Выкладываю на суд читателям свой первый рассказ, написанный под сильным впечатлением от семейной истории, рассказанной мне моим папой. Долгое время о ней никто не знал. И сравнительно недавно незадолго до своей смерти тетка отца поведала эту историю папе.
На землю пришла весна. По-хозяйски она взялась наводить в селе свои порядки. В первую очередь вычистила всё вокруг от снега. Только кое-где, спрятавшись за кустами, в тени, остались лежать грязные поникшие сугробы. Но и до них скоро дойдет очередь, и уже через пару недель и там будет пробиваться нежная зеленая травка. Затем весна-хозяюшка согрела черную как уголь жирную почву и словно по волшебству земля, еще недавно укрытая белым покрывалом, преобразилась. Сплошь и рядом просыпалась трава, буйно лезли засеянные осенью озимые, на деревьях стали набухать почки, готовые вот-вот лопнуть, обнажив совсем юные, молоденькие листочки. Птицы посходили с ума, не переставая, галдели, суетились и носились, устраивая свою личную жизнь. Небо было таким приветливым, таким тихим и радостным, будто хотело обнять каждого и саму землю, а солнце так заботливо согревало всех вокруг, словно извиняясь за то, что всю зиму не было от него тепла.И в такой прекрасный напоенный счастьем день на скамейке возле Райисполкома в небольшом старинном городке Богуславе сидел Ерофей Максимович и докуривал свою самокрутку. Несмотря на радостное оживление природы, на сердце у него было тревожно. Вчера председатель Сельсовета как бы мимоходом вызвал его на разговор. О чем и зачем, не сказал, но Ерофей Максимович уже давно научился понимать людей без слов. По его бегающему напряженному взгляду догадался, что не чай пить зовет его председатель. Стал перебирать в памяти последние служебные дела: Васька-пропойца украл у Федьки поросёнка, но не успел убежать от разгневанного хозяина и получил тумаков да еще и был сопровожден к нему, начальнику отделения милиции в с. Лютари, коим он являлся уже с десяток лет. Ваську пришлось посадить на 15 суток, поросенка изъяли и передали матерящемуся Фёдору, который пообещал прибить Ваську, если он еще хоть раз… Ерунда, а не дело. Вспомнил он и подравшихся подростков, так и не признались, из-за чего драка была, но позже выяснилось, что из-за девушки. Тоже не повод для разговора… Что же тогда? Сердце опять сжалось в смутной тревоге, Ерофей Максимович тяжело вздохнул. Посмотрел на часы, до назначенного времени оставалось 2 минуты, встал, поправил фуражку, воротничок, счистил щепкой налипшую грязь с сапог и решительно вошел в Райисполком.В каменном здании было прохладно и сыро. Дом еще не успел согреться солнцем, а топить уже перестали. По коридорам и комнатам сновали занятые и не очень люди. То и дело раздавался громкий приказной голос, кто-то отчитывал кого-то по телефону, везде царила деловитая суета, очень понятная в это время года – надо успеть подготовиться к посевной, договориться, чтобы выделили зерна, горючего, подготовили технику, все проконтролировать, всех настроить на серьезность поставленной задачи. Председатель Сельсовета Павел Кузьмич умел это делать лучше всех, он был хороший организатор, крепкий хозяйственник и просто порядочный и правильный мужик. Председателя уважали и доверяли ему. Поэтому услышав его громоподобный голос, внутренне собирались, концентрировались на задаче и дело спорилось.Ерофей Максимович наконец-то добрался до кабинета Павла Кузьмича, тот, увидев посетителя, кивнул и жестом пригласил присаживаться, сам же в этот момент басил в трубку телефона: - Я что для, себя прошу горючего? Вы понимаете, что если через неделю у меня не будет 120 литров топлива, то сорвется посевная? – лицо председателя багровело, глаза наливались кровью, - и слышать ничего не желаю. Я отправил Вам все документы, чтобы топливо мне было. Где хотите его, там и ищите… Всё. – с силой он шарахнул трубку на аппарат. - Здоровеньки булы,- сказал он Ерофею, - никак не выбью у Киева горючки для тракторов. Хорошо, с прошлого года запасы кое-какие остались, а то сейчас бы простаивали… - он замолчал, делая какие-то пометки в записной книжке. – А тебя начальство хочет видеть. – помрачнел Павел Кузьмич. - Специально по твою душу из Киевского НКВД явились.- Чего хотят-то? – поинтересовался Ерофей. - Да кто их знает, чертей. Приехал тут один нафуфыренный, мальчишка, а строит из себя цельного начальника. Хочет, значит, разговаривать с тобой без свидетелей. У меня, значит, в кабинете. – Павел Кузьмич не скрывал раздражения. Так что ты сиди, я ща его позову. И не дрейфь, я за тебя, сам знаешь, кому надо словечко-то замолвлю. Да и бояться тебе нечего, ты мужик правильный.От этих слов Ерофею Максимовичу стало еще больше не по себе. Когда тебе вдруг говорят: «Не бойся, всё будет хорошо», то логично начинаешь подозревать, что не факт, что все будет хорошо и наоборот, стоит быть настороже и всего опасаться. Да уж, успокоить Ерофея Максимовича председателю не удалось, как раз наоборот. Выходя из кабинета, он легонько потрепал его по плечу. Ручища председателя была сильной, плечо заныло от крепкого пожатия, но как ни странно, этот жест придал Ерофею Максимовичу уверенности в себе.Ждать «нафуфыренного начальника» пришлось недолго. Не прошло и минуты, как в кабинет твердо и быстро зашел молодой подтянутый парень, в новехонькой форме, в начищенных до блеска сапогах, при оружии. «На вид не больше 35 лет, а уже майора дали», - быстро отметил про себя Ерофей Максимович. Лицо майора было абсолютно спокойно и слегка насмешливо. Он чувствовал себя таким городским и важным среди них, таких сельских и простых. При этом глаза его были умны и проницательны. Чувство собственной важности не мешало ему с интересом наблюдать за людьми. В руках у него была картонная папка, на лицевой стороне которой Ерофей успел заметить свое фото.Майор уверенно сел на место председателя:- Товарищ… - он запнулся, посмотрел в папку – Максименко. День добрый.- Здравия желаю, товарищ… начальник, - ответил Ерофей Максимович.- Да, я забыл представиться, извините, - легко улыбнулся майор, - майор Соколов. Соколов Валентин Евгеньевич, - и протянул руку.- Очень приятно, - Ерофей Максимович пожал протянутую руку и немного успокоился. Майор Соколов не был злым и страшным, а казался вполне себе нормальным человеком.- Я, Ерофей Максимович, ознакомился с Вашим личным делом. Вы 1902 года рождения, родом отсюда, из Богуславского района, из села, кажется, Лютари, по месту службы нареканий не имеете, характеризуетесь везде как добросовестный, ответственный работник, предан идеям партии и вообще, придраться, в общем-то, не к чему… - тут он сделал небольшую паузу. – Но… Как всегда существует одно но… Я просмотрел списки арестованных по 58 статье по Киевской области, и Вы знаете, я не нашел ни одного случая с подотчетного Вам района. Вам не кажется это подозрительным? – здесь майор Соколов резко оборвал свою речь.Ошарашенный Ерофей Максимович не знал, что и сказать. Неужели теперь отсутствие врагов народа на вверенном участке – это не достижение, а наоборот упущение?- Нет, не кажется, - все еще приходя в себя, - ответил он, - А почему это должно быть подозрительным?- Подозрительно то, товарищ Максименко, что Вы, видимо, недостаточно усиленно ищете врагов нашего трудового народа, плохо знаете своих односельчан, или, может быть, слишком хорошо знаете и сознательно замалчиваете о фактах целенаправленного вредительства партии и народу? – на этом месте лицо майора Соколова стало непроницаемым. И непонятно было, он и правда думает так, как говорит или это была всего лишь часть его работы, монолог, заученный наизусть, как у актера не очень хорошего театра. Потому что его обвинения были абсурдны, ведь это очевидно всем, и скорее всего, ему тоже.Ерофей Максимович почувствовал, как кровь прилила к голове. Сердце бешено заколотилось, кое-как он взял себя в руки и почти спокойно, очень твердо ответил:- В моем селе никаких врагов народа нет. - А Вы поищите хорошенько, товарищ Максименко, поищите. Мой Вам совет.- Никого я искать не буду, - отрезал Ерофей Максимович. Вам надо, Вы и ищите. – он порывисто встал со стула. – Больше нет ко мне вопросов? Разрешите идти?- Ты горячку-то не пори, - тихо и жестко сказал майор, - подумай хорошенько.Ерофей молчал, глядя куда-то мимо Соколова. Не дождавшись ответа, майор процедил:- Можете быть свободны… Пока…Ерофей Максимович решительно покинул здание Райисполкома, ему хотелось бежать оттуда, как из охваченного пожаром дома, ему было жарко, дыхание сбилось, от ярости горело лицо. Он шел, не понимая, куда, ноги сами вели на дорогу в родное село. Мысли путались, в голове все время крутились слова майора. Не верилось, что всё это происходит с ним. Он понимал, что его поведение в такое непростое время слишком опасно. Тревожно сжалось сердце: что же теперь будет? Что будет с семьей? Ведь он не один. Дома его ждут жена и две дочери, младшая еще и болезненная, считай инвалид – получила осложнения на суставы после перенесенной ангины. Пока все эти мысли крутились у него в голове, ноги сами собой несли в село, до которого было шагать еще километров двадцать. Он не слышал, как его нагнала груженная телега, запряженная старой уставшей лошадкой и знакомый голос окликнул: «Ерофей, ты што ль? А нууу, чуешь? Сидай, доидемо разом». «Дякую…» - машинально ответил Ерофей и подсел к мужичку. К тому времени мысли в голове улеглись, он сам не понял, как успокоился. «Что бы ни было, а невиновного сажать не буду», – подумал Ерофей. Пока ехал, беспредметный разговор ни о чем с малознакомым односельчанином почти его успокоил. И только где-то глубоко внутри таилось какое-то неизгладимое чувство тревоги.В конце мая Ерофея вызвали в Киев. Теперь он уже точно знал, по какому поводу. На этот счет волноваться не приходилось. Неизвестно только было, вернется ли он обратно домой или его самого, как врага народа, на 10 лет без права переписки. А уж на его место найдут кого посговорчивее. Жена Ерофея Степанида перед отъездом в Киев насушила ему сухарей, завернула чистое белье, махорки побольше. А когда провожала из дому, плакала. Для нее ее муж, опора семьи уходил на долгие годы, если не навсегда, она с ужасом боялась думать, что же будет… Господи, что же будет… Осунувшийся от тревог и переживаний Ерофей махнул на прощание рукой и на служебной машине, специально выехавшей за ним по такому случаю из Богуслава, уехал. Уехал в неизвестность, в тревожное мучительное ожидание своей судьбы, в бессонные ночи, в тоскливую разлуку со своими родными… А над полем звенели жаворонки, тополя над головой шумели своей новехонькой, без следа летней пыли листвой, стрижи и ласточки ловили первых комаров, свежий запах реки приносил с собой ветер. Природе было совершенно всё равно, кто куда уезжает и что будет потом. Ни жаворонки, ни тополя, ни стрижи и комары, ни Степанида, ни Ерофей не знали и не догадывались, что их скоро ждет. На отрывном календаре в хате у Степаниды нахально бросалась в глаза сегодняшняя дата 2 июня 1941 года.
У рассказа есть продолжение... Если зайдет, напишу вторую часть.
