Жду новый пост

Серия «Бескрайнее жёлтое»

За железными, круглыми, как в банковском хранилище, дверями – охранный пост. Массивные пистолеты выглядят устрашающе в руках мужчин в камуфляжной форме. Кольцевая арка – эдакий сканер. Молчит, когда они проходят, испуская зелёное свечение. Она видит женщин, мужчин, молодых, болезненно тощих, но целеустремлённых. Каждый занят своим делом в комнатах из металлических стен. Некоторые из этих людей её узнают, здороваются, спрашивают о чём-то. Антон утягивает Зою мимо агрегатов, громоздких машин и колб с пробирками в комнату со столиками. За сетчатой дверью на полках хранятся консервы. Усталая женщина, с редкими волосами, с заметными проплешинами на затылке, выдаёт ей банку с консервированными персиками. Сладость во рту растекается по нёбу. Зоя сглатывает слюну, и от накатившего вдруг счастья ей хочется плакать, но глаза предательски сухи.

- Спасибо, - говорит Она, поднимая на мужчину глаза. Вода в стакане прохладная и чуть солёная. Вспоминается, как Она обменяла здесь на алюминиевую проволоку фильтр, как обещала выяснить, сколько ещё не облысевших и достаточно молодых в её доме, чтобы привести сюда. Вот только вспомнить, почему Она этого не сделала, не удается. От этого на душе горько.

- Устала? - спрашивает Антон и слишком пристально всматривается в лицо. Она не понимает: с чего это у него вдруг возникает такое сильное внимание к её персоне?

Ей выделили спальный мешок на полу, впритык к пустующим койкам и остальным мешкам. Дали одежду. Джинсы, футболку – всё по размеру, словно и было её. В комнате сидела женщина с годовалым младенцем - и это оказалось сродни чуду. Неужели им удалось что-то сделать со способностью к размножению? Вернуть на свои места гормоны и утраченную из-за корма возможность испытывать хоть что-то, кроме голода и боли? Боже, если бы так было, то Она бы поверила в чудо. Вопросы, столько вопросов. Но тяжесть помимо воли слепила дрёмой веки. Она заснула.

…Испарялись, превращаясь в соль океаны. Дрожала, бесслёзно рыдая, обречённая Земля. Серебристые вспышки, тонкие, как лезвия, одновременно прорезали небеса во всех частях света. В новостях говорили: не паниковать. Затем вырубилась связь, и затрясло до дрожи в костях. Гул отнял способность соображать. А потом стало просто трудно дышать.

Корабли чужаков переливались цветными хамелеонами, плавно покачиваясь в небесах, как в море. Многие люди умерли сразу. Счастливые…

Она проснулась от зуда в коже. От боли в гортани. Горели запястья. Вдруг затошнило. Вкус персиков – приторно-сладкий, гадкий. Она успела выйти за дверь, спотыкаясь о спящих. Плакал ребенок... Успела согнуться, и её стошнило в коридоре. В рвоте что-то зашевелилось, тут же вспыхнуло и взлетело. Искорка серебристого света прорезала стену, исчезла. Зоя опешила, моргнула. Истерика зрела внутри вопросом: она же прошла сквозь сканер, она же была чистой?!

- Ты! - Её ударили по лицу. Крепко. - Сука, предательница!.. Как ты могла так поступить с нами?! - И Антон закричал, оглядываясь по сторонам: - Тревога!

Закричал мощно. Громко. Отчаянно. И, только подняв тревогу, с омерзением отбросил её в сторону.

Руки, согнутые перед собой, смягчили удар о стену, но её зубы всё равно клацнули. Кровь во рту показалась кислой, или не показалась?

- Я не виновата! - крикнула Зоя, действительно не понимая, что происходит.

Выскакивали из отсеков люди. Паника и страх разом захватили всех, лишая способности мыслить. Топот бегущих ног. Ужас на лицах. Зою они явно не замечали.

Стены закипели, ослепительно вспыхнув серебристой ртутью. Сквозь них просочились живые капельки черноты. Расширились, высунув тонкие пальчики, дрожащие от напряжения усики, склизкие, внюхивающиеся хоботки – и, наконец, появились острые, тонкие лапы-опоры.

Она поползла, прячась, куда придётся, лишь бы не видеть происходящего. Но не могла не смотреть, не могла оставить всё, как есть. Даже отверженной всеми – вдруг хотелось жить. Хотелось спастись.

Плоские паукообразные механизмы, способные пружинисто расширяться и сжиматься, плевались вязкими сгустками, заключающими людей в дрожащую и вибрирующую сеть. Плотно спелёнатые – падали, дёргались и затихали.

Она вздрагивала и бежала, получала пинки, тычки, удары и чуть не оказалась затоптана. Чьи-то руки вытащили её. Захныкал младенец. В зеленоватом от химических ламп сумраке она узнала ту самую женщину с ребёнком. Это она подняла её и подтолкнула к люку в полу. Почему женщина сжалилась над ней?

В колодце под люком пришлось ползти. Тёплая вода просачивалась сквозь кирпичные стенки – и было чувство, что всё вот-вот развалится. Шум и крики, выстрелы затихали, оставаясь позади.

Может быть, им сейчас просто не повезло? А в другое время удалось бы с лёгкостью проскочить по обезлюдевшим улицам? Но именно в шесть утра начинался сбор работников. Ведь чтобы получить пищевой паёк, нужно работать, а именно – делать много непонятных вещей. Но кто кого спрашивал, для чего всё и зачем? Есть-то хотелось всем.

Люди один за другим выходили из подъезда ближайшего к колодцу дома. Тонкая серебряная полоса, зависшая в воздухе, расширилась до размера двери и, словно пылесос, втягивала людей внутрь. Неудивительно, что их поймали: забывшись, что-то сказали вполголоса – и в гулкой пустоте умирающего города звука этих человеческих голосов оказалось довольно, чтобы привлечь внимание чужаков.

Как назло, впереди не было ни одного подвала, ни одного магазина, куда можно было проникнуть и, возможно, отсидеться. Лишь за белыми от солнечного света высотками сияло бесконечное марево чего-то жёлтого, сливаясь с небом. Там, за обрывом, возможно, ещё сохранился мост. Неизвестность пугала Зою меньше, чем преследователи, дышавшие в спину.

В её спутницу попали сразу, едва они выскочили из укрытия. Та упала, будто споткнувшись. Только и успела, что выпустить из рук захныкавшего ребёнка.

- Спаси его… - прошептала она.

В воздухе образовывалось всё больше серебристых полосок. Небо от них шелестело, точно от крыльев жуков.

Схватив младенца в охапку, прижав его к груди, Зоя побежала к обрыву. Вовремя пригнулась, чтобы не заметили, но, таки поскользнувшись на песке – в смеси с сухой глиной, полетела вниз. Как же жалобно хныкал ребенок, прижатый к её груди!.. А она страшно пугалась, как бы его не услышали, и притискивала его голову лицом к себе, в то же время боясь надавить слишком сильно.

От желтизны высоких тонких ветвей рябило в глазах. Как же их много! Там можно спрятаться! Неведомое растение колыхалось без ветра, издавая тихое жужжание, точно в нём роились осы. Ребенок вцепился в её растрепавшиеся волосы, шумно дышал, но не плакал. Вдох, выдох. Зоя посмотрела наверх: паук-преследователь нерешительно замер на краю. Почему?

Гудящий звук заставил её пригнуться. В небесах зарождалась вспышка. Корабль?

Она побежала прямиком к этим чудным растениям в надежде затеряться. Но ближе к ним застыла. Жёлтые побеги, с виду сухие, оказались влажно слизкими.  Они елозили в пыли корнями, словно извивались жгутики какого-то жуткого существа.

При взгляде на них от омерзения в груди рождался бесконтрольный крик. Но, сумев подавить его, Зоя, обнимая ребёнка, всё же ринулась в жёлтые заросли.

Иногда здесь, в поле, попадались люди в похожей на пластик униформе, некоторые были лысыми и голыми, но ещё зрячими. Они работали здесь, подкармливая растения жидкой бурой смесью из специальных пакетов.

На Зою не обращали внимания. Мутные глаза работяг смотрели безучастно.

- Пожалуйста… - шептала она, продолжая прорываться вперёд. Поле, казалось, не имело конца.

Ребенок выпал из ослабевших рук, когда они очутились возле прозрачного купола, нижним краем уходящего под землю. Во рту Зои возник привкус пыли и чего-то химического. Ноги подкосились, и она тоже упала, чувствуя, как к ногам подступают шевелящиеся жгутики, назойливо жужжа и тыкаясь в кожу, чтобы обнюхать.

Обдав лицо потоком жара, воздух прорезал челнок. Из купола вышла обнажённая фигура слепого носильщика. Рыжий кот нахлобучил на голову миниатюрную шляпу. Так комично и глупо. Из-за его спины с тонкой полоски жидкого серебра материализовывал себя паук.

- Мы ждали тебя, - сказал кот. Его толстая морда довольно усмехалась, ещё больше выделяя безобразное вздутие под ней. Лысый наклонился и взял ребёнка на руки.

- Нет! - закричала Зоя и поползла. Сердце подсказывало, что нельзя позволить им забрать ребенка. Ни в коем случае нельзя. Медленно, пошатываясь, но она заставила себя подняться.

- Дитя – это чудесный подарок, моя дорогая, - мурлыкнул котяра и облизнулся шершавым язычком.

С истошным воплем Зоя бросилась на лысого носильщика. Тяжкий тычок в спину. Холод разрастался по коже электричеством, захватывая всё её тело. Застучали зубы. Глаза моргнули и застыли, обездвиженные.

…Стерильная комната рябит синевой, делая всех заключённых в стекле похожими на мертвецов. Некоторых людей Она смутно узнает. Некоторых помнит со вчерашнего дня. В голове больше нет имён, кроме собственного, настоящего имени – Зоя.

Она дрожит. Осматривает себя, обнажённую. Пальцами расчёсывает волосы. Меж них застревает тёмно-русая прядь, выпавшая вместе с волосяными луковицами. Она вздыхает. Вспышкой откровения вспоминается прошедший день… Ребенок. О нет!

Чувство вины царапает горло наждачкой. Отчаянно хочется плакать. В соседних аквариумах пустота. Но только в одном, последнем у стены, знакомое, но очень постаревшее лицо. «Антон? Антон? Неужели это ты?»

Его глаза пусты. Она стучит по аквариуму, лягает стенки ногами в попытке освободиться. Внезапно стеклянный пол оседает, и Зоя приземляется на колени. Осматривается. Но в комнате-аквариуме нет углов и двери, куда можно выйти. Только тонкая чёрточка серебристой ртути прорезает синеву стен. В этот раз рыжий кот сидит на маленьком многолаповом паучке. Кот ухмыляется.

- Зоя, дорогая моя, ты всегда удивляешь. В этот раз так много подарков для нас. Так много ценного материала.

- Скажите, что происходит? Пожалуйста!

Собственный голос срывается на тонкий визг. В голове безобразная путаница с невозможностью выбора. Что же лучше: знать или уйти и забыть?

Кот кивает.

Паук мгновенно плетёт на её руках мягкие, но плотные наручники и поводок.

- О, эта мера всегда оправдывает себя, Зои.

Кот издевательски гнусавит французским прононсом.

- Следуй за мной, и я покажу тебе область применения твоих подарков, а потом, как всегда, тебя ожидает твоя награда, - снисходительно сказал кот и так выразительно посмотрел, что она поняла: сейчас лучше просто пойти с ним.

Они держали детей в прозрачных ящиках, размещенных стеллажами, спящими - и туда же поместили «её» младенца. Маленький паук поочерёдно делал разрезы на их телах и всаживал туда шевелящихся многоножек, юрко заползающих под кожу.

Желудок скрутило в рвотном позыве. К горлу подступила желчь.

Она должна была что-то сделать с этим. Помешать любой ценой.

Зоя дёрнулась к ящикам, ударила плечом в стекло и вдруг бессильно осела. Внутри углями крематория полыхало отчаяние. Паук потащил её дальше.

Она видела, как делается пищевой корм. Жуки-корни вырастали и сами сбрасывали споры в питательный раствор, производимый из отходов производства – из того, что оставалось от высушенных детей. Личинки чужих не были большими, их просто было много. Они поглощали строительные гормоны, энзимы, ферменты и минералы из юных тел. Дальше цикл развития переносился в кошачий организм. Может быть, потому что из всех существ, кроме людей, на планете выжили только кошки?

Она видела, как из крови лысых и изношенных людей конвейером выкачивают малочисленные питательные вещества, а иссушённые тела перемалывают в муку.

Она видела, как из развороченной головы списанных людей-носильщиков выползает нечто извивающееся и паукообразное.

В некоторых полупрозрачных телах, своеобразных инкубаторах, сидели осьминоги и плавали, как в аквариуме.

Здесь были странные переливающиеся и постоянно видоизменяющиеся твари, которые с холодностью препараторов принуждали выбранных людей в клетках к соитию и, наблюдая за этим, садистки хрюкали и повизгивали от удовольствия. Особенно наслаждаясь чужим страданием и омерзением человеческой особи, когда выбранным для неё партнёром оказывалось чужеродное существо.

Им в радость было скрещивать виды и взращивать потомство, даже если то оказывалось нежизнеспособно. Оттого более ценные для науки женские человеческие особи в плену жили и страдали дольше.

Но по сути своей природы не ведающим сострадания чужакам-захватчикам нравилось экспериментировать, и не было для них предела в стремлении к научному совершенству.

Что-то клокотало внутри её головы, подбрасывая круговерть образов. Мозг готов был взорваться от попытки вспомнить.

Она даже не осознала, как попала в комнату со столом и стулом. На столе тарелка вязкой субстанции, пахнущей ананасами. И пузырящаяся вода в стакане.

Паук испарил наручи и поводок. Кот плавно вскочил на стол и предложил выбор: забыть обо всём насовсем или же обрести воспоминания. Она, сглотнув, выбрала память - и он ухмыльнулся, выставив кончики клыков, сказав, что некоторые вещи никогда не меняются.

Вода была горькой и солёной, но облегчила головную боль и увлажнила глаза. Открылась бесшовная и незаметная дверь в стене. Снаружи в безветрии колыхалась в некоем пульсирующем ритме враждебная сухая поросль.

- Уходи, - предвкушающе приказал кот, и паук отступил в сторону.

Она, не оглядываясь, побежала вперёд, теряясь в поле.

Куда ни кинь взгляд – желтизна. Она колышется и волнуется, подобно безбрежному океану.

Вперёд и вперёд. Пусть изранены в кровь босые ступни. Она выберется, точно выберется, собственное обещание жжёт.

Память возвращалась, лавиной сметая мысли на своём пути. Задыхаясь, она упала в серую пыль, паразиты-растения расступились. Боже, её сердце обливалось кровью. Она должна умереть за то, что совершила, пусть и не по своей вине.

С хныканьем сомкнула зубы на запястье, раздирая вены. Ногти ожесточённо, до крови царапали бедра. Надежда и вправду лживая сука, как ложь – вся её жизнь.

Время застыло. Ярко-красная кровь с каждой каплей приближала смерть, привлекая жгутики-корни. Серая пыль с облизанных губ оказалась безвкусной.

- Сожрите, сожрите меня скорее, пожалуйста, ну же! - взвыла она.

… На свою беду Зоя всегда прекрасно ладила с людьми. Ха-ха. Скольких она привела сюда, скольких предала! Этого вспомнить не удавалось. А вот Антон… он же симпатизировал ей, доверял ей. Она даже думала, что, возможно, у них что-то получится. Вот только никак не удавалось связать известные ей факты в единую логическую цепочку, как Им удавалось манипулировать ею.

Голова кружилась. Желанная смерть казалась благословением. «Вот и всё», - подумала она, закрывая глаза, но ядовитое солнце жгло даже сквозь веки. А потом вдруг она поняла, откуда взялись шрамы на теле. Крик вырвался из груди рваным бульканьем.

Зашуршали, раздвигаясь, посевы. Зависая в метре от пыли, явила себя платформа-хамелеон. Голос кота свысока казался усталым.

- Заберите её, подлатайте и верните назад, - приказал он, сбрасывая вниз чёрные капельки, рождающие пауков.

- Нет, нет!

Жалкая попытка вырваться оказалась слишком слабой, полностью обессилив. Чернота обступала со всех сторон. Собственный крик с придыханьем затих и исчез в горле, так и не родившись. Ужас прозренья был ярок, точно сверхновая, позволив Зое, наконец, сложить целиком картину личного мира, личной жизни, где бесчисленное количество раз она убивала себя и снова возвращалась к жизни, модернизированная, с возможностью обходить любую изобретённую людьми защиту. Снова и снова пребывая в беспамятстве, рядом с совсем чужими людьми взамен её давно списанных родителей. Только зачем?

Их забавляло ломать волю людей. К тому же чужаки в своей извращённой форме ценили любую жизнь, если уж находили ей применение.

И каждый раз в смерти она видела лишь жёлтое бескрайнее поле, застилающее собой горизонт.

Она случайно касается локтем туловища человека-носильщика, ощущая болезненную сухость его кожи и оттого омерзение. Голова кружится от слабости.

Кот пахнет палёной шерстью, и Ей кажется, что внутри него множество проводков подключено к сети и что только с виду животное выглядит настоящим. На самом деле никто не знает, какое оно внутри: говорят, убитые носители сразу же разлагаются, не давая возможности для изучения… Глаза кота впиваются в Её лицо, и сразу возникает чувство, что он знает, очень хорошо знает, что Она всё ещё сопротивляется и больше голодает, чем ест то, что они выделяют для людей.

Она идёт чуть впереди него. Во всей квартире сумрак. Яркое до белизны, замершее на небосклоне солнце весь день без конца обезличивает темноту штор, даже самых чёрных и плотных. Окна раскрыты настежь. Но всё равно воздух в квартире застыл лишь в былом подобии жизни. Здесь теперь всегда пахнет чем-то нездоровым, пришлым.

Пыль исчезла совсем, и это единственный плюс: больше не надо убираться в квартире.

В голове словно воздушный шар. Из-за этого можно много думать и думать. Но вот вспоминать – вспоминать становится всё труднее. Легче забыть.

Квартира маленькая, от недостатка вещей давно потерявшая уют. Раньше они, Она и родители, меняли на нормальную еду всё без разбору, ничего не жалея: золото, украшения, столовое серебро, теплые вещи. А вот книжное скопление на полках да приличная стопка книг в Её спальне возле кровати – для разучившихся читать оказались больше не нужны. Книги теперь, возможно, для Неё ещё одна ниточка к памяти.

Кот мурчит. Звук утробный, даже приятный, но у Неё от этого звука свербят кости. Она до дрожи в коленях боится нового вопроса. Кот всё равно спрашивает про родителей, и Ей приходится отвечать, напрягаясь от усилий, чтобы не задрожал голос.

- Они спят, - произносит Она.

Кот легонько кивает. Такой человеческий, жест наводит на Неё ужас. Он сегодня милосердно не спрашивает о работе и просто уходит. Босые ступни человека-носильщика не оставляют следов на линолеуме. Снова щёлкает замок. Так, взаперти, Ей гораздо надёжнее... Очередная ложь. Двери, какими бы прочными ни казались, их не спасут.

Отец голодает. Чтобы вспомнить, чтобы не терять связь с реальностью. Мать больше голодать не может: едва начав, сдаётся и ест. Затем долго спит, оставляя вылезшие волосы на подушке вместе с памятью о вчерашнем дне.

Пищевой корм. Жёлтые брикеты в упаковке пахнут сладковатой мукой, слипаются во рту, отдают резиной дорожных колёс, и это даже смешно, но они напоминают доширак. Корм хрустит и ломается, как сухие макароны.

…Сегодня у Неё единственный выходной. Забавно, что теперь на работу все ходят исправно, как часы, особенно молодые, потому что безделье стало невыносимым.

Она дрожит. Закрыть глаза тяжело, как невозможно нормально заснуть. А Ей так хочется вспомнить. Как же Её зовут? Она напрягается, садится на пол, прижимая колени к груди, – и перебирает в памяти имена. Катя. Маша. Ира. Кристина. Лена. Оксана. Список короткий. Сегодня Она Оксана. Имя кажется правильным. Она пальцами ощупывает острое лицо, длинный нос, квадратный подбородок. Но всё равно, как ни старайся вспомнить свою внешность, ничего не получается. Зеркало в ванной, как и фотоснимки, превратилось в жидкую фольгу. В ней вязнут пальцы, и это вещество никогда не отмывается.  

Снова возвращается страх за своих стариков. Они уже на пределе, и каждый день превращается для Оксаны в пытку, в которой их могут навсегда разлучить.

Она закрывает лицо руками. Вместо слёз в глазах резь, сердце ноет, стучит, больно ударяясь о рёбра. Родители ведь ещё даже не пенсионеры, а вот сколько им лет – вспомнить не удаётся.

По-детски Оксана считает на пальцах и прекращает это бесполезное занятие. Ополаскивает лицо извечно тёплой водой из-под крана. В кухонном шкафчике двойное дно, там прячется банка и запрещённый фильтр, о приобретении которого – хоть убей, но она не помнит.

Она нацеживает себе из банки в кружку прохладной воды. Фильтр уже практически бесполезен. Он гнойно-ржавый, как каша из брикета, если размешать и подержать его сутки с водой из-под крана.

От слабости кружится голова, но сознание ясное. Сна же, как ни старайся, нет ни в одном глазу. В тапочках и халате Она выходит из квартиры, заперев её на ключ. Хотя сейчас уже закрывай – не закрывай дверь, всё равно не воруют. Многие квартиры пусты, или просто на стук Ей никто не открывает. Скорее, просто боятся или лежат в сытом, тупом забытье. Обезличенные, без воспоминаний и мыслей, люди, которым уже всё равно.

Белый свет до боли режет глаза, пробиваясь из-за подъездного окна. Фанера, заменявшая стекло, отскочила в сторону, и Оксана ставит её на место. Без света глазам легче. Снова стучит в двери. Звонки же без электричества не работают. Тишина – и лёгкие шорохи где-то внутри. Прислушиваются. Боятся. Как и она. Вдруг Ей вспоминаются детский смех, звонкие голоса и галдящие дети, играющие с водяными пистолетами. Она спускается дальше. Ещё один этаж пустоты. Под лестницей клубятся тени. Она вздыхает, широко распахивает входную дверь. Белый свет звенит в голове. Ослепляет. Прищурившись, всматривается вдаль. Всё, как обычно, на своих местах. Не полностью облезшие желто-коричневые качели. Лавочка возле детской песочницы. Мёртвая трава, темно-серая. Безветрие, точно вселенская пустота, не даёт дышать полной грудью. Тёплый застойный воздух сам по себе убивает.

На клумбе остов куста, возможно – шиповника. Она делает несколько шагов вперед. В тишине так звонко хлопают при ходьбе тапочки. Хлоп-хлоп. Дворовая плитка в ослепляющем свете солнца невыносимо белая, а в каждой трещинке ни соринки.

Нахлынувший страх отупляет. Снова чёрные точки мельтешат перед её глазами. Взгляд вверх. Секунда оборачивается вечностью, когда пытаешься смотреть в обитель злых небес.

Она садится на лавочку и тут же сваливается на землю. Дерево превращается в кучку пыли. Что-то не так. Отряхиваясь от пыли, она чувствует кончиками пальцев шрамы, тонкие и толстые, как верёвки. Шрамы полосуют кожу на запястьях, на бёдрах, даже на её горле бугрятся шрамы... Потом нечаянно поднимает глаза и вздрагивает. В горизонт упирается нечто жёлтое и подрагивающее. Оставаться здесь, на улице, страшно.

Паника подступает к горлу и возвращает Её домой.

Хриплое дыхание стариков пробивает тишину в коридоре. Ей хочется пить, но фильтр полностью забит. От безнадёги Она разбивает стакан. Щёткой сметает осколки – и вдруг со стеклом цепляет под шкафчиком солнечные очки.

В висках боль, и Она оседает на пол, прижимая руки к ушам, слизывая с губы капельку крови. Нос всё ещё кровоточит. В памяти – прячущиеся в темноте, в подвале какой-то заброшенной высотки люди. Нагромождение коробок. Приборы на солнечных батареях. Светловолосый мужчина в чёрных очках, смутно знакомый.

Вода смывает кровь. Гудят трубы. Жажда сводит с ума, и Она пьёт тёплую странную воду, у которой нет вкуса. Её рвёт в унитаз. А потом Она засыпает.

Сны чёрно-белые, как фотографии канувших в бездну времён. Путаница из солнца и льда. Север и юг, на что чужаки разрезали землю, резко очертив края.

Подземные города – былые убежища, а сверху шапки льда и мороз, высасывающий воздух из лёгких.

А потом стая мотыльков перед глазами, книга в руках и знание, что Она что-то упускает. Тяжело дыша, Оксана просыпается. Всё тот же сумрак вокруг. Солнце за окном больше никогда не заходит. Простыни, мокрые от пота. В голове бьётся вопрос: кто же она?

Механический будильник показывает время – три часа ночи... Вся электроника не работает со времён вспышки. Именно после неё началась резкая перестройка привычного мира под чужие капризы.

Теперь никого уже не волнуют вопросы, сколько им всем осталось. Горстке изменяющихся под действием чужого эксперимента выживших людей, зависших на солнечной стороне.

…До начала работы ещё три часа. Она не находила себе места. Не давал покоя сон. Поэтому она перерыла все книги, одну за другой, наверное, в поисках ответов, которых, конечно же, не было. Затем в бессилье снова уселась на кровать. До ужаса сильно хотелось разрыдаться, но вместо рыданий в груди рождался сухой и резкий, как крошка стекла, крик. Сомнамбулой встала мать, и всё ломала в тарелке пищевые брикеты, размачивая их в тёплой воде, и жрала, забрасывая месиво в рот руками, не обращая ни на что внимания.

Оксана закрыла дверь в спальню и уставилась в потолок, руки проехались по стене, нащупали трещинки в обоях, глаза различили тонкую стрелку. Перетряхнула кровать и под фанерой нашла блокнот. Каракули, жалкое подобие букв. Но рисунки всполошили. Она тут же вскипятила воду, процедила сквозь марлю и ждала, пока остынет до приемлемой температуры. Сделала клизму, опорожнив кишечник.

Оно слабо шевелилось в каловых массах. Живое, недоделанное. Точно зародыш, паразит.

Безумием был сам факт, что подобная мерзость зреет в тебе. В каждом, кто ест пищевой концентрат. Наверное, забытье, даруемое чужаками, – это милосердие.

Очень скоро Ей стало даже легче дышать. В голове звенящая ясность пустоты, в которую стоит вложить мысли. Кусочки памяти снова закрутили свои шестеренки. Она улыбнулась, вспомнив, что родителям почти пятьдесят лет. Совместный юбилей в январе. Вспомнила, что и её день рождения будет в марте, а самой ещё только девятнадцать лет. Хм, молодая.

Она взяла в руки книгу и различила на обложке буквы. Русские народные сказки. О, Она так любила их читать когда-то.

В дверь настойчиво постучали. Тук-тук-тук. Резануло по нервам. Книга упала на пол. Всё тело заледенело. В висках выброшенной на берег рыбой забился пульс.

На цыпочках она прокралась в коридор и подсмотрела в глазок. На площадке трое лысых голов человеко-носильщиков. Трое разномастных котов, украшающих их плечи живым меховым шарфом. Нет, нет, нет! Отчетливое чувство, что нужно бежать. И тут же бьющее под дых знание, что такое с ней происходит не впервые. Снова: тук-тук-тук. Услышав стук, всполошилась мать. Отец что-то замычал, шурша тапками, вставая с продавленного дивана в гостиной. Нужно что-то сделать. «Я не могу вот так уйти. Я не могу их оставить одних. Что же мне делать?!»

- Мамочка, - прошептала Оксана, впиваясь взглядом в пустые, почти стеклянные глаза, сухой, как вобла, женщины с вздувшимся от обжорства животом. Легонько дотронувшись до плеч, она случайно задела жиденький материнский хвостик, который вдруг отвалился. «Ей уже не помочь!» - вспыхнуло озарением.

Инстинкт выживания перевесил. Тело взяло на себя управление.

Вместо тапок она обулась в кеды и взяла только солнечные очки. Они были необходимы. Мать подошла к двери, завозилась с ключом. Болезненный взгляд отца, стоящего перед дверьми в гостиную, покоробил. Он так сильно сдал. Запавшие, серые, как дым, глаза, но внутри ещё тлел слабый огонёк разума... Отец вдруг кивнул ей, пропуская вперёд. Она пулей влетела в гостиную. Взобралась на подоконник. На глаза нацепила солнечные очки. В руках скрученная штора. Внизу незастеклённый балкон первого этажа. И понеслось. Лёгкий треск. Тяжелый, обесцвеченный солнцем бархат штор выдержал вес её тела. Выцветший линолеум на балконе состыковался с кедами. Тяжёлый выдох. Новый вдох. Грохот сердца в груди точно пулемёт. Бум-бум-бум... Затем утробный низкий кошачий вой наверху. Леденящий яростный звук пробрал до самых печёнок. Звук, который живые кошки издавать, не способны.

Ей нельзя терять ни секунды, поэтому, собравшись с силами, Она перелезла через перила и спрыгнула вниз. Сухой асфальт при соприкосновении с ладонями превратился в фиолетово-серую пыль. Солнце беспощадно жгло тело. От каждого толчка вперёд горели лёгкие. Но Она знала, что если остановится, то упадёт и не поднимется.

В памяти провалы. Спальный район кажется незнакомым. Пустота в окнах заброшенных магазинов, пустота витрин. Забытые машины: голый, непокрашенный металл. Открытые двери. На сиденьях бесполезные вещи.

Её скорость снижается. Ноги гудят. В правом боку жжёт, будто там колотая рана. Несвежий воздух, спёртый, отдаёт во рту дезинфекцией. Она озирается, вдруг понимая, что не знает больше, куда бежать. Может быть, ей спрятаться? Нет, бесполезно.

Вот в том кирпичном доме, на первом этаже, плотная ткань на окнах. Девушка облизала пересохшие губы. Собственный пот на лице горький, как лекарство. Покачала головой, скукожившись возле подвала. Блекло-голубые, выцветшие, как шторы, небеса кипели раскалённой солнечной лавой. Воздух неподвижен. На стене – едва заметная зелёная стрелка.