GuHlik

Мои друзья Поль и Марджери Гленхэм - неудавшиеся художники, а может
быть, во имя милосердия лучше назвать их непреуспевающими. Впрочем, даже
неудачи доставляют им больше удовольствия, чем большинству преуспевающих
художников успех. А потому с ними приятно общаться, и в этом одна из причин,
почему я, приезжая во Францию, охотно останавливаюсь у них. Их обветшалый
дом в Провансе - средоточие беспорядка: мешки с картофелем, пучки сушеных
трав, плети чеснока и горы сухой кукурузы чередуются с кипами незавершенных
акварелей и грудами страховидных полотен Марджери вперемешку со странными
неандертальскими скульптурами Поля. Среди этого подобия деревенской ярмарки
бродят коты всех пород и мастей и вереницы собак - от ирландского волкодава
ростом с теленка до старого английского бульдога с голосом Стефенсоновой
"Ракеты". Все стены украшены клетками - обителью канареек, которые ретиво
распевают чуть не круглые сутки, мешая людям разговаривать. Словом, в доме
царит теплая, дружеская, какофоническая, чрезвычайно приятная атмосфера.
В тот день я приехал под вечер усталый после долгого путешествия, и
Поль тотчас взялся приводить меня в норму при помощи горячего бренди и
гигантского лимона. Мне посчастливилось вовремя очутиться под их кровом, ибо
последние полчаса летнее небо над Провансом было застлано тяжелой черной
пеленой грозовых туч, и гром отдавался среди скал так, будто по деревянной
лестнице катились миллионы камней. Только я юркнул в теплую шумную кухню,
наполненную соблазнительными запахами стряпни Марджери, как хлынул проливной
дождь. Дробь капель о черепичную крышу вместе с ударами грома, от которых
содрогалось даже прочное каменное строение, пробудил дух соперничества у
канареек, и они принялись петь все разом. В жизни не припомню такой шумной
грозы.
- Еще кружечку, дружище? - справился Поль с надеждой в голосе.
- Нет-нет! - перекричала Марджери канареечные трели и гул дождя. - Еда
готова, холодная будет уже не такая вкусная. Поль, неси вино. Джерри,
дорогой, садись за стол.
- Вино, вино, даешь вино! У меня припасено для тебя нечто особенное,
дружище. - С этими словами Поль спустился в погреб, чтобы тут же вернуться с
охапкой бутылок, которые он благоговейно поставил на стол предо мной. -
Гигонда - мое личное открытие, бронтозаврова кровь, дружище, поверь мне,
прямо из вен доисторического чудовища. Очень славно пойдет с трюфелями и
индейкой, приготовленными Марджери.
Откупорив одну бутылку, он щедрой рукой налил темно-красного вина в
объемистый бокал. Поль был прав. Вино красным бархатом легло на язык, а
дойдя до горла, вызвало настоящий фейерверк в мозгу.
- Ну как, здорово? - осведомился Поль, изучая мое лицо. - Я обнаружил
его в маленьком погребке в районе Карпентрас. Стояла дьявольская жара, а в
погребке было так прохладно, так уютно, что я сам не заметил, как выдул две
бутылки. Не вино, а чистый соблазн. Разумеется, стоило мне выйти на солнце
опять, как меня будто кувалдой огрели. Пришлось Марджери сесть за руль.
- Мне было так стыдно за него, - сказала Марджери, ставя передо мной
тарелку с трюфелем величиной с персик, запеченным в тонкую, хрусткую корочку
теста. - Он заплатил за вино хозяину, поклонился и... упал ничком на землю.
Пришлось хозяину с сыном вдвоем заталкивать его в машину. Ужасная картина.
- Ерунда, - возразил Поль. - Хозяин был счастлив. Лучшего рейтинга он
не мог пожелать.
- Это тебе так кажется, - возразила Марджери. - Ладно, Джерри, ешь,
пока не остыло.
Разрезав золотистый шарик, я ощутил запах трюфеля, тонкий аромат сырого
леса, соединивший в себе запахи миллионов тлеющих листьев. С красным вином в
придачу трапеза была просто божественной. Мы молча принялись уписывать
трюфели, слушая дробный стук дождя по черепице, раскаты грома и
экстатические трели канареек. Бульдог, невесть почему с ходу проникшийся ко
мне глубокой симпатией, сидел подле моего стула и не сводил с меня выпуклых
коричневых глаз, тихо посапывая.
- Великолепно, Марджери, - произнес я, когда последний кусочек
хрустящей корки растаял снежинкой на моем языке. - Право же, при твоем
кулинарном искусстве и чутье Поля на вина, открой вы ресторанчик, в два
счета заслужили бы три звездочки у "Мишлена".
- Спасибо, дорогой, - отозвалась Марджери, потягивая вино, - но я
предпочитаю готовить для узкого круга гурманов, чем для толпы обжор.
- Она права, тут ничего не возразишь, - подхватил Поль, не уставая
наполнять наши бокалы.
Сильнейший раскат грома прямо над крышей прервал нашу беседу, даже
канарейки на минуту смолкли, устрашенные такой мощью. Когда гром стих,
Марджери указала вилкой на супруга.
- Не забудь показать Джерри эту штуковину.
- Штуковину? - не понял Поль. - Какую еще штуковину?
- Ты знаешь, - нетерпеливо сказала Марджери, - эту твою штуковину...
твою рукопись... самое подходящее чтение для него в такую ночь.
- А, рукопись... конечно! - горячо произнес Поль. - В самом деле, ночь
весьма подходящая.
- Отказываюсь, - возразил я. - Хватит с меня вашей живописи и ваших
скульптур. Будь я проклят, если еще соглашусь читать ваши литературные
потуги.
- Ты темный человек, - добродушно молвила Марджери. - К тому же автор -
не Поль, а кто-то другой.
- По-моему, после такого пренебрежительного отзыва о моем искусстве он
не заслуживает того, чтобы ему доверили эту рукопись, - сказал Поль. - Она
слишком хороша.
- Но что это за рукопись? - спросил я.
- Очень своеобразное произведение, я обнаружил его... - начал Поль, но
Марджери перебила его:
- Не вздумай пересказывать, пусть сам прочтет. Лично мне потом долго
снились кошмары.
Пока Марджери раздавала порции индейки, окутанные плотным облачком
аромата трав и чеснока, Поль прошел в угол кухни, где между двумя мешками с
картофелем и бочонком вина громоздилась, будто развалины замка, груда книг.
Порывшись в ней, он торжествующе выпрямился, держа в руке сильно
потрепанную, толстую красную тетрадь, и вернулся к столу со своей добычей.
- Вот! - удовлетворенно выдохнул он. - Когда я прочел это, сразу
подумал о тебе. Нашел среди купленных мною книг из личной библиотеки старого
доктора Лепитра, бывшего одно время тюремным врачом в Марселе. До сих пор не
пойму - мистификация это или правда.
Открыв тетрадь, я увидел на внутренней стороне обложки черный экслибрис
- три кипариса и солнечные часы над выведенными готическим шрифтом словами:
"Экс Либрас Лепитр". Страницы были исписаны дивным калиграфическим почерком;
выцветшие чернила приобрели ржаво-коричневый оттенок.
- Лучше бы я тогда дождалась утра, прежде чем читать, - произнесла с
содроганием Марджери.
- Там что-нибудь о привидениях? - спросил я.
- Нет, - неуверенно ответил Поль. - Во всяком случае, не совсем. К
сожалению, старик Лепитр умер, так что мне не довелось расспросить его.
Очень странная история. Но, зная твой интерес ко всему оккультному, ко
всяким ночным стукам, я сразу подумал о тебе. Прочти и скажи, что ты
думаешь. Если хочешь, можешь оставить рукопись себе. Во всяком случае,
развлечешься.
- Вот уж никак не назвала бы это чтение развлечением, - возразила
Марджери. - Жуткая история.
Несколько часов спустя, вдоволь насытившись вкусными блюдами и добрым
вином, я вооружился огромной, тщательно заправленной золотистой керосиновой
лампой, излучающей бледно-желтый свет, и поднялся в гостевую комнату, где
меня ожидала широченная перина. Бульдог последовал за мной и следил, шумно
дыша, как я раздеваюсь, укладываюсь спать. Сам он расположился на полу подле
кровати, не сводя с меня преданных глаз. Гроза не унималась, раскаты грома
следовали один за другим, время от времени комнату озаряли яркие молнии. Я
поправил фитиль, пододвинул поближе лампу на тумбочке, взял красную тетрадь
и приступил к чтению, удобно сидя с подушками за спиной. Повествование
начиналось сразу, без каких-либо предисловий.


"16 марта 1901 года, Марсель.
Впереди целая ночь, и поскольку мне ясно, что при всем желании я все
равно не усну, то решил попытаться подробно описать случившееся со мной.
Боюсь, от этого моя история не станет выглядеть более правдоподобно, но надо
же чем-то себя занять, пока не наступит рассвет, неся мне облегчение.
Для начала должен сообщить кое-что о себе и своих отношениях с Гидеоном
де Тейдре Вильрэем, чтобы читателю (буде такой найдется) стало понятно,
почему я очутился среди зимы во Франции, притом в самой глуши. Я букинист и
позволю назвать себя истинным профессионалом. Хотя теперь вернее сказать,
был таковым. Один из моих коллег - надеюсь, скорее по-дружески, чем из
ревности - даже назвал меня однажды "литературной ищейкой"; что ж, я готов
признать меткость этого забавного сравнения. Через мои руки прошло свыше
сотни личных библиотек, и мне довелось сделать немало важных открытий. Так,
я обнаружил оригинальную рукопись Готтенштайна, редкое иллюстрированное
издание Библии, которое иные сравнивают с "Книгой Келлза"; в невзрачном
деревенском доме в Мидленде я откопал пять неизвестных прежде стихотворений
Блейка. Были и не столь значительные, но все равно интересные открытия -
такие, как найденный среди игрушек и моющихся книжек в детской комнате в
доме одного священника в Шропшире подписной экземпляр первого издания "Алисы
в Стране чудес" или дарственный экземпляр "Португальских сонетов",
подписанный Робертом и Элизабет Браунинг, с шестистрочным стихотворением на
форзаце. Чтобы находить такие книги в самых неожиданных местах, необходимо
обладать чем-то вроде дара лозоходца. Приобр