Очерки по истории классической политэкономии. Часть 1
2023-й – год истории политической экономии.
Очерки по истории классической политэкономии.
Очерк первый: Ab ovo
В текущем году нас ждут сразу три грандиозные памятные даты, относящиеся к истории классической политической экономии: 26 мая – 400 лет со дня рождения Уильяма Петти (1623–87), 5 июня – 300 лет со дня рождения Адама Смита (1723–90) и, наконец, 11 сентября – 200 лет со дня смерти Дэвида Рикардо (1772–1823). Мимо таких дат точно пройти нельзя, и поэтому я решил, несмотря на сложность и взрывоопасность ситуации, написать эту серию очерков по истории политэкономии.
При этом совсем не так давно – 19 февраля – была ещё одна видная дата, тоже имеющая, как это ни покажется кому-то странным, прямое отношение к истории политической экономии: 550 лет со дня рождения Николая Коперника (1473–1543). Великий польский астроном, перевернувший человеческие представления о Вселенной, был, как типичный человек Возрождения – примерно ровесник Дюрера и Микеланджело и младший современник Леонардо, – разносторонней личностью. Н. Коперник получил широкое образование в лучших итальянских университетах, практиковал как врач (и, по отзывам, был превосходным врачом!), переводил с греческого на латынь, плодотворно занимался государственным управлением и даже во время войны с Тевтонским орденом руководил обороной города Ольштына.
Именно Коперник открыл закон денежного обращения, известный как закон Грэшема: «худшие деньги вытесняют из обращения лучшие деньги». Смысл закона в том, что «хорошие деньги» – полноценные золотые и серебряные монеты – люди стараются отложить в сокровище, тогда как денежное обращение переполняют неполноценные монеты, чья реальная стоимость ниже номинала (в частности, это монеты из низкопробного серебра), – или бумажные денежные знаки. Сознательной порчей монеты систематически занимались в Средние века государи, пытаясь таким способом наполнить казну и поправить свои финансовые дела, – и результатом выброса в обращение «плохих денег» становилось расстройство денежной системы.
Такая ситуация острого финансового кризиса и сложилась в Польше после окончания её войны с Тевтонским орденом. И вот в 1526 году Н. Коперник пишет записку «О лучших основах чеканки монеты», в которой формулирует указанный закон. Коперник предлагает королевскому правительству меры по выводу «плохих денег» из обращения с тем, чтобы стабилизировать денежное обращение. Отчасти его труд возымел действие: король Сигизмунд I запретил чеканку монет на местах, то есть осуществил централизацию чеканки. Однако меры оказались половинчатыми, и огромное количество ранее выпущенных неполноценных монет осталось в ходу…
Закон, открытый Коперником, позднее был ошибочно приписан английскому экономисту Томасу Грэшему, сформулировавшему его в своих предложениях новой королеве Елизавете I в 1558 году, то есть на три десятилетия позже Н. Коперника.
Николай Коперник, как известно, родился в Торне (Торунь), богатом торговом городе, входившем с 1280 года в Ганзейский союз. Торунь, исстари славящийся своими пряниками, поляки так и называют: miasto piernika i Kopernika. Предки астронома по мужской линии, однако, происходили с юга, из Силезии; они жили в Кракове, где занимались торговлей медью. Отсюда, как считается, происходит его фамилия – от немецкого Kupfer (ср. лат. cuprum, англ. copper). Обращает на себя внимание и то, что именем Ник немецкие рудокопы называли злого подземного духа, подбрасывающего горнякам вместо ценной медной руды вредные минералы (так возникло название металла и химического элемента «купферникель», или просто никель; кстати, в английском языке Nick, Old Nick означает «чёрт, дьявол»).
Николай Коперник, несомненно, должен был унаследовать «практическую жилку» от предков. Его отец, тоже Николай, был богатым купцом-судовладельцем, торговавшим с Голландией и Швецией; а кроме того, Коперник-старший избирался членом городского совета Торуня. Не умри он, когда младшему сыну его было всего 10 лет, возможно, и отпрыск пошёл бы по его купеческим стопам. Однако судьба сложилась иначе, и решающую роль в жизни будущего астронома сыграл его дядя, младший брат матери Лукас Ватценроде, занимавший с 1489 по 1522 год пост князя-епископа области Вармия. Дядя не только дал племяннику блестящее образование – что побудило Николая к теоретическому осмыслению окружающего мира, но и ещё в юности назначил на весьма выгодную церковно-государственную должность. В Копернике, таким образом, сочетались астроном-теоретик и практик-управленец.
Политическая экономия, как и любая наука, вырастает из практических потребностей людей – а экономика, хозяйство составляет фундамент всякого общества. Естественно, поэтому, что первыми экономистами обычно становились либо купцы, либо государственные мужи – люди сугубо практические, связанные с проблемами производства, торговли или государственного управления. Образно высказался на сей счёт американский экономист Роберт Хайлбронер (1919–2005), назвавший экономистов «the worldly philosophers» – «философы от мира сего»! Что, впрочем, не мешало многим великим экономистам быть подлинными философами!
Ранняя история политической экономии изобилует яркими и многогранными личностями, целая галерея которых пройдёт перед читателем предлагаемого цикла очерков. Марксисты не могут замыкаться только на К. Марксе и его «Капитале»: изучение домарксовой политической экономии чрезвычайно важно для выработки культуры мышления, для овладения диалектикой развития науки, отражающей развитие общества как крайне сложной для анализа и прогнозирования системы.
От Хаммурапи до Аристотеля – и от Аристотеля до Фомы Аквинского
Наука зарождается в раннеклассовом обществе, причём общественные науки в своём развитии отстают от естествознания. Так, например, в Египте был достигнут весьма высокий уровень знаний в области математики и естественных наук, прежде всего – медицины и химии, но общественные науки не появились даже в зачаточном виде. Только под самый конец истории Египта, уже при Птолемеях, учёный жрец Манефон написал основательный труд по истории этой древней страны, однако то была не более чем летопись, изложение событий старины, а ежели автор и пытался объяснять причины перипетий тысячелетней истории, то разве лишь «волею богов»!
Экономическая наука может возникнуть только на такой достаточно высокой ступени хозяйственного развития общества, когда определённое развитие получают товарно-денежные отношения. Натуральное хозяйство – оно ж ведь и не требует осмысления! Поэтому достаточно сомнительны попытки историков экономической науки искать её истоки в глубочайшей древности: в египетских папирусах и законах царя Хаммурапи, в древнеиндийских Ведах и Библии. В указанных источниках можно найти лишь определённые экономические наблюдения – но не более того!
Хотя и наблюдения могли быть меткими! Гомер дал в своих поэмах целую энциклопедию жизни общества, находившегося на стадии распада родового строя и формирования общества раннеклассового. И вот в «Одиссее» он отмечает низкую производительность рабского труда: «Раб нерадив; не принудь господин повелением строгим / К делу его, за работу он сам не возьмётся охотой: / Тягостный жребий печального рабства избрав человеку, / Лучшую доблестей в нём половину Зевес истребляет». Однако, как видно из этих строчек, рабство представляется Гомеру «тягостным жребием», установленным Зевсом, – вот и всё объяснение сего явления!
Встречается в древних писаниях и осуждение несправедливых порядков – но оно не выходит за рамки морализаторства. Хотя как актуально, как злободневно звучит и для нашего времени агонизирующего капитализма такое вот высказывание древнеегипетского мудреца: «Жадность бездонна – и в эту пропасть можно падать бесконечно. Корыстный часто не знает, чего он хочет, и единственное, что его ждёт, – это конечная неудача»! Да, древняя мудрость может попадать «в точку», но в ней нет анализа причин социальных явлений – нет, стало быть, науки.
Первые зачатки экономической науки появляются в Греции классической поры, в которой товарно-денежные отношения уже получают достаточное развитие, так что у людей возникает потребность осмыслить такие явления, как цена, деньги, прибыль, ссудный процент и т. д. Считается, что первые экономические сочинения – под названиями «Ойкономика» (в форме диалога, да!) и «О доходах» – написал историк и писатель Ксенофонт (ок. 430–355 до н. э.). Ксенофонт, как известно, был учеником Сократа – а значит, скорее всего он излагал воззрения на общество и хозяйство своего великого учителя, сместившего в греческой философии акцент с натурфилософии в сторону социальных и нравственных проблем. Другой ученик Сократа – Платон, – по сути дела, первым попытался осмыслить разделение труда в обществе: в его социальной утопии общество состоит из правителей-философов, воинов и тружеников (крестьян и ремесленников), выполняющих в обществе определённые функции на основе соответствующих душевно-умственных качеств.
Но по-настоящему первым экономистом в истории был, вне всяких сомнений, Аристотель (384–322 до н. э.), основоположник, вообще, науки об обществе – социологии, в рамках которой – в таких сочинениях, как «Политика» и «Никомахова этика», – им рассматривались и экономические проблемы. В своих многосторонних исследованиях Аристотель опирался на громадный, по сути – весь доступный в его времена, фактический материал. Достаточно сказать, что в «Политике» он обобщил сведения о государственном устройстве и законах 158-ми эллинских и «варварских» государств! Надо полагать, что и в экономических отношениях своего времени он был весьма сведущ – тем паче, что два периода жизни философ провёл в Афинах, главном центре торговли и ремесла в Греции, и именно там в последний период жизни мыслитель написал свои сочинения, связанные с экономической тематикой.
Стагирит дал первую в истории классификацию наук и разработал стройную систему философских категорий, и он же – что можно считать величайшей заслугой Аристотеля как экономиста – первым выявил некоторые категории политической экономии, в известной мере показав даже их взаимосвязь. Начиная с Аристотеля, экономисты пытаются найти закон образования и изменения товарных цен – закон стоимости. Иначе говоря, Аристотель первым задумался над вопросом: Почему товары обмениваются в тех или иных соотношениях? Что лежит в основе их приравнивания один к другому? Он открыл две стороны товара – потребительную и меновую стоимости, «схватив» противоречие товара: «Каждое благо имеет двоякое употребление: первое присуще вещи как таковой, второе – нет; так, сандалия может служить для обувания ноги и для обмена; то и другое суть способы употребления сандалии, ибо даже тот, кто обменивает сандалию на что-либо, в чём он нуждается, например, на деньги или пищу, пользуется сандалией как сандалией...». Однако разработать теорию стоимости Аристотель не смог и не мог.
И тем не менее – и это самое главное! – он понимает проблему стоимости, являющуюся одной из ключевых, основополагающих, стержневых проблем науки политической экономии, вокруг которой выстраивается принципиальная проблема распределения доходов и богатства в обществе. Вопрос о природе стоимости в политической экономии сродни основному вопросу в философии – и вокруг этого вопроса вопросов предстоит ломать копья политэкономам всех времён и народов!
Точно так же, как в философских взглядах Аристотеля имеются элементы как идеализма, так и материализма, – и «борьба за Аристотеля» между представителями двух противоположных лагерей в философии послужила двигателем её дальнейшего развития, – точно так же у Аристотеля присутствуют и обе трактовки стоимости в политической экономии: 1) стоимость объективна, обусловлена затратами труда на изготовление товара (трудовая теория стоимости, ТТС) и 2) она субъективна, в её основе лежит оценка людьми полезности вещей (благ) – т. н. «теория предельной полезности», созданная буржуазной политэкономией в XIX веке «в пику» Марксу.
В самом деле, у Аристотеля есть какой-то «зачаточный» вариант ТТС. Прежде всего, он приближается к правильному пониманию стоимости как общественного отношения между людьми: «...всё, что подвергается обмену, должно быть как-то сравнимо... ...нужно, чтобы всё измерялось чем-то одним... ...расплата будет иметь место, когда будет найдено уравнение, чтобы продукт сапожника относился к продукту земледельца, как земледелец относится к сапожнику», – писал Стагирит в «Никомаховой этике». Однако великий мыслитель не смог сделать этот «последний шаг» к ТТС – и, увязнув в неразрешимых для него затруднениях, он скатился к субъективному объяснению стоимости различием полезности вещей.
Причины того, почему столь выдающийся ум так и не смог прийти к трудовой теории стоимости, исчерпывающе объяснил в «Капитале» Карл Маркс: «...“Обмен, – говорит он [Аристотель – К. Д.], – не может иметь места без равенства, а равенство без соизмеримости”... Но здесь он останавливается в затруднении и прекращает дальнейший анализ формы стоимости. “Однако в действительности невозможно... чтобы столь разнородные вещи были соизмеримы, т. е. качественно равны”. ... ...того факта, что в форме товарных стоимостей все виды труда выражаются как одинаковый и, следовательно, равнозначимый человеческий труд, – этого факта Аристотель не мог вычитать из самой формы стоимости, так как греческое общество покоилось на рабском труде и, следовательно, имело своим естественным базисом неравенство людей и их рабочих сил. Равенство и равнозначность всех видов труда, поскольку они являются человеческим трудом вообще, – эта тайна выражения стоимости может быть расшифрована лишь тогда, когда идея человеческого равенства уже приобрела прочность народного предрассудка. ...Гений Аристотеля обнаруживается именно в том, что в выражении стоимости товаров он открывает отношение равенства. Лишь исторические границы общества, в котором он жил, помешали ему раскрыть, в чём же именно состоит “в действительности” это отношение равенства».
Именно: Аристотель был человеком своего – рабовладельческого – общества! Рабство для него нечто естественное и неустранимое; раб – «говорящее орудие». Труд вообще, в принципе, в особенности – физический труд, недостоин свободного человека! И поэтому философ отверг, отбросил «пришедшее к нему» в результате рассуждений о сути обмена представление о равнозначности всех видов труда!
Но это нисколько не умаляет тот вклад, который внёс Аристотель в развитие философии, естественных и общественных наук. Оценивая развитие экономической мысли у греков, Маркс писал: «Поскольку греки делают иногда случайные экскурсы в эту область, они обнаруживают такую же гениальность и оригинальность, как и во всех других областях. Исторически их воззрения образуют поэтому теоретические исходные пункты современной науки» [«Анти-Дюринг», раздел по истории политической экономии, написанный К. Марксом по просьбе Ф. Энгельса].
Древний Рим, усвоив достижения Эллады, в большинстве отраслей не смог двинуть науку дальше. Это касается и экономической науки: те римские учёные, которых можно назвать экономистами, ограничиваются больше практическими советами, как организовать хозяйство – рабовладельческое хозяйство, как управлять рабами. Наибольшее развитие в Риме получила экономика сельского хозяйства – вопросы которой разрабатывались римскими агрономами. И им порой удавалось разглядеть признаки разложения и упадка рабовладельческого строя – и даже приблизиться к пониманию причин этого. Так, в первом веке нашей эры Колумелла ясно видел неэффективность рабского труда: «Рабы приносят полям величайший вред. Они дают взаймы на сторону волов. Пасут их и остальной скот плохо. Дурно пашут землю». А Плиний Старший прямо указывал на то, что «латифундии погубили Италию и её провинции». В целом же, господство рабовладельческих отношений, очевидно, препятствовало развитию представлений о стоимости и т. п.
Тем более всё это сделалось невозможным в Средние века, в состоянии упадка торговли и городов. При полном господстве религиозной идеологии социально-экономические вопросы поднимают богословы – опираясь, ясное дело, на авторитет Священного Писания и всё того же Аристотеля. Так они обосновывают феодально-средневековое порицание ростовщичества как занятия, недостойного христианина, вследствие чего сия отрасль хозяйственной деятельности была отдана в руки евреев.
Главнейшую роль в «согласовании» Аристотеля с учением отцов церкви, как известно, сыграл Фома Аквинский. Надо полагать, что не прошёл он мимо и экономических воззрений великого эллина, но Аквинат выступил идеологом уже не рабовладельческого, а феодального строя, незыблемость которого он обосновывал «божественным законом». Отсюда заметные расхождения с мнениями греков. Так, Фома Аквинский утверждал, что «в своём духе раб свободен» и господин не имеет права его убивать. Труд уже не рассматривается как занятие, недостойное человека, однако при этом Фома Аквинский рассматривал физический труд как «чёрный», а умственный – как «белый». Учитывая христианское представление о равенстве всех людей «во грехе», идеологам феодализма нужны были социально-экономические обоснования сословного деления общества и зависимости размера располагаемого данным человеком богатства от его места на феодально-иерархической лестнице.
С этой точки зрения очень показательно учение средневековых богословов о «справедливой цене». Вроде бы признаётся, что человек должен получить за свой труд вознаграждение, соответствующее затратам труда, трудовым усилиям, – и в этом тоже можно усмотреть зачатки трудовой теории стоимости, – но... при этом «справедливая цена» определяется также сословным положением человека. Учение о «справедливой цене» может служить отличной иллюстрацией положения о том, как идеологическая надстройка определяется социально-экономическим базисом.
Антифеодальная борьба в средневековом обществе нашла идеологическое выражение не только в средневековых ересях, но и в самых ранних произведениях утопического коммунизма – у Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы, деятельность которых пришлась уже на период разложения феодализма и формирования новых, буржуазных отношений. Томас Мор, мы знаем, отразил в критической части своей «Утопии» и новые реалии: в его знаменитой фразе о том, как «овцы съели людей», разоблачена вся «идиллия» т. н. «первоначального накопления капитала» в Англии!
Мне представляется, что утопичность утопий была обусловлена не только неразвитостью в ту эпоху капиталистических отношений и классовой борьбы ещё только нарождавшегося пролетариата, но и неразвитостью политической экономии. Если верно утверждение о том, что политэкономия – ключ к «анатомии общества», то и «врач», не обладающий таким «ключом», может самое большее прослушать пульс «пациента». Во времена Т. Мора и Т. Кампанеллы политической экономии, по большому-то счёту, и не существовало; утописты следующей «волны» уже могли опираться на достижения английской и французской классической политэкономии, но только после того, как Адам Смит и Дэвид Рикардо завершили возведение здания классической политэкономии, Карл Маркс смог создать своё принципиально новое учение об обществе. А с утверждением о том, что классическая политэкономия послужила одним из источников научного коммунизма, не спорят и его противники.
Продолжение следует…
К. Дымов
источник