Владимир Богомолов. Придуманная биография
Владимир Богомолов... Многие наверняка читали замечательнейший роман "Момент истины", переведенный на многие языки, переживший сотню изданий, смотрели одноименный фильм Михаила Пташука (слабенький, надо сказать). По его повести "Иван" Андрей Тарковский снял "Иваново детство".
Официальная биография:
В. Богомолов родился в 1926 году в деревне Кирилловке Московской губернии. В 1941 году окончил семь классов средней школы. Участник Отечественной войны. В Действующей армии был последовательно рядовым, командиром отделения, помкомвзвода, командиром взвода - стрелкового, автоматчиков, пешей разведки, - в конце войны исполнял должность командира роты. Награжден орденами и медалями.
Далее материалы Ольги Кучкиной:
1. КТО БЫЛ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК?
В ответ на эту https://www.kp.ru/daily/23432/35535/ публикацию пришли два письма.
Письмо № 1
“Прочитав статью "Победитель“ О. Кучкиной в Вашей газете, я не смогла сдержать свое возмущение. Сколько можно писать, не зная фактов, тиражируя бесконечно небылицы, окружая все большим и большим ореолом славы и чистоты человека, вся жизнь которого была фальшь и обман! Молчала до сих пор потому, что человека уже нет в живых и нельзя писать о нем плохо, но гибель брата требует правды… Н. Г. Холодовская”.
Письмо № 2
“…Я училась в школе, со мной учились две девочки, брат одной и сестра другой учились вместе с Володей Войтинским — теперь его знают как Владимира Богомолова… В его автобиографии очень много неправды… М. П. Петрова”.
Письма ошеломили.
В то же время не могла не признаться самой себе, что и у меня возникали вопросы при встречах с Богомоловым. Почему нигде или почти нигде нет его фотографий? Почему на самом деле не вступил в Союз писателей? Почему запрещал писать о себе?
Одна из “двух девочек”, брат которой учился вместе с Володей Войтинским, — художница Наталия Георгиевна Холодовская. К ней я и отправилась.
Н. Г. Холодовская:
— В конце 50-х я прочитала повесть Богомолова “Иван” и нашла в ней кусок о гибели Котьки Холодова. В Котьке Холодове я увидела моего брата Костю Холодовского. 2 февраля исполнилось ровно 60 лет со дня его гибели. Он воевал на 2-м Белорусском фронте, был механиком-водителем самоходного орудия, дошел до Польши. О том, как он погиб, нам написал оставшийся в живых Леонид Цыбик. При уничтожении Торунской группировки немцев три орудия оказались без поддержки пехоты, бой продолжался трое суток, удерживали два километра линии фронта, отбили 14 вражеских атак, машины горели. Брату не было и двадцати. Он учился в одном классе с Володей Войтинским. Так тогда звали Богомолова. Их было три друга, третий — Алеша Штейман. В этой же школе, № 64 Киевского роно на Знаменке, училась я, на четыре класса младше. Костя был самым младшим в классе, 1925 года рождения, так как поступил сразу во второй класс. Войтинский, как и большинство в классе, был 1924 года рождения, а не 1926-го, как он везде писал, и в 1941 году окончил не семь, а девять классов.
По словам обеих корреспонденток, Володя носил фамилию своего отца, профессора Иосифа Войтинского. Мать, Надежда Павловна, по первому мужу Богомолец, вовсе не украинка, как рассказывал Богомолов, а еврейка из Вильно, дочь адвоката, ее девичья фамилия — Тобиас. Иосиф Войтинский был репрессирован в 1937 году и погиб. У Володи тогда случился нервный срыв, в результате которого он попал в психиатрическую лечебницу.
Н. Г. Холодовская:
— Видимо, с тех пор он состоял на учете. За ним всегда водились странности, он всегда был очень нервным. Если не знал урока, мог выскочить из-за парты и выбежать из класса. У него было даже прозвище Пробка. Когда началась война, он с матерью и старшей сестрой Катей был в эвакуации в Татарской АССР, в селе Бирючевка Микулинского сельсовета Бу-гульминского района. Работал учетчиком в колхозе “Новый мир” до конца 1942 года. И вдруг неожиданно исчез. Мать считала его погибшим и была поражена, когда он после окончания войны явился живой и невредимый.
— Где же он был и что делал все эти годы?
— В том-то и вопрос!
— Может, он сбежал на фронт?
— Не знаю. Ведь у него была справка, по которой в армию не брали. Но я знаю, что нож, о котором написано в повести, он мог получить от Кости в 1944 году, и, значит, их пути пересекались.
— Этот нож мог быть художественным вымыслом.
— Нож существовал в нашей семье, и узнать о нем Войтинский мог только на фронте от Кости. Но главное было дальше. С 1951 года я работала художественным редактором Детгиза. Мы издавали повесть “Иван”. Прочтя ее, я была очень взволнована и захотела встретиться с автором. Каково же было мое изумление, когда, войдя в редакцию, я сразу узнала Войтинского. Меня он не вспомнил: ведь я была младше. Я спросила, вымышленные его герои или нет. Он ответил: вымышленные. Услышав о Косте Холодовском, насторожился. А когда я сказала, кто я, и назвала его Войтинским, пришел в ужас и пулей вылетел из редакции. Помню, все смотрели друг на друга с недоумением.
— Что с ним могло быть на фронте?
— Тут все таинственно. Он сам говорил, что прошел войну без единой царапины, а в то же время — что якобы сидел 11 месяцев в тюрьме с бандеровцами во Львове, ожидая вместе со всеми расстрела, а потом его кто-то вытащил. Но если бандеровцов расстреляли, а он вышел на свободу, значит, дело не совсем чисто.
— А вы с тех пор ни разу не пытались с ним встретиться?
— Как я могла это сделать? Он же недоступен был, близко к себе не подпускал. А “Ивана” он писал, между прочим, на даче моего однокурсника по Полиграфическому институту Леонида Рабичева.
Военные записки художника и писателя Леонида Рабичева только что появились в февральском номере журнала “Знамя”. Я позвонила Леониду Николаевичу.
Из автобиографии В. О. Богомолова:
“Отправиться в армию меня подбили двое приятелей, оба были старше меня, они и надоумили прибавить себе два года, что сделать при записи добровольцем было просто”.
Л. Н. Рабичев:
— Богомолов? Ну, он же фантазер!.. Мы познакомились в 1947 году. Тогда у него было две фамилии: Войтинский и Богомолец. Нас свел его близкий школьный друг Алексей Штейман, позднее известный художник-монументалист, женатый на Эрне Ларионовой, с которой был знаком я. Володя Войтинский-Богомолец ходил в литобъединение при журнале “Октябрь” и жил на Арбатской площади в доме, которого теперь нет. Там строили метро, было шумно, и он искал места, где писать. Я представил его своему знакомому профессору-американисту, и Володя жил две зимы у него на даче. Там он женился на своей первой жене Светлане Суворовой, которая родила сына Александра, почему-то отец позже переменил его имя на Иван. А с июня по сентябрь 1948 года я жил у себя на даче, а Володя жил у меня в квартире. В 1949 году он начал писать повесть “Иван” и все время расспрашивал меня про войну, а я ему рассказывал. Так что в его произведениях — моя война. Особенно — в “Августе сорок четвертого”. Там мой путь, путь моей армии. Я отдал ему для работы свыше ста моих личных писем, которые позже он мне вернул. Это уж потом он проехал по моему маршруту: Смоленск–Минск и так далее, чтобы все увидеть своими глазами. В чем его сила — в точности и систематике. Он много работал в архивах. Когда я пришел однажды к нему в гости, то был поражен: во всю стену от пола до потолка располагалась картотека на каждый день войны.
— А почему вы сказали, что он фантазер?
— Ну вот, у Алексея умер отец, швед, Штейман — шведская фамилия. И в день его смерти Володя вдруг говорит мне, какой это был плохой человек. А на поминках выступает и говорит, какой это был хороший человек. Я подхожу к нему, спрашиваю: Володя, как же так, когда ты говорил правду? Он, не говоря ни слова, поворачивается и уходит. С тех пор мы раздружились.
— Что же означают эти фантазии?
— Я не знаю. Я знаю только, что он придумал себе биографию. Командир отделения, помкомвзвода, ордена, медали — ничего этого не было. Он и в Союз писателей не вступал, поскольку надо было заполнять анкету. Есть воспоминания Бориса Васильева, как они вместе с Василем Быковым приходили в гости к Богомолову. Васильев пишет, что, когда заходила речь о войне, Богомолов молчал, улыбался и предлагал очень вкусные закуски. Не знаю, было это при второй жене или при третьей. Он любил женщин и пользовался у них успехом. Васильев считал, что он молчал, потому что у него была слишком тяжелая война.
— А могло быть, что он служил в войсках Смерш скрывал это?
— Нет. Хотя он мне говорил, что в конце 1942 года его мобилизовали и он попал в эти войска, но пробыл в них всего ничего, так как рассказал какой-то анекдот, и его посадили, при этом били сильно по голове, отчего он получил инвалидность и ходил со справкой.
— Школьные друзья объясняют происхождение справки по-другому.
— Я же говорю, он фантазер. Он был талантливый человек. Он начал писать про войну и отождествил себя со своими героями. Он сочинил себя. Имеет человек право сочинить себя? Я считаю, что это подвиг — сочинить человека!
— У вас есть фотографии той поры?
— У меня есть снимки, где все мы в маскарадных масках. У нас были бесконечные маскарады.
…Я решила, что не отрекусь ни от одного слова в “Победителе”. Моей задачей было честно записать наши разговоры и честно выразить отношение к писательскому дару и свойствам характера писателя Владимира Богомолова.
Тайна, которая чудилась мне, существовала:
был отец, репрессированный и расстрелянный;
был нервный срыв;
были странные фантазии впечатлительного, художественно одаренного человека.
Но вся ли тайна открылась?
Почему-то мне казалось, что в этой истории рано ставить точку, что нам напишут и другие люди, знавшие подлинную и, возможно, еще более драматическую, чем это представляется, жизнь замечательного писателя Владимира Богомолова.
Как в воду смотрела.
Однако смысл появившихся писем был совсем иной, нежели я ожидала.
2. “АВТОБИОГРАФИЯ
ВЫМЫШЛЕННОГО ЛИЦА”
Он был уникален, этот удивительный Владимир Богомолов, оставивший нам загадку, над какой уже схлестнулось множество людей — всерьез, до крови (литературной, слава Богу).
В “Комсомольскую правду” и в “Литературную газету” обратились возмущенные люди. “Камнем в нашу Святыню” поименовала опубликованные материалы группа товарищей, выступившая с коллективным письмом в лучших советских традициях. “Затаившиеся комплексы журналистки”, “клевета”, “претензии трамвайного контролера к безбилетнику” — в адрес Н. Г. Холодовской, автора письма в “КП”; “беспредел” — в адрес Л. Н. Рабичева, поведавшего послевоенную биографию Богомолова; “ерничают и глумятся”, “оболгав”. Короче, руки прочь.
Почему? Разве желание знать правду постыдно, неприлично? Не частного лица дело касалось — публичной личности такого масштаба, которая принадлежит уже не себе, не семье, а истории культуры. Не жажда “разоблачения” — движитель (о чем писала и о чем знаю внутри себя), а глубокий интерес к литератору, прожившему — как делалось все яснее — драматическую, если не трагическую жизнь. Нам оппонировало несвободное, зажатое, номенклатурное сознание.
Еще когда завеса лишь слегка приоткрылась, мое отношение к литературному наследию Богомолова нисколько не изменилось. Сегодня, когда мне известно гораздо больше (и есть уточненные данные), трагизм судьбы человека по-новому высвечивает достижения писателя.
“Клеветники” захотели отнять у Богомолова военную биографию — вот главный тезис разгневанных оппонентов.
Но ни Леонид Рабичев, офицер-фронтовик, художник и писатель, близкий друг Богомолова в 50–70-е годы, ни известная художница Наталия Холодовская не походили на клеветников и лгунов. Один — светлый, добрый человек, который любил Богомолова и впервые заговорил о прошлой жизни только потому, что его об этом спросили. Другая — понимая, что факты жизни Богомолова искажены, хотела всего-навсего восстановить истинное положение дел.
Тем не менее их свидетельства были названы “облыжными обвинениями”. Намерения приписывались те, которые подсказывало разыгравшееся воображение.
Тон, в духе прокурора Вышинского, оставляю без внимания. Внимание пришлось сосредоточить на опубликованной оппонентами страничке из военного билета Богомолова.
“Июнь–октябрь 1941 г. — курсант Воздушно-десантной школы.
С ноября 1941 г. по апрель 1942 г. — командир отделения разведки 6-го гвардейского Воздушно-десантного полка.
Апрель 1942 г. — ранение и контузия…”
Разночтения ставили в тупик.
Не оставалось иного выхода, как искать документы, опровергающие или подтверждающие одно или другое.
И они появились.
Документ № 1 — из Архива военно-медицинских документов Военно-медицинского музея Минобороны РФ:
“В архивных документах госпиталей, располагавшихся в г. Бугульме (Татарская АССР), сведений о лечении Богомолова (Войтинского) Владимира Иосифовича (Осиповича) за 1942–1943 гг. не имеется.
Документы госпиталей поступили на хранение не в полном объеме.
В общем алфавитном учете (неполном) раненых и больных, лечившихся в госпиталях в период Великой Отечественной войны, Богомолов (Войтинский) Владимир Иосифович (Осипович) не значится.
Материалов, касающихся лично Богомолова (Войтинского) В. И. (О.) в фондах музея нет”.
Документ № 2 — из Центрального архива Минобороны России:
“Сообщаем, что 6 гв. воздушно-десантный… полк 1 гв. воздушно-десантной дивизии был сформирован 13.12.42 г. на базе 9 гв. воздушно-десантной стрелковой бригады.
9 гв.вд сбр была сформирована в августе 1942 г… и в состав действующей армии не входила.
В книгах учета офицерского, рядового и сержантского состава за 1943–45 гг. Богомолов (Богомолец, Войтинский) В. О. не значится…”
Документ № 3 — из Архивной службы Вооруженных сил Российской Федерации:
“В картотеках по учету офицерского состава, по учету политсостава и по учету награжденных В. О. Богомолов, В. И. Войтинский, В. И. Войтинский-Богомолец не значится. Личного дела офицера В. О. Богомолова (Войтинского) на хранении в архиве не имеется”.
Документ № 4 — из Российского государственного военного архива:
“Сообщаем, что по Вашему запросу были тщательно изучены:
1. Коллекция личных дел офицерского состава войсковых частей НКВД–МВД СССР.
2. Картотека служебных карточек офицерского состава войск НКВД–МВД СССР.
3. Картотека учетно-послужных карточек рядового и сержантского состава войск НКВД–МВД СССР.
В учетных данных Российского государственного архива на личный состав пограничных, внутренних и конвойных войск НКВД–МВД СССР Богомолец (Войтинский, Богомолов) Владимир Иосифович (Осипович) не значится”.
Документ № 5 — из Центра розыска и информации Общества Красного Креста:
“Сообщаем, что по материалам картотеки на лиц, эвакуированных во время Великой Отечественной войны, находящейся в нашем Центре, значится: Войтинский Владимир Осипович. Год рождения 1924. Национальность русский. До эвакуации проживал по адресу: Москва, ул. Фрунзе, д. 13, кв. 9… эвакуировался 26 июля 1941 г. в Татарскую респ. Бугульминский р-н с. Бирючевка…”
Документ № 6 — оттуда же:
“Проживаю в Татарская респуб. селе Бирючевка… Работаю колхоз └Новый мир“… 15 мая 1942 г. (учетная карточка эвакуированного Владимира Осиповича Войтинского)”.
Примем во внимание возможную неполноту данных, о чем прямо сказано в документе № 1.
Но чтобы ни единого упоминания!
Ни наградных листов.
Ни свидетельств о ранениях.
Полк сформирован гораздо позже, чем якобы начинает служить в нем Богомолов. В войсках НКВД (о которых тоже думалось) не служил. Дата эвакуации из Москвы — 26 июля 1941 года.
Многие из тех, с кем приходилось беседовать в процессе поисков, высказывали то же предположение, что и мне приходило на ум: Богомолов сознательно ограничивал свои контакты, свою публичность, не заполняя анкет, не давая интервью, не снимаясь, уничтожая или прося уничтожить фотографии, если случайно попадал в объектив (потому так мало его фото).
Документ № 7 — из Центра общественных связей ФСБ:
“В ответ на Вашу просьбу в отношении возможности нахождения и ознакомления с биографическими архивными материалами в отношении Войтинского Владимира Иосифовича сообщаем следующее.
В соответствии со ст. 11 Федерального закона от 20.02.95 г. № 24-ФЗ “Об информации, информатизации и защите информации” имеющиеся на хранении в Центральном архиве ФСБ России документы в отношении граждан (персональные данные) относятся к категории документов, содержащих конфиденциальную информацию ограниченного доступа…”
Что же происходило в этой жизни? Что заставило таиться, менять биографию?
И мне, и другим Богомолов признавался, что у него простая мать, что воспитывал его дед в деревне. “Внук полного Георгиевского кавалера”, — констатирует и оппонент. Помните, кавалер стоял у верстака, пилил, строгал, был суров, деревня его боялась, мальчишку бил смертным боем, если тот что-то делал плохо, а кого-то из местных так просто убил, за что и отсидел на каторге.
Из автобиографических заметок: “…дед в 25 лет вернулся с русско-японской войны кавалером двух Георгиевских крестов… в 1916 году стал полным Георгиевским кавалером”.
И опять я восхищаюсь убедительностью и реалистичностью деталей, которые выдают незаурядный творческий дар (“В кригере” — тот же сюжет!).
В действительности его отец — Иосиф Савельевич Войтинский, известный юрист-правовед, крупнейший специалист по зарубежному трудовому праву, автор учебника по советскому трудовому праву, родился в семье преподавателя математики реального училища, впоследствии профессора Лесного института, либерально мыслящего разночинца. Мать, как уже говорилось, — Надежда Павловна Тобиас, дочь юриста из Вильно. В первом браке она сопровождала мужа в длительной командировке во Францию. Знала французский. Дружили семьями с Семашко. Когда муж получил перевод в Аргентину, отказалась поехать с ним и вернулась в Россию. Замужем за Войтинским не была, сына родила вне брака, но Иосиф Савельевич признал ребенка, дал ему свою фамилию, навещал его, мальчик бывал в семье отца.
Где же тут место деревенскому деду-каторжнику, если питерский дед всю жизнь преподавал в Питере и сведений о его военной карьере нет, а успешный виленский стряпчий Пинхус Беркович, он же Павел Борисович, должен был родиться в 1880 году (“в 25 лет вернулся с русско-японской войны”), и тогда выходит, что мать Володи появилась на свет у семилетнего отца (год ее рождения — 1887-й)…
Дядя Володи Войтинского — Владимир Савельевич, известный экономист и статистик, когда-то убежденный большевик, порвал с “красными” и перешел на сторону “белых”. В 1918 году эмигрировал. Ясно, что это крайне осложнило жизнь родни. Сестру Иосифа и Владимира, Надежду Савельевну, известную художницу, близкую к “Миру искусств”, арестовали в 1938 году по статьям 58-10 и 58-11 (антисоветская агитация и пропаганда, деятельность, направленная к совершению контрреволюционного преступления). Через год, к счастью, освободили. В 1938-м был арестован Иосиф Савельевич. В 1940-м — осужден.
А дальше опять возникает Татарская АССР, город Казань. В “Книге памяти Татарстана” вычитываем трагические подробности о конце Иосифа Савельевича Войтинского: он погибает в Казани, в психиатрической больнице, в 1943 году.
Допросы и пытки сломили его психику. Произошла потеря памяти. Он перестал узнавать близких.
Вполне вероятно, что сын, бывший поблизости, захотел увидеть отца. Можно вообразить себе потрясающую сцену встречи с больным отцом нервного, впечатлительного юноши…
Эта ли тайна или другая сформировала внутренний мир, который мог разрешиться чем угодно, а разрешился в итоге счастливым для него и нас образом — литературой!..
Одноклассница Володи Войтинского употребила то же слово — тайна. Она сказала: я хочу, чтобы вы знали, что в жизни Володи была тайна, но мама и сестра Володи умоляли нас, чтобы мы никогда об этом не говорили, и мы молчали, потому что нас просили молчать…
Помимо личной катастрофы, существовала опасность катастрофы социальной: фамилия Войтинский не сулила ничего хорошего. Сводный брат Богомолова, Валентин Иосифович Богомолов, напоминает, что в конце 40-х начались репрессии против членов семей ранее репрессированных. Ада Львовна Левидова, дочь Надежды Савельевны Войтинской, живущая в Санкт-Петербурге, приводит слова Владимира Осиповича Богомолова, прозвучавшие в последнюю встречу: я больше не Войтинский, я Богомолец…
Оппоненты нынче развернулись: да кто ж этого не знает! Не знали. И меня укоряли: ты с ума сошла, какой Войтинский, какой Богомолец!.. Сейчас подтверждают, что в 1953 году Войтинский принял фамилию матери Богомолец, а в 1958-м вошел в литературу как Богомолов.
Отсечь свое прошлое. Отсечь свой род. Целую жизнь провести, как в окопе, зорко вглядываясь в передвижение людей, фактов, событий, “отстреливаясь” при любом тревожном поводе. И — писать. Сколько мужества, сколько горечи и какое одиночество. Личная и общая история переплелись корявыми корнями.
Война тянула к себе Богомолова. Войной был пропитан. Войну избрал как стержневую основу творчества. И одержал победу. Он был гений систематики. Как добывал документы в архивах — излагал со смешком игрока, обыгравшего всех. Зато и знал войну как никто. Его сила — в правде факта, правде документа.
Война тянула…
По рассказам одноклассников, он исчез в 1943 году. Надежда Павловна думала, что уже никогда не увидит сына (если б он лежал как военный человек в госпитале в Бугульме, она бы наверняка об этом знала; раньше он лежал там — но не из-за ранения, а по болезни). Она считала, что его уже нет в живых, и была потрясена, когда он вернулся после войны. Где был? Можно опереться на те же автобиографические заметки. Но если начало — легенда, как быть уверенным, что не легенда — продолжение?
Я обратилась к однополчанам Владимира Иосифовича Войтинского, если они есть: откликнитесь, пожалуйста, расскажите о нем то, что знаете. Обратилась я и к Раисе Александровне, вдове. Вполне допуская, что даже близкие могут не знать подлинной биографии своего знаменитого родственника. Наследникам ФСБ откроет свои архивы. Если военное прошлое Богомолова было секретным, данные такого рода рассекречивают через пятьдесят лет. Почему бы ФСБ не подтвердить военных подвигов автора “Момента истины”? Давайте сотрудничать.
Ответа ни от кого пока не последовало.
Говорю еще раз: вновь открывшиеся обстоятельства нисколько не унижают, а, напротив, только укрупняют и драматизируют эту фигуру. Речь не о расследовании, а об исследовании, о желании воссоздать для будущих поколений реальную судьбу писателя.
Я бесконечно дорожу книгой, которую он сам пожелал подарить мне, и надписью, сделанной твердым почерком: “Ольге Андреевне Кучкиной на добрую память от автора, с уважением, симпатией и самыми лучшими пожеланиями. Богомолов”.
Я отвечала и отвечаю этому неординарному человеку тем же, что бы ни думали те, кто хочет почему-либо думать иначе.
P. S. …Уже когда все было кончено, то есть сказано (с горечью), и приведены (с горечью же) полученные документы, в некоей газете выступил некий журналист с вторичным пылким указанием: снова отойти от святыни. С цитированием той же “коллективки” и игнорированием фактов – не в них, дескать, дело. А в чем? Кто-то когда-то сказал ему (возможно, пошутив), что у него честь белого офицера, с тех пор он вообразил себя как бы уполномоченным от всего белого офицерства судить других, не столь, в его рассуждении, белых, возводя субъективную напраслину и не отдавая себе отчета в бесчестии, какое из того проистекает. Стоять на страже мифа в противовес фактам – из жизни не белой России, а Советского Союза. Но Бог ему судья.
Упоминаю его текст исключительно потому, что одно место в нем меня потрясло: “Жена (не хочу говорить — вдова) Раиса Александровна задумала памятник без лица”.
Памятник без лица! О Господи!
Журналист комментирует дело так: “…Богомолов свой облик не тиражировал. Если кто-нибудь пытался его фотографировать, закрывал лицо руками или поворачивался спиной. Одна из многих странностей его натуры. Раиса Александровна – врач, не скульптор, она не могла знать, какой памятник нужен, знала, какой не нужен”.
“Странность натуры” объяснена: “автобиография вымышленного лица”.
Но вот то, что жена “задумывает памятник без лица”, “зная”, почему лицо “не нужно”… Метафизический смысл вырывается наружу и проступает сам по себе, помимо воли написавшего именно это и именно такими словами невольника “чести”.
