Трехпалая рукавица 1400-1550 гг
Находка с раскопок в г.Алст (Бельгия)
Длина 14 см.
Ширина 13.5 см.
Находка с раскопок в г.Алст (Бельгия)
Длина 14 см.
Ширина 13.5 см.
Юридические обоснования претензий средневековой Русской державы на мировое господство. Ч.2.
Для ЛЛ: Для власти важна легитимность, то есть обоснование. В позднем Средневековье для этого возвеличивали предков, сочиняли мифические истории и доказывали свою исключительность логическими построениями. Так в России XVI века укрепился культ Рюрика, а заодно попытались примазаться к Октавиану Августу.
Личность на карте
«Государство — это я!» — фраза звонкая, приписываемая Людовику XIV, хотя он ее скорее всего не произносил. Мы видим в ней сейчас раздутое эго, самомнение до небес и прочие не слишком симпатичные вещи. И не видим того, что без труда разглядели бы жители Средневековья.
Ведь тогда личности правителей реально отождествляли с государством. Не от глупости или от невежества, а просто потому, что земля как есть, сама по себе, была совсем не великой ценностью. Люди — вот кто делали земли ценными и важными. Безлюдные территории, будь то архангельская тундра, степи северного Крыма, североамериканская тайга или тихоокеанские острова были просто никому не нужны. Еще не пришло время массовых колонизаций, еще слишком мало народу попросту жило на планете.
Людовик XIV
И в этом плане главный из населявших территорию людей закономерно отождествлял себя со страной, как образованием. В первую очередь политическим, культурным, военным. И уже после — географическим. Границы проводили по городам и крепостям, по людям, а все остальное — не стоит внимания.
И если государство — это государь, то и наоборот работает точно также. Государь — это государство. И он должен соответствовать определенным стандартам, иначе другие государи-государства просто не станут вести с ним дел. На практике это значило, что нужно было предъявить древность и знатность рода. Ведь государь — человек растянутый не только в пространстве на все государство, но и во времени — на весь род. До самых мифических предков, вот только мифическими они отнюдь не считались.
Королевский и династический мифы
Период XV-XVI веков в истории европейских династий можно назвать вторым поиском сакральности власти. Власть ведь, как известно, желанна многим, а достается единицам. А почему? Можно, конечно, просто сказать, что они сильнее, им повезло и так далее, но выходит все это как-то… не то. Особенно, если сильнее и удачливее был папа, а то и дедушка король, а нынешний ничего тяжелее кубка с вином не поднимал и никуда выше декольте не смотрел. А на троне сидит, в отличии от бравых и по-настоящему удачливых герцогов, графов и прочих достойных. Королям не нравилась перспектива постоянно доказывать свою власть силой, а значит надо было придумать что-то более общее, что выделяло бы именно королей из всех прочих.
Когда-то давно, в IX-XI веках, Европа уже переживала кризис сакральности. Попросту говоря, прежние племенные законы уже не работали и у людей начали появляться к уже не вождям, но королям вопросы вида «а ты кто такой особый?». Тогда кризис удалось преодолеть с помощью религии: коронация Карла Великого Папой Римским, крещение Восточно-Европейских стран (Польши, Венгрии, Руси и пр.) — это был ответ на вопрос особости государственных персон. «Милостью божьей» — это вам не баран чихнул.
К XV-XVI векам сакральность самой религии сильно ослабла и уже не могла поддержать государственный авторитет. По крайней мере, без помощи иных, внерелигиозных подпорок. Таковые стали искать и, разумеется, нашли. На этот раз спасением стала история.
Люди не смотря ни на что твердо верят, что «раньше было лучше». И искренне готовы поддержать того, кто обещает «вернуть им их 2007». Ну, или любой другой год из старого доброго золотого века. Это и стало основой так называемых (или называемого?) «королевского» и «династического» мифов.
С этими мифами у историков серьезные споры. Одни исследователи отделяют их друг от друга: королевский, мол, мифологизирует королевскую власть как таковую, а династический — только текущей династии. Другие возражают, что разница не существенна и речь в обоих идет, в принципе, об одном и том же, и потому можно считать за один миф.
В любом случае суть неизменна: король потому выше всех, что его предки когда-то были самыми-самыми (сильными, древними, приближенными к богу и так далее) и потому королевская кровь в жилах нынешнего правителя, бабника, мота и обжоры, все равно делает его всех круче и всех лучше.
Сила крови — еще один архетип из глубокой старины, и в новой мифологии он занял очень важное место.
Европейские правители, а точнее — ученые, философы и мудрецы по их заказу, формируют (пытаются, по крайней мере), новую картину мира. Происхождение царей от богов — известная мифология древнего мира, но в эпоху позднего Средневековья она давно уже воспринималась как сказка. А миф отличается от сказки именно правдоподобностью, тем, что в него можно поверить с учетом имеющихся знаний. И новой мифологией стала древность происхождения королевской власти вообще или конкретной династии в частности.
Так во Франции широко распространяются научные изыскания, говорящие о том, что первые французские государи происходили из самой древней известной на тот момент европейской науке цивилизации — прямиком из Трои. Беглецы из Илиона после поражения, мол, пробежали всю Европу и смогли отдышаться только на Сене, где и основали Париж, французскую нацию и вообще были уже круты к приходу римлян. С которыми полюбовно договорились (Рим ведь тоже выводил мифологию своих основателей из Трои) и с тех пор правят Францией на законных основаниях.
Это был королевский миф, а в мифе династическом разные французские правители пытались обожествить уже не сказочных троянских, а вполне реальных своих предков, встраивая их в общую великую линию. Среди таких «полубогов» были Карл Мартел и Карл Великий, Филипп Красивый и, особенно важно для описываемого времени, Людовик Святой.
Людовик IX Святой.
«Культ личности» Людовика IX Святого возник как раз в XVI веке и продержался довольно долго. Именно из-за него столько французских королей стали Людовиками. Очень и очень помогло, конечно, что сами эти новые Людовики изрядно возвеличили государство, что только подтверждало «правильность» мифа.
В других странах не отставали и сочиняли собственные мифы. Так в России появилось сочинение, выводящее царскую династию прямиком от… Октавиана Августа, того самого римского императора.
Родственник императора
В конце XV века на Руси появилось так называемое «Послание о Мономаховом венце». Специалисты спорят насчет авторства (как и практически о всех письменных источниках до XVII века включительно), но больше всего свидетельств в пользу митрополита Спиридона, что был то ли сослан в удаленный монастырь, то ли наоборот — отправлен на ответственный пост в богатейшее собрание рукописей и документов. Возможно, что власти решили совместить оба этих предположения и перед нами один из древнейших примеров «шарашки». Там-то «Послание» и было, судя по всему, создано.
Так или иначе, в «Послании» Спиридон (будем придерживаться этой версии) дает очень обстоятельную картину государственного устройства Руси. Как это тогда понимали, то есть через личности и рода правителей. Его идеологическим «заказом» было вывести Русь на уровень первостепенных европейских держав, и уж во всяком случае, поставить ее выше Литвы. С Литвой в то время боролись за само звание Руси и тут любая пропаганда была в помощь.
Князь Рюрик на памятнике "Тысячелетие России".
Именно в «Послании о Мономаховом венце» впервые дана стройная и тщательная генеалогия от самого Рюрика, которой активно пользовались до самой смены династии, да и Романовы быстро подхватили знамя. Но Спиридон пошел еще дальше: какой-то «обычный» племенной вождь из IX века не котировался в династической мифологии Европы — вон, французы аж из Трои своих королей производили. Спиридон поступил умнее — будь проще, так тебя труднее поймать. Он выдумал племянника Октавиана Августа, некоего Пруса, что был, дескать, отправлен для исследования земель в восточной Балтике. От того Пруса произошла, стало быть, и Пруссия, а Рюрик был его прапрапра… в общем, потомком аж в четырнадцатом колене. Ну и Рюриковичи, таким образом, являлись прямыми потомками римских цезарей, что по тем временам давало автоматические права на царскую/королевскую корону, почет и уважуху.
Сейчас подобные «изыскания» кажутся нам смешными, ну в самом деле! Просто логически рассудить! И тут мы сталкиваемся с очень интересным феноменом: именно логика, безупречная аристотелева логика являлась основой таких вот «открытий» и она определяла истинность доказательств.
Нам это не сразу понятно, потому что наша логика уже «проапгрейжена» Декартом, Кантом, Гегелем, Марксом, Геделем, Поппером и многими, многими другими. Логические законы, само собой разумеющиеся для нас, вроде невозможности доказать несуществование чего либо («чайник Рассела») или границы применимости понятий, для средневекового логика были попросту неизвестны. Даже пресловутая «бритва Оккама» хоть и уже существовала два столетия, но была чисто на подхвате: ученые все еще опирались конкретно на законы Аристотеля, которые, при всей их логичности, такие вот «открытия» вполне допускали.
В самом деле. Римляне постоянно отправляли экспедиции в самые разные уголки света. Факт. Могли они отправить такую экспедицию в нынешнюю Пруссию? Да разумеется! Итак, раз уж мы установили, что такая экспедиция была, то почему бы ее не возглавлять племяннику Октавиана Августа? Нет доказательств обратного! Значит, племянник отправился в поход. И нашел там новую землю, которую и называют Пруссией. Почему такое название? Ну уж понятно, что по имени самого племянника и назвали. Так значит, звали его Прусом. И, поход — дело молодое, разумеется, он женился там на дочери местного вождя. Откуда-то Рюриков род должен был же начаться? Ну вот и!
Проверяем на логику: закон тождества соблюден (везде об одном и том же); закон противоречия тоже (себе не противоречим); правило исключенного третьего на месте (или пошел, или нет, если пошел — см. далее). Бритва Оккама тоже не затуплена: на лицо самое простое объяснение из возможных. Или вы можете лучше объяснить, почему вдруг именно Рюриковичи такие крутые?! То-то же!
Если у кого логика в мозгах сейчас встала на дыбы, чтобы разнести эту конструкцию в комментариях вдребезги напополам, — поздравляю. Это действительно схоластика в чистом виде, то самое, что с великим трудом преодолел в общественном сознании научный метод, да и то не до конца. Многочисленные конспирологические теории тому, увы, подтверждение. «Но в главном-то он прав!»(с).
Рассматривали ли правители Руси эту теорию серьезно? Трудно сказать. «Послание о Мономаховом венце» было точно донесено до их сведения и практически наверняка, что и Василий III и Иван IV его читали сами и читали внимательно. Родословная от Рюрика до существующих великих князей была взята оттуда и оформлена официально. А вот история с племянником императора так и осталась красивой и неофициальной легендой. Почему?
У создателей чего-то принципиально нового всегда есть общая беда — полет их фантазии значительно опережает и технический уровень общества/государства, и, самое главное, планы и задачи заказчика, то бишь руководства. Руководству надо дешевую швырялку бомб на голову противника, а ему про полеты на Луну. В идеологии тоже самое. Вот и сочинение Спиридона было, конечно, в тему, но уж слишком новаторским. Да и, главное, излишним на самом деле.
Многочисленные контакты среди европейских дворов дали Москве чрезвычайно обнадеживающий прогноз: Европа, в лице французских, испанских, английских и австрийских правителей, вполне была готова принять Русь как самостоятельное и самоценное государство, при условии союза против Турции. Что более чем укладывалось в парадигму собственно московской политики. Нужды в дополнительных династических аргументах в подтверждение собственной значимости просто не было. Царями их признавали и так — по принципу «да фиг с ними, пусть там медведями командуют».
Естественными оппонентами выступали Польша, Литва и Швеция, но те не стали бы слушать вообще никаких аргументов. Будь они сто раз более точными и исторически достоверными.
Братья-славяне
Ну и в заключении нельзя не упомянуть еще один юридическо-идеологический проект того времени. Он хоть и был мимолетным по историческим меркам и не принес никакого практического результата, очень показателен с точки зрения последующей истории.
Речь идет о попытке Василия III (а вернее всего — кого-то из средних величин его окружения) разыграть национальную славянскую карту в Восточной и Центральной Европе. С тогдашним колоритом, разумеется.
Все мы помним из истории, что славяне в первом тысячелетии нашей эры прошлись железным катком по кельтскому населению Европы, дойдя аж до Рейна, а затем сами попали под такой же каток германцев. (Исправлено, спасибо коллеге @Andrewsarh!) Не все однако, знают, что борьба славянских земель с немцами не останавливалась и в XVI веке была столь же ожесточенной, что и в IX. Именно в XVI веке немцы начали решительное наступление на полабов, чехов и прусов. Чехам повезло, они смогли практически возродиться уже в XVIII веке, остальным повезло куда меньше.
В этом нет какой-то особой славянофобии, точнее — она там есть, но не особая. В то честное время все ненавидели всех без соблюдения правил Твиттера.
Но правители Руси, а точнее — представители рода Рюриковичей, попробовали разыграть карту общей антинемецкой борьбы. Сама Москва сталкивалась с немцами в Ливонии и в противостоянии с Ганзой, причем если в случае с Ливонским орденом еще были какие-то успехи, то Ганза давила Русь по всем фронтам.
Именно на противостоянии с Ганзой в первую очередь и был направлен этот проект. В нем предполагалось объединить усилия трех славянских европейских династий: Рюриковичей, Гриффичей и Никлотичей. Гриффичи и Никлотичи, они же Грейфы и Никлотинги, правили в двух частях исторической области Померании, она же Поморье — соответственно, в Восточной и Передней (Западной). Ныне Померания разделена между Германией и Польшей, а в Средние Века это были весьма серьезные государства. Но к XVI веку все уже было в прошлом.
Герб династии Гриффичей.
И Гриффичи, и Никлотичи пребывали тогда совсем не в лучшем состоянии. Их права на престол никто вроде не оспаривал, но основные денежные и товарные потоки в их землях уже принадлежали Ганзе и вольным городам, а основным населением страны быстро становились мигранты с запада — немцы. В этих условиях даже собственно княжескую власть горожане воспринимали с большими оговорками, а сил заставить тех у князей уже не было.
В истории сохранились только обще-политические, ни к чему не обязывающие послания московского двора к двум европейским княжествам и даже, собственно, понять, чего именно хотел Василий III конкретно не представляется возможным. Да и хотел ли? Или просто посольские осваивали территорию, чтобы выглядеть в глазах начальства солиднее? Ну, не штаны на лавках протирали, а вон, послания всему свету писали!
Но в письмах подчеркиваются связи (весьма смутные, по сегодняшним данным) предков всех трех великих династий. Для того времени это был, еще раз подчеркну, важнейший аргумент.
Примечателен факт отсутствия даже в этих, абсолютно предварительных, письмах упоминаний о польской и литовской династиях. Они, во-первых, были такими же врагами всех трех великих князей, что и немцы. А во-вторых и главных, их происхождение сильно отличалось от возводимой к варяжско-славянской, или «рюгенской» (от острова Рюген) линии Рюриковичей, Гриффичей и Никлотичей. Иначе говоря, польские и литовские властители в династическом плане были явной не ровней, низкорожденными.
Попытка сыграть на национальной почве закономерно ни к чему не привела. Да попытка была откровенно слабой. Но сам факт, по-моему, достоин упоминания.
Заключение
Ну что ж, как мы видели, правители Руси в XV-XVI веках активно играли на дипломатическом поле и играли на равных с другими игроками. Иные методы могут вызвать нынче лишь улыбку, другие — фейспалм, но посмотрим, что напишут через пять сотен лет о нынешних временах!
Прошу прощения у всех ожидавших за столь долгий перерыв. Проблемы со здоровьем. В дальнейшем надеюсь надолго не пропадать. И спасибо, что читаете!
Юридические обоснования претензий средневековой Русской державы на мировое господство. Часть первая.
Для ЛЛ: Средневековье — время бюрократов и крючкотворов. Любой шаг должен был быть обоснован и подкреплен доказательствами. Или хотя бы «доказательствами». И, также как в современных судах, огромную роль играло словоблудие адвокатов.
Россия в позднее Средневековье (я беру время от Ивана III до Ивана IV) тоже успешно играла в эти игры. Самым первым и ясным аргументом был, конечно, «это наше, мы тут всегда жили».
Как вы лодку назовете
Мечи, сабли, доспехи, горячие кони, луки, первые пушки, что больше пугали, чем убивали… Все это — позднее Средневековье. Романтично! А еще — горы и горы бумаг: писем, посланий (не путать одно с другим!), записок, донесений, отчетов, приказов, жалоб и ответов на жалобы… Это тоже позднее Средневековье. И вот это уже совсем не романтично! Хотя, как посмотреть.
Я люблю фильмы про адвокатов. Как они ловко выкручиваются и троллят друг друга в попытках доказать правду. Свою правду. В XV-XVI веках люди уже отлично умели играть в такие игры. На государственном уровне, кстати. В заочном формате, «бокс по переписке». Оно и понятно: если, скажем, князья Священной Римской Империи еще могли по старинке собираться очно, то польскому или испанскому королям, равно как и русским царям, это было физически почти невозможно.
А публичность подобным зажигательным перепалкам придавала тайна переписки. Точнее — ее отсутствие. То есть послание писалось с изначальной установкой, что его содержание узнает не только адресат, а все, кому интересно: церковники, королева и ее люди, придворные, другие государи, разумеется, и их дворы — то есть, все, кого можно было счесть «общественностью». Впрочем, и этих хватало для поддержания тонуса «боксеров».
Кто тоже любит кино про адвокатов, тот знает, что (в фильмах, в фильмах!) те никогда не возражают сразу по существу, а цепляются к мелочам. Чтобы вызвать у суда и публики сомнения в добропорядочности другой стороны вовсе не надо сходу ту ругать. Так же поступали и дипломаты Средневековья. Их «обмен ударами» начинался с титула. Удобнее всего это показать на примере русского и польского государств, на них и покажу.
Все, кто хоть как-то интересуется историей, помнят эту «простыню» званий «Царь и Великий князь... Великая и Малая, и Белая… Царь Казанский… Князь Муромский...». Я упростил и совместил, не суть. Важен именно громкий титул с перечислением всех подвластных территорий. И такое было совсем не только российской традицией. Полные титулы тех же польских королей не уступали.
Великий князь Василий III Иоаннович. Царский титулярник 1672 г
Почему титул был так важен: поскольку карты существовали в единичных экземплярах, а учебников политической географии не было вообще, то титул был, практически, единственным средством обозначения принадлежности земель. При этом в титуле были три равноважные части.
Во-первых, собственно то, что мы сейчас зовем титулом — царь, король, великий князь. Эта часть была важна для, скажем так, равновесного диалога. Ну негоже императору с простым, даже не великим князем на равных беседовать. А вот с царем, то есть тоже имперским титулом («цезарь» же) — уже другое дело.
Во-вторых, общая, показывающая мировое, так сказать значение — «король польский, великий князь литовский, великий князь русский». Понятно, что большую часть истории, а то и вообще никогда всех польских, литовских и русских земель под данной короной не было, но претензия на них есть и претензия обоснованная — что-то ведь да было.
И, наконец, в-третьих, фактическая — «князь жематийский, князь полоцкий» и так далее. В ней указывались основные точки владений данного государя, ключевые пункты, часто — пограничные с адресатом письма. Если же была война и тот же Полоцк или Смоленск переходили в другие руки, то вовсе не сразу данный факт отражался в титуле. По крайней мере, пока оставалась надежда отбить обратно.
Титулы, кстати, должны были признаваться другими государствами. Этим хитро пользовались и поляки, и наши: часто за «согласием» отправлялись куда подальше — в Англию, Испанию и даже Португалию. Тем, в принципе, было все равно, чей Смоленск — каким титулом послы представились, тем и именуют. А у пославшего козырь — вот, меня и на туманном Альбионе признают как демократически избранного… тьфу, законного государя. Это было важно, так как дело касалось теперь уже репутации признавшего — не давать же задний ход! Поляки обожали делать все через французский двор, а русские — через соперничающих с Польшей на юге Габсбургов, то есть через Вену и Мадрид. Англию посещали попеременно с примерно равным успехом.
С титула послание надо было начинать и, логично, что средневековые тролли додумались уже тут же попробовать собеседника «на зуб». Если выбросить какое определение — обидится ли? А если убрать вступление «Милостью божьей», намекая, что вовсе не ей, а диаволовым попущением тот на троне сидит — что будет? Будет взаимная перепалка с теми же самыми приемами.
Больше того, поскольку переписка велась с чуть меньшей скоростью, чем нынче в комментариях на Пикабу, было время не просто придумать достойный ответ, а получить на него санкцию вышестоящего дипломата и записать в отчетах для следующих поколений. «А тител убавлено того деля, что король писал не сполна…, не написал “милостью божиею” и “великого государя”». (цитируется по Кром М. «Стародубская война (1534—1537). Из истории русско-литовских отношений»).
Почему это было важно? В первую очередь это, конечно, была игра на публику. На тех самых других государей, что, разумеется, следили за ситуацией на той же русско-литовской границе и строили свою политику исходя и из этих отношений. Ведь если польско-литовское войско уйдет на восток, то оно не сможет придти на юг или запад. Да и русские задачи интересны — одно дело, если будет война с Литвой и совсем другое, если с Крымом или Казанью.
Историки спорят, были ли иные смыслы в этой словесной эквилибристике. Намеки, например: сегодня не поименовали противника «князь такойто», а завтра и княжества отберем! Постараемся. Точных доказательств, как обычно, нет, но некоторые исследователи в этом уверены.
Ну и в-третью, но совсем не в последнюю очередь, это было показателем намерения писавшего. Насколько вообще важен для него контакт и скольким он готов поступиться. Впрочем, на эту тему профессиональные исследователи тоже друг с другом не согласны. Но не указать на возможно существовавшую причину я не мог.
Кроме титула имелись и другие места обмена ударами. Справлялись ли в послании о здоровье, о семье, о быте, именовали ли собеседника братом, другом или еще как, желали ли чего хорошего или оставались в сугубо деловом стиле…
Отдельной строкой следует отметить уважение и проявление оного: на каком языке велась переписка и на каком ее просили или требовали вести; старались ли сгладить религиозные разногласия или наоборот, выпячивали при первой возможности. Это кажется не очень важным, но на самом деле мир в то время переживал очередной стресс определения культурной идентификации, в которой язык и религия (на тот момент) были ключевыми. Чисто феодальные привязки уже переросли, до национальных еще не дошли.
И.Я.Билибин. Думный дьяк
Но, в общем, все эти словоблудия сводились к одному: нервировать противную сторону и посеять у всех читающих сомнения в чистоте ее аргументов. Главное было, все-таки, как раз за доказательствами своей правоты. О них и поговорим.
Отчины и дедины
«Отчины и дедины» — стандартная формулировка наследственных владений русских государей. Отчины — понятно, отчизна и сейчас частоупотребляемое слово, то, чем владели отцы. Слова «дедины» вы в повседневном лексиконе не найдете, но смысл и тут ясен — владения дедов. И для средневекового Русского государства важны были оба эти слова.
В школьной программе по истории Древней Руси все мы встречали такое понятие, как «лествичное право». То самое, что минимум половина народа запоминала как «лестничное». Даже с обоснованием своей ошибки — это ж, типа, как лестница, ступеньки снизу вверх. На самом деле все как раз наоборот — лествица, то есть дерево, характеризуется не вертикальным, от отца к сыну, а горизонтальным, от брата к брату, наследованием. Теперь понятна важность дедов — у деда владений могло быть куда больше, чем досталось отцу.
Но почему тогда на все эти земли претендует один человек, царь? Потому, что лествичное право на практике сменилось удельным — все, что отец имел, получают сыновья. Или один сын. Да, но как же тогда с «дединами»? У дядьев-то свои сыновья есть? Ведь Рюриковичи давным-давно разделились на всяческих Ярославичей, Мстиславичей, Изяславичей и прочая, и прочая, и прочая.
А вот тут самое время восхититься хитромудростью предков. Потому что на практике лествичное право сменилось удельным, но вообще-то нет. Официального отказа и официального же закона на Руси не было. Вот как в 1097 году было официально провозглашено лествичное право, так в 1797 году Павел I официально провозгласил примогенитуру (это когда все — старшему сыну, девочки исключались). То есть ровно 700(!) лет наследственное право было «тут играем, тут не играем, тут рыбу заворачивали». И это не формальность — того же Ивана Грозного и даже Петра I бояре-заговорщики планировали отстранить от власти именно на основании лествичного права. Оно понятно, что был бы царь хороший, а заговорщики найдутся, но все-таки заговор на правовой основе смотрится куда солиднее.
И в международных делах русские вытаскивали тот пункт, который им в данный момент выгоден. Претендуют на Киев? Так понятно, дедины родные, киевский стол всегда за Рюриковичами был! Претендуют на новгородские земли на Урале? Так ясное дело, царь-батюшка Новгород завоевал и по удельному праву все земли новогородские теперь за Москвой! Все законно!
Вопрос с «отчинами и дединами» касался, конечно, не только крупных образований, вроде больших городов или даже целых земель. Но и объектов поменьше, но тоже важных — крепостей, городков, гаваней и даже таможенных пунктов. И здесь дело в средневековой географии.
Любой, кто более менее серьезно изучал Средневековье, рано или поздно (чаще рано, конечно) откровенно изумлялся, насколько же мало жило в то время народу. Я говорю сейчас о Европе и России в первую очередь, но даже в Китае и Японии было не лучше. Огромные, гигантские пространства были фактически безлюдны, а цивилизация вытягивалась ниточками по берегам морей и рек, да редким бисером покрывало остальную территорию. Государства представляли собой, фактически, совокупность множества разделенных безлюдьем кусочков: городов, крепостей, гаваней, к которым прижимались деревни и села. К концу Средневековья, к XV-XVI векам, людей прибавилось основательно, деревни распространились по просторам стран более равномерно, но все равно огромные пространства были пусты и никому не нужны. Ну, местным жителям из крохотных селений разве что, если они там были.
Именно поэтому за устье Невы, например, или балтийское побережье шли бесконечные споры, а Карелия или центральная Финляндия лежали всеми забытые. Что там брать-то? А вот Нева — торговый узел, важно. То есть, вся средневековая политика строилась на точках-узлах. Никаких сплошных границ нет даже приблизительных. Вот докуда пушка с крепостной стены дострельнет — так точно наша территория. А докуда разъезд конный доскачет — тоже наша, если на вражеский разъезд не наткнется. Эта крепость наша, вон та, за сто пятьдесят верст — ливонская, а все, что между — серая зона. Мы первые успели законный налог собрать — хорошо. Они первые успели пограбить — плохо. «Мы» и «они» подставить по желанию.
Понятно, что принадлежность таких точек была очень важна. Дело ясное, когда крепость стоит, свет горит, за окном видна даль — в общем, есть, что предъявить супостату. Куда сложнее, если, как обычно было на том самом балтийском побережье, крепостицу (частокол и десяток мужиков с дубьем под началом одноногого ветерана) поставил твой прапрапрадед, потом приплыли датчане, снесли и поставили свою, ту отобрали прусы, тех побили шведы, шведов побил твой дед и поставил опять свою, но уже на шведском фундаменте, ту взяли ливонцы и теперь не отдают взад. Тут для доказательств поднимали кучу документов, в первую очередь — налоговые листы и таможенные декларации. Мол, если деньги с крепости получали — значит точно была. В ход шли также отчеты комендантов, расписки об израсходовании бюджетных средств на строительство, и, конечно, планы самих крепостей.
Крепость Копорье - один из самых знаменитых примеров таких крепостей
Ну и, наконец, аргумент «отчин и дедин» активно применялся в случаях, когда никаких крепостей не было. Не было, но очень хотелось, чтобы они там были. Вот в этой уютной бухточке при впадении судоходной речки. Всем же понятно, что не могли предки такой удобный кусок земли упустить. Всем, кроме ворогов проклятых. Тут начинались разглядывания старых договоров «под лупой», попытки обосновать, что если написано «от озера до мыса», то это, конечно, означает «и еще на полдня скачки дальше».
Были надежды выиграть такие споры реальны? Нет, практически нет. Но затевались они не для этого. Все же понимали, что сколь ни спорь в письмах, сколь не приводи аргументов, а на деле все решат войска и пушки. «Ultima ratio regum», «последний довод королей» — это, как известно, приказал отливать на пушках кардинал Ришелье лет на сто, а то и двести позже наших юридических баталий, но на деле это было уже так. И вот тут, если последним доводом удалось убедить соперника, что крепости в данной бухте быть, и вспоминали «бесплодные» препирательства прежних лет. Вот, мол, не разбой бесстыдный чиним, а свое родное восстанавливаем. Возражения есть? Возражений нет.
Итак, аргумент «отчин и дедин», при всей странности некоторых его аспектов, кажется современному человеку вполне понятным и обычным. А вот во второй части я попробую описать два других, очень и очень важных аргумента, которые в нашу с вами логику укладываются уже плохо. Но ведь тем интереснее!
Четыре года спустя после освобождения из тюрьмы, во время карнавала Меноккио, получив разрешение инквизитора, отправился в Удине, Когда прозвонили к вечерне, он встретил на городской площади некоего Лунардо Симона и вступил с ним в беседу. Они свели знакомство на праздниках, куда Лунардо приглашали играть на скрипке; Меноккио же, играл на гитаре.
Некоторое время спустя, прознав про недавно изданную буллу против еретиков, Лунардо сообщил в письме к викарию инквизитора Джероламо Астео содержание этого разговора и затем в устном показании подтвердил с некоторыми вариациями свой письменный донос. Беседа на площади в Удине проходила примерно так.
«Я слышал, — спросил Меноккио, — что ты решил заделаться монахом, это правда?» — «А чем плохая новость?» — «Это годится только для побирушек». — Лунардо решил отделаться шуткой: «Вот я и пойду в монахи, чтобы побираться». — «Столько было всяких святых, отшельников и прочих, что вели святую жизнь, и что с ними сталось?» — «Богу все эти тайны известны». — «Если бы я был турок, я бы не хотел стать христианином, но раз я христианин, я не хочу становиться турком. Я верю, только если вижу. Я верю, что Бог — отец всему миру и всем в нем заправляет». — «Так веруют и турки с иудеями, но они не верят, что он родился от Девы Марии». — «А почему, когда Христа распяли и иудеи говорили ему: «Если ты Христос, сойди с креста», он не сошел?» — «Чтобы не подчиняться иудеям». — «Потому что не мог». — «Значит, вы не верите евангелию». — «Нет, не верю. Кто, по-твоему, его сочинил, если не попы и монахи, у которых нет другого дела. Они все это выдумали и написали». — «Евангелие не выдумали попы и монахи, оно было написано раньше», — отрезал Лунардо и удалился в убеждении, что его собеседник — «отъявленный еретик».
Бог как отец и хозяин, который «всем заправляет», Христос как человек, евангелие — произведение ленивых попов и монахов, равенство всех религий. Итак, несмотря на судебный процесс, унизительное отречение, тюрьму, публичное покаяние Меноккио вернулся к прежним своим мыслям, от которых, по видимости, он в душе никогда не отказывался. Но Лунардо Симон знал его только по прозвищу («некто по имени Меноккио, мельник из Монтереале»), и несмотря на подозрение, что речь идет о том самом еретике, которого инквизиция осудила за «лютеранство», доносу не был дан ход. Только два года спустя, 28 октября 1598 года, либо по чистой случайности, либо разбирая документы прежних процессов, инквизиторы заподозрили, что Меноккио и Доменико Сканделла — одно и то же лицо. Машина инквизиции пришла в движение.
Джероламо Астео, ставший тем временем генеральным инквизитором Фриули, распорядился собрать о Меноккио новые сведения. Выяснилось, что дон Одорико Вораи, автор того первого доноса, который привел Меноккио в тюрьму инквизиции, дорого заплатил за свое усердие: «Он покинул Монтереале, преследуемый родственниками Меноккио». Что же касается самого Меноккио, «общая молва гласит, будто он все тех же мыслей, что и раньше». Инквизитор счел нужным лично приехать в Монтереале, чтобы расспросить нового приходского священника, дона Джован Даниэле Мелькиори. Тот сообщил, что Меноккио перестал носить накидку с крестом и то и дело покидает деревню, нарушая тем самым постановления инквизиции (что, как мы знаем, было верно лишь отчасти). Однако на исповедь и к причастию является регулярно: «я его держу за христианина и человека добрых нравов», — сказал Мелькиори в заключение. Какого о нем мнения односельчане, он не знал. Но уже подписав эти показания, Мелькиори передумал: видимо, боялся так сильно рисковать. К словам «я его держу за христианина и человека добрых нравов» он добавил: «насколько можно судить по внешности».
Дальше этого расследование не пошло. Причины понятны: еретик был принужден к молчанию и внешне никак не проявлял своего инакомыслия. Опасность для односельчан от него больше не исходила. В январе 1599 года совет фриульской инквизиции решил было подвергнуть Меноккио допросу, но и за этим решением ничего не последовало.
Как то это не вяжется с расхожим представлением об инквизиции с сожжением по первому доносу, пытками и вот этим всем, не правда ли?
И все же беседа, пересказанная Лунардо, свидетельствует, что Меноккио своим внешним послушанием по отношению к законам и установлениям церкви лишь маскировал несгибаемую верность прежним идеям. Примерно в тот же период времени некий Симон, крещеный еврей, просивший подаяния Христа ради, забрел в Монтереале и оказался в доме у Меноккио. Хозяин и гость ночь напролет проговорили о религии. Меноккио говорил «страшные вещи о вере»: что евангелие было написано попами и монахами, потому что «им делать нечего», что мадонна прежде, чем выйти замуж за Иосифа, «родила двух других детей, и поэтому св. Иосиф не хотел на ней жениться». Это в сущности те же темы, которые Меноккио обсуждал с Лунардо в Удине: критика духовенства с его паразитизмом, неверие в евангелие, отрицание божественности Христа. Кроме того, он упоминал этой ночью о «прекраснейшей книге», которой, к несчастью, лишился: Симон решил, что речь идет о Коране.
К тому времени мельник был одинок: умерла жена, умер самый любимый сын. С другими детьми он не ладил: «А если мои сыновья решили жить своим умом, добро им», — презрительно отозвался он о них в разговоре с Симоном. Что ему еще оставалось? Менокио ждал своих палачей.
Спустя несколько месяцев в инквизицию поступил новый донос на Меноккио. Похоже, что какое-то его очередное богохульство вызвало возмущенные толки во всей округе, от Авиано до Порденоне. Дал показания трактирщик из Авиано, Микеле Турко по прозвищу Пиньол: по его словам, лет семь или восемь назад Меноккио заявил, что «если Христос был в самом деле Бог, он настоящий ..., что позволил себя распять». «Он этого слова не произнес, — пояснил трактирщик, — но я понял, что он имеет в виду грубое слово... Когда я это услышал, у меня волосы встали дыбом, и я сразу заговорил о другом, чтобы ничего такого не слышать. Он для меня хуже турка». Меноккио, сделал он вывод, «крепко держится за эти свои прежние мысли».
"Милосердие и правосудие"
На этот раз инквизиция решила, что с нее довольно. В конце июня 1599 года Меноккио был арестован и помещен в тюрьму в Авиано. Через некоторое время его перевели в Портогруаро. 12 июля он предстал перед инквизитором, Джероламо Астео.
С первого допроса в инквизиции прошло пятнадцать лет, три из них Меноккио провел в тюрьме. Он был уже стариком: худой, с седыми волосами, с седеющей бородой, одетый, как всегда, мельником — в светло-серую накидку и колпак. Ему исполнилось шестьдесят семь лет. После суда он чем только не занимался: «Я плотничал, держал мельницу, держал трактир, школу счета и письма для ребятишек, на праздниках играю на гитаре».
На допросе 19 июля 1599 года инквизитор спросил Меноккио, с каких пор он стал считать (опираясь, как мы впоследствии увидим, на одну новеллу «Декамерона»), что любой человек может рассчитывать на спасение, если не изменяет своей вере, и поэтому турку нужно оставаться турком и не следует обращаться в христианство. Меноккио ответил: «Я этих мыслей уже пятнадцать или шестнадцать лет — начали мы как-то разговаривать, и дьявол мне это подсказал». «С кем начали разговаривать?» — тут же спросил инквизитор. Только сделав долгую паузу («post longam moram»), Меноккио ответил: «Не знаю».
После второго допроса (19 июля) Меноккио спросили, нужен ли ему адвокат. Он ответил: «Мне нет надобности в другой защите, кроме как умолять о милосердии, но если можно мне иметь адвоката, я бы его взял; но я бедняк». Во время первого процесса был жив Заннуто, готовый все сделать для отца, это он нашел тогда адвоката, но Заннуто умер, а другие дети не хотели пошевелить и пальцем. Меноккио дали адвоката, им стал Агостино Пизенси, и он 22 июля представил суду развернутое слово в защиту «pauperculi Dominici Scandella», В нем он доказывал, что свидетельства против Меноккио были взяты из вторых рук, расходились между собой, были очевидным образом пристрастны.
2 августа суд инквизиции собрался для вынесения приговора: Меноккио был единодушно объявлен «relapso», то есть повторно впавшим в ересь. Суд завершился, но Меноккио тем не менее решили подвергнуть пытке, чтобы узнать имена сообщников. Его пытали 5 августа; накануне состоялся обыск в доме Меноккио: в присутствии понятых были открыты все сундуки и изъяты «все книги и писания».
У него потребовали назвать сообщников, иначе он будет подвергнут пытке. Он ответил: «Господин, я не помню, чтобы я с кем-нибудь об этом говорил». Его раздели и осмотрели, чтобы установить, возможно ли применение к нему пытки — таковы были правила инквизиции. Тем временем продолжался допрос. Меноккио сказал: «Я со столькими говорил, что сейчас и не вспомню». Тогда его связали и снова предложили указать сообщников. Он дал тот же ответ: «Я не помню». Его отвели в камеру пыток, продолжая задавать все тот же вопрос. «Я думал и вспоминал, — сказал он, — с кем я разговаривал, но не могу вспомнить». Его стали готовить к пытке кнутом. «Господи Иисусе Христе, смилуйтесь, я не помню, что с кем-то говорил, убей меня Бог, у меня нет ни товарищей, ни учеников, все, что я знаю, я сам прочитал, смилуйтесь!» Ему дали первый удар. «Иисусе, Иисусе, о, горе мне!» — «С кем вы вели разговоры?» — «Иисусе, ничего я не знаю!» Его призвали сказать все по правде. «Я скажу всю правду, только спустите меня».
Его опустили на землю. После короткого раздумья он сказал: «Я не помню, что я с кем-то говорил, и не знаю никого, кто был таких же мыслей, и вообще ничего не знаю». Приказано было дать ему еще один удар. Когда его вздергивали на дыбу, он крикнул: «Господи Исусе, горе мне, страдальцу!» И потом: «Господин, спустите меня, я кое-что скажу». Встав на ноги, он сказал: «Я говорил с синьором Зуаном Франческо Монтереале и сказал ему, что никто не знает, какая вера истинная». (На следующий день он к этому добавил, что «сказанный синьор Зуан Франческо попенял мне за мои дурачества».) Больше от него ничего не удалось добиться. Его развязали и отвели обратно в тюрьму. Нотарий отметил, что пытка производилась полчаса.
Несмотря на то, что суд над Меноккио был завершен, его история еще не закончилась: более того, самое удивительное началось именно сейчас. Убедившись, что свидетельств против Меноккио набирается более чем достаточно, инквизитор Аквилеи и Конкордии направил в Рим, в Конгрегацию по делам св. инквизиции письмо с изложением всех обстоятельств дела. 5 июня 1599 года кардинал Сайта Северина, один из самых влиятельных членов данной конгрегации, в ответном послании потребовал, чтобы «сказанного человека из Конкордской епархии, отрицавшего божественность Христа, Господа нашего», как можно быстрее заключили в тюрьму, «ибо преступление его из наитягчайших и, ко всему прочему, он был уже осужден однажды за ересь».
Вскоре, 13 ноября, кардинал Санта Северина повторил свои настоятельные требования: «Пусть Ваше Высокопреподобие предпримет все положенное в отношении того крестьянина из Конкордской епархии, уличенного в оскорблении приснодевства блаженнейшей Девы Марии, божественности Христа, Господа нашего, и промысла Божьего, как я уже вам писал по самоличному указанию Его Святейшества: дела таковой важности, вне всякого сомнения, подлежат ведению святой инквизиции. Исполните с мужественным сердцем все, что требуется правосудием». Сопротивляться далее столь сильному давлению было невозможно, и какое-то время спустя Меноккио был казнен.
Мы знаем это из донесения некоего Донато Серотино, который 6 июля 1601 года сообщал уполномоченному фриульского инквизитора о своем посещении Порденоне вскоре после того, как там «был казнен по решению инквизиции... Сканделла»; здесь же он слышал от хозяйки постоялого двора о «некоем человеке, по имени Маркато или Марко, утверждавшем, что со смертью тела гибнет также и душа». О Меноккио мы знаем много. Об этом Маркато или Марко и о множестве, подобных ему, что жили и умерли, не оставив никакого следа, мы не знаем ничего.
В следующей части будут проанализированы книги прочитанные Меноккио, сформировавшие его еретические воззрения...
Картина мира и история жизни одного мельника-еретика, жившего в XVI веке
Работа итальянского историка Карло Гинзбурга под названием «Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в.» увидела свет в 1976 году и произвела настоящую революцию в исторической науке. Историк, подобно следователю или детективу, детально изучил материалы инквизиционного суда по делу еретика Доменико Сканделла по прозвищу «Меноккио». Рассказы обычного мельника с необычными увлечениями рисуют любопытнейшую картину мира низов позднесредневекового общества.
Регион Фриули-Венеция-Джулия на карте и типичный пейзаж этого уголка Италии
С начала 60-х гг. Гинзбург приступил к работе над большим массивом документов второй половины XVI — первой половины XVII в., представляющих собой материалы инквизиционных процессов над людьми, обвиняемыми в ереси или в связях с нечистой силой. Стоит обратить внимание на то, что изучаемые Гинзбургом процессы имели место на северо-востоке Италии, во Фриули, гористой области, где встречались романские, германские и славянские обычаи народной жизни и верования, которые в ее пределах, на периферии тогдашнего христианского мира, не в полной мере были утрачены под воздействием официальной религии и высокой культуры. Документы процессов против Меноккио содержатся в архиве архиепископской курии в Удине: Anno integro 1583 а п. 107 usque ad 128 incl., proc. n. 126; Anno integro 1596 а п. 291 usque ad 306 incl., proc. n. 285.
Меноккио мог стать тем, кем он стал, благодаря двум великим историческим событиям: изобретению книгопечатания и Реформации. Книгопечатание дало ему возможность сопоставить книжное знание с той устной культурой, которой он обладал по праву рождения, и оно же дало ему слова, чтобы облечь в них его немые мысли и образы. Реформация дала ему мужество, необходимое, чтобы заявить о своих убеждениях деревенскому священнику, односельчанам, инквизиторам — он мечтал о том, чтобы бросить их в лицо папе, кардиналам, сильным мира сего, но такой возможности у него не было. Настал конец монополии ученых на письменную культуру и монополии клириков на обсуждение религиозных вопросов — этот исторический перелом породил совершенно новую и взрывоопасную ситуацию.
Его звали Доменико Сканделла, прозывался он Меноккио. Родился в 1532 году (во время процесса он называл свой возраст — пятьдесят два года) в Монтереале, небольшом селении на фриульских холмах, в 25 километрах к северу от Порденоне, у самого взгорья. Здесь же и жил все время, кроме двух лет (1564–1565) изгнания, к которому его приговорили за участие в потасовке — их он тоже провел неподалеку, в Арбе и в каком-то еще местечке Карнии. Был женат и имел семерых детей; еще четверо умерли. Канонику Джамбаттисте Маро, генеральному викарию инквизитора Аквилеи и Конкордии, он заявлял, что занятие его было «плотницкое, столярное, выкладывать стены и всякое другое мастерство». Но в основном он был мельник и одевался как мельник: белые шерстяные рубашка, накидка и колпак. Так, одетый в белое, он и присутствовал на своем процессе.
«Я — последний из бедняков», — говорил он два года спустя. «Я арендую две мельницы и два участка земли, и этим кормлю свое бедное семейство». Тут не обошлось без самопринижения. Пусть даже значительная часть урожая уходила на арендную плату за землю и мельницы (оплата, видимо, осуществлялась натурой), все же остаток должен был быть не так мал, и кое-что удавалось откладывать на черный день. Так, например, когда Меноккио пришлось перебраться в Арбу, он немедленно арендовал мельницу и здесь. Когда его дочь Джованна вышла замуж (спустя месяц после смерти отца), то получила в приданое 256 лир и 9 сольдо: сумма не огромная, но и не мизерная, в сравнении с обычными размерами приданных в это время и в этой среде.
Три крестьянина, гравюра А.Дюрера
В 1581 году он исполнял должность подеста в своем селении и в селениях по соседству (Гайо, Гриццо, Сан Лонардо, Сан Мартино), известно также (хотя точной даты мы не знаем) о его пребывании в должности «камерария», т.е. старосты церковного прихода Монтереале. Возможно, что и здесь, как почти повсеместно во Фриули, старая система ротации таких должностей была уже вытеснена избирательной системой. В таком случае умение Меноккио «читать, писать и складывать числа» наверняка принималось во внимание. Камерариями, как правило, избирались те, кто получил хоть какое-то образование. Такие школы, где можно было почерпнуть даже начатки латыни, имелись в Авиано и в Порденоне; одну из них, возможно, посещал Меноккио.
28 сентября 1583 года на Меноккио поступил донос в святую инквизицию. Ему вменялись в вину «безбожные и еретические» речи об Иисусе Христе. Речь шла не об единичном случае: Меноккио свои мнения обосновывал и стремился распространять («praedicare et dogmatizzare eribescit»). Это еще больше осложняло его положение.
«Он то и дело спорит с кем-нибудь о вере и даже со священником», — сообщал генеральному викарию Франческо Фассета. По словам другого свидетеля, Доменико Мелькиори, «он спорит то с одним, то с другим, и когда хотел спорить со мной, я ему сказал: я сапожник, ты мельник и человек неученый, что ты можешь об этом знать?» Предметы веры возвышены и трудны, говорить о них — не дело сапожников и мельников; для этого требуется ученость, а ученость — это привилегия клириков. Но Меноккио не верил, что церковь ведома духом святым, он повторял: «Попы все под себя подмяли, все себе захватили, чтобы сладко есть и мягко спать». О себе он говорил: «Бога я знаю лучше, чем они». Когда приходской священник, объявив ему, что «все его причуды — чистейшая ересь», отвел его в Конкордию к генеральному викарию, чтобы тот направил его на путь истинный, Меноккио пообещал исправиться — и тут же принялся за свое. Он говорил о Боге на площади, в трактире, по дороге в Гриццо или в Давиано, возвращаясь домой с гор: «он всякому, с кем заговорит, — сообщал Джулиано Стефанут, — ввернет что-нибудь о Боге и всегда прибавит какую-нибудь нечестивость; и никого не слушает, а все спорит и кричит».
Из материалов следствия нелегко составить представление о том, какой отклик встречали слова Меноккио у односельчан: никто, разумеется, не объявлял, что относится с одобрением к речам подозреваемого в ереси. Многие торопились поделиться с генеральным викарием, который вел следствие, своим негодованием. «Послушай, Меноккио, ради Бога, оставь эти речи», — так увещевал его Доменико Мелькиори. А вот что говорит Джулиано Стефанут: «Я не раз ему твердил, когда, например, нам случалось вместе идти в Гриццо, что хотя он мне как брат, но его слова о вере мне не по сердцу, и в этом деле мы с ним врозь, и пусть меня сто раз убьют и потом вернут к жизни, я все равно за веру головы не пожалею». Священник Андреа Бионима предупреждал Меноккио, что добром тот не кончит: «Лучше бы тебе помолчать, Доменико, как бы не пришлось потом каяться». Еще один свидетель, Джованни Поволедо, обращаясь к генеральному викарию, даже дал идеям Меноккио определение, пусть и несколько расплывчатое: «У него дурная слава, говорят, что он из последышей Лютера».
Меноккио не признавал за церковной иерархией никакого авторитета в вопросах веры. «Ох, уж эти папы, прелаты, попы! Он говорил это с издевкой, потому что не верил им», — это свидетельство Доменико Мелькиори. Проповедуя день за днем на улицах и в трактирах, Меноккио не мог не подрывать авторитет приходского священника. Но о чем в конце концов были его речи?
Начнем с того, что он не только богохульствовал «без всякого удержу», но утверждал, что богохульство — не грех (как уточняет другой свидетель, это не грех в отношении святых, но грех в отношении Бога), добавляя не без сарказма: «у каждого свое ремесло — кто пашет, кто сеет, а кто Бога хулит». Далее, он выступал с весьма странными утверждениями, которые его односельчане доводили до сведения генерального викария в виде еще более туманном. К примеру: «воздух — это Бог, а земля — наша матерь»; «что, по-вашему, Бог? Бог — это малое дуновение и все то, что люди воображают»; «все, что мы видим, — это Бог, и мы тоже боги»; «небо, земля, море, воздух, бездна и ад — все это Бог»; «зря вы думаете, что Иисус Христос родился от девы Марии; такого быть не может, что она его родила и осталась непорочной: тут не обошлось без какого-нибудь доброго молодца». Наконец, он говорил, что у него есть запрещенные книги и, в частности, Библия на народном языке: «всегда он спорит то с тем, то с другим, и у него есть Библия на нашем языке, и он все из нее берет, и сбить его с точки никак нельзя».
Пока еще шел сбор свидетельств, Меноккио почувствовал, что дело неладно. Он отправился в Польчениго к Джованни Даниэле Мелькиори, местному викарию и своему другу с детства. Тот посоветовал ему самому явиться в инквизицию или, во всяком случае, явиться туда по первому требованию. Еще он ему посоветовал «подчиняться всему, что тебе скажут, говорить поменьше и особенно ни о чем не распространяться, только отвечать на вопросы, которые будут задаваться».
Алессандро Поликрето, бывший адвокат, которого Меноккио случайно встретил в доме своего друга, лесоторговца, советовал ему по доброй воле предстать перед судьями и признать себя виновным, но заявить при этом, что сам никогда не верил собственным еретическим утверждениям. Меноккио отправился в Маниаго по вызову церковного суда. Но днем позже, 4 февраля, ознакомившись с материалами следствия, инквизитор, францисканский монах Феличе да Монтефалько, распорядился взять его под стражу и «в оковах» препроводить в тюрьму инквизиции в Конкордии. 7 февраля 1584 года Меноккио был подвергнут первому допросу.
Не считаясь с полученными советами, он сразу проявил значительную словоохотливость. При этом, однако, он попытался несколько смягчить ту неблагоприятную картину, которую создавали показания свидетелей. А еретическое содержание его проповедей выступило во всей очевидности, когда Меноккио изложил судьям свою диковинную космогонию, о которой до тех пор они имели представление лишь по показаниям свидетелей.
«Я говорил, что мыслю и думаю так: сначала все было хаосом, и земля, и воздух, и вода, и огонь — все вперемежку. И все это сбилось в один комок, как сыр в молоке, и в нем возникли черви и эти черви были ангелы. И по воле святейшего владыки так возникли Бог и ангелы; среди ангелов был также Бог, возникший вместе с ними из того же комка; он стал господом и у него было четыре капитана, Люцифер, Михаил, Гавриил и Рафаил. Этот Люцифер захотел стать господом подобно тому владыке, который был царем и Богом, и за его гордыню Бог прогнал его с неба со всеми его присными и приспешниками. И Бог затем создал Адама и Еву и много других людей, чтобы заполнить места изгнанных ангелов. Но все они не исполняли его заповедей, и тогда Бог послал к ним своего сына, и евреи его схватили, и он был распят».
И добавил: «Я никогда не говорил, что его повесили как скота» (это было одно из обвинений: впоследствии Меноккио признал, что, возможно, что-то в этом роде и говорил).
Была возможность занести идеи Меноккио, и в частности, его космогонию (сыр, молоко, черви-ангелы, Бог-ангел, возникший из хаоса), в разряд нечестивых, но в сущности безобидных чудачеств, но этой возможностью не воспользовались. Век или полтора века спустя Меноккио скорее всего оказался бы в сумасшедшем доме с диагнозом «религиозный бред». Но в разгаре Контрреформации способы изоляции были другими и сводились в основном к распознаванию и подавлению ереси.
Оставим на время космогонию Меноккио и проследим за ходом процесса. Когда Меноккио оказался в тюрьме, Заннуто, его сын, приложил немало стараний, чтобы облегчить его положение: он заручился услугами стряпчего, некоего Трапполы из Портогруаро, съездил в Серравалле и говорил с инквизитором, добился от коммуны Монтереале прошения в пользу Меноккио, которое послал стряпчему, обещая, если потребуется, раздобыть и другие свидетельства добронравия обвиняемого.
В конце апреля в ход процесса вмешалось неожиданное обстоятельство. Венецианские власти указали фра Феличе да Монтефалько, инквизитору Аквилеи и Конкордии, на необходимость следовать действующему на территории республики порядку, согласно которому в инквизиционном процессе должен принимать участие наряду с церковными судьями также и представитель светской магистратуры. Меноккио был препровожден в Портогруаро, во дворец подеста, где ему предложили подтвердить полученные от него ранее показания.
В присутствии подеста Портогруаро и инквизитора Аквилеи и Конкордии Меноккио подтвердил это показание: «Это правда, я говорил, что кабы не боязнь суда, я бы сказал такое, что всех бы привел в удивление; и еще я говорил, что, доведись мне повидать папу или короля или князя, я бы много чего сказал, и пусть меня потом хоть расказнят, мне это безразлично». Тогда ему предложили говорить свободно, и Меноккио отбросил всякую осторожность. Это было 28 апреля...
продолжим следить за судьбой злосчастного мельника в следующей части.
Танцевальная чума: необъяснимый феномен Средневековья, в котором люди доводили себя танцами до смерти
Танцевальная чума Средневековья.
Когда речь заходит о странных событиях, произошедших много веков назад, современному человеку очень сложно поверить в их подлинность. Так, например в 16 веке, жителей Страсбурга охватила неизвестная болезнь, которая получила название «танцевальная чума». Люди целыми днями выделывали всевозможные движения, напоминающие конвульсии, пока замертво не падали на землю от истощения.
Танцевальное безумство, охватившее людей в 1518 году в Страсбурге.
В исторических хрониках 1518 года было подробно описано одно экстраординарное событие. Некая госпожа Троффеа вышла на улицу Страсбурга и вдруг начала танцевать без всякой видимой причины. Не было слышно музыки, и ее лицо не выражало радости. Так продолжалось около 4-6 дней, пока женщина, обессилев, не упала замертво.
Самым странным стало то, что к «танцу» госпожи Троффеа за несколько дней присоединилось еще 30 человек, а в течение месяца их стало уже 400. Эти люди не ели и не пили. Многие из них останавливались только тогда, когда их организм полностью истощался, или случался сердечный приступ или инсульт.
Гравировка Хендрика Хондиуса изображает трех женщин, пострадавших от чумы.
Власти города были обеспокоены безумными танцами и решали, как остановить хореоэпидемию. Эту загадку пытались объяснить как происки дьявола или божье проклятье. Врачи, в свою очередь, связывали всеобщее помешательство с «горячей кровью». В то время было популярным «лечить» так называемую болезнь кровопусканием. Считалось, если выпустить «плохую» кровь, то организм очистится, и все наладится само собой.
Массовая танцевальная истерия в Средневековье.
Власти города решили, что самым действенным способом остановить это безумие – заставить людей танцевать еще больше! Они даже наняли группу музыкантов, чтобы обеспечить музыкальное сопровождение. Но когда это не помогло, напротив, запретили использование всех музыкальных инструментов. Через месяц после смерти госпожи Троффеи все прекратилось так же внезапно, как и началось. Танцевальная чума оставила после себя почти 400 убитых.
Люди, одержимые танцевальной лихорадкой.
Современные исследователи в поисках объяснения этого феномена предложили множество теорий, среди которых выделяют две самые популярные. Массовые танцы объясняют конвульсиями, произошедшими от отравления спорыньей, попавшей в организм вместе с хлебом, сделанным из зараженной ржаной муки. Еще одной возможной причиной всеобщего помешательства мог быть стресс. Если учесть, что народ страдал в то время от наводнений, морозов, голода, отдельные личности могли впадать в психологический транс, «заражая» своим поведением и других эмоционально истощенных людей. Ни одна из этих теорий полностью не объясняет природу возникновения танцевальной чумы 1518 года.
Кстати, это был не единственный случай массовой танцевальной истерии. Подобные лихорадки имели место в Швейцарии, Германии, Голландии вплоть до 17 века. Но гораздо большее количество человеческих жизней уносили другие смертоносные эпидемии, такие как холера, оспа, бубонная чума.
Этот средневековый сексизм выливался в Британии в 16-м веке в, так называемую, "Scolds bridle", от слов “scolds” — «ругаться», применимое к женщинам из низшего класса, которые позволяли себе много разговаривать попусту или же наводить порчи, и "bridle" – «уздечка». У нас это называется «Маской позора». Маска представляла собой металлическую конструкцию, надеваемую и закрепляемую на голове. В лицевой части конструкции находился острый металлический кляп, который при попытке говорить серьёзно ранил язык наказанной, так что говорить в такой маске фактически не представлялось возможным. Помимо этого, толпа часто любила кидать камни в этих несчастных.
Взято здесь https://4tololo.ru/content/13884