Чума (часть 3: Социальный аспект)⁠⁠

О том, что из себя представлял город во время чумы, можно прочитать во множестве источников. Чуму не зря сранивали с концом света – картины в разгар эпидемии открывались по истине апокалипсические. Причем описания по эмоциональному окрасу и в основных деталях совпадают вне зависимости от места и периода: в них неизменно фигурируют «смешение погибших и умирающих, боль, крики, вопли, страх, зло, тревога, ужасы, жестокости, грабежи, отчаяние, слезы и мольбы, бедность и нищета, голод и жажда, одиночество, тюрьмы, операции, бубоны, язвы, обмороки и подозрительность». Ага, вот именно так – вперемешку, сплошным потоком.

С приходом эпидемии останавливалась вся социальная жизнь – не распахивались поля и не собирался урожай, не взимались подати, останавливались торговля и ремесло; все те, кто мог бежать из города, включая власть и духовенство – бежали, оставшиеся сидели по домам, по улицам ходили только уборщики трупов, зачумленные и мародеры. Таким образом, подрывались два столпа средневекового общества – внутриродовые отношения и религиозные обряды.

Прокопий Кесарийский, VI век: «Много домов опустело, и случалось, что многие умершие, за неимением родственников или слуг, лежали по нескольку дней несожженными. В это время мало кого можно было застать за работой. Большинство людей, которых можно было встретить на улице, были те, кто относил трупы. Вся торговля замерла, все ремесленники бросили свое ремесло...»

Фра Микеле де Пьяцца, 1347: «трупы оставались лежать в домах, и ни один священник, ни один родственник — сын ли, отец ли, кто-либо из близких — не решались войти туда: могильщикам сулили большие деньги, чтобы те вынесли и похоронили мёртвых».

Неназванный португальский монах, XVII век: «Как только в каком-нибудь королевстве или республике загорается этот жестокий и неугомонный костер, население впадает в панику, городские власти бездействуют, правительство парализовано. Суда больше нет, и ремесла останавливаются. Семейные узы рвутся, улицы пустеют. Все пребывает в смешении и разрухе…Улицы, площади, церкви усеяны трупами, эта картина настолько ужасна, что при виде этого живые завидуют мертвым»

Марсельская чума, 1720: «Заразный смрад исходит из домов, где разлагаются трупы, он проникает на улицы, загроможденные одеялами, матрацами, бельем, лохмотьями и прочими гниющими нечистотами. Могилы переполнены трупами…»

Подобных описаний можно найти сотни, если не тысячи; и во всех обязательно отмечается обилие трупов, которые не успевают убирать. Действительно, подобное сложно упустить из виду, особенно учитывая, что трупы умерших от чумы разлагаются необычайно быстро, чернеют (отсюда и название «черная смерть») и ужасно смердят. Оно и понятно – бактерии же кишат. Тут и не знакомому ни с бактериологией, ни с теорией миазмов станет понятно, что трогать их как-то фу. Заболевали и, соответственно, умирали в основном семьями, заражаясь друг от друга, то есть наиболее заинтересованные в погребении – родственники – не могли выполнять свои обязанности, а чужих покойников ворочать тем более никто не хотел. Поэтому проблема утилизации трупов вставала быстро и остро, как только эпидемия набирала обороты. Часто зачумленные дома с живыми и мертвыми внутри просто запирали снаружи – так это было в Средние века, так это было и в станице Ветлянской, когда чума обнаружилась в приюте для осиротевших во время эпидемии детей, оттуда спасся потом только один ребенок.

Как уже отмечалось выше, чума воспринималась как бедствие, обрушивающееся совершенно внезапно, подобно разящей стреле. Эти преувеличенные сообщения о внезапности чумы можно проследить во многих исторических источниках. Однако здесь необходимо пояснить, почему именно так. Чуме все-таки, как и любой другой инфекционной болячке, нужно свое время чтобы раскачаться, сформировать цепочки контагиозности и начать свободно распространяться внутри популяции с тем размахом, на какой она способна. Так, например, чуме в Ветлянке (станица с населением в 1700 человек) понадобилось около полутора месяцев, чтобы от отдельных случаев с весьма нетипичным для чумы процентом выживших (из первых 14-ти заболевших выздоровели без лечения семеро) перейти в легочную, высококонтагиозную форму и начать полномасштабно опустошать поселение.

Во время эпидемии в Провансе в 1720-22 годах между проникновением чумы в город и пиком эпидемии (то есть наибольшим количеством умерших в сутки) в среднем проходило от трех до пяти месяцев. Великая чума в Англии 1665-1666 гг. добиралась от портовых пригородов до Сити порядка четырех-пяти месяцев. И уж точно во всех случаях между первыми зафиксированными «подозрительными» случаями и пиком эпидемии проходило больше времени, чем между пиком и окончанием. Откуда же такая внезапность?

Тому два объяснения, оба сугубо психологические.

- Первое, что касается уже упомянутой специфики именно средневековых источников. У средневекового человека мышление обратное от догматов; как написано – так и есть, а не наоборот. Чума – это кара Божья. А кара Божья по определению должна быть внезапной, как Потоп или огненный смерч – на то она и кара. Так и первые панические описания сифилиса конца XV века представляют какую-то лютую, быстро прогрессирующую болезнь с язвами - то ли сам сифилис за неполные 500 лет так сильно изменился, то ли всему виной искажение восприятия; надо ли говорить, что сифилис моментально был водружен церковью на штандарт борьбы за всеобщую нравственность.

- Второе объяснение более обыденное и применимо, к сожалению, в принципе к большинству эпидемий до ХХ века включительно. Как уже было сказано выше, с приходом чумы (или любой другой столь же опасной болезни) привычная социальная и экономическая жизнь прекращается – начинаются завалы трупов и карантины. А этого о-о-очень не хочется делать. Первое время не только власти настойчиво закрывают глаза, а то и пытаются скрыть первые «подозрительные» случаи, непонятно на что надеясь, но и простые люди пребывают в каком-то инфантильном состоянии, предпочитая не замечать увеличение средней недельной смертности для начала в пару раз, а все смерти объяснять уже привычными болячками или голодом.

Подробно это явление описано у Делюмо в монографии «Ужасы на западе» (легко гуглится):

«Прослеживается общая для пространственно-временного континуума тенденция невосприятия слов-табу. Их старались не произносить или же, как в случае начала эпидемии, употреблять отрицательную форму: "это не является собственно чумой". Произнести название болезни означало сдачу последних рубежей. И все-таки наступало время, когда следовало произнести это чудовищное слово. Тогда паника захлестывала город».

Итак, слово произносится, как правило, когда эпидемия уже набирает обороты, то есть возросшее количество смертей очевидно для каждого конкретного индивида в любом месте, обычно эта очевидность приходит, когда начинаются первые нарушения в ритуале похорон. Трупы на улицах – сложно игнорируемый маркер, свидетельствующий, что «что-то идет не так». Таким образом, для очевидца развитие эпидемии может действительно казаться внезапным.

О коллективном поведении во время чумы можно прочитать во многих источниках, в том числе и у того же Делюмо. Но если выделить главное: именно во время чумы демонстрируется максимальное морально-психологическое расслоение. Кто-то выгоняет или отказывается хоронить родных, кто-то лезет добровольцем в самую гущу эпидемии; одни неистово молятся, другие также неистово пьянствуют, веселятся - с одинаковым истерическим надрывом.