Тыры-пыры, ё-моё !
Слова вынесенные в заголовок являются , как ни странно, некой цитатой и мне очень интересно сколько человек, без всяких там Гуглов, навскидку, определит откуда это. Так сказать ищу соседей по палате)
Слова вынесенные в заголовок являются , как ни странно, некой цитатой и мне очень интересно сколько человек, без всяких там Гуглов, навскидку, определит откуда это. Так сказать ищу соседей по палате)
Прива соратникам. Ищу единомышленников по активностям в парке Сокольники. Зимой очень-очень влом. Причем мне, например влом не из-за лени, а потому что тупо боюсь грохнуться на нечищенных и обледенелых дорожках.
Давайте, что ли, поддерживать друг друга. Ну или падать вместе)))
Каток, лыжи, просто прогулки в энергичном темпе.
Если есть соседи - маякните, напишу телегу.
Конкурс мемов объявляется открытым!
Выкручивайте остроумие на максимум и придумайте надпись для стикера из шаблонов ниже. Лучшие идеи войдут в стикерпак, а их авторы получат полугодовую подписку на сервис «Пакет».
Кто сделал и отправил мемас на конкурс — молодец! Результаты конкурса мы объявим уже 3 мая, поделимся лучшими шутками по мнению жюри и ссылкой на стикерпак в телеграме. Полные правила конкурса.
А пока предлагаем посмотреть видео, из которых мы сделали шаблоны для мемов. В главной роли Валентин Выгодный и «Пакет» от Х5 — сервис для выгодных покупок в «Пятёрочке» и «Перекрёстке».
Реклама ООО «Корпоративный центр ИКС 5», ИНН: 7728632689
С Виктором мы познакомились во второй половине 90-х годов в одном из медицинских центров Екатеринбурга, когда с женой приехали туда на очередную спецучебу, называемую нами «монастырской школой» или просто «монастыркой». Он оказался нашим земляком, хотя ранее в городе наши жизненные пути не пересекались, а тут вдруг пересеклись. Я приехал на учебу вооруженный портативным магнитофоном для записи лекций и практических занятий, а Виктор – фотоаппаратом, которым периодически пользовался в удобное время.
Фотоаппарат, как позже выяснилось в процессе нашего общения, был основным его средством добывания хлеба насущного. Два месяца в году (в мае и сентябре) он садился в машину (был у него жигуленок-«копейка», что по тем временам считался неплохим автомобилем) и объезжал в городе и окрестных районах школы, ПТУ и техникумы, где делал групповые и индивидуальные фото учащихся, потом печатал фото, наклеивал их в папки и продавал запечатленным на фото персонажам. Поскольку занимался он этим промыслом не один год, то у него уже были налажены связи с руководителями этих учебных заведений, которым он делал необходимые презенты – деньгами или фотопродукцией, так что нужное содействие в его промысле обеспечивалось. Полученного за эти два месяца дохода ему хватало на весь год. От покойных родителей ему досталась трехкомнатная квартира в хрущевке на первом этаже. Так что жизнь в сложные 90-е годы была у него вполне сносной.
Будучи холостым, имея квартиру, достаточные для жизни средства и кучу свободного времени, поскольку нигде официально не работал, а иногда подрабатывал, как фотограф, на каких-то торжествах типа свадеб или юбилеев, Виктор, как он сам рассказывал, вел жизнь развеселую: отдых на природе, рыбалка, какие-то компании, пьянки, женщины. Неизвестно, сколько бы эта жизнь продолжалась и чем бы закончилась, но произошел случай, который изменил всю его жизнь.
Однажды утром, проснувшись с большого бодуна (накануне изрядно погулял), Виктор, умываясь и разглядывая в зеркало опухшую физиономию, сказал вслух своему отражению: «Ну, и что будем делать-то»? И услышал в ответ: «Добро». Как рассказывал Виктор, первой его реакцией был смех и сарказм: «Ну, да, вот сейчас выбегу на улицу и буду кричать: «Л-ю-ю-ди, идите все ко мне, я вам добро буду делать!»». А потом до него дошло, что в квартире он один, сказать про добро было некому, а сам бы он до такой глупости не додумался бы. Стало быть, существует нечто, не укладывающееся в его нынешнее миропонимание, и про это нечто есть смысл узнать поподробнее. И Виктор начал узнавать, благо свободного времени было достаточно, а литературу по мистике и паранормальным явлениям стали издавать в больших количествах, и купить ее можно было без проблем на стихийных книжных рынках. Появились и новые знакомые, интересующиеся той же областью бытия. С одним из них Виктор и приехал на «монастырку».
«Монастырка» обычно длилась дней 10-12 и протекала весьма насыщенно - лекции и практики. Виктор без проблем вписался в коллектив (собиралось нас там человек по 20-25), и на практиках нормально отрабатывал все задания. Более того, когда я с учебы привозил домой по 35-40 полуторачасовых кассет, он их переписывал себе, прослушивал и неоднократно выполнял некоторые практики (время-то свободное было!). У меня, например, времени на это не хватало. Внешняя жизнь у него тоже весьма поменялась: пить он бросил совсем, интенсивно начал читать духовную литературу, в частности, православную (на «монастырке» подробно разбирались энергоинформационные аспекты православного богослужения, обрядов и таинств. В итоге многие ученики-эзотерики в практической духовной жизни примкнули к Православию, хотя их богословие осталось эзотерическим). Внешняя жизнь тоже изменилась: он стал теплее, терпимее и добрее. Круг знакомых изменился, появились люди, которым он мог оказать реальную духовно-психологическую помощь. Официальное образование у него было невеликое – школа, но спецучеба, житейская мудрость и знание изнанки жизни помогали.
Фотограф он, конечно, был весьма профессиональный. Некоторые его снимки публиковались в местной православной газете. У нас с женой был затеян проект к 2000-летию христианства, и нам были нужны фотографии городских храмов, которых на тот момент было 16. Обратились к Виктору. По моим понятиям снимки, имея машину, можно было сделать за пару дней. Виктору понадобилась неделя. Потом он объяснил мне, что снимать надо либо рано утром, либо в пасмурную погоду, чтобы не было резких черных теней на здании. Недавно нам подарили дорогую книгу, в хорошем переплете, с текстом и фото на мелованной бумаги. Но фото храмов сделаны непрофессионально, смотрятся коряво, черные тени на белых стенах, снято в солнечную погоду.
А вскоре его фотопромысел стал клониться к закату. Началась эра цифрового фото. Хотя цифровики были еще слабенькими – матрица на 3 мегапиксела, не было фотопринтеров и фотобумаги, но мне было ясно, что не за горами время, когда пленочные фото станут раритетом. Мы с Виктором обсудили перспективы, необходимые знания и требуемую аппаратуру для перехода на цифру, и он решил завязывать с фотоделом. Для прокорма устроился водителем в один из храмов. Зарплата невелика, но кормят в трапезной и домой с канона продовольствие дают, а больше ему и не надо было при новой жизни.
Как-то при очередной встрече он сказал, что переехал в новую квартиру, тоже в хрущевке, тоже 3 комнаты, но теперь не на первом этаже, а на третьем. Соседями на старом жилье у него были пенсионеры, и их дочь захотела поменяться с Виктором, чтобы ухаживать за родителями. Так что бесплатно улучшились жилищные условия, да и с переездом помогли. А вскоре он нас обрадовал, сказав, что женился. Мы его начали поздравлять, но он сказал, что брак фиктивный, из Средней Азии срочно выехала в Россию верующая женщина с двумя детьми, и ей было нужно жилье, а для быстрого получения гражданства – брак с россиянином. Виктора попросили помочь, он и помог по простоте душевной и по совету творить добро. Не знаю, превратился ли фиктивный брак в реальный, но жизнь Виктора сложилась так, что продлился он не долго.
Годы жизни Виктора подкатывали к пенсионному возрасту, и он озаботился необходимостью собирать документы для оформления пенсии. Был у него небольшой трудовой стаж, полученный после армии, но остальная фотодеятельность никак не оформлялась. Документы не понадобились: пошел он в магазин за хлебом, упал на улице и умер. Сердце остановилось. Произошло это в разгар лета, мы с женой были на даче, мобильной связи еще не было, и о смерти Виктора узнали через неделю после похорон.
Просто жил и просто умер. Один из православных старцев говорил: «Где просто, там ангелов сО ста, а где сложно – одного найти невозможно». А мне вспоминаются строки песни Булата Окуджавы, написанной на смерть Владимира Высоцкого:
«Говорят, что грешил,
Что не к сроку свечу затушил.
Как умел, так и жил,
А безгрешных не знает природа».
К жизни и смерти Виктора эти строки, пожалуй, тоже подходят. Имя «Виктор» в переводе с латыни означает «победитель». Виктор на важном этапе своей жизни смог победить сам себя, и эта победа дорогого стоит. Посему он и остается в моей памяти и памяти знавших его людей.
Ты заглядываешь в лица, вглядываешься, пытаясь отыскать хоть немного поддержки, но находишь лишь мраморную холодность.
Сегодня у тебя нет друзей.
Сегодня у тебя враги.
Падение не происходит в один миг, оно подкрадывается незаметной тенью, что так легка, и будто бы пуглива, юркая эта тень, как змейка, а за нею следует холодный, но ещё тихий шелест, едва обрисовывается отчуждение…
Ты входишь в этот зал впервые несколько лет назад. Ты входишь как триумфатор, что победил какую-то злую силу, прошел через препятствия, поднялся до этой самой залы и тех, кто в ней стоит, видишь улыбки одобрения и слышишь о своем назначении, гордишься и веришь, что справишься со всем – ведь главное достигнуто: ты стал кем-то важным.
Но как ты шел сюда? Какими были твои ступени? Как ты уже черствел и как черствели те, что приветствуют тебя? Через что пришлось перешагнуть и от чего отказаться? Как пришлось ошибиться и огрубеть?
В минуту триумфа ты не думаешь об этом, и веришь лишь в то, что теперь всё будет хорошо до самой смерти.
Но это не так. И смерть уже не какая-то далекая абстракция, а вполне пожелавшая проявить себя как личность сила, что не кажется далекой, но постепенно принимает форму, а её рука вдруг касается твоего плеча, ее вкрадчивый голос оказывается звучащим в ушах.
И приходит осознание.
Ты – триумфатор, да, но только до тех пор, пока ты нужен и не опасен.
Подчинись и будь удобен – будешь в этой зале.
Выйдешь из-под контроля, поднимешь голову – будешь стёрт.
Приходит понимание, что тот покровитель, что однажды ввел тебя сюда, не имеет того могущества, что защитило бы тебя, а также не имеет он и желание к твоей защите. А может быть покровитель и вовсе слаб.
И есть гиганты борьбы. Они могут иметь безобидный вид и походить на друзей, но в их самом светлом взгляде иногда таится куда больше яростного расчета, чем в грубости, что сказана была открыто, чем в том снобизме, что был проявлен к тебе, поднявшемуся из ниоткуда, пришедшему с какого-то далекого, никому не нужного городка или местности, о которой мало кто и слышал.
Вот, например, та женщина, что стоит в черном строгом платье – ее черты милы, а взгляд печален и светел, она улыбается тихо и также тихо говорит, походит на безутешную вдову, но не стоит ей верить.
У нее целый штат отравителей и шпионов, что только не едят с ее рук, и с одинаковой светлостью в лице она может приветствовать тебя и клеветать на того, кому улыбалась. И будет убедительна настолько, что ты сам усомнишься в своей невиновности…
Впрочем, бывают ли невиновные? Чем больше ты идешь, чем выше, тем опаснее. Твои речи могут быть извращены так, как будет кому-нибудь нужно, твои письма не принадлежат одному тебе, и даже мысли будто бы под надзором. Панцирь не может быть надежным – нет такой защиты для всех этих змей, что заглядывают в окна и слушают разговоры на улицах, что ловят слухи и наблюдают.
Или еще один – бледный, худой. В обращении мягок и учтив. Он придумал отличную штуку – служить всем и никому. В его устах любая речь может быть трактована двояко. Если даже ты будешь рьяно соглашаться, он найдет лазейку, чтобы показать (и опять же – показать убедительно), что ты отказывался.
Или вот – низенький, смешливый, постоянно в шутках и добродушии…монстр. В глазах его лед и почти нечеловеческая жестокость – он главный палач, именно он один из тех гигантов, кто решает, кого пора свалить.
И так о каждом. Каждый – змей. Есть Драконы, что этих змей подминают под себя, периодически сжигая даже своих, чтобы выторговать для себя побольше места, но и Драконы ведут между собой борьбу.
И всем не угодить.
И однажды можно не угодить настолько кому-нибудь особенно, что падение, что всегда и без того не больше, чем вопрос времени – приближается с бешеной силой…
***
Нельзя быть умным – это риск, что в тебе разглядит кто-то конкурента. Нельзя быть глупым – не успеешь заметить ловушку.
Нельзя быть мстительным, потому что завтра тебе придется объединиться со вчерашним врагом, так как поодиночке вам не выстоять, но и отходчивостью нельзя страдать – ведь предательство имеет свойство повторяться.
Нельзя рисковать – можно погорячиться, но и медлить нельзя – легко потерять свои позиции, и довольствоваться лишь остатками.
Нельзя не знать ничего и нельзя знать слишком много, иначе в обоих случаях – ты только карта для размена, нет, ты и так карта для размена, но разменять можно крупно и мелко.
Нельзя лезть на рожон, нельзя и отмалчиваться. Тень не выгадает себе ничего, но может все потерять, сброшенная со счета.
Постоянно приходится лавировать между всеми «нельзя» и единственным «можно» - можно находиться в этом зале среди змей.
***
А потом ты понимаешь, что стал таким, как они. Еще не Дракон, не гигант, но уже змея. Уже знаешь, как приходит падение и приближал его для кого-то, и знаешь все тревожные знаки.
Сначала – мало поддержки к речам. Потом придирки и откровенное изменение фраз.
Подозрение, отчуждение и, наконец – откровенный шелест. На стадии шелеста можно считать, что песенка спета – все кончено.
Шелест означает, что они уже сговорились, а те, кто не согласен – промолчат. Клубок змей готов опутать тебя с ног до головы липкими сильными и холодными скользкими телами, задушить в блеске фальшивых надежд.
А всегда есть что вытащить на свет в последней капле. Всегда можно найти то, что ты прячешь в кладбище своего сердца, можно вытащить и продемонстрировать.
Особенно, если ты идешь к верхам долго, мучительно и с самых низов.
***
Иногда тебе хочется уйти, но это невозможно. Твоя жизнь не принадлежит тебе с момента входа в зал. Ты теперь уйдешь тогда, когда из тебя выжмут все, что можно и разменяют.
Пока ты потерян – тебя попросят помочь, по-дружески, мягко и радушно. Согласишься, не зная, что на второй раз с тебя помощь потребуют, напирая на то, что ты уже помог и теперь, если вытащить это – выкинут тебя прочь из этой залы с таким клеймом, что не отмыть.
Соглашаешься снова, от безысходности и увязаешь окончательно…
***
Клевещешь, совершаешь подлог, выворачиваешь фразы и учишься сам говорить так, чтобы перевернуть твои слова было невозможно. Прячешь личную жизнь, не боясь сколько встречи жены с любовницей, сколько любовницы со своими соратниками.
Не пишешь писем. Если и пишешь, то сухо:
«Жду в восемь, в зале собраний. Подпись»
Но проще сказать на словах. Слова – вода. В них можно утонуть и их можно иссушить, если успеть, конечно.
Учишься успевать. Не здороваешься с теми, чей конец уже близок, или максимально вероятен и становишься почти пророком, угадывая, чей черед придет сейчас, пока не понимаешь, что к твоим речам все меньше внимания…
***
А потом ты приходишь в зал и понимаешь, что в лицах твоих соратников – мрамор и лед. В глазах – пустота и равнодушие.
Так происходит финальный аккорд падения. Неизбежный итог великолепного возвышения. Хочется бороться, не верить и убеждать себя до обморока, что это не так и все лишь почудилось, показалось, и это не мрамор в глазах, а просто тусклый свет.
Но ход свершен и с трибуны обвинителя звучит твое имя, произнесенное с фальшиво-яростной ноткой.
И ты понимаешь, что падение произошло уже давно и только мрамор его свидетель. В глубинах сердца, там, где кладбище тайн и секретов, что-то тяжело обрывается и ноет, но ты не выдаешь этого – время отбирает сладкую возможность истинной демонстрации чувств.
Обвинения летят, скользят змеиные шелесты и рука смерти уже где-то на твоем горле. А ты стоишь…холодный, словно бы сам сделан из мрамора.
А в груди почему-то жар.
Жалкая нищенская комната – последнее убежище, уничтожившее всякую прелесть в бедноте и беспорядке. Полумрак, рожденный заколоченными окнами, вымоленный у правды - в полумраке непонятно, где кончается очередной, полный безнадежности день, и можно обмануть истомленный разум.
Три души – три неприкаянных, загнанных и затравленных человека нашли здесь убежище. Прежде – еще недавно, блестящие, остроумные, любимые народом…трое, низложенных, заклейменных предательством!
Их имена: Шарль Барбару, Жером Петион и Франсуа Бюзо. Их вина – открытое противостояние с сегодняшними триумфаторами. Они – последние из числа своей некогда сильной партии, и они бегут, не оглядываясь на останки разбитых мечтаний.
Бегут сквозь нищету, голод и страх.
Их трое. Они мыслят как один, но души их различны.
Шарль Барбару – дитя марсельского солнца, молод, с детскими приятными чертами лица, еще не отточенными грубостью пережитого, а пережито уже так много! И столько славных дней уже выпало на него.
Жером Петион – самый старший из них. Он чувствует себя настоящим стариком, но разве он стар? Он лишь немногим старше Робеспьера… старается держаться расчетливо, но отстранение не спасает его.
Франсуа Бюзо – человек, которому приходится хуже всех. Он оказался слишком нежен для такой жизни, слишком нежен душою. Однажды он поддался уже постыдной слабости и только вмешательством Петиона и Барбару остался в живых, но они не посмели его осуждать. Они только не сговариваясь даже, бросают на него озадаченные взгляды, тревожные, ласковые, сочувствующие, не зная, что от этих взглядов Франсуа чувствует себя еще более больным.
Так проходят минуты и часы.
***
Сначала они вдохновенно ругали своих победителей за один только факт своего поражения. Петион налегал на Робеспьера и Дантона, Барбару на Робеспьера и Марата, а Бюзо аж даже трясло от ненависти к Марату.
И это было нормально.
Они ругали их на все лады и всей бранью, что была доступна в походных условиях и живому языку.
Затем ругань стала невозможной. Прежде всего – для них самих. А потом произошло и вовсе событие, перечеркнувшее все, что еще можно было спасти.
Жан-Поль Марат – любимец Народа, Друг Народа, его Брат, верный и рьяный защитник, безумец и опасный враг был убит девицей Шарлоттой Корде в собственной ванне, где искал облегчение от мучивших его тело язв.
Он был болен. В последние дни даже не посещал собрания и все, что мог – из последних сил принимать самых важных посетителей, не вставая из своего унизительного, но не сломавшего его дух плена…
Девица Шарлотта Корде, принявшая оппозицию бежавшей и ныне загнанной в саму суть нищеты партии, принявшая ее слишком близко к сердцу, прежде, чем отправиться в Париж, зашла к Барбару.
Она хитрила, лгала, сказав, что едет в Париж только за тем, чтобы похлопотать о пенсии для своей подруги. Просила рекомендательное письмо и предложила дать весточку друзьям Шарля.
Кто мог знать, что в ее мыслях? Кто мог знать, что девица Корде наймет фиакр и отправится к Марату, где будет все-таки принята им и где она занесет кинжал?
Два коротких и сильных удара в человеческую плоть Друга Народа и освободился его дух. И был вознесен тот дух народом и использована смерть как жертва.
Девицу Корде мгновенно связали с оппозицией, хотя та до последнего, до восхождения на эшафот хранила стойкость и говорила, что действовала одна. Но кому станет это интересно? смерть ничто, а убийство – оно открыло двери для решительных мер.
Жером знает, что Шарль винит себя за гибель их общих соратников. Он считает, что если бы сразу разгадал намерения Шарлотты, все могло пойти иначе. Но он не умел читать мысли. Никто из людей не способен к этому!
-Наши враги нашли бы причину, - как-то сказал Петион своему несчастному другу. – Если бы не Корде, они бы придумали что-то.
-Но почему на мне…- Шарль прятал свою скорбь и свою печаль ото всех соратников, кроме двух верных друзей: Франсуа и Жерома. Выходя к последним горстям когда-то сильной партии, но хранил веселость и отважность, был шутлив и спокоен.
И это позволяло идти дальше. Идти снова. Надеяться на что-то. Вновь надеяться. Говорить, что все пройдет, что вот-вот народ опомнится, что толпа услышит их забытые голоса, и…
Ничего, что это не сегодня! Ничего, ведь завтра будет новый день.
Так подступает тень.
***
Жером Петион знает, что у Франсуа Бюзо бессонница. Он сам мучается тем же. Здесь, когда вся маленькая комнатка делится между ними в равной степени для ночлега, что-то сложно скрыть. Оба негласно завидуют Барбару, сон которого крепок.
Во сне Шарль видит свой любимый Марсель. Он чувствует под пальцами сочную податливую зелень листвы, напитывается солнцем и это позволяет ему просыпаться, и это даёт ему силы выходить к соратникам в бодрости. Ничего, что истерт камзол, что сапоги прохудились – это все пустяк, взгляните, взгляните, он бодр и улыбается! Он молод и в этом его спасение…
Франсуа Бюзо знает, что за ним неотступно наблюдают его же друзья. Он чувствует на своей спине их взгляд и догадывается, что они боятся снова его слабости. Они не упрекнули его, но сколько упреков сказал он сам себе?
Тяжко, ему тяжко! Франсуа Бюзо знает, что не создан для такой жизни, но что жизнь вдруг обернулась совсем не так, как было в его мечтах. В один миг он вознесся, в другой – пал.
Ему хотелось видеть, что в этом есть один виновник, смерть которого вернула бы все на место. Но виновник мертв, и ничего не вернулось. И стало только хуже.
Шарль Барбару, в свою очередь, знает, что за мрачностью Жерома мучительный поиск выхода. Он не привык сдаваться и никто из них не привык. Но Жером вместо доблестной смерти предпочитает искать лазейку, всматриваться в бумаги, которые сам Барбару может уже декламировать, не глядя.
И Шарлю известно, что липучая приставучесть Бюзо, обострившаяся в последние дни до предела, это не от зла. И он терпит. Он, не привыкший к смирению, уступает дружбе!
***
А Франсуа Бюзо разучился униматься. Он спрашивает часто, повторяется, заговаривается. Ему невыносимо молчание и он говорит:
-Но если бы ты знал, что будет с нашими братьями и друзьями, ты всё равно бы пошел в революцию и борьбу?
И Барбару без раздражения отвечает:
-Конечно! Я пошел бы снова и еще. Мне не страшна моя смерть и печалит только участь соратников, но я бы сделал снова все так, как задумал.
Петион грызет ногти. Размышляет. Остается бесстрастным к расспросам Бюзо. Вряд ли он вообще их слышит.
А Франсуа снова:
-А если бы ты знал, что задумала та девушка?
Шарлю иногда очень хочется ударить друга чем-нибудь. Для острастки. Но он не посмеет. Ему больно слышать о своем промахе. Ему больно слышать одно упоминание о той девушке, как будто бы он виновнее всех…
-Но я не знал! – грубо отзывается Шарль.
-Да, но если бы…- упорствует Франсуа. – Если бы ты знал, то что бы ты сделал?
Барбару прикрывает глаза. Взгляд привыкает к полумраку. Взгляд привыкает ко всему. Но сейчас – больно смотреть.
Он уже отвечал на это! Отвечал соратникам, отвечал Петиону, отвечал самому себе и Бюзо тоже! Почему опять?
Жером, угадав, выныривает из своих расчетов, призывает:
-Друзья, к миру! Франсуа, чтоб тебя…
-Я отвечу, - обрывает Шарль. Жером замирает. Он смотрит с немым вопросом на друга, зная, как ему больно и готов защитить его от этой боли.
-Я отвечу, - повторяет Барбару уже тише. – Я всегда отвечу.
Франсуа ведет себя так, словно это его вообще не касается. Он вздрагивает, когда Шарль обращается к нему.
-Франсуа, мой друг, ты спрашиваешь меня опять о том, что я сам себе сказать не могу. Да, представь! Иногда мне кажется, что если бы я знал, что она задумала убийство Марата, убийство нашего врага – я бы поддержал ее стремление. В иной раз мне кажется, что именно это убийство открыло череду смертей наших соратников и разумно было бы убить ее…
Франсуа молчит. Петион, не удержавшись, бросает на него пару встревоженных взглядов. Краем сознания Бюзо замечает их, досадует: он что, думает, что Франсуа сейчас выхватит пистолет и картинно застрелится?
Но это где-то на краю сознания. Пистолет оттягивает карман и почему-то Франсуа замечает и тяжесть.
-А иногда мне кажется, - Шарль вдруг веселеет и румянец ложится на его щеки, - что мне стоило встать и убить сначала его, потом Робеспьера, потом Сен-Жюста…и все было бы проще.
-И Эбера, - подсказывает вдруг Франсуа. – И Шоммета с Эро.
-И Каррье! – это имя Петион почти выкрикнул. – И д`Эрбуа! И не забыть Шабо!
-И Базир…- глаза Бюзо полыхнули нехорошим лихорадочным блеском. – А помните, что писал про нас Демулен? Надо и…
-Увлеклись, - Барбару неожиданно остановил поток имен. Все трое смутились. Счеты партийные перешли в личные. Или это личные перешли в партийные? В любом случае, все трое почувствовали себя нехорошо, обнажив даже этот малый список имен, но ощущая, что реально им пришлось убить бы большее количество людей.
И что было бы дальше? Они бы раскололись. Также бы раскололись!
Потому что – люди. И даже дружба не спасла бы.
***
Тянется болезненность. За окнами убежища слышен народ. Народ поет. Народ ругает. Ругает всех. И Франсуа заводит очередное:
-Как думаете, что нужно народу?
Это уже опасный вопрос. Демулен обвинял их партию в отдалении от народа, что они не ведают тех, за кого пытаются сражаться. Впрочем, Марат обвинял Робеспьера в том, что тот тоже не знает народа, заключен в буквах и формулировках, а народ это нечто другое…
Может быть, Марат и мог бы судить об этом лучше других? Или же тоже ошибался? Или народ сам не может понять себя?
Барбару прячется от ответа в кубке с кислым вином. Самым дешевым, тошнотворно кислым. Он пытается сделать паузу, но невольно его хлещет мысль, что в Марселе вино не такое…и приходит мысль еще страшнее: а увидит ли он хоть раз Марсель опять?
Петион молчит. Размышляет о чем-то своем. Франсуа без ответа.
***
Франсуа не успокаивается. Они подкладывают тайком скудные кусочки своих ужинов друг другу в тарелку, не глядя друг на друга. Это привычно для них. Это почти игра.
И Бюзо вступает опять:
-И всё-таки, чья свобода ему ближе?
-Кому? – выждав, пока Франсуа отвлечется, Барбару укладывает ему ложку пустой почти похлебки из своей.
-Народу, - отвечает Бюзо с удивлением, в свою очередь, пользуясь паузой и подливая из своего кубка вина Жерому.
Вино хоть и кислое. Но в нем облегчение. Что-то из прежней жизни. Жизни, к которой они не вернутся.
-Я думаю, им по душе больше правда революционного террора, - тяжело признает Шарль. – народ, уставший от гнета, ликует, расходясь в крови. Поэтому они так любили Марата, поэтому…
-Народ нелогичен. Он желает освободиться от тиранов, но провозглашает новых, - возмущается Бюзо.
-Это от жажды мести, - предполагает Шарль.
-Вы неправы, - возражает Жером. – Народ жаждет хлеба. По большей части ему плевать, кто правит, пока он хочет есть. Набейте их животы хлебом, и они станут думать, а пока…
-Так это у всех, - разводит руками Шарль, - мы тоже голодны, но мы…
-Нас меньше. И мы гибнем. Их больше. Они живут. У них дети. У них семьи. У них дома. Они не мы. Они не могут все оставить, не могут бежать так, как бежим мы от наших домов, жен и детей. Мы оставляем на произвол судьбы все, что имеем, даже самих себя, но не оставляем Францию. Выживанию предпочитаем гибель… так может быть, с нами просто что-то не так? – Петион редко произносит пылкие речи в последние дни, но если произносит, они трогают за душу.
-Конечно, с нами что-то не так, - ехидно вворачивает Франсуа, - мы выпили столько этого дрянного вина, но все еще живы!
Шарль выдавливает улыбку и украдкой меняет ломоть своего хлеба, который побольше, на более маленький кусочек Бюзо.
***
-Вы оба знаете, что я разделил бы с вами все! – заговаривает Бюзо в очередной неясный, не то вечерний, не то дневной час. Когда стоит непогода и небо темнеет от туч, в комнате с заколоченными окнами еще темнее, чем прежде.
Он произносит это неожиданно. Впрочем, эти трое не всегда должны говорить, чтобы продолжать свой разговор. Они научились молчать, понимая друг друга без слов. Они научились говорить тишиной.
-Знаем, Франсуа, - осторожно подтверждает Шарль, переглянувшись коротко с Жеромом. Оба встревожены: горячность Бюзо им известна, они боятся за новый его срыв.
-Но у меня ничего нет, - продолжает Бюзо, зная, что скрывается за взглядами его друзей.
-И у меня только то, что на мне, - пытается отвлечь Петион. А на нем – худая куртка, лопнувшая в трех местах, штопанная его не очень умелыми руками. На нем худая обувь, видавшие гораздо лучшие дни брюки…
-На мне и во мне, - подтверждает Барбару. Он тоже выглядит не лучше. На нем еще держится молодая красота, но в глазах уже прочно живет печаль и тоска. Тоска, с которой не по пути молодой жизни!
И от этой тоски в его глазах и Петиону, и Бюзо, которые старше немного по годам, но по ощущениям на целую жизнь, еще хуже.
-И у меня не предвидится поступлений, - продолжает Бюзо, сглотнув комок в горле. – И всё, что я могу разделить с вами, это тяготы. Тревоги, оскорбления, унижения, и, если придется, смерть…
-Я буду счастлив разделить это, - Шарль не колеблется, - разделить с вами!
-И я буду счастлив и горд, - Жером осторожен. Ему видится еще подвох. Но он не сомневается в своем решении.
-До смерти, - кивает Франсуа, протягивая руки к соратникам.
-До жизни и смерти, - Шарль молод и у него еще есть надежда.
-У нас остается память! Наши славные дни, - одновременно говорит Петион.
Так проходят последние минуты.
Примечание:
Франсуа Бюзо - застрелился в июне 1794 года. Ему было 34 года.
Жером Петион - его труп был найден рядом с трупом Бюзо, полусъеденный волками. Он отравился (или застрелился) в возрасте 38 лет.
Шарль Барбару был схвачен при неудачной попытке застрелиться 18 июня 1794 года. Раненый, с раздробленной челюстью, он был казнен 25 июня 1794 года в возрасте 27 лет.
Меньше всего на свете король Орес хотел совершить то, что непременно должен был совершить, но всякая родовитая кровь не позволяет иметь выбор, она оставляет только долг, которому надлежит следовать.
Король должен угадывать желания своих советников и своего народа, ему приходится уступать и усмирять гордость, чтобы заключить необходимые союзы и удержать земли от войн. И Орес следовал этому.
Когда задули холодные ветра, которых прежде не было, и в небе скрылось за хмарью напуганное солнце, жрецы королевства предрекли войну такой силы, что прежде была незнакома для этой земли.
Орес призвал к себе Ближний Совет и передал слова жрецов. Ожидая, что вот сейчас его почтенные советники выдадут ему решение – простое и изящное, смогут придумать тот способ, что изгонит сам дух войны прочь. Советники всегда находили решение.
Совет молчал недолго. Он вообще не умел долго молчать и, когда не было заседания и обсуждения вопросов государственной важности, он умудрялся вступать между собою в споры, не обращая внимания на то, где и в какой обстановке находится.
-Позволь мне сказать, мой король, - высокий худой советник, облаченный в тяжелые темные одеяния, поднялся со своего места, оглядывая со всей холодной победностью остальных, как бы показывая своим надменным видом, что не позволит им забыть, что сегодня именно он – господин Эржет, Глава Судейского Магистрата, поднялся первым.
-Говори, советник, - дозволил король, со всей благодарностью глядя на Эржета, которого опасался сам, но сейчас почти его обожал, веря, что решение найдено.
-Мы не можем спорить с богами, мой король, - Эржет оглядел советников еще раз, спрашивая холодностью взора, кто готов возразить ему, - и если война должна разразиться, пусть она ударит, на все воля небес, наше дело – подчиниться и научиться смиренности духа…
-Чушь! – сестра короля Ореса – Солен была единственной женщиной в зале Совета. Если была бы на то воля самого короля, он не пустил бы ее на порог зала, но Солен всегда решала все по-своему и на свой лад. Даже отец не спорил с нею, зная, что встретит протест и только. Солен постоянно училась, что-то читала и среди советников имела либо врагов, либо друзей. Кто-то наотрез отказывался принимать ее всерьез или же опасался, а кто-то понял, что Солен – это не Орес, она не станет гнаться за полным послушанием слуги ради послушания, что она может где-то прикрыть какой-то провал, где-то может подсказать или помочь…
Солен не ведала чем-то одним – она спокойно разворачивалась на любом участке работы, не стесняясь ни методов, ни выражений. Из-за этого ее вражда с Магистром Эржетом, который пребывал в святой уверенности, что для цели должны быть лишь добродетельные методы и способы, приобретала новый виток.
-Вы перебили советника, - Эржет надменно и холодно взглянул на нее, - как насчет извинений?
-Извиняйтесь, - разрешила Солен, даже не глянув на него, - извиняйтесь за то, что несли чушь!
-Солен! – Орес почувствовал себя несчастным. Слова Эржета его напугали, но он не хотел, чтобы Совет, собранный по тревоге о возможной войне пошел не в ту сторону. – Ну, ради бога!
-Мы не потянем войну, - Солен не снизошла до взгляда на брата,- послушайте, господа советники, вы лучше меня знаете, в каком состоянии наша казна… я верно говорю, Шенье?
Шенье – Мастер над казной, обаятельный в своей молодости и лукавстве, точно угадывающий каждый свой шаг, был едва ли не самым верным соратником для Солен в Совете. Поговаривали даже, что он был в нее влюблен, но вряд ли это было действительно так – Шенье был любимцем придворных дам и не отличался постоянством своих чувств.
Услышав обращение, Шенье мгновенно согласился:
-Да, ваше высочество. Ваше величество, мой король, ваша сестра говорит правду – казна нашего королевства находится в упадке. Если и следующий год выпадет таким, как этот, если и на него придется столько же неурожая и засухи, мы не сможем даже свести концы с концами. Чего же говорить о войне?
-Кстати, - Солен кивнула, - о войне. Ты что, братец, всерьез веришь жрецам?
-Простите, ваше высочество, но жрецы уже не раз доказали свою правоту, - не поднимаясь со своего места, проскрипел невысокий человечек с круглым почти детским лицом. Он весь походил на воплощение добродушия для любого, кто заговаривал с ним впервые, пока не становилось понятно, что в этих маленьких его голубых глазках нет и капли сочувствия и не может его там быть… это был Мастер над Следствием, господин Нотт.
-Нотт, Солен хотела сказать, что угрозы прямой нет, - вступился за сестру король Орес, - верно, Солен?
-Угроза есть всегда, - Солен скрестила руки на груди и села на свое место, - где бунт, где враждебные земли, где почти враждебные…
-Еще заметно усилилось влияние принца Ронана, - мгновенно добавил Мастер Торгового Дела – Дрекер. Дрекер был, пожалуй, самым честным представителем Совета, если вообще не вообще всего королевства. Он не скрывал, что торгует со всеми и обманывает, обвешивает…даже честно указывал, в чем его обман.
Эржет едва удержался от проклятия в адрес означенного принца. Принц Ронан обладал замечательной чертой, которая отделяла его от короля – он думал сам. У него были советники, но вся система правления его земель, что располагались севернее земель Ореса, была несколько иной. По факту – Ронан знал о каждом уголке и каждом деянии своих приближенных, и умел удерживать их от внутреннего явного противоборства.
Принц не был врагом, но и союзником тоже. Его влияние в окрестных к королевству землях росло, многие дома уже вышли из-под контроля короля Ореса, изменив своего покровителя, видя в принце больше потенциала.
-Его высочество не станет затевать войну! – мгновенно выдал король Орес и снова молчание сплотило Совет: советникам сложно было угадать лишь один момент – когда именно Ронан выйдет на путь войны, в том, что это произойдет не сомневался никто.
-Может быть, это и есть та война, которой не видела прежде земля? – тихо спросил Нотт, ни к кому не обращаясь.
-Если война должна прийти, она придет, - Эржет рубанул ладонью по воздуху, отсекая всяческое возражение.
-Мы не потянем войну,- мгновенно отреагировал Шенье, - говорю вам как Мастер над казной.
-Мастера над казной можно и поменять, - не согласился Эржет.
-А толку? – теперь уже вступилась Солен, - у нас прибавится в урожаях? Или, быть может, в добыче металла? Или налоги можно будет поднять?
-Говорю вам, как Мастер над Следствием, - Нотт заскрипел уже обычным своим голосом, - в королевстве много ворья.
-А вот кого и следует нам поменять, так это вас, господин Нотт! – Эржет блеснул холодностью в его сторону, - если бы вы…
-А вы бы не судили за пределами Магистрата! – ощетинился уязвленный Нотт.
-Господа! Господа, давайте к предупреждению жрецов! – с мольбой воззвал к порядку король Орес и советники, недобро глядя друг на друга, предприняли еще одну попытку к размышлению.
-Может быть, жрецы имели в виду войну не как именно битвы? – в раздумьях предположил Шенье. – Жрецы, они такие…жрецы.
-Попрошу…- предостерег Эржет, в котором все протестовало против любого намека на грубость и пренебрежение.
-В любом случае, - Орес понял, что ему придется что-то решать, - если война не на пороге, как говорят жрецы, она может там появиться.
Солен с сочувствием взглянула на брата, но сказала не то, что думала на самом деле, а совсем другое:
-А жрецы не сказали – победим мы в той войне?
-Жрецы не сказали, - ответил король, не услышав в ее тоне издевательства. – Они сказали, что дуют ветра, каких прежде не было, что напуганное солнце скрывается в небе, что скоро придет тень на землю, а с ней и война, которой прежде на земле не было.
-Надо поменять жрецов, - тихо, чтобы не слышал Эржет, выдал Шенье.
Дрекер не удержался от смешка и попытался замаскировать его под кашель.
-Я думаю, мой король и вы…советники, - слово «советники» прозвучало почти оскорблением из уст Нотта, - что наш король прав.
Солен недоуменно взглянула на него, но Нотт не смутился:
-Даже если войны нет и не будет в ближайшее время, у нас есть угрозы. Бунты, восстания в нашем королевстве мы еще можем подавить, но если придут завоеватели с запада?
-Боги справедливы и укажут нам путь, - мгновенно среагировал Эржет.
-Ох, не того мы держим в жрецах, ох, не того, - не осталась в долгу Солен.
-Прекратите, и дайте дослушать! – его величество досадовал на это непрекращающееся ни на одно заседание противостояние Магистра Судейского Дела и своей сестры.
-Так вот, - откашлявшись, продолжил Нотт, - могут прийти завоеватели с запада.
-Не могут, у них пока денег нет, - возразил Дрекер, - мои люди пытались торговать с ними вином…
-Или с востока, - метнув грозный взгляд на Мастера над Торговлей, продолжил Нотт, и в лице его исчезло всякое показное добродушие.
-И на севере опасная личность сидит, - поддержал Шенье, - его влияние, если верить Дрекеру, а у нас нет основания ему не верить, да мы и сами…
-Шенье, - позвал Нотт, - закрой рот!
Шенье смутился и опустил голову, признавая свое смирение. Эржет благодушно взглянул на него, довольствуясь, наконец, смирением неукротимого советника.
-Так вот, - продолжал Нотт, - ваше величество, Совет, я думаю, мы совершаем ошибку, заранее определяя принца Ронана как врага. Он ни разу не поступил с нами как враг.
-Мы можем обратить его в союзника! – Орес щелкнул пальцами, - гениально! Да, и тогда ни одна война нам не страшна!
-Блестяще мыслите, ваше величество, - польстил Нотт и сел на свое место.
-да, да, - глаза короля Ореса заблестели в лихорадке мыслей, - мы сделаем его своим союзником, а потом…а как мы сделаем его своим союзником?
-Брак перед богами. – обрывисто ответил Эржет.
-Выгодный брак между принцем и…- Дрекер оглядел советников, - вашей сестрой.
Эржет не удержался и хохотнул, с наслаждением наблюдая за превратившейся в мраморный столб Солен.
-Что? – король пришел в ярость. – Мою сестру? Не смей даже заикаться об этом, торговец! Моя сестра не предмет торговли, она…
-Во все времена, - это вступила уже сама Солен, она говорила медленно, негромко и Орес мгновенно замолчал, - во все времена короли, принцы, принцессы и любые представители знатной крови – это только предмет торговли.
Она стиснула руки так сильно, что пальцы ее побелели. Солен старалась ни на кого не смотреть, прятала глаза, и только руки, сжатые до белизны, выдавали ее нервность. Еще минута-две и она переживет это, вернет себя прежнюю.
-Это невозможно! – Шенье не выдержал, - ваша сестра, мой король и этот…северный, непонятный, потенциально опасный…
-Шенье, - насмешливо призвал его к порядку Нотт, - не ревнуй.
-Я выражаю лишь свое недоверие к решению совета, - возмутился Шенье, - ваша сестра полезна нам для ведения дел. А вы…
-Если такова воля Совета… - Солен обрела уже себя прежнюю, - ради народа, ради того, чтобы заручиться поддержкой против войны или еще какой-либо беды, я готова.
***
Орес сам пришел к Солен, хотя мог и вызвать ее. Он всегда сам приходил к ней, чувствуя себя перед ее присутствием мальчишкой, не более.
Она ждала его. Сидела в полной твердости и спокойности духа, ожидая его прибытия, уверенная, что брат придет.
-Ты не обязана приносить себя в жертву, - Орес оглядел ее комнату, оттягивая тот момент, когда ему придется на нее взглянуть. Эту комнату король хорошо знал – она не была самой просторной и самой удобной, но Солен не жаловалась и сама оставляла ее за собой. Здесь, на взгляд Ореса, не было и тени уюта. Все предметы – от книг, разбросанных и оставленных повсюду, до небрежно наброшенного на кресло плаща и чернильницы с холодной серебряной крышкой, будто бы хранило тень бесприютности.
Здесь словно бы не было жизни. Не было каких-то деталей, которые указывали на то, что живет здесь дама, имеющая высокое положение при дворе, и какую-то натуру.
-Обязана, - Солен взглянула на него так, как смотрела всегда – снисходительно. Она была младше брата на три года, но он робел перед нею.
Орес сел на краешек кресла, напротив сестры, и, наконец, взглянул на нее.
-Разве ты женился потому что захотел? – тихо спросила она, угадывая то, что хочет спросить он и опережая.
-Нет, с этим браком мы получили владения до левого берега…
-Именно,- Солен прервала брата, - я удивлена, что этого не случилось раньше, что я не была отдана за кого-то. Ронан – могущественный кандидат. И самый правильный.
-И еще он знать тебя не знает, а ты не знаешь его, - Орес не оставлял мрачности. – Солен, я женат. Но моя жена – она…я ее едва выношу, я стараюсь ее меньше видеть, но это мне не помогает. Она со мной на приемах, она со мной встречает гостей. Я не выношу ее. Весь вид меня раздражает. Ее шаг я ненавижу, парфюм – ненавижу. И даже шелест платья…
-Ненавидишь, - кивнула Солен, - но есть долг. Долг перед народом. Ты женился бы на ней еще раз и еще, чтобы получить земли до левого берега, а я выйду за принца Ронана, если он, конечно, захочет взять меня в жены.
Она странно и горько усмехнулась.
***
Принц Ронан не отказался от союза. Надежды Ореса пали. Солен не выдала же никакого участия к судьбе, только пожала плечами:
-Он не идиот.
Эржет же высказался яснее, хотя, его вообще не спрашивали:
-Это знак богов.
-Это расчет, - не согласился Дрекер. – Простите, господа, но это только здравый смысл. С поддержкой нашего короля, Ронан приобретает еще больше территорий.
-Не приобретает, - нахмурился Орес, - у меня два сына – они приобретут власть над его землями и моими после моей кончины.
Рассказывать королю о том, что не всегда планы королей сбываются, никто уже не стал.
Подготовка выходила сумасшедшей и безумной. Готовились лучшие блюда, шились роскошные наряды и разговоры только и велись о торжестве, которое должно было соединить две могучие земли…
Шенье не верил. Что все происходит именно так:
-Ронан не просто так согласился, Солен! Он видит в этом выгоду. Он уничтожит твоего брата и его наследников и сам займет престол.
Солен сначала отмахивалась, ей было не до того, но потом, в очередной раз после такого воззвания к ее рассудку, прошипела:
-Да, так и будет.
Шенье так и не понял, откуда у нее в руках взялся кинжал и не успел даже вскрикнуть, когда кинжал вошел в его горло.
***
Бедный король Орес! Если бы он знал, что из себя представляет весь его мир, в котором он прятался за иллюзиями!
Никто ему не мог поведать о том, что творится в мыслях людей, что, решившись на заговор, вдруг полюбили друг друга.
Солен прекрасно знала, что у ее судьбы не так много веток развития: либо она остается принцессой до конца своих дней, либо ее выдают куда-нибудь и за кого-нибудь, либо убивают в борьбе за власть. В конце концов, ей не видать ни трона, ни места в истории.
Об этом ей поведал и Глава Судейского Магистрата Эржет, когда королева родила второго сына от короля Ореса и отрезала от Солен всяческое допущение о троне.
-Вам не видать места в тронном зале, - убеждал Эржет.
-А вам своей головы, если еще раз заговорите об этом, - обрадовала его Солен.
-Я хочу поменять свои позиции на более выгодные мне, - признался Глава Судейского Магистрата, - и я не один. Но нам нужна мягкость, которая возможна лишь в одной комбинации. Бросьте, Солен, вы же тоже думали об этом…
Солен легко было изображать вражду с Эржетом – её нереализованный дух актрисы взвивался до вершин счастья, когда она до жути убедительно ругалась, спорила и оскорбляла Эржета.
Позже, в тайном темном коридоре, ей, конечно, приходилось извиняться, особенно, когда она расходилась не на шутку, но, зато ни у кого не оставалось сомнений в том, что эти двое не ладят ни за что на свете. Единственной проблемой стал Мастер над Казной – Шенье, у которого чувство рыцарского долга пересилило разум. Он решил, что должен вступиться за Солен…
-Что мне делать? – спросила Солен. – Он пытается быть мне другом.
-Но он не будет на нашей стороне, заговоры не по его части. Как ни крути. Да и не нравится мне его рыцарская отвага влюбленного, - разумеется, Нотт тоже был заодно, образовывая триумвират Совета.
-Он не влюблен в меня, - возразила Солен.
-Он опасен, - не согласился Нотт.
-Стань ему другом, приобретем вражду в масштабах, - решил Эржет.
И Солен стала другом Шенье. Теперь Солен извинялась за двоих перед Эржетом и Ноттом.
С Ронаном Солен свели в письме. Он хотел власть, как и она и предполагалось, что Солен будет править вместо брата, но подчиняться будет Ронану. Но Эржет был слишком оторван от реальности, чтобы допустить тот момент, что между принцем и принцессой больше общего, чем древняя кровь – они одинаково мыслили, и были властолюбивы.
В один день это и бросило их в объятия друг к другу, и теперь план принимал вид – надо выдать Солен за Ронана, а дальше смерть Ореса, его жены и наследников вопрос чисто формальный.
-Если не можешь держать себя в юбке, не лезь в заговоры, - злился Эржет.
-Я люблю его, это вопрос не похоти, а сердца! – не сдалась Солен, в ее глазах впервые за все время, что она жила в замке, блеснули слезы. Эржет смутился. Ситуацию спас Нотт:
-Так даже проще.
Встретившись после совета, на котором было решено выдать Солен замуж за Ронана, Эржет мрачно спросил:
-Вот скажите мне, кто из вас устроил эту пляску со жрецами? Могло и не сработать!
-Какую пляску? – не поняла Солен.
-Я думал, что это ты подкупил жрецов, - признался Нотт и все трое подозрительно оглядели друг друга.
-Может быть, Ронан? – нашла спасение Солен и троица выдохнула.
Солен удавалось сохранять лик жертвенности, хотя в коридорах или оставшись в своей комнате, она только хохотала над очередным скорбным «ты поступаешь правильно». И только Шенье навязчиво донимал ее.
Когда Шенье высказал опасную свою догадку, Солен ударила его кинжалом…
-Дура, - вынес вердикт Нотт, когда его люди утащили безжизненное тело Мастера над Казной, - хороший мастер был, сейчас забеспокоятся.
-Но-но, - возмутился Эржет, - с королевой будущей говоришь.
-Дура, - повторил Нотт. – Вот где мы такого казначея найдем?
-Я запаниковала! – Солен развела руками, - не выдержала, все эти нервы, это свадьба…
Нотт раздраженно махнул рукой:
-Женщины! Нет бы подумать…а! чего уж.
-Скажем, что у Шенье спешно заболела…мать, - решил Эржет. – И ты, Солен, его отпустила. Ясно? Все, расходимся.
А потом Эржет сам заглянул к Солен, уже один, без Нотта.
-Рискованно, - не оценила сестра короля.
-Да, ровно как и то, что Нотт имеет теперь большое о себе самомнение, - заметил Эржет. – Надо бы…
-Надо, - согласилась Солен, задумчиво разглядывая руки, - но после свадьбы, когда он не будет ожидать этого.
О Шенье никто серьезно и не вспомнил – удовлетворились объяснением, что он отлучился, конечно, безответственно, но мать – это святое. Свадьба прошла с роскошью и блеском, соответствуя статусу двух домов.
Шептались много. Переговаривались и поглядывали представители двух земель тоже много.
Были и стычки, и мелкие разногласия, и Орес, как назло, все пытался задеть каким-нибудь обидным словом принца Ронана, но Ронан не выдавал и малейшего неудовольствия.
Шепотом, чтобы не слышал кто-нибудь рядом, Солен сказала Ронану, стараясь не выдавать в себе нежности к этому человеку:
-Ловкий ход со жрецами! Орес так испугался войны…
-Какой войны и каких жрецов, любовь моя? – Ронан тоже не выдавал своей любви к Солен, но в его взгляде она прочла легкую тревогу.
И почувствовала, как страх медленно вползает в ее сердце.
-Ты не подкупал жрецов? – спросила она уже чуть громче. Не боясь, что ее услышат, сейчас важнее было другое.
-Я не считаю, что жрецов нужно подкупать, и никогда этим не занимался. В моих землях их и вовсе нет, - Ронан взял Солен за руку, - прошу тебя, не пугай меня, что случилось?
-Я на минуту, - Солен высвободила пальцы и, не замечая устремленных на нее взглядов, подошла к Эржету и Нотту.
-В чем дело? – одними губами спросил Эржет.
-Он не подкупал жрецов, - прошелестела Солен.
Советники переглянулись.
-Подумаем завтра, - предложил Нотт, - а сейчас, будущая королева, за твою любовь!
Он торжественно поднял бокал и отпил из него. Эржет едва заметно усмехнулся, наблюдая за его большим глотком.
-А что до Дрекера? – спросила Солен. Чтобы отвлечься от нехороших подозрений.
-А что? – не понял Нотт, - он торговец и будет торговать со всеми.
-Иди к мужу, - посоветовал Эржет, - пока твой брат ему не наговорил какого-нибудь бреда…
Солен на негнущихся ногах вернулась к своему месту и ласково взглянула на Ронана, который кивнул ей и улыбнулся. Она была счастлива…почти счастлива. Что-то грызло ее сердце, но усилием воли Солен заставила себя забыть обо всем, и погрузилась в мысли о своем счастье.
А утром с юга пришла война.
Петион:
Что в самые тяжкие дни
К нам приходит на память?
Может - не так смелы слова мои,
Но сейчас я прав и не исправить!
Куда бы не вёл нас шаг,
И роковой поступи ход,
Когда всё вокруг не так,
Мы не смеем смотреть вперёд -
И смотрим назад,
В наши дома!
Барбару:
О, святые слова!
Да! В Марселе мой взгляд,
Там зелень такая...
Все соки травы
И луч солнца!
И лишь одно с мыслей сбивает:
Что мои взгляды пусты,
Но Марселем сердце бьется!
Бюзо:
О доме думаю и я,
Честно скажу - боюсь!
Что нет такого дня,
Когда я вернусь.
Дом приходит, но
Лишний я...да.
Холодно, темно,
О, дом! к нему святые слова!
Петион:
О доме - в последний раз,
Ведь что будет завтра? я не знаю.
И нет такого плетения фраз,
Что передаст, как я скучаю!
Барбару:
О доме, в последний раз, быть может,
Я не знаю, что судьба нам сложит,
Но в сердце моём живы всегда
Марсельское солнце и луга.
Бюзо:
О доме - в последний раз, может быть,
Как мало выпадает в доме жить,
И как я хочу представить,
Всё, что память мне может оставить!
Петион/Барбару/Бюзо:
О доме...вспомним сейчас,
Может быть - в последний раз?
Никто не поймет тоски нашей
Кроме
Тех, кто испил нашу чашу,
Скучая о доме.
*Примечание: проект "Барбару" - один из четырех моих проектов такого формата. Каждую из частей "Сен-Жюст" (закончена, в открытом доступе), "Марат" (закончен, в открытом доступе), "Фукье" (закончен, в открытом доступе), "Барбару" (закончен, в открытом доступе) - можно рассматривать отдельно от другой.