neboblinov

В детстве меня спрашивали, кем я стану. Ответа я уже не помню, но готов поклясться, что ответом однозначно был не водитель маршрутки. С образованием психолога, философа и почти пятью десятками лет жизни за спиной, ага.
– Скажите, а вы до Семиреченской идёте?
При том, что в маршруте, указанном на прикреплённой к стеклу картонке, эта Семиреченская была указана. Хоть бы раз посмотрели, перед тем как садиться, достали хуже жены, пилящей по полгода за поздний возврат из рейса и детей, просящих выслать денег в другой город.
– Да, – измученно ответил я.
Дверь захлопнулась. С гулом и тихим рёвом старый ПаЗик вновь покатил колёса по обледенелому асфальту. Этот ПаЗ старше меня. Спасибо, мэр, отличное обновление автопарка. И спустя пару часов этот старик покатится по этой же улице. И ещё. И завтра. И послезавтра тоже. Какое там определение у безумия? 
– Возьмите, пожалуйста, – высокий молодой паренёк в красной куртке и с рюкзаком неловко протянул руку с зажатой в ней платой за проезд. 
Конечно же беру три монеты, мысленно благодарю, что не придётся отсчитывать сдачу на ходу.
– Простите, извините, пожалуйста, простите, – то и дело говорил паренёк, пробираясь по полузаполненному салону к свободному месту. Хм, а он выглядит нетипично. Я редко вижу пассажиров, которые бы вообще хоть что-то произносили при попытке занять свободное место. Что-то кольнуло в глубине сознания, что с этим парнем будет завязана удивительная история. То ли опыт, то ли интуиция, но вот меня ни то, ни то не подводило.

Я продолжал выходить на маршрут по своему обычному графику два через два. И каждый раз утром, ровно в одно и то же время, этот парень с рюкзаком появлялся на остановке. Каждый раз он на бегу запрыгивал в салон, передавая ровно 25 рублей. И всегда я слышал его обычное “возьмите, пожалуйста”, “благодарю” и “спасибо”. Во время пути он с неподдельным интересом разглядывал пейзаж за окном, хоть и видел его в тысячный раз. И тысячный раз он выходил на той же остановке, что и всегда. Однозначно, от неё он шёл до университета. Иначе куда же ещё в таком возрасте ходят с такими рюкзаками и так рано? Однако с каждым разом, как я его видел, он выглядел всё хуже. Мешки под глазами утяжелялись, прыжки становились всё более неловкими. Видать, сессия его крепко взяла. Пару раз он едва не проспал нужную остановку и только благодаря моему громкому объявлению названия резко поднимал голову и в спешке выбегал из маршрутки. Или автобуса? Ай, плевать, ПаЗ хоть так, хоть так назови, он всё равно кучей металлолома останется. В какой-то степени, парень так всем этим запомнился, что я отчасти привязался к нему. Понятия не имею, почему, по сути он для меня был лишь телом, которое необходимо было доставить из точки А в пункт Б. Но всё же, выходя на маршрут, среди всех пассажиров я ожидал увидеть его на том же месте в то же время. 
И вот в один из таких дней у меня вновь разболелись коленные суставы. Они у меня болят всякий раз, когда предстоит что-то, что нарушает устоявшийся ход вещей. Так и случилось. Он не появился. Да, банально до жути, банальнее только напиться в пятницу или пойти после юридического кассиром в заведении фаст-фуда. Не то чтобы это было критично, всякое бывает, но я разу не видел, чтоб он опаздывал. И какого рожна я тогда будто на иголках сидел? Весь день из-за этого нервничал, думал, что с ним, дважды чуть не врезался в идущие впереди машины.

К счастью, на следующий день он всё-таки появился. Снова красная куртка, снова прыжок, снова монеты, только сегодня он вместо рюкзака держал в руках папку. Хм, видимо, порядок вещей сегодня несколько нарушится. Колени вновь заныли.
– А ты куда вчера пропал? – я решился спросить прямо в лоб. – Чего это ты не пришёл ко времени? 
Парень смутился так, будто ему сказали, что он приёмный. 
– А… да у меня это, дела другие были… 
– Сейчас как сам?
На себе я почувствовал ещё и недоумённые взгляды тех пассажиров, которым удалось втиснуться поутру в коробок на колёсах.
– Да вроде ничего, – ответил он и поспешил пройти поглубже в салон.
Святой Господь, насколько же он не уверен в себе. Я почуял, что дела пойдут не так, и оказался прав. Сегодня он проехал аж на семь остановок дальше обычного.
– На следующей, пожалуйста! – раздался его слегка дрожащий голос. Сам обладатель вместе с двумя другими пассажирами подошёл к выходу в ожидании остановки.
Размеренный скрип тормозов. 
– Береги себя, – сказал я красному вслед.
Понятия не имею, насколько он зашорен, но от обычной фразы он покраснел и выбежал так быстро, что едва не опрокинул другого выходящего, и выронил папку, чего он, к сожалению, не заметил. 
– Эй, стой! – кричали ему вслед пассажиры из салона. 
– Да поздно, не вернётся, далеко уже он. Передайте мне её.
В моих руках оказалась прозрачная синяя папка, толстая от листов с печатным текстом. К папке была приклеена бумажка с надписью “Заготовки для книги”. Писатель, значит. Ну это кое-что объясняет. 
– Ладно, найдём способ вернуть пропажу. 
С этой мыслью я продолжил движение по маршруту.

Решение оказалось простым. В следующий выходной, выпавший на будний день, я встал рано утром, жутко опасаясь опоздать из-за разнывшихся коленей. Жена удивлённо пыталась выяснить, куда это я впервые за 10 лет так рано собрался в выходной. В ответ лишь отмахнулся. Пуховик на плечи, синюю папку в руки, тело вывести на улицу. Передвигаясь настолько быстро, насколько можно, я вовремя достиг той самой остановки, по непонятным причинам пустой. Устроился на скамейке поудобнее, стал ждать его.

И дождался. Всё по старому, куртка, рюкзак, походка.
– Эй, парень!
Он робко обернулся на зов. 
– Подойди, у меня твоя вещь, которую ты бы ой как хотел вернуть. 
И слегка помахал ему папкой.
Куртка осторожно подошёл ко мне и сел рядом. 
– Погодите, это не вы тот водитель…
– Да, это я.
Его пристальный взгляд обращён на то, что я держу в руках. Вероятно, это была одна из ценнейших вещей, имеющихся у него.
– Ты пару дней назад её выронил в салоне, – конечно же я протянул Куртке его сокровище. – Надеюсь, тебе её отсутствие не испортило день. 
– Так вот где она была, – произнёс он с явным облегчением в голосе. – А я обыскался её везде, в издательстве меня едва насмех не подняли, в университете. Спасибо вам. Уж думал, что всё заново делать, писать…
– А вообще как жизнь у тебя? – не хотелось слушать его запинки.
– Нуууу… Неплохо. А почему вы спрашиваете?
– Просто нужен был повод завязать разговор. Иннокентий. 
Я протянул парню руку. Он недоверчиво осмотрел меня, после пары секунд протянул в ответ и пожал мою в знак доверия.
– Денис, – чуть волнуясь ответил он. – Только чем это я так вам запомнился? Я ведь обычный пассажир, едущий каждый день из одной и той же точки в другую.
Из кармана куртки рука извлекла полупустую пачку сигарет и зажигалку. Глубокая затяжка.
– Понимаешь, – струйка дыма вылетела в противоположную сторону от моего собеседника, – по сути мы все каждый день медленно движемся из исходной точки в конечную. Только этот путь длиною в жизнь и конечная – деревянный ящик под двумя метрами почвы на крышке. Так что каждый рейс я символически перевожу души с этого света на тот. Ведь каждый пассажир для меня как заблудшая душа, бесформенная и запертая в клетке собственных проблем. А ты… 
Я вновь затянулся, окинув взглядом дорогу с проезжающими мимо автомобилями.
– Ты выглядишь живым. Даже слишком. Будто не принадлежишь этому унылому городишке.
Куртка слегка оживился. 
– Отчасти так и есть. Я вижу мир несколько по-другому…
– Ну-ну-ну, давай без сопливых рассуждений об уникальности, – я погрозил слегка Денису пальцем. – На сопливую тринадцатилтеку становишься похож. 
И Куртка вновь поник до прежнего состояния.
– Так что же во мне такого живого?
Теперь взгляд мой брошен на серые куцые деревья, растущие в ряд у дороги. 
– У тебя в глазах такой блеск, который присущ либо мечтателям, либо людям творчества, либо дуракам, уж я знаю. На последнего ты не особо похож, а на папке написано “Заготовки для книги”, так что выбор невелик.
После на пару минут воцарилось неловкое молчание, прерываемое выпусканием дыма. Денис всё же набрался смелости и задал вопрос:
– Иннокентий, а у вас…
Я вяло отмахнулся от этой вежливости.
– Зови Кеша. И на “ты”.
– Кеша, а у тебя какая мечта была?
Вот тут пришла моя пора задуматься.
– Мечта, говоришь, – воспоминания полетели в памяти, как судорожно сбрасываемые в поисках по полкам книги, пока не нашлось нужное. – Дениска, я всегда хотел войти в историю.
Тут его взгляд вновь приобрёл живость.
– Войти в историю? Как? 
– Ну знаешь, не то чтобы там открыть новый закон природы или Нобелевскую премию получить, а чтоб просто не остаться незамеченным в линии времени. Чтоб была в книге исторической заметка, что вот жил-был такой-то Иннокентий Николаевич, вот тем-то работал, вот это полезное сделал для людей. И чтоб кто-то прочёл и вспомнил меня добрым словом, когда я доеду до своей остановки.
Парень слегка поёрзал на скамейке, будто хотел высказать дерзкое предложение, но не решался. Думал, что я не вижу.
– Давай, говори, что у тебя на уме.
– Может…
Снова мямлит, ну твою ж мать. Видный, вроде неглупый, писатель, мастером слова должен быть, а уверенности как у школьницы.
– Чётче давай, – прознёс я твердо. – Смелее, парень, иначе в жизни займёшь место лишь коврика для ног.
Он собрался с духом, резко выдохнув. 
– Может, я добавлю твой образ в свою книгу? 
Я взглянул на него с некоторым недоумением.
– В книгу? Зачем? Много чести больно.
Дениска решил не отступать.
– Как раз таки нет. Твой образ станет отличным лекалом для протагониста. Опыт, философия жизни, мудрость. Занести свой образ в книгу почти то же самое, что войти в историю. Да и грех вот такому вот человеку остаться пылью на линии времени.
От сигареты остался только огрызок с фильтром. А ведь по сути от моей жизни осталось примерно столько же, сколько от этой сигареты. Слишком рано рождён для исследования космоса, слишком поздно для исследования мира. И это шанс оставить след. Шанс, которого не будет более. 
– Ладно, давай. Срисовывай меня и переноси в свою книгу. Предложение действительно дельное.

Так и завязалось наше знакомство. Все последующие выходные Денис приходил ко мне и тщательно записывал рассказы о жизни, о профессии, о неразрешённых законах мироздания. И с каждой встречей он становился, ну, другим что ли. Задавал вопросы более уверенно, выпрямлялся, да и я ему советы по психологии давал. Порой он спрашивал, как лучше обыграть тот или иной момент в повествовании, как бы поступил я в определённый сюжетный момент. Лена поначалу ворчала, а после привыкла, даже с улыбкой и чаем стала встречать Дениску, будто родного. В какой-то степени он стал другом семьи. И вот примерно через полтора года такого общения он вновь пропал из моей жизни, теперь конкретно. Ни на звонки по оставленному номеру не отвечал, ни застать дома я его не мог. Постоянно занят, и неизвестно, куда он подевался. Как же тогда ныли колени, хоть плачь.

Спустя два месяца после его исчезновения, помимо счетов за квартплату и бесплатных газет, я обнаружил в почтовом ящике прямоугольный бумажный свёрток. Чутьё подсказало, что лучше открыть его сейчас. Сорвав обёртку, я увидел тёмно-зелёную обложку книги. 
– Д.Н.Сорокин, “На следующей, пожалуйста”, – я беззлобно усмехнулся. – Название можно было и получше подобрать. На первой странице в глаза сразу бросилась подпись чёрной пастой: “Моему дорогому другу Иннокентию с превеликими благодарностями. Ваш Денис.” 
И под ней первые строчки:
– Иннокентий Николаевич, доброго дня. Как продвигается ваша работа по исследованию человеческой психологии?
– Доброго. Неплохо, голубчик, неплохо, скажем…
Лёгкая улыбка пробежала по губам. Теперь уж точно люди будут вспоминать о таком человеке, как Иннокентий Николаевич, жившем тогда-то и сделавшем то-то полезное.

– Спасибо, Дениска. Теперь я могу выйти.

вк

Честно стырено с вк, но эта история мне показалась очень милой
Сложилось так, что в детстве платья для меня шил отец. До войны, он, вроде бы, был токарем. Но на войне потерял глаза. Мама тепло приняла его назад, и они стали жить как полноценная семья. «Он вернулся точно тем же человеком, что и до войны. Разве что без глаз, но это не слишком важно», — часто говорила она маленькой мне. Не знаю почему, но эти слова я помню до сих пор.

На работу ему вернуться не удалось. Да и другую найти не смог ввиду вызванных травмой ограниченных возможностей. Но как ветеран войны, он получил достойную пенсию уже в 40 лет, так что мы сводили концы с концами. Мама преподавала литературу в школе, но заработать на этом денег не очень удавалось. По литературе ведь не нанимают репетиторов... Так что она работала, а папе приходилось подолгу сидеть дома. Вот таким образом он и пристрастился к шитью. Швейная машинка нам досталась от бабушки. Та не очень любила возиться с нитками и тканями, так что максимум, чего можно было ожидать от нее – наволочка или мешок для круп. А вот папа… Ему нравилось касаться машинки, щупать ее, крутить понемногу ручку, слушать, как движется иголка. Иногда он подставлял лист бумаги под иглу, а затем трогал оставленные ею дырочки.
За годы, проведенные дома, отец стал настоящим мастером швейного дела. На слух, наощупь он научился заправлять нить и чувствовать длину стежка, скорость движения иглы. Часами и днями он разбирался с тем, как нехитрыми движениями нить заплетается и делает разные швы. Шитьё было его забавой. Не более чем хобби, которое отец просто любил. Иногда он дарил мне аккуратные рубашки. Они всегда были подходящего размера и с идеальными швами. Иногда он шил кукол, в которые можно было сунуть руку и устроить театр. Помню, маленькой очень любила его подарки... Но потом я подросла. Во мне проснулся предприниматель, и я взяла хобби отца в свои руки. Мама в это время усиленно изучала английский после работы, в надежде заработать потом на этом дополнительных денег.

Я откопала в шкафах кучу отрезов – свертков хороших тканей, которых у нас дома было полно еще с тех пор, как их покупала бабушка. Целыми днями мы с папой сидели вместе и занимались нашим общим делом. Он долго и внимательно слушал, каким должны быть платья, которые я у него просила. А я описывала все модные в те времена черты: узкая талия, круглый вырез, рукава на три четверти, длина слегка выше коленок. На школьных дискотеках у меня были самые красивые платья. Перед тем, как кроить, папа осторожно водил вдоль меня руками, щупал плечи, бедра, руки, ключицы. Затем он стелил на полу огромные полотна и вырезал большие куски тканей разной формы, понятной только ему. Иногда мама приносила домой разные модные журналы, а я их смотрела и точностью описывала папе то, что там видела: ткани, фактуры, фасоны, силуэты и другие нюансы этого дела. А затем мы ждали, пока останемся дома одни, расстилали те отрезы и папа наощупь кроил…
Вот так мы и провели следующие три года. Папа был моим лучшим другом. Знал мои мысли, тайны. Даже простил мне однажды, что продала одно из его творений своей однокласснице. Я гордилась этим, а вот в папино сознание не вписывались такие спекуляции. Конечно, я продавала платьица и после этого, но делала это втайне. Отец не видел, одеваю ли я их, да и, собственно, не слишком расспрашивал меня об этом. Его не сильно интересовало, идет ли мне платье. Отец ждал от меня все новых идей: каким же должно быть следующее?.. Деньги, вырученные с этой несанкционированной торговли, я тратила на модные в те времена безделушки или же подкидывала их маме. Иногда я обманывала ее, что нашла деньги на улице. Так что папино хобби, умноженное на мою хитрость, малость подкармливало нашу семью в те экономически трудные времена.

Со временем мы с отцом стали общаться все меньше и меньше. Мой спрос на платья упал. В гардеробе появились джинсы с рубашками и футболками. Платьев становилось нужно все меньше и меньше. Как следствие мы с папой начали отдаляться. Он не хотел слушать мою музыку, да и мыслей, которые я могла с ним разделить, становилось слишком мало. Папа продолжал шить, но делал это все медленнее. Вот так тихо за машинкой он и отошел… Как оказалось потом, он зачем-то наделал дырок в страницах книг и во многих старых фотографиях. Видимо, ему становилось уж слишком скучно и одиноко.
Сейчас мне тридцать, и я иногда подрабатываю волонтером в военном госпитале нашего города. Сложилось так, что я вызвалась забрать солдата, потерявшего глаза во время боевых действий, и отвезти его к родителям в небольшой областной городок. Его звали Максим. Тот лечился на дневном стационаре, но ему разрешали уезжать к родителям на выходные. Как и подобает молодому парню, Максим не унывал по поводу своей травмы, уже выучил брайль и планировал найти себе подходящую работу. Я решила забрать его в пятницу утром, прогуляться по паркам, возможно, выпить с ним кофе и уже к вечеру подвезти к родительскому дому. Как назло, разразилась гроза, и мы поняли, что побродить паркам не удастся.
— Может, в кино? – предложила я и поначалу даже не поняла, что не так.
Максим громко засмеялся. Затем засмеялась я. Потом стало стыдно и захотелось пнуть себя по ноге…
— Не надо в кино, — сказал Максим, а затем спросил: — Если бы не эта ситуация с волонтерством, где бы вы хотели оказаться сейчас?
— Дома, наверное... — ответила я. — Да, определенно дома. Хочу домой.
И мы поехали ко мне. Я нечасто привожу мужчин к себе домой. Да и вообще, я не воспринимала его как мужчину. Мы прошли на кухню, я включила плиту, закурила и принялась готовить яичницу, чтобы мы могли перекусить. Максим в это время принялся рассматривать интерьер, как это зачастую делают гости. Только вот делал это руками, а не глазами. Парень нащупал книжные полки и продолжил исследовать их пальцами вглубь. Я разбивала яйца на сковороду, как вдруг услышала:
— Я люблю тебя, Аня.
От такого заявления я открыла рот, и сигарета упала прямо на плиту. Меня заполнило какое-то странное чувство, похожее на злость, страх и презрение одновременно. Захотелось сразу же вызвать для него такси, сказав что-то вроде «Как ты смеешь?!» или «Я так не думаю». Но вместо этого только глупым голосом переспросила:
— Что?..
Я повернулась к нему и увидела, как он держит старую фотографию моего отца в руках, поглаживая пальцами те самые отверстия, которых тот наделал швейной иголкой.
— Я люблю тебя, Аня.
Тут я осознала, что это не Максим говорит. Это кое-кто другой говорит, а он просто передает мне послание. Я посмотрела на все те книги, которые забрала из родительского дома. Сколько же теплых слов папа оставил мне на потом? Сколько советов и напутствий на будущее... А ведь я могла так и не найти это сокровище, не понять этих странной формы посланий! А ведь папа знал, что я все найду и пойму.
До моего слуха вдруг донесся тихий голос читающего Максима:
— Люблю тебя... Даже сейчас.