Дни и ночи (тёмная сторона) #2⁠⁠

Эпиграф

ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца
Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому
по делам его.
Евангелие от Матфея 16:27

Из дневника унтер-офицера Иозефа Шаффштейн, п/п 27547

"23 октября. Пароль: Сталинград.28 октября. Здесь настоящий ад. Пикирующие бомбардировщики и артиллерия.
29 октября. Жаркий для меня день... Жуткая деятельность русской авиации.
2 ноября. Ночью колоссальная деятельность авиации. Из головы не выходит мысль, что твой конец близок. Наши атаки безуспешны. Ротный старшина Лар убит.
3 ноября. Унтер-офицер Фридрих убит.
8 ноября. Снова и снова воздушные налеты. Никто не знает, будет ли он жив через час..."

Из письма жене ефрейтора Курта Шмидта, п/п 18889E, 29.XII.1942Я должен откровенно признаться, что мое настроение сильно упало и главным образом потому, что приходится так жестоко голодать. До сих пор нам помогала конина, но и это время прошло. Из-за того, что машины с продовольствием застряли в снегу, мы вчера утром получили только по куску сухого хлеба, а вечером похлебку из конины. Едва только начинаешь есть, как хлеба уже нет. О том, чтобы наесться досыта не может быть и речи. Но какая польза от жалоб? Мы все равно должны выдержать — и выдержим.

Из письма матери обер-ефрейтора Эриха Коха, п/п 20521Д, 27.XII.1942Битва между Волгой и Доном приближается постепенно к решающему моменту, и я надеюсь, что мы окажемся победителями. Мы с середины ноября окружены, получаем очень мало еды, бродим целый день голодные, и вдобавок проклятые русские атакуют нас по нескольку раз в день… Праздники кончились. Мы их и не почувствовали: они прошли, как все остальные дни. Два часа на посту, два часа свободных, затем опять на посту. В конце концов мы превратимся в идиотов. Подвоза никакого. Все с воздуха. Говорят, что сейчас будто бы станет лучше. Кольцо, в котором мы находимся, разорвано, и нам на смену движутся новые войска. Я уже два месяца не менял белья; поэтому можешь себе представить, сколько у меня вшей. Если б ты меня сейчас увидела, ты содрогнулась бы. Но наступят и другие времена. А потери, которые мы понесли и которые мы еще понесем! Это так ужасно, что и сказать нельзя.

Из письма родителям жены ефрейтора Карла Мюллера,п/п4 0886Е,18.XI.1942
Опишу вам в немногих словах мои дела и переживания. С мая по конец октября мы все время находились в наступлении; много пережили и проделали, постоянно под угрозой смерти. До Дона война была еще терпима. Но у предмостного укрепления на Дону русский начал наносить нам такие удары, что мы часто впадали в полнейшее отчаяние. Здесь истреблялись целые роты и батальоны, это была настоящая мясорубка, — и, несмотря на эти жертвы, мы не смогли продвинуться вперед ни на метр. После того как мы пробыли 2-3 недели на позиции у Дона, нас направили по пути наступления на Сталинград. Здесь еды было мало: пустынная местность, пересекающаяся болотами. Справа, слева и далеко впереди нас велись ожесточенные бои по всем направлениям военного искусства. Снова началась битва не на жизнь, а на смерть. Что здесь творилось и как ведется сейчас война в Сталинграде, словами описать невозможно. Тут идет сражение на уничтожение живой силы и техники в таких размерах, каких еще не знал и не переживал мир. Тот, кто выберется из Сталинграда невредимым, а не останется калекой или не будет убит, может считать себя особенно счастливым и благодарить своего творца и владыку. Здесь земля как бы перепахана снарядами и танками. Все дома и ориентиры сожжены артиллерией или взорваны. Лучше не говорить родине всего. Скажу вам лишь одно: то, что в Германии называют героизмом, есть лишь величайшая бойня, и я могу сказать, что в Сталинграде я видел больше мертвых немецких солдат, чем русских. Кладбища вырастали каждый час. Могу на основании нашего опыта сказать: Сталинград стоил больше жертв, чем весь Восточный поход с мая по сентябрь.Война в России закончится только через несколько лет. Конца не видно. Жаль, что мы вынуждены переживать подобное время и что мы родились и существуем в такую эпоху. Пусть никто на родине не гордится тем, что их близкие, мужья, сыновья или братья сражаются в России, в пехоте. Мы стыдимся нашей жизни.

Из письма родителям унтер-офицера Фрица Штрунка,

2-я рота 1-го батальона 260-го пехотного полка

113-й пехотной дивизии, п/п 04123С,

31.XII.1942

Надеюсь, что вы все здоровы, чего обо мне сказать нельзя. Прожитые нами восемь недель не прошли для нас бесследно. Многих, которые раньше обладали хорошим здоровьем, уже нет, — они лежат в холодной русской земле. Я все еще не могу понять, каким образом русский смог собрать столько войск и техники, чтобы поставить нас в такое положение, в каком мы находимся и по настоящее время. Я слышал, что в излучине Дона немецкие соединения перешли в контрнаступление с тем, чтобы освободить нас, так как долго подобной жизни мы не выдержим. Это самые тяжелые недели во всей моей 30-летней жизни. Вдобавок, я нахожусь с моим отделением на расстоянии 50-60 метров от русского. Счастье, что он здесь пока не переходит в атаку. Нам обещали, что сменят нас к празднику; затем сказали, что обязательно сделают это еще в старом году, но все это — одни обещания. Теперь мы хотим надеяться, что первые дни нового года принесут нам освобождение. Как вояки, мы теперь никуда не годимся

Из письма невесте ефрейтора Роберта Яна, n/n 18039C, 27.XII.1942За эти дни наше положение еще ухудшилось. Письмо от 15.11 я тебе писал на огневой позиции, теперь я на передовой позиции, где находится большая часть нашего подразделения. Я опять санитар. Перевязочных материалов нет, а больных — человек 50. В сущности говоря, мы все больны. Хуже всего вши. Кожи у меня скоро совсем не будет видно, всюду гнойная сыпь; если в ближайшее время не наступит улучшения, я покончу с собой. К тому же такое скудное питание. Утром и вечером по бутерброду, а на обед — водичка вместо супа. Это длится уже четыре недели; многие так ослабели, что не могут подняться и с трудом дышат, вдобавок делается все холоднее. Если нас скоро не сменят, то мы все подохнем. В животе бурчит, вши кусают, ноги обморожены. Я духовно и физически конченый человек. О нашем отступлении я тебе писать не могу, это завело бы меня слишком далеко… Какое у нас настроение, я думаю, ты можешь себе представить. На улучшение нет никакой надежды, более вероятно, что нас сцапают русские. Быть теперь больным или раненым ужасно, отсюда их не вывозят, а убежища в катастрофическом состоянии. Нас здесь, в маленькой комнатушке, величиной с нашу кухню, 20 человек; лежим на полу, совершенно завшивленные, шевельнуться невозможно, с нами вповалку раненые. А ночью являются русские бомбардировщики и поджигают оставшиеся несколько жалких лачужек; описать все это злополучие невозможно. Если бы хоть не было вшей и голода. Войне пора кончиться, но я в это мало верю; мы будем сражаться, пока последний человек не подохнет. Это у нас называется «героической смертью». Здесь делаешься таким грубым и бесчувственным. Мертвецы — повседневное зрелище; испытывать сострадание мы разучились, любви больше не требуется, остались только животные инстинкты, жрем мы и живем все, как свиньи. Рубаха у меня коробится от грязи и крови.Муки мы здесь терпим неописуемые. Сегодня утром я сделал обычный обход: три человека лежат совершенно без сил и заговариваются. И все по уши в грязи, масса гнойных ран, а перевязывать нечем. Еще две недели, и мы все сдохнем. Сегодня нас обстреливают целый день. Надеюсь, что они не попадут в нашу жалкую хибарку. Несмотря на злополучное положение, в котором мы находимся, люди воруют друг у друга. Нет смысла писать тебе больше об этом; ты все равно не в состоянии себе представить, каково это в действительности. Я погиб. Вши, вши… Тысяча проклятий, это ад, хуже ничего быть не может. Так живем мы со дня на день и надеемся на освобождение. Завтра от нас опять отправляется один взвод в пехоту — изголодавшиеся люди должны воевать.
Из письма жене ефрейтора Альбрехта Оттен, п/п 32803, 1.I.1943Часто задаешь себе вопрос: к чему все эти страдания, не сошло ли человечество с ума? Но размышлять об этом не следует, иначе в голову приходят странные мысли, которые не должны были бы появляться у немца. Но я опасаюсь, что о подобных вещах думают 90% сражающихся в России солдат. Это тяжелое время наложит свой отпечаток на многих, они вернутся домой с иными взглядами, чем те, которых они придерживались, когда уезжали. Что принесет нам новый год? Хоть бы какой-нибудь просвет, но на нашем горизонте заря и брезжит, и это действует на нас, фронтовых солдат, подавляюще.
(какие, интересно, это странные мысли.. Уж не о человечности ли противника?))

Ефрейтор Бруно Калига, п/п 202196 семье в Берлин, Бойссельштрассе, 44
Мои дорогие!Сейчас канун Нового года, и если я думаю о доме, у меня разрывается сердце. Так здесь все плохо и безнадежно. Уже четыре дня я не ел хлеба и живу только на супе в обед, а утром и вечером глоток кофе. Каждый день сто граммов мясных консервов или полбанки сардин в масле или немного плавленого сыра.
Везде голод, голод, голод и к тому же вши и грязь. Днем и ночью нас бомбят советские летчики и почти не прекращается артиллерийский огонь. Если в ближайшее время не свершится чудо, я здесь погибну. Мне очень плохо. Из вашего письма я узнал, что вы мне оправили посылку на 2 кг, в которой пакет с пирожными и мармеладом. Хед и Зиндерман тоже послали мне пирожные и другие деликатесы. Я все время думаю об этих вещах, брежу до галлюцинаций и боюсь, что они до меня не дойдут.
Несмотря на то, что я очень измучен, ночью я не могу уснуть, лежу с открытыми глазами и думаю непрерывно о пирожных, пирожных.
Иногда я молюсь, иногда думаю о своей судьбе. При этом все представляется мне бессмысленным и бесцельным. Когда и как придет избавление? И что это будет — смерть от бомбы или от гранаты? Или болезнь? Все эти вопросы занимают нас постоянно. К тому же мучительные мысли о доме, тоска по родине стали уже болезнью. Как может все это вынести человек? Или все эти страдания — наказание Божие?
Мои дорогие, все это я не должен был вам писать, но у меня уже истощилось терпение, я уже растерял свой юмор и мужество, я разучился смеяться. Здесь все такие — клубок дрожащих нервов. Все живут, как в болезненной лихорадке. Если из-за этого письма меня поставят перед военным трибуналом и расстреляют, то для моего измученного тела это будет избавлением от страданий. У меня больше нет надежды. И поэтому я прошу вас не очень сильно плакать, если вы получите известие, что меня уже нет в живых. Будьте добры в отношениях между собой и любите друг друга. Благодарите Бога за каждый прожитый день, потому что жизнь дома — это счастье.
С сердечной любовью,
Ваш Бруно
Густав Хелленбрух Крефельд, Риттерштр., 273. Отправил обер-ефрейтор Эрих ХелленбрухСталинград, 12.1.43
Моя дорогая мама, мой дорогой отец!Написать нового нечего, так как обо всем, что здесь происходит, вы узнаете из сводок вермахта. Так что я приветствую вас сегодня этими строчками, и полный благодарности могу написать, что я на сегодняшний день чувствую себя нормально. Почту жду с нетерпением, но что здесь можно изменить. Для нас время тяжелое в любом отношении, описать это в письме вряд ли можно. Я надеюсь, мои дорогие, что вы еще здоровы и получили мои письма с 84 фотографиями[8]. Я также желаю от всего сердца, чтобы вы получали письма о моей радости. Думайте обо мне, как и я о вас. И если в этих тяжелых боях Бог оставит мне жизнь, тогда радость встречи не будет иметь границ. Я здесь солдат, и это должно быть всегда у вас перед глазами.
Я постоянно думаю о вас, мои дорогие родители, приветствую вас с горячим желанием о возвращении домой здоровым.
Ваш благодарный сын Эрих

Адресат: госпожа Элизабет Штурм.Вормс — Хенгитрайн, Малергитрассе, 15.
Отправитель: старший ефрейтор Тео Штурм 31902Среда, 13.1.43 г.
Дорогая Лизбет! Сегодня я вновь пишу тебе письмо. В этот раз получился большой разрыв между моим последним письмом и тем, которое пишу сейчас, последнее ведь было от воскресенья 10.1. О чем писать, не знаю, мы каждый день надеемся на почту, но, к сожалению, напрасно. Правда, позавчера была почта, но для меня, увы, не было ничего. Пришло только несколько писем и пара пакетиков. Те, кто получил это счастье, могли радоваться. Уже дважды один и тот же солдат получил 2 посылочки, 14 дней назад и позавчера опять. Все один и тот же, это ведь несправедливо, но что поделаешь, остается только глазеть и надеяться на следующий раз. Теперь, наверное, почту накапливают до нашей замены, но как знать, произойдет ли это еще? Положение заставляет задуматься. Очень влияет погода, русские опять как следует разворачиваются, чем сильнее штормовая погода, тем лучше для них. Вот уже двое суток не прекращается жуткий буран, и холодно до отчаяния.Вы, вероятно, слышите по радио о трудных боях, которые мы вынуждены вести каждый день, а эти атакующие танки теперь бесконечны. Дорогая Лизбет, мы часто спрашиваем себя, сколько еще мы сможем выдержать все это, иногда мы близки к отчаянию, но потом собираемся и поднимаем голову. Когда-нибудь это же закончится, но только когда? Вот вопрос, на который мы не в состоянии ответить. Вчера мне опять снился дом, мы были на свадьбе, там были вкусные торты. Когда их приносили, я ел, и мне казалось, что никто за мной не наблюдает, и напихивал ими полные карманы. Ты еще сказала, что это нехорошо, я вымажу этой сладостью свои брюки. И как раз в тот момент, когда было так вкусно, пришел дежурный и разбудил меня на смену, и все это великолепие исчезло. Дорогая Лизбет, видишь, мне снятся все время дом и жратва, но это больше от голода. Если бы я теперь вернулся домой, то мой костюм сидел бы на мне лучше, так как мой живот здорово спал и, наверное, еще уменьшится. Это, конечно, хорошо, но голод отнюдь не хорош для этого, я теперь знаю по-настоящему, что это такое. Наше единственное желание — насытиться.

Адресат: Альмут Мюллер, Бадберген,

сельскохозяйственная школа.

Отправитель: ефрейтор Йозеф Мюллер, п/п 23161С

15.1.1943

Дорогая Альмут!До сегодняшнего дня я еще не получил никакой почты от тебя. Это ведь и невозможно, так как теперь почту не привозят, даже рождественскую почту до сих пор не доставили. Причины этого теперь, вероятно, известны. Мы лежим возле Сталинграда и в этом жутком холоде ужасно страдаем. Концы моих пальцев немного приморожены. Я не могу хорошо писать. Но я все же иногда дам о себе знать, чтобы тебя успокоить.
Со времени моего отпуска у меня нет известий и от моих родителей. Но я надеюсь, что через 4 недели этот обман будет позади и что тогда будет более спокойно. В настоящее время здесь до проклятия трудно при этом холоде быть стойким мужчиной. Каждый должен сильно стиснуть зубы, но и это время пройдет.
На сегодня с сердечным приветом.
Твой Йозеф.
Россия, 20.1.1943Мои дорогие родители!Наконец-то я снова могу написать вам пару строчек. Бернхард и дядя Вилли, а также и другие уже должны были получить от меня письмецо. Но я буду писать каждые три дня. Почты из дома после первых двух писем еще не было. Но я надеюсь, что в скором будущем с этим будет получше. Если судить по расхожим лозунгам, наше положение нельзя назвать неблагоприятным. Будем же надеяться на лучшее и старательно молиться об устойчивом счастливом конце. Нужно только крепко полагаться на Господа Бога, он еще с нами и не оставит нас. Теперь я должен сообщить вам печальную весть о том, что нет больше моего хорошего друга: Гельмут Шмитц погиб. Позавчера я узнал об этом от одного товарища, который лежал с ним на передовых позициях.
Во время наступления русских его настигла пуля. Попадание в грудь — он наверняка не так сильно страдал. Мне жаль его. Он был таким естественным, веселым, жизнерадостным юношей и в тоже время серьезным и глубоко религиозным. Еще по дороге сюда он много рассказывал о доме и о своих родителях, которых он надеялся снова скоро увидеть. Но вышло совсем не так, как мы думали.
О чем еще важном можно сказать? Я лежу еще в нашем старом окопе. Ноги болят еще немного, но с каждым днем видны улучшения. Санитар каждые три дня делает мне перевязку. Погода теперь изменилась. С того времени, как наступило полнолуние, больше совсем не холодно, и первый час нашего дежурства здесь проходит быстро. Если нам придется пробыть здесь еще месяц, дело пойдет уже к весне. Тогда здесь, в России, уже все будет полегче переносить. Сейчас же я все еще ношу теплый пуловер, который мне мама дала с собой. Он для меня до сих пор был незаменимым. Да, мама, ты знаешь, что необходимо для твоего сына. Вшей, правда, в нем ужасно много и их приходится давить. Поэтому я его на ночь снимаю, чтобы эти мучители не слишком докучали.
Как теперь обстоят дела с посылкой бандеролью, дорогие родители? Можно ли опять стограммовые посылать? Для больших бандеролей мы еще не получили марки. Но если они будут, они тут же авиапочтой пойдут в Германию. Если и сейчас еще не будет почты, то я надеюсь-таки, что недели через две все наладится. И было бы хорошо, если б я тогда получил сразу несколько стограммовых бандеролей с шоколадом, марципанами и др. Все товарищи еще с тоской ждут свои рождественские бандероли. Но у меня для них, к сожалению, не было еще марок. Со сладостями здесь у всех затруднения. В рационе такое совершенно уже отсутствует.
Как дела дома, надеюсь, все здоровы. Мама не должна в это время года много проводить в магазине, поскольку я знаю, как холодно зимой. И особенно с твоими желчными и почечными историями, дорогая мама, ты должна беречь себя. Отец тоже должен больше заботиться о своем здоровье, и не надо думать, что если Бернхарда нет, он должен работать за двоих. Берн-хард еще определенно в Зесте, тяжелое время он уже пережил. Надеюсь, он остался в Германии в лазарете; достаточно того, что я здесь лежу в грязи.
Ну, мои дорогие родители, примите сердечный привет от вашего любящего сына. Генрих.
На Востоке, 30.XII.1942Дорогая Ирмгард!Прими сначала горячие и сердечные приветы с фронта перед Сталинградом от Тео. Надеюсь, что ты здорова и бодра, как и я. Особенно такой бурьян, сорная трава, как я, это хуже, чем чертополох, чувствует себя здесь хорошо. Я написал письмо домой. В письмо, которое послал домой, я вложил авиа-марку для тебя, ты должна сходить домой и взять, когда будет время.
Надеюсь, ты провела Рождество и новый год хорошо, не так, как мы в бункере и землянках, без елки.
У нас был самый печальный рождественский праздник, без почты, без елки, свечей, короче, без всего, что напоминало бы о Рождестве.
Но я рад, что вы дома провели Рождество немного спокойнее, и я точно знаю, что вы думали о нас хорошо в этот святой вечер, как и мы, вспоминали вас. Как часто слово Германия и родина звучали в этот святой вечер, я не знаю, но очень, очень часто. Я нахожусь в бункере с одним 22-летним юношей, он плакал в этот вечер, как маленький ребенок. Я скажу тебе, что у нас у всех слезы в глазах стояли, когда мы услышали, что почты не будет. Но несмотря на то что мне тоже 21 год, я сцепил зубы и сказал «может быть, завтра почта придет», хотя я сам так не думал.
Так прошло у нас Рождество 1942 года, и я никогда в жизни это не забуду. Но, несмотря на это, живем с юмором. Как у тебя дела? Я надеюсь, все хорошо. Что делает моя любовь еще? Я очень дерзкий, нескромный? Но меня эта тайна интересует. О моей любви к тебе ты уже слышала дома. Сейчас я ищу новое начало, и поэтому хочу тебя спросить, в твоем сердечке есть место для меня? Я давно храню тебя в своем сердце. Но ты этого не хочешь.
Не думай обо мне плохо, дорогая Ирмгард, если я написал немного ерунду?
Я вложил письмо для тебя в самый лучший конверт. На этом заканчиваю и надеюсь на скорый ответ. Сердечно приветствую тебя, твой Тео.
Болтать вдвоем так хорошо
И если при этом третий,
Не нужно говорить о погоде,
Нужно говорить о любви?
Это говорит о любви
Ефрейтор Г. С, 2-я рота, 546-й пехотный полк,
389-я пехотная дивизия19.IX.1942Вчера положение было неблагоприятным для нас. Русские танки совершили прорыв, и у нас объявили боевую готовность. Они обороняют Сталинград, как собаки, вы даже себе представить не можете. Каждый день происходят тяжелые бои, причем наша рота несет потери. На передней линии нас всего 24 человека. Каждый день мы надеемся на падение города. То, что вчера и сегодня над нами гудели пикирующие бомбардировщики, дает основание полагать, что там не осталось камня на камне, город должен пасть. Я уже представляю себе, как Сталинград превратится в груду обломков и руин, окруженную могилами героев. Надеюсь, это продлится не слишком долго. Мы с напряжением ждем, что же произойдет, когда со Сталинградом будет покончено. Обещания с отправкой оказались пустыми словами. Тут я меньше всего разочарован, потому что уже не верю своим глазам. Но тайная надежда, что у нас все получится, всегда со мной. Надеюсь, что не только желание породило эту мысль, а что она станет реальностью.
Ефрейтор Е. Р., 4-я рота,16-й мотострелковый батальон,
16-я танковая дивизия20.IX.1942
Вчера я был в Сталинграде, в этой части города еще идут ожесточенные бои. Нет ни одного целого дома. Гражданскому населению пришлось немало перенести. Но война не останавливается ни перед чем.

Солдат К. X., 2-й эскадрон, 113-е разведподразделение, пехотная дивизия5.Х.1942
Место, в котором мы сейчас находимся, — это сплошная степь. Редкие деревеньки, которые здесь располагались, использовались врагом чаще всего как опорные пункты. Их сожгли и сравняли с землей в боях за Сталинград. Все, что видел за последние недели, было ужасно. Но к этому так привыкаешь, что в конце концов перестаешь замечать. И это когда-нибудь пройдет.

Рядовой К. Г., 2-й эскадрон,113-е разведподразделение,
113-я пехотная дивизия27.Х.1942Восемь дней назад мы заняли зимнюю позицию севернее Сталинграда. Картина в этой степи непривлекательная. В округе нет ни деревни, ни леса, ни дерева, ни кустарника, ни капли воды. Каждый день атаки русских. Сам город полностью разрушен и продолжает гореть, освещая в ночное время широкую степь. Здесь подходят слова из Евангелия, о которых я часто думаю: «Не должно остаться камня на камне». Здесь все выглядит именно так. Воду для кофе и чая привозят на машине, что занимает несколько часов. Час за часом и день за днем над руинами города летают немецкие бомбардировщики, чтобы завершить свою работу. Но у меня есть надежда и твердая уверенность, что я переживу и это, как я уже преодолел много опасностей этим летом. Нельзя терять мужество и веру в Бога.

Вместо эпилога