Серия «Вдовий полог»

Воздух, колючий и хмельной, остудил его пыл. Профессионалка. Надо отдать ей должное - умеет. Даже у него всклокотало желание. А ведь всегда было брезгливо. А тут не выдержал, сломался. Вот тебе и кремень. Слабак.

За спиной послышался хруст снега.

- Эй, постой!

Он обернулся. По узкой протоптанной между сугробами дорожке бежала Лима. Почти одной длины с юбкой полушубок развевался распахнутыми полами. Догнав Филю, Лима остановилась и заговорила скороговоркой:

- Еле догнала. Ты быстро ходишь. Фух, чуть сердце из груди не выскочило.

Филипп покосился на выглядывающую теннисными мячиками из выреза блузки грудь.

- Чего тебе надо? - спросил нарочито грубо.

- А тебе? - выдохнула седым облачком пара Лима. - Тебе что-нибудь надо?

- От тебя? - Филипп скорчил презрение. - От тебя мне ничего не надо.

- А что так? - Лима игриво сверкнула лисьими глазками, слегка повернув голову. - Говорят, ты девственник.

- И что?! - Презрение сменилось злостью. - Про тебя тоже много чего говорят.

- Правда?! И что говорят?

- Что на тебе пробы ставить негде.

- Это правда! - перебила Лима. - А про тебя правда?

- А твоё какое дело?

- Значит, правда.

- Да пошла ты! - Он хотел уйти, но стоял, позорно стоял, словно приклеенный клеем «Момент» с гарантией три года.

- Куда? Договаривай! - засмеялась Лима.

- Дура! - Он оттолкнул её, и она упала в сугроб. Лима не спешила вставать, она тихо позвала.

- Иди ко мне, малыш.

- Вставай, простудишься, - прохрипел Филипп и протянул ей руку.

Она приподнялась, села, перевалилась вперёд и так, стоя на коленях, потёрлась, как кошка, о тыльную сторону его ладони. Ему было противно. Противно от своей слабости. И всё-таки он сделал над собой усилие.

- Не надо. Холодно. Ты заболеешь.

Она схватила его за руку. Встала, прильнула.

- Не бойся. Со мной не замёрзнешь. Пойдём. - Потянула за собой к огромной трубе отопления, что пролегала вдоль забора ломаной прямой с ошмётками свисающего кое-где утеплителя.

- Кыш, - Лима согнала с насиженного места кота и прислонилась к горячему металлу. - Давай здесь.

Зимняя морозная ночь. Полнолуние. Снежный наст бесконечной россыпью миллиона бликов отражает Млечный путь. Над головой зависла луна в бархатно-морозном небе цвета индиго.

Ида остановилась, подняла голову. Морозно завтра будет. Уж неделю стужа держится. Пальтишко-то её, хоть и с лисьим воротником, да куцее. Юбка хоть и шерстяная, да задница всё равно мёрзнет. Чёртова зима.

Прижала край пальто к пояснице, потопала дальше.

Воздух зимний свеж до головокружения. Вдохнула. Сердце захолонулось гулким стуком. Стянуло грудь нехорошим. Раздышаться бы. Да нечем. Колюч воздух, иголист, расщерил студёные лапы. Чёртова зима.

Ида посмотрела на окна. Чего ходить? Чего выхаживать по морозу? Так и заболеть недалеко. Ида зашла на крыльцо и дёрнула подъездную дверь. В нос ударил приятный запах духов.

Кто это у них в подъезде дорогими духами стал пользоваться? Не Маркина же. За той только шлейф «Випросала» вечно тянется. А тут нежный, дурманящий цветочный запах, который тянулся вверх по лестнице. Ида с удовольствием вдыхала его, тяжело взбираясь на свой второй этаж, пока не увидела обладательницу изысканного амбре.

Лима стояла рядом с их дверью, привалившись спиной к стене. Обтянутая чёрным капроном коленка согнутой ноги нагло торчала из-под юбки, завораживая взгляд Иды. Острый каблучок ботинка упирался в штукатурку.

- Здрасти! - блеснули тлеющие бесовские угольки глаз.

- Стену проткнёшь! - Ида поднялась на площадку и остановилась. - Ремонт только летом сделали! - Шагнула к двери. - Чего ты тут выстаиваешь? Кого поджидаешь?

- А я вас жду! - Лима и не подумала убрать ногу.

- Меня?! - Ида полезла в карман за ключами. - От меня чего тебе надо?

- Разговор есть. Серьёзный.

- Разговор? О чём нам с тобой разговаривать? - Вставила ключ в замок. - Да ещё серьёзно.

- О Филиппе! - Ужом выползло из-под ухмылки.

- Чего?! - Ида толкнула дверь, но зайти не успела. - А ну пошла отсюда!

- Могу и пойти... Только сразу в милицию. Ваш сын меня изнасиловал.

- Что?! - Ида прильнула спиной к косяку и засмеялась. Ломано, грубо и совсем невесело. - Моему сыну шестнадцать, а тебе сколько?

- Семнадцать, и что?

- А то, дорогуша, что ты сама кого хочешь изнасилуешь. Тебя весь район знает. Кто ты, что ты и как. Так что иди отсюда подобру-поздорову, пока я тебя с лестницы не спустила.

- У меня доказательства есть!

- Какие такие доказательства?

- Вот! - Лима задрала юбку, повернулась, стянула с себя трусы и выставила зад. На выпуклой ягодице накренившимся полумесяцем вытянулся багровый отпечаток. - Ожог!

- Фу! - поморщилась Ида. - Тебя что, на сковородке жарили?

- На трубе! Сыночек ваш. Малолетний. - Лима натянула трусы и повернулась. - Следы от ожога и содержание спермы уже зафиксированы врачом на бумаге. Так что не отвертится.

Ида прикрыла дверь, прищурилась.

- Таааак! И чего ты от меня хочешь?

- Вы должны мне заплатить. За моральный и физический ущерб. Иначе ваш сын сядет в тюрьму.

- Ах ты, дрянь! - тихим голосом произнесла Ида. - Ущерб тебе нанесли моральный. Денег захотела с меня поиметь, тварь. Я тебе заплачу. За всё. За физический. И особенно за аморальный. Сполна. - Она схватила Лиму за воротник полушубка, рванула на себя и со всей силы оттолкнула к лестнице. Лима отлетела к перилам, на ходу подвернув ногу, упала на бетон. - Это тебе задаток. Остальное потом отдам.

Когда дверь за Идой закрылась, Лима приподнялась. Сквозь лопнувший чулок выглядывала разбитая в кровь коленка. Лима оглянулась на дверь и прошептала:

- Ты ещё об этом пожалеешь, морда картофельная...

Под аромат мандарина бледно-серый день плавно перешёл в грязно-серую ночь. Лима сгребла со столика рыжие кожурки, бросила в пакет из-под белья. Поезд, увозящий её в Питер, набирал скорость, качая боками и подрагивая на стыках спящими вагонами. Спать не хотелось. Хотелось другого. Шампанского и грома аплодисментов. И статуэтку типа «Оскара» за лучшую женскую роль первого плана. А что?! Она свою роль отыграла не хуже какой-нибудь Джулии Робертс. Где надо всплакнула, где надо скромно опустила глазки.

Она отомстила! Всем. И в первую очередь этой дуре с нервным тиком. С обвислой мордой. Так ей и надо, будет знать, как руки распускать. Прямиком в колонию Филичка отправился. Своей мамаше пусть спасибо скажет за её жадность и за язык её грязный.

Она довольна собой! Всё её нутро ликует. Умничка! Верно оценила и ситуацию, и свои силы. Давно в ней зрело желание. Сколько раз представляла, как все они на коленях вымаливают у неё прощение. Обязательно на коленях. Ей хотелось смотреть на них сверху вниз. Так, как они смотрели на неё. И ей это удалось. Никто, правда, прощения не просил. Да ей теперь и не надо. У неё теперь другая жизнь. Новая. С чистого листа. С чистого.

Не успела врач сунуть куда положено инструмент, как в дверь постучали.

- Виолетта Жоржевна, к вам студенты, - услышала Ида высокое сопрано главврача. - Принимайте.

Шелест смешался с топотом. В кабинет ввалились студенты-медики.

- Ну что ж, вовремя, - радушно произнесла хозяйка металлических распорок. - Проходите за ширму, у меня как раз пациентка.

Ида хотела вскрикнуть, вскочить, натянуть трусы и убежать, но, словно загипнотизированная, продолжала лежать и, нервно моргая, смотреть, как за ширму протискиваются юные интерны. Пять девушек, трое ребят. Они смотрели с интересом, с серьёзными лицами. Казалось, вид раскоряченной Иды их совершенно не смущал, зато очень смущал саму Иду. Она схватила подол юбки и натянула на голову.

Отчего-то после посещения гинеколога ей всегда хочется принять душ. А сегодня особенно. И перестелить постель. Душ, свежее бельё и чашечка ромашкового чая должны вернуть ощущение чистоты. И избавить от нестерпимого чувства стыда.

«Обратите внимание... Женщина, рожавшая естественным путём... Влагалище узкое... Матка в идеальном состоянии... Готова к новым родам». Она чуть не задохнулась под подолом и лежала так, накрытая, до тех пор, пока студенты не оставили её одну за перегородкой. Какое-то время, пока она слезала с кресла, отдирала прилипший к попе пакет, натягивала трусы, они ещё топтались в кабинете. К врачу вся красная, нервно моргая, вышла, когда интерны покинули помещение.

Успокоилась Ида только на улице. Посмотрела в чистое голубое небо и вспомнила, что забыла очки. Она сняла их и положила на подоконник перед тем, как залезть на кресло. Возвращаться не хотелось. Ида остановилась в раздумье.

- Девушка!

Она оглянулась. По дорожке к ней приближался молодой человек в голубом халате. Он почти бежал.

- Вот! - Юноша протянул очки. - Виолетта Жоржевна попросила вам отдать.

Точно! Этот долговязый дрыщ был одним из тех интернов, которые разглядывали её... нутро. Он был выше остальных на целую голову и худее раза в два. Про таких говорят: горшок мяса и кружка крови. Парень протягивал очки и улыбался.

Ида снова залилась краской.

- Спасибо. - Схватила очки, отвернулась и поспешила прочь. Она так торопилась убежать, что забыла про боль в колене. И оно тут же напомнило о себе подогнувшейся ногой.

- Ммм... - промычала Ида, приседая от боли. Крепкая рука подхватила её за локоть.

Фря

- Всё, с меня хватит! - Ида отвернулась к шкафу, резко дёрнула дверцу, застучала вешалками.

- Уходишь, что ли? - Витюша зевнул и сладко потянулся.

- Ухожу! Видеть тебя больше не могу!

- Вот и правильно! Иди навести тётку. Я хоть матч спокойно посмотрю. - Витька переключил канал. На экране шумели трибуны. До начала первого периода оставалось три минуты.

- А! Ну теперь понятно, почему ты вовремя пришёл. Матч! - Ида дёрнула платье с вешалки. - Ни ради меня, ни ради Филички, ради футбола своего сраного.

- Ты ещё здесь?

- Сволочь, - почти шёпотом произнесла Ида, натягивая платье. Платье налезало с трудом, за последний месяц она набрала пять выпирающих на спине под лифчиком дополнительной складкой, килограммов.

- О, разожралась! Скоро платье на тебе треснет.

Ида прикусила губу и хлопнула дверью.

С красным от гнева лицом она вышла во двор. Лада сидела на лавочке, спрятавшись за обеими колясками, и читала книжку.

- Что у вас там опять случилось? Крики аж сюда слышно.

- Ай! Всё то же. Не нужны мы ему. - Ида присела на край скамейки.

- Да ладно. Куда он без тебя? Какая дура ещё будет за ним так ухаживать?

- Вот именно, что дура.

- Прости, я не в том смысле, - сконфуженно пролепетала Лада.

- В том... В том... Дура и есть.

Лада вздохнула.

- Он просто не понимает. Не ценит. Такие, как он, понимают только, когда одни остаются.

- А вот и пусть остаётся. К тётке пойду. Останусь у неё ночевать, а он... Вон пусть один... Там...

- Да, наверное, разок проучить бы не мешало. Только как бы хуже не было.

- А куда хуже, Лада? Думаешь, мне не хочется вот так, как ты, сидеть и читать книжку, - Ида покосилась на коричневый томик Ремарка, - ну ладно, не книжку, но посмотреть сериал про любовь я могу? Посвятить время устройству своего... Своего!.. приятного досуга? - Она поднялась, поправляя стянувшееся на боках платье. - Пойду, пока Филька не проснулся. Пока.

Ида толкнула коляску и пошла по тропинке навстречу заходящему солнцу, переваливаясь, словно утка. Последнее время беспокоил сустав. Надо бы к врачу, да всё некогда.

На небе ни единого облачка, и яркое июльское солнце настойчиво не желает прятаться, слепит, режет по глазам.

Витюша щурится, поднимается и идёт к окну задёрнуть шторы...

В соответствии с теорией катастроф, чтобы случилась трагедия, необходимо как минимум шесть отклонений от правил. Шесть нарушений общепринятого, утверждённого и подписанного чьей-то кровью.

Для Ивана Вязина служба в армии - почти удовольствие. Лежит душа его безгрешная к этому делу. Святому, можно сказать. Да так лежит, что устав Иван наизусть выучил, он у него, как говорится, от зубов отскакивает в любое время дня и ночи. От корки до корки вызубрил. И, соответственно, следовал, соблюдал, придерживался. В результате этап учебки пройден на «отлично». Физическая, строевая, огневая...

Как принято в армии, каждый этап заканчивается стрельбами на полигоне. Отстрелялся Иван - что надо! И на память об этом припрятал гильзу. Хотя по инструкции и не положено. После стрельбы все гильзы необходимо собрать и сдать на пункт боепитания. Такой порядок. Но многие нарушали, забирали с собой, из гильзы потом делали различные сувениры - брелки или колпачки на ручки, у кого, на что хватало фантазии. Вот и он поддался соблазну.

Памятную гильзу Иван всегда носил в кармане. Считал своим талисманом. И в тот вечер гильзу тоже взял с собой.

Армия - место серьёзное, не терпящее послаблений. Но командир полка с суровой фамилией Крутояров в душе был человеком добрым и даже немного сочувствующим. К тому же срок его службы на благо Отечества подходил к концу, а возраст подкатывал к тому порогу, когда выслужиться стараешься уже не перед начальством, а всё больше перед Богом.

А тут Чемпионат мира по футболу, а футбол он любил, как и те, кто службу солдатскую несёт. Не так уж много радостей у солдата, а нагрузка - дай боже. Вот и пожалел подчинённых своих командир и вопреки инструкции разрешил поставить в караульное помещение телевизор. Эх, добрая душа у Крутоярова! Глядишь, и зачтётся... Да и память о себе добрую оставит.

Несение караульной службы - дело ответственное, а значит, скучное. Задача у часового несложная: прогуливайся вдоль охраняемого объекта от одной точки связи до другой и каждые 15 минут докладывай начальнику караула обстановку. Ну и бди, конечно.

Не первый раз Иван на пост заступает, и установленный порядок действий, можно сказать, доведён у него до автоматизма. В этот раз всё происходило, как и много раз до этого. А именно: вместе с разводящим прибыл на место, оборудованное специальным пулеулавливателем, где и произвёл положенные действия по заряжанию оружия. Все его движения чёткие, правильные, словно не человек он, а надёжный слаженный механизм. Уложил в пирамиду стволом в пулеулавливатель, снял с предохранителя, отвёл затворную раму назад, а пока удерживает, разводящий проверяет - нет ли в патроннике патрона.

- Осмотрено, - чеканит разводящий.

Иван раму отпускает, нажимает на спусковой крючок. Контрольный спуск подтверждает отсутствие в патроннике посторонних предметов. Казалось бы, откуда им взяться, но мало ли. Не зря ведь говорят, что раз в году и палка стреляет, а Суворов вообще пулю дурой называл. Вот для того и труба эта досками обитая, что пулеулавливателем зовётся, чтоб исключить такую возможность. Всё в армии продуманно и сделано, чтоб предотвратить вероятность случайного выстрела.

Ну вот, дальше осмотренное разводящим оружие Иван ставит на предохранитель, показывает разводящему рожок с полной загрузкой из 30 патронов. В нижней части магазина есть отверстие. Когда тридцатый патрон в него заходит, появляется капсюль, значит, рожок снаряжён полностью.

- Осмотрено! - чеканит разводящий.

Иван подсоединяет магазин.

- Заряжено! - докладывает, ставит на предохранитель и становится в строй.

Всё просто и ясно, отработано посекундно. Та же процедура, но в обратном порядке, ждёт Ивана по окончании смены с дежурства.

А сейчас, осмотрев вверенные ему двери и окна, замки и печати и убедившись в их целостности, Иван обходит территорию как полноправный хозяин, чувствуя приятную тяжесть ответственности за объекты стратегического значения. Важность положения усиливается осознанием собственной власти. Власти не маленькой. А очень даже значительной - возможности применения оружия... Естественно, в случаях, оговорённых уставом.

Ходит Иван, ходит. Скучно ему. Мужики в караулке футбол по «телеку» смотрят, а ему развлечь себя нечем, разве что... Посмотреть, как работают составные части механизма. Нащупал в кармане гильзу, вытащил, скинул с плеча автомат, отсоединил рожок, достал верхний патрон, вложил гильзу, подсоединил рожок к автомату, снял с предохранителя, оттянул раму, отпустил, гильза влетела в патронник. Отсоединил рожок, раму назад, гильза через отражатель улетела вправо. Интересно!

Иван гильзу поднимает, снова засовывает, подсоединяет рожок и снова отводит раму...

Тут звонок. Время проверки связи. Звонок и отвлёк-то всего ничего, на секундочку, но рожок присоединён, а гильза улетела. Сработал отлаженный механизм чётко. Палец отпустил затворную раму и нажал на спусковой крючок.

Звук выстрела совпал с душераздирающим криком: «Гол!». В караулке ликовали.

- Всё нормально! На посту без происшествий! - бодро доложил Иван начальнику караула и положил трубку.

Яркое июльское солнце заливало светом жилое здание напротив. Окна дома пламенели закатом. Иван лихорадочно шарил глазами по штукатурке и стёклам, но никаких признаков попадания пули в дом обнаружить не удалось. Окна целы, сколов облицовки нет.

То, что дура-пуля пролетит положенное ей расстояние и угодит в инпост окна дома напротив, и, пробив его, попадёт в сонную артерию вставшему зашторить окно Витьке Глухому, он узнает позже. А сейчас он судорожно ищет улетевшую гильзу. Сейчас у него одна забота - как-то скрыть недостачу патрона. Спасительная полигоновская гильза нашлась быстро. Вытащив сверху пару патронов, он вставил гильзу, прикрыв её ими - патронник полон. Конечно, Иван - не дурак, конечно, он прекрасно понимал, что после смены караула, проверяющий обнаружит подмену, но это потом... К тому времени он придумает какую-нибудь историю. Например, что в подсумке оказалась дырка, ну или ещё что-нибудь, но это потом, а сейчас контрольное отверстие показывает, что патрон на месте, магазин полный, капсюль виден.

Она нашла его на следующее утро. У зашторенного окна в луже крови. Прибывшие на место происшествия врачи констатировали смерть от огнестрельного ранения. Как позже скажет судмедэксперт: «Смерть наступила не сразу, а через два часа после того, как пуля попала в сонную артерию». А ещё скажет, что его можно было бы спасти, если б кто-нибудь был дома. Виктор Глухой просто истёк кровью.

Когда все разойдутся, Ида передаст ребёнка Ладе, а сама, оглушённая случившимся, свалится в плюшевое кресло. Она примет точно такую же позу, закинув руки за голову, позу, в какой сидел Витюша в тот момент, когда она уходила. И просидит так, не шелохнувшись, пять минут, пока лёгкий, еле уловимый звук не притянет внимание. Она не сразу поймёт, что это. И никогда не поймёт, откуда… выкатилось его обручальное кольцо.

Проделав круг, кольцо подкатилось к её ногам и остановилось на ребре.

Ида дёрнула дверцу шкафа - фря исчезла.

Ей всего двадцать семь. Двадцать семь - это же самый расцвет, а она... Ида начала перебирать вешалки. Всё! Хватит делать из себя старуху ! Она вдова, да, вдова с ребёнком, но... Она молодая вдова. Молодая! Вот ключевое слово.

Ида выбрала яркий синтетический сарафанчик. Натянула. Косички-бретельки начинались в ложбинке груди и лучами расходились по плечам. Сексуально! Даже очень. Сарафан подарила ей тётка на день рождения. Ида так и не надела его ни разу. А куда такое надевать? На танцы разве, но на танцы она не ходит. Она лазает по полям, туда спортивки в самый раз. А сегодня она его наденет. Сегодня она идёт к врачу. Тоже не самое подходящее место, да плевать. Фря, так фря! Фре всё можно!

Ида распустила волосы, причесалась, поплевав в коробочку с засохшей тушью «Ленинград», подвела ресницы. Юбка у сарафана коротковата, но да бог с ней. Подумаешь! Пугачёва и в свои сорок не стесняется, а ей-то чего. Ей не сорок. Да и фигура такая же. Полновата, ну да. А кто решил, что это плохо? Ноги должны быть не худыми, а фигуристыми. У неё ноги вполне себе. В общем, прямые, и ладно. Фря!

К сарафану нашлись туфли. Пусть и на маленькой, но на шпильке. И очки. Да, солнцезащитные очки! У неё нет, но в прихожей на полке лежат Ладкины. Она не обидится.

Ида надела на голову очки так, что каштановые пряди приподнялись и легли волной, обрамляя щёки. Фря!

Путь в поликлинику не долгий, сначала через рынок, потом через сквер, мимо храма, а там ещё квартал - и ты на месте.

Ида шла, чуть прихрамывая, и дело не в туфлях, которые сжимали выступающую на стопе косточку, а в коленях. Детская травма давала о себе знать. Тогда неудачное приземление с крыши сарая в стог сена обошлось недельной хромотой. К врачу мать её не повела, мать вообще не придала значения, подумаешь, упал ребёнок, ногу ушиб, поболит и перестанет. Так и вышло - поболело и перестало. Ида и забыла о том на много лет. А теперь оно о себе напомнило. Мешки потаскала - и колено заныло. Сначала Ида думала, обойдётся, не впервой коленка капризничает, ан нет. Скрипит, хрустит и гнуться отказывается, а по ночам так «чашечку» крутит, что уснуть невозможно. Пришлось к врачу на приём записаться.

Отличный денёк. Какое же это удовольствие - ощущать на лице солнце. Горячее, слепящее. Ида опустила очки на глаза. Она хоть и молодая, но кожа вокруг глаз тонкая, беречь от палящих лучей надо.

Идёт Ида, солнцу радуется, настроение такое, что самой хочется всем комплименты говорить. Каблучки по асфальту цокают, юбка сарафана развевается, тёплый ветер обнажённые плечи ласкает. Прошла мимо ларьков. Сразу за рынком территория храма. Чисто тут, ухожено, всё цветами засажено, и люди, в основном женщины в платочках, все с умиротворёнными лицами, добром светятся и милостью.

Только Ида с храмом поравнялась, а тут, как на грех, из него выходит батюшка. В руках ведёрце. И пути их вот-вот пересекутся, если шагу не прибавить. Ида прибавила. Скрипит колено, цокают каблучки, юбка развевается, оголяя прямые фигуристые ноги.

Успела. Проскочила. Выдохнула, услышав, как сзади завопили, запричитали, заквакали умиротворённые: «Благослови, батюшка». Просят, требуют, чуть ли не в ноги батюшке падают.

- А ну стой! - слышит Ида, и голос будто с небес ей прямо в уши. «Показалось» - тут не прокатит. Пришлось подчиниться. Остановилась, повернулась. Батюшка к ней идёт и метёлкой в ведёрке помешивает.

- Крещённая? - басит батюшка, пытливо всматриваясь в чёрные окуляры очков. Вместе с ним в неё впиваются десятки злых ядовитых глаз прихожан.

- Нет... Да... - путается Ида.

- Крестик носишь? - Возраст батюшки определить сложно. Глаза вроде молодые, но густая борода превратила его в старца.

- Нет, - лепечет Ида.

- Почему? - гремит в ушах.

- Дома, - ляпнула с перепугу.

- Надо носить! - спокойно кивает батюшка и, вынув из ведра метёлку, со словами «Благословляю» окропляет Иду волной святой водицы. Волна хлюпает на голову, бежит по волосам, заливает очки, стекает по подбородку, капает на плечи, тонкой струйкой устремляется в грудную ложбинку.

- Спасибо, батюшка, - почти шёпотом произносит Ида.

- Ааа, - поджала губы Ида, ничего о православных традициях до этого не слышавшая. Откуда? Привить интерес было некому. Ида религией не увлекалась. Молитв не знала, крест не носила. И откуда ему взяться. Мать Иду не крестила, некогда было, а тётка тем более.

- И стакан с водкой поставим ему, любил он её, через неё видать и помер.

Дед Григорий, седьмая вода на киселе, прибыл за день до свадьбы, и прямо с порога заявил, что у него «трубы горят» так как ехал он долго, а проводница в поезде пить мешала, грозилась высадить на ближайшей станции и даже вызвать дорожную милицию. Дед Гриша, хоть и не робкого десятка, но портить свадьбу молодым хлопотами по вызволению его из кутузки не хотел. Потому терпел всю дорогу. О чём по приезду за ужином горестно жалился Толику, безошибочно вычислив в нём родственную душу. К ночи накачался Григорий Алексеевич изрядно, и со словами «теперь и умереть не жаль» уснул прямо за приготовленным к свадебному сабантую столу. Почти мёртвого деда отволокли за перегородку и уложили спать на тахту в «чём был», а именно: в замусоленной тельняшке, брюках галифе и сандалиях. Там же его и обнаружили наутро мёртвым, только не «почти», а «уже». Какое-то время его тормошили, хлестали по щекам, заставляли дышать на зеркало, но тщетно, дед признаков жизни не подавал.

- Вот это сюрприз! - Муза Львовна сокрушённо прижала ладонь ко лбу. - Чёртов дед!

По-хорошему свадьбу надо было отменять. По-правильному. Покойник в доме. Да и не такая уж дальняя, как выяснилось родня. Родной брат Музиного отца. Отменить, похоронить и выдержать траур. А какой траур, когда живот у Иды на нос лезет. Вот и порешили. Деда никто не видел, никто о нём не слышал, никто толком не знает. Ну помер и помер, не менять же из-за него свои планы. Лежит и пусть лежит, пока свадьба пройдёт. Никто его там не увидит, а если и увидит невзначай, то всегда можно сказать, что не дождался дед застолья, не вытерпел, упился до потери сознания на радостях за молодых и уснул. «Вечным сном» можно не добавлять. И вроде правда, почти так и есть.

Всё прошло как по маслу. Заморозили бутылки с водой, обложили ими деда, никто и не заметил приторного запаха тлена в гуще ароматов цыплят табака и квашеной капустой.

Высунувшаяся голова деда Гриши тряслась и подпрыгивала на ухабах, Толик нещадно матерился, Витька, заткнув уши наушниками, слушал Гарика Сукачёва. Через двадцать минут, потея и задыхаясь от пыли, они прибыли на место.

День занимался жаркий. И предыдущий был такой же. И ещё пятнадцать перед ним такие же. Жаркие и сухие.

Пока Толик с Витькой долбили лопатой пересохшую кладбищенскую почву, укладывали завёрнутого в ковёр деда в лунку, засыпали и притаптывали твёрдые комья земли, Ида с Музой сооружали мемориальный комплекс из дедова фото, свечки и стакана водки с ломтиком хлеба.

То, что произошло дальше, по утверждению Музы было ничем иным как проклятием. А началось всё с того, что Ида почувствовала тяжесть внизу живота. К моменту, когда вернулись Витька и Толик, Ида кричала и корчилась от боли.

- Рожаю... - орала согнувшись в три погибели Ида, просовываясь в «Запорожец». - Рожаю, помогите!

- Босого... - орала Муза, обнаружив сандалии деда на резиновом коврике автомобиля, - босого похоронили!

- Заткнитесь... - орал Толик, вытирая потный лоб и выжимая сцепление. - Оглохнуть можно!

И только Витька был спокоен как удав. Не вынимая из ушей наушников, он прошёл в кухню, «опрокинул» 50 грамм водки, зажевал солёным огурцом и, хлопнув дверью, вышел из дома. Воздушная волна от хлопка пронеслась по коридору и устремилась к форточке, свалив по пути свечку. Пламя лизнуло фото и стало разгораться.

Когда битком набитый «Запорожец», выжимая допустимый скоростной предел, выехал со двора, огонь от упавшей свечки доел деда с бабкой и перекинулся на стопку квитанций.

Через час Ида благополучно разрешилась от бремени. К моменту возвращения Музы, Толика и Витьки от дома осталось лишь чёрное пепелище. Среди обугленных головешек Муза нашла бронзовую статуэтку китайского божка с серым от сажи пузом.

Подарки складывали в пустующий угол. Настольный светильник, одеяло, комплект постельного белья и другая домашняя утварь образовали горку размером со свадебный стол. Денег никто дарить не стал. Деньги они как бы и самим нужны, они лишними не бывают, а какая-нибудь «ненужность» в доме всегда найдётся. Такая, что и самому без надобности и другому отдать не жаль.

На самой вершине образовавшейся горки красовалась бронзовая статуэтка пузатого китайского божка. Живот китайца, по словам дарительницы Ики Никитиной служил залогом будущего финансового благополучия, а то и процветания молодой семьи. Для этого надо лишь всего ничего - потереть божку живот. В довесок к китайцу Инка преподнесла в дар грустную песню «Чужая свадьба». Аккомпанировать, естественно, попросила Витьку. Пока Витька бил аккорды, а Инка выводила рулады, Ида рассматривала уже натёртый кем-то до блеска живот китайчонка, сравнивая его со своим собственным. Перевес в размерах был всё-таки в пользу китайца. Эх, вот бы и правда, его живот помог её животу, а то ведь без тёткиной помощи трудновато им придётся. А рассчитывать на то, что Дилля смилостивится и поддержит Иду не приходилось. Она даже на свадьбу отказалась прийти. Мать тоже на свадьбу не приехала. Сказалась занятой - дети и подворье не на кого бросить. Обиду Ида проглотила.

Охочие до гулянок гости засиделись до полуночи. Последним под благовидным предлогом первой брачной ночи из-за стола Муза Львовна выволокла Толика, который плакал то ли с горя, то ли с радости.

Наконец, убрав пустую грязную посуду и, сдвинув к стене лавки, молодые остались одни.

- Ну что, переходим к первой брачной ночи?

- Боязно мне!

- Я осторожненько, чего ты. Если за приплод боишься?

Слово «приплод» Иде не понравилось, резануло, но не ссориться же с мужем в первую законную ночь.

- Как-то не по-человечески это!

- Да прям!

Витька властно развернул её и дёрнул молнию на спине. Платье благодарно разъехалось, обнажив мясистые складки под лопатками. Витька прищипнул пальцами складку:

- Раздобрела ты, мать.

- Это кожа, - смутилась Ида, которая и до беременности худышкой не была, а за последние месяцы набрала неприлично много.

- Кожа?! - рассмеялся Витька и подтолкнул её к стене. – Давай, прогнись малость.

- Нет, - отпрянула Ида от настырных рук мужа. - Нельзя так.

- Почему? - грозно приподнял Витька одну бровь.

- Боюсь я.

- Да чего ты всё боишься?

- Его, - Ида кивнула на перегородку.

Кусок гипсокартона разделял комнату на две зоны. Основная часть, где проводилось застолье, считалась гостиной, ниша за перегородкой - интимной территорией, альковом.

- А чего его бояться. Ему без разницы, чем мы тут занимаемся.

- Ему может и без разницы, но не хорошо это.

- Блин, - Витька схватил Иду за руку и потащил к перегородке. Подтолкнул к узкому дверному проёму. Приоткрыл. - Ну?! Смотри! Это же просто труп.

- Господи! - Ида отшатнулась и закрыла лицо руками. - Не буду! Говорят, покойники после смерти всё слышат.

- Ну, пусть послушает напоследок. Завтра закопаем и концы в воду.