). Еду во дворце короля эльфов Бильбо таскает попросту ради выживания, а потом компенсирует ему убытки. Чаша из драконьего клада Смаугу не принадлежит — он здесь и есть настоящий «злой вор». Ну а с Аркенстоном вообще непонятно, какие к Бильбо вопросы. Он отказывается от собственной доли сокровищ в надежде предотвратить вражду между гномами, эльфами и людьми. Наконец, он ни разу не использует Кольцо, чтобы «подкрадываться и убивать». Единственные, кого он убивает, — это хищные пауки, которые пытаются сожрать его друзей. И делает он это не исподтишка, а громко кричит, бросая вызов всей паучьей стае с большим риском для собственной жизни. Казалось бы, все это очевидные вещи, но Грум намеренно создает «неоднозначность» там, где ее нет. То, что, по идее, должно выглядеть как пример критического мышления, выглядит скорее как его нехватка. А попытки дискредитировать героев работают на дискредитацию аргументов автора и на отчуждение читателей.

Подобное встречается и позже, когда Грум переходит к «Властелину колец», но тут я не буду останавливаться слишком подробно. Так, мы внезапно узнаем, что «Фродо убил всех, кого любил: эльфов, Ривенделл, Галадриэль, Гэндальфа. Отрицать это невозможно». Ну окей, не буду отрицать, едем дальше. Грум говорит следующее: «Что касается бесчеловечной серии убийств, устроенной Гимли и Леголасом, от них и не стоит ожидать человечности, так как гномы и эльфы — не люди, а представители других биологических видов». Соревнование между Гимли и Леголасом, кто убьет больше орков, — действительно довольно жуткий момент, не такой уж комичный, как в фильмах. Впрочем, никакой особой кровожадности они не проявляют, сражаясь против вооруженных врагов на поле боя. К тому же Арагорн, вполне себе человек, воюет бок о бок с ними. Но главное, тут Ник Грум, кажется, проговорился и написал то, чего не стоило. Неужели и правда то, что мы называем «человечностью», определяется биологией??? Мне казалось, что вся наша культура свидетельствует об обратном. Именно homo sapiens проявляют себя как самый жестокий из всех «биологических видов», но именно они на протяжении всей истории с трудом ищут способы сотрудничать, чтобы жить в мире друг с другом и со всей остальной природой.

Может показаться, что я специально решил «закопать» книгу Ника Грума. Есть ли в ней вообще что-нибудь стоящее? Да, есть — вся вторая половина. Закончив говорить о Толкине как таковом и о «Хоббите» с «Властелином колец», после двухсотой страницы Грум переходит к «феномену Толкина», то есть связанной с его книгами субкультуре и различным адаптациям. Некоторые части из первой половины книги тоже ценны на данный момент тем, что содержат сведения, до сих пор недоступные на русском языке — например, пересказ процесса написания «Властелина колец» из 6–9 томов «Истории Средиземья». Автор достаточно подробно говорит и о вдохновленной Толкином музыке, начиная с 1960-х годов, и о главных экранизациях его книг. Он описывает нереализованный сценарий Джона Бурмена, знаменитую радиопостановку Брайана Сибли, мультфильмы Ральфа Бакши и студии Ранкин/Басс. Понятно, что основное внимание уделено фильмам Питера Джексона. О видеоиграх Грум тоже говорит, но только кратко перечисляет на пару страниц самые известные и не углубляется в анализ. Сериал «Кольца Власти» лишь кратко упомянут. Конечно, разговор об адаптациях — это уже пространство личных мнений и предпочтений. Например, фильмы Джексона по «Хоббиту» Грум называет «смелым, лукавым, игривым, одухотворенным пересказом». Здесь я с ним не соглашусь, но на цвет и на вкус никто никому не указчик, одному нравится арбуз, а другому свиной хрящик.

Еще эту книгу украшают отличные иллюстрации художника Григория Бабича в технике линогравюры, живые и оригинальные. В английских изданиях их нет, их можно найти только в русском переводе. Но иллюстрация на обложке не Бабича, а художницы Холли Баттл.

Пожалуй, это все, что я могу сказать о «Толкине и его легендариуме» Ника Грума. Не хочу обвинять автора в злонамеренности, но несколько раз он идет против научной этики, а часто просто ошибается. Что касается интерпретаций, то они, конечно, могут быть какие угодно — но, в том числе, они могут оказаться грубыми и необоснованными. Многие из интерпретаций Грума именно такие. В остальном в его книге можно найти немало интересной и полезной информации. К сожалению, даже к работам именитых академиков иногда нужно делать дисклеймер — «употреблять с осторожностью, проверять каждое утверждение». Вот такая «неоднозначная» новая книга о Толкине.

Источник: https://gorky.media/reviews/s-pomoshhyu-koltsa-mozhno-podkra...

Юрий Гагарин больше чем человек. Это один из буквально нескольких советских образов с безусловно положительной мировой репутацией.

Полет первого человека в космос — важная победа в соперничестве двух сверхдержав в середине XX века.

Несмотря на техническое превосходство почти во всем наземном, США к концу 1950-х отчетливо проигрывали космическую гонку — и очень хотели первыми запустить человека в космос. В отличие от превосходства в гонке вооружений, это была бы отчетливая и сугубо мирная победа.

Британский историк, писатель и режиссер Стивен Уокер тщательно исследовал хронику этой гонки и написал о том, что сделал Советский Союз, чтобы иметь право на миф о первом человеке в космосе. На английском книга вышла в 2021 году, к 60-летию полета, а спустя три года опубликовали ее русский перевод.

***

Читать об этом этапе космической гонки — все равно что пересматривать классический футбольный матч, результат которого хорошо известен буквально каждому, но подробности — или стерлись из памяти, или никогда и не были известны. Риска заспойлерить исход нет, но интересно, как и почему он оказался именно таким.

Когда финал истории известен заранее, все прелесть в деталях. В Советском Союзе об этих деталях долгое время не было известно почти ничего. Советская пропаганда подавала историю Гагарина с максимальным лоском: в ней все было безупречно, все герои были исключительно положительными, а у соперника не было никаких шансов.

«Первый» — историческое исследование, поиск этих деталей, образцовая документалистика. Стивен Уокер — не только писатель, но и режиссер, его монтаж часто напоминает кинематографический. При этом у текста — свои преимущества, для экрана недоступные. Практически каждое утверждение в рассказе подкреплено ссылкой на источник. Если указания источника нет в основном тексте, то оно наверняка есть в обширных примечаниях.

Уокер изучил десятки источников: официальные материалы, архивные и секретные; отчеты, биографии и интервью; изданные сразу после полета, после смерти Королева и Гагарина или уже после распада Советского Союза. Самыми достоверными и информативными предсказуемо оказались личные и секретные материалы, например тайный дневник руководителя подготовки космонавтов Николая Каманина, изданный в 1995 году, но и более официальный дневник врача программы Владимира Яздовского (тоже изданный только после распада Советского Союза) и официальная киносъемка добавляли общей картине объема.

С американскими источниками все немного проще, программа США была куда более открытой, хотя и у них огромное число документов — и ЦРУ, и НАСА — тоже было засекречено.

Кроме исследования документов и книг, архивной кино- и телесъемки, Уокер при подготовке книги с 2013 по 2019 год сам взял 18 интервью у непосредственных участников событий и их родственников со стороны СССР, 11 интервью — со стороны США.

Композиционно «Первый» — хроника с отступлениями на объяснение контекста и биографические истории. А поскольку гонка была заочной, рассказ фактически превращается в две параллельных истории, между которыми можно прыгать, следя за тем, что происходит с обеих сторон. Это соперничество было действительно почти спортивным соревнованием. В отличие от гонки вооружений, с которой космическая была связана максимально тесно, это была гонка не просто ради гонки, но с очень понятной целью — в космосе должен был оказаться нужный человек.

Этот этап противостояния Уокер отсчитывает от запуска первого советского спутника, который оказался болезненным ударом по американской национальной самооценке. Именно тогда, на пике противостояния сверхдержав в конце 1950-х, начал широко использоваться термин «космическая гонка». Каждый следующий шаг был ответом на ход соперника. Разведка обеих стран пристально следила за происходящим и реагировала.

Первой набирать команду для подготовки потенциальных астронавтов стали США. В ответ на запуск американского проекта Mercury и старт набора кандидатов в космонавты свою команду стала собирать и советская сторона. Начиная с этого момента советская и американская истории развивались параллельно, в одно и то же время и довольно быстро. Стивен Уокер не отказался от проведения параллелей, сравнения технических достижений, предполагаемых параметров запуска, личных качеств и характеров всех участников, деталей подготовки. Между программами было очень много структурных сходств, на фоне которых очень хорошо видны и отличия, главное из которых — в открытости программ:

«Две команды существовали в параллельных вселенных — публичной и секретной, и каждая из них словно в кривом зеркале отражала другую».

У каждого из американских персонажей был советский доппельгангер, начиная с пары Кеннеди — Хрущев. Иногда эти сравнения довольно условные и натянутые, но иногда — максимально оправданные. Германа Титова Уокер сравнивает с Джоном Гленном, Григория Нелюбова — с Аланом Шепардом. У американцев последним тестовым пилотом перед человеком был шимпанзе Хэм, у Советского Союза — Белка и Стрелка.

Определяющее противостояние в этой схеме — конструкторы ракет Сергей Королев и Вернер фон Браун. У каждого из них была своя неоднозначная история. Фон Браун во время войны был важной частью нацистской структуры и создателем ракеты «Фау-2». Королев, наоборот, сильно пострадал от сталинской репрессивной системы: в конце 1930-х он был на Колыме и почти всю войну провел в московской шарашке. Противостояние конструкторов олицетворяло противостояние систем в том числе и с точки зрения секретности. Если про фон Брауна знали все, имя Королева было засекречено еще довольно долго после полета. По окончании войны он начал исследовать ракеты «Фау-2», чтобы их можно было воспроизвести. Поэтому на немецком военном наследии летели в космос оба конкурента.

На фоне гонки вооружений даже Хрущев понимал, что мирные космические победы с политической точки зрения будут важнее, чем наращивание арсенала и ядерные угрозы. Тем более что Советский Союз довольно сильно отставал в сфере военных технологий: советские электронные и механические компоненты бомб были значительно тяжелее американских, из-за чего и ракеты для них требовались более тяжелые мощные. Это и привело к довольно неожиданному перевороту диспозиции в космической гонке.

«С самого начала космическая программа США столкнулась с парадоксом: технологическое превосходство в сфере создания бомб обусловило отсутствие превосходства в космосе. США выигрывали гонку вооружений по той же причине, по которой проигрывали космическую гонку».

Поэтому, кроме различий, непосредственно связанных с особенностями политической системы — открытости и отношения к участникам программы, — была и чисто техническая разница.

Советская ракета «Р-7», которая должна была вывести человека в космос, весила почти 300 тонн и была высотой 38 метров. Это была та же межконтинентальная ракета, место водородной боеголовки на верхушке которой отводилось капсуле с космонавтом. Американская ракета Mercury-Redstone была примерно в десять раз меньше. Поэтому и гнались соперники на самом деле немного за разным: американский пилот мог только вылететь за пределы атмосферы по баллистической траектории, преодолеть формальную границу в 100 км, подняться над атмосферой и опуститься обратно. Советский Союз собирался запустить человека сразу на орбиту.

Отличия касались не только ракеты, но и формы «кораблей», в которых находились пилоты. Если у СССР была просто сферическая капсула, то форма американского корабля разрабатывалась исходя из аэродинамических соображений, чтобы он тормозил при входе в плотные слои атмосферы. Форма корабля не отличалась особой красотой: корабль напоминал то ли колбу, то ли мусорный бак — но была значительно более продуманной. Из «Востока», чтобы избежать проблем с приземлением, при приближении к поверхности надо было катапультироваться.

Но на планировании программ больше сказывались не технические детали, а политические мотивы, в том числе из-за различий в секретности. Если американцы скрывали технические детали и умалчивали о некоторых сложностях тестовых запусков, то Советский Союз вообще ничего не говорил о подготовке полета человека в космос. Например, совсем ничего не сообщалось о многочисленных тестовых полетах собак, кроме самых успешных. Помимо Лайки, Белки и Стрелки, в космос до человека успели слетать еще и Жулька, Альфа, Звездочка и другие собаки, далеко не все из которых вернулись на Землю. Всего, по оценкам автора, до человека СССР запустил в космос 41 собаку, больше половины из которой погибли. А когда есть возможность умолчать о любой потенциальной проблеме, то и на риск пойти немного проще, меньше опасаясь политических последствий.

Американцы тоже не всё знали — например, о сложностях довольно драматического тестового полета в космос шимпанзе Хэма 31 января 1961 года. После него газеты напечатали только фотографию с широко улыбающимся Хэмом возле корабля после полета, но ничего не знали о том, как этот полет ему на самом деле дался. Вероятность усилить обнаруженные, но не обнародованные сложности показалась руководителям программы неоправданным риском, и не в последнюю очередь — политическим.

Из-за нежелания рисковать для США гонка фактически закончилась еще за пару месяцев до полета Гагарина. Кеннеди вместе со своими советником по науке Джереми Визнером и фон Брауном сделали ставку на надежность. Осторожность руководителей программы, некоторые недочеты тестовых полетов и внешнеполитические проблемы как будто бы отодвинули тему первого полета человека в космос на второй план. Важнее показалась военная операция на Кубе — как вскоре выяснилось, неудачная.

В результате после сравнительно успешного полета шимпанзе было решено провести дополнительный тест, чего не поняли американцы и чем были недовольны сами потенциальные астронавты. Этот полет в итоге прошел очень успешно, но без человека. Алан Шепард был очень обижен тем, что первым человеком в космосе стал не он.

СССР был готов больше рисковать. Перед финальным полетом советские инженеры успели исправить большинство проблем, с которыми столкнулись на тестах: в последний момент решили проблему с перевесом, внесли исправления в систему ориентации корабля, систему работы тормозного двигателя и систему осушения. Но некоторые исправления удалось проверить не до конца, поэтому пришлось частично расширить возможности для ручного управления — а частично просто рискнуть.

Риск оправдался. 12 апреля 1961 года был создан советский миф. Несмотря на некоторые сложности в работе третьей ступени (из-за которых траектория оказалась несколько выше расчетной и изменилось место приземления) и отделении отсека тормозного двигателя, полет прошел успешно. Советский Союз преподнес победу как безусловную и безукоризненную. Так она и воспринималась — и в СССР, и в мире.

У этой победы было вполне конкретное лицо — лицо Юрия Гагарина. Выбор человека, который первым полетит в космос, вероятно, одно из самых удачных решений советской пропаганды. Если бы первым человеком в космосе стал Герман Титов, миф выглядел бы иначе. Выбор делался сознательно, исходя из профессиональных навыков и медицинских тестов, но больше — именно с точки зрения того, как будет выглядеть советская победа. Харизма и улыбка, сложное военное детство и идеальная биография стали портретом достоинств коммунистического советского строя.

В «Первом» Стивен Уокер смотрит на гонку за право на это мифотворчество с восхищением и некоторым недоумением. Он как будто не может определиться, что важнее: победа или забота о человеке и демократические ценности. Особенно с учетом того, что поражение в глазах многих подрывало веру в эти самые ценности.

Сам писатель отчасти отвечает на этот вопрос в эпилоге. Личная история Гагарина закончилась сразу после полета, а миф о нем, по крайней мере в США и Европе, довольно сильно поблек после американской лунной миссии. Фигура Нила Армстронга оказалась для мира более сильным образом, чем фигура Юрия Гагарина.

Но именно Гагарин стал первым человеком в космосе, а Сергей Королев — конструктором, запустившим первого человека в космос. Миф был создан. Красивый романтический миф, правда, за счет военных средств:

«Возможно, одним из величайших парадоксов этой истории является тот факт, что увидеть всю красоту нашей планеты Гагарину позволила ракета, созданная для ее разрушения».

Источник: https://gorky.media/reviews/gonka-za-pravo-na-mif/

Собираясь привести себя в порядок, первым делом сняла обручальное кольцо и мужские часы с правой руки, оставила на туалетном столике, а потом быстро сполоснула лицо — смыла дорожную пыль и разогнала остатки сна после сиесты. Вытершись, оценила в зеркале грудь, округлую и горделивую, несмотря на двое родов. Ребром ладоней оттянула назад щеки, чтобы вспомнить, какой была в молодости. Не обратила внимания на морщины на шее, с которыми ничего уже нельзя было сделать, и оглядела великолепные зубы, недавно чищенные после обеда на пароме. Помазала шариковым дезодорантом тщательно выбритые подмышки и надела прохладную хлопковую рубашку с инициалами АМБ, вышитыми на кармане. Расчесала индейские волосы до плеч, платком с птицами завязала их в хвост. Напоследок смягчила губы самой простой гигиенической помадой, послюнила указательные пальцы и подровняла сросшиеся брови, чуть подушилась за ушами «Восточным деревом» и только тогда по-настоящему посмотрелась в зеркало и встретилась лицом к лицу с собственным лицом, материнским, осенним. Кожа без следа косметики цветом и текстурой напоминала патоку; под темными португальскими веками мерцали топазовые глаза. Она раздробилась на мелкие кусочки, осуждающе оценила каждый кусочек без всякой жалости и нашла, что выглядит почти так же прекрасно, как чувствует себя. Только надев обратно кольцо и часы, она поняла, что опаздывает: было без шести четыре, но она позволила себе задержаться еще на одну ностальгическую минуту и полюбоваться цаплями, неподвижно парящими над горячим маревом лагуны.

Такси ждало под банановыми деревьями у входа. Не дожидаясь указаний, водитель проехал по обсаженному пальмами проспекту до незастроенного участка между отелями, где обосновался стихийный рынок под открытым небом, и затормозил у торговки цветами. Крупная негритянка, дремавшая на пластиковом стуле, всполошилась от гудка, но, окончательно проснувшись, сразу же узнала женщину на заднем сиденье, разулыбалась, стала сыпать словами и вручила ей специально приготовленный букет гладиолусов. Через пару кварталов такси свернуло на едва заметную дорожку, шедшую резко вверх меж острых камней. В кристальном от жары воздухе привольно лежало Карибское море, увеселительные яхты выстроились вдоль туристического причала, четырехчасовой паром возвращался в город. На вершине холма приютилось самое что ни на есть бедное кладбище. Она без усилия толкнула ржавую калитку и пошла с букетом мимо заросших сорной травой могил. В центре росла раскидистая сейба, по которой легко было найти могилу матери. Острые камни больно впивались в ноги даже через прогретые зноем резиновые подошвы, а настырное солнце проникало под атласный зонтик. Из кустов выскочила игуана, резко остановилась прямо перед ней, встретилась с ней взглядом и кинулась прочь

Она вынула из сумочки и надела садовую перчатку. Пришлось расчистить три могильные плиты, прежде чем она узнала желтоватый мрамор, имя матери и дату смерти, восемь лет назад.

Каждый год шестнадцатого августа она приезжала в один и тот же час, на одной и той же машине, покупала цветы у одной и той же торговки и приносила на могилу матери букет свежих гладиолусов. С этой минуты у нее не оставалось никаких дел до девяти утра следующего дня, когда отплывал первый паром.

Ее звали Анна Магдалена Бах, ей было сорок шесть лет от роду, и двадцать семь из них она провела в отлично налаженном браке с мужчиной, которого любила, который любил ее и был первым ее ухажером — она вышла за него девственницей, не закончив искусствоведческий факультет. Ее мать была всеми уважаемой учительницей в монтессорианской начальной школе и, несмотря на многочисленные заслуги, до последнего вздоха отказывалась от всяческого повышения. Анна Магдалена унаследовала от нее ослепительные золотистые глаза, дельное немногословие и ум, чтобы верховенствовать над перепадами собственного характера.

В ее семье были одни музыканты. Отец преподавал фортепиано и сорок лет руководил местной консерваторией. Муж, дирижер, тоже происходивший из музыкальной династии, сменил его, своего учителя, на этом посту. Образцовый сын стал первой виолончелью в Национальном симфоническом оркестре в двадцать два, и сам Мстислав Леопольдович Ростропович рукоплескал ему на частном концерте. Дочка же, которой было восемнадцать, обладала почти гениальной способностью со слуха выучиваться игре на любом инструменте, но ценила в себе этот дар лишь как предлог не ночевать дома. Она крутила веселый роман с превосходным джазовым трубачом, но собиралась, вопреки воле родителей, принять постриг в ордене Босоногих кармелиток.

Мать изъявила желание быть похороненной на острове за три года до смерти. Анна Магдалена хотела поехать на похороны, но все посчитали это неразумным, да и ей самой казалось, что она не выдержит такой скорби. Отец отвез ее на остров в первую годовщину смерти, чтобы положить беломраморную плиту, которую они давно задолжали материнской могиле. Ее напугал путь на каноэ с подвесным мотором: они плыли почти четыре часа, и море за это время не успокоилось ни на единую секунду. Ее восхитили усыпанные золотистой мукой пляжи у самого края девственной сельвы, птичий гомон и призрачный полет цапель над заводями лагуны. Ее огорчила нищета деревни, где им пришлось заночевать под открытым небом, в гамаках, подвешенных между двумя кокосовыми пальмами, хотя это было родное селение знаменитого поэта, а также языкастого сенатора, чуть не ставшего президентом. Ее поразило количество темнокожих рыбаков, лишившихся руки вследствие неудачного подрыва динамитной шашки. Но самое главное — она поняла волю матери, увидев великолепие мира с вершины кладбищенского холма. Это было единственное уединенное место на свете, где ей не было одиноко. Тогда-то Анна Магдалена решила оставить ее там, где она лежала, и каждый год привозить на могилу букет гладиолусов.

Август — месяц зноя и безумных ливней, но она воспринимала это как обязательное условие покаянного паломничества, которое должна была свершать, не отлынивая и непременно в одиночестве. Она нарушила правило всего один раз, сломавшись под давлением детей, хотевших попасть на могилу к бабушке, и в ответ природа устроила им кошмарное плавание. Лодка вышла в море несмотря на дождь, чтобы ночь не застала их в дороге, и дети вконец измучились от страха и морской болезни. На сей раз им, к счастью, удалось поселиться в первом на острове отеле, который сенатор выстроил на государственные деньги и записал на свое имя.

Год за годом Анна Магдалена Бах наблюдала, как стеклянные утесы все растут и растут, а деревня все беднеет и беднеет. Моторки отправились на пенсию, их заменил паром. увеселительные яхты выстроились вдоль туристического причала, четырехчасовой паром возвращался в город. На вершине холма приютилось самое что ни на есть бедное кладбище. Она без усилия толкнула ржавую калитку и пошла с букетом мимо заросших сорной травой могил. В центре росла раскидистая сейба, по которой легко было найти могилу матери. Острые камни больно впивались в ноги даже через прогретые зноем резиновые подошвы, а настырное солнце проникало под атласный зонтик. Из кустов выскочила игуана, резко остановилась прямо перед ней, встретилась с ней взглядом и кинулась прочь

Она вынула из сумочки и надела садовую перчатку. Пришлось расчистить три могильные плиты, прежде чем она узнала желтоватый мрамор, имя матери и дату смерти, восемь лет назад.

Каждый год шестнадцатого августа она приезжала в один и тот же час, на одной и той же машине, покупала цветы у одной и той же торговки и приносила на могилу матери букет свежих гладиолусов. С этой минуты у нее не оставалось никаких дел до девяти утра следующего дня, когда отплывал первый паром.

Ее звали Анна Магдалена Бах, ей было сорок шесть лет от роду, и двадцать семь из них она провела в отлично налаженном браке с мужчиной, которого любила, который любил ее и был первым ее ухажером — она вышла за него девственницей, не закончив искусствоведческий факультет. Ее мать была всеми уважаемой учительницей в монтессорианской начальной школе и, несмотря на многочисленные заслуги, до последнего вздоха отказывалась от всяческого повышения. Анна Магдалена унаследовала от нее ослепительные золотистые глаза, дельное немногословие и ум, чтобы верховенствовать над перепадами собственного характера.

В ее семье были одни музыканты. Отец преподавал фортепиано и сорок лет руководил местной консерваторией. Муж, дирижер, тоже происходивший из музыкальной династии, сменил его, своего учителя, на этом посту. Образцовый сын стал первой виолончелью в Национальном симфоническом оркестре в двадцать два, и сам Мстислав Леопольдович Ростропович рукоплескал ему на частном концерте. Дочка же, которой было восемнадцать, обладала почти гениальной способностью со слуха выучиваться игре на любом инструменте, но ценила в себе этот дар лишь как предлог не ночевать дома. Она крутила веселый роман с превосходным джазовым трубачом, но собиралась, вопреки воле родителей, принять постриг в ордене Босоногих кармелиток.

Мать изъявила желание быть похороненной на острове за три года до смерти. Анна Магдалена хотела поехать на похороны, но все посчитали это неразумным, да и ей самой казалось, что она не выдержит такой скорби. Отец отвез ее на остров в первую годовщину смерти, чтобы положить беломраморную плиту, которую они давно задолжали материнской могиле. Ее напугал путь на каноэ с подвесным мотором: они плыли почти четыре часа, и море за это время не успокоилось ни на единую секунду. Ее восхитили усыпанные золотистой мукой пляжи у самого края девственной сельвы, птичий гомон и призрачный полет цапель над заводями лагуны. Ее огорчила нищета деревни, где им пришлось заночевать под открытым небом, в гамаках, подвешенных между двумя кокосовыми пальмами, хотя это было родное селение знаменитого поэта, а также языкастого сенатора, чуть не ставшего президентом. Ее поразило количество темнокожих рыбаков, лишившихся руки вследствие неудачного подрыва динамитной шашки. Но самое главное — она поняла волю матери, увидев великолепие мира с вершины кладбищенского холма. Это было единственное уединенное место на свете, где ей не было одиноко. Тогда-то Анна Магдалена решила оставить ее там, где она лежала, и каждый год привозить на могилу букет гладиолусов.

Август — месяц зноя и безумных ливней, но она воспринимала это как обязательное условие покаянного паломничества, которое должна была свершать, не отлынивая и непременно в одиночестве. Она нарушила правило всего один раз, сломавшись под давлением детей, хотевших попасть на могилу к бабушке, и в ответ природа устроила им кошмарное плавание. Лодка вышла в море несмотря на дождь, чтобы ночь не застала их в дороге, и дети вконец измучились от страха и морской болезни. На сей раз им, к счастью, удалось поселиться в первом на острове отеле, который сенатор выстроил на государственные деньги и записал на свое имя.

Год за годом Анна Магдалена Бах наблюдала, как стеклянные утесы все растут и растут, а деревня все беднеет и беднеет. Моторки отправились на пенсию, их заменил паром. Плавание по-прежнему занимало четыре часа, но с кондиционером, оркестром и девочками. Теперь только Анна Магдалена и заглядывала в деревню.

Она вернулась в отель, легла на кровать, сняв все, кроме кружевных трусиков, и стала читать книгу с заложенной ножом страницы, под лопастями потолочного вентилятора, едва взбалтывающими жару. Это был «Дракула» Брэма Стокера. Половину она прочла еще на пароме, прочла страстно, понимая, что ей попался шедевр. Теперь она уснула с книгой на груди и проснулась два часа спустя в темноте, в поту и страшно голодная.

Гостиничный бар работал до десяти вечера, и она спустилась перекусить перед сном. Заметила, что клиентов больше, чем обычно в это время, и официант вроде бы новый. Заказала для верности то же, что и в прежние годы: поджаренный сэндвич с ветчиной и сыром и кофе с молоком. Дожидаясь еды, она вдруг увидела, что окружена теми же престарелыми туристами, что приезжали сюда, когда отель был единственным на острове. Мулатка, совсем девочка, пела грустные болеро, и всегдашний Агустин Ромеро, только старый и слепой, ласково подыгрывал ей на дряхлом пианино, звучавшем еще на открытии.

Она быстро разделалась с сэндвичем, стараясь перебороть унизительное чувство от ужина в одиночестве, но от музыки, мягкой и убаюкивающей, ей стало хорошо, да и девочка умела петь. К тому времени, как Анна Магдалена доела, в зале осталось всего три парочки за разными столами и, прямо перед ней, мужчина, которого она раньше не замечала. Он был одет в белый льняной костюм, а его волосы отливали металлом. Перед ним стояла бутылка бренди и налитый до половины бокал, и казалось, этот мужчина совсем один в мире.

Зазвучал «Лунный свет» Дебюсси в рискованной аранжировке: пианист превратил его в болеро, а девочка-мулатка с любовью пропела. Анна Магдалена Бах растрогалась и заказала джин со льдом и содовой, единственное спиртное, которое хорошо переносила. Мир изменился с первого же глотка. Она почувствовала себя лукавой, веселой, способной на все и еще более прекрасной от священной смеси музыки и джина. Она думала, что мужчина за столиком напротив ее не замечает, но, взглянув второй раз, поймала его взгляд на себе. Он залился краской. Она не отвела взгляда, а он уставился на карманные часы. Смущенно убрал их, долил себе бренди, в смятении оглянулся на дверь, убедившись, что женщина напротив безжалостно его разглядывает. И поднял глаза на нее. Она улыбнулась, и он слегка кивнул в ответ.

— Можно вас угостить? — спросил он.

— С удовольствием с вами выпью, — сказала она.

Он подсел к ней за столик и очень элегантно наполнил ее бокал. «Ваше здоровье». Они чокнулись и выпили залпом. Он поперхнулся, закашлялся, сотрясаясь всем телом, и у него брызнули слезы. Оба долго молчали, пока он промокал глаза платком, от которого пахло лавандой, и ждал, пока вернется голос. Она осторожно спросила, не ждет ли он кого-то.

— Нет, — сказал он, — дело было важное, но не состоялось.

Она с хорошо разыгранным удивлением спросила: «Бизнес?» Он ответил: «Ни на что другое я уже не гожусь» — тем тоном, каким говорят мужчины, если не хотят, чтобы им поверили. Она подыграла ему, расчетливо представив, что сказала бы совсем не похожая на нее вульгарная дамочка:

— Разве что дома не годитесь, надо думать.

И так она подгоняла его, пока деликатно не завлекла в путы банальной болтовни. Попробовала угадать возраст и дала всего на год больше: сорок шесть. Попробовала определить страну по акценту, и получилось с третьего раза: гринго, но латиноамериканского происхождения. Вознамерилась узнать профессию, но на второй попытке он поспешил признаться, что он инженер-строитель, и она заподозрила, что это уловка, призванная увести ее от истины.

Когда речь зашла о том, как смело было превратить пьесу Дебюсси в болеро, выяснилось, что он этого даже не заметил. Ему понравилось, что собеседница разбирается в музыке, в то время как сам не мог узнать ни единой мелодии, кроме «Голубого Дуная». Она рассказала, что читает «Дракулу» Стокера. Он читал еще в школе, и ему навсегда запомнился эпизод, в котором граф прибывает в Лондон в облике собаки. На нее этот фрагмент тоже произвел впечатление, и она не могла понять, зачем Фрэнсис Форд Коппола в своем незабываемом фильме его изменил. На втором бокале она почувствовала, что где-то в глубинах ее сердца бренди встретилось с джином, и постаралась сосредоточиться, чтобы не потерять голову. В одиннадцать шоу закончилось, и оркестр дожидался только их ухода.

К тому времени она знала своего собеседника так, будто прожила с ним всю жизнь. Знала, что он опрятный, безупречно одевается, что руки у него немые и слегка испорченные естественным блеском ногтей, а сердце доброе и трусливое. Она поняла, что его смущают ее большие желтые глаза, и не сводила их с него, пока не почувствовала в себе достаточно силы сделать шаг, о котором никогда в жизни не помышляла, и не спросила напрямик:

— Поднимемся?

Он утратил самообладание.

— Я живу не здесь, — сказал он.

Но она даже не стала ждать, когда он договорит. «Зато я — здесь», — бросила она, встала и чуть тряхнула головой, чтобы не так кружилась. «Второй этаж, номер двести три, справа от лестницы. Не стучитесь, просто толкните дверь».

Она поднялась в номер, испытывая восхитительную оторопь, какой не чувствовала с первой брачной ночи. Включила вентилятор, но не свет, быстро разделась в темноте, оставляя вещи по всему полу от входной двери до ванной. Когда она зажгла лампочку над раковиной, ей пришлось зажмуриться и глубоко втянуть воздух, чтобы на задохнуться и унять дрожь в руках. Стремительно подмылась, ополоснула подмышки и пальцы ног, вспотевшие в резиновой обуви, — до последних событий она, несмотря на дневную жару, не собиралась принимать душ раньше утра. Времени почистить зубы не оставалось, и она просто выдавила капельку пасты на язык, а потом вернулась в комнату, едва освещенную диагональной полосой света из ванной.

Она не стала ждать, когда ее гость толкнет дверь, а сама открыла, услышав его шаги. Он испугался, но она не дала ему опомниться. Энергично стащила с него пиджак, галстук, рубашку и побросала на пол через его плечо. Воздух постепенно наполнялся легким запахом лаванды. Сначала гость пытался ей помогать, но ей было недосуг. Раздев его до пояса, она усадила его на кровать и опустилась на колени, чтобы снять ботинки и носки. Он тем временем расстегнул ремень и ширинку, так что ей осталось только дернуть брюки вниз. Ключи, банкноты, монеты и карманный нож рассыпались по полу, но этого никто не заметил. Наконец, она помогла ему стянуть трусы и поняла, что он не так богато одарен, как ее муж — единственный взрослый мужчина, которого она видела голым, — но спокоен и пребывает в боевой готовности.

Она не оставила ему никакой свободы действий. Оседлала его по самую душу и выедала без остатка в угоду себе одной, не думая о нем, пока оба, потрясенные и выжатые, не замерли в луже пота. Она оставалась сверху, перебарывая в удушливом шуме вентилятора первые приступы вины, но потом заметила, что ему, распластанному под ее телом, трудно дышать, и вытянулась на спине с ним рядом. Он лежал неподвижно и, едва восстановив дыхание, спросил:

— Почему я?

— На меня нашло вдохновение, — сказала она.

— Вдохновить такую женщину, как вы, — большая честь.

— Честь? Не радость? — шутливо переспросила она.

Он не ответил; оба лежали и прислушивались к собственным душам. Комната преобразилась в зеленом полумраке лагуны. Послышался шум крыльев. «Что это?» — спросил он. Она рассказала ему про ночные повадки цапель. Целый час они шепотом обменивались банальностями, а потом она принялась очень медленно изучать его на ощупь — от груди до низа живота. Пальцами ног пробежала по его ногам и убедилась, что весь он покрыт густой и нежной порослью, напоминающей апрельский мох. Добралась до спящего зверя и нашла его слабым, но живым. Он повернулся так, чтобы ей было удобнее трогать. Она подушечками оценила размер, форму, растревоженную уздечку, шелковистую головку со складкой, будто зашитой портновским шилом. На ощупь сосчитала швы, и он поспешил подтвердить ее догадку: «Мне сделали обрезание во взрослом возрасте». И добавил со вздохом:

— Та еще радость.

— Ну хоть не честь, — без всякого сострадания съязвила она.

Но тут же утешила, нежно целуя в ухо, в шею, а он тоже нашел ее губами, и они впервые поцеловались. Она снова проверила и застала его вздыбленным. Хотела опять напасть первой, но он вдруг предстал перед ней как искусный любовник и неторопливо довел ее до точки кипения. Она удивилась, что эти неуклюжие руки способны на такую нежность, и попыталась кокетливо улизнуть. Но он твердо пресек все попытки, обошелся с ней по своему вкусу и в своем духе и осчастливил.

После двух часов ночи гром сотряс основания дома, а ветер вырвал щеколду окна. Он встала закрыть и в мгновенном полуденном свете очередной молнии увидела покрывшуюся барашками лагуну, гигантскую луну на горизонте за дождем и голубых цапель, отчаянно бьющих крыльями в безвоздушном пространстве бури. Он спал.

Когда она шла обратно к постели, ноги у нее запутались в одежде на полу. Свою она трогать не стала, но повесила на стул его пиджак, а поверх — рубашку и галстук, осторожно сложила брюки, чтобы не нарушить сгибов, и оставила на сиденье вместе с ключами, ножом и деньгами. Воздух в комнате охладился от урагана, так что она надела розовую сорочку — шелк был такой чистый, что по коже побежали мурашки. Мужчина, спавший на боку с поджатыми ногами, выглядел огромным сиротой, и она не смогла подавить порыва жалости. Легла у него за спиной, обняла за талию, и он почувствовал зарево ее влажного тела. Резко засопел и отодвинулся во сне. Она тоже задремала и проснулась от того, что вентилятор умер: свет отключили, и номер погрузился в жаркий мрак. Он ровно храпел и присвистывал. Из чистого озорства она начала поглаживать его кончиками пальцев. Он резко перестал храпеть и, казалось, ожил. Она на миг оставила его и сбросила розовую сорочку. Но, вернувшись, поняла, что ее уловки не работают: он притворился спящим, чтобы не ублажать ее в третий раз. Так что она снова надела сорочку и уснула спиной к нему.

Проснулась по привычке в шесть. Полежала с минуту c закрытыми глазами, приходя в себя, отказываясь признавать пульсирующую боль в висках, ледяную тошноту, тревогу из-за чего-то неведомого, что, несомненно, ждало ее в реальной жизни. По шуму вентилятора она поняла, что комнату уже видно в голубом свете зари над лагуной. Вдруг ее, словно молния, испепелило жестокое осознание: впервые в жизни она занималась любовью и спала с не своим мужчиной. Она испуганно обернулась через плечо: его не было. В ванной тоже. Она зажгла свет и увидела, что одежды его тоже нет, а вот ее одежду, брошенную вчера как попало, подобрали и сложили на стул почти с любовью. И тогда она поняла, что ничего о нем не знает, даже имени, и единственное, что осталось ей от безумной ночи, — грустный запах лаванды в очищенном грозой воздухе. Только взяв с тумбочки книгу, чтобы упаковать в пляжную сумку, она заметила, что он оставил в леденящих душу страницах купюру в двадцать долларов.

1

В 1999 году Габриэль Гарсиа Маркес объявил, что работает над циклом из четырех или пяти новелл. В 2000-е, судя по воспоминаниям близких, он долго и напряженно корпел над первой книгой цикла. Но участившиеся признаки деменции и провалы памяти вынудили его отложить рукопись.

«Эта книга никуда не годится, — сказал он своим детям. — Ее нужно уничтожить».

Поступок в духе Маркеса и его литературных героев: признать поражение, не потеряв достоинства. Тем более что он завершил работу над другой рукописью — повестью «Вспоминая моих грустных шлюх». В 2004 году она была опубликована, собрала хорошие отзывы, и спустя десять лет Маркес спокойно умер в статусе самого знаменитого латиноамериканского писателя ХХ века.

В 2022 году его дети перечитали рукопись «Увидимся в августе», посоветовались с редактором и решили, что «нет значит да». Критики, конечно же, обругали их за нарушение отцовской воли. «На то мы и дети», — ответили они. Ну и бизнес есть бизнес. 6 марта 2024 года, в день, когда Маркесу могло исполниться 97 лет, роман «Увидимся в августе» был опубликован. В одной только Латинской Америке было предзаказано не менее 250 тысяч копий.

А еще это первый роман Маркеса, в котором главная героиня — женщина. Западные маркетологи воспользовались этим, старательно подчеркивая, что это феминистский роман, в котором «женщина исследует свою сексуальность». Маркес, мол, превзошел наши ожидания, предсказав феминистскую революцию ХХI века. Тем не менее к западным маркетологам прислушались отнюдь не везде. В России книгу оформили в стилистике «любовного романа»: на обложке красуется стереотипная «знойная латиноамериканка», нарисованная ИИ (вот уж сюр: опубликовать роман великого Маркеса, сэкономив на художнике!), а в аннотации указали, что главная героиня, «стройная красивая брюнетка», отправляется на остров за «случайными любовниками». Но в романе Маркеса ни разу не упоминается, что главная героиня «стройная», или «красивая», или даже «брюнетка»; все это является выдумкой отечественного издателя.

Однако феминистская уловка не спасла книгу от ожидаемо серых откликов на Западе. Рецензенты El Pais, New York Times и The Guardian указали на слабые места в структуре книги, на ее непоследовательность и ошибки, которые, очевидно, были допущены писателем из-за участившихся случаев потери памяти. Понятное дело, их упреки были направлены не на великого Маркеса (тем более что он не хотел этой публикации), а на его детей, которые опубликовали откровенно слабую рукопись. К слову, вскоре выяснилось, что они не ограничились ее публикацией. Они умудрились продать Netflix права на экранизацию «Ста лет одиночества», продать вопреки строгой воле отца, при жизни запрещавшего любую экранизацию своего главного произведения. Но на то они и дети. Ну и бизнес есть бизнес.

2

Тем не менее роман опубликован, в том числе в России. Роман небольшой, его правильнее назвать повестью, учитывая скромный объем (120 страниц, набранных, правда, огромным шрифтом — словно читаешь под лупой) и простую нарративную структуру. В романе почти нет отклонений от линейного повествования, он написан от третьего лица, у него одна главная героиня.

Главная героиня — это 46-летняя Анна Магдалена Бах. В 19 лет она влюбилась в мужчину, который лишил ее девственности. Анна Магдалена вышла за него замуж, бросила университет и посвятила себя семье. Семья у нее музыкальная: муж — дирижер, сын — первая виолончель Национального оркестра, дочь же крутит роман с джазменом, но, несмотря на музыкальный талант, собирается постричься в монахини. Семья обеспеченная и буржуазная: они точно знают, что с ними произойдет завтра, послезавтра, даже через два или три года.

Но буржуазные будни рано или поздно приводят к экзистенциальному кризису. Анна Магдалена не исключение. Каждый год в середине августа она отправляется на карибский остров, чтобы навестить могилу матери, но в очередной приезд нарушает правила: выпивает в баре отеля чуть больше, чем следовало, и занимается сексом с незнакомцем. Память об этом отнимает ее покой; в следующий август она приезжает на остров и снова спит с очередным незнакомцем. То же самое происходит в третий, четвертый и пятый приезды. Ее муж, конечно же, ничего не знает.

Пять поездок на остров составляют пять глав романа, пять вариаций на одну и ту же тему. Но у каждой главы имеется своя музыкальная интонация. Первая глава — размеренная, неспешная, в которой только-только намечается роковой поступок Анны Магдалены; во второй главе мы видим рост ее нетерпения в поиске любовника; в третьей — отчаяние; в четвертой — надежду и наказание; в пятой — смирение. Таков был план Маркеса, и если бы он находился в хорошей писательской форме, то, несомненно, передал бы музыкальный характер каждой главы; но из-за упомянутых недомоганий он качественно проработал лишь первые две главы (особенно постельные сцены), а начиная с третьей уже не столь тщательно настраивал ритм своей прозы.

Музыка и религия, заложенные в имени Анны Магдалены Бах, организуют символическое измерение в романе. Измерение бинарное. Музыке (Искусству) противопоставляется Христианство (Любовь). А буржуазный Город, в котором занимаются Музыкой и медленно Умирают, противопоставляется дикому Острову, на котором занимаются Любовью и Воскресают. Так Маркес делится с нами нехитрой истиной: подлинное искусство (или самопознание) рождается не там, где все спокойно и кто-то всегда рядом, а там, где мы в одиночестве предаемся опасным страстям. Говоря иначе, не надо бояться бремени своего одиночества и вечно полагаться на других, надо идти на риск, отказываясь от иллюзорного порядка, и тогда истина откроется тебе. «Истина не печальная, а скорее бодрящая» — как написал сам Маркес об Анне Магдалене в последней главе.

3

В фильме «Призрачная нить» Пола Томаса Андерсона есть одна важная сцена: главный герой фильма, модельер Рейнольдс Вудкок, тяжело заболев, мучается в постели от лихорадки и внезапно видит в галлюцинациях свою мать. Это неслучайно: мужчины нередко видят образ женщины перед смертью, или находясь на грани смерти, или переживая околосмертный опыт. Дело не в том, что в мужском подсознании женщина отождествляется со смертью, нет, все ровно наоборот: образ женщины (или любого человека, которого мы искренне любим) отождествляется с надеждой. Надеждой (может быть, ложной), что там, по ту сторону, что-то еще будет.

Возможно, Габриэль Гарсиа Маркес, учитывая его солидный статус, взялся за написание романа о женщине, потому что в 1990-е Латинскую Америку накрыла чудовищная волна феминицида. Возможно, он чувствовал вину перед женой и вложил в образ Анны Магдалены Бах собственные чувства. Возможно, он хотел погрешить на старости лет, сочинив свою «Дневную красавицу». Но не менее возможно и то, что Маркес, как это произошло с Рейнольдсом Вудкоком, почувствовал, что смерть уже рядом.

Да, роман «Увидимся в августе» не встанет в один ряд даже с поздними произведениями колумбийца. Его слабые места бросаются в глаза слишком откровенно. И тем не менее, когда читаешь этот текст, не покидает впечатление, что он написан именно Маркесом. Я бы связал это впечатление даже не с привычными маркесовскими темами — одиночеством или повсеместностью смерти, — а с мистическим свойством: в этом романе можно расслышать загадочный щелчок.

В 2002 году умерла мать Маркеса, и после этого он написал «Вспоминая моих грустных шлюх» и работал над «Увидимся в августе». В 2003 году фрагменты романа публиковались в газетах. Маркес, без сомнений, собирался его дописать и полностью опубликовать. Но к концу 2004 года у него накопилось целых пять версий текста «Увидимся в августе», не считая ранних черновиков и одной версии, начатой еще в Лос-Анджелесе. Вместо того чтобы дописать роман, он вновь и вновь начинал его заново. И накопил, повторюсь, не менее пяти версий. В самом романе тоже пять глав. И в каждой главе мы читаем, по сути, об одном и том же событии: как Анна Магдалена Бах отправляется на остров в поисках новой любви, нового приключения, но всякий раз возвращается домой. И начинает заново. Точно так же, как Маркес не мог дописать свой роман и начинал его заново.

Вот в чем заключается гений Маркеса (или тот самый загадочный щелчок): он метафорически обратил невозможность дописать новый роман в невозможность для Анны Магдалены начать новую жизнь, обрести новую любовь. Это очень хрупкое, обнажающее душу признание, что смерть — то самое кладбище, на которое из года в год отправляется Анна (или сам Маркес), — где-то рядом, и потому новой книги уже не будет.

В этом трогательном признании, связанном не столько с текстом романа, сколько с повторением магистральных идей самого Маркеса и его героев, — поражение неизбежно, но надо сохранить достоинство, — можно испытать удовлетворение по прочтении «Увидимся в августе».

Источник: https://gorky.media/reviews/net-znachit-da/

В 1945 году, когда вся Европа была измучена и истощена, в Швеции вышла книга, рассказывающая о маленьких милых существах, их относительно безопасных приключениях и тёплом, уютном доме. Через год появилась вторая повесть о них же, которая принесла автору мировую известность. Этот мир начинался как мир детства, где за каждым углом — невероятные приключения, а дома ждут мама, папа и оладьи с малиновым вареньем, но постепенно становился всё сложнее и сложнее. И всё же, одно из самых уютных и приятных мест по ту сторону книжного листа. Кстати, может статься, что дорогу туда можно найти и в нашем мире…

Муми-дол — мир, спрятанный между высокими горами, заросший зелёной травой, мир, где царят дружба и радость, любовь и взаимное уважение. Есть в нём место и приключениям, и опасностям. Здесь можно полетать на облаках, поиграть «в джунгли», построить корабль, который ходит и по морю, и по суше, станцевать на лесном балу. И главное — здесь «никогда не знаешь, что будет за следующим поворотом». Как и в реальной жизни, в общем-то.

История Муми-тролля

Муми-тролль появился на этот свет практически случайно — по крайней мере, так утверждает София Янссон, племянница писательницы. Каждое лето семья Янссон проводила на острове близ Порвоо, в рыбацком домике. Вокруг шумели леса и плескалось море. Именно этот остров стал прообразом мира, где живут муми-тролли.

Удобства в рыбацком домике находились, разумеется, во дворе, и стены там были обиты картоном. На этом картоне все члены семьи рисовали и писали — например, Туве с братьями вели там бурную переписку по вопросам философии. Как-то раз брат написал что-то о Канте, и Туве не смогла придумать ответа. Тогда — видимо, решив перевести разговор, — она нарисовала «самое некрасивое существо, какое только могла придумать». Это и был первый Муми-тролль. В конце тридцатых годов Туве нарисовала фигурку Муми-тролля на антигитлеровском плакате вместо подписи. Правда, тогда он был белым, худым, длинноносым и назывался Снорком. Со временем он растолстел, обзавёлся семьёй и друзьями, а также нашёл себе дом.

Первая книга, «Маленькие тролли и большое наводнение», увидела свет в 1945 году (кстати, она была написана на шведском языке, а не на финском, — в Финляндии до сих пор два государственных языка). Туве начала её писать ещё в 1939-м, во время Финской войны, явно для того, чтобы хоть как-то отвлечься от происходящего. Большой популярности книга не снискала, но через год появилось продолжение — «Муми-тролль и комета», а ещё через два — «Шляпа волшебника». С этого момента и началось повальное увлечение муми-троллями. Тогда же начали выходить комиксы об этих существах, придуманные и нарисованные самой писательницей. Правда, их публикация прекратилась уже через год из-за жёсткой критики со стороны оппозиции: Туве Янссон обвиняли в пропаганде буржуазных ценностей…

Но в 1952 году комиксы снова начали печататься, на этот раз в лондонском издательстве Associated Newspapers. Так продолжалось до 1959 года, когда писательница, устав от своих героев, окончательно расторгла контракт с издательством. Она говорила: «Сначала работать было очень весело и легко. Я рисовала всё, что мне приходило в голову. Со временем появилось критическое отношение к своей работе, а потом это стало просто тяжёлым трудом. Когда я узнала, что издательство согласилось расторгнуть со мной контракт, я была счастлива! Я пошла гулять в лес, забралась на дерево и там, на дереве, я вдруг почувствовала себя такой сильной и свободной, что мне захотелось написать ещё одну книгу».

Во многом книги о муми-троллях автобиографичны. Обитатели Муми-дола — довольно обычная финско-шведская семья, но она во многом напоминает семью самой писательницы, богемную и легкомысленную. Не случайно последнюю книгу о муми-троллях, «В конце ноября», Туве Янссон написала в 1970 году, когда умерла её мать. Семьи муми-троллей в книге уже нет, они исчезли неведомо куда.

Досье демиурга

Туве Марика Янссон родилась в Хельсинки, в семье скульптора и художницы. Её родители были шведами, хоть и жили в Финляндии. Отец, скульптор Виктор Янссон, по её собственным словам, «ненавидел всех женщин, кроме матери и меня», но детство писательницы было счастливым. Она признавалась, что «…без счастливых детских лет, проведённых у моря… никогда не начала бы писать». Правда, некоторые из её персонажей родом уже из взрослой жизни — например, за прототипа Снусмумрика, финского журналиста Атоса Виртанена, Янссон чуть не вышла замуж.

Хотя прославилась Туве Янссон как писатель, сама себя она считала в первую очередь художником. Она училась живописи в Стокгольме, Хельсинки и Париже, карьеру иллюстратора начала в четырнадцать лет, а первая её персональная выставка состоялась в 1943 году в Хельсинки. Во время обучения в Стокгольме она однажды написала: «Я должна стать художником ради своей семьи». В начале сороковых годов Янссон считали одним из наиболее выдающихся финских художников. Она иллюстрировала «Алису в Стране чудес», «Хоббита» и «Охоту на Снарка». Ряд её рисунков выставлен в Художественном музее Тампере.

Но всё-таки литературное наследие Туве Янссон известно намного шире художественного. Например, она самый переводимый финский писатель: книги о муми-троллях переведены на тридцать пять языков. Она получила ряд премий за вклад в литературу, включая самую престижную награду для детских писателей — Золотую медаль Ганса Христиана Андерсена. Муми-тролли уже в шестидесятых сделали Туве миллионером и позволили ей даже купить собственный островок в Финском заливе, но при этом она всегда вела очень скромный образ жизни, ездила на общественном транспорте и лично отвечала на письма поклонников.

Помимо книг о муми-троллях, Туве Янссон написала несколько совсем взрослых произведений, которые известны значительно меньше. В Финляндии Туве считали практически национальным героем, и её восьмидесятилетний юбилей отмечали всей страной. По словам её многолетней спутницы жизни, художницы Тууликки Пиетиля, Туве Янссон умерла счастливой. На её похоронах президент Финляндии сказал: «Творчество Туве Янссон — самый большой вклад Финляндии в мировую сокровищницу культуры после Калевалы и Сибелиуса».

Муми-дол: где же он?

Муми-тролли и прочие сказочные существа из мира Туве Янссон обитают в Муми-доле, или Муми-далене. Это долина, ограниченная с одной стороны морем, а с другой — Одинокими горами. Климат там похож на финский: умеренно жаркое лето, холодная зима. Снега выпадает очень много, он покрывает Муми-дол едва ли не полностью, но при этом протекающая по долине река не замерзает. Впрочем, большинство приличных местных жителей на зиму впадает в спячку, и правильно делает.

О мире за пределами долины известно очень мало. Иногда вскользь упоминаются другие долины, населённые аналогичными народами, а также реальные географические названия — например, герои слушают по радио американские передачи, а судя по комиксам, им доводилось бывать на Ривьере. Так что вполне возможно, что Муми-дол затерялся где-то в нашем мире.

В море, омывающем долину с одной стороны, находится множество островов и островков, в большинстве своём необитаемых. Судоходство в этом мире вполне развито, и на берег довольно часто выбрасывает обломки кораблекрушений — от старого башмака до деревянной носовой фигуры.

Окружающий мир представляет собой нечто пугающее и полное опасностей. Муми-дом — маленький рай, закрытый для неприятностей и разногласий, но этой тишине время от времени угрожают опасности извне — так, однажды наводнение разбило весь мир вдребезги и разлучило семью муми-троллей (примерно как война разбила и перевернула привычный мир).

Вокруг долины вроде бы живут люди, хоть их и немного — например, астрономы из обсерватории или старушка из магазина. Однако вполне возможно, что на самом деле это просто существа, похожие на людей, но значительно меньше ростом: герои книг сопоставимы по размеру с муми-троллями. С кузнечиками муми-тролли общаются без проблем, а муравьиный лев для них — серьёзный противник. На некоторых иллюстрациях Туве Янссон изображены самые обычные предметы, которые по сравнению с героями кажутся огромными, — может быть, они принадлежат людям. А высоту в один метр здесь называют очень большой.

Помимо этих непонятных людей — или не совсем людей — в долине проживает огромное количество самых разных существ и народцев. Снорки, хемули, филифьонки и многие, многие другие — и это не считая разумных животных!

Кажется, долина находится в монархическом государстве — в «Мемуарах Муми-папы» упоминается король, называемый Самодержцем. Биологический вид короля неизвестен, но, судя по всему, он всё-таки человек. Городов здешняя цивилизация, скорее всего, не знает — даже вокруг королевского двора, насколько видит глаз, простираются зелёные, поросшие травой шапки холмов. Их пересекают длинные низкие стены, сложенные из булыжника, а редкие домишки большей частью построены из соломы. Но государство при этом функционирует вполне исправно; в нём, в частности, существуют приличные сиротские приюты (в одном из них вырос Муми-папа) и развивается наука. Да и вообще здешние поселения не могут быть слишком уж маленькими. В одном из них, скажем, есть большой парк аттракционов, каких в деревнях обычно не строят.

В пользу расположения Муми-дола в нашем мире говорит тот факт, что обитатели долины, не засыпающие на зиму, празднуют Рождество. Однако религии как таковой муми-тролли, судя по всему, не знают, а вместо «чёрта» ругаются «моррой».

Флора и фауна в Муми-доле в целом вполне привычные. Правда, почти все животные, птицы и некоторые насекомые тут умеют разговаривать, но кто может поручиться, что они не делают этого в нашем мире? Есть, впрочем, и некоторые уникальные виды. Например, тут водятся — или, по крайней мере, водились — драконы («Повесть о последнем в мире драконе»). Драконы эти крошечные, значительно меньше муми-троллей, у них шесть ножек и прозрачные крылышки.

В море, окружающем Муми-дол, водится самая большая в мире рыба — она весит несколько сотен килограммов и отлично ловится на оладьи. Пойманную рыбу съели, и её точные размеры так и не удалось выяснить — то ли она была длиной от крыльца до дровяного сарая, то ли только до кустов сирени…

В привычном русским читателям переводе эта рыба называется Панталошкой, а в оригинале её зовут Мameluken. Слово «mamelucker» по-шведски действительно означает «панталоны», но, скорее, Туве Янссон назвала рыбу всё-таки в честь египетских воинов-мамелюков. В переводе Людмилы Брауде чудо-рыбу и называют «Мамелюк»

Иногда в Муми-доле оказываются обыденными вещи, совершенно невероятные с нашей точки зрения. Например, когда Муми-маме и Муми-троллю нужно осветить себе дорогу в лесу («Маленькие тролли и большое наводнение»), они прихватывают для этой цели отнюдь не фонарик, нет, — большой тюльпан. А, скажем, золотые слитки годятся здесь только для украшения клумб — и то лишь те, что покрупнее.

Короче говоря, местоположение долины остаётся загадкой. Есть подозрение, что она находится в детстве. Это бы всё объяснило.

Muumimaailma, окно в Муми—дол

Оказывается, страна муми-троллей находится в Наантали, и туда можно доехать на бесплатном автобусе из Турку. Muumimaailma — знаменитый парк развлечений.

Здесь стоят муми-дом и корабль Муми-папы, здесь в летнем театре разыгрывают спектакли о муми-троллях (правда, на финском языке), здесь можно перекусить в ресторане «Кухня Муми-мамы», купить множество сувениров и сфотографироваться с героями книг.

Здесь есть и пещера Морры, и логово хаттифнатов, и погреб с вареньем, и палатка Снусмумрика — всё, что душе угодно, даже тюрьма. Муми-тролль, его семья и друзья бродят по парку и играют с детьми. Тут даже газету выпускают с последними новостями долины. Не зря The British Independent Newspaper в 2005 году включила «Страну муми-троллей» в список десяти лучших детских тематических парков мира.

Муми-дом: главные герои

Центральные герои большинства книг Туве Янссон — семейство муми-троллей, состоящее из Муми-мамы, Муми-папы, их сына Муми-тролля и ещё десятка гостей, приятелей и дальних родственников.

Сами по себе муми-тролли — далёкие потомки обычных троллей и родственники троллей морских. Раньше они жили вместе с домашними троллями у людей, большей частью за печками (кстати, было это совсем недавно — Муми-мама с Муми-папой начинали совместную жизнь именно за печкой), но с распространением парового отопления им пришлось искать себе другое прибежище. Как муми-тролли выглядят, известно, наверное, всем, даже тем, кто умудрился не прочитать о них ни одной книги, — это маленькие округлые белые существа с длинными мордочками.

Семейство муми-троллей весьма приличное, но несколько богемное и безалаберное. Например, они с большим удовольствием жили в театре и на маяке. Глава семьи, Муми-папа, родился при уникальном положении звёзд и вырос в приюте, много путешествовал, в том числе и после женитьбы. «Он всегда хотел куда-то бежать и переселяться от одной печки к другой. Он никогда нигде не уживался. А потом исчез — отправился в путешествие». Он выстроил своими руками муми-дом, впоследствии написал мемуары, а ещё позже его охватил жестокий кризис среднего возраста, и в результате вся семья переехала на необитаемый остров.

Муми-мама отлично дополняет своего супруга и гасит его вспышки раздражения. О такой маме мечтает любой здравомыслящий человек и не человек: она идеально ведёт дом, всегда рада любому количеству гостей, печёт торты к возвращению детей из походов и опасных путешествий и умеет делать челюсти из апельсиновых корок. Хотя Муми-мама не так проста — например, с Муми-папой она познакомилась, когда шторм принёс её прямо к нему в объятия. Тихую домашнюю девочку в такой ситуации представить сложно.

Главный герой книг — Муми-тролль, сын Муми-мамы и Муми-папы; по возрасту, наверное, подросток. Он всё время ищет приключений и новых знакомств, но всегда после этого возвращается домой. Иногда ему кажется, что время замедляется, а мысли растут, — но это растёт он сам. В последних книгах Муми-тролль становится ощутимо взрослее.

Живут муми-тролли в муми-доме — он очень красив, сильно напоминает печь и выкрашен голубой краской. Вначале говорится, что в нём три комнаты — небесно-голубая, солнечно-золотистая и в крапинку, а также гостевая мансарда наверху, — но, судя по тому, сколько народу там живёт, со временем дом стал намного больше. Если кто-нибудь приходит в муми-дом погостить или пожить, Муми-папа и Муми-мама лишь ставят новые кровати да расширяют обеденный стол, ну или выгоняют всю толпу гостей вместе с собственным сыном на рыбалку или в какой-нибудь поход. Впрочем, иногда старшее поколение с удовольствием отправляется вместе с остальными.

Более-менее постоянные обитатели муми-дома — Снифф, семейство Снорков, малышка Мю и Хемуль, а также дальний предок муми-троллей, затаившийся за печкой. Летом обычно появляется Снусмумрик, а зимой муми-дом превращается — без ведома хозяев — в настоящую гостиницу. Разумеется, скучать здесь никогда не приходится.

Но главное не в этом. Муми-дом — место, куда хочется возвращаться. Потому что «безопасность может заключаться в знакомых и повторяющихся вещах. Вечерний чай на веранде, отец, который заводит часы, — это то, что неизменно. Отец всегда будет заводить часы, и поэтому мир не может быть разрушен».

Королевский рубин: магия в мире муми-троллей

В мире муми-троллей есть не только волшебство и чудеса — и того, и другого там очень много, просто это чудеса в обыденном смысле, какие случаются в каждой жизни и особенно в каждом детстве; так вот, в мире муми-троллей есть не только они, но и самая настоящая магия.

«Ну, значит, так. На краю света стоит высокая-превысокая гора, поглядишь, так дух захватывает. Чёрная, как сажа, и гладкая, как шёлк. Её склоны отвесно падают в бездну, а вокруг вершины парят облака. А на самом верху стоит дом Волшебника». В этом доме нет ни окон, ни дверей, потому что Волшебник передвигается исключительно по воздуху. Верхом на чёрной пантере. Выходит из дома он только по ночам, чтобы поискать рубины. Он их коллекционирует.

Волшебник этот практически всемогущ, как положено волшебнику из детской сказки, а не из взрослой книжки (читатели которой задаются глупыми вопросами о законе сохранения энергии и так далее). Этот волшебник может обернуться кем угодно, забраться под землю и спуститься на морское дно. Да что там земля! Он без проблем путешествует между звёзд — планеты Солнечной системы, включая Нептун, он изучил. Правда, до Солнца пока не добрался — там слишком горячо. Вызывает некоторые подозрения только один момент: глаза у волшебника красные и светятся в темноте. Кроме того, точно известно, что ему как минимум несколько сотен лет. Наверное, он всё-таки не человек. Но, хотя природа его силы и неизвестна, эта сила явно не злая. Обитатели Муми-дола это сразу поняли. «Кто ест оладьи с вареньем, тот не может быть таким уж страшно опасным».

Кстати, волшебник выполнил все желания муми-семьи и друзей, включая почти неосуществимые вроде избавления от тоски, — а магия такого рода считается невозможной в большинстве магических систем.

Есть в этом мире и другая магия — природная, стихийная. Например, таинственная Туу-тикки, живущая в купальне Муми-папы, явно связана с природой и в какой-то степени отвечает за зиму и весну. Чего стоит только её песня:

Я — Туу-тикки, я слепила лошадь, дикую белую лошадь, что скачет галопом, что топчет лёд перед тем, как наступит ночь, белую величественную лошадь, что скачет галопом и несёт великую лютую стужу на своей спине.

А самый загадочный из известных артефактов — шляпа всё того же волшебника, чёрный цилиндр, который непредсказуемым образом преображает всё, что в него попадает. По одной из версий, она превращает любой предмет в полную его противоположность — например, рыбы, заплывшие в шляпу, стали птицами.

Самая главная, так до сих пор и не разгаданная тайна всей саги о муми-троллях тоже связана с этой шляпой. Ондатр положил в неё свои вставные зубы, и они превратились во что-то. Сам Ондатр отказывался об этом говорить, а автор советовала задать этот вопрос маме, потому что она знает. Но ни одна из известных мам так и не призналась. Так что эта загадка всё ещё ждёт своего исследователя.

Существует в муми-мире и бытовая магия. Когда в Муми-дол попадает невидимая девочка (кстати, кто и зачем сделал её невидимкой, неизвестно), Муми-мама достаёт из тайника «старые бабушкины записи», где находится рецепт и от такой напасти.

С другой стороны

В мире муми-троллей не всё так радужно, как кажется. Есть в нём и тёмные силы.

Самая известная и самая страшная — это, конечно, Морра (кстати, кое-где это имя используется как нарицательное, так что, возможно, Морра в этом мире не одна). Её имя используют в качестве ругательства, как у нас имя дьявола. Один раз упоминается, что Морра кого-то съела, но это только слухи. А вот то, что её один раз укусили за хвост, известно достоверно.

Морра — та, «кто никогда не согреется, кого никто не любит и кто уничтожает всё вокруг себя». Она внушает всему живому иррациональный страх, вокруг неё замерзает земля и умирают растения, за ней остаётся ледяной след, а если она сядет на костёр, он погаснет. Вот только Морра садится на огонь, просто чтобы погреться.

Морра — мрачное существо с огромными глазами, одетое в многочисленные юбки. Впервые она появляется в повести «Шляпа волшебника», где предстаёт однозначно отрицательным персонажем, мечтающим присвоить чудесную шляпу, но в более поздних, уже совсем недетских книгах её образ становится намного глубже. Морра ищет тепла и дружбы, но её все боятся, и она раз за разом вынуждена убираться в свою пещеру.

В повести «Папа и море» Морра следует за муми-семейством на остров, где от неё в ужасе разбегаются растения. А Муми-тролль раз за разом выходит на берег с фонарём, при свете которого Морра… танцует. Наконец Муми-тролль понимает, что Морре нужен не свет, а он сам, и постепенно заводит с ней своеобразную дружбу. И тогда земля перестаёт замерзать под её шагами.

Наверное, к врагам муми-троллей можно отнести и воплощения природных сил, например Ледяную деву. «Она очень красивая, эта Ледяная дева. Но если ты заглянешь ей прямо в лицо, ты замёрзнешь и превратишься в ледышку. Станешь таким же, как хрустящий хлебец, и кто угодно сможет разломать тебя на мелкие кусочки».

Обратите внимание: всё плохое в мире Туве Янссон связано с холодом. Единственный враг, выбивающийся из общего ряда, — комета из одноимённой повести. Эта книга была написана сразу после Второй мировой войны, и комета, готовая в любую секунду разрушить весь мир, — явный намёк на то, чего боялась вся Европа: на атомную бомбу. Кстати, комикс, нарисованный автором по этой книге, называется «Муми-тролль и апокалипсис».

Книги о муми-троллях большинством воспринимаются как детские. Первые из них действительно описывают мир с точки зрения ребёнка, в лучшем случае подростка, — к примеру, совершенно неизвестно, откуда муми-семейство берёт средства к существованию. Но со временем книги становятся грустными и уже далеко не детскими.

В этом мире тоже приходится взрослеть.

Не могу описать, как это скверно, когда твои друзья либо женятся, либо становятся королевскими изобретателями. Сегодня ты входишь в беспечную компанию любителей приключений, готовых отправиться в любой путь, как только наскучит оставаться на одном месте. Отправляйся, куда только захочешь, перед тобой карта всего мира… И вдруг… Путешествия перестают их интересовать! Им хочется жить в тепле! Они боятся дождя! Они начинают собирать вещи, которые некуда поместить! Они говорят только о разных пустяках… Ни на что серьёзное они уже решиться не могут… Раньше они прилаживали парус, а теперь строгают полочки для фарфоровых безделушек. Ах, разве можно говорить об этом без слёз!

Туве Янссон «Мемуары Муми-папы»

Но в Муми-доле по-прежнему примут любого, согреют и накормят. Это настоящий дом, которого многим так не хватает и в литературе, и в реальной жизни.

Все книги о муми-троллях

• Маленькие тролли и большое наводнение (Smatrollen och den stora versv mningen, 1945)

• Муми-тролль и комета (Kometjakten, 1946)

• Шляпа волшебника (Trollkarlens hatt, 1948)

• Мемуары Муми-папы (Muminpappans bravader, 1950, 1956)

• Опасное лето (Farlig midsommar, 1954)

• Волшебная зима (Trollvinter, 1957)

• Дитя-невидимка (Det osynliga barnet och andra berattelser, 1962)

• Папа и море (Pappan och havet, 1965)

• В конце ноября (Sent i November, 1970)

Многие из книг имеют несколько изданий, отличающихся по сюжету и набору иллюстраций.

Помимо этого, издан ряд комиксов о муми-троллях. На русском их издали в пяти томах сборников.

Экранизации

Кукольные мультфильмы студии «Экран»:

1. Муми-тролль и другие (1978)

2. Муми-тролль и комета (1978)

3. Муми-тролль и комета. Путь домой (1978)

Мультфильмы студии «Свердловсктелефильм» (облик героев тут значительно отличается от привычного):

1. Муми-дол. Всё дело в шляпе (1980)

2. Муми-дол. Лето в Муми-доле (1981)

3. Муми-дол. В Муми-дол приходит осень (1983)

Японские мультфильмы:

1. Муми-тролли (1969, 65 серий)

2. Новые муми-тролли (1972, 52 серии)

3. Счастливое семейство муми-троллей (1990, 78 серий)

4. Счастливое семейство муми-троллей 2 (1991, 26 серий)

5. Комета в долине муми-троллей (1992, полнометражный фильм)

Европейские мультфильмы:

• Муми-тролли и летнее безумие (2008, Финляндия/Польша/Австрия)

• Муми-тролли и комета (англ.) (2010, Финляндия/Польша/Великобритания)

Источник: https://www.mirf.ru/book/mir-mumi-trollej-i-kak-v-nego-popas...