Подвиг (1969)
О легендарном подвиге десантного отряда под командованием К.Ф.Ольшанского при освобождении города Николаева - единственной в истории Великой Отечественной войны операции, все участники которой, живые и мертвые, были удостоены высокого звания Героя Советского Союза. Рассказ бывшего командующего Черноморским флотом, адмирала Ф.С.Октябрьского. Принимают участие десантники - Герои Советского Союза Е.М.Павлов, М.К.Хакимов, Н.Я.Медведев, Ю.Е.Лисицын, Н.М.Щербаков и Н.А.Гребенюк.
Вы хотите головоломок?
Их есть у нас! Красивая карта, целых три уровня и много жителей, которых надо осчастливить быстрым интернетом. Для этого придется немножко подумать, но оно того стоит: ведь тем, кто дойдет до конца, выдадим красивую награду в профиль!
Велосипед "Виктория" армии вермахта, 1940 год
Фирма "Виктория", официальный поставщик велосипедов и мотоциклов Вермахта.
Комплектация "подносчик патронов пулеметчику":
- быстросъемный руль "Express":
- кроны крепления для плащ-палатки, хим. защиты:
- крепление винтовки Маузер на раме (личное оружие пехотинца WH):
Передняя фара Bosch!
Изоляция проводки тканевая с пропиткой, в более ранних версиях изоляция была из гуттаперчи.
Динамка тоже производства Bosch
- военный багажник, на багажнике патронные ящики для пулемета MG-34.
Задняя втулка с ножным тормозом и винтовым натяжителем цепи (справа).
Источники:
Ветка немецких пулеметов "Maschinengewehr"
Всем привет тем кто просматривает данный пост. В этом посту будет ветка немецких пулеметов Maschinengewehr.
1. Bergmann maschinengewehr
Bergmann MG Был разработан в 1902 году Льюисом Шмайсером из пистолета Bergmann M1897, использовал патрон 7.92мм mauser. Скорострельность пулемета 600-700 выстрелов в минуту.
Использовался в Первую мировую войну.
2. Maschinengewehr 08
MG 08 Является обычным пулеметом Максим модифицированным под немецкий патрон 7.92мм mauser, Разработан в 1908 году. Скорострельность пулемета 500-600 выстрелов в минуту.
Применялся в Пивном путче, Синьхайскую революцию, Первую мировую войну, Вторую мировую войну, Японо-Китайскую войну, Гражданскую войну в Китае.
3. Maschinengewehr 13
MG 13 Является ручным пулеметом разработанным в 1926 году, использовал патрон 7.92мм mauser. Скорострельность ручного пулемета 600 выстрелов в минуту
Применялся в Гражданской войне в Испании, Вторую мировую войну и Колониальную войну в Португалии.
4. Maschinengewehr 131
MG 131 Является авиационным крупнокалиберным пулеметом разработанным в 1933 году, использовал патрон калибра 13мм. Скорострельность крупнокалиберного авиационного пулемета 900 выстрелов в минуту.
Применялся во Вторую мировую войну.
5. Maschinengewehr 34
MG 34 Является единым пулеметом разработанным в 1934 году. Использовал патрон 7.92мм mauser. Скорострельность единого пулемета 600-1200 выстрелов в минуту (зависит от варианта).
Применялся во Вторую мировую войну, Корейскую войну, Арабо-Израильские войны, Вьетнамскую войну, Партизанские войны УПА, Югославские войны, Война в Ираке.
6. Maschinengewehr 17
MG 17 Является авиационным пулеметом разработанным в 1936 году, использовал патрон 7.92мм mauser. Скорострельность авиационного пулемета 1200 выстрелов в минуту.
Применялся в Гражданской войне Испании, Вторая мировая война.
7. Flugzeugmaschinengewehr 81
MG 81 Является авиационным пулеметом разработанным в 1938 году, использовал патрон 7.92mm mauser. Скорострельность авиационного пулемета 1600 выстрелов в минуту.
Применялся во Вторую мировую войну.
8. Maschinengewehr 42
Ну вот мы и подобрались к этому легендарному монстру.
MG 42 Является единым пулеметом разработанным в 1942 году, использовал патрон 7.92mm mauser. Скорострельность единого пулемета 900-1500 выстрелов в минуту (зависит от ствола).
Применялся во Вторую мировую войну и еще во мноооогих войнах 20 века.
9. Maschinengewehr 03
MG 3 Разработан в 1960 году служил заменой для MG 42, использовал патрон 7.62мм НАТО. Скорострельность 1200 выстрелов в минуту.
Применялся в Ирано-Иракской войне, Спецоперация на Украине.
Тимерьян Абдуллин ветеран ВОВ: снайперы во время наступлений оказались не нужны, и меня определили в пехоту
Интервью с героем ВОВ генерал-майором медслужбы Тимерьяном Габдрахмановичем Абдуллиным
О том, как учили на снайпера, а воевал в пехоте, как после войны одновременно окончил два вуза, как изобретал вакцину от чумы и стал генерал-майором медицинской службы – 94-летний ветеран ВОВ Тимерьян Габдрахманович Абдуллин рассказал главному редактору федерального сетевого издания «Время МСК» Екатерине Карачевой.
Я родился 16 декабря 1926 года в деревне Туктагол, это в Башкирии. Я был последним ребенком в семье – девятым. Передо мной был брат Фазлы, старше меня на пять лет. Он был для меня примером, мощный и сильный человек был, хотел быть военным. Он постоянно меня тренировал. Мы с ним часто ходили в лес за ключевой водой, она вкуснее, чем колодезная. По дороге он меня инструктировал и показывал, как надо падать на случай атаки с воздуха, ползать по-пластунски, многому учил. И сказал, что я всегда должен иметь с собой воду и носовой платок, на случай биологической войны. Фазлы по призыву ушел в армию, а в июле 1941 год мы получили извещение, что он пропал без вести (плачет).
Когда началась война, у меня было 7 классов неполной средней школы, и первый курс медтехникума в Уфе. Когда 22 июня 1941-го объявили о том, что фашисты напали на Советский Союз, нам сказали, что в медтехникуме будет госпиталь для раненых, а учиться снова будем после войны. Я вернулся в свою родную деревню, работал в колхозе. В 15 лет меня направили на курсы бухгалтеров в Уфу, а после окончания назначили бухгалтером колхоза. В ноябре 1943 года с этой должности я и был призван в армию. Мне тогда 16 лет было, месяц до семнадцатилетия не дотянул. Получил повестку на фронт, собрался быстро и на призывной пункт.
-- Тимерьян Габдрахманович, на фронт быстро направили?
Не сразу. У меня было очень хорошее зрение, поэтому меня направили на шестимесячные курсы снайперов. Школа снайперов находилась в Чкаловской области (Оренбургская область – Ред.). Мы изучали все стрелковое оружие: простую винтовку, автоматы, пулеметы – колесные, санные, да все. Ну, и, конечно, снайперскую винтовку, у нее оптика нестандартная. Снайпер ведь должен стрелять без промаха, и эта оптика учитывает, какое может быть отклонение пули во время полета в зависимости от температуры воздуха, от ветра, с какой скоростью движется цель – бежит, идет пешком, а может, она вообще лежит. Это можно сказать целая наука.
У моего командира было 4 класса образования. Он пишет задание: температура такая-то, ветер такой-то, мотоциклист движется с такой-то скоростью – задача: какая поправка будет на прицеле. Я сразу даю ответ, причем, так я быстро решал любые его задачи. В итоге он на меня рапорт написал, что я его одурачиваю, что он вопрос не успевает задать, а у меня уже ответ готов, и есть у него сомнения на мой счет – что явно кто-то мне подсказывает. И пока я учился шесть месяцев в снайперской школе – по ночам, когда остальные курсанты спали, я драил полы в наказание за быстрое решение задач (смеется).
На фронт нас направили в мае 44-го, после окончания школы снайперов. Ехали мы туда больше месяца, долгая дорога была. В итоге попали на пополнение 51-й армии, которая Крым освобождала. Мы приехали на подмогу, а Крым уже занят нашими. И нас включили в состав 4-го Украинского фронта.
-- В снайперы зачислили?
В 1944-м наша армия проводила уже наступательные операции, оборона была редким случаем тогда. Снайперы во время наступлений оказались не нужны, и меня определили в пехоту. Так мы все, выпускники снайперской школы, стали пехотинцами. Каждому выдали военную амуницию: две гранаты, саперную лопатку, винтовку, флягу с литром воды и так далее. На Украине я получил боевое крещение, тогда я и понял – что такое фронт. Немцы отступают, мы их гнали тогда в гору в самую жару. Наших сколько полегло – раненые, убитые, без некоторых частей тела (плачет, долго молчит) … Это очень страшно.
Потом были битвы за Прибалтику. Надо было добить немцев, которые заняли Латвию, Литву, Эстонию, и, прежде всего, Ригу. Было несколько наступательных попыток, ничего у нас не получалось. Оказалось, что Рига ограждена шестью эшелонами обороны гитлеровских войск. Было принято решение, прекратить военные действия в городе. И нам поставили новую задачу – отрезать эти войска от Восточной Пруссии, чтобы они не могли помочь оборонять Берлин во время берлинской операции.
Нас перебросили за 200 километров. Все это расстояние мы преодолели пешком. На фронте войска не могут передвигаться по дорогам, открытой местности, засекут и сразу уничтожат. Поэтому двигались мы по лесам и болотам. Чуть более 200 км нам нужно было пройти за считанные дни. Это уже сентябрь 44-го был, ни одного дня без дождя. Тогда мне уже выдали противотанковое ружье, у него длина 108 см, а вес 16,5 кг. К нему в придачу – противотанковые бронебойные патроны два диска, каждый диск весит 4 кг. Мой рост 164 см, вес 50 кг (смеется). Ну и, конечно, вся амуниция солдата. А когда идет дождь, промокшая шинель весит килограмм 10, не меньше, ботинки хлюпают. Тяжело было идти. 20 часов шагаешь, 4 часа выделялось на еду и сон. И что получилось, из всего взвода к месту назначения я один ноги не стер и дошел пешком. Остальные мои однополчане хромали со стертыми ногами, пересаживались на обозы по ровной местности. Но надо было выполнять приказ, жалеть себя не было времени.
Во время наступления нас поддерживала авиация, артиллерия, мы вышли на берег Балтийского моря и обороняли его потому что была информация, что в любой момент может высадиться немецкий десант. Когда поняли, что десанта не будет, мы начали готовить наступление на немцев в Риге. Нас подняли в атаку, и с криками: «Ура! За Родину! За Сталина!» мы бежали вперед, немцы как увидели нас – побежали. Тут у нас стояла задача – захватить железную дорогу, по которой немцы получали военную технику и продовольствие. А там стояли «Тигры». Ночь, лежу, стреляю и вдруг рядом со мной разорвался снаряд. Осколок попал рядом с глазом, ничего не вижу, кровь хлещет, больно, контузило меня вдобавок – не слышу ничего. Меня быстро в медсанбат, оказали первую помощь, и отправили в прифронтовой госпиталь за 100 км от боев. В госпитале врач глаз посмотрел и сказал, что я счастливчик, осколок прошел в миллиметре от глазного яблока, застрял в черепе, его вытащили, и через 15 дней после ранения я снова в строю был на передовой со своими товарищами.
Победу встретил 9 мая 1945 года в Берлине. Нас всех собрали в 6 часов утра, и объявили о капитуляции Гитлера. После этого вручили каждому по открытке с визой КГБ, что ничего запрещенного в ней нет, многие ее домой отправили. А написано было: «Родина, мы победили!», я эту открытку храню до сих пор. Вот фронтовых фотографий у меня нет, тогда же фотоаппараты редкостью были. Войну я закончил в звании сержанта. Медали у меня есть «За отвагу», «За боевые заслуги», «За победу над Германией», ордена «Красной Звезды» и Отечественной войны 2-й степени.
-- А как вы в медицину попали?
О, у меня была и есть очень интересная жизнь. После Победы над фашистами, нашу часть перераспределили в Свердловск (Екатеринбург – Ред.). Я там в звании сержанта занимал офицерскую должность в штабе. Поскольку у меня был опыт бухгалтера, меня определили в хозяйственный отдел, где я зарплаты офицерам считал, обмундирование, продовольственный паек. Я там год проработал, и умудрился параллельно закончить школу рабочей молодежи (ШРМ). Как-то вызывает меня командующий Уральского округа, и говорит, что мне надо учиться, раз я хочу в армии дальше служить. И предложил мне поехать в медицинскую академию в Ленинград.
Но чтобы поступить в нее, пришлось пройти несколько этапов, в том числе и отборочный.
-- А разве фронтовики после войны не вне конкурса поступали?
Фронтовиков, вытаскивавших с поля боя раненых солдат, было тысячи, и все они хотели стать дипломированными врачами. Всех принять в академию было невозможно, количество мест на курс ограничено, да и мест в общежитии тоже немного. Поэтому академия приняла решение, устроить экзамен в два этапа, а перед ним еще и отборочный. Первый этап проходил на местах, а войска были от Порт-Артура и до Германии. От каждого военного округа можно было послать всего несколько человек.
Отборочный экзамен был по 10 предметам. Я готовился ночи напролет. Умудрился сдать все на пятерки, и еще со мной от нашего округа один парень также сдал на пятерки отборочный. Вот мы с ним вдвоем и поехали в Ленинград в Военно-медицинскую Академию имени С.М. Кирова уже на вступительные экзамены. Там меня еще и зачислили в конкурсную комиссию, у меня хороший почерк был, так назначили писарем. Поступающих было 1500 человек, а мест всего 127. Сдавать нужно было всего четыре предмета, мне их тоже удалось сдать на пятерки, и попал я к начальнику курса фронтовому хирургу, полковнику Юшманову.
Академия для меня была очень большой школой. В медицинской академии я учился очно, и еще заочно поступил в институт иностранных языков.
-- Как это Вам удалось одновременно учиться в двух вузах?
На тот момент был приказ министра обороны, по которому офицерам запрещалось сразу учиться в двух вузах. Поскольку я в медицинской академии учился хорошо, получал повышенную сталинскую стипендию в тысячу рублей, при средней тогда зарплате 150 руб. Еще я был солистом нашего хореографического кружка при академии, участвовал потом в итоговом концерте художественной самодеятельности Ленинграда. Набрался я нахальства и пошел к начальнику академии. Объяснил ему, что английским языком уже более-менее владею, закончил до этого вечернюю школу при ленинградском пединституте, и хочу поступить на заочный факультет Военного института иностранных языков. Он посмотрел мои отметки, и в виде исключения под свою ответственность разрешил мне туда поступить.
В итоге за 6 лет учебы в двух вузах я сдал 56 экзаменов и все на пятерки. При этом, думаю, мне единственному из 200 студентов в инязе выдали диплом об окончании с отличием, большинство получили лишь справки о прохождении обучения.
После получения дипломов меня направили в Киров на работу в Научно-исследовательский институт микробиологического направления Минобороны СССР. Там я начал с должности переводчика научной библиотеки, эта библиотека получала 52 медицинских иностранных журнала. Перед нами стояла архиважная задача – готовиться к бактериальной войне, которую планировали американцы, чтобы уничтожить Советский Союз. Именно поэтому и был создан этот институт, где работали сильные военные работники, разрабатывали различные эффективные методы. У нас было все – новейшее оборудование, никакого ограничения финансирования. Мы проводили испытания разработок. У меня зарегистрировано 26 секретных разработок.
Работали с чумой. Кстати, на основе фрагментов исследования чумы мы получили штамм EV, который во всем мире теперь применяется для изобретения вакцин. Мы получили несколько комбинированных вакцин, испытывали их на необитаемом острове в Аральском море. Мы там работали в экспедициях по три месяца, очень много было решено вопросов. В том числе, был создан аэрогенный способ вакцинации от чумы в высушенном виде, его нужно разводить в воде, а затем распылить в воздухе – то есть стало возможным массово вакцинировать. Помните, прошлым летом в 2020 году в Монголии была вспышка чумы. Так именно наша разработка аэрогенной вакцинации помогла подавить ее за два дня.
К сожалению, в 1991 году распался Советский Союз, я тогда уже руководил институтом и был уже в звании генерал-майора медицинской службы, в моем подчинении было полторы тысячи профессионалов. Тогда институт сократили, я вышел в отставку. Сейчас я преподаю в медицинском институте города Кирова, руковожу кафедрой гистологии. Когда пять лет назад я отмечал свой 90-летний юбилей, одна студентка преподнесла мне подарок в виде стихов, которые заканчиваются словами: «Равных Вам в нашем вузе нет». Для меня эти слова очень дороги. Я храню это поздравление. Самый лучший подарок за мою работу – это отношение моих студентов, я с ними, как со своими детьми, общаюсь. И несмотря на свой возраст, и не очень уже четкую дикцию, студенты всегда слушают мой курс, чему я очень рад. И о войне им немного рассказываю.
Вообще я считаю, что сейчас в нашей стране развернута большая оппозиция против Путина. Много молодых людей, которые хотят создать не пойми что, я про Навального и его приспешников. Но вы посмотрите, что Навальный сделал с предприятием «Кировлес», в результате оно перестало существовать. А история с якобы его отравлением химическим веществом. Это же просто немыслимо – выпить отравленную боевым веществом воду и выжить, да это просто невозможно.
Я вообще очень сильно всем интересуюсь, новости смотрю и слушаю, так что в курсе всех происходящих событий в нашей стране, и как против нас ведут информационную войну другие страны Запада. Нельзя позволить никому переписывать историю своей страны. Это именно советский народ уничтожил нацизм и разгромил фашистов, освободив, кстати, не только СССР, но и Австрию, Польшу, Венгрию, Румынию, Германию и другие страны. Миллионы погибших. Эти зверства нельзя забывать. И Победа над фашизмом принадлежит именно советскому народу, а Россия является преемницей СССР, так что нечего тут сочинять.
Источник "Время МСК" - http://mskvremya.ru/article/2021/0662-vov-interview-veteran-...
Алексей Уханов: «Пехота – это самое страшное месиво, самые страшные потери, самое пекло всех боев»
Интервью с героем ВОВ, Алексеем Владимировичем Ухановым командиром стрелкового взвода пехоты – «царицы полей»
98-летний Алексей Владимирович Уханов – ветеран Великой Отечественной войны, кавалер ордена Красного знамени и Отечественной войны двух степеней, полковник внутренней службы МВД СССР в отставке. Из-за угрозы распространении коронавирусной инфекции COVID-19 вынужден сейчас находиться на домашнем карантине. Он очень ждет 9 мая, чтобы вновь оказаться на трибуне Красной площади и увидеть парад, посвященный 76-летию Победы.
О том, как много раз выживал один в страшных боях на Курской дуге в составе пехоты, о встречах с фашистами и о работе в органах внутренних дел СССР после победы над фашистскими захватчиками Алексей Владимирович рассказал главному редактору федерального сетевого издания «Время МСК» Екатерине Карачевой.
-- Родился я в октябре 1922 года в селе Никитском Тульской области. Родители были неграмотные, земледельцы. У матери образования не было, а отец отучился четыре класса приходской школы. Жили мы бедно, голодали. У матери было шесть детей, один, правда, умер.
Я окончил 9 классов, 10-й не успел – война началась. Как только получил повестку из военкомата, сразу явился на сборный пункт. Нас погрузили в вагоны и отправили на Урал. Там обучали военному делу – стрелять, обращаться с гранатой, ползать по-пластунски… Все ждали окончания этих курсов, чтобы сразу на фронт. Но меня и еще семерых парней не взяли, оказалось, у кого образование от семи классов, те нужны на заводе. И меня отправили делать снаряды. Сколько раз я просился на фронт – отказывали. Даже после того, как мать сообщила, что отца убили фашисты – не отпустили, сказали ждать до особого распоряжения. Я ждал и продолжать работать на заводе, злость отомстить за отца кипела во мне постоянно.
В итоге на фронт меня отправили только весной 43-го. Перед этим – школа младших командиров, где учились рыть окопы, разбирать и стрелять из оружия, обращаться с гранатами, преподавали азы рукопашного боя, владения ножом в ближнем бою… После окончания школы меня направили в стрелковый пехотный батальон.
Пехота – это самое страшное месиво, самые страшные потери, самое пекло всех боев. Самая паршивая должность была на войне – это должность командира стрелкового взвода пехоты. Командир должен был своим примером вести солдат вперед, в итоге умирали если не в первом бою, то во втором. Поэтому командиров стрелкового взвода в офицерском звании не хватало катастрофически. У меня, например, в первом бою убило командира взвода – старшего лейтенанта, я даже имени его не запомнил. Меня после него назначили командиром, а я был в звании сержанта.
Мой первый бой – это атака 5 июля 43-го. Бой был жуткий, в наступление шли цепочкой по 15 метров друг от друга. Четыре часа мы наступали. И вдруг бой прекратился, все стихло. Это вечер уже был. Я осматриваюсь – вокруг одни трупы лежат. Ни одного живого человека, командиров всех убило. Я не пойму, где нахожусь, в какую сторону идти. Вдруг вижу – немного в тылу куча людей шевелится. Я обрадовался, думал, из другой части полка, и к ним с радостью бегу. Метров шестьдесят оставалось, слышу: «Комм шнель!» Я такой: «Ого, немцы. Вот влип-то». Я же на ровном и открытом месте, один, а их человек пятнадцать. Думаю - «Ну все, смерть мне, с чем там помирают… Один не пойду туда, заберу с собой этих гадов, сколько смогу». Выхватываю из-за пояса гранату и в них, следом вторую и кричу: «На, фашист, на гранату. Погибать, так со славой» (улыбается). А сам бежать. Пока немцы очухались, открыли по мне огонь, я уже отбежал на достаточное расстояние. Я – живая мишень. Мое оружие в дребезги, приклад пулей раздробило, я упал камнем. Фашисты, видимо, решили, что убили меня. А я отполз вперед немного, смотрю на них, не бегут за мной, стоят, и уже шестеро их осталось. Еще немного отполз, встаю, мне кричат: «Иди! Свои!». Смотрю, солдат раненый, не из нашей роты, обнялись с незнакомым парнем. Постояли немного, и я своих пошел искать.
Стемнело уже прилично, все горит, дым повсюду, не видно толком ничего. Смотрю, старшина идет нашу роту кормить, и такой мне: «О! Уханов, а где наша рота?» Я говорю: «Вот вся рота», и показываю на горы трупов. Ужас. Старшина мне говорит, чтобы я кашу ел, а мне в рот ничего не лезет. Погибло в том бою три полка. На следующий день мне дали взвод.
После этого боя меня наградили орденом боевого Красного знамени. Мне было так сказано, дали бы Героя Советского Союза, но оформление тогда шло три месяца, а командиры стрелковых взводов умирали пачками, поэтому пока шли документы, уже и представлять можно было только посмертно, да и документы могли затеряться. Орден Красного знамени был и есть особый орден, он был в наличии у каждого командира части, полка, дивизии. Командир лично награждал отличившихся своей властью от имени Президиума Верховного Совета СССР.
Но надо понимать, что человека, которого награждают орденом боевого Красного знамени, к нему еще и домой приходят по месту жительства. Так к моей матери пришли из военкомата и попросили ее проехать с ними. Мать в ступоре, она-то подумала, что со мной что-то случилось. На еле сгибающихся ногах приехала в военкомат, а там ее чествовать начали, как положено. Мама, конечно, счастлива была и горда за меня, но самое главное для нее было, что я жив – весть такая добрая, хорошая, письма ведь долго шли, а тут прямо сказали, что со мной все в порядке, воюю геройски.
Следующее наступление, огонь был ураганный, никакого спасения, фрицы нещадно палили, всех убили. Я опять выжил и еще командир батальона. Мы своих пошли искать, не видно ничего, дым кругом. Идем, смотрим – окоп, мы в него. А там немец. Мы такие переглянулись – к немцам попали. Шуметь нельзя, услышат, кто знает, сколько их там рядом, прибегут и нас положат. Времени на раздумки не было. Я автомат резко беру за ствол и со всей дури по голове немцу. Мы из окопа выползли и стреканули, я командиру батальона командую: «За мной беги!». Отбежали, немцы очухались, видно, своего увидели, уж не знаю убил я его или отключил на время, но они по нам огонь открыли из всех стволов. Я командиру батальона: «Ложись!» Упали мы, отползли немного подальше на пузе, потом еще время выждали, как уже совсем стемнело, ночи тогда были глаз выколи – и к своим поползли. Офицер мне потом говорит: «Ну, Уханов, если б не ты, где бы мы сейчас были?». Я ему: «На том свете, товарищ командир батальона».
Потом еще случаев много было, все и не расскажешь, каждый бой – страшные потери, имен всех солдат и командиров и не знаю даже. Один раз рота в атаку пошла. Немец нас подпустил и всех из автоматов покосил. Я упал автоматически. Лежу, как на ладони, день, светло, жуть. Лежу лицом вниз, трупом среди мертвых солдат прикинулся. Что делать… Думаю, нет, в плен сдаваться не буду, не возьмут они меня живым. Так до двенадцати ночи и пролежал без движения, чуть дыша. Потом потихоньку по-пластунски в сторону наших окопов пополз, так меня чуть свои не пристрелили (смеется), пока не крикнул: «Свои! Сержант Уханов!». Все обрадовались такие. Я огляделся, а в живых остались кроме меня только хозяйственники и замполит. Он мне: «Уханов! Ты живой! А мы похоронку приготовили. Завтра утром хотели сообщать матери». И никто не подумал меня даже наградить. А мы ведь геройство совершали каждый день.
Позже был случай еще один интересный. Собрались мы к очередному наступлению, окопы вырыли, сидим, ждем команду. Смотрим, танки против нас идут – «Тигры» и «Пантеры», мы тогда их первый раз увидели, немцы, оказывается их только разработали и против нас выпустили. Бронь этих танков наши орудия тогда еще не могли пробить. Нам передали команду «отступать», но было поздно, танки уже вплотную подошли. Недалеко от нас стояла «Сорокопятка», они по ней прямым попаданием как шарахнули. Пушка подскочила вверх метров на тридцать, а на землю падали только осколки железа и куски мяса от трех погибших солдат – никаких следов не осталось. Мы рты пораскрывали, не видали еще такого. После этого танки начали нас давить. От меня где-то в метре прошел танк. Танки дошли до наших траншей, передавили всех и уехали. Командир пулеметной роты сдался в плен немецким танкистам – не выдержал. Поднимаюсь я потом, рядом еще двое живых солдат.
После этого боя мы отдыхали. Перерыв в атаках был. Июль, солнце жарит, хорошо. Если такой день выдавался, мы просто радовались. Все понимали, не сегодня-завтра могут убить. У пехоты никогда спокойно не было, каждая минута, можно сказать, под прицелом. Ну, вот, сидим мы, завтрак принесли, едим кашу, чай с ординарцем пьем, мне уже тогда ординарец был положен. Вдруг ни с того ни с сего снайпер в ординарца выстрелил – насмерть его положил. Потом командир батальона собрал всех ротных и взводных с ординарцами – обсуждали план очередного наступления. И вдруг в нашу кучу шрапнель как долбанет. Смотрю, моему второму ординарцу голову снесло. Меня оглушило, я упал, лежу весь в крови и мозгах ординарца, не могу никак в себя прийти, так сильно оглушило. Как поднялся, смотрю, несколько человек убило. Со мной тогда выжило еще трое.
После Курской дуги, она закончилась 23 августа 43-го, я воевал на 1-м Белорусском под командованием Константина Рокоссовского, потом во 2-м Белорусском в составе 48-й армии под командованием Георгия Захарова.
Беларусь мы освободили в 44-м, и в конце августа меня неожиданно отправили на курсы командиров. Я проучился четыре месяца, и в декабре меня отправили в другой полк в Прибалтику. Попал я в 1312-й полк 17-й стрелковой дивизии. Прибалтику освободили, Польшу освободили, вошли мы в Германию. Я на передовой, вдруг вызывают меня в штаб дивизии, приезжаю, а там еще два полковника и три солдата из моего полка. И всех фотографируют под знаменем части. Я не пойму, в чем дело. Меня тоже сфотографировали, я тогда даже никакого значения этому не придал. А оказалось, что под знаменем полка фотографировали только тех, кто удостоился особой чести носить звание «Лучшего воина войны». Героев Советского Союза я видел и во время войны и после, но вот «Лучших воинов войны», кроме нас шестерых, не встретил больше ни разу.
Раз получили команду, что под Кенигсбергом (Калининград – Ред.) по данным разведки засели эсэсовцы. Нас туда перекинули. Мы идем мирно на новую дислокацию, на ходу перекусываем сухпайком. Вдруг откуда ни возьмись стрельба. Солдаты начали падать один за другим. Я залег вместе со своим взводом. Никто понять не может, откуда стреляют. Вдруг смотрим, из-за пригорка вышла колонна СС и стреляет от пуза по живым мишеням. Я своим командую: «Взвод, по фашистским гадам – огонь!». Мы отстреливаемся, а немцу хоть бы что, прут и прут, не останавливаясь, только рожки запасные меняют. Смертники, одним словом. Мы так поняли, они пьяные были, видно, для храбрости приняли, сдаваться не хотели. Худо нам бы пришлось, да тут наши танки подоспели, фашистов кого уничтожили, кого в плен взяли.
Всех моих солдат за этот бой наградили орденами и медалями, меня – орденом Отечественной войны 2-й степени и звание лейтенанта присвоили.
Войну я закончил в Восточной Пруссии. 8 мая 45-го. Сидим, ждем команду о наступлении. Проходит час, два, три, четыре, потом кто-то крикнул: «Война кончилась! Немцы капитулировали!». Что тут было (смеется). Солдаты стреляли вверх, плясали, пели, обнимались, у всех слезы радости на глазах. До самого вечера гудели и обсуждали. На следующий день каждому налили по сто грамм боевых за Победу над фашистами. Нас построили и повели в сторону железнодорожных путей на эшелон. По пути мы видали пленных немцев. Немец-то он что, до Москвы-то быстро дошел, а потом мы его в угол загнали. Мы его с каждым шагом гнали и уничтожали, крови было – море с обеих сторон. Так вот идут они – пленные фашисты, кто понурый, в глаза боится смотреть, а некоторые наоборот радовались, на губной гармошке играли и песни пели.
Нас посадили в эшелон и домой. На каждой станции нас встречали с цветами, едой, махали, обнимали, целовали, танцевали. Сколько незнакомых людей были объединены одним – счастьем победы, радости не было конца.
Мирная жизнь меня встретила счастьем матери. Она нарадоваться не могла, что я вернулся живой, да с орденами. Но не смог я долго усидеть на земле. Чувствовал, мое призвание – служить. Мать со слезами отпустила меня к дяде в Подольск (Московская область – Ред.). Я устроился на работу ответственным по питанию в ремесленное училище. Но все как-то не мое было. Однажды мне предложили пойти работать в МВД. Тогда после войны было нехватка сильная с кадрами. А офицеров и солдат, прошедших войну, уважали сильно, доверие им было огромное. Я согласился пойти в новое СИЗО Подольска начальником хозчасти. Недолго я там проработал, тюрьму закрыли. И меня перевели в изолятор Серпухова, там я около двух лет отработал, вывел ее на первое место среди 13 тюрем Москвы и Московской области. Наша тюрьма была лучшей – и дисциплина, и порядок. Потом мне предложили в Матросскую тишину в Москве, общежитие дали. Там я работал инструктором по боевой подготовке. Через полтора года комиссия приехала, меня спросили, пойду ли я работать в Управление тюрем, я согласился.
Вдруг на меня приходит запрос из МВД СССР, как одного из лучших офицеров. На собеседовании комиссии я рассказал свою биографию, как воевал, как работал в тюрьмах, что есть поощрения и благодарности, медали. Меня выслушали и говорят: «Завтра выходи к нам на работу». Я: «Есть!», козырнул и стал работать в Министерстве.
Вскоре пришел приказ направить меня начальником следственной тюрьмы в Магадан. Все было просто – не поедешь, можешь увольняться. Так что переехал я на 7,5 лет служить в Магадан. Там до меня в тюрьме был развал, побеги были. Ни в одной тюрьме такого не было. Я приехал, навел порядок, работал по 12 часов. У меня не было ни одного происшествия, ни убийства, ни суицида, про побеги я вообще молчу. Со всем составом лично проводил военную подготовку, сам принимал экзамен. Один раз на политсобрании мне даже задали вопрос: «Расскажи нам Уханов, как ты добился таких результатов?» Я ответил: «Надо уметь работать с людьми. Не только быть деспотом, но и человечным отцом». Меня даже зэки уважали, потому что я за справедливость был всегда.
Устал я в этом постоянном холоде магаданском за семь с половиной лет, а повышения не предлагают. Думаю, что делать. Выслуга у меня на тот момент уже 38 лет была (год фронтовых шел за три, северные – за два). Мне 44 года, надо же дальше расти. Надоело мне в этой должности. По-хорошему никто отпускать не хотел, я и выступил на очередном политсобрании с критикой начальника кадров, он чуть инфаркт не получил, зато меня сразу отпустили. Вернулся я в Москву, пришел в министерство, как-то холодно отнеслись, я рапорт на увольнение по собственному написал. Так и закончил службу в правоохранительных органах.
Сейчас я полковник внутренней службы. Полковника мне дали на 65-летие Победы. Тогда очередные звания давали даже участковым. Мы их называли «победные звезды». Всем дали звания, кто воевал на фронте. Я вообще с детства был отчаянный, бесстрашный. На войне шел на смерть, и как-то выживал чудом. Надо было гнать врага, я бился за свою землю, за родных, за весь народ. Три раза был ранен, один раз – очень тяжело, ничего, выходили сестрички с врачами – низкий поклон им за это. Вот живу сейчас, а многих нет давно.
В МВД России есть музей, его открыли в 1980 году, и Алексей Владимирович Уханов является одним из почетных его гостей, как ветеран боевых действий во время Великой Отечественной войны, и как сотрудник МВД. Он раньше часто встречался со школьниками, выступал на различных мероприятиях. А сейчас говорит, что стал «немного стар, что-то барахлит внутри, давление пошаливает, да и еще плохо слышать стал». Но вспоминая своих товарищей в боях и годы службы в МВД СССР, у него блестят глаза, осанка выпрямляется, и он очень ждет встречи со всеми ветеранами, которых намеревается увидеть 9 мая на Красной площади.
Источник "Время МСК" - http://mskvremya.ru/article/2020/0117-vov-interview-veteran-...Отрывок из «Последняя высота: Записки офицера», А. Аземша
На фото: Бойцы в окопе читают письмо от родных, 1944 год
... Вот и опять наступил зимний рассвет. Я смываю с лица мягким снегом копоть и окопную пыль, гоня прочь сонную одурь. Ловцов брякает котелками, — у него свои заботы.
— А много же мы, товарищ лейтенант, склевали пшена за зиму, — басит связной. — Это, должно быть, самый что ни есть воинский продукт. Ежели пшенку развести пожиже, то мешка пшена хватит на обед всему Второму Украинскому фронту.
— Ты бы лучше свой автомат почистил, — для порядка ворчу я, — он у тебя такой, будто им картошку из костра выгребали.
Пребывание в обороне на сравнительно спокойном участке не походило на спокойную беззаботную жизнь. Нам как будто нарочно придумывали работу. Давно уже сделаны землянки для отделений, крытые пулеметные гнезда, ходы сообщения в тыл, а в нескольких километрах позади нашими руками создавалась вторая такая же система обороны.
Враг напоминал о себе. То прогрохочет серия взрывов мин, то тяжелый фугасный снаряд поднимет фонтан земли, то над головами с подвыванием пройдет вал фашистских бомбардировщиков или замаячит над передним краем «Рама» — двухфюзеляжный самолет-разведчик.
Я освоился с новой должностью. Ничего, только беспокойства больше. Бывают ночи без сна, когда взвод уходит в БО или рота выполняет какие-нибудь спешные работы.
Мы кое-как пополнились, хотя людей все еще до комплекта не хватало. С новым пополнением приходилось много работать: в большинстве это были местные жители освобожденных районов, слабо подготовленные в военном отношении, отсталые — в политическом.
Командиры взводов — все офицеры, бывавшие в боях. Особенно примечательная фигура — командир первого взвода лейтенант Компаниец. Украинский интеллигент, рассудительный, степенный, внимательный к людям, Компаниец пользовался уважением солдат, особенно пожилых. Может быть, и потому, что он видел много горя в окружении, в плену, потерял семью.
А вот Галиев, командир третьего взвода, — прямая противоположность Компанийцу. Молодой, бесшабашный, быстрый на решения. Истинно кавказский темперамент.
Очень скромным, тихим кажется командир второго взвода лейтенант Панов, хотя по внешности он — богатырь.
Свои умозрительные представления о людях надеялся уточнить в грядущих боях.
В условиях длительной обороны больше всего приходилось работать разведчикам. У немцев все устоялось, хорошо налажена служба наблюдения и связи, опасные участки заминированы. В такой обстановке взять языка — сложное дело. Полковая и дивизионная разведки терпели неудачу за неудачей.
Об одной неудачной попытке взять языка рассказал Компаниец после возвращения из боевого охранения.
Ночью в расположение БО прибыла группа разведчиков во главе с командиром дивизионной разведки и в сопровождении офицера из штаба дивизии. Сразу же стало понятно, для чего пришел сопровождающий. Майор не стеснялся в выражениях по адресу разведчиков: «бездельники, трусы». Устроившись под толщей соломы, майор приступил к руководству операцией. Руководство заключалось в грозном и категорическом требовании: «Не возвращаться без языка».
Долго впереди стояла тишина. Потом прозвучали глухие взрывы и началась пулеметно-минометная вакханалия. Майор не рисковал высовываться из убежища, довольствовался сообщениями наблюдателей Компанийца. Грозный бас штабника гремел под скирдой. Он докладывал кому-то по телефону, что операция развивается успешно.
А вскоре разведчики принесли на руках двоих товарищей с раздробленными ногами, подорвавшихся на минах.
Неудачи разведчиков, неудача разведки боем, предпринятой одной из рот второго батальона, создавали представление о том, чего может стоить прорыв обороны засидевшегося на зимовке противника.
— Товарищ лейтенант, вам письмо.
Впервые за войну я получил не обычный треугольник, а письмо в настоящем конверте. Конечно, фотография. Как давно видел я вас, родные.
Оля. Дорогие, милые черты. Сын. Мне не верится, что у меня такой сын: ему уже скоро четыре года. Вырос, похож на папу...
— Вот это мой второй фронт.
Ловцов огромной ручищей взял фотографию, присмотрелся.
— У меня, товарищ лейтенант, жена и двое детишек. Старший сынишка на лесосеку обед приносил.
На какое-то время мы забыли службу и посвятили минуты воспоминаниям. Мы хорошо понимали друг друга. Лес — наша работа и призвание. Ловцов — бывший лесоруб, стахановец. Немудреной лучковой пилой он ставил рекорды, как он говорил, «давал кубики».
— я, товарищ лейтенант, будто родился для такой работы. Бывало, мороз градусов под сорок, а я радуюсь, пью этот воздух.
А весна уже чувствовалась.
Мы еще были под впечатлением радостного сообщения о ликвидации блокады героического Ленинграда, когда информбюро сообщило о разгроме корсунь-шевченковской группировки противника. От нас это совсем недалеко.
Скоро двинемся и мы. Ощущение надвигавшихся событий было всеобщим.
— Засиделись мы, братцы, в барсучьих норах. Пора бы вперед, пока фриц не оттаял и зимние сопли не вытер, — говорил капитан Сарыев.
Февральские поземки засыпали глубокие траншеи, но уже частые оттепели усмиряли вьюги, прижимали снег. Белесые туманы заволакивали пространство.
Украина ждала. Прекрасная песенная страна лежала в развалинах и пепле. Когда мгла сменялась чистым небом, над могильной тишиной мигали холодные звезды, как чьи-то хищные глаза.
В начале марта стояла сумрачная оттепель, предвещавшая недалекую пору весенней распутицы, самого неприятного времени на Украине.
Наконец наступил долгожданный приказ: оборону передать частям Н-ской дивизии, приготовиться к движению.
Ночью невозможно было окинуть прощальным взглядом места, запомнившиеся на всю жизнь. Здесь осталась наша кровь, могилы товарищей. Здесь что-то сделал и я для победы над врагом.
... Командиры взводов проверяют людей, хозяйство, докладывают командирам рот. Колонна нарастает, становится бесконечной. Люди все выходят из земли.
Колонна двинулась свободным шагом. Приказано cледить, чтобы люди не отставали, не растягивались.
Тепло. Дорога, битая сотнями ног, потеряла снежную белизну, недавно подновленную порошей. Если днем пригреет солнце, застывший чернозем превратится в жирное месиво. У нас половина людей в катанках.
Мы шли через бескрайние поля, без остановки проходили через населенные пункты, забитые войсками. И опять застигла нас ночь посреди бесприютного поля.
Позади гудел рассудительный бас:
— И конца и краю нема. А шо соби нимец думае? Ступить вин ногою и чуе голос нашой земли: «Куда зайшов, блудня?»
Я узнал голос ротного балагура Ничипора Хоменко, прибывшего с последним пополнением...
На рассвете следующего дня мы заняли свободные, необжитые траншеи второй линии обороны. Траншеи тянулись по склонам высот. Местность здесь сильно пересеченная, непохожая на обычный равнинный ландшафт Украины. Невдалеке отсюда — Кривой Рог.
Пулеметная стрельба сливалась в сплошной шум. В холмах перекатывалось эхо взрывов.
Мы знали, зачем пришли: здесь будет осуществлен прорыв долговременной обороны противника. Может быть, не только здесь. Никто не мог знать, что в эти дни войска Первого и Второго Украинских фронтов осуществляли исторический удар по войскам гитлеровских захватчиков.
Фронтовики хорошо чувствовали дыхание предстоящих кровопролитных боев. Может быть, завтра многих из нас не будет в живых. Обходя землянки, я всюду видел, как люди, приспособившись кто как мог, писали немногословные письма домой.
В третьем взводе были мои боевые товарищи, и там я, как обычно, задержался.
— А ты почему не пишешь домой? — спросил я у Бородина. Он сокрушенно махнул рукой:
— Некому писать, товарищ лейтенант.
Случилось, что я невзначай задел тяжелую сердечную рану. Бородин молча протянул мне письмо, недавно полученное из дому.
Кто-то корявым почерком, неровными полупечатными буквами коротко писал: «Сообщаю, что ваша супруга Анна Петровна живет в незаконном сожительстве с Петькой Кривым».
Подписи не было.
— Кто писал? — спросил я.
— Не знаю, — пожал плечами Бородин.
— А я знаю, — сказал я. Под ногами валялись затоптанные в глину фашистские листовки, напечатанные на русском языке. Такими листовками немцы время от времени засыпали наш передний край.
— Письмо и вот эта листовка написаны одной рукой.
— Может быть, — заметно повеселел сержант.
— Проверишь лично. После войны.
Отдых. В землянках — многолюдье, застой табачного дыма, запах прелых портянок, убаюкивающий храп и тихие разговоры бодрствующих.
Прошел день, за ним — долгая ночь ожидания. Батальоны нашего полка вышли на исходные позиции, расположившись в траншеях первой линии обороны. Седьмая рота пока оставалась на месте, как резервная. Это значило, что нас пошлют туда, где будет труднее.
Всю ночь передний край бодрствовал. Перестановки, перегруппировки, передвижения длились до рассвета. Мы чувствовали, что сосредоточивалась большая сила артиллерии и минометов.
Артподготовка началась на рассвете.
Многоголосый хор разнокалиберного оружия загремел с потрясающей силой. Яростно тявкали даже сорокапятимиллиметровые пушчонки. Несколько раз прошумели «катюши». В сумрачное небо вонзились огненные стрелы ракет.
... Могучий молот долбил и долбил. И разом все стихло.
— Пехота пошла. Пехота!
Наступили решающие минуты.
Перед фронтом — бесконечная вереница мазанок, вписанных в сады, более или менее ровное поле перед деревней, растянувшейся на несколько километров. Строения местами сгущались, местами рассредоточивались.
Темные маленькие фигурки людей рассыпались по снежной целине «ничейной» земли. Трудно было определить расстояние, отделявшее исходный рубеж от линии хат, где закрепился враг. Поначалу казалось, что операция развертывается успешно.
Но вот над деревней взлетели сигнальные ракеты. Высоко в небе они рассыпались на красные, зеленые, синие, белые шарики. Это — вызов огня.
Навстречу атакующим брызнули нескончаемые очереди скорострельных немецких пулеметов. Человеческие фигурки заметались в вихрях разрывов мин и снарядов.
Прошли минуты. В дыму, в пыли, под градом горячего металла уже не видно людей. Они там, прижались за бугорками, роются в гудящей земле, тянутся к воронкам.
Атака захлебнулась.
— Седьмая, вперед!
Я повел роту цепочкой по глубокому ходу сообщения.
Исходный рубеж — там же.
Кто-то в боевой горячке надеется на чудо.
Вот уже траншея первой линии. Цепочка втянулась в траншею, люди повернулись лицом к врагу. Они всматриваются вперед, туда, где клокочет море взрывов.
— Вперед!
Легко, будто невесом, вскидываюсь на бруствер. Мне хочется сразу дать темп движения — от этого зависит успех. Вскинув автомат, бегу в цепи. Оглядываюсь и вижу возле себя несколько человек. Люди не бегут, а идут, как мне кажется, слишком медленно, как на заячьей облаве.
Времени нет. У меня только одно средство воздействия на людей — личный пример.
— Вперед!
Земля под ногами взрыхленная, изуродованная воронками, перемешанная с металлом.
Опять впереди рассыпались в воздухе разноцветные шарики сигнальных ракет.
Теперь на нас обрушилась вся сила огня.
Кто-то бежал рядом, теперь его нет. Плечистая фигура с вещевым мешком на спине на какой-то миг прикрыла меня, но взрывная волна отбросила бойца в сторону, и ко мне под ноги полетел выроненный автомат.
Теперь уже никого не было ни рядом, ни впереди. Только пляшущая земля, пыль, дым, запах взрывчатки, визг осколков, свист пуль.
До белых стен мазанок каких-то полтораста шагов. Я огляделся. Тот, кто уцелел, или лихорадочно работал лопаткой, или полз ужом к ближайшему бугорку, углублению.
Несколько шагов вперед, и я свалился в глубокую воронку. В этой готовой могиле с рваными комковатыми стенками я оказался третьим. Один — недвижим, с восковым лицом, обращенным к небу, другой, сжавшись в комок, хрипел и плевался кровью. У обоих — скуластые лица, черные жесткие волосы. Это казахи из девятой роты.
... Чьи-то огромные ботинки пропахали землю у самого моего лица. Кто-то тяжелый и неуклюжий съехал вниз и дохнул мне в ухо:
— Товарищ лейтенант! Едва вас нашел.
Ловцова трудно было узнать. Шинель — черная от грязи, лицо забрызгано. Только белые ряды зубов напоминали улыбку неунывающего связного.
— Ваше приказание выполнил, — доложил Ловцов. Я вспомнил, что перед атакой посылал его с поручением к Галиеву.
С появлением Ловцова я как будто встряхнулся, отделался от кратковременного состояния подавленности и бездеятельности. Нужно налаживать связь, управление.
Вот там, немного позади, правее — разбитая хата или сарай. Крыши нет, остались полуразрушенные стены. Там и нужно организовать наблюдательный пункт, связаться со штабом батальона...
Во взводах не осталось и половины людей. Тяжело ранен командир второго взвода лейтенант Панов, ранен, но остался в строю лейтенант Компаниец. До слез было больно и тяжело, когда узнал о смерти сержанта Бородина.
Подразделения смешались. Бугорки окопов выросли по всему полю. Некоторые — у самой деревни. Значит, есть жизнь на земле, исклеванной минами, изорванной снарядами, прочесанной пулеметными очередями.
Стоило только пошевелиться, как щелкали одиночные выстрелы немецких снайперов, хорошо укрытых среди строений. Время от времени корректировщики вызывали массированный огонь минометов и орудий.
Я надеялся навести порядок под покровом ночной темноты, а до ночи оставалось еще много времени. В верхах, видимо, шла переоценка событий. Капитан Климов молчал.
Несмотря на неудачу, мы верили, что не отступим с этой земли, за которую зацепились с таким трудом.
Телефонист Лямин благополучно добрался до НП роты с катушкой за плечами.
Я получил возможность разговаривать с капитаном Климовым.
— Что будем делать дальше, товарищ капитан?
— Есть приказ выбить противника из деревни. Этот приказ не может быть отменен, — ответил комбат.
— В лоб не получается, товарищ капитан.
— Наведи порядок в своем подразделении, но людей не отводи назад. Попытайся подтянуть всех до уровня передовых, что у самой деревни.
Вся беда в том, что ночи такой, какой ожидал я, не наступило. Над нами повисли осветительные ракеты, и наблюдатели противной стороны видели каждый шаг отдельного человека. И все же удавалось перемещать людей, делать маленькую перегруппировку. Постепенно обозначался новый исходный рубеж на пороге обороны противника.
Теперь можно подумать о связи с соседом справа.
На душе было беспокойно. Наши шинели пропитаны насквозь черной липкой грязью. Оттепель сменилась легким морозцем, и одежда превратилась в жесткие латы. Согреть не может и меховая безрукавка. Мокрые ноги, как чужие. К земле тянула смертельная усталость.
— Товарищ лейтенант, комбат собирает командиров рот, — сообщил телефонист.
...Немцы не успели опомниться, как перед ними поднялись серые фигуры наших пехотинцев. Нас уже невозможно было остановить.
Мы бежали на мигающие огоньки пулеметов.
Ночной бой был похож на войну теней.
«Тень» в глубокой готической каске швырнула мне под ноги гранату с длинной деревянной ручкой. Взрыв отшвырнул меня к стенке мазанки. В сознании осталось ощущение полета в черную бездонную пропасть...
Что надо успеть за выходные
Выспаться, провести генеральную уборку, посмотреть все новые сериалы и позаниматься спортом. Потом расстроиться, что время прошло зря. Есть альтернатива: сесть за руль и махнуть в путешествие. Как минимум, его вы всегда будете вспоминать с улыбкой. Собрали несколько нестандартных маршрутов.