Прокрастинируешь небось?
Самое коварное животное на свете – хомяк. Мне следовало это учитывать, прежде чем писать сценарий Зверей, завязанный на троих, ТРОИХ хомяках, и полностью от них зависящий. Но хомяк на то и коварен, чтобы сначала усыпить бдительность. Поэтому выглядит он вот так.
Хомяк живет три года, пишут про хомяков. Не верьте. Первого и последнего личного хомяка мама подарила мне в шесть лет, чтобы скрасить мой затянувшийся больничный. В итоге Филя жил столько, что его кончине в средних классах была уже рада вся семья, хоть и тайно друг от друга. Я больше не готова к таким длительным отношениям, поэтому накануне съемок мы с режиссером поехали в зоомагазин в Кузминках, где знакомый петшопбой обещал не просто дать нам троих хомяков, но и потом забрать их обратно.
Ехали-ехали, приехали. Вот, говорит хмурной петшопбой, вытаскивая на прилавок большой аквариум. В аквариуме шевелится несколько крупных разноцветных клоков шерсти. Клоки недобро косятся на нас и чем-то клацают.
- Что это?.. – тихо спрашивает режиссер.
- Хомяки – басит петшопбой из глубин своего похмелья.
- Сирийские длинношерстные – робко блещу я знанием предмета – Их еще называют ангорскими или сибирскими.
Эти были явно сибирские. Кемеровские такие хомяки.
- Но как же ты будешь брать их в руки?..
Это главный вопрос. Выбираю клок почище, осторожно и даже очень осторожно сгребаю его под брюхо. Кемеровский дергается как бандит Промокашка при задержании и вываливается из рук обратно. Садится на корты и смотрит на меня вот так:
– Чо?!
И остальные тоже садятся и смотрят:
– Чо, чо?! Семки есть?
Семок нет. Я уже начинаю жалеть, что в это ввязалась, но тут режиссер кричит:
– Да вот же, вот же нормальные!
И тычет в где-то внизу запрятанный террариум. А там джунгарские хомячки. Маленькие добренькие мимими-колобочки. Смотрим на петшопбоя с немым вопросом Какого ж хрена? Тот отвечает:
– Ну эти же все одинаковые. Я думал, вам разноцветные нужны.
Отсаживаем троих одинаковых в транспортный контейнер, покупаем специальной хомяковой еды и везем их домой через весь город. Немаленький город.
Но одних хомяков недостаточно. К хомякам нужен вибростенд, потому что план мой смел и дерзок: я хочу повторить любимый этологический эксперимент про смещенную активность. Хомячков ставят на вибрирующую поверхность, они сначала паникуют, а потом дружно садятся и начинают умываться. Всю жизнь цитирую этот опыт по поводу и без, пора наконец посмотреть, как это выглядит на самом деле.
Найти в немаленьком городе Москве вибростенд, на который можно поставить банку с хомяками, оказывается совсем не просто - и в конце концов я просто покупаю массажную накидку на автокресло. Без права возврата, но азарт экспериментатора толкает меня на немыслимые траты.
Хотя эксперимент тут довольно условный. Я же отлично знаю все, что произойдет. Более того, все это прописано у меня в сценарии. Режиссер осторожно спрашивает, что будет, если хомяки не захотят умываться – и я сначала вообще не понимаю, о чем он. Как это не захотят? В каком смысле?
Но репетицию провести нельзя, потому что раздражитель должен быть новым и удивительным. Репетиция хомяков десенсибилизирует, и при съемке они уже не изумятся настолько, чтобы бросить всё и начать умываться. Так что все будет прямо на площадке одним дублем.
Съемочный день начинается с того, что парикмахерша делает мне на на голове Маргарет Тэтчер, и я начинаю любить мир чуть меньше, чем обычно. Да что там, сильно меньше.
Потом мы с хомяками, гекконом, богомолом, режиссером и вибронакидкой мы долго, очень долго тащимся по пробкам немаленького города в студию. Там нужно снять зараз сразу три программы, причем снимаем в предельно урезанном составе - вдвоем. Ни оператора у нас, ни студийного ассистента, нихрена. Только животные и Маргарет Тэтчер.
У меня чувство, что все идет как-то криво, и я от этого очень несчастна. Режиссер говорит, что ему всё нравится, картинка и вообще, но я сильно подозреваю, что это только для того, чтоб я не расплакалась и не убежала из студии опрокинутым лицом. Со мной снимать сегодня сложно, но без меня будет еще немного сложнее.
Наконец, отсняв истории про каннибализм богомолов и инфантицид гекконов, беремся за хомяков. Хомяки берутся из рук вон плохо. Вертятся. Все время падают обратно в контейнер. Падают и падают, как хармсовкие старушки. Падать им невысоко, и они никак от этого не страдают. Страдаю я. Очень.
Худо-бедно добираемся до ключевого момента: “Итак, ставим хомяков на вибростенд, включаем его и… ииии…..”
Ииии тут происходит страшное. Хомяки немного бегают по кругу - а потом начинают рыть подкоп. Каждый в своем углу. Сухо и деловито. Как будто занимаются этим каждый день. Никакой паники! Никакой растерянности! Никакого долбанного умывания! Ну может на пару секунд присели потереть свои наглые рожи, но это разве то, что я читала в описании опыта? Это разве самозабвенно, хором, с усердием, достойным лучшего применения?!
Дальше картина маслом: хомяки пытаются организовать побег из Шоушенка, я пытаюсь не плакать и не ругаться грязно перед камерой, режиссер пытается ржать беззвучно.
Поскольку монтаж - форма магии, потом из этого безумия получился нормально удавшийся эксперимент. Но до этого еще далеко, а пока я впадаю в ужас от того, что одна из базовых констант моего мира не подтверждается экспериментально, и как теперь жить дальше, вообще не понятно.
И только на следующий день, когда мы везем обожравшихся дорогими хомячьими снеками засранцев в их родные Кузьминки, до меня доходит. Кто в армии служил, тот в цирке не смеется. Мы два дня трясли их по всей Москве, а потом включили жалкую массажную фистульку и ждали, что будет “Ой-ой-ой, что же это такое странное происходит?!”. От троих московских зверей, десенсибилизированных московским транспортом до состояния Чака Норриса, мы ждали, что они как наивные лохи сядут и будут умываться! Люди иногда такие наивные - куда тем хомячкам.
