Жду новый пост

Серия «В Бедламе с прояснениями»

Ротшильд развернулся, махнув подолом халата, и удалился. Спустя пару минут в барак вернулся санитар с раскладным чемоданом. Оттуда он достал шприц и стал набирать в него какую–то дурно пахнущую жидкость, — хотя, казалось бы, что может быть хуже смрада свежих испражнений? Марти вяло дёрнулся, но смог лишь отвернуться, чтобы не видеть укола. Веки медленно закрылись. Он представил себе зимний день. Обязательно выходной! Представил как играет в снежки с мамой и Глорией. На душе стало тепло, жуткие наваждения оставили Марти, и он уснул.

Проснулся он там же, в бараке, но чувствовал себя прекрасно. Дороти даже половник уронила, увидев довольное лицо Марти, схватила его за руку и потянула за собой. Отчего–то она почти не кричала, лишь недовольно пыхтела и ворчала под нос что–то про «выскочку». На этом удивительные события не закончились. В кабинете Ротшильда Марти уже ждали две милые барышни и высокий худой мужчина в коричневом костюме в клеточку и завитыми усами. Кого–то он напоминал, но вспомнить не получилось.

— Ах, мой мальчик! Какой кошма–ар! — манерно воскликнул мужчина, вытянул шею и пошлёпал себя пальцем по губам. — Ну, ничего–ничего! Сейчас всё исправим! Пчёлки мои, ваш выход!

Девушки резво стянули с Марти одежду, подвели его к той самой табуретке, на которой он играл в шахматы, и принялись обмывать его из таза с горячей водой. Натёрли шею и подмышки душистым мылом, а после пустили в ход жёсткую мочалку. Удовольствию не было предела. Марти даже не сразу заметил, когда усатый мужчина вкатил в кабинет вешалку на колёсиках с десятком разных рубах и пиджаков.

— Какая жалость, — причитал тот, не скрывая акцента, — Я не привёз последний писк моды. Мой дорогой, как же я перед вами виноват! Вам придётся донашивать наряд из весенней коллекции!

Мужчина, бегая на носках между вешалкой и табуреткой, примерял на Марти одежду и виртуозно подкалывал её сзади странными иголками с шариком.

— Здесь не обойтись без шляпы! Какие вы обычно носите, молодой человек?

Марти растерялся: ведь никогда не носил шляп. Он потрогал голову, наткнулся на слой бинта и, отдёрнув руку, ответил:

— Простые…

— Ох, что вы! Неприхотливость вам к лицу, но минимализм был в моде пару лет назад. Так что сейчас, чтобы скрыть это недоразумение, — мужчина брезгливо посмотрел на макушку Марти. — Лучше всего подойдёт фетровый цилиндр!

Тот не протестовал. Он наслаждался прекрасным самочувствием и чистым сознанием.

— Потрясающая, беспримерная, я бы даже сказал, парадоксальная обаятельность! — воскликнул мужчина, когда головной убор аккуратно лёг на голову Марти, а плечи укрыл велюровый пиджак.

Тогда же в кабинет зашёл Ротшильд вместе с уже знакомым Марти журналистом. Последний снова притащил сложенную треногу и злополучную коробку.

— Может, не надо? — неуверенно произнёс Марти, но Ротшильд сделал вид, будто не слышит.

Первую вспышку Марти встретил с трепетом, зажмурившись. Вторую с недоверием, слегка приоткрыв левый глаз. Третью уже с энтузиазмом, смело глядя в трубу фотоаппарата. Взрыв пороха больше не беспокоил, не бередил рассудок, голова не болела, яркие краски не тускнели.

Портной довольно задрал нос и воскликнул:

— Ах, лё фёрсе! Улыбнись!

И Марти улыбнулся. Девушки одобрительно выдохнули, Ротшильд вяло похлопал в ладоши, а журналист сдержанно кивнул, подошёл пожать руку и, за минуту собрав треногу, поспешно выбежал из кабинета. Усатый портной осыпал Марти комплиментами и, заговорщически подмигнув, спрятал его грязную одежду в чемодан, после чего устроил Дороти грандиозный скандал, заставив принести чистую, по меркам лечебницы, одежду. Сиделке это не понравилось, но ещё сильнее та разозлилась, когда Ротшильд велел отвести юного супергероя в одиночную палату. Немудрено, что старуха оставила Марти без обеда, заперев комнату на ключ, но ему было всё равно. Он наслаждался видом из окна и мечтал, что по той широкой мощёной дороге вскоре пройдёт мама и заберёт его. Ведь он выздоровел. Теперь точно–точно выздоровел!

Марти даже не особо удивился, когда под вечер к нему пришла Глория. Правда, не в халате и чепчике, а в сером плаще и с зонтиком, но он так рад был её видеть, что сразу же запрыгнул на шею. Та крепко обняла Марти и, понизив голос, сказала:

— Здравствуй, лучик! Ты такой молодец, всё выдержал! Как себя чувствуешь?

— Хорошо!

— Я так за тебя рада: теперь ты сможешь добиться всего, чего только пожелаешь! Но ты должен знать, лучик, — прошептала Глория, посадив Марти на кровать. — Твоя мама нашлась.

Тот резко вдохнул, широко раскрыв глаза, и затаил дыхание.

— Да–да, она здесь.

Марти вдохнул ещё раз, раскрыв рот. Неужели?! Неужели всё закончится сегодня, и он наконец–то вернётся домой?! Это же лучший день в его жизни!

— Сейчас она в закрытой секции больницы и… — сбивчиво продолжала Глория. — Сначала я не знала, что это твоя родная мама — об этом доктор Ротшильд сказал только сегодня… Вчера я помогла ему, а сегодня отказалась. Это выше моих сил... Это как–то неправильно... Я должна была тебя предупредить, но не решалась.

— Глория… — выдохнул Марти и вновь обнял её.

— Прости.

— Ничего страшного! Мы спасём маму! Скажи, как попасть в закрытую секцию? Где взять ключ?!

— Ключа два, один у Ротшильда, второй у одного из его бугаёв–санитаров. Сейчас они оба внутри, нам нужно дождаться, пока…

Договорить она не успела. В палату вбежала разъярённая Дороти и, размахивая половником, стала изо всех сил лупить им Глорию.

— Вот она где! Потаскушка! Проститутка дешёвая! Снова с моим мужем шашни крутишь?! А ну, иди сюда!

Глория пыталась остановить обезумевшую, отбивала удары руками, хотя Марти казалось, что это ужасно больно.

— Миссис Ротшильд, прошу вас… Ах! — всхлипнув от боли, Глория схватилась за бедро, и Дороти тут же ткнула ей половником в лицо, да так, что черпак отлетел. На паркет брызнула кровь. Марти воскликнул: «Нет!» и бросился на помощь. Он толкнул Дороти в бок, и та с хрипом ударилась об стену. Воспользовавшись замешательством, Глория выбежала из палаты, придерживая ладонью капающую из носа кровь.

Дороти оттолкнула Марти и прокричала:

— К тебе я вернусь позже, чёртов мальчишка!

После чего плюнула и выскочила вслед за Глорией. Марти осел на пол. Что же делать? Бежать помогать Глории или спасать маму? Выбор тяжёлый, а медлить нельзя! С улицы послышались крики:

— Я вызову полицию!

— А я позвоню в морг!

Марти выглянул из окна и увидел, как Глория выбегает из лечебницы, а за ней гонится Дороти, держа ручку половника над головой. Он нашёл на полу отвалившийся черпак и хотел было его кинуть в старуху из окна, но забыл о проклятых решётках. Прихватив черпак с собой, он спустился в фойе на первый этаж. Никого из пациентов или санитаров видно не было. Побарабанив по дверям закрытой секции, расслышал оттуда протяжный женский крик. По спине пробежали мурашки. Мог это быть крик матери? Мечась из одной комнаты в другую, дёргая запертые ручки, Марти добрался до бараков.

— Помогите! — взмолился он, вбегая внутрь. — Злодей похитил мою маму!

Но никто не обратил на него внимания.

— Э–эй! Вы же герои, помогите, прошу! Чад, ты слышишь меня?!

Марти упал рядом со здоровяком на колени, и принялся тормошить его за руку. Всё тщетно, тот лишь безучастно водил замутнённым взором по потолку.

— Чад… Дружище, спасай… — выдохнул Марти. — В память о Вилли, вставай!

Он встал, выпятил нижнюю губу и постучал себе по голове. Пациенты заинтересовались происходящим и искоса посмотрели на Марти. Даже Чад, чей взгляд не выражал никаких эмоций, застыл в направлении юного супергероя.

— Разве вы забыли? — воскликнул он. — Бедлам принадлежит вам, а не санитарам или врачам! Помогите!

Пациенты робко переглянулись, и даже Чад раскрыл рот, будто пытался что–то сказать.

— Да чтоб вас! — рявкнул Марти, подошёл к ближайшей кровати и принялся лупить по ней ковшом, крича при этом:

— Пожар! Пожа–ар! Спасайтесь, кто может!

Эффект превзошёл все ожидания. Душевнобольные повскакивали с кроватей, завопили, и, как единый организм, побежали к двери. Да, немного толкались, кто–то даже упал, но они старались держаться на расстоянии друг от друга. Дороти не зря дрессировала их каждый божий день.

— Горю! А–а–а! Я горю–ю! — пробасил здоровяк, выламывая дверь барака. Наверное, так повлияли на него слова Марти. Тот продолжал колошматить черпаком, пока в бараке никого не осталось.

В Бедламе начался бедлам.

Услышав гомон толпы, из своих кабинетов повылезали врачи. Настоящего огня нигде не было, но игнорировать десятки беснующихся пациентов, хаотично бегающих по фойе, коридорам и внутреннему дворику, не получалось. Кто–то, самый организованный, пробежался по одиночным палатам и выводил остальных пациентов из здания. Другие бегали с вёдрами в поисках очага возгорания. А некоторые додумались забраться на самый верх лечебницы и ударить в пожарный колокол. От такого звона пациенты Дороти взвыли ещё сильнее и рванули наружу. Стараясь вырваться из лечебницы, они принялись раскачивать металлические ворота во внутреннем дворе.

Марти в ужасе наблюдал за происходящим, вжавшись в угол, но, главное — цели он достиг. Из закрытой секции выглянули недоумевающие санитары. Забыв запереть замок, они вмиг оказались на улице и принялись толкаться с пациентами, тщетно пытаясь усмирить бушующего Чада. Тот висел на воротах, вцепившись в железные прутья, и вопил: «За Вилли!»

Недолго думая, Марти прошмыгнул в открытую дверь и попал в длинный тёмный коридор. Окна его оказались наглухо заколочены, но на столах стояли свечи, хоть как–то освещающие паркет. Казалось, что Марти уже когда–то был здесь. Нет, он никогда ещё не ходил в закрытую секцию, но эти свечи уже видел.

Ни одна из дверей не поддавалась, и лишь дойдя до самого конца коридора, Марти увидел лестницу вниз. Его передёрнуло от противного ощущения дежавю. Напомнив себе, что он вообще–то, супергерой, переборол страх и спустился по разваливающимся ступеням. Там его встретила толстая дверь, покрытая ржавчиной, похожая на дверь бункера. Толкнув её, — та со скрипом отворилась, — зашёл внутрь маленькой комнатушки, освещённой холодным светом моргающей лампочки. Чуть поодаль виднелись ещё одни двери с круглыми оконцами.

Оттуда кто–то нервно крикнул:

— Гойл?! Дурья твоя башка, где вас черти носят? Быстрее, помоги мне!

Марти нащупал на столе рядом скальпель. Дрожа от страха, заглянул в комнату. Это была просторная операционная с широким столом и прожекторной лампой, свисающей с потолка. У дальней стены висела широкая доска с десятками фотографий пациентов со вскрытым черепом и тусклые рентгены чьей–то головы со всех сторон. Относительно всей остальной больницы эту комнату можно было бы назвать хирургической мастерской.

— Ну что ты там… — выругался Ротшильд, обернувшись, и раскрыл рот. Его брови резко поднялись. — Где Гойл?! Что ты здесь делаешь?!

— Вы негодяй! Где моя мама?! — решительно заявил Марти. Но доктора этот вопрос ничуть не смутил.

— Здесь она, никуда не денется, — кивнул он. Руки его были заняты зажимами: одним он оттягивал кожу на затылке рыжей женщины, другим держал вату и промакивал сукровицу.

У Марти затряслись руки: он узнал в женщине маму. Тяжело дыша и сжав скальпель покрепче, он сделал неуверенный шаг. Хотелось отомстить, всадить остриё проклятому гусю прямо в шею!

— Не дури, парень! — Ротшильд правильно прочитал по глазам намерения Марти. — Слышишь?! Не дури, я единственный, кто может ей помочь!

— Что ты с ней сделал?! — голос Марти дрожал, а металлическое эхо только усиливало эффект, выдавая страх.

— Не я! Дэвис, то есть, Глория, агрх! — выдохнул Ротшильд. — У ассистентки дрогнула рука, когда я зашивал надрез. Это простое недоразумение, она просто очень разволновалась.

— Ты получишь по заслугам, гад! — Марти выставил скальпель перед собой, метя остриём в живот доктора.

— Стой–стой! — крикнул тот, не отрывая рук от зажимов. — Послушай, я понимаю, ты напуган! Но подумай, что лучше: расквитаться со мной и обречь мать на существование овощем, либо помочь мне доделать операцию и, возможно, когда–нибудь она встанет на ноги?!

Марти поколебался, но внутри он уже сделал выбор. Скальпель со звоном упал на кафельный пол.

— Держи здесь, — скомандовал Ротшильд и передал Марти зажимы. После чего тяжело вздохнул и вытер пот со лба. — Я постараюсь справиться сам, но тебе придётся смотреть на это, чтобы не навредить ей. Как бы ни было противно, не закрывай глаза! Ещё одна оплошность, и она умрёт.

От последних слов Марти вздрогнул. Вздохнув поглубже, он встал на подставку перед столом, продел пальцы в кольца зажимов и увидел лицо мамы. Она будто глубоко спала, не реагируя на яркий свет лампы. Руки задрожали ещё сильнее. Ротшильд натянул на лицо новую маску и, встряхнув пальцы, разрезал несколько швов. Марти увидел чужеродный кусок мозга с застывшим кровяным пятном. Этот кусок был мастерски сшит с остальной частью мозга короткими стёжками еле заметной нитью.

— Ага… Вот оно что, — протянул доктор и аккуратным, выверенным движением кончика скальпеля срезал нить. Он промокнул пот, достал из ящика со льдом маленький белый студенистый комочек с розовыми прожилками и, задержав дыхание, за пару секунд заменил один кусок мозга на новый.

Мама протяжно вздохнула сквозь сон, отчего Марти вздрогнул, чуть не выронив зажимы.

— Сосредоточься! — процедил Ротшильд, достал нить и крючкообразные иглы. — Теперь ты это умеешь.

Ближайшие полчаса или час он виртуозно сшивал мозг. Руки Марти налились свинцом, и под конец он уже не мог контролировать дрожь. Ротшильд не дрогнул ни единого раза, идеально сосредоточенными стёжками он зашил кожу на затылке и, покачиваясь, вышел из операционной, бросив через плечо усталое:

— Мне нужно покурить.

Марти тоже не отказался бы, но лишь позавидовал взрослому и без сил сполз по стене в дальней части комнаты. Запрокинув голову, немигающим взглядом он смотрел на слепящий прожектор, и пытался осознать произошедшее. Такое он ещё никогда не переживал. А может, переживал, просто не помнит?

— О–о–ох, — послышалось со стола.

— Мама! — воскликнул Марти, подбегая ближе.

Она попыталась что–то произнести, но губы почти не двигались. Медленно моргала, повернув зрачки в сторону Марти, и еле заметно улыбнулась кончиком губ. Кажется, мышцы её почти не слушались.

— Что он сделал с тобой, мама?! — сказал Марти и затих, услышав за дверью приглушённые крики.

— Там складское помещение, а ключи в моём кабинете, — послышалось из коридора. — Офицер, быть может, бутылочка хорошего виски купажа тысяча девятисотого года позволит закрыть глаза на недоразумение?

— Вы предлагаете мне взятку, мистер Ротшильд?! — взревел кто–то.

— Ну что вы, офицер, просто дружеский подарочек в честь плодотворного сотрудничества! Ваш предшественник очень любил хороший алкоголь, — нервно хохотал тот. — А там, уверяю, не на что смотреть! Вёдра с испражнениями да мётлы.

— У вас среди ночи сбежала толпа пациентов! Я должен расследовать причины, и вы сейчас один из подозреваемых.

— Но…

— Пойдите прочь, Стефан, у меня ордер на обыск!

Двери распахнулись. Ротшильд ввалился спиной и упал на пол, за ним в операционную зашли четверо полицейских.

— Святые угодники! — ахнул один из них, рассматривая фотографии и снимки рентгена. — Сколько пациентов пережила эта комната…

Он незамедлительно достал наручники и заковал Ротшильда. Второй, кажется, главный, молча оглядел комнату и, остановив взгляд на Марти, подошёл ближе. Присев на одно колено, снял фуражку и сказал:

— Привет, чемпион. Ты как? Цел?

— Да, но моя мама… — ответил Марти. — Она не может двигаться, помогите, пожалуйста!

— Стефан, она встанет на ноги? — сурово спросил полицейский, надевший наручники.

Лежащий на полу Ротшильд процедил:

— Это возможно, но на восстановление потребуется дорогостоящая реабилитация!

— Ничего, ничего, — вздохнул офицер. — Я позабочусь, чтобы ты её оплатил.

— Прошу вас, моя жена нужд… — взмолился Ротшильд, но договорить ему не дали.

— Уведите его! Вы обвиняетесь в незаконном проведении опасных медицинских операций! — рявкнул полицейский и обратился к Марти: — А я тебя знаю, в газете видел, ты же Алик Фрэн — герой, обыгравший гроссмейстера! Тебе стоит подумать, что скажешь о докторе в суде. Мы можем закрыть негодяя надолго.

***

Марти подглядывал в створку приоткрытой двери и наблюдал за судьёй. Тот стоял, держа монокль у глаза, и зачитывал приговор:

— Всем встать! Лондонский суд, опираясь на мнение присяжных и на показания потерпевшего, вынес приговор подозреваемому.

В воздухе повисла тишина. Мельком оглядев присутствующих в зале и слегка поправив моноколь, судья громко произнёс:

— Виновен!

Кто–то, самый смелый из присяжных, поднял руку:

— А вы потерпевшую опрашивать не будете?!

Судья растерялся. Выронив монокль, он развёл руками и произнёс:

— Так она же не разговаривает?

Этого момента Марти и ждал. Он распахнул двери зала заседания, и в него въехала кресло–каталка, в которой сидела его мама. Гордо подняв голову, её везла Глория. Вместе с Марти они стряхнули снег с толстого пледа, прикрывающего ноги миссис Стью, и помогли встать и дойти до кафедры.

— Миссис Стью, клянётесь ли вы говорить правду и ничего, кроме правды? — мягко спросил её судья.

— Да, — еле слышно, хрипло произнесла она, откашлялась, и гораздо уверенней повторила: — Да!

— Рад слышать! Что же, тогда поведайте нам свою историю, — он пожал плечами и сел в кресло.

— Когда пропал мой сын, я не была дома уже неделю: зарабатывала, как могла... Думала, что за Марти присматривает бабушка, а вернувшись, с ужасом узнала от соседки, что матушка почила, — мама говорила медленно, тихо и с большими паузами. Каждое слово давалось ей с трудом. — В участке слушать отказались, шериф сказал, что никого не видел и прогнал меня… Следующие две недели я провела в тщетных поисках, попытках наскрести на хлеб, похороны и… прости, Марти, я не смогла найти тебя.

На её глазах проступила слеза.

— Как вы попали в лечебницу? — пробасил судья.

— Спустя месяц я окончательно отчаялась и почти не выходила на улицу, а когда всё же выбралась просить милостыню, чуть было не лишилась рассудка. Марти мерещился мне повсюду! Я не сразу поняла, вернее, поняла только потом, что заметила его лицо в газете. Чуть было не сойдя с ума, смирилась с потерей и пыталась жить дальше, пока однажды не купила на рынке рыбу. Её завернули в газету, на главной странице которой я ещё раз увидела фотографию Марти с той шахматной партии. Выпуску было уже полтора месяца, и я поняла, что он в Бетлеме.

— Это всё невероятно интересно, но нам важно, как вы оказались на операционном столе мистера Ротшильда.

— Я пришла в лечебницу. Доктор честно рассказал, что сделал с Марти. Думал, что он сирота, раз никто за ним не пришёл. Но ещё он рассказал, что сыну становится хуже. Что–то связанное с отторжением — я не разбираюсь. Предложил мне операцию по пересадке моих стволовых клеток мозга, ведь как у родственника, у меня максимальная совместимость с Марти. Предупредил, что никто ещё не совершал подобных операций, что это смертельно опасно, но я согласилась без раздумий! Просто не могла потерять его… снова.

— Снова? Что это значит?

— Два года назад, — её голос был слаб, а ноги подкашивались. Марти подскочил и позволил опереться на своё плечо. Пока мама говорила, он рассматривал грубую мозолистую кожу на её руках, посёкшиеся сальные волосы, морщины на лбу и ямочки возле уголков рта. Ещё никогда он не замечал таких мелочей и оттого был счастлив. — Когда сыну исполнилось восемь, неподалёку от Трафальгара случилась трагедия. На них с отцом упала балка. Марти удар пришёлся по голове. Задело самую малость, папка успел оттолкнуть, но после этого сын стал… другим.

— Папа спас меня?! — пропуская мимо ушей всё остальное, Марти вдохновенно раскрыл рот. От радости захватило дыхание. Он буквально боялся вдохнуть, чтобы не спугнуть эйфорию и прошептал: — Он герой!

— Спас, но какой ценой…

Судья осторожно переспросил:

— Миссис Стью, напоминаю вам, что мы слушаем дело по обвинению мистера Ротшильда в незаконных медицинских операциях над людьми с психическими отклонениями. Вы — единственная, кто лёг под его нож по собственной воле и сохранил рассудок. Объясните почему?

— Легла и сделала бы это вновь. Два года я страдала, глядя, как мой сын пускает слюни и невразумительно мычит в ответ на «Я люблю тебя». Эта невыносимая боль хуже смерти. Ротшильд искал способ вылечить шизофрению супруги, и ему нужны были подопытные. Я не оправдываю его методов, но он искал причину болезни — в мозге. В самом малоизученном органе и в чём–то даже преуспел. Теперь Марти полноценный человек, и я благодарна доктору за это и не хотела бы упекать его за решётку. Возможно, его метод послужит человечеству в будущем ещё не один раз.

— Я вас понял. Это не отменяет нарушение закона, но раз потерпевший ходатайствует о снижении строгости приговора, то это в корне меняет дело. Хм… — судья опустил взгляд и надолго задумался. Во время речи миссис Стью в зале стояла тишина, и в такой гнетущей обстановке было отчётливо слышно тиканье часов. Марти успел досчитать до ста, когда судья, наконец, поднял взгляд и с прищуром посмотрел на него.

— А что скажете вы, молодой человек? Вы герой и пережили невероятно сложную операцию на мозге.

— Я… я не знаю… Мистер Ротшильд сделал много плохого, но он также сделал и много хорошего…

— Кажется, вы были знакомы с Чадвигом Кавински. Судя по его личному делу, господин Кавински шёл на поправку и должен был покинуть стены Бетлема этой зимой, но недавно он впал в кому. У нас нет доказательств, что его оперировали, но… это косвенное обвинение. Не говоря уже о несчастном случае, который Ротшильд пытался скрыть от ведома совета графства путём взятки.

Марти тяжело вздохнул. Он не единожды навещал Чада. Некогда молодой сильный мужчина заметно ослабел, почти не вставал с кровати и не делал ничего, кроме того самого «жеста Вилли». Было очевидно, что здоровяку осталось недолго.

— Чад мой друг… — сказал Марти и осёкся. Судья стукнул молотком.

— Будете давать показания против подозреваемого?

Марти огляделся, поймал грустный взгляд Глории, — та кивнула ему и улыбнулась, — затем взглянул на мать и сказал:

— Когда–то я хотел стать супергероем, но не стал им, ведь думал только о себе и никогда о других. Я не думал о папе, когда он умер; не думал о маме, когда попал в лечебницу; не думал о Чаде, когда тот пропал на целый месяц; забыл Глорию — стоило попасть в бараки. Я никогда по–настоящему не заботился о близких, пока они были мне не нужны. А мистер Ротшильд думал обо всех нас одновременно. Искал деньги, чтобы лечебницу не закрыли, чтобы платить зарплату санитарам; он искал способ вылечить свою жену миссис Дороти и ради этого ночами ковырялся в чужих мозгах. Это страшно звучит, знаю, но я уверен, что Чад был бы рад отдать жизнь за любого из пациентов Бетлема. Мистер Ротшильд — вот настоящий герой! Он подарил мне вторую жизнь. Он преступил закон, возможно, но ради доброй цели. И я не могу судить его. Я считаю, что он заслужил прощения.

Глория хлопнула в ладоши. Затем хлопнула ещё раз. Её инициативу осторожно подхватили присяжные, и через пару секунд аплодировал уже весь зал. Судья нервно потёр брови, вздохнул и стукнул молотом:

— Оправдан.

*Конец*

Спасибо, что дочитали до конца! Мир Вам и Вашим Мирам!

Одним солнечным утром Глория вновь отвела Марти на завтрак в столовую. За месяц, что тот не появлялся в холле лечебницы, она преобразилась до неузнаваемости. Паркет переложили новыми, более светлыми дощечками; стены, предварительно отмыв от грязи и других неизвестных засохших субстанций, покрасили в светло–жёлтый.

Войдя в столовую, Марти вздрогнул, увидев толпу. Мужчины во фраках и с моноклями, женщины в пышных платьях и шляпах с перьями. На их лицах читалась обеспокоенность и брезгливость. На пациентов, выстроившихся вдоль стены неровной шеренгой, надели ошейники и сцепили их верёвкой. Их фотографировали, — так сказала Глория. От вспышек, галдёжа и большого скопления людей Марти стало неуютно и страшно.

— Держись, лучик, — подбадривала Глория, присев на корточки и положив руки на плечи Марти. — Сегодня важный день: ты будешь играть с Нельсоном в шахматы. И неважно, выиграешь или проиграешь, — это шаг на пути к маме. Запомни, рядом будут все эти люди, не смотри на них, не думай о них. Никого из них по–настоящему не существует!

Марти кивал. Ему не нацепили ошейник, и только за это он уже был благодарен. Впрочем, Нельсон тоже завтракал без цепи, сидя поодаль, в самом углу столовой. Его странным образом перебинтованная голова напоминала Марти маску супергероя, в которой сделали прорези для глаз, и закрыта оказывалась лишь верхняя половина лица.

— Играть будете в кабинете доктора Ротшильда, на третьем этаже, — произнесла Глория, стоило Марти затолкать в рот последнюю ложку пересоленной каши. — Персоналу туда нельзя, но ты будешь в безопасности, не переживай!

Марти сглотнул образовавшийся в горле ком и маленькими шажками посеменил за Глорией. Легко сказать: «Не переживай!», но внутри, где–то чуть выше живота, уже формировалась бездонная пропасть, сосущая воздух, силы и уверенность. Убранство гигантского кабинета противного гуся не добавляло уверенности. Взгляд мгновенно приковывали книжные шкафы, расставленные вдоль стен и возвышавшиеся под огромный куполообразный потолок. Круглый кабинет наполняли разные анатомические модели и муляжи, для наглядного изучения. Больше всего пугал большой мозг на постаменте в виде позвоночника, а из него на металлических спицах торчали глазные яблоки. Ротшильд положил ладонь на дрожащее плечо Марти и, жестом отправив Глорию на выход, подвёл юного супергероя к столу для игры в шахматы. Вырезанный из камня стол стоял на небольшом возвышении возле трёх высоких арочных окон. Марти не решился посмотреть на вид, но с облегчением заметил, что в кабинете доктора нет решёток. Это вдохновляло.

— Проходите, проходите, дорогие господа! — сказал Ротшильд, и в кабинет хлынула охающая толпа и пара человек с треногами. Марти охнул, и дёрнулся было спрятать лицо в ладони, но доктор сжал ладонь на плече и обратился к журналистам: — Прошу, господа, фотокамеры ставьте здесь, — и указал на центр кабинета.

Марти уселся на ужасно неудобный каменный табурет со стороны чёрных фигур и поёрзал. Справа от него светило солнце, слева устанавливались чёртовы треноги, которые вскоре непременно начнут слепить вспышками. А напротив уселся Нельсон в забавной повязке, скрывающей верхнюю часть лица до носа, но бледная кожа и впалые щёки выдавали его с потрохами.

— Дорогие друзья, — начал Ротшильд, обратившись к людям во фраках и платьях. — Леди и джентльмены! Как вы уже знаете из брошюр, заботливо направленных вам курьером, ваш покорный слуга посвятил свою жизнь делу Асклепия. Я изучал как тяжелейшие нарушения развития головного мозга, так и эндогенные полиморфные психические расстройства! Совсем недавно была впервые протестирована моя прорывная методика воздействия на лобные доли мозга вкупе с возбуждением световых рецепторов! И сейчас вы, самые влиятельные люди Лондона, удостоитесь чести лицезреть эффективность моей методики в битве умов! Встречайте матч шизофрении против олигофрении!

Кабинет наполнили овации, эхом отразившись от потолка. Марти не понял почти ни единого слова по отдельности, но осознал общий смысл. Он посмотрел на свои руки, потрогал голову и взглянул в холодные глаза Нельсона, безучастно разглядывающего игральные фигурки, вырезанные из слоновой кости.

— Приступайте! — шепнул Ротшильд, наклонившись к игрокам.

Нельсон молча сделал первый ход — пешка D4. Марти ответил зеркально и совсем не удивился ещё одной пешке C4, только теперь уже ответил пешкой E6. Конь С3, конь F6.

Из толпы послышались одобрительные возгласы. Кабинет осветила первая вспышка, но Марти так просто с толку не сбить. Партия началась минуту назад, а уже вовсю набирала обороты. Юный супергерой не отставал от бывшего гроссмейстера, прямой рукой переставляющего фигуры. Едва начавшись, игра перетекла в среднюю фазу, Нельсон сразу пустил в ход слона, а затем и ферзя. Марти неуверенно подвинул слона на одну клетку и, увидев, как противник машинально, одним движением руки произвёл рокировку, задумался.

Марти думал, что видит партию на несколько шагов вперёд, но судя по ходам оппонента, тот видел игру иначе. Видимо, играть против Глории — не то же самое, что и с гроссмейстером, пусть и бывшим, но, кажется, Марти знал, как следует играть дальше.

В той книге, которую санитарка купила в киоске, были представлены несколько десятков самых известных партий за всю историю шахмат. Вошли в неё и относительно свежие, сыгранные не далее чем лет двадцать назад. С таких Глория и предложила начать разбор.

И сейчас Марти нервно водил рукой над столом, вспоминая, какой ход приведёт к победе. Пальцы застыли над ферзём, затем медленно передвинулись к слону, кажется…

— И–и–и! — взвыл Нельсон и резко с хрустом мотнул головой, разминая шею. Толпа оживилась, девушки охнули от неожиданности. Марти вздрогнул, и, решив не рисковать, сделал ход ферзём. Нельсону это, несомненно, понравилось, — он перестал дёргаться, а на его мертвецки бледном и безучастном лице проступила едва заметная улыбка.

Марти оглянулся, нашёл среди толпы Ротшильда, представил, что за дверью ждёт Глория, и немного успокоился. Но стоило перевести взгляд на злополучную коробку, стоящую на треноге, как из неё без предупреждения вырвался сноп искр, освещающий играющих.

— Поймал улыбку Джоконды! — воскликнул журналист, и ему зааплодировали, только Марти ничего не слышал. Он покачивался на табурете, придерживаясь за стол. В обморок не упал, и то ладно, но белое пятно перекрыло левую часть зрения.

— Ходи–и–и! — шипел на него Нельсон. Да только как тут разберёшься, как ходить? Не видно ничего.

— Сейчас–сейчас, я не вижу…

— Быстрее, урод!

Марти кивнул, сглотнул ком желчи, подступивший к горлу, и нащупал на столе фигурку с зубцами, вырезанными по кругу. Кажется, ладья с её бойницами. Ход сделан.

— Не–ет! — воскликнул Нельсон. – Неправильно! Чужой, чужой ход! Исправить. Исправиться!

Марти слышал, как ропщут аристократы, а Ротшильд подошёл к Нельсону и успокоил его, сказав что–то на ухо. Сейчас бы доиграть проклятую партию, вернуться к Глории, хорошенько выспаться и начать искать маму, а не это всё. Гроссмейстер молча, с гулким стуком переставил какую–то фигуру, и Марти, буквально по памяти передвинул коня. Вслепую, почти на ощупь, не разбирая расстановки сил.

— Нет–нет–нет… — безостановочно тараторил Нельсон. — Так нельзя! Уродец издевается? Переиграть. Уничтожить, — он ещё громче поставил фигуру на стол.

Марти что–то передвинул: кажется, пешку, но не успел убрать руки, как противник сделал ещё ход. Чёрт, нужно подумать, но сосредоточиться мешали вспышки, одна за другой вторящие блеянью толпы. Поплотнее прижав ладонь к глазам, облокотившись на стол грудью, Марти ощупал фигуры. Перед закрытыми глазами предстала игральная доска, на ней чёрные и белые фигуры танцевали фокстрот, беспорядочно перемещаясь от одного края к другому. Марти представлял, как он стоит посреди поля сражения, маленький, одинокий, в застиранной дырявой робе заключённого, а вокруг него мечутся гигантские фигуры. Они разрывают друг друга в клочья, казнят, разбиваясь на куски, и вот пришёл судный час юного шахматиста. Белый король, ухмыляясь, снял шапку с массивным крестом, занёс над головой и… застыл, ожидая хода Марти.

Тот вздрогнул, широко раскрыл глаза, чувствуя, как быстро колотится сердце. Мельком оглянувшись, он в панике сделал следующий ход. Неважно какой, но этого требовал белый король!

Нельсон замер, недоумевающе посмотрел на Марти, перевёл взгляд на доску, затем снова на мальчика. Дрожащей рукой он передвинул слона и заикнулся:

— Ш–ш–шах… Шах.

Марти уже было плевать: он понял, что ошибся, и сделал рокировку. Нельсон медленно передвинул ладью, безумным взглядом буравя лоб мальчика, и сказал:

— Но так нельзя?! Нельзя или можно?! Я выигрываю? Или нет?

Марти с трудом сдерживал слёзы: в ушах звенело, вспышки раздражали сознание, а беспорядочные выкрики и смех толпы вгоняли в уныние. Он уже нарочно поддавался, стараясь не показывать это в открытую, но именно эта ситуация сбивала с толку Нельсона.

— Играй нормально! — выл бывший гроссмейстер, но Марти не хотел нормально. Он хотел скорее закончить затянувшуюся партию.

— Мама, — пустив слезу, пролепетал Марти.

— Не смей мне поддаваться! — шипел Нельсон, вставая из–за стола: следующий ход он сделал, стоя.

— Я не знаю, как там… — разревелся Марти, а Нельсон уже схватился и за чёрные фигуры, играя партию сам с собой.

Толпа натурально бесновалась: кто–то просто хохотал, будто пришёл в цирк, кто–то недовольно кричал, кто–то подошёл поближе, заслонив камеру. Журналист оттаскивал наглецов за фалду, а Ротшильд вприпрыжку метался меж недовольных гостей, пытаясь их успокоить.

Нельсон рычал, стиснув зубы, но переставлял фигуры и за себя, и за Марти, играя в одиночку. На очередном шаге он истошно взревел:

— Ша–а–а–ах и–и ма–а–ат!

Все люди в кабинете разом замолкли и застыли. Марти сидел на стуле с ногами, прижав ноги к груди, и из–за колен смотрел, как Нельсон звонко щёлкнул фигуркой короля о стол. Он обыграл сам себя и, тяжело дыша, оглядывался по сторонам. В его внутренней борьбе вновь взял верх фантомный противник.

— Нет, — глухо произнёс он и сделал шаг назад, будто испугавшись соперника. — Нет–нет–нет! Ты не мог! Ты не он!

Фигурка короля медленно подкатилась и сорвалась с края стола, упав на пол в гнетущей тишине.

Вспышка озарила кабинет.

Шагнув назад, Нельсон неуклюже задел табурет, еле устоял на ногах и, истошно вопя нечто нечленораздельное, рванул к окну. Марти невольно дёрнулся за ним, не надеясь догнать или схватить, скорее инстинктивно, желая помочь. Обнять. Только было поздно.

Проломив массивную раму, Нельсон уже летел вниз с третьего этажа вместе с осколками стекла. Оглушительно громкий шлепок о землю полоснул барабанную перепонку Марти, когда он подбежал к окну. Буквально миг он рассматривал, казалось бы, целое тело Нельсона и тонкую струйку крови, увлажняющую асфальт посреди сотен острых осколков, и забавную супергеройскую повязку из медицинского бинта. Резко вздохнув от испуга, Марти отвёл взгляд, посмотрев на солнце. Ему хотелось, чтобы звезда выжгла ужасающую картину. Позади хрустнули осколки, кто–то схватил его за плечи и оттащил подальше.

Марти продолжал смотреть на солнце, стараясь забыться спасительным сном, но тщетно. Он чувствовал лёгкое покалывание в голове, где раньше будто по бильярдному столу катались шары из слоновой кости. Солнце больше никак не действовало на него.

— Лучик! — рядом с оцепеневшим Марти на колени присела Глория и прижала его к себе. — Всё хорошо!

— Он ведь не умер? — вытирая сопли, простонал Марти. — Супергерои не умирают!

— Нет, что ты, мальчик мой! Его полечат и…

— Мисс Девис! — проревел над ухом Ротшильд. — Готовьте операционную, быстрее!

Глория растерянно оглянулась, но среди спешащих из кабинета людей не было никого, с кем можно оставить Марти. Она нервно улыбнулась и прошептала ему на ухо:

— Стой здесь, я вернусь!

И Марти стоял.

Поначалу. Потом сидел, прижавшись спиной к холодной стене. Кабинет опустел почти сразу, а вскоре затихли и звуки снизу, но это мало волновало. Взгляд приковывала покорёженная рама, в которой торчали окровавленные осколки стекла, отчего Марти вновь и вновь проматывал перед глазами увиденное сотни, а может быть, и тысячи раз. Солнце зашло, и Марти уснул. А проснулся от удара в плечо. Разъярённый Ротшильд обнаружил его на рассвете следующего дня и с налитыми кровью глазами вышвырнул из кабинета под ноги ухмыляющейся Дороти. Та с превеликим удовольствием отходила Марти половником и отвела досыпать. Только на этот раз не в отдельную комнату в отдалённом уголке больницы, а в барак, где уже слонялись и подвывали остальные пациенты.

Окна барака были заколочены снаружи так, чтобы свет проникал лишь через верхние пять сантиметров. Да и тот частично закрывали решётки. Судя по следам от ногтей на ставнях, стёкол здесь не было. Нормально рассмотреть пациентов Марти не смог: глаза слезились от смрада, он хотел сбежать, но вырваться из цепкой руки старухи не вышло. Ухмыляясь, Дороти усадила его на некое подобие широкой скамейки. Кроватью это чудо назвать было тяжело: гротескная рама из ржавых, наскоро сваренных металлических профилей, укрытая деревянной межкомнатной дверью с торчащей ручкой, — всё это сумасшедшая санитарка назвала кроватью «ложем гроссмейстера». Проведя по двери ладонью, Марти вляпался во что–то липкое и вонючее, и с отвращением оглянулся на Дороти. Та истерически хохотнула, защёлкивая на его шее металлический ошейник.

— Где Глория?! — схватившись за цепь, завопил Марти. Дороти ткнула его половником в живот, и он сел на кровать. — Где моя мама? Глория обещала найти маму, я очень хочу домой!

Дороти пискляво расхохоталась и прокаркала хриплое:

— Потаскушка вылетела из лечебницы, как пробка ш–шампа–анского! Милый Стефан не смог спасти бедолагу, а виной тому криворучка Девис!

— Но…

Санитарка не позволила Марти сказать больше ни слова. Схватив половник, она стала стучать по металлическому каркасу кровати и сквозь кривые, жёлтые зубы цедила:

— Ещё слишком рано! Спать–спать–спать! Всем спа–ать!

Конечно, такой шум поднял бы и мёртвого, но, как ни странно, пациенты, бродившие по пыльному бараку, вдруг бросились к койкам. Толкая друг друга в горшки с испражнениями, они спешили занять своё место, защёлкнуть на шее ошейник и уткнуться головой в стену. Марти в оторопи таращился на старика, до крови разбившего лоб о металлическое изголовье кровати, и юношу, раздирающего уши, — лишь бы не слышать стук проклятого половника. Но по–настоящему жутко стало, когда в одном из пациентов Марти узнал Чада. Здоровяк лежал на кровати, поджав ноги к груди, и сосал большой палец. Лоб его был неестественно вмят вовнутрь, словно кусок черепа сковырнули столовой ложкой. Над бровью отчётливо виднелся грубый надрез, наскоро заштопанный почерневшими нитями.

Ужас сковал юного супергероя: он боялся пошевелиться, открыть рот — лишь бы не провоцировать старуху. Глория как–то рассказывала, что та раньше работала на кухне, но однажды подсыпала коллегам в еду гость толчёного стекла. По счастливой случайности большая часть смертельно опасной похлёбки осела на дне кастрюли, и персонал отделался лёгким испугом. Ротшильд не выгнал её, а перевёл в санитары, оставив на память алюминиевый половник. По мнению Марти, старухе определённо стоило показаться врачу.

Так началась новая глава жизни Марти в Бедламе. В пропитанном духом безысходности бараке среди десятков сумасшедших, в обществе ненавистной санитарки с половником и Чада, не реагирующего ни на что, кроме половника. И если с Глорией Марти чувствовал себя человеком, супергероем, превозмогающим лишения жизни, то теперь он стал пугливым мышонком. Каждый шаг, каждое действие, буквально каждый вдох сопровождался стрессом. Оглушительный звон, выворачивающий кишки смрад, едкие фразочки Дороти, её полное безразличие к судьбе Марти давили и уничтожали его морально. Сперва он пытался найти общий язык с пациентами, но это оказалось выше его сил. Сумасшедшие живут в собственном мире и слышат только себя, а последний хрупкий мостик между мальчиком и пациентами сломался, когда сломался Чад. Спасали прогулки во дворе, но с приходом осени и те сошли на нет.

Однажды в столовой, куда пациентов из барака приводили как собак, строем, сцепленных увесистой цепью за ошейники, Марти увидел первые опавшие листья и разревелся. Жизнь дала ему второй шанс, сознание прояснилось, а он попусту терял время, просиживая на жёсткой кровати единственные штаны, которые раз в десять дней позволялось постирать в загаженном медном тазу.

С того самого дня у Марти вновь начались головные боли. Нет, на свет он не смотрел, — в бараке его и так всегда дефицит: просто, когда Дороти хваталась за половник, в голове юного супергероя снова начинали кататься шары, причиняя невыносимую боль. Участились обмороки, сознание прояснялось всё реже, но Марти был рад этому. В такие моменты переживания, наконец, уступали белой дымке, обволакивающей мысли, как дым в прокуренной комнате. Жуткие силуэты теней, протягивающие свои бледные гнилые пальцы к Марти, стали его постоянными спутниками.

В Бедламе с прояснениями часть 4 из 4

От этого имени Марти передёрнуло. Он успел познакомиться с Дороти на прогулке в прошлый четверг, когда расписание её группы совпало с расписанием Глории. Сумасшедшая старуха, — даром что санитарка — держала своих пациентов в страхе, и каждый божий день стучала половником о металлическую поверхность. На завтраке, на прогулке, во время часов досуга и перед отбоем, в общем, раза четыре на дню Марти вздрагивал от громоподобного металлического лязга, которым Дороти куда–то гнала пациентов. Она бранилась, как сапожник в десятом поколении, а голос её был противен и больше похож на карканье вороны.

Но даже Дороти оказалась меньшим злом по сравнению со страхом перед мистическим «левым» крылом, где безумный доктор — так Марти про себя называл Ротшильда — проводил эксперименты по изучению болезней головы. Часто оттуда доносились крики, стоны, странные булькающие звуки и скрежет пилы, а после люди выходили отстранённые и «пустые». Глория называла это «меньшим злом» или «лечением ценой потери блеска в глазах», но Марти такая участь угнетала больше, чем есть ненавистные брокколи, которые тот жевал лишь ради Глории. Что–что, а блеск глаз Марти решил не терять во что бы то ни стало! Золотое яйцо он уже потерял, — хватит с него! Поэтому, позавтракав, — проглатывал кашу он уже сам, без напоминаний, — под звуки ударов половника о стол понуро поплёлся на прогулку.

Дороти любила выгуливать свою паству рядом с небольшой игровой площадкой, где тяжело скрипели старые качели и покосившаяся на манер Пизанской башни детская центрифуга. Почти всё на площадке было сделано либо из дерева, либо из проржавевшего металла, по которому старуха с удовольствием барабанила половником, отчего, по мнению Марти, пациенты сходили с ума. Ему вообще иногда казалось, что Дороти такая же пациентка, как и все остальные, просто очень целеустремлённая.

Не желая слышать хриплые вопли и сводящий с ума звон, Марти отошёл в противоположный конец внутреннего двора. На самом деле он хотел провести время с Чадом, но здоровяк задумчиво всматривался в заколоченные окна левого крыла и не хотел поддерживать разговор. Наверное, придумывал куда селить соек.

Тогда Марти подошёл к железным металлическим воротам. Седовласый охранник ухмыльнулся, но прогонять не стал. Так Марти простоял час, а может, и два, просунув голову между прутьев и разглядывая прохожих. В каждой женщине ему мерещилась мама, и от этого становилось невыносимо грустно.

Шмыгнув носом, Марти отправился гулять вдоль каменного забора, ограждающего лечебницу. Пройдя рядом с раскидистым тополем Марти увидел высокого худого мужчину. Подпирая спиной ствол дерева, он расположился поудобнее и, маниакально тряся головой, переставлял на клетчатой доске хлебные мякиши. Лопоухий, с широкими острыми скулами, бледный и ужасно худой, он напоминал Марти персонажа из мультика. Такой же бесцветный, сухой и тонкий, как тростинка, с вычурно отчётливыми кругами под глазами. Марти видел его на прогулках и раньше, но тот, как правило, избегал общения и быстро исчезал из поля видимости. Было сложно определить возраст мужчины: его короткие, но в то же время густые тёмные волосы контрастировали с морщинами на лбу и возле уголков глаз.

Марти подошёл ближе и спросил то, что волновало его самого больше всего:

— А хде твоя мама?

Мужчина оторвался от доски и удивлённо, с долей страха во взгляде, осмотрел Марти. Тот сделал ещё шаг, ткнул пальцем себе в грудь и сказал:

— Мня завут Айиком Фрэном. Моя мама шьяется по кабакам.

— Заметно, — сухо бросил собеседник, скорчив гримасу отвращения. Затем, задрав нос, демонстративно повернулся спиной и продолжил методично переставлять фигурки. — Пешка F4–F5. Потерял коня, но забрал слона. Он — ладья C3–A3. Зачем? Зачем–зачем–зачем… Зачем?! Ха–ха–ха. Пешка E6–F7. Шах! Всё! Нет, не всё, чёртов Ласкер!

Марти наблюдал, как собеседник нервно покачивается вперёд–назад, судорожно прикасается к хлебному мякишу и, будто ошпаренный, отдёргивает руку.

— Он забрал пешку, но я–то ладью. Ладью!

Маленького супергероя такими фортелями было не удивить, он продолжал:

— А как тебя зовут?

— Нельсон, — не отрываясь от игры, бросил мужчина. — Ферзь A5–B6. Шах. Ну и ладно, закрылся слоном. Нет, не ладно! Как я мог просмотреть? Снова шах, а я отойду…

— А ты тоше супелгелой? — настаивал Марти, заглядывая Нельсону через плечо.

— Все здесь в какой–то степени супергерои, малой, не мешай. Ладья, ладья, ладья, чёрт побери, снова и снова ладья! Ах, кошмар!

— А што ты делаеш?

— Пытаюсь сосредоточиться! Отвали! Чего пристал, дурачок?! — на виске Нельсона проступила набухшая от напряжения вена. — Проклятая партия приходит ко мне в кошмарах!

Снова Марти обозвали уродом: где–то, чуть выше живота, образовалась пустота, и он почувствовал грусть, тоску по дому, по отцу, по бабушке Брунгильде, и, конечно, по маме. Чёрную, тяготящую пустоту, впитывающую любые эмоции и отдающую гулким эхом. Наверное, Нельсон злится, потому что чувствует то же самое! Внезапно захотелось обнять Нельсона, что Марти, не задумываясь, и сделал.

— Твоя мама тоже шьяется по кабакам? — сказал он, обхватив голову сидящего на земле Нельсона.

Тот вскочил, опрокидывая клетчатую доску с фигурками, с силой толкнул Марти и, выпучив глаза, стал реветь, как раненый медведь:

— Да как ты смеешь, ублюдок?! Я проиграл, проиграл! Про–и–грал я! Что ещё тебе от меня нужно?! Смеяться пришёл, да?! Слухи о смерти от сифилиса лучше, чем сойти с ума! Сколько лет прошло, господь помилуй, сколько чёртовых лет… а я всё помню…

— Но мама… — Марти не успел договорить. Нельсон ударил его в живот, отчего воздух покинул лёгкие, а на глазах проступили слёзы. Не столько от боли, сколько от обиды, ведь он всего лишь хотел помочь.

Из-за спины Марти услышал неровное сопение и приближающиеся тяжёлые шаги. Точно разъярённый бык к Нельсону подбежал Чад. Схватив худощавого обидчика за грудки, он поднял того на добрый фут и, тяжело дыша, буквально хрипя от злости, процедил:

— Вилли запрещал драки! Пятое правило: мы все здесь одна семья!

— Отвали от меня! — заверещал Нельсон, привлекая внимание санитаров. Чад поставил его на землю. Слегка успокоившись он сказал:

— Мы должны быть одним целым, как братья!

Нельсон только надменно задрал нос:

— Идиот.

Чад выдохнул, жестом подозвал растирающего слёзы Марти, аккуратно поднял его на один уровень с Нельсоном и заключил их в тесные объятия. Марти чуть не задохнулся, ведь только-только продышался, оправившись от удара, а тут снова кислород отключили.

— Четырнадцатое правило Вилли, — шёпотом сказал Чад. — Будьте снисходительны!

— Плевать я хотел на твоего брата и его правила! Отпусти, фрик! — прохрипел Нельсон, но вырваться из здоровенных ручищ не смог.

— Второе правило Вилли: любите друг друга, помогайте друг другу! — Здоровяк, казалось, пытался помирить их, прижав ближе друг к другу и Марти был не прочь потерпеть ради общего дела, но Нельсону это не понравилось. Он принялся выкручиваться, отпихивая Чада, закричал:

— Помогите! Санитары, здесь буйный!

Чада это только раззадорило, он сжал объятия ещё сильнее и взмолился:

— Двадцать первое правило: не ябедничать!

У Марти потемнело в глазах, а изо рта вырвалось сдавленное «Хэ-э». Он непроизвольно задёргал свисающими ногами, кашлянул, но продолжил терпеть.

— Помоги-ите! — срывал глотку Нельсон. Из больницы вышел Ротшильд с двумя бугаями санитарами и направился к тополю. — Конец тебе, придурок!

— Что за крики? — крякнул доктор. — Кавински, что ты опять устроил?

— Мистер директор?! — от неожиданности Чад растерялся и ослабил хватку. Марти упал на спину, а Нельсон оттолкнул здоровяка, подскочил к Ротшильду и, брызжа слюной, прохрипел:

— О чём мы с тобой договаривались, ты забыл?! Меня не должны здесь трогать!

— Я был занят журналюгой из городской газеты, — Ротшильд поморщился и бросил беглый взгляд на входные двери больницы. Оттуда радостно вышагивал усатый мужчина, тащивший в руках что-то крупное, издалека не разобрать. Рядом шла Глория, что-то рассказывала, увлечённо жестикулируя. Увидев Марти, лежащего на траве, она изменилась в лице и, подтянув подол халата, побежала через вытоптанную лужайку.

Глаза Ротшильда нервно забегали, и взгляд остановился на Чаде.

— Агрх, курица сейчас сюда журналюгу приведёт! Гойл, Билл, уведите мистера Кавински вниз, нам следует поговорить о его поведении наедине.

— Что тут у вас случилось? — спросила подбежавшая Глория, провожая взглядом Чада. — Лучик, ты чего?!

Ротшильд покривился и проигнорировал её, сосредоточившись на семенившем позади мужчине с длинными усами, моноклем, в чёрной шляпе с короткими полями. Внимание Марти привлёк не сам мужчина, и даже не его дорогой костюм, в руках он нёс странное устройство на треноге. Подойдя ближе, он разглядел, как Нельсон нервно собирает мякиши с травы и расставляет их на доску.

— Они и в шахматы умеют?! Доктор, ваша методика творит чудеса! — подняв бровь произнёс он.

Доктор заискивающе рассмеялся. Подхватив мужчину под локоть, он указал на Марти:

— Коне–ечно! Над гневом мы ещё работаем, но, как видите, молодой человек только что обыграл бывшего гроссмейстера! При должном финансировании мы сможем сделать гениями любого желающего!

— Я должен это запечатлеть! — восторженно воскликнул мужчина, расставляя треногу.

— Главное, чтобы совет не узнал лишнего... — поднеся ладонь ко рту, промычал Ротшильд.

— Преподнесём в лучшем виде! Сейчас вылетит птичка!

Недоумевающий от происходящего Марти успокоился, встать с земли ему помогла Глория. Вытаращив глаза, он пялился в центр чудной коробки, откуда выступала чёрная металлическая труба. Довольно толстая, но в ней блестело нечто, похожее на стекло. Нет, к сожалению, птица бы через такую трубу не пролезла. Галка разве что, или полудохлая ласточка. А нужна–то была курица! Может, она просто сидит в коробке и нужно немного подождать?

— Стойте! — крикнула Глория спохватившись. — Доктор, он же…

Но ждать не пришлось. Стоило Марти перебрать все возможные варианты по поимке золотой несушки, как мужчина дёрнул за ручку, и горсть пороха на металлической подложке вспыхнула, ослепляя взор. Марти схватился за лицо, пряча глаза, но зрение уже пропало. Перед взглядом стоял светлый силуэт треноги с коробкой, и виднелось ослепительно–яркое пятно. Юный супергерой припал на колени и, дёргаясь в конвульсиях, рухнул набок. В голове пудовыми гирями катались, ударялись друг о друга и разлетались вдребезги сотни чугунных шаров, причиняя страдания.

***

— Лучик… Лучик! — вновь Марти проснулся от вкрадчивого голоса Глории. — Вставай, скоро обед!

Обед Марти не любил. Если ошмётки каши до него, как правило, не долетали, то мясные шарики в супе обладали куда лучшей обтекаемостью. Но сегодня в нём проснулся дикий аппетит, ведь он не ел с прошлого утра!

— Су–уп! — неожиданно громко для себя сказал он и вскочил с кровати, но тут же присел прямо на пол, держась за изголовье кровати. От резкого движения голову в районе лба пронзила резкая боль, а в горле застрял вязкий тошнотный ком. Марти сглотнул и, широко раскрыв глаза, в удивлении посмотрел на Глорию. Та дёрнулась помочь и выронила из рук новенькую увесистую книгу и аккуратно сложенный, свежий выпуск новостей.

— Вот, — хохотнула девушка, показывая фотографию Марти со страницы газеты, и прочла первые строки главной колонки: — В Бедламе с прояснениями! Юный воспитанник Бетлемской лечебницы имени святой Марии обыграл гроссмейстера! Реванш близко!

Марти не понял и половины слов: не до того было! Он внимательно всматривался в перекошенное лицо мальчугана на фотографии. Место на картинке смутно напоминало внутренний дворик лечебницы: тополь, на фоне стена. Поодаль, спрятав лицо за клетчатой доской, стоит тот самый Нельсон.

Но кто этот мальчуган на переднем плане?

На макушке его обритой головы выделялась прямоугольная вмятина, будто часть черепа буквально выпилили, словно отрезали кусок пирога. А левая половина лица и вовсе оказалась неестественно безжизненной. Веко полузакрытое, краешек глаза тянется вниз, вслед за осевшей скулой и обвисшей щекой. И если правая бровь была выгнута в удивлении, то левая лежала безжизненным пластом.

Марти без труда осознал на кого смотрит.

— Это я, — прошептал он. — Я?

Не веря глазам, он стал ощупывать голову, водил пальцами по щекам, улыбался, корчил рожицы, в общем, напрягал все мышцы лица в тщетной попытке уловить движение на застывшей половине лица. Лишь веко худо–бедно медленно закрывалось и открывалось, как старая обветшавшая ставня.

Марти испугался. Мысли в голове роились как пёстрое облако из пчёл, и любую из них он мог выцепить за мгновенье. Пепельная пелена внутри головы вдруг исчезла, но на её место пришли осознание и животный страх. Он всегда маячил рядом. В памяти на миг всплыли мутные картинки: длинный коридор со свечами, лестница, толстые металлические двери, слепящий холодный свет и жуткое лицо в медицинской маске, от морщинистых глаз которого бросало в дрожь.

— Что со мной с–случилось? — громко выдохнул Марти и вздрогнул от собственного голоса. — Ой!

— Ничего, лучик! — мило прощебетала Глория и сквозь зубы процедила: — Дядя журналист не знал, что ты не любишь вспышки, и ты отключился, но доктор сделал укол и теперь всё хорошо! А будет ещё лучше! Как ты себя чувствуешь?

— С-странно?...

Глория искоса посмотрела на Марти, потрогала его лоб и, на миг задумавшись, охнула и показала книгу, что лежала на коленях. На обложке была нарисована блестящая лакированная доска в клетку, а на ней стояли искусно вырезанные деревянные фигурки, приковывающие внимание. Похожие на мякиши, что лепил Нельсон, но в десять, нет, в сто раз красивее!

— Смотри! Господин Пи…к–кхм…Нельсон, с которым ты вчера познакомился, играл в шахматы. А господин с фотокамерой приходил брать интервью у доктора Ротшильда. Так вышло, что журналист, да и весь город теперь думают, что у вас скоро матч–реванш.

— Игра? — оживился Марти. Пусть часть слов он не понял, но игры ему нравились всегда. — Люблю играть! Что за ша–акматсы?

— Шахматы! Это такая игра, где нужно по очереди переставлять фигурки, а победит тот, кто съест короля!

— Съест… Хочу кушать, — желудок Марти непроизвольно издал громкое урчание, а Глория рассмеялась.

— Хорошо–хорошо, лучик, сначала обед!

Невероятно, но по пути на обед Марти заново взглянул на лечебницу новым взглядом. Теперь, — и виной тому явно был не ливень за окнами, — вместо солнечных рисунков на стенах он замечал рисунки вполне человеческие, выскобленные ногтями. Пожелтевший, потрескавшийся в углах потолок, местами выдранные паркетные доски, да даже стены, измазанные зелёными и коричневыми разводами, отдавали безысходностью, гротескной грустью и страхом. Он теперь не покидал Марти даже рядом с ангелом–хранителем Глорией.

Представшая в новом виде столовая угнетала. Дружить с людьми, бесцельно слоняющимися вдоль стен, уже не хотелось. Вперив взгляд в тарелку, Марти быстро вычерпал суп и выдохнул лишь, когда они с Глорией вернулись в палату и остались наедине. Девушка принесла доску для игры, а широкоплечий медбрат привёз из перевязочной небольшой столик на колёсиках.

Свесив ноги с кровати, Марти крутил в руках чёрного деревянного ферзя, — так фигурку назвала Глория, — и ждал, пока та внимательно изучит книгу. Ферзь оказался не таким красивым, как на обложке, но и чёрт бы с ним — пугало совершенно другое: находиться в лечебнице резко перехотелось.

— Хочу домой, — прошептал Марти, боясь, что кто–то может подслушивать.

— Ну что ты, лучик! Всё хорошо, ты дома, мой хороший!

— Я хочу к маме…

— Дорогой… — Глория подняла взгляд от книги и тяжело вздохнула: — Я обзвонила всех Миссис и даже Мисс Фрэн, Фран и Фрин, проживающих в Лондоне… Никто из них ничего не знает о маленьком потерявшемся Алике, лучик…

— Я Марти... — поставив ферзя на место, тихо произнёс он.

— Марти?! Но ты же говорил, что тебя зовут Аликом… Аликом Фрэном… олигофреном... Господь помилуй, я поняла… — она обняла Марти, но тут же, широко раскрыв глаза, посмотрела на него. — А как твоя фамилия?!

— Не знаю…

— Это усложняет дело. Постарайся вспомнить, лучик, так мы сможем найти твою маму!

По коже пробежали мурашки. Марти был Аликом Фрэном сколько себя помнил, а по имени его называла только мать, но он, кажется, никогда и не знал своей фамилии. Из глаз тихо потекли слёзы. Глория тут же взяла с доски коня, которого пустила вскачь по плечу Марти.

— Иго–го! Лучик, смотри, это конь! И–иго–го! Он очень смешно ходит! Смотри–смотри! — девушка задорно улыбнулась, взяла Марти за запястье и, заливаясь смехом, стала передвигать фигуру по доске: — Иго–го! Сюда на две клеточки, раз–два и ещё сюда р–раз и всё! Оп, и на месте!

Марти немного успокоился.

— Смешно…

— Да–а! А это ладья и слон! Они как гонщики на болидах: едут куда хотят, только один по прямой может передвигаться насколько угодно, а второй по диагонали! Вжух–вжух!

— Хи, — улыбнулся Марти. — А ферзь кто?

— О-о! Ферзь — это супергерой мира шахмат! Может ходить и по прямой, и по диагонали!

— Мне нравится! Можно я буду играть им?

— Конечно, лучик, держи! — Глория протянула фигурку. — Я научу тебя играть, как этого хотел доктор Ротшильд, а после мы найдём твою маму.

Промокнув пальцы о язык, она принялась дальше листать книгу, а после показала, как ходит каждая из фигур.

***

В Бедламе с прояснениями часть 3 из 4