kotsh

Статья опубликована в журнале "Кот Шрёдингера": http://kot.sh/statya/2569/reshat-i-plakat

Авторы: Яна Белоцерковская, Галина Сахаревич (Летняя Школа научной журналистики) при участии Евгении Бересневой и Григория Тарасевича

Иллюстрации: Георгий Мурышкин

Что случилось с девочкой Ирой?

Представим себе школьницу. Допустим, зовут её Ира и учится она в седьмом классе. Только что у Иры всё было хорошо: она общалась с одноклассниками и смеялась. А сейчас стоит у доски на уроке математики, нервно крошит в руке мел и никак не может начать решать пример.

Вроде бы ничего сложного: 11,5 + (– 17,6) = …

Класс выжидающе смотрит. Ира набирает воздух, но не может произнести ни звука: на грудь что-то давит, в горле ком, в глазах темно. Бедолагу бросает то в жар, то в холод. Наконец учитель отпускает её. Ира садится за парту, чувствуя себя так, будто только что пробежала кросс. Сил у неё совсем не осталось…

Наверное, Ира не готова к уроку? Но вчера она старательно делала домашнее задание и читала учебник. Может быть, учитель Иры — злобный страшный тиран? Да нет, милая, улыбчивая женщина, никогда не повышала на Иру голос. Может, такое происходит с Ирой на каждом уроке? Тоже нет: на географии она бодро рассказывала об атмосферном давлении, да и ­вообще спокойно поднимает руку, отвечает и в обморок не падает.

Эта история про воображаемую Иру иллюстрирует феномен математической тревожности, над разгадкой которого бьются учёные всего мира.

Плющит и колбасит

Словарь сообщает: «Тревожность — индивидуальная психологическая особенность, проявляющаяся в склонности человека часто переживать сильную тревогу по относительно малым поводам».

Есть рациональный страх: допустим, на вас из-за поворота выскочил автомобиль — конечно, вы пугаетесь. Тревожность же связана с менее понятными и не до конца осознаваемыми источниками угрозы. На уровне эмоций это можно описать как клубок неясных, но болезненных ощущений, смесь страха, беспокойства, возбуждения, паники. Включается весь организм: быстрее бьётся сердце, повышается потливость, может возникнуть зуд, во всём теле ощущается какое-то бурление и кипение… Наверное, лучше всего это состояние передаёт совсем не научная формула: плющит и колбасит.

Понятие «тревожность» появилось в науке лет сто назад. Спасибо дедушке Фрейду — он был одним из первых исследователей этого явления. С тревожностью пытались разобраться и другие классики психологии. Для многих психотерапевтов это ключ к решению проблемы: найдёшь его — вернёшь пациенту душевное равновесие.

Тревожность принято разделять на общую и частную. В первом случае человек переживает по самым разным, зачастую несуществующим поводам: не хватит денег на выплату ипотеки, жена (муж) на самом деле не любит, с детьми может случиться что-то страшное. И вообще жизнь — одна сплошная тревога.

Частная тревожность, наоборот, возникает только в конкретных ситуациях. Например, во время сдачи экзамена или при общении с противоположным полом. Обычно человек спокоен и уверен в себе, но тут его внезапно охватывают паника и ужас.

О расстройстве, связанном именно с математикой, заговорили в середине XX века. Американские психологи Ральф Дрегер и Льюис Айкен описали эмоциональные затруднения, возникающие у студентов при решении математических задач, и предложили термин «числовая тревожность».

Со временем тема стала популярной. Недавно к её изу­чению подключили томографы: «Анализ нейробиологических данных выявил, что группа с высоким уровнем математической тревожности продемонстрировала: 1) более высокую активацию в областях, связанных с обработкой негативных эмоций; 2) меньшую активацию областей, связанных с математической аргументацией; 3) более высокую деактивацию в областях, отвечающих за процессы регуляции эмоций; 4) снижение активации в областях, связанных с вниманием и рабочей памятью». Это цитата из статьи «Феномен математической тревожности в образовании», опубликованной в журнале «Теоретическая и экспериментальная психология» (тот выпуск — № 4, 2013 — почти целиком был посвящён математической тревожности).

— По сути, это психическое и даже физиологическое состояние, возникающее при столкновении с математическими стимулами. Это может быть реакция на математику в ­школе, а в экстремальных случаях — на любые контакты с числовым контентом: например, когда надо сдачу в магазине подсчитать или расписание поездов запомнить. Как и любой другой признак, математическая тревожность распределена по популяции: есть люди, у которых она почти отсутствует, есть те, кому это нарушение буквально мешает жить, и многие где-то посередине, — поясняет Юлия Ковас, заведующая лабораторией когнитивных исследований и психогенетики Томского государственного университета. Её лаборатория выиграла правительственный мегагрант. Это позволило в сотрудничестве с рядом российских и зарубежных институтов проводить масштабные исследования, в том числе и в области математической тревожности.

Математика: царица наук и источник ужаса

Причиной тревоги нашей воображаемой Иры не обязательно должна быть именно ­математика. Например, она могла бы сдавать пустые листы вместо сочинения, потому что не в силах написать ни строчки из-за боязни совершить орфографическую ошибку. Или покрываться потом на уроках английского, не смея произнести даже артикль «the». Учёные описывают тревожность, связанную с самыми разными школьными предметами: от химии до рисования. Но всё-таки большая часть исследований посвящена проблемам с математикой.

— Сейчас есть тенденция сегментировать тревожности и изучать их по отдельности, — рассказывает научный сотрудник лаборатории возрастной психогенетики Психологического института Российской академии образования Илья Захаров. — Так что математическая тревожность, скорее всего, просто первая в этом списке. К тому же в нашей культуре именно на математике завязано условное противопоставление типов мышления — гуманитарного и негуманитарного.

Добрая классная руководительница посмотрит на двойки по математике, которые нахватала наша Ира, и начнёт её успокаивать: «Не переживай, Ирочка! Просто ты гуманитарий. Вот и не даются тебе эти цифры с формулами. Не грусти, найдёшь себя в другом».

Наверняка учительница хотела поддержать ­девочку, но, вполне возможно, в этот момент она сломала ей жизнь. Ира поверит, что она гуманитарий, и даже думать не будет о профессиях, для входа в которые нужна математика. Раз и навсегда закроет себе дорогу в физику, астрономию, химию, программирование, инженерию… Ей будет страшно соваться даже в такие «гуманитарные» области, как экономика, социология, психология: там ведь тоже надо работать с числами.

Всё это делает математическую тревожность глобальной проблемой. Страх перед ключевым предметом портит жизнь тысячам людей. Откуда же всё-таки он берётся? Ответ на этот вопрос ищут всем миром. Исследования напоминают детектив, в котором есть подозреваемые, улики, алиби.

Мы не исключаем, что многие из тех, кто сейчас читает этот текст, может, и не страдают математической тревожностью в патологической форме, но всё-таки побаиваются цифр и формул. Поэтому, рассказывая о психологических исследованиях, мы оставим за скобками их математический аппарат. Всё будет очень «гуманитарно». Но имейте в виду: за каждым словом учёного стоит много вычислений. Без этого в науке никак.

Двойная петля

Первая мысль: наверное, эта Ира просто плохо учит алгебру и геометрию. В отличие от той же географии. Вот вам и источник тревоги. Ответ найден.

— Исследования показывают, что тревожность не очень сильно, но коррелирует с успешностью в математике, — говорит Юлия Ковас. — И сейчас мы пытаемся понять, где причина, а где следствие: то ли неспособность к математике вызывает тревогу, то ли, наоборот, тревога мешает быть успешным.

— Я не знаю, что здесь первично: страх математики или слабые способности к ней, — размышляет Надежда Набокова, учитель математики из Екатеринбурга. — Вот есть у меня девочка Маша. Сейчас она в седьмом классе, математику я веду у неё четвёртый год. Маша — умная в общем-то девочка, по остальным предметам успевает, особенно по гуманитарным. Но математики Маша действительно боится, особенно когда выходит отвечать у доски. Трясётся, бледнеет… И ведь она постоянно занимается с репетиторами — не помогает. Я стараюсь её поддерживать, но Машин страх не проходит. Особенно это чувствуется на контрольных: иногда у неё просто слёзы в глазах стоят. Когда я предупреждаю о проверочных, Маша не приходит. Нет, она не прогуливает — заболевает. С температурой, по-настоящему. Так психика реагирует на страх… Интересно, что на других уроках с Машей этого не бывает. Возможно, не впадай она в панику, она бы больше концентрировалась и в итоге лучше бы знала нелюбимый предмет. А так она половину контрольной боится, потому что ей кажется, что она ничего не понимает. А потом боится, потому что ничего не успевает.

Вечная дилемма курицы и яйца.

— Это двойная петля, которую мы пытаемся распутать. Надо понять: это низкие способности ведут к повышенной тревожности или, наоборот, высокий уровень тревоги снижает вероятность успеха, — заочно соглашается с учительницей математики психолог Томаш Блоньевски. Он занимался этой проблемой в Лондонском университете Голд­смит, а сейчас работает в рамках мегагранта с Юлией Ковас в Томске.

Девушки и формулы

Урок тем временем продолжается. Ира ещё переживает своё фиаско, а к доске выходит красавчик Петя. И как же легко ему даётся материал! Пока Ира сидит, уставившись в формулы, Петя уже всё разложил по полочкам и теперь довольно улыбается. «Повезло ему, — тоскливо думает Ира. — Он же мальчик. А у мальчиков математика всегда легче идёт, они считают хорошо». Конечно, лучше бы Ира думала сейчас о примере, а не о мальчиках…

Но, может быть, она права и ей просто не повезло родиться девочкой? Загляните в любую лабораторию: чем больше её работа связана с вычислениями, тем меньше там представительниц прекрасного пола. Да, в наше время возможности мужчин и женщин всё больше выравниваются. Но, может, существует некая генетическая особенность — например, на уровне структур мозга?

В 1970-е годы в разгар второй волны феминизма, социолог Лаки Стеллз обратил внимание, что при поступлении в университет девушки, как правило, выбирают специальности, где нет математики.

Результаты последних исследований в Великобритании, США и России (Томск, Москва) подтверждают, что женщины действительно более подвержены математической тревож­ности.

— Но связана ли она с математическими способностями? Интересный эксперимент провели в Корее, — рассказывает Александр Николаев, стажёр-исследователь Института образования Высшей школы экономики. — Обычный класс разделили на две группы, в каждой были мальчики и девочки. Первой группе ничего не сказали, просто отправили решать задачки. А во второй сначала провели простенький тренинг по снижению тревожности — попросили написать десять причин, почему вы считаете себя молодцом, а также вспомнить, что вам удаётся лучше всего. И только потом отправили решать задачки. В первой группе девочки справились с тестом хуже мальчиков. Во второй результаты были одинаковые.

— Важно учитывать это, когда мы измеряем способности к ­математике у старшеклассниц, — говорит Екатерина Брагинец, ещё один стажёр-исследователь Института ­образования Высшей школы экономики. — Им с начальной ­школы внушали, что девочки хуже знают математику. То есть к моменту, когда мы проводим тестирование, они уже прошли через социальные и культурные фильтры, и способности могут быть снижены под влиянием этих фильтров, а не потому, что девочки изначально были неспособны к математике.

Начиная с 1970-х годов было проведено множество исследований. Они показали: значимой разницы в математических способностях у девочек и мальчиков нет. Вот, например, результаты масштабного международного исследования TIMSS (Trends in Mathematics and Science Study). В России оно проводилось на выборке почти 5 000 человек, и ученицы 4-го класса в среднем получили за тесты столько же баллов, что и ученики. В других странах примерно так же.

Если отбросить навязанное «ты девочка, ты не справишься», умение обращаться с числами, формулами и геометрическими фигурами не зависит от пола. Разница появляется из-за социальных стереотипов, а не из-за базовых способностей.

Кстати, в рамках того же TIMSS учёные выяснили, что если преподаватель женщина, она транслирует ученикам неуверенность. И в её классе девочки хуже справляются с математикой, перенимая модель поведения учительницы. Это лишний раз доказывает, что способности к математике у мальчиков и девочек одинаковые, а вот уровень тревожности зависит от внешних условий.

Особенности национального обучения математике

Может, дело в нашей системе образования? Да, в России умеют взращивать математических гениев. Среди лауреатов премии Абеля и обладателей медали Филдса (их называют математическими аналогами Нобелевской премии) много отечественных учёных. Но, возможно, особенность нашей образовательной модели в том, что одарённым людям она позволяет подняться, а обычную девочку Иру запугивает красными размашистыми двойками?

Если бы российскую школу вызвали в суд по обвинению в содействии математической тревожности, ­адвокатам было бы что возразить. Например, они могли бы сослаться на всё тот же журнал «Теоретическая и экспериментальная психология», точнее, на опубликованную в нём работу международной группы учёных, которые сравнивали уровень тревожности у младших школьников России и Великобритании. Им давались одинаковые задания на вычитание и мысленное вращение геометрических фигур. Вывод был такой: «Результаты настоящего исследования свидетельствуют о том, что ранние математические и пространственные способности и уровень математической тревожности крайне похожи у российских и британских школьников, несмотря на различия в учебном плане и более раннее поступление в школу британских детей». Аналогичное исследование, проведённое среди студентов, дало примерно такие же результаты. То есть нашу условную Иру могли бы звать Клэр или Джейн.

Все стали слишком нервными

Кто-то из классиков психологии назвал нашу эпоху «веком тревожности». Может, всё дело в том, что девочка Ира слишком нервная и её проблемы с математикой лишь проявление общей тревожности? Сегодня она переживает из-за операций с отрицательными числами, а через десять лет будет так же дёргаться перед свиданием или собеседованием.

— Это был первый вопрос, который встал перед исследователями. То ли просто люди тревожные, а математика — один из поводов поволноваться, то ли всё же это отдельное явление. Выяснилось, что всего понемногу. В какой-то степени математическая тревожность коррелирует с общей, но не сильно, — поясняет Юлия Ковас.

— Разумеется, специфическая математическая тревожность частично обусловлена общей тревожностью. Но нередко возникает отдельно, сама по себе. Поэтому мы говорим о ней как о самостоятельном явлении, — добавляет Георгий Васин из лаборатории возрастной психогенетики Психологического института РАО.

— Есть дети сами по себе очень тревож­ные. Но бывает, что природной тревож­ности нет, а в математике она возникает. Почему? На мой взгляд, из-за проблем с когнитивными ­функциями: памятью и вниманием, — уточняет Виктория Юркевич, ведущий научный сотрудник Психологического института РАО. — Проблемы с памятью и вниманием заметнее всего проявляются именно на уроках математики. Вот почему математическая тревожность — или, как её ещё называют, математический барьер — это очень ярко выраженный и специфический тип тревожности.

Думать и хотеть

«Эта ваша Ира — просто слабая ученица. Глуповатая. Ну, неразвитые у неё мозги, а для математики это критично. Да и учиться она не хочет, мотивации маловато» — такое высказывание не слишком педагогично. Но, может, оно имеет право на жизнь?

Здесь тоже всё неоднозначно. Анализ зарубежных исследований, проведённый Юлией Ковас и её коллегами, показал: «Уровень математической тревожности слабо коррелирует с показателями тестов IQ (–0,17), взаимо­связь с показателями вербальных способностей незначима (–0,06)». То есть общий интеллект свою роль играет, но маленькую. Правда, есть и другое мнение.

— Это проблемы именно с когнитивными функциями, — ­считает Анна Котельникова, старший научный сотрудник Институ­та математики и механики им. Н. Н. Красовского УрО РАН. — Я занимаюсь репетиторством, и ко мне приходят как раз те, кто испытывает тревожность. Проблема с когнитивными функциями — самая распространённая причина, на мой взгляд. В классе 25 человек — кто-то моргнул, чихнул, засмотрелся в окно, задумался о вечном и не понял какой-то момент. Пока разбирался, пропустил что-то ещё, получил плохую оценку, и родился страх. А математика — это система, в которой всё взаимосвязано, и, пропустив одну тему, ученик не может понять следующую.

— В данный момент мы однозначно подтвердили связь между рабочей памятью и математической тревожностью, — рассказывает Илья Захаров. — Американские коллеги показали взаимосвязь математической тревожности и мотивации. Здесь работает известный психологический закон Йеркса — Додсона: его суть в том, что наилучшие результаты достигаются при средней интенсивности мотивации. Есть граница, за которой дальнейшее усиление мотивации приводит к ухудшению показателей. Если построить график зависимости результатов от мотивации и тревожности, мы увидим, что наибольший успех достигается не при самой высокой мотивации и — внимание! — не при нулевой тревожности. Это как в спорте: некоторая тревожность позволяет добиваться высоких показателей. Так что она может быть полезной — в разумных пределах, конечно.

— По мотивации интересные результаты получены: если у вас высокая тре­вож­ность и сильная мотивация, успешность может быть даже выше, чем в отсутствие тревожности. А если нет мотивации, тре­вож­ность особенно сильно ударяет по успешности. Это очень сложные процессы, и пока мы плохо понимаем их на уровне генов, на уровне мозга, — добавляет Юлия Ковас.

«Плохие гены»

Следующая гипотеза: склонность к математической тревожности записана где-то в генах. Сейчас в Москве и Томске проводят уникальное исследование, цель которого — выяснить, чья вина тут больше: генов или среды.

— Мы берём близнецов, монозиготных (имеющих на 100 % одинаковые гены. — «КШ») и дизиготных (­около 50 % изменчивых генов. — «КШ»), последних ещё назы­вают двойняшками, — рассказывает Илья Захаров. — И сравниваем их попарно. Если между ­двойняшками сходство такое же, как между близнецами, значит, большее количество идентичных генов не сделало их ­более похожими, то есть генетика особо не влияет. А если монозиготные близнецы всё-таки больше похожи друг на друга, чем двойняшки, то единственное объяснение этому — большее количество общих генов.

— Сравнение монозиготных и дизиготных близнецов позволяет сделать предварительные выводы. Далее подключается молекулярная генетика — она покажет, какие гены задействованы в процессе, — поясняет Юлия Ковас.

Если влияние генов подтвердится, девочка Ира сможет успокоиться и гордо заявить учительнице: «Контрольную писать не буду. У меня обнаружили ген неспособности к математике. Вот справка».

— Генетика так не работает, — уточняет Илья Захаров. — Любой сложный фенотип — результат взаимодействия огромного количества генов, при этом один и тот же ген одновременно влияет на огромное количество признаков. И конкретный «ген математической глупости» выявить нельзя. То есть мы можем сказать, что матема­тическая тревожность зависит от генов, но выделить конкретный ген нельзя.

— На самом деле любой сложный признак находится под влиянием многочисленных генетических и средовых факторов, — поясняет Юлия Ковас. — Например, уже обработаны данные по английским школьникам: значительная доля различий объясняется именно генетикой. Но это очень сложный процесс — целые комплексы генов участвуют в развитии мотивационных и когнитивных функций, регуляции стресса. Все эти факторы частично заданы генетически и в совокупности дают индивидуальные различия.

Как не бояться математики?

Подведём итоги. Почему же нашу Иру плющит и колбасит на уроках математики? Как видим, причин тут множество. И с генетикой ей, возможно, не сильно повезло, и память у неё не ахти какая, и в младших классах она то на снежинки смотрела, то вообще болела. Кроме того, Ира может испытывать общую тревожность, связанную с чем угодно — например, с влюблённостью в того же Петю, который не только красавчик, но и гений математики. И в довершение всего она успела впитать стереотипы — Ирин папа любит повторять: «У тебя гуманитарный склад ума, вся в маму!» А ещё про гуманитарный склад девочка часто слышит от любимой классной руководительницы… Из всего этого винегрета и получается то, что мы наблюдаем.

Можно ли как-то помочь Ире? Что нужно сделать, чтобы она перестала бояться?

— Если узнаете ответ, — улыбается Томаш Блоньевски, — расскажите мне.

Исследования показывают, что справиться с тревожностью не помогают ни изменения в расписании, ни разнообразные формы работы на уроке, ни смена учителя. Положительный эффект оказывают развитие уверенности в собственных математических способностях и изменение отношения к математике. А максимально снять тревожность позволяет работа, иногда с психологом, над управлением эмоциями.

— Барьер иногда настолько силён, что ребёнок не ре­ша­ет математическую задачу не потому, что не ­может, а потому что даже не начинает — зачем? Всё равно не получится! Но сломить барьер и снять тревожность можно, — говорит Виктория Юркевич. И предлагает по­этап­ный план решения проблемы.

Первое, что нужно сделать, — улучшить когнитивные функции. Поработать над вниманием и памятью.

Второе — хоть немного позаниматься математикой, восполнить пробелы.

Третье и главное — создать для ученика ситуацию успеха.

— Это чистая психология, — поясняет Юркевич. — Школьнику дают задачу, которую он точно осилит. И говорят: «На первый взгляд всё очень легко, но тут есть над чем подумать. Решишь — здорово. Не решишь — не волнуйся, подумаем вместе. Это не на отметку, а просто так». Ученик, окрылённый отсутствием страха, примеряется к задачке и, возможно, впервые за долгое время начинает решать — раньше он сдавался сразу, даже не пытаясь. И всё получается! При этом ребёнок должен понимать, что его успех не случайный, а закономерный. Он тренировал память, работал над теорией — и вот он, результат! Знаменитый педагог Василий Сухомлинский называл успех витамином «У». Лучшее лекарство от тревожности —успех, который воспринимается как заслуженный.

Ученику дают следующую задачу и говорят: «Прошлое задание было трудное, а это очень трудное. Но ты подумай — вдруг увидишь решение?» И он вдруг начинает предлагать варианты, размышлять.

То есть тревожность можно победить — развив когни­тивные способности, восполнив пробелы и сняв барьер, связанный с неуспехом и оценкой. Да, этот ученик вряд ли станет математиком, но зато он не будет бояться. А победа над страхом куда важнее, чем оценки и баллы.

Опубликовано в журнале «Кот Шрёдингера» №10 (24) за октябрь 2016 г.

Статья опубликована в журнале "Кот Шрёдингера": http://kot.sh/statya/775/chelovek-i-schaste

Автор: Анна Титова

Иллюстрации: Георгий Мурышкин

Закон убывающей доходности

Мимика Инглхарта стремительна, как у всякого человека, увлечённого своим предметом изучения. Он то широко улыбается, радуясь благополучию Дании, то мгновенно мрачнеет, вспоминая о голодающих в Зимбабве. Иногда, задумавшись над вопросом, он подолгу молчит и смотрит строго и требовательно.

Мы беседуем в холле учебного центра ВШЭ «Вороново». Кампус спрятан в лесу, сейчас в нём тихо и пусто, как в детском лагере по окончании смены.

[Кот Шрёдингера] Как именно вы высчитываете индекс счастья для жителей разных стран?

[Рональд Инглхарт] Велл… Есть много способов измерить счастье. Один из них, наиболее эффективный — взять и просто расспросить человека… — Инглхарт начинает свой рассказ о счастье с мягкой англосаксонской обстоятельностью. — Но есть и более продвинутая методика: попросить людей вести дневники и подключить их к глобальной Сети, где исследователь будет спрашивать их, счастливы ли они в конкретный момент времени. Глобальная оценка счастья зачастую отличается от того, что показывают конкретные временные замеры. Например, люди часто говорят, что их счастье в детях. При этом 80% времени, потраченного на них, характеризуют негативно. Но, вероятно, 75 часов в месяц, которые папа проводит в машине, чтобы отвезти сына на хоккейную тренировку, стоят одной радостной улыбки сына, завоевавшего награду. Просто люди по-разному оценивают эти минуты.

[КШ] Мне сложно представить, как такое субъективное явление — счастье — можно изучать с научной точки зрения. У счастья есть вообще формальное определение?

[РИ] Ну, я думаю, в целом счастье — это состояние благополучия. Обычно мы измеряем два показателя. Первый — удовлетворённость (satisfaction), которая определяется как рациональное ощущение того, что происходящее соответствует ожиданиям. И второе — счастье как эмоциональное состояние. Тут с вычислениями будет туго, это же чувство. При этом удовлетворение и счастье суть не одно и то же, хоть и идут рука об руку. Счастье — ощущение конкретного момента, например гордость за страну, а удовлетворённость больше связана с такими понятиями, как доход и общее экономическое благосостояние.

[КШ] И до какой степени счастье человека зависит от экономических показателей?

[РИ] Мы опрашиваем людей в разных странах, от самых нищих вроде Буркина-Фасо и Мали до вполне состоятельных типа Швеции. Так вот, между голодающими странами и теми, чьё население очень бедное, но всё-таки как-то питается, разница в уровне счастья очень значительна. Такой резкий рост на графике мы будем наблюдать, пока не дойдём до уровня Португалии. А там уже начинает действовать закон убывающей доходности. Если бы нас с вами посадили на голодную диету, уверен, мы были бы безумно рады получить наконец-то вкусную еду, — ухмыляется профессор, но тут же сдвигает брови, — а когда совершенно ясно, что еды на всех хватит ещё на 10 лет вперёд, это уже не так захватывает. Выход из голода очень важен, это такая ключевая точка.

[КШ] Выходит, граждане благополучных стран счастливы не от изобилия?

[РИ] Люди с большим доходом не намного счастливее бедных. Эта разница вообще удивительна мала: Представьте, ваш доход увеличивается вдвое, а счастье прирастает на каких-то 5%! Так что, я бы сказал, это иллюзия: разбогатею — стану счастливым.

Гены, культура и любовь

[КШ] Может, ощущение счастья как-то прописано в наших генах?

[РИ] Да, генетический компонент существует. Были даже такие исследования: близнецов воспитывали в разных городах и обстоятельствах, но они показали очень похожие уровни счастья. А вот люди, выросшие в одном доме, могут быть счастливы совсем по-разному.

[КШ] Но тем не менее этот генетический компонент не объясняет природу счастья как наследственного дара?

[РИ] Ну да, влияние генетического компонента не стоит преувеличивать. Взять для примера вашу страну. Мы наблюдаем за российским обществом давно, с 1982 года. Тогда счастье было как раз на том уровне, какого можно было бы ожидать от темпов экономического развития страны, но к 1990 году произошло колоссальное падение! СССР ещё не рухнул, но индекс счастья уже пополз вниз. Тут велика была роль кризиса самой экономической модели. Когда-то в СССР верили, что именно она приведёт страну к лучшему будущему. Люди за эту идею даже жизни отдавали! Но к 1990 году наступило полное разочарование. Оно и вызвало крушение государства. И вот 1991 год — СССР не стало, и счастье…

[КШ] Рухнуло?

[РИ] Точно! К 1995 году большинство русских утверждали, что они несчастны. Преступность, падение ВВП, бедность — тут даже генетическая предрасположенность к счастью не поможет. Может быть, для стабильно нормальных условий генетический фактор важен, но, к сожалению, Россия — страна с богатым опытом переживания событий далёких от нормы.

[КШ] Вы говорите, что счастье вряд ли предопределено, потому что жизнь всегда может преподнести страшный сюрприз. Но есть же и другой полюс. Например, Гёте — состоятельный человек, признанный при жизни писатель, любимец женщин — говорил, что был счастлив в жизни минут семь. Такая категория людей, формально вполне счастливых, но субъективно не чувствующих этого, — научная проблема или нет?

[РИ] (Понимающе смеётся.) Наверно, всё-таки есть счастливые и несчастные характеры. Могу предположить, что Гёте просто не был таким восторженным «ми-ми-ми». По крайней мере судя по его произведениям. Между тем, понимаете, всегда есть какой-то базовый уровень счастья, от которого возможны кратковременные отклонения. Например, вы влюбляетесь и выходите замуж за своего прекрасного избранника. С годами счастье от этого знаменательного события, скорее всего, перейдёт в категорию чего-то само собой разумеющегося: «А, этот парень… Он все ещё тут ходит? Ну ладно», — артистично вздыхает Инглхарт. — Изменения в уровне счастья часто бывают временными.

Дайте людям возможность выбирать

[КШ] Ну, а всё-таки что, по-вашему, глобально делает мир счастливее?

[РИ] Думаю, если дать людям свободу, это сделает их счастливее… Например, демократия и счастье несомненно связаны. Демократические режимы из года в год демонстрируют стабильно высокий уровень счастья населения. Но, к сожалению, единый рецепт достижения всеобщей гармонии с помощью демократии неизвестен. Да он бы и не сработал — просто потому, что люди в условиях свободы выбора захотят и будут делать разные вещи. И знаете что? Мы не всегда выбираем то, что сделает нас счастливыми, вот в чём штука.

[КШ] Насколько сегодня представление о счастье подвержено глобализации? Возьмём, к примеру, американца и русского одного возраста и достатка. Будут ли они счастливы одинаково?

[РИ] Говорить об универсальных мировых ценностях пока рано, но мир, вероятно, движется в этом направлении. Пока ещё разница в понимании счастья между странами колоссальна! С одной стороны, это опять-таки связано с бедностью. С другой — с ролью различных верований. Как правило, религиозные люди счастливее. Кстати, самое яркое счастье, что мне приходилось видеть, было зафиксировано с помощью измерений активности конкретных участков головного мозга у медитирующего буддиста.

[КШ] Значит, до общего счастья ещё далеко?

[РИ] Да. Но одно общее решение я бы предложил: дайте людям возможность выбирать, и это сделает их счастливее, — разводит руками Инглхарт, будто извиняясь за очевидную простоту своего рецепта.

[КШ] А как же латиноамериканские страны? Они счастливы, кажется, вопреки многим явлениям своей жизни, да и со свободой выбора там часто не всё так хорошо.

[РИ] Этот регион — интереснейший пример! Несмотря на не самую развитую экономику, люди там гораздо счастливее, чем, скажем, в странах бывшего соцлагеря. С моей точки зрения, им удаётся сохранять очень важный баланс приоритетов. В Латинской Америке большой процент религиозного населения. Плюс развитое чувство патриотизма. Это традиционные черты. Но в последнее время многие из этих стран стали демократичными, и теперь мы наблюдаем там рост толерантности: Мексика, к примеру, легализовала однополые браки раньше США. А как изменилась роль женщины в обществе! Кстати, притеснение какого-то из меньшинств всегда делает менее счастливой всю страну. Потому что притеснять кого-то — это тоже стресс, согласитесь.

[КШ] Два главных фактора — религиозность и патриотизм, — мне кажется, характерны и для России. В то же время патриотизм в Латинской Америке явно отличается от нынешнего российского.

[РИ] Да, я уверен, что мексиканское счастье не зависит от возможностей тягаться с США! Отличие России в том, что у неё есть опыт сверхдержавы. Я даже думаю, дело не столько в опыте, сколько в вере в то, что страна ведёт мир в светлое будущее. Поэтому развал был так унизителен и вы стремитесь вернуть этот золотой век. А вот счастье Дании, например, никак не зависит от её мощи. Это вообще уникальная история. Дания — постоянный лидер рейтингов счастья с 1973 года. Так что могу вам точно сказать: чтобы быть счастливым, совсем не обязательно быть сверхдержавой.

[КШ] Мне кажется, многим русским жизнь в Скандинавских странах показалась бы невыносимо скучной.

[РИ] И это очень грустная история. Трагедия всегда намного интереснее, не так ли?

[КШ] Похоже на то.

[РИ] Да, Анна Каренина гораздо глубже, чем неунывающие персонажи детских сказок. В русской литературе вообще много трагедий. Если всё у вас в жизни сложится хорошо и благополучно, вы никогда не станете героем настоящей драмы. Швейцария тоже довольно счастливая страна, при этом не участвует в войнах, не живёт этой жаждой интересных времён. Пфф, скука! Но вообще очень неплохое место для жизни, — улыбается Инглхарт.

Поколение постматериализма

[КШ] Как меняются ценности и понимание счастья?

[РИ] Медленно. Со сменой поколений. Принципиальный момент в том, что много столетий люди жили с чётким пониманием: моё выживание — это большой вопрос. От голода умирало огромное количество народу. И только после Второй мировой войны поколение, выросшее на Западе, стало воспринимать выживание как вещь само собой разумеющуюся. И это очень сильно изменило картину мира. Для людей, чьи ценности в первую очередь определяются физической безопасностью, доход играет очень важную роль. А вот постматериалисты не мыслят счастья без свободы выбора. Так что вместе с культурой меняется и природа счастья.

Когда я был маленький, считалось, что личное экономическое процветание — хорошая штука. Две машины, дом, семья. Я тоже был в этом абсолютно убеждён. Потом это ощущение поменялось. Мой отец, бизнесмен-трудоголик, был в шоке, когда узнал, что я хочу заниматься наукой. Ты же никогда не заработаешь денег! Наверное, американскую мечту моего детства можно описать как «мир и благосостояние». Выиграть Вторую мировую? Очень важно. Но иметь две машины тоже весьма неплохо.

[КШ] То есть когда общество достигает определённого, достаточно высокого уровня экономического развития и граждане чувствуют себя защищёнными, молодое поколение в какой-то момент перестаёт интересоваться заработком и выходит на улицы требовать больших гражданских свобод, ищет новые формы самовыражения. Баррикады в Париже 1968 года подтверждают вашу теорию?

[РИ] Да, и это была очень интересная история: послевоенное поколение, ворвавшееся в политику…

[КШ] Но тогда вопрос о России. В каком-то смысле мы достигли сейчас того уровня безопасности жизни, когда молодёжи самое время выходить на площади и требовать чего-то большего, провозглашать новые идеи. Но, кажется, культурной революции, как во Франции, не происходит.

[РИ] Так молодёжь же и вышла у вас на площади в 2011 году! — бурно удивляется учёный, — Просто сейчас их заставили замолчать. Потому что они меньшинство, а меньшинство легко заставить замолчать. Я надеюсь, что спустя какой-то, пусть даже немалый срок Россия станет процветающей страной, и тогда ситуация со свободой выбора улучшится. Но протест против итогов парламентских выборов 2011 года был однозначным подтверждением теории постматериализма. А потом последовала реакция на фоне ухудшения отношений с Западом, которое влечёт за собой рост патриотических чувств у большинства населения.

[КШ] Сегодняшняя американская молодёжь сильно отличается от поколения, например, 1980-х?

[РИ] Большие изменения пришли в американское общество с послевоенным поколением, вспомнить хотя бы эти протесты со слоганами вроде «Не доверяй никому, кто старше тридцати». Так вот, сегодня такой плакат смотрелся бы очень глупо, потому что те, кому за тридцать, нынче не очень-то отличаются от тех, кому за пятьдесят.

[КШ] Только в США или вообще по всему миру?

[РИ] Для США это более характерно, потому что страна достаточно долго живёт в спокойствии и достатке. В Испании и Германии разница между поколениями ещё очень заметна, а в Южной Корее просто огромна.

[КШ] Какими были ваши идеалы в двадцать лет?

[РИ] Ну… я стал политологом, чтобы помочь всем нам избежать третьей мировой войны.

Не сдавайтесь так рано!

[КШ] Первая и Вторая мировая война во многом покончили с идеей человеческого в человеке. Коммунизм тоже не сработал, с демократическими странами не всё так красиво, как хотелось бы. ООН стала неэффективна… Можно долго продолжать. Вам не кажется, что мир переживает серьёзный кризис идей? Мне 23 года, и я не знаю, в какую духовно-политическую концепцию могла бы сейчас поверить. Принципиально новые ценности вообще ещё могут появиться?

[РИ] Так они же появляются! — не сдается учёный, — Всё время. Мир меняется. Мы в раю? Нет. Мы всё ещё устраиваем кровопролития? Да. Но если посмотреть на сегодняшний день из глубины веков, мы увидим, что насилия стало гораздо меньше. Геноцид когда-то был нормой жизни. Именно это и творили люди, завоевав очередной город или страну. Конечно, в XX веке геноцид приобрёл шокирующие формы, но практиковаться начал гораздо раньше. Триста лет назад в Англии было в 10 раз больше убийств, чем сейчас. Война сегодня перестала быть единственно возможным способом выяснения отношений между государствами. Всё это очень позитивные тренды. Я понимаю, что, произнося это, я обрекаю себя на комментарии вроде: какой дурак, он думает, что всё хорошо. Нет, не хорошо. Так что не сдавайтесь так рано! — растерянно и сочувственно смотрит на меня Инглхарт, — Вот Индия и Китай постепенно преодолевают ужасающую бедность, а люди, мне кажется, ведут себя лучше, когда выходят из состояния отчаяния.

[КШ] Так как же быть с идеями?

[РИ] Я всё-таки думаю, что демократия — это хорошая идея. И кстати, демократия почти никогда не воюет против демократии. Люди сейчас вообще не так сильно боятся друг друга.

Россия — это девочка с золотыми листьями

[КШ] Последние пять лет вы по полгода проводите в России. Наблюдали ли вы какие-нибудь проявления русского характера, которые вас удивили?

[РИ] Русские люди очень заботливые. Однажды у меня случилась проблема со здоровьем. И коллеги не просто отвезли меня в больницу, но нашли через папу одного студента хорошего пульмонолога, а сам студент поехал со мной, чтобы переводить разговоры с врачами. С такими проявлениями поддержки в России я сталкивался не раз.

[КШ] А какое у вас ощущение от России в целом?

[РИ] Как-то осенью я шёл по улице. Я скучал по своему дому в Висконсине и по пути собирал опавшие листья — хотелось украсить своё рабочее место. И тут я увидел маленькую девочку. Наверное, она шла домой из детского садика. Глядя на меня, она тоже начала собирать листочки, подбирая только ярко-жёлтые, золотые, потому что ей казалось, что они самые красивые. Так мы и шли. А потом, когда я уже составил свой букет, она подошла ко мне и протянула эти золотые листочки, которые казались ей самыми красивыми. И тогда я подумал: как же это замечательно! Россия теперь ассоциируется у меня с этой девочкой.

[КШ] Что вы думаете о будущем наших стран?

[РИ] Я думаю, что нынешнее противостояние очень печально и ничего хорошего не принесёт ни России, ни США. Но уверен: этот очень неудачный период продлится недолго.

[КШ] Третьей мировой войны не будет?

[РИ] Нет. Это было бы так глупо!

Опубликовано в журнале «Кот Шрёдингера» №10 (12) за октябрь 2015 г.

Мы встретились в Олимпийской деревне — на этот раз туда со всего мира съехались не спортсмены, а математики, биологи, физики и другие учёные, вроде бы говорящие на совсем разных языках и думающие о совсем разных проблемах. Они приехали обменяться идеями на конференцию «Информационные технологии и системы», которую ежегодно проводит Институт проблем передачи информации им. А.А. Харкевича РАН (ИППИ).

Здесь говорили об элементарных частицах, человеческом старении, молекулярной эволюции, нейроинтерфейсах — и разнопрофильным специалистам удавалось понять друг друга, ведь, по сути, речь всегда шла о том, как придать смысл бесконечным рядам цифр, как добыть из них полезную информацию. Пока бурлили идеи и кипели споры, Александр Кулешов как радушный хозяин носился среди гостей, стараясь ни про кого не забыть. А в последний день конференции у него нашлось время и для «Кота Шрёдингера».

Поскреби биолога — найдёшь математика

[Кот Шрёдингера] Меня удивило, что на конференции про информационные технологии и системы, которую устраивает математический институт, половина участников — биологи.

[Александр Кулешов] А ИППИ никогда и не был математическим институтом. Это единственное научное учреждение в Советском Союзе, которое с самого начала было создано не как узкопрофильное, а как мультидисциплинарное.

Он возник, когда встала острая необходимость решать проблемы теории кодирования. Создателями института были крупнейшие математики и, я бы сказал, настоящие визионеры: Колмогоров, Гельфанд, Харкевич. Они понимали, что передача информации в системах связи и в живых системах — вещи очень сильно пересекающиеся и, вероятно, подчиняющиеся общим законам.

Сейчас все науки связывает математика, обработка данных. Наука о данных — это то, что пронизывает все направления деятельности нашего института, начиная с биоинформатики и заканчивая телекоммуникациями, живыми системами в самом общем смысле, компьютерной лингвистикой. Математика стала общим фундаментом, на котором только и можно строить мультидисциплинарное соединение. Поэтому у нас мультидисциплинарность не насаждается извне, как в институтах, где создают десять разных подразделений. Это глупости — люди там занимаются своими делами и не особо обращают внимание на соседние подразделения.

[КШ] А как у вас всё устроено?

[АК] У нас биологи-экспериментаторы приходят на математический семинар, рассказывают про свои проблемы, и часто оказывается, что для нас, математиков, это знакомые задачи и решаются они известными способами. То, что вы видите на конференции, и есть конвергенция наук. Очень полезно слушать про чужие задачи. Поэтому я и стараюсь сводить в институте специалистов разного профиля. Кому-то, конечно, неохота вникать в непонятные чужие проблемы. Но приходится. И чёрт его знает, что ему в голову взбредёт, когда он всё это услышит! Конвергенция Взаимопроникновение наук через математику — это действительно мощнейший инструмент.

Идея конвергенции с самого начала отличала наш институт. У нас работал великий физиолог Бернштейн, создавший теорию построения движений, Гурфинкель, известный во всём мире как создатель теории локомоций, психолог Ярбус, первым предложивший отслеживать движения глаз…

[КШ] Но почему здесь так много именно биологов, а не финансовых аналитиков, например?

[АК] При всём уважении финансовую математику я в институте развивать не буду. У меня было много предложений — но не буду. Из принципиальных соображений. Финансовая математика перетягивает огромное количество ресурсов, огромное количество умных людей, которые не создают ничего. Они просто перераспределяют. Я к этому не хочу быть причастным.

[КШ] Но физика, химия! Это же области, где анализ данных, казалось бы, вовсю применяется. А всё-таки здесь больше биологов.

[АК] Сегодня физика и математика на высоком уровне практически не различаются. Человека, разрабатывающего теорию струн, кто-то называет физиком, а кто-то математиком.

Но самые интересные вещи сейчас творятся в биологии. Недавно я своими глазами видел парализованного наркодилера, которому полицейские перебили шейный позвонок. Фантастическая вещь: при помощи нейроинтерфейса он управляет механическими руками — может, например, пить кофе. Это, как сказал бы астронавт Армстронг, маленький шаг для человека и гигантский — для человечества. Но прогресс нейронауки невозможен без анализа данных. Движения этих рук-манипуляторов очень разные, нужен математический аппарат, чтобы найти в них инварианты, что-то общее и устойчивое.

Если бы мне сейчас было 17 лет, я бы пошёл в нейронауку. А поскребите работающих у нас биологов — 99% из них окажутся переучившимися математиками или физиками. Мы сейчас очень активно всем этим занимаемся.

Самолёты, семена и свиньи

[КШ] Математика всегда связывала прочие области знаний, да и вообще — любая наука становилась наукой в полном смысле слова, лишь когда туда приходила математика. Но сейчас, кажется, что-то принципиально новое происходит.

[АК] Конечно. Появилась колоссальная вещь, которая по-настоящему связала все науки — анализ данных.

В 1950-х, во времена Брэдбери, Азимова и фантастических рассказов о роботах казалось, что мы вот-вот коснёмся этого всего. Что будет искусственный интеллект, человекоподобные роботы-помощники. Но оказалось, всё не так просто, теория вырвалась далеко вперёд по сравнению с технологиями и в конце концов стала неинтересной, заглохла — лет на двадцать. Не было технологической поддержки, технологий хранения, передачи и обработки информации. И не было такого количества данных.

Я всё время говорю молодёжи: ребята, читайте старые статьи. Это собрание огромного количества новых идей. Всё забыто, люди начинают заново повторять идеи, которые были высказаны ещё в шестидесятые годы.

Но всё же технология развивалась со страшной скоростью, на моих глазах произошёл невероятный скачок. Пожалуйста, в мире уже установлено больше миллиарда камер — казалось бы, всех террористов можно выловить в аэропортах на раз. Но нет алгоритмов, которые это сделают. Все нужные технологии появились, а алгоритмов нет.

[КШ] Теперь практика обогнала теорию?

[АК] Да, возникла обратная ситуация: раньше был разрыв между теорией и практикой в пользу теории, а сейчас — в пользу практики. Технологии на порядки превосходят математические методы обработки данных.

Оказалось, что все науки и, главное, огромное количество практических задач связаны с обработкой массивов данных таких размеров, о которых мы даже и подумать не могли в былые времена. И это вызвало колоссальный прилив интереса математического сообщества к этим задачам.

Сейчас в математике анализ данных — это тема номер один. Он невероятно востребован на практике, он нужен всем. Нашими инструментами обработки данных пользуются такие компании, как Airbus Group, Porsche, Mitsubishi, Toyota, Michelin, Gas de France, Европейское космическое агентство, AREVA (французский Росатом. — «КШ»). Даже в сельском хозяйстве! Вторым по объёму после Airbus потребителем продуктов, разрабатываемых в нашем институте, является Limagrain, одна из крупнейших в мире компаний по селекции семян. Оказывается, чтобы производить чистые семена, необходима очень хорошая математика.

Вы не представляете, что такое современное сельскохозяйственное производство! В животноводстве, чтобы попасть к племенной свинье, надо пройти четыре зоны очистки, дважды принять душ. Там свиньям делают томографию, а софт, который мы производим, эти данные анализирует — всё это нужно для того, чтобы получить оптимальное соотношение мяса и жира. Представляете, что такое засунуть свинью в томограф? «Мадам, не двигайтесь!» Она же должна там минут пятнадцать простоять спокойно. Мы часто даже не понимаем уровень своей отсталости, а он безумный в таких вот областях.

Для математика что самолёты, что семена, что свиньи — это в некотором смысле одно и то же. У тебя есть чёрный ящик. Ты не знаешь, что в нём происходит. Но у тебя есть входные данные, выходные данные и некоторые ручки, поворачивая которые ты можешь вытянуть результат. Тебе нужно найти правильное положение ручек, чтобы результат был наилучшим. И в этом смысле вывод новых пород семян или получение новой формы крыла — это одна и та же задача. Вот этим мы, собственно, и занимаемся.

Шаманы нейронных сетей

[КШ] Что такое информация с точки зрения математики — можете на пальцах объяснить?

[АК] Я не буду морочить вам голову определением Колмогорова, определением Шеннона и так далее. Давайте исходить из другого: в бытовом смысле сегодня любая информация цифровизована. Информация — это всё, что представлено в виде ноликов и единичек. Фильм — это тоже нолики и единички, как и фотография, и текст. Всё это информация, и всю её можно анализировать математически.

[КШ] То есть мы в этих ноликах и единичках ищем какие-то закономерности, какие-то узоры, повторы?

[АК] Смысл анализа данных — это извлечение новых знаний из информации. Мы ищем закономерности, пытаемся понять, но главное — это предсказывать. Что произойдёт, если я изменю форму крыла самолёта? Что будет, если я изменю два типа скрещиваемых растений? Мы делаем предсказания, основанные на данных. И вот в этом смысле математика сейчас объединяет все науки. Они ведь изначально основаны на экспериментах, эксперимент — это всегда данные, а обработка данных — это математика.

[КШ] Вы в своей лекции привели много замечательных примеров применения такого метода анализа данных, как deep learning, глубокое обучение. Можете объяснить, что это такое?

[АК] Да это самый главный вопрос современности! И ответа на него не знает никто. Речь идёт о гигантских нейросетях, способных обучаться — примерно так, как обучается речи ребёнок, по аналогии, не зная никаких правил грамматики. Мы вводим в нейросеть информацию, она её изучает и выдаёт результат обработки, но как она его получила, мы не понимаем. И я очень сомневаюсь, что в ближайшие полвека поймём. Это тот случай, когда эксперимент бежит впереди объяснения. К тем, кто умеет проектировать такие сети, относятся как к гуру или шаманам — они сами толком не понимают, что делают, ориентируются на интуицию, но если у них получается, им готовы платить любые деньги.

[КШ] Нейронные сети в математическом смысле — это, насколько я понимаю, совсем не про реальные нейроны и мозг?

[АК] Конечно, хотя сначала думали, что нейронные сети — это некий аналог того, как работают нейроны в мозгу, хотя никто точно этого не знает. Эта антропоморфность, на мой взгляд, — совершенно ложная вещь. Это как первый самолёт, похожий на летучую мышь, ещё до братьев Райт, который хлопал крыльями, — он даже как-то летал. Но не нужно самолёту хлопать крыльями, как птица. И стальные жеребцы у нас по дорогам не бегают. Почему мозг в этом смысле должен чем-то отличаться?

Мы же знаем, что ещё в 1997 году Каспарова обыграл в шахматы Deep Blue, а в 2011-м Watson обыграл тогдашнего чемпиона в Jeopardy, — для этого не нужно быть похожим на мозг. Хотя какие-то разумные идеи приходят и из биологии и должны применяться в микроэлектронике и программах. Но никто не сказал, что будущий искусственный интеллект или робот, как из рассказов Азимова, будет устроен по образу и подобию человека. Скорее всего, нет, хотя я могу ошибаться.

Торжество кибернетики

[КШ] ИППИ создавали, вдохновляясь идеями модной тогда кибернетики?

[АК] Конечно. Отцы кибернетики Винер, Шеннон — они всё, что сейчас происходит, предвидели. Но, к сожалению, люди восприняли их идеи как ближайшее будущее, как следующий шаг. А когда следующий шаг не случился, интерес к этим идеям был потерян.

[КШ] Получается, сейчас настаёт время реального торжества идей кибернетики?

[АК] Конечно, конечно!

[КШ] Вы чувствуете связь с кибернетикой того времени?

[АК] Самую прямую. Возьмём теорию локомоций Гурфинкеля — казалось бы, какое отношение она имеет к роботам? А ведь Boston Dynamics лишь совсем недавно сумела сделать антропоморфного робота, который может ходить не только по гладкой поверхности. Раньше подложишь роботу спичечный коробок — пи-и-ип, и вся антропоморфность на этом заканчивалась. А сейчас хоть полено положи — он поймёт и переступит.

Эта сложнейшая технология, на разработку которой ушли десятилетия, во многом основывается на трудах Гурфинкеля и нашей лаборатории. Когда человек просто стоит, одновременно работают тридцать мышц. Стоять, кстати, сложнее, чем ходить, недаром перед парадом солдаты в обморок падают — в ожидании.

[КШ] Нынешние роботостроители говорят, что главный «тест Тьюринга», позволяющий отличить робота от человека, должен быть основан не на речи, а на движении: воспроизвести пластику человека гораздо сложнее, чем симулировать интеллект.

[АК] Мы приближаемся к реальности, которая описана в рассказах Азимова. Глубокое обучение — это замечательный пример создания устройств, про которые мы уже сами не понимаем, как они работают. Это очень важный рубеж, принципиальный. Инструмент, который может себя воссоздавать или совершенствовать, а мы даже не понимаем, как это происходит, — решающий шаг на пути к искусственному интеллекту, и он уже сделан. Человечество создало механизм, который делает невероятные с нашей точки зрения вещи и работает непонятным нам способом.

Опознать собаку и найти алмаз

[КШ] Почему свою лекцию, открывающую конференцию, вы назвали «Эпоха праздного любопытства закончена»?

[АК] Праздное любопытство — это когда я занимаюсь интернет-серфингом или в поезде журнал листаю: вдруг да попадётся что-то интересное? И не потому вовсе, что я не знаю, что меня интересует, — просто нет механизма, который найдёт это, и я занимаюсь неструктурированным поиском. Так вот, он уходит в прошлое. Поиск, когда мы просто пытаемся выловить что-нибудь интересное в окружающем мире, становится невозможным. Потому что количество информации растёт экспоненциально. И бродить без цели в этом море бессмысленно.

Зато возникли инструменты, позволяющие найти любую информацию. Скоро, например, появится механизм поиска информации по фото и видео в интернете — это самое ближайшее будущее, завтрашний день. Как сейчас мы пользуемся ключевыми словами и фразами, когда ищем что-нибудь в интернете, точно так же будет устроен в скором времени и видеопоиск.

Девяносто процентов всех имеющихся на сегодня данных были получены за последние два года. Я сам сначала был крайне удивлён этой цифрой. Но коллега из MIT убедил меня на простом примере. Он сказал: «А ты знаешь, что, когда кубок Стэнли провозили по городу, полтора миллиона человек снимало это на видео и клало в свои архивы?» Большая часть информации, которая сейчас хранится в Сети, — это видео. И если за последние двадцать лет мы более-менее научились обращаться с текстовой информацией, то с видеоинформацией мы работали мало.

[КШ] Чтобы научить систему узнавать изображения, нужно ведь как-то сопоставить их со словами?

[АК] Есть открытые сайты, где этим занимается масса людей, например ImageNet. Пользователи этого сайта разметили 14 миллионов фотографий — в виде пирамиды понятий. Вот у нас млекопитающие, вот собаки, вот терьеры, а вот бультерьеры, понимаете? Это делают китайцы на деньги правительства Соединённых Штатов. Представьте себе, сколько нужно людей и времени, чтобы вручную это сделать! А потом Сеть всё это, условно говоря, прочла и поняла, где хаски, где сибирская лайка и так далее.

Ещё три месяца назад человек распознавал объекты на фотографиях чуть лучше, чем аналогичная гугловская платформа GoogleNet. Люди делали ошибки в 5% случаев, программа — в 6%. А сегодня гугловская сеть уже превзошла человека: она делает всего 4,5% ошибок.

Но распознавание образов — это же страшная вещь! О частной жизни можно забыть. Тебя сфотографировали и тут же опознали. Вот спускаюсь я на эскалаторе и вижу девушку, которая поднимается. Я её не догнал, но фотографию сделал — тут же распознал, залез к ней в «Одноклассники» и вот, пожалуй, расхотел знакомиться.

[КШ] Это наше ближайшее будущее?

[АК] Да, хотя пока мы такие вещи делать не умеем. Зато, например, мы замечательно распознаём колёса. Наша программа распознаёт все типы колёс, которые только есть в мире. Или, скажем, алмазы — распознавание всех алмазов в мире сегодня происходит на нашем софте: на глаз ведь нельзя предсказать, есть ли в породе алмаз, а мы можем.

И ещё одна очень важная вещь про ближайшее будущее. С развитием методов экстракции знания из информации будет уменьшаться потребность в «синих воротничках». Не только в рабочих, а вообще в людях средней квалификации.

В Соединённых Штатах, например, первое, что бросается в глаза уже в аэропорту: на каждом углу стоит человек, ничего полезного, в общем-то, не делающий. Совершенно очевидно, что его работа — просто социальная функция. Надо чем-то занять людей, чтобы не жевали кокаин. Нет, его не едят, кажется... Ну, не важно. Современное общество может прокормить огромное количество людей, а занять не может.

Опубликовано в журнале «Кот Шрёдингера» №12 (14) за декабрь 2015 г.

[Кот Шрёдингера] На конференции по компьютерной лингвистике вы выступали с докладом, который назывался не совсем обычно для такого мероприятия: «Что такое орехи?» Откуда такая тема?

[Борис Иомдин] Я занялся этим из личных соображений: у моего сына аллергия на орехи. Стал выяснять: на орехи — это на что? Это важно, ведь аллергия — вещь опасная. Сначала у меня были только общие знания, что арахис, к примеру, это не орехи, а бобы. Ну хорошо, остальное вроде бы орехи.

И тут выяснилось, что вообще-то всё сложнее, потому что существует несколько их биологических градаций, а некоторые биологи и вовсе предлагают отказаться от термина nut, потому что он ужасно размытый. Такое случается со всеми словами, которые из бытовой лексики переходят в разряд терминов. Выясняется, что все их понимают по-разному.

[КШ] Значит, когда мы называем арахис орехом, мы ошибаемся?

[БИ] Мой пафос состоит в том, что нужно разделять обще­языковое употребление и профессиональное. Что ­значит «ошибаемся»? Если человек пишет научную работу и называет арахис орехом, он ошибается. Немного сложнее охарактеризовать ситуацию, когда человек просто так, в быту, сообщает, что арахис — это не орехи. Говоря научным языком, переходить на ненаучный ­неправильно, а с ненаучного вдруг перейти на научный — не то чтобы неправильно, но кто-то может не понять. Когда мы говорим «солнце садится», то понимаем, что никуда оно не садится, не заходит, и всё это происходит по-другому. Языковая картина мира не сводится к тому, что мы просто описываем реальность.

[КШ] Например?

[БИ] В анатомии много того, что мы называем не так, как медики и биологи. Мы знаем, что завитки бывают у волос. А в анатомической терминологии завиток — это часть уха. Есть завиток, есть противозавиток, козелок, противокозелок… Эти слова мало кто знает. Ну кто, в самом деле, станет рассуждать о частях уха? А вот есть такие — любители и знатоки пирсинга, допустим. В анатомии и медицине много подобных примеров: это такие области, которые люди обсуждают и в быту, и не в быту.

В юридических документах этого тоже полно. Терминология там ужасно выверенная, важно буквально каждое слово.

[КШ] Наверное, из-за разницы в понимании слов часто возникают проблемы во время судебных разбирательств?

[БИ] Конечно! Есть, например, такой юридический термин, как гражданский брак. Что это такое?

[КШ] Люди живут вместе, но не расписаны в загсе.

[БИ] Большинство именно так и думает, хотя возникло это словосочетание в противовес церковному браку и означает как раз таки гражданский брак, зарегистрированный государством. Раньше браки заключались в церкви. Потом, в советское время, появились загсы. Было много людей, которые регистрировались в церкви, и много тех, кто расписывался в загсе. Эти виды браков надо было как-то различать.

Сейчас другая картина: людей, которые регистрируют брак в церкви, а не в ­загсе, я думаю, мало. Зато много тех, кто просто живёт вместе, и их тоже нужно как-то называть. Ну и, грубо говоря, вспомнили, что было такое словосочетание — «гражданский брак», лежало себе на полке, пылилось, то есть мало использовалось. Достали его оттуда и начали применять для обозначения ситуации совместного проживания. Юристы, конечно, протестуют.

[КШ] Что самое сложное в употреблении слов, с которыми мы сталкиваемся каждый день?

[БИ] В чём действительно бывают проблемы, так это в определении, как что называется. Вот у нас есть предмет, и как узнать, что это? Нет такой штуки, которой предмет покажешь, а она скажет, что это. Есть словарь. Но как узнать, например, что на мне сейчас надето?

[КШ] Джемпер, водолазка?

[БИ] Слово «водолазка», кстати, в словарях почти не встречается, потому что не особо распространено, хотя сейчас, конечно, стало более известным. Изначально это было московское слово. А в Питере водолазку до сих пор называют «бодлон», не слышали? Как-то в Петербурге на вокзале всё было увешано рекламой: «По-вашему “водолазка”, а по-нашему “бодлон”. По-вашему “шаурма”, по-нашему “шаверма”. По-вашему “бордюр”, по-нашему “поребрик”… А мы, банк такой-то, обслуживаем всех».

В некоторых регионах водолазку называют битловкой, потому что битлы такое носили. В некоторых — роллингом, то ли потому, что «Роллинг Стоунз» их тоже носили, то ли потому, что по-английски rolling — это что-то закручивающееся, как ворот водолазки.

[КШ] И что с этим делать?

[БИ] Такие слова и правда камень преткновения, потому что у них нет одного названия, которое бы всех устроило. Водолазка, если верить разным словарным источникам, имеет длинный ворот. У меня такого нет. И что это тогда? Некоторые говорят, что всё-таки водолазка, а некоторые протестуют: как же так, тут нет ворота. У нас дома всё время идут такие споры. «Принеси водолазку. Это не водолазка!» Собственно, из этих споров и возникла моя деятельность. Но споры дома — это ладно. Я читал форумы, где жаловались люди, которые продают одежду. Им действительно важно знать, как всё это называется: от этого зависят налоги.

Был относительно недавно в ЕС случай с морковкой. Проблема такая: когда Европейский союз образовался, нужно было стандартизировать терминологию. ­Естественно, сделать это очень сложно, потому что везде свои традиции, языки. В частности, нужно было договориться, что такое варенье. И поначалу решили, что вареньем является приготовленный определённым образом десерт из фруктов. Проблема возникла в Португалии, где национальным блюдом является варенье из морковки. При такой формулировке они бы потеряли право продавать своё варенье. Так что теперь есть специальная директива ЕС, где написано, что варенье делается из фруктов, а фруктами в этом смысле считается то-то, то-то и морковь. Реальность огромна и непрерывна, а терминология должна как-то её упорядочивать, устанавливая границы. Иногда получается забавно.

Например, арбуз — это что?

[КШ] Ягода?

[БИ] Это мой любимый пример, потому что про арбуз все говорят: «А вот он — ягода!» Но это неправда. Это, так сказать, следующий уровень знания. Ясно, что в жизни даже те, кто считает арбузы ягодами, не скажут: «Я пошёл по ягоды, арбузов принесу». В какой-то момент в школе для упрощения говорили, что арбуз — ягода.

На самом деле с биологической точки зрения арбуз — это тыквина. Ещё к тыквинам относятся тыквы, дыни… и огурцы. Дыня и огурец биологически почти одно и то же. Помню, у нас в детстве говорили: «Хочешь дыню — намажь огурец мёдом, получится вкус дыни». Оказывается, это имеет какой-то смысл. Слово «арбуз», кстати говоря, по происхождению персидское, оттуда пришло в тюркские языки и потом к нам. Означало оно буквально «ослиный огурец»; «ослиный» — это, по-видимому, большой. Как у нас «лошадиная доза».

[КШ] Как же выяснить, какой смысл люди вкладывают в то или иное слово?

[БИ] Пожалуйста: опросы, корпуса текстов, поиски по картинкам, источники вроде ГОСТ­ов, текстов законов и вообще текстов разных жанров, записи устной речи — это вообще очень ценная вещь. Есть такой проект «Один речевой день»: на человека вешают диктофон, он ходит с ним целый день, и всё записывается. Коллеги из Питера, которые этим занимаются, давали нам свои материалы: это практически другой язык.

Есть такие хитрые опросы, когда мы играем с людьми. А те даже не догадываются, что мы их опрашиваем, потому что лучший эксперимент — это когда человек не знает, что он в нём участвует. Ещё лучше, когда и экспериментатор не знает, но такого у нас пока нет. Игра в шляпу, не так давно ставшая популярной, — это прямо для нас. Ты вытягиваешь бумажку и должен быстро объяснить остальным слово, не называя его. Тут мы сразу много чего видим.

Я специально играю с людьми разного возраста: первоклассниками, старшеклассниками, студентами, со своими коллегами и пожилыми профессорами-академиками. Конечно, у них у всех разный словарный запас, значит, и понимают они слова по-разному.

[КШ] И что получается?

[БИ] Вообще, довольно трудно заставить играть вместе людей разного возраста. Но иногда получается — например, на Летней лингвистической школе, где как раз и школьники, и студенты, и преподаватели. Ну и обстановка располагающая. А ещё для этого можно использовать социальные сети.

[КШ] Что же позволяют увидеть результаты опросов пользователей «ВКонтакте»?

[БИ] В частности, региональное распространение слов и выражений. Особенно интересно, когда одно и то же слово в разных местах употребляют с противоположным значением. Вот что такое «под горку»?

[КШ] «Идти в гору» — это первая ассоциация. То есть подниматься.

[БИ] В нашем опросе были такие результаты: «вверх» — 22 %, «вниз» — 70 %, «не знаю» — около 5 %. При этом во всех словарях написано, что «под горку» значит «вниз». Оказывается, тут не всё просто. В основном люди, которые говорят, что «под горку» — это «вверх», из Белорус­сии либо с Украины. Почему именно эти регионы? По-­польски «подгору» означает «вверх». Я специально сравнивал русские и польские тексты — в некоторых местах переводчики ошибались, потому что не могли себе представить, что по-польски это слово значит не то же самое, что по-русски. Это один из многочисленных примеров польского влияния на белорусский и украинский.

Возрастное распределение в сети «ВКонтакте» — тоже интересное явление. Знаете ли вы слово «сокс»?

[КШ] Игра есть такая, с маленьким мячиком.

[БИ] Вот, знаете. Среди пользователей «ВКонтакте» эту игру знают 77 % опрошенных, 23 % не знают. Можно списать на возраст. Но в «Фейсбуке», где окружение постарше, это слово знает гораздо меньше людей. Кстати, что такое «штандер»?

[КШ] Не знаю.

[БИ] С этим словом совсем другая картина: среди пользо­вателей «ВКонтакте» его не знают 85 % опрошенных. А в «Фейсбуке» наоборот. Это старая игра, она встречается в текстах 1930–1950-х годов. Слова уходят и приходят, и так появляются поколенческие различия. Совсем недавно мы изучали слово «френч». Что оно значит?

[КШ] Маникюр такой есть.

[БИ] Ура. Теперь открываем словарь. «Военная куртка в талию с четырьмя накладными карманами». Я проверил, как это называется по-английски. Предположил, что french. Но нет такого! Ни в одном словаре. Фельдмаршал Френч есть, но в честь него почему-то только у нас назвали куртку. Дальше вопрос: что это значит? На семинаре мы работаем с поиском картинок в Яндексе. Ввели слово, чтобы посмотреть, как именно выглядит эта одежда. И что получили? Маникюр. Для меня это было потрясением. Я понятия не имел, что есть такое значение. Все картинки про маникюр! Никаких курток. Слово меняет смысл. ­Дальше смотрим статистику поиска в Яндексе. Что люди искали? «Френч ногти», «френч на ногтях», «френч ­новинки», «френч дизайн»… Фото, гель, прочее — это всё про мани­кюр. Значит, сейчас актуален вот этот френч.

[КШ] Какова конечная цель этих исследований, как сейчас любят говорить — прикладное значение?

[БИ] Я занимаюсь разного рода словарями. Сейчас мы составляем Активный словарь русского языка. Его придумал замечательный лингвист Юрий Дереникович Апресян, под его руководством мы и работаем.

[КШ] Что за словарь?

[БИ] В придачу к значениям слова там даётся объяснение, как это слово употреблять. Словарь для тех, кто хочет правильно пользоваться современным русским языком. Есть словарь бытовой лексики, работой по его составлению руковожу я. Он немного другой: там есть и редкие слова — кому-то ведь нужно знать, как называется та штучка на шнурках или что-нибудь другое. Или чем различаются манто, шубы, дублёнки, полушубки, тулупы, зипуны…

В четверг утром у нас семинар по активному словарю, вечером — по бытовому. И вот утром мы обсуждали слово «душа». Моя коллега Елена Владимировна Урысон напи­сала статью об этом слове, а оно невероятно сложное, считается непереводимым на другие языки. Тысячи лингвистических работ посвящены значению слов «душа», «тоска», «судьба»… Вот по-английски «душа» — soul, но если она ушла в пятки, это уже не soul. Чего-то можно хотеть в глубине души, чего-то нельзя. «В глубине души она хотела сладкого чая» — смешно звучит.

[КШ] Мда… Непросто.

[БИ] Да уж. Тут тоже есть наивная картина мира и научная. В научной картине мира никакой души нет. С ­точки зрения религиозной — есть, да ещё и в разных ­религиях по-разному. Где-то есть переселение душ, где-то нет, в христианстве одно, в буддизме другое. А есть просто язык. Когда я говорю «хорошо посидели, с душой», я же не имею в виду, что посидели с чьей-то душой. Или «душа в пятки ушла» — я же не представляю при этом некую субстанцию, уходящую в пятки. И есть ещё десятки выражений со словом «душа». Они встроены в язык, и мы даже примерно представляем, где душа находится. Вчера у нас был спор: душа — она в груди или всё-таки ближе к пищеводу?

[КШ] И где?

[БИ] Высказывались разные точки зрения. Как это определить? Наука не поможет, а в языке надо как-то описать. И объяснить носителям других языков, которые учат русский, где душа. Куда мы показываем, когда говорим, что «за душу берёт»? Чем тогда душа отличается от сердца? Вот этим мы утром занимаемся. А вечером изучаем кафтаны, дохи, дублёнки и прочее. И тут попадается нам слово «душегрейка». Есть телогрейка, а есть душегрейка. Это о противопоставлении души и тела? Вроде оба вида одежды греют, но что именно? Что на что надевать: телогрейку на душегрейку или наоборот? Телогрейка — одежда простая, неэлегантная, что ли, вроде ватника. Душегрейка, напротив, это что-то для девушек, небольшое — только душу и греет.

В продолжение темы верхней одежды: когда мы искали словосочетания с «манто», то вышли на «манто из огурцов». Как вы думаете, что это такое?

[КШ] Манты?

[БИ] Вот мы тоже так думали. А в чём их делают?

[КШ] В мантоварке.

[БИ] Да, в мантоварке, а кто-то говорит «мантышница». И это мы тоже должны описать. Ну а «манто из огурцов» — именно манто, мы даже ролик посмотрели на телеканале «Еда». Такое блюдо: в нарезанные огурцы заворачивают что-то типа салата. Наподобие селёдки под шубой. Почему, кстати, под шубой? Потому что селёдке холодно, нужно укрыть её чем-то сверху. Оказывается, ещё и манто из огурцов бывает. Язык очень богат на такие переносные значения как раз в области еды, я ими много занимался.

[КШ] Многие сталкивались с «проблемой» кружек и чашек. Чем же они отличаются друг от друга?

[БИ] О, на этой паре много чего тестируют — например, различия в понимании, связанные с возрастом. Мы провели опрос: чем различаются чашка и кружка? Оказалось, что современные школьники слово «чашка» используют редко. Из чашки не пьют, она стоит где-то в серванте, в сервизе, и мама достаёт её, когда приходят гости. А так мы пьём из кружек. То есть кружка для них обычная вещь, а чашка — нет. К тому же чашка не единичный предмет, она входит в сервиз, да ещё и подаётся вместе с блюдцем. Люди постарше различают чашку и ­кружку по форме: кружка цилиндрическая, чашка — расширяющаяся кверху. Ещё чашка тоньше, а в кружку наливают и другие напитки — пиво, например. Но окончательного ответа на вопрос о различиях я не дам.

[КШ] Ещё одна проблемная пара — рубашка и сорочка.

[БИ] Сорочка — это скорее магазинное слово, хотя довольно древнее. Кстати, и рубашка, и сорочка — редкие примеры названия одежды с исконно русскими корнями. Я проводил эксперимент — просил описать картинку, на кото­рой были изображены люди в разной одежде. Сорочку называли на порядок реже, чем рубашку. А в магазине люди удивительным образом перестраиваются: приходят — покупают сорочку, выходят — радуются новой рубашке. В общем, основное отличие сорочки от ­рубашки в том, что первое звучит более официально.

Кроме того, сорочки бывают разве что мужскими и женскими. А рубашки сейчас разные: поло, под костюмы, навыпуск, длинные, короткие… Поэтому и само слово шире используется. Но почему так получилось? Почему сорочка ушла в магазины, а рубашка в народ? Сложно сказать.

[КШ] Как рождаются слова для новых явлений, например для техники?

[БИ] Иногда названия заимствуются из языка, откуда пришли сами предметы. Например, «манто» — это французское слово, так в первозданном виде у нас и сохранилось.

А есть слово «ксерокс». Откуда оно? Это просто название фирмы, которая первой стала продавать свои ксероксы в России, и теперь все копировальные приборы, независи­мо от производителя, называются ксероксами. Есть, правда, люди, которым запрещают использовать это слово.

[КШ] Учёные-лингвисты?

[БИ] Нет, почему же? Лингвисты добрые, они любят слова и любят их изучать. Запрещается говорить «ксерокс» сотрудникам фирм-конкурентов — Canon, например. Поэтому придумали слово «копир». А в Монголии любые ксероксы называются «кэнон», потому что туда первой пришла фирма Canon.

Мы часто забываем, откуда на самом деле произошли те или иные названия. Слово «сланцы» звучит как что-то английское, вроде slip — «скользить». А это российский город, в котором эта обувь изготовлялась. На ней было написано «Сланцы», и люди решили, что так называется предмет. Даже единственное число образовалось: сланец. А кирзовые сапоги, по одной из версий, это сокращение от Кировского завода. И уж совсем мало кто знает, что слово «унитаз» происходит от названия испанской фирмы и на латыни означает «единство».

Новое понятие может быть калькой с иностранного языка — например, «компьютерная мышь». Могли бы позаимствовать слово mouse, но это такой понятный образ: с хвостиком, по столу бегает. Это не только калька, но и метафора. Как и словосочетание «Всемирная сеть». А вот слово «интернет» мы не стали превращать в «междусетье». Кое-кто, правда, пытается, но безуспешно: очень сложно заставить людей говорить по-новому.

[КШ] К слову об интернете: там появляются совсем новые слова типа «эмоджи». У них есть какое-то одно значение или они тоже многозначные?

[БИ] Тут, конечно, больше единства: интернет-сленг не очень-то локализован. И область проживания пользователей играет не такую уж большую роль.

Недавно в «Фейсбуке» появились новые смайлики: «ха-ха», «удивлён», «возмущён»… И всё равно их ­называют лайками, хотя не все из них лайки. Один мой ­коллега сразу задался вопросом: появятся ли соответствующие английские глаголы? Ведь говорят «I liked your post» в смысле «Я поставил лайк твоему посту». А теперь что? «I wowed» или «I haha’ed»?

[КШ] У нашего главного редактора есть телефон-лопата — что-то среднее между обычным смартфоном и планшетом. Производитель назвал это «фаблет». А как на самом деле?

[БИ] Да, фаблет, было такое… Мы изучали эти вещи. Ноут­бук и нетбук — чем они различаются? Многие вообще не пользуются такими словами, говорят «компьютер» — и всё. А ведь есть ещё айпад, бук, десктоп, макинтош, планш, планшетник, субноут, субноутбук, даже таблетка. Дело в том, что некоторые фирмы хотят позиционировать свой продукт как уникальный и вводят новое слово, которое иногда приживается, а иногда нет, и это не всегда предсказуемо. «Фаблет», по-моему, не прижился. А «планшет» — да.

Часть названий придумывается самими ­пользователями. Обсуждения перепрошивки, починки всяких гаджетов будто на другом языке ведутся! Например, на некоторых форумах встречаются слова ББ и «зверёк». ББ — это Большой Брат, то есть компьютер. А «зверёк» — планшет, телефон, то, что поменьше. И как я об этом догадаюсь? С bluetooth тоже непонятно, как его по-русски назовут. Блютус, блютуз, блютуш… В английском меньше вариативности. Мы ищем, подмечаем, фиксируем всё это, но ответить на вопрос, как правильно, не можем.

[КШ] Вернёмся к примеру с орехом. Вот узнал человек, что арахис не орех, и как ему быть? Называть каштан орехом, перестроиться?

[БИ] Нет, перестроиться невозможно. Человек не пере­учи­вается. Я часто с этим сталкивался. Ты сто раз уже выяснил, что предмет называется по-другому, но всё равно говоришь, как привык. Есть психологические эксперименты — наблюдают за человеком, у которого в голове перепутались понятия, названия явлений. И всё, он говорит неправильно. Это ужасно трудно и некомфортно, особенно во взрослом возрасте. В детском — да, человек всё время учится, он привык, что сначала он говорил так, а теперь нужно по-другому. Бывают, конечно, люди, которые очень за собой следят, но в быту это не так уж обязательно. Ну, узнали вы, что арахис не орех, это интересная информация, которая может пригодиться в разговоре с аллергологом, например. Но просто для того, чтобы сходить в магазин или что-нибудь приготовить, переучиваться не нужно.

[КШ] И сами вы тоже не перестраиваетесь?

[БИ] Нет, никогда. Хотя, как я уже говорил, дома у нас бывают конфликты на эту тему. Позвали как-то гостей. «Ты рюмки достал? — Достал. — Где же достал? — Вот они. — Так это же бокалы». Уже лет семь я занимаюсь бытовой семантикой и всё равно бокалы называю рюмками. И вряд ли перестроюсь. Разве что с ударениями — если выяснится что-то совершенно ненормативное.

Как лингвист и сотрудник Института русского языка РАН я нахожусь в сложном положении. Люди ждут, что я ­буду говорить так, как в словаре написано. А мне-то как раз интересно, по каким законам язык меняется. В публичной речи приняты нормативные ударения — например, «фо΄рзац». Но тот, кто говорит «форза΄ц», тоже не дурак: это больше соответствует тенденции развития русского языка (например, «абза΄ц»). Вот на этой грани — между принятыми нормами и закономерными тенденциями — и балансируем.

Опубликовано в журнале "Кот Шрёдингера" №5-8 (19-22) лето 2016 г.

http://kot.sh