Стадо баранов, которое идет на заклание
В прошлом месяце греческие СМИ сообщили, что была раскрыта афера, в которой якобы участвовали тысячи противников вакцинации и сотни врачей. Те, кто не хотел делать прививку против Ковида-19, но, видимо, хотел избежать ограничений для невакцинированных, платили врачам около 400 евро за то, чтобы они сделали им прививку «водой».
Однако врачи, вовлеченные в эту схему, якобы перехитрили всех, подменив «поддельный» раствор на настоящий, и таким образом действительно вводили вакцину, не подозревающим об этом антиваксерам. Врачи — коррумпированные ли, ответственные ли — все равно останутся со взяткой на руках. А теперь последний анекдотичный поворот: якобы привитые антиваксеры, естественно, получат — и опишут другим — побочные эффекты вакцины, не будучи, однако, в состоянии объяснить, как и почему они возникают.
Хотя я осуждаю врачей, участвующих в этой афере, я не могу судить их слишком строго. В конце концов, выдавая антиваксерам документы, подтверждающие вакцинацию, они не обманывали: они действительно были привиты. В итоге обманутыми оказались лишь те, кто хотел обмануть и воспользоваться преимуществами вакцинации без прививок. То есть таких людей обманули с помощью самой истины: они не знали, что на самом деле являются теми, за кого себя выдают, — вакцинированными.
C.Жижек
https://centerforpoliticsanalysis.ru/position/read/id/stado-...
В Питере шаверма и мосты, в Казани эчпочмаки и казан. А что в других городах?
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509
Почему письмо всегда приходит по назначению?
Почему письмо всегда приходит по назначению?
У Лакана есть метафора психоанализа как рассказа Эдгара По "Украденное письмо". Напомню коллизию, хотя там 20 стр. или 15мин. на аудиокнигах, не откажите себе в удовольствии почитать: у королевы похищено письмо, известно что его украл министр, который этим письмом шантажирует королеву, полиция тайно обыскала его дом, а так же обыскивала самого министра под видом ограбления- безрезультатно, полицейский рассказывает эту историю сыщику и сыщик указывает на то что полицейский использует обычные методы применимые к уголовникам, считая министра дураком, поскольку известно что он поэт)) размышляя над этой метафорой Деррида в своё время задался вопросом почему письмо всегда доходит по назначению? Напомню что у Лакана письмо это истина которую субъект рассказывает себе о самом себе. Лакан умер, но за базар взялся ответить Жижек.
– Все меры, – продолжал он, – были хороши в своем роде и были выполнены отлично; но недостаток их заключался в том, что они не годились для данного случая и для данного человека. Известный цикл весьма остроумных средств составляет для нашего префекта род Прокрустова ложа, к которому он насильственно пригоняет свой образ действий. Но он все или перехитрит или недохитрит, так что иной школьник оказывается смышленее его. Я знал одного восьмилетнего мальчугана, который приводил всех в восхищение своим уменьем угадывать при игре в «чет и нечет». Игра очень проста, один из играющих зажимает в руки несколько костяшек, спрашивая: «чет или нечет?» Если противник угадывает, то выигрывает одну костяшку; если нет, то отдает одну из своих. Мальчик, о котором я говорю, обыгрывал всех прочих школьников. Например, если противником у него был простачок, и наш угадчик отвечал на его вопрос: «Чет или нечет?» ошибочно: «нечет», при чем проигрывал, то, при следующем опыте, он размышлял таким образом: простачок держал в первый раз четное число костяшек; ума его хватит лишь на то, чтобы во второй раз держать нечет; поэтому, я опять теперь скажу: «нечет». И он выигрывал. С противником немного поостроумнее, он думает: этот захочет сначала переменить число костяшек из четного в нечетное, полагая, что я скажу теперь: «чет», проиграв в первый раз, когда сказал: «нечет»; но, поразмыслив, он сочтет такую перемену слишком незамысловатой и потому удержит опять четное число костяшек. Выходит, действительно, так: мальчуган говорит, в этот раз «чет», и выигрывает. Скажите же мне, как назвать, в конечном анализе, такой путь мышления в мальчишке, которому приписывали в школе «счастье в игре»?
– Можно назвать это отождествлением с умом противника, – проговорил я.
– Именно, – сказал Дюпэн, – и вот что ответил мне мальчик на мой вопрос о его постоянном успехе: – «Когда я желаю узнать, на сколько умен или глуп, добр или зол кто-нибудь, я стараюсь перенять выражение его физиономии, по возможности точнее, и тогда выжидаю, какие мысли или чувства возникнут у меня в уме или в сердце, чтобы соответствовать этому выражению». Этот ответ школьника содержит в себе основу всего мнимого глубокомыслия всяких Ларошфуко, Ла-Бужива, Макиавелли или Кампанелл…
– И это отождествление ума наблюдателя с умом его противника зависит, если я понял вас хорошо, от точности, с которою определен этот последний ум? – спросил я.
– Именно так на практике, – ответил Дюпэн, – и префект с своими приспешниками попадает часто впросак, во-первых, по недостатку этого отождествления, а во-вторых, по ошибочному определению или, лучше сказать, по неопределению ума противника. Эти люди думают лишь о своих собственных приемах искусства; так, отыскивая какую-нибудь вещь, они имеют в виду только те способы, которые они сами употребили бы, чтобы ее хорошенько запрятать. Они правы до известной степени, потому что их ум отражает верно ум массы, но если противник превосходит их умом, то и надувает их отлично. Случается это тоже, когда противник глупее их, потому что они действуют всегда по одному шаблону, причем иногда, под влиянием чего-нибудь особенного, – например, ввиду большой награды, – они только расширяют, удесятеряют свои технические приемы, но все же не изменяют своим коренным принципам. Возьмем этот случай с министром. В чем отступили эти сыщики от своих излюбленных приемов? Скажите, не представляет ли все это отвинчивание, измерение, рассматривание в микроскоп, разделение дома на точно определенные и пронумерованные квадраты, не представляет ли оно, говорю я, только применение в преувеличенном виде все одного и того же обыскного метода, основанного на тех же понятиях о людской хитрости, к которым привык префект в своей долговременной рутине? Как вы могли заметить, он признает непреложным, что все люди засовывают письма, которые желают скрыть, если не именно в дыру, пробуравленную в ножке от кресла, то все же в какой-нибудь уголок или щель, на которые наводить их мысль, сродная побуждающей человека скрыть письмо в пробуравленной мебельной ножке? Не замечаете ли вы тоже, что такие изысканные места для сокрытия избираются в случаях обыденных и людьми недалекими? Говорю так потому, что запрятывание вещей таким изысканным способом предусматривается полицией. Она производит обыск, и находка предмета зависит тут не от проницательности и искусства сыщиков, а единственно от их осмотрительности, терпения и настойчивости. И когда дело имеет большое значение, или, что равносильно тому в глазах наших деятелей, за успех его обещана большая награда, в поименованных мною трех последних качествах никогда не бывает недостатка у этих людей. Вы поймете теперь, что я хотел выразить, говоря, что если бы письмо находилось в сфере обыкновенного обыскного метода, – другими словами, если бы понятия прятавшего письмо совпадали с понятиями префекта, – то находка его не подлежала бы ни малейшему сомнению. Но г. префект попал впросак, причем отдаленная причина того кроется в его предположении о том, что министр непременно дурак, потому что он приобрел известность, как поэт. Все дураки поэты, префект чувствует это; он ошибается только, выводя отсюда, что и все поэты дураки.
основополагающий механизм был разработан Пешё в связи с анекдотами вроде следующего: «Папа родился в Манчестере, мама в Бристоле, а я в Лондоне: странно, что мы вообще встретились!» (Michel Pêcheux, op. cit., p. 107). Короче говоря, если мы будем рассматривать весь процесс в обратном порядке, с точки зрения его случайного результата, тот факт, что события приняли именно такой оборот, не может не показаться невероятным, скрывающим некое роковое значение — как если бы некая таинственная рука позаботилась о том, чтобы письмо пришло по назначению, то есть чтобы мой отец и моя мать встретились… Перед нами, однако, более чем пустой анекдот, как свидетельствует о том современная физика, где мы сталкиваемся с точно таким же механизмом под именем антропного принципа: жизнь возникла на Земле благодаря множеству случайных обстоятельств, которые создали подходящие для нее условия (если бы в доисторические времени состав почвы и воздуха, например, был хоть немного иным, никакая жизнь не была бы невозможной). Поэтому когда физики реконструируют процесс, который привел к возникновению разумных живых существ на Земле, они либо предполагают, что Вселенная целиком была создана ради того, чтобы сделать возможным формирование разумных существ (сильная версия открыто телеологического антропного принципа), либо принимают методологическое правило ограничиваться лишь теми гипотезами о доисторическом состоянии вселенной, которые позволяют нам делать заключения исключительно насчет того периода, в рамках которого возникли условия для возникновения жизни (слабый антропный принцип).
Та же логика работает в хорошо известном случае из «Тысячи и одной ночи»: герой, потерявшийся в пустыне, случайно заходит в пещеру. Там он обнаруживает трех мудрых старцев, пробужденных его появлением, которые говорят ему: «Наконец-то ты пришел! Мы ждали тебя целых триста лет», как если бы, по ту сторону случайности, в его жизни присутствовала невидимая рука Судьбы, направлявшая его к пещере в пустыне. Эта иллюзия производится своего рода коротким замыканием между местом в Символической сети и случайным элементом, который его занимает. Кто бы на этом месте ни оказался, он и есть адресат, поскольку адресат определяется не своими позитивным качествами, а самим случайным фактом обнаружения себя на этом месте.
если бы Бог решал заранее, кто будет спасен, а кто проклят, то мое спасение или погибель зависели бы не от моих конкретных качеств и действий, а от того места, где — независимо от моих качеств, то есть, насколько я могу судить, совершенно случайно — я обнаруживаю себя внутри сетки божественного плана. Эта случайность выражается парадоксальным переворачиванием: я проклят не потому, что совершал грехи, нарушая Его Заповеди — я совершаю грехи, потому что был проклят… Таким образом мы легко можем представить себе Бога, который успокаивает свой разум, когда какой-нибудь грешник совершает преступление: «Наконец-то ты это сделал! Я ждал этого в течение всей твоей жалкой жизни!»
Показательный случай такого не/узнавания можно найти в «Письме к трем женам» Джозефа Манкевича, где каждая из трех жен в ходе воскресной поездки узнает себя в качестве адресата письма, которое им отправляет местная femme fatale, объявляя им о том, что она сбежала с одним из их мужей: письмо вызывает травму у каждой из них, каждая из них узнает о крахе своего брака.
Дора, знаменитая анализантка Фрейда, жалуется на то, что ее свели к чистому объекту в игре интерсубъективных обменов (отец якобы предлагает ее г-ну К. как бы в компенсацию за свой флирт с г-жой К.), то есть она представляет этот обмен как объективное положение вещей, перед которым она совершенно беспомощна. Ответ Фрейда заключается в том, что такая позиция пассивной жертвы жестоких обстоятельств нужна ей для того, чтобы скрыть ее соучастие и сговор — квадрат интерсубъективных обменов может продолжать существовать исключительно в силу того, что Дора активно принимает на себя роль жертвы, объекта обмена. Другими словами, в силу того что она находит в этой позиции свое либидинальное удовлетворение, в силу того что именно этот отказ обеспечивает ей своего рода перверсивное прибавочное наслаждение. Истеричка постоянно жалуется на то, что она никак не может адаптироваться к жестокой манипулятивной реальности, и ответ психоаналитика состоит не в том, что «нужно отказаться от пустых мечтаний, жизнь жестока, прими ее как есть», а, напротив, в том, что «твои охи и ахи лживы, поскольку с их помощью ты прекрасно адаптируешься к реальности манипуляций и эксплуатаций». Играя роль беспомощной жертвы, истеричка занимает субъективную позицию, которая позволяет ей «эмоционально шантажировать окружающих», как можно было бы выразиться, прибегнув к современному жаргону.
Этот ответ, где Прекрасная душа сталкивается с тем, как она на самом деле участвует в нечестивых путях мира, замыкает цепь коммуникации: субъект-отправитель получает от адресата свое собственное сообщение в его истинной форме, узнавая о подлинном значении своего нытья. Другими словами, письмо, которое субъект пускает в оборот, приходит по назначению, а именно к тому, кто с самого начала был его отправителем. Письмо приходит по назначению, когда субъект наконец оказывается вынужден принять истинные последствия своей деятельности. Именно так Лакан еще в начале пятидесятых интерпретировал изречение Гегеля о разумности реального — «разумное действительно, а действительное разумно»: подлинное значение слов и действий субъекта — их разумность — раскрывается в конкретных последствиях, так что у субъекта не остается больше права прятаться от них, говоря: «Я же не это имел в виду». В этом смысле мы могли бы сказать, что «Веревка» Хичкока — это по своей сути гегельянский фильм: гомосексуальная пара душит лучшего друга, чтобы добиться признания у профессора Кэдделла, который проповедует право Сверхлюдей избавляться от бесполезных и слабых. Когда Кэдделл сталкивается с буквальной реализацией своей доктрины, когда он получает от Другого свое сообщение в обращенной и подлинной форме, то есть когда истинное измерение его письма (его учения) достигает своего настоящего адресата, а именно его самого, он оказывается потрясен и пытается уклониться от последствий своих слов, будучи неготовым признать в них свою собственную истину.
Это приводит нас к третьей вариации, согласно которой рамка всегда обрамлена частью собственного содержания. Это формула (разработанная в эссе Деррида «Истина в живописи») является ключевой, поскольку позволяет противопоставить логику означающего герменевтической логике. Цель герменевтического предприятия — сделать видимыми контуры рамки, которые, оставаясь как раз таки невидимыми, ускользая от взгляда субъекта, предопределяют поле ви́дения. То, что мы можем и что не может видеть, всегда дано нам через исторически опосредованную рамку предрассудков.
Не существует взгляда, который бы не был заключен в рамку исторически детерминированного горизонта предпонимания. Сегодня, например, мы можем безжалостно эксплуатировать природу лишь потому, что сама природа открывается нам в горизонте, позволяющем видеть ее в качестве сырья, предоставленного нам в распоряжение, в противовес греческому или средневековому представлению о природе. Лакановская логика означающего восполняет этот герменевтический тезис неслыханной инверсией: горизонт значений словно некой пуповиной всегда связан с точкой, расположенной внутри раскрываемого им поля. Рамка нашего взгляда всегда обрамлена — отмечена — частью ее содержания.
По поводу отношений различных способов производства внутри артикулированной целостности Маркс писал: «Каждая форма общества имеет определенное производство, которое определяет место и влияние всех остальных производств и отношения которого поэтому точно так же определяют место и влияние всех остальных отношений. Это — то общее освещение, в сферу действия которого попали все другие цвета и которое модифицирует их в их особенностях. Это — тот особый эфир, который определяет удельный вес всего того, что в нем имеется»
Не оказываются ли эти утверждения равносильными тому факту, что сама рамка производства, его целостность, всегда заключена в рамку части его содержания, одного конкретного способа производства?
Столкновение с «Ты есть это!», разумеется, переживается как столкновение с узлом, который связывает все нити судьбы. Это приводит нас к последней вариации на тему письма, которое всегда приходит по своему назначению: судьбы избежать невозможно — или, если заменить эту, скорее, обскурантистскую формулировку более подходящей психоаналитической: символический долг должен быть выплачен. Письмо, которое приходит по назначению, — это письмо с запросом непогашенной задолженности; по символической цепи письмо всегда движет некий непогашенный долг. Такое измерение судьбы задействуется в самой формальной структуре «Украденного письма» По:
разве нет чего-то отчетливо судьбоносного в том, как собственный опыт субъекта оказывается детерминирован простым механическим сдвигом позиции внутри интерсубъективной триады трех взглядов — первый ничего не видит; второй видит то, что первый ничего не видит и скрывает от себя секрет того, что прячет; третий видит первые два взгляда, оставляя то, что следует скрывать, на виду у всякого, кто мог бы им завладеть? Судьба министра, к примеру: разве не решена она не по личному просчету или недосмотру, а из–за простого сдвига его позиции с третьего на второй взгляд в ходе повторения исходной триады, что и причиняет ему структурную слепоту? Здесь мы вновь сталкиваемся с механизмом воображаемого не/узнавания: участники игры автоматически воспринимают Судьбу как нечто такое, что принадлежит письму как таковому в его непосредственной материальности: «Это письмо проклято, всякий, кто им завладеет, будет им уничтожен!» Чего они не знают, так это того, что маршрут задан не самим письмом как таковым, а интерсубъективной сетью, которая вокруг него образуется.
обратимся к формально похожему случаю — классической мелодраме «Вперед, путешественник» с Бетт Дейвис в главной роли. Это история Шарлотты Вэйл, разочарованной старой девы, гадкого утенка в семье, которую доводит до нервного срыва ее властная мать, богатая вдова (мы опираемся здесь на проницательный анализ Элизабет Коуи: “Fantasia,” in m/f 9, London, 1984). Под руководством доброжелательного доктора Жакуита она проходит курс лечения, становясь уравновешенной красивой женщиной; следуя его совету, она решает посмотреть жизнь и отправляется в путешествие по Южной Америке. Там у нее завязывается роман с очаровательным женатым мужчиной. Он, однако, неспособен ради нее бросить свою семью, так как его дочь находится на грани безумия. Шарлотта возвращается домой одна. Вскоре она впадает в депрессию и снова попадает в больницу; в психиатрической лечебнице она встречается с дочерью своего любовника, у которой тут же развивается травматическая зависимость от нее. Доктор Жакуит сообщает Шарлотте, что недавно умерла жена ее любовника, поэтому теперь они могут спокойно пожениться. Однако он тут же добавляет, что этот брак окажется невыносимым шоком для дочери: Шарлотта, находясь между ее любовью и окончательным безумием, — ее единственная поддержка. Шарлотта решает принести в жертву свою любовь и посвятить свою жизнь ребенку, став для него матерью. В конце фильма ее любовник просит ее руки; она же обещает ему лишь глубокую дружбу, выражая свой отказ следующими словами: «Зачем тянуться к луне, если у нас есть звезды?» — самой чистой и поэтому самой действенной бессмыслицей в истории кино.
Когда любовник показывает Шарлотте фотографию своей семьи, ее внимание привлекает девочка, которая сидит рядом с ним и печально смотрит в камеру. Этот образ сразу же вызывает у нее сострадание, и Шарлотта хочет узнать о ней всё — почему? Она идентифицируется с ней, потому что узнает в ней себя, свою собственную позицию — позицию отверженного гадкого утенка. Когда в конце фильма Шарлотта приносит в жертву любовь всей жизни ради спасения бедной девочки, она делает это из абстрактного чувства долга. Вся суть, скорее, заключается в том, что она воспринимает нынешнее положение девочки, в котором ее выживание зависит от Шарлотты, как точное повторение ее собственной ситуации годы назад, когда она находилась во власти своей матери. В этом и состоит структурная гомология между этим фильмом и «Украденным письмом». В ходе рассказа повторяется такая же интерсубъективная сеть, включающая субъекта, который меняет позиции. В обоих случаях всемогущая мать держит в своих руках судьбу дочери, с одной лишь разницей, которая заключается в том, что в первой сцене фильма это была злая мать, практически доведшая свою дочь до сумасшествия, тогда как во второй хорошая мать получает шанс искупить свою вину, спасая дочь с края пропасти. Фильм демонстрирует поэтическое изящество, давая доктор Жакуиту двойную роль: тот же человек, который в первой сцене освобождает Еву, открывая перед ней перспективу ничем не связанной сексуальной жизни, появляется во второй сцене в качестве носителя запрета, который препятствует браку, напоминая ей о ее долге. Перед нами навязчивое повторение (Wiederholungszwang) в чистом виде: героиня не может позволить себе вступить в брак, поскольку должна исполнить свой долг. Наконец, когда она, как кажется, освободилась от кошмара, судьба — Другой — сообщает ей цену такой свободы, ставя ее в ситуацию, когда она может разрушить жизнь девочки. Если бы героиня не принесла себя в жертву, ее стали бы преследовать демоны прошлого. Ее счастливая супружеская жизнь оказалась бы навсегда отравленной воспоминаниями о несчастном ребенке в лечебнице, который оплачивает цену этого брака, напоминая о том, что она предала собственное прошлое. Другими словами, героиня приносит себя в жертву не ради другого счастья: принося себя в жертву, она выплачивает долг самой себе. Когда она оказывается лицом к лицу со сломленной девочкой, которую можно спасти только ее жертвой, мы снова можем сказать, что письмо приходит по назначению.
В измерении непогашенного долга роль письма выполняет объект, который циркулирует между субъектами. Сама циркуляция и образует закрытое интерсубъективное сообщество. Такова функция хичкоковского объекта: не желанный Макгаффин, а кусочек Реального, который движет историю, будучи не на своем месте (украденным и т.д.), а именно кольцо в «Тени сомнения», зажигалка в «Незнакомцах в поезде», даже ребенок в «Человеке, который слишком много знал», циркулирующий между двумя парами. История заканчивается, когда объект прибывает по своему назначению, возвращается к законному владельцу: когда в «Незнакомцах…» Гай получает назад свою зажигалку: звучит последний выстрел и она выскальзывает из руки мертвого Бруно; когда в «Человеке…» похищенный ребенок возвращается к американской паре.
Высшим образцом такого объекта является кольцо в «Кольце Нибелунгов» Вагнера, гигантской драме разбалансированного Символического обмена. История начинается с того, что Альберих похищает кольцо у дочерей Рейна. Тем самым оно становится источником проклятия для его обладателей; всё заканчивается, когда кольцо бросают в Рейн, возвращая законным владелицам. Боги, однако, платят за это восстановление баланса своим светом, поскольку само их существование опиралось на невыплаченный долг.
В романе Агаты Кристи «Почему не Эванс?» молодой герой и его подруга обнаруживают на поле для гольфа смертельно раненного человека, который за несколько секунд до своей смерти, подняв голову, произносит: «Почему они не попросили Эванс?» Они предпринимают расследование этого убийства, и много времени спустя, когда загадочная фраза мертвеца уже окончательно всеми забыта, их внимание привлекают обстоятельства заверения последней воли умирающего сельского жителя. Родственники вызывают в качестве свидетеля соседа, живущего достаточно далеко, вместо того чтобы прибегнуть к слуге Эвансу, который находится в доме. «Почему они не попросили Эванс?» — спрашивают себя герои и осознают, что их вопрос в точности воспроизводит фразу человека, умершего на поле для гольфа. Здесь перед нами образцовый случай того, как письмо приходит по своему назначению: когда оно — совершенно случайно — оказывается на своем месте.
Мотив судьбы приводит нас к краю третьего уровня — к Реальному. Здесь тезис «письмо всегда приходит по назначению» равнозначен столкновению с собственной судьбой: «мы все умрем». Даже обычная до-теоретическая интуиция подсказывает нам о зловещем подтексте, который проступает в тезисе «письмо всегда приходит по назначению»: единственное письмо, от которого никто не сможет уклониться, письмо, безошибочным адресатом которого является каждый из нас — смерть. Можно сказать, что мы живем лишь постольку, поскольку некое письмо — письмо, содержащее наш смертный приговор — еще где-то путешествует, еще ищет нас. Вспомним печально известное заявление иранского президента Али Хаменеи по поводу смертной казни Салмана Рушди: ничто не может остановить исполнение приговора, пуля уже в пути — рано или поздно она попадет в цель. Такова судьба всех, каждого из нас: пуля с нашим именем уже выпущена.
Таким образом, невыплаченный символический долг некоторым образом конститутивен для нашего символического существования, являясь компромиссным образованием, отсрочкой столкновения. Прекрасную иллюстрацию этой связи, соединяющей Символическую цепь и столкновение с Реальным, можно найти в мелодраме Макса Офюльса «Письмо незнакомки». В самом начале фильма «письмо приходит по назначению», ставя героя перед лицом отрицаемой истины: то, что для него было рядом несвязанных, эфемерных любовных похождений, о которых он едва помнит, разрушает жизнь женщины. Он берет на себя ответственность за это, совершая самоубийственный жест: решает принять вызов на дуэль, в ходе которой наверняка проиграет.
фрейдовская дихотомия либидо и влечения к смерти — это не символическая оппозиция, а напряжение, присущее до-символическому Реальному. Как нередко указывал Лакан, само понятие жизни чуждо Символическому порядку. И называется эта жизненная субстанция, которая вызывает травмирующий Символическую вселенную шок, наслаждением. Финальная вариация на тему письма, которое всегда приходит по назначению, будет такой: «ты никогда не сможешь избавиться от пятна наслаждения»
ближайшая научная аналогия — это, возможно, понятие фотона в физике. Когда физики говорят о массе частицы, они, как правило, имеют в виду массу в состоянии покоя. Любая масса, отличная от массы в состоянии покоя, называется релятивистской массой; поскольку масса частицы растет с увеличением скорости, количество релятивистских масс может быть любым: величина релятивистской массы зависит от скорости. Таким образом, общая масса складывается из массы покоя и прибавки, которая добавляется вместе с увеличением скорости движения. Парадокс фотонов, однако, в том, что у них нет никакой массы покоя: их масса покоя равна нулю. Поэтому фотон — это объект, который существует только в качестве прибавки, как ускорение за счет скорости; так или иначе, он «лишен субстанции» — если вычесть релятивистскую массу, которая зависит от его скорости, то есть если «успокоить его» и попытаться схватить в состоянии покоя, «как он есть на самом деле», то он растворится.
письмо, которое циркулирует между субъектами в рассказе По, определяя их позицию в интерсубъективной сети, является не материализованным агентом означающего, а, скорее, объектом (в строгом смысле слова) материализованного наслаждения — пятном, загадочным излишком, который субъекты пытаются вырвать друг у друга, забывая о том, что само обладание им помечает их как находящихся в пассивной позиции, свидетельствующей о столкновении с объектом-причиной желания. То, что в конце концов прерывает постоянное скольжение слов, мешая плавному движению Символической цепи, это травматичное присутствие Реального.
Посткапиталистическое общество сотрудничества
http://www.stasisjournal.net/index.php/journal/article/view/...
Жижек рассматривает новый тип общества, который вероятен в ходе смены культурной парадигмы капитализма на общество сотруднечиства. ОС противопоставляют двум другим способам организации рынку (спонтанная самоорганизация в погоне за прибылью) и планирование (организация сверху со стороны гос.) В ОС индивиды даром отдают свои продукты поскольку общество всё больше производит с нулевыми затратами и не только информацию. Жижек помещает концепт ОС в контекст интернета вещей. ИВ подразумевает метафизическое представление когда наши жизни полностью встроены в богоподобного цифрового Другого, который начнет контролировать и регулировать их.
«Интернет вещей» — это сеть физических устройств, машин, зданий и других объектов, соединенных электроникой, софтом, дат чиками, приводами и сетевым оборудованием, которое позволяет использовать эти объекты для сбора и обмена данными; Взаимодействие этих внедренных устройств (включая умные объекты), как ожидается, приведет к автоматизации почти во всех областях, задействуя передовые приложения вроде умных сетей и расширяясь до таких сфер, как умные города. «Вещи» могут отсылать к большому множеству устройств, например контролируемым сердечным имплантам, биочипам ретрансляторам для сельскохозяйственных животных, электрическим моллюскам в прибрежных водах, автомобилям со встроенными датчиками, а также устройствам, анализирующим ДНК для исследования окружающей среды/пищи/ патогенных организмов, — все эти устройства собирают полезные
данные благодаря различным имеющимся технологиям, а затем автономно распределяют данные между другими устройствами. Человеческие индивиды — это тоже «вещи», чьи состояния и действия постоянно регистрируются и передаются без их ведома: их физические передвижения, их финансовые операции, их здоровье, их предпочтения в еде и напитках, то, что они покупают и продают, что оничитают, слушают и смотрят, — все это собирается цифровыми сетями, которые знают людей лучше, чем они сами.
Рынки начинают уступать дорогу сетям, собственность становится менее важной, чем доступ, преследование частных интересов стано вится более умеренным ввиду преимущества совместных интересов, а традиционная мечта «из грязи в князи» вытесняется новой мечтой об устойчивом качестве жизни. В то время как капиталистический рынок основан на своекорыстии и движим материальной выгодой, ОС мотивированы совместными интересами и движимы глубоким желанием соединяться с другими и делиться.
Но сегодня эксплуатация все чаще принимает форму ренты. Власть напрямую навязывает правовые условия для извлечения ренты, условия, которые более не будут «спонтанно» генерироваться рынком.
Возьмем случай Билла Гейтса: как он стал богатейшим человеком в мире? Его богатство не имеет ничего общего с издержками на производство продуктов, которые продает Microsoft (можно даже утверждать, что Microsoft платит своим интеллектуальным рабочим достаточно вы
сокую зарплату), т. е. богатство Гейтса не является результатом его успеха в производстве качественного софта по более низким ценам, чем у конкурентов, или более жесткой «эксплуатации» наемных работников интеллектуального труда. Если бы это было так, Microsoft
давно бы обанкротился, большинство людей выбрали бы программы вроде Linux, которые бесплатны и, по мнению специалистов, превосходят по качеству программы Microsoft. Почему же в такомслучае миллионы людей все еще покупают Microsoft? Потому что Microsoft навязал себя как едва ли не универсальный стандарт, как своего рода воплощение «общего интеллекта». Гейтс за пару десяти летий стал богатейшим человеком в мире благодаря тому, что присвоил ренту за доступ миллионов интеллектуальных работников к участию в своего рода «общем интеллекте», который он приватизировал и контролирует. Правда ли, что сегодня интеллектуальные работники уже не отделены от объективных условий своего труда (у них есть свои ПК и т. д.), что предполагалось марксистским описанием капиталистического «отчуждения»? Да, но на более фундаментальном уровне нет: они отрезаны от общественной сферы труда, от «общего интеллекта» — последний опосредован частным капиталом.
Преоб ладает мнение, что такие компании играют промежуточную роль в переходе от рынка к обществам сотрудничества и что они исчезнут сами по себе по мере расширения ОС:
Такие компании, как Uber или Airbnb будут пытаться ликвидировать разрыв между двумя экономиками, используя преимущества обеих. Однако как только по настоящему децентрализованные пи ринговые сети начнут захватывать власть при почти нулевых пре дельных затратах, гибридные компании долго не продержатся. Действительно децентрализованные сети обмена в сообществах сделают возможными прямые пиринговые транзакции, которые не требуют опосредующего вовлечения или доверенности третьей стороны
Такое мягкое решение уходит от реального вопроса: является ли вторжение больших корпораций всего лишь паразитированием, которое нужно преодолеть, или же ОС не могут существовать сами по себе и нуждаются во внешней инстанции, которая будет контролировать их и управлять ими?
Но даже если мы абстрагируемся от такой реприватизации благ и представим себе сплошные общества сотрудничества, возникает еще одна проблема, связанная с управлением ими.
Стоит обратить внимание на важность репутационных систем. Уровень репутации сыграет заметную роль в том, чтобы обеспечивать соответствие нормам и регулирующим процессам. Эти системы разработаны для того, чтобы ранжировать индивидуальный социальный капитал в сообществах. С ростом обществ «можно ожидать, что социально капиталистические рейтинги станут для миллионов пользователей обществ сотрудничества такими же важными, какими были кредитные рейтинги для потребителей при капиталистическом рынке
Но откуда возьмется репутация, как будут установлены рейтинги? Здесь проявляется зависть в полном смысле слова. В своей «Американской утопии» Джеймисон полностью отвергает укоренившийся оптимис тический взгляд, в соответствии с которым при коммунизме зависть будет оставлена позади как пережиток капиталистического соперничества, а на смену ей придут солидарное сотрудничество и удовольствие от удовольствий другого; развеивая этот миф, он
подчеркивает, что при коммунизме, именно потому, что общество будет более справедливым, зависть и обида расцветут с новой силой. Почему так? Жан Пьер Дюпюи предлагает убедительную критику теории справедливости Джона Ролза (Dupuy 2002). В ролзовской модели справедливого общества социальное неравенство допускается лишь в той мере, в какой оно помогает тем, кто находится внизу социальной лестницы, и в той мере, в какой оно сновывается не на наследственной иерархии, а на естественном неравенстве, случайном и не связанном с заслугами.
Ролз, стало быть, предлагает устрашающую модель общества, где иерархия легитимирована естественными качествами, и таким образом упускает важный урок Фридриха Хайека: неравенство гораздо легче принять, если считать его результатом слепой безличной силы; «иррациональность» рынка, успеха или неудачи при капитализме хороша тем, что позволяет
счесть этот успех или неудачу «незаслуженной», случайной (Hayek 1994). Вспомним известное представление о рынке как современной версии непредсказуемой Судьбы: то, что капитализм «несправедлив», как раз и делает его приемлемым для большинства. Мне гораздо легче жить со своей неудачей, если я знаю, что виной тому не мои плохие качества, а случай.
Легко высмеивать Айн Рэнд, но есть зерно истины в ее знаменитом «гимне деньгам» из книги «Атлант расправил плечи»:
Если вы не откроете для себя той истины, что деньги — корень всего доброго, что есть в мире, вы придете к собственному разрушению. Когда деньги станут инструментом отношений между людьми, человек станет инструментом человека. Выбирайте: кровь, кнут и оружие или доллары — другого не дано, и ваше время истекает...(Рэнд 2008: 97).
Существует, однако, более радикальная угроза росту ОС — конец человечества как такового.
Перспектива радикальной дигитализации, совмещенной со сканированием нашего мозга (или отслеживанием наших телесных процессов с помощью имплантов) открывает реальную
возможность некой внешней машины, которая будет знать нас биологически и физически гораздо лучше, чем мы сами себя знаем: регистрируя, что мы едим, покупаем, читаем, смотрим и слушаем, наши настроения, страхи и удовольствия, внешняя машина получит гораздо более точную картину, нежели та, какой располагает наше сознательное Я, которое, как известно, даже не существует как целостная сущность (Harari 2016). Наше Я состоит из нарративов, которые ретроактивно пытаются придать последовательность столпотворению наших переживаний, стирая те переживания и воспоминания, которые мешают этим нарративам. Идеология живет не
только в тех историях, что изобретены (власть имущими) с целью обмануть других, она прежде всего живет в историях, изобретенных субъектами, чтобы обмануть самих себя. Но столпотворение продолжается, и машина будет регистрировать разлад и, быть может, даже окажется способна иметь с ним дело намного более рациональным способом, чем наше сознательное Я. Скажем, если я должен решить, жениться мне или нет, машина будет регистрировать все изменчивые позиции, которые преследуют меня, прошлые разочарования и боль, которые я предпочитаю скрывать. Почему бы не распространить эту перспективу на политические решения? Если мое Я легко может соблазниться популистской демагогией, то машина примет во внимание все мои прошлые фрустрации, зарегистрирует несовместимость моих мимолетных страстей с другими моими убеждениями, — так почему бы машине и не голосовать от моего имени? Когда наука о мозге подтверждает постструктуралистскую или деконструктивистскую идею о том, что мы суть те истории, которые сами себе рассказываем о себе, и что эти истории представляют собой беспорядочный бриколаж, противоречивую
множественность историй без того единого Я, которое сводило бы их вместе, — она в силу своего собственного несовершенства, похоже, предлагает (или, по крайней мере, обещает) выход из положения: именно потому, что машина, непрерывно читающая нас, слепа, лишена осознания и является просто механическим алгоритмом, она и может принимать решения, которые будут намного адекватнее тех, что были приняты людьми, намного адекватнее не только по отношению к внешней реальности, но также и прежде всего по отношению к самим этим людям, к тому, чего они хотят и в чем нуждаются.
Либерализм благословляет нарративное Я и позволяет ему голосовать на избирательных участках, в супермаркетах и на брачном рынке. На протяжении столетий это имело смысл, поскольку, хотя нарративное Я и верило во все виды вымысла и фантазий, никакая альтернативная система не знала меня лучше. Но раз уж у нас появилась система, которая действительно знает меня лучше, глупо оставлять власть в руках нарративного Я. Такие либеральные привычки, как демократические выборы, устареют, поскольку Google
сможет сформулировать мои личные политические взгляды лучше, чем я сам (Harari 2016: 338).
К такому варианту можно относиться реалистически: дело не в том, что компьютер, регистрирующий наши действия, всесилен и безошибочен, а в том, что его решения работают в среднем значительно лучше, чем решения нашего ума. В медицине он ставит лучшие диагнозы, чем наши обычные доктора и т. д., вплоть до взрыва алгоритмической торговли на фондовых рынках, где программы, которые можно скачать бесплатно, уже превосходят по эффективности финансовых консультантов.
Считая искусственную субъективность возможной, особенно в сфере гибридной биороботики, и,
следовательно, представляющей из себя «эмпирическую, а не философскую» проблему, Матцингер подчеркивает ее этически проблематичный характер: «Не совсем ясно, является ли биологическая форма сознания, созданная в ходе эволюции на нашей планете, желанной
формой опыта, тем, что действительно хорошо в себе » (Metzinger 2004: 620). Это проблематичное положение касается сознания боли и страдания; эволюция «создала расширяющийся океан страданий и путаницы там, где прежде не было ничего. Поскольку не одно лишь число индивидуальных сознательных субъектов, но и размерность их феноменальных пространств обитания продолжает увеличиваться, постольку этот океан страдания также становится глубже»(Metzinger 2004: 621). Следует ожидать, что новые искусственно созданные формы сознания сотворят и новые «более глубокие» формы
страдания...
Еще одна, наиболее вероятная, ситуация: радикальное разделение, гораздо более сильное, чем классовое, в рамках самого человеческого общества. Если в ближайшем будущем биотехнологии и компьютерные алгоритмы объединят силы в производстве «тел, мозгов
и разумов», установится разрыв «между теми, кто знает, как управлять телами и мозгом, и теми, кто не знает»: «те, кто вскочил на поезд прогресса, обзаведутся божественным дарованием создавать и разрушать, а остальные начнут вымирать» (Harari 2016: 273). Главная угроза в таком случае состоит в росте
...небольшой и привелигированной элиты усовершенствованных людей. Эти сверхлюди будут обладать неслыханными способностями и беспрецедентным творческим потенциалом, что позволит им принимать множество самых значимых решений в мире... Однако большинство людей не будут усовершенствованы, в результате чего станут низшей кастой, подчиненной разом и компьютерным алгоритмам, и новым сверхлюдям. Раскол человечества на биологические касты уничтожит фундамент либеральной идеологии (Harari 2016: 346).
Более общее методологическое заключение касается статуса детерминизма. Обычно думают, что прошлое непреложно: что было, то было, и изменить это нельзя, тогда как будущее открыто — оно зависит от непредсказуемых случайностей. Следовало бы опрокинуть это представление: прошлое открыто для ретроактивных реинтерпретаций, в то время как будущее закрыто, поскольку мы живем в детерминистской вселенной (см. определение детерминизма у
Франка Руды [Ruda 2016]). Это не значит, что мы не способны изменить будущее; это означает лишь то, что для изменения будущего мы должны сначала не «понять», а изменить наше прошлое, заново объяснить его таким образом, чтобы оно стало открытым по направлению к новому будущему, не похожему на то, которое вырастает из господствующего сегодня взгляда на прошлое.
Борат философии
"Постыдное удовольствие: Философские и социально-политические интерпретации массового кинематографа" Александр Павлов
Фильм «Киногид извращенца: идеология» не случайно начинается с обсуждения картины Джона Карпентера «Они живут». В этом кино главный герой обнаруживает солнцезащитные очки, позволяющие увидеть окружающие нас вещи такими, какими они являются на самом деле. Взглянув на мир через эти очки, мы видим на деньгах надпись «это твой Бог», на плакатах «женитесь и размножайтесь» или призывы «спи!» в журналах и т. д. Среди людей живут странного вида инопланетные существа, которые уже давно поработили человечество и воздействуют на него идеологически. Очки помогают разглядеть диктатуру в демократии, т. е. показывают чистую идеологию там, где ее не видно. Сам Жижек говорит про это так: «По фильму, идеологический приказ спрятан таким образом, что напрямую его можно увидеть только сквозь очки. Такая же взаимосвязь между видимым и невидимым преобладает и в современном обществе “потребления”, в котором нас, субъектов, больше не воспринимают в связи с какой-либо большой идеологической идентичностью, и тем самым подразумевающаяся идеологическая идентичность остается невидимой. Вот так и действует этот институт: его истинная суть, предписание руководства, остается “за кулисами”»[174] . Примерно к этому же приему с «идеологическими очками» пытается прибегнуть и сам Жижек, объясняя, как работает идеология на примерах тех или иных фильмов.
Первым делом Жижек обращается к «Оде радости», финалу Девятой симфонии Бетховена. Он напоминает, что эта музыка использовалась в качестве официальной практически во всех режимах в XX в. – и левых, и правых. Таким образом, она стала нейтральной оболочкой, пустым контейнером, в который могли быть помещены сразу все идеологии. Жижек демонстрирует изнанку идеологии как таковой, ее оборотную сторону, извращенность на всего лишь одном примере из «Заводного апельсина» Стэнли Кубрика. Ведь молодой преступник и насильник Алекс наслаждался в фильме другой частью Девятой симфонии, которая является не такой уж и радостной, как знаменитая Ода. Так и в любом политическом режиме за ширмой улыбок и добрых отношений скрывается агрессивная, демоническая составляющая, способная раскрыть сущность власти и ее намерений. Здесь Жижек вспоминает Ленина, который, как часто говорили его соратники и близкие, любил детей и кошек, но вместе с тем отдавал непопулярные, жестокие приказы. При любом политическом режиме, в любой идеологии существует агрессивная, зловещая, демоническая часть Девятой симфонии, как та, которой наслаждается Алекс.
И этой извращенной стороной оказывается абсолютный цинизм идеологии. Именно в данном пункте Жижек корректирует Маркса. По мнению Жижека, Маркс полагал, что люди делают что-то, потому что они не знают, что они делают, пребывая в иллюзии относительно истинного положения дел. Однако на самом деле, настаивает Жижек, люди делают что-то именно потому, что они знают, что именно делают. Здесь философ обращается к примеру из мюзикла «Вестсайдская история», в котором группа хулиганов в форме музыкального представления объясняет представителю закона, почему именно они такие плохие и почему даже не собираются меняться. Они живут в плохом районе, в бедности, их родные – алкоголики, наркоманы. Хулиганы в действительности знают, что то, чем они занимаются, очень плохо, но все равно делают это. А это, со слов Жижека, и есть сущность идеологии. И вот, Жижек обращает наше внимание на недавние погромы в Лондоне, когда пару лет назад бунтовщики устраивали поджоги, уничтожали собственность. На фоне всего этого особенно любопытными выглядели заявления премьер-министра Великобритании о том, что самое ужасное в творимых бесчинствах – это то, что дебоширы берут вещи в магазинах и не платят за них. Иначе говоря, даже в случае социальных волнений низшие слои, осведомленные о том, что так делать нельзя, сохраняют свою страсть к потреблению. Вандалы знают, что это плохо, и делают это, но самое забавное, что даже в данном случае они продолжают потреблять, т. е. работать на идеологию.
Тем не менее кого-то ведь нужно обвинить в беспорядках? И в этом стремлении собрать все социальные страхи воедино, в одном-единственном образе, состоит другая характерная черта идеологии как таковой. Жижек вспоминает фильмы «Вечный жид» и «Триумф воли», а также «Челюсти». «Челюсти», по мнению философа, – это не совсем марксистский фильм, хотя его очень любит Фидель Кастро, потому что считает, что акула – это символ капитализма. С точки зрения Жижека, акула не воплощает собой капитализм. Дело в том, что в обществе люди боятся разных вещей, а акула из «Челюстей» помогает собрать все разнородные страхи общества в один-единственный и конкретный. Не это ли делали нацисты по отношению к евреям, задается вопросом Жижек? Примерно то же самое было сделано и в Великобритании, когда все проблемы общества сводились к матерям-одиночкам. Много преступников? У матерей-одиночек мало денег и средств, чтобы справиться с воспитанием детей, те идут на улицу, и повышается преступность. Из бюджета расходуется много средств? Это все матери-одиночки, на них слишком много тратится денег. И так далее. Таким образом, матери-одиночки в контексте современной британской идеологии становятся тем же самым, что и евреи в нацистской Германии, или акула из фильма «Челюсти».
Наконец, неявным посылом всякой идеологии является и «принуждение к свободе», стремление освободить жертву из рук садиста. Жижек вспоминает фильм «Таксист» Мартина Скорсезе и его прототип «Искатели» Джона Форда. Философ настаивает, что жертвы обоих фильмов – малолетняя проститутка в «Таксисте» или белая женщина в «Искателях», ставшая женой вождя индейцев, – на самом деле наслаждаются своим положением жертв. Они стали жертвами добровольно и не хотят, чтобы их спасали. Не то же ли самое, что делают освободители в фильмах, предпринимали и Соединенные Штаты, когда воевали с Ираком, спрашивает Жижек? И он заходит здесь так далеко, что предполагает, что и заключенные тюрьмы Абу-Грейб точно так же наслаждались своим положением жертвы, когда американские военные их пытали.
Но это не все. На протяжении двух часов Жижек рассуждает про кока-колу и киндер-сюрприз, про католичество и атеизм, про фильмы-катастрофы и конспирологию. Повторимся, абсолютно те же мысли можно найти в его книгах или же статьях, которые еще не стали книгами. Ведь все знают, что свои книги Жижек собирает из многочисленных статей. Но все-таки в конце кино Жижек обрушивается на капитализм. Все и так хорошо помнят его старый анекдот о том, что «легче вообразить конец света, чем конец капитализма»[175] . Философ его вновь воспроизводит. Однако Жижек без тени иронии говорит об «Окупай Уолл-Стрит» и социальных волнениях в Греции. В отличие от погромов в Лондоне эти события хотя и не дают никакой гарантии исчезновения капитализма, но позволяют левым типа Жижека хотя бы надеяться на то, что он отступит. Этот вывод Жижек делает после двух часов и 15 минут философствования. Конечно, Жижеку нельзя предъявлять претензии, как нельзя предъявлять их шоумену, только что отыгравшему гениальное представление. А представления Жижека гениальны. Во всяком случае те, кто посещает его лекции и смотрит фильмы с его участием, так считают.
Для Жижека идеология по большому счету существует только в кино – вот, наверное, самый главный вывод, который мы должны сделать, посмотрев «Киногид извращенца: идеология», Но не потому, что так хочет сам Жижек, а потому что так хочет массовый зритель. Но, как отмечалось выше, сама культурная логика позднего капитализма ставит задачу искать идеологию в кинематографе. Массовый зритель не будет смотреть скучный документальный фильм, в котором ведутся серьезные разговоры об издержках капитализма. В одном интервью на вопрос «откройте нам секрет» Жижек ответил: «Коммунизм победит»[176] . Но коммунизм вряд ли победит. Потому что наиболее ярые противники капитализма и сторонники коммунизма занимаются критикой, но не реальной политической борьбой. Все дело в том, что сам Жижек, например, часто обвиняет режиссера Джеймса Кэмерона в том, что его наивный марксизм «голливудский», ненастоящий, далекий от реальной борьбы. Примерно в этом же духе Жижек упрекает и «либеральных коммунистов», к которым философ относит, например, Билла Гейтса и которые, якобы заботясь о всемирной справедливости, продолжают наращивать собственный капитал. Жижек так пишет о них: «Не надо питать иллюзий: либеральные коммунисты сегодня – враги всякой прогрессивной борьбы. Все остальные враги – религиозные фундаменталисты и террористы, коррумпированная и неэффективная государственная бюрократия – это фигуры, появление которых зависит от особых местных условий. Именно потому, что они хотят исправить второстепенные изъяны глобальной системы, либеральные коммунисты служат наглядным олицетворением того, что не так с системой как таковой»[177] .
Не походит ли марксизм самого Жижека на лицемерие либеральных коммунистов или на наивный марксизм Джеймса Кэмерона? Марксизм Славоя Жижека, хотя еще и не ставший марксизмом голливудским, как у Кэмерона, стремится к тому, чтобы стать таковым. Жижек ругает Кэмерона за «поверхностный марксизм», но сам почти ничем не отличается от него. Как и все левые интеллектуалы, Жижек продолжает пить кофе в «Старбакс»[178] и клеймить позором капитализм. В фильме он отпивает глоток из стаканчика «Старбакс» и начинает рассказывать о лицемерии этой компании, которое сегодня является олицетворением позднего капитализма. Лицемерие «Старбакс» сводится к тому, что компания завышает цены на кофе, чтобы часть прибыли, вероятно, отдавать на благотворительность. И это является, с точки зрения Жижека, абсолютным потребительством, потому что те, кто пьют кофе в этой кофейне, чувствуют себя более спокойно, так как участвуют в благотворительности. Секрет в том, что если даже коммунизм, о котором грезит Жижек, и победит, то только в кино, которое будет снято на деньги «капитала»
Если бы я правил миром. Жижек
В литературном триллере Мартина Круза Смита Гаванская бухта заезжий американец вовлекается в заговор против Фиделя Кастро, но затем обнаруживает, что заговор был организован самим Кастро. Кастро прекрасно сознает растущее недовольство своим правлением даже среди высшего круга функционеров и потому каждые пару лет он дает указание секретному агенту об организации заговора направленного на его собственное свержение, чтобы т.о. выкорчевать нелояльных чиновников. И в тот момент когда заговор должен осуществиться недовольных арестовывают и ликвидируют. Это первое, к чему бы я прибег чтобы защитить свою власть, если бы я правил миром – сам Бог поступает подобным образом в романе Честертона Человек, который был четвергом, так что я оказываюсь в неплохой компании.
Моей следующей мерой стало бы снижение уровня жизни моих подданных. Зачем? Здесь я стану следовать уроку из небольшого романа Исмаила Кадаре Пирамида, где египетский фараон Хеопс объявляет, что он не желает строить пирамиду, подобно своим предшественникам. Напуганные этим заявлением, его советники обращают внимание, что пирамидо-строение играет ключевую роль в поддержании его авторитета, поскольку это способ сохранять его народ бедным, несчастным и, следовательно, покорным. Хеопс признаёт истинность сказанного, и тогда его советники выдвигают иные варианты подавления процветания граждан: к примеру, вовлечь Египет в войну с соседями, или подстроить природную катастрофу (вроде нарушения нормального течения Нила и т.о. подрыва земледелия). Но эти предложения отвергаются как слишком опасные (Египет может проиграть войну, природные катастрофы могут привести к неконтролируемому хаосу). Тогда они возвращаются к идее строительства пирамиды, столь огромной, что её строительство мобилизует ресурсы страны и высосет энергию из народа, удерживая его в узде. Этот проект переводит страну в режим чрезвычайного положения на двадцать лет, загружая секретную полицию работой по раскрытию саботажа и организации арестов в сталинском стиле, с публичными признаниями и казнями. Я бы постарался придумать подобную задачу, но более подходящую для нашей эпохи, вроде умопомрачительных инвестиций в пилотируемые экспедиции на Марс и другие планеты.
Для финансирования таких экстравагантных общественных проектов я бы установил законы поощряющие курение. Ярые курильщики умирают раньше – только представьте, на сколько бы сократились государственные расходы на пенсионеров и здравоохранение. При моём правлении, в советском стиле, каждый курильщик, потребляющий не менее двух пачек сигарет в день, получал бы снижение налогов и специальную медаль Народного Героя Финансового Единения
И последнее но очень важное: чтобы люди относились друг к другу учтиво и доброжелательно, я бы ввел правило – всякому разговору должен предшествовать ритуализованный период грубых оскорблений. Зачем? Разве это не противоречит здравому смыслу, который подсказывает, что мы взрываемся диким сквернословием, когда в середине вежливой беседы мы теряем разум и не в состоянии обуздать нашу фрустрацию? Но здесь здравый смысл ошибается (как это обычно бывает). У нас с моими добрыми друзьями есть такой ритуал: когда мы встречаемся, то первые пять минут вступаем в формальную процедуру грубого, бестактного сквернословия и взаимных оскорблений. Затем, немного устав и кивнув друг другу, подтверждаем, что этот довольно скучный но неизбежный предварительный ритуал завершен и, с большим облегчением от исполненного долга мы расслабляемся и начинаем общаться нормальным вежливым образом, как добрые и предупредительные граждане, которыми мы и являемся. Введение такого ритуала для всех людей гарантирует мир и взаимное уважение.
Вы полагаете, что это просто экстравагантные шутки? Подумайте еще раз: разве мы уже не живем в подобном мире?
Конкурс для мемоделов: с вас мем — с нас приз
Конкурс мемов объявляется открытым!
Выкручивайте остроумие на максимум и придумайте надпись для стикера из шаблонов ниже. Лучшие идеи войдут в стикерпак, а их авторы получат полугодовую подписку на сервис «Пакет».
Кто сделал и отправил мемас на конкурс — молодец! Результаты конкурса мы объявим уже 3 мая, поделимся лучшими шутками по мнению жюри и ссылкой на стикерпак в телеграме. Полные правила конкурса.
А пока предлагаем посмотреть видео, из которых мы сделали шаблоны для мемов. В главной роли Валентин Выгодный и «Пакет» от Х5 — сервис для выгодных покупок в «Пятёрочке» и «Перекрёстке».
Реклама ООО «Корпоративный центр ИКС 5», ИНН: 7728632689