Mephistophel95

Дыханием я проплавил в инее, покрывавшем стекло, круглое смотровое отверстие. Видно через него было немного: кусок дома и недавно установленный в специально разбитом скверике ещё один памятник героям Великой Отечественной войны. В этом году, приурочив к очередной, в общем-то, не слишком круглой годовщине Победы, их установили по стране как-то особенно много, включая статую совершенно невероятных размеров и весьма сомнительных художественных достоинств. Весь город был заклеен афишами концертов песен военных лет, кинотеатры показывали ретроспективы чёрно-белых фильмов о партизанах и взятии Рейхстага, модные фотоцентры с помпой открывали выставки вроде «Лица героев» или «Те, кто...».

Для меня возвращение Победы из архивов на улицы оставалось загадкой. Двадцать лет назад, насколько я помнил, этому событию уделялось куда меньшее внимание. Людей, которые в ту войну не то что сами с оружием в руках ступали по полям смерти, сочащимся кровью, которой пролито столько, что всю её впитать земля не может, но хотя бы помнили вой сирен тревоги, рвущий пелену чуткого детского сна, в живых оставалось всё меньше и меньше. Но почему-то именно сейчас праздник Победы нежданно обрёл ту значимость, которая была у него, наверное, только в первые десять-пятнадцать лет после окончания войны.

Может быть, это было последнее «спасибо» последним живым ветеранам. А может, государство черпало вдохновение в их подретушированных историками подвигах и надеялось, что граждане последуют его примеру. И Победа стала вдруг занимать всё больше места в сознании народа. Мне это казалось противоестественным: накрашенные старухи плохо смотрятся на пропагандистских плакатах. Семидесятилетней Марлен Дитрих нельзя доверять соблазнение нации.

История – это медуза Горгона; под её пристальным взглядом всё обмирает и окаменевает. Живые лица, способные когда-то выразить боль, радость, страсть, страх – застывают с одинаковой героической гримасой. Настоящие цвета – коричневый, розовый, зелёный, голубой, карий, рыжий, пшеничный – пропадают, уступают место двум мёртвым: слепяще-мраморному – для вождей, гранитно-серому – для исполнителей их воли.

Раскиданные по всей нашей стране окаменевшие бойцы Великой Отечественной - как наколотые на булавки и засушенные бабочки. Одни призваны уберечь от тления красоту и изящество, другие – спасти от забвения героизм и самопожертвование. Но состояние души нельзя сохранить в формалине. Дети, приученные говорить «Слава героям», плохо понимают, о чём речь. Подлинная память о любой войне живёт всего три поколения: чтобы чувствовать, что она значила для тех, кто её пережил, нужно слушать об этой войне от них самих – сидя у них на коленях. Для праправнуков солдат, не заставших уже их в живых, останутся только скучные учебники, слащавые, однобокие фильмы и грозно смотрящие в вечность пустые глаза без зрачков, выдолбленные в граните статуй.

У меня, как и почти у всех, наверное, наворачиваются на глаза слёзы, когда заслуженный артист глубоким басом выводит «Этот День Победы...». Я тоже рос на фильмах о танкистах и о подвиге разведчика Кузнецова. Нацарапать свастику – символ зла, и звёздочку – герб «хороших» - на флаге или башне танка, до сих пор умеет каждый мальчишка, малюющий что-то в своей тетрадке, и я лично перевёл на эту непреходящую тему не меньше десятка детских альбомов для рисования. Раз в год, увидев старика с орденской планкой, я испытываю желание сказать ему «спасибо», хотя в остальное время его занудство и ставший с годами невыносимым характер заставляют меня пожелать ему самого страшного. В конце концов, я пишу слово «Победа» с большой буквы.

Видимо, я чувствую по поводу той войны и людей, которые в ней победили, то же, что и большинство. Но я не понимаю, почему с каждым годом она становится всё важнее, а остальные, кажется, этому совсем не удивляются.

Памятники и мемориальные доски на каждом углу кажутся мне своеобразными урнами – но не для праха, а для отлетевших душ умерших стариков с орденскими планками. Ваяющие героев Великой войны скульпторы просто отрабатывают гонорары, политики, произносящие речи на церемонии открытия монумента, на самом деле думают о своих любовницах, а дети, кладущие цветы у подножья, волнуются, как бы не споткнуться, идя обратно, потому что это очень важный праздник, хотя и непонятно, почему. Увидеть в граните и мраморе отголоски знакомого лица, в последний раз виденного перед боем шесть или семь десятилетий назад, и заплакать могут только ветераны. Скоро их не останется совсем, а город окончательно превратится в бессмысленный и бесполезный сад камней.

Мой ныне живой дед - ветеран. Да, да, из тех, что, по вашему мнению, не нужны. Как и тян. Чуваки, вы не представляете какой это позитивный и по-хорошему сумасшедший человек.
Он не любит пафоса. Когда его товарищи вспоминали героизм советского народа на кладбище, он на том же кладбище выступал перед отрядами школоты с речью о том, как он в 45-ом трахал венгерских шлюх, а немки ему не понравились, ибо рожи лошадиные и бревно в постели.При этом присутствовал офигевший глава нашего села, который вырвал у него микрофон, но мой дед все равно продолжил эту историю.
Вообще, мой дед - древний битард. Войну он воспринял не как что-то серьезное, а как источник нескончаемых лулзов. Например, только он может со смехом рассказывать, как отскребал кишки начальника взвода со стены, при этом в его речи это становится реально смешной историей. Когда я спросил его, почему он пошел на войну - честно ответил, что выбора-то не было, и меня тоже бы забрали от компьютера моего. Рассказывал, что было куча самострелов, но их тут же расстреливали, поэтом лучший вариант был - война.
По его воспоминаниям, в так называемой арийской армии было овердохуя нохчей, турков и даже негров. Поэтому мой дед ссыт в лицо всем доморощенным поклонникам Гитлера как защитника белой расы, ибо цитата "Он бы тут чурок всяких у власти поставил и славянам точно трындец был бы".
Еще с войны он вынес ненависть к любой религии, поскольку после войны долгих семь лет воевал против нохчо, западных хохлов и эстонцев. А воду, по его словам, мутило именно духовенство. Мой дед же - атеист до последней капли крови. Верит в атом и сталь. Когда на похоронах какой-то дальней родственницы его хотели посадить в машину с попом, он сказал следующее: "Никогда не сяду даже срать с попом вместе, они все предатели народа".
Не так поразили его зверства немцев, как их приспешников в границах СССР. В Чечне и Дагестане он видел и отрезанные уши, и изувеченных людей, и женщин, изнасилованных ножами. Поэтому терпеть не может и кавказские народности. Ни о какой дружбе с ними, считает он, не может быть и речи.
А в Западной Украине однажды были пойманы с напарником и связаны отрядом бендеровцев. Но остались в живых, хотя убить их могли запросто. Поэтому получается, что если бы не то решение бендеровцев, меня бы даже и не было на свете. Странно, но факт.
Так что, господа, ветераны разные бывают, есть пафосное говно, но таких людей и в наше время полно, каждый второй нашист и едрос, а есть простые люди, умеющие иронически относиться к довольно страшным вещам, любить свою Родину, хоть и прикалываться над ней, не поучать более молодых людей и не быть занудой. П.С. Про ситуацию на нынешней Украине отозвался: "Все мудаки"