Улететь в Сан-Франциско...⁠⁠

- Скажите, спросила она, - вам не хочется раздеться всякий раз, когда вы проезжаете через Тайм Сквер?

Рабинович посмотрел на нее в зеркало заднего вида. Пассажирка - женщина лет шестидесяти, сидела совершенно голая. Вся ее одежда была аккуратно сложена рядом на заднем сидении.

- Вам не холодно, мэм? - спросил Рабинович заботливо. – Может включить печку.

- Пустяки, - сказала она, - я хожу по улицам голой круглый год в любую погоду и у меня , для моего возраста, отменное здоровье. Знаете, что высадите меня здесь и поезжайте вниз по Бродвею. Я хочу немного прогуляться пешком. Пусть одежда остается у вас. Встретимся возле Утюга.

На Бродвее и тридцать четвертой случилась большая авария, и Рабинович простоял в трафике около двадцати минут, поэтому к Утюгу он и голая клиентка прибыли почти одновременно. Она довольно ловко запрыгнула в салон и сказала:

- Уф, за мной гнались полицейские. Пришлось немного пробежаться. Ну, чего вы стоите, поехали отсюда. Вы умеете ездить быстро. Ну-ка покажите на что вы способны.

Когда они стали на светофоре перед Баттери тоннелем Рабинович сказал:

- Вообще-то конец Манхеттена. Куда дальше?

- А куда можно? – спросила она.

- Или назад, наверх, - сказал Рабинович, - или в тоннель в Бруклин.

- Знаете, что, я хочу навестить свою сестру в Сан-Франциско, не согласитесь ли вы отвезти меня в аэропорт.

Рабинович снова глянул на свою пассажирку в зеркало заднего вида и увидел, что она одета и глядя на себя в смартфон, подкрашивает губы.

- Я извиняюсь, - сказал Рабинович.

Она переключила смартфон на переднюю камеру и спросила у изображения Рабиновича на дисплее:

- Ну, так что?

- Мне все-равно, - сказал Рабинович, - только на миттере уже  двадцать, а в аэропорт будет за сорок долларов, вы бы дали хоть какой задаток. А то меняете планы...

- Вы правы, - сказала она, - я сама должна была об этом подумать. Только у меня нет наличных, можно я вы пишу вам чек.

- Ну, я не знаю, - стал мяться Рабинович. Мы вообще-то чеки не берем.

- Вы ничем не рискуете, - сказала она. Или чек на двести долларов, или ничего. Будьте спокойны, я вас не обману. Я типичная богатая американская сумашедшая старуха. Покупать человеческую доброту за деньги – одно из немногих наших старческих удовольствий. Вы лучше спросите у меня то, что вы давно хотите спросить: Почему я хожу голой.

- Мне это не интересно, - сказал Рабинович. - Я на работе.

- Ну, и зря, - сказала обиженно и замолчала до самого Кеннеди.

Там, прямо в Кеннеди он раскешил чек в Вестерн Юнион, потерял на этом только десять баксов, купил в автолавке и съел пластмассовой вилкой китайский суп из пенопластового стакана, сбегал по-маленькому в передвижной туалет для констракторов и, чрезвычайно довольный самим собой, стал выбираться из лабиринтов гигантского аэропорта на экспрессвей. Кеннеди он не любил, в Кеннеди всегда был риск простоять два часа в линии и взять локал куда-нибудь в чернушник на Фар-Роковей за пятнадцать баксов. Рабинович направлялся в ЛаГвардию. ЛаГвардия в Шатл Бостон-Вашингтон - стопроцентный верняк - клиент белый и попросит отвезти в Манхеттен.

На последнем светофоре перед хайвеем, когда загорелся зеленый, Рабинович чуть притопив педаль газа на своей восьмицилиндровой шевролет Классик-Каприз, опережая всех, выскочил на середину перекрестка, где и был застигнут старым линкольном, который довольно сильно ударил его в правую переднюю дверь. Рабинович посидел несколько минут в машине, оглушенный столкновением, потом, пошатываясь, не обращая внимания на объезжавшие машины, обошел место аварии, остановился перед линкольном и закричал на американском английском курса Илоны Давыдовой:  “Чувак, куда же ты нах. прешь на красный!”

Водитель линкольна, пейсатый в очках с линзами, мощности которых хватило, чтобы собрать довольно сильный телескоп, опустил стекло, указал на светофор и сказал: “Где вы видите красный?” И в самом деле, светофор уже два раза сменился на зеленый.

- Kак мне все надоело! – закричал Рабинович и принялся срывать с себя одежду.