Серия «В ад и обратно»

Заканчиваем знакомиться с книгой Яна Кершоу "В ад и обратно"

Предыдущие части можно найти по тегу "в ад и обратно".

Война оставила европейцев перед грудой развалин. Технический прогресс продвинулся и в возможностях разрушения. Поэтому и материальные и человеческие потери Второй Мировой намного превзошли вызванные Первой. Но по окончание войны мир не погрузился снова в кризис, а встал на устойчивую дорогу процветания. Почему? Ян видит в первых послевоенных годах ключ к ответу на этот вопрос.

Но до того, как начать восстанавливаться, европейцы были заняты сведением счетов. Сразу после освобождения банды бывших угнетённых занялись грабежом и избиением немцев. Если в Германии оккупационные войска быстро укротили эту вакханалию, то в исстрадавшихся странах Восточной Европы дело обстояло хуже. В Югославии бывшие партизаны Тито устроили резню усташей и коллаборантов из числа словенцев, с числом жертв порядка 70 тысяч. Подобные расправы, хотя и не в таком масштабе, были в Италии и Франции. Но эта волна насилия была краткой. Получив карт-бланш от союзного командования, руководство Польши и Чехословакии занялось депортацией этнических немцев с территории стран. Но немцами дело не ограничилось. На историческую родину депортировали и украинцев, и чехов и словаков и венгров. Удивительным образом, страдания остававшихся в Польше двухсот тысяч евреев не окончились с концом войны, и по стране прокатились погромы, вызвавшие за собой массовый исход в Палестину. Выселение немцев, сотни лет живших на территории Польши, Чехословакии, Венгрии и Румынии, сопровождалось волной насилия. Немцев унижали, убивали, выгоняли из домов и лишали всей собственности. У меня, кстати, есть один знакомый, переживший депортацию, и он говорит, что всю жизнь после этого не может нормально относиться к полякам. Всего выгнали 12 миллионов немцев, и полмиллиона из них погибло при депортации. После всех этих процессов население стран Восточной Европы стало гораздо более однородным, времена пёстрого национального состава ушли в прошлое. Это положительно повлияло на ситуацию в обществе, многие застарелые конфликты ушли в прошлое. Исключение составила Югославия (которая заплатила свою цену в более позднее время). Ян рассказал нам и о процессе денацификации в Германии. Это была трудная задача, если учесть, что в рядах НСДАП было 8 миллионов членов. У американцев, англичан и французов в зонах оккупации наиболее одиозных расстреляли или посадили на длительный срок, но подавляющее большинство было или оправдано, или отделалось лёгким наказанием. Союзники не имели средств, чтобы основательно заниматься этим делом. Они даже не смогли обработать все анкеты, которые заполняли бывшие нацисты. Уволенные со своих должностей, в том числе, например, учителя,  в большинстве своём были снова приняты на работу. В советской зоне оккупации дело было поставлено более основательно. Автор пишет о десятках тысяч погибших в лагерях и полмиллионе потерявших работу. Повезло лишь тем, кого трудно было заменить, например врачам. Я со своей стороны не могу не прокомментировать, что, несмотря на проваленную денацификацию, в ФРГ смогли хорошо поставить воспитательную работу, и новые поколения немцев вырасли в высокой степени толерантными. Чего не скажешь о тех, кто родом из ГДР. Именно Восточная Германия является сейчас опорой новых крайне правых течений сегодняшнего дня.

Сразу после войны в освобождённых странах состоялись новые выборы. На волне победы СССР предсказуемым образом выросла популярность коммунистов. Но всё равно почти повсюду они уступили социал-демократам. После разгрома фашизма исчезла важная причина держаться вместе, и старые разногласия и "фамильные дрязги" снова вышли на первый план. Коммунисты обвиняли эсдеков в оппортунизме, а те упрекали в ответ связями со сталинским режимом. Следствием победы левых сил стала политика расширения систем социального обеспечения и национализации стратегических отраслей промышленности. И если касательно первого в обществе наблюдался определённый консенсус, то по второму вопросу были конкретные споры и критика со стороны правых. Кстати, о правых. В силу полной дискредитации тоталитаризма правые избиратели, никуда не девшиеся во время войны, стали отдавать голоса новой силе, появившейся с последними залпами уходящей войны: христианским демократам. Ещё в рождественской проповеди 1944 года римский Папа замолвил добрые слова в пользу демократии, и вот уже в нескольких странах появились сходного профиля христианские партии, декларирующие приверженность демократическим принципам. На волне выросшей популярности церкви эти новые партии стали выигрывать выборы в одной стране за другой. Сформировался правый центр, быстро покончивший с засильем левых в парламентах и формировавший правительства стран Европы долгие годы послевоенного развития. И только сейчас популярность у них начинает уходить, на волне евроскептицизма и нового подъёма радикализма.

В Восточной Европе коммунисты, пользуясь широкой поддержкой СССР, всё равно не смогли добиться полного доминирования на политической арене. В советской зоне оккупации для получения желаемого эффекта пришлось силой объединить в одну партию коммунистов и социал-демократов в СЕПГ, которая правила в ГДР вплоть до сноса Берлинской стены. Кершоу пишет про тактику давления и запугивания, приведшую к тому, что политический ландшафт стран будущего социалистического лагеря был зачищен. В Чехословакии в 1948 году произошёл "коммунистический мятеж" (здесь с автором согласны далеко не все историки), причём там советских оккупантов не было. Коммунисты в "странах народной демократии" были тесно связаны со Сталиным. И только Тито в Югославии добился независимости, пользуясь заслуженным во время авторитетом в своей стране, которую по большей части освободил самостоятельно. Соответственно, отношения между СССР и Югославией быстро ухудшились. Кершоу пишет ещё о голодных послевоенных годах в Союзе, о надеждах на расслабление политического климата после войны (где он вообще прочитал об этих надеждах?), которых не суждено было сбыться. Но, несмотря на голод и трудности, страна быстро восстанавливалась. Автор сообщает, в каком году отменили карточки в европейских странах, не упоминая, что первым был СССР. То, что коммунисты в Восточной Европе пользовались поддержкой СССР, было, с точки зрения Кершоу, конечно плохо, ну а поддержка их противников в Западной со стороны США - хорошо. Впрочем, удивляться не приходится.

В результате войны в политическом пространстве Европы образовался вакуум, вызванный окончательным поражением Германии и ослаблением Британии и Франции. И в этот вакуум вошли США и СССР. Автор, не забыв сказать о колоссальном ущербе, причинённом Союзу войной, не задаёт вопрос, почему СССР всё-таки остался в числе мировых держав. Но факт был налицо: в течение войны СССР удалось построить мощную военную машину, и эта машина, этот паровой каток, способный без особых проблем прокатиться до Атлантики, внушала страх бывшим мировым европейским державам. США стали неоспоримым флагманом мировой экономики. Новые супердержавы разделили Европу по своему вкусу и неизбежно должны были столкнуться друг с другом (империализьм, друзья мои, империализьм). В этом противостоянии у США изначально были лучшие карты: арена его находилась гораздо ближе к Москве, нежели к Вашингтону. Европе, и прежде всего Германии, предстояло быть будущим полем сражения. Уже в 1946 году в политике США появились признаки, говорящие о стремлении "сдерживания" СССР (заметьте, автор пишет уже о СССР, а не "большевистской угрозы"). Первым опытом такого противостояния была гражданская война в Греции 1946-49 годов. Коммунистическое восстание, поддерживаемое не столько Сталиным, сколько Тито другими соседями, не оставило американцев в стороне, и они оказали военную помощь монархистскому режиму, которые подавили восстание. Автор лапидарно сообщает о 45 тысячах жертв. После такого успеха Трумэн и объявил свою доктрину поддержки "свободных людей" против "тоталитаризма".

Ну а потом был план Маршалла, который, несмотря на пропагандистскую шумиху, не восстановил Европу, а, скорее, накормил её, позволив фермерам и промышленникам США нарастить экспорт. Сталин справедливо опасался роста влияния Штатов на страны-получатели помощи (бесплатный сыр сами знаете, где) и, не приняв сам этот план, принудил отказаться от него и будущие страны социалистического лагеря. План позволил послевоенной разрухе смениться интенсивным строительством, и мир стал свидетелем послевоенного экономического чуда в Западной Европе. Автор признаёт, что соцстраны тоже впечатляюще росли, но я думаю, стоит признать, что финансовая и технологическая помощь США не была сравнима с той помощью, которой оказывал полуразрушенный Советский Союз своим новым союзникам - странам СЭВ. Важно, что планом была предусмотрена экономическая интеграция стран Западной Европы, но европейцы, по крайней мере поначалу, были слишком заняты своими узконациональными интересами, и только потом жажда Франции до рурского угля побудила бывших врагов пойти на сближение. Организация ФРГ на территории "западных" зон оккупации зацементировало раздел Европы на два враждебных блока. Кершоу не распространяется насчёт оснований такого решения (думаю, они поняли, что без состоятельной Германии послевоенное восстановление Европы не удастся), но по факту была введена немецкая марка. Советы ответили тоже новой валютой и блокадой Берлина, которую пришлось отменить после успешной организации воздушного моста. Потом было создание ФРГ и ГДР. Параллельно было организовано НАТО против советской угрозы. Эту угрозу даже Кершоу признаёт маловероятной. Думаю, угрозу представлял Советский Союз своей мощью, своим существованием. Это у них всегда так: кто-то большой и сильный воспринимается как потенциальный агрессор независимо от его настоящих намерений. Раньше был СССР, теперь янки забоялись Китая. Создав НАТО, страны Запада подумали, наверно, что всё в шоколаде, но не прошло и полгода, как СССР взорвал свою первую атомную бомбу, и страх снова поселился в европейских домах. Надо сказать, чувство страха является сильнейшим движущим мотивом западного человека. Месье, мистеры, сеньоры и герры знают толк в ужасах. Я до сих пор с трудом понимаю эту их мотивацию, но могу уверенно сказать, что главное отличие "нашего" человека от западного - что наш не боится. Впрочем, я отвлекаюсь. Железный занавес, как ни парадоксально, послужил основой стабильного существования. Автор приводит пять оснований последующих трансформаций:

- конец великодержавных амбиций Германии,

- очищение от военных преступников и коллаборационистов,

- раздел Европы,

- экономический рост и

- угроза атомной войны.

Ну вот и перевёрнута последняя страница. В турбулентном водовороте первой половины двадцатого века Европа священных камней горела в двух мировых войнах, потеряв в итоге мировое лидерство и разделившись между новыми сверхдержавами. Обе войны были в моих глазах империалистическими, вторая при этом носила ещё и антикоммунистический и расистский характер. Убедившись в неспособности победить Советы силой, Западная цивилизация приняла правильный выбор победить не военным, но мирным, экономическим путём в условиях холодной войны.  США стали помогать своим европейским союзникам, взяв их при этом под ядерный зонтик (и только сейчас Трамп пытается прикрыть это дело, ставшее откровенно убыточным). И стратегия сработала в условиях разрушающей экономику гонки вооружений и обнажения утопизма социалистического пути развития. Но это уже совсем другая история.

Кершоу выпустил в этом году продолжение своей истории, достигающее сегодняшних дней. Я, попробовав пару страниц "на вкус", решил всё же сделать паузу и не покупать книжку: написано явно слабее (в конце концов Ян специалист по Гитлеру сотоварищам), да и вычурный его английский мне порядком надоел. Будем что-то другое "посмотреть". Всем спасибо за внимание, до встречи.

Продолжаем знакомиться с книгой Яна Кершоу "В ад и обратно"

Ссылки на предыдущие части:

Перед Первой Мировой

Первая Мировая

Турбулентный мир

Послевоенное оживление

Великая Депрессия

Подъём правых

Перед Второй Мировой

Вторая мировая

Закончив с Второй Мировой, Ян взял паузу, рассказав нам об общем развитии Европы в течение этого бурного полувека. Конечно,  рамки популярного изложения заставили его быть кратким и не говорить, например, про живопись или архитектуру, но лишь про самое важное.

К этому важному относится, например, демография. Несмотря на две мировые бойни, население Европы выросло с 1913 по 1950 годы на сотню миллионов и достигло 600 миллионов человек. Главным фактором роста был прогресс в медицине, резко снизивший смертность. Поэтому прогрессирующее падение рождаемости не оказало пока своего эффекта. Я бы к медицине добалил ещё увеличение производительности сельского хозяйства: эту лишнюю сотню миллионов ртов нужно было как-то прокормить. И не сказать, что плохо ели: средний рост вырос на 4 сантиметра. Что уж говорить о средней продолжительности жизни и уровне благосостояния, выросших на целую четверть. Теперь о миграции. В двадцатых годах эмиграция в Штаты в итоге введённых ими ограничений резко снизилась, потому "лишним" людям из деревни пришлось искать занятие в европейских "точках роста" - промышленных центрах. В результате войн многие миллионы людей были вольно или невольно перемещены на новые места проживания, являясь либо жертвами, либо беженцами, либо предметом обмена населением или этнических чисток. В целом, народ перемещался из деревни - в город, из сельского хозяйства - в промышленность и с юго-востока - на северо-запад.

Экономика, отскочив после Первой, отскочила и после Второй мировой войны, но характер отскока был на этот раз более быстрый и устойчивый. Ключевую роль сыграла экономическое (и я добавлю ещё политическое) доминирование США, экспорт идей, технологий и капитала. Замечу: "экспорт идей" звучит лицемерно, на самом деле это был элементарный диктат. У полностью обанкротившейся Западной Европы появился новый благодетель, который начал помогать деньгами и товарами, диктуя при этом, соответственно, как их тратить и каким образом строить свою политику. Банкир, ссужая заёмщику деньги, тоже требует, чтобы он поступал с ними соответствующим образом.

Условия войны, когда для фронта, для победы массово вбрасываются деньги, не уходящие на потребление, а идущие на развитие производства, дали мощный импульс экономического роста и технического прогресса. Были разработаны и реактивный двигатель, и ракеты, и атомная технология. Кершоу ещё умудрился написать о росте механизации сельского хозяйства в Британии, в то время как на континенте крестьянам пришлось подождать, обходясь ручным трудом где членов семей, а где - и подневольных рабочих, согнаных оккупантами из захваченных стран. Я думаю, то, что Британия произвела три тысячи тракторов в течение первого года войны, многое говорит об их реальном намерении воевать на континенте. Среди дымящихся ещё развалин европейцы стали строить планы послевоенного восстановления, и приоритет был отдан крупным инфраструктурным государственным проектам. Так делали уже и нацисты, придя к власти, и администрация Рузвельта.

В западноевропейских обществах конец войны ознаменовал возвращение людей к своим старым, довоенным занятиям. Структуры обществ и элиты не претерпели значительных изменений, лишь в Германии проявилать некоторая социальная мобильность как результат возможности сделать карьеру по партийной линии. В опустошённой Восточной Европе речи о привычном возвращении к довоенному быту не было. Советское население с одной стороны ликовало, одержав победу, а с другой - скорбело по потерянным близким. Сам сталинизм как таковой мало изменился, лишь сдвинув границы на восток.

Прошедшая война, разрушив половину Европы, снова дала возможность американской экономике сделать внушительный рывок и стать мировым флагманом. Обанкротившаяся Британия была вынуждена полностью сдать свои позиции: мировой валютой стал обеспеченный золотом доллар, к которому жёстко привязали большинство остальных валют. Другим главным призом, который сорвали американцы, было снятие торговых ограничений по всему миру. Была создана Бреттон-Вудская система, лежавшая в основе послевоенного экономического чуда. Европейцы получили капитал, американцы - рынки. Они же банковали. А в Восточной Европе банковал СССР. Таким образом, я бы подытожил, что старушка Европа, организовав две бойни мирового масштаба, потеряла изрядную долю независимости. Но зато она получила десятилетия спокойного мирного развития и небывалый рост благосостояния.

Обратясь к духовным материям, автор интересно повествует о судьбе христианских церквей в условиях катаклизмов прошлого века. Ницше, сказав "Бог умер", поторопился в своё время. Церкви продолжали держать в своих руких души многих миллионов европейцев и в двадцатом веке. Ужасы войны, казалось бы, неизбежно должны были усилить религиозность людей, но с другой стороны, многие и разочаровывались, увидев, до каких чудовищных деяний довёл Господь человечество. Большевизм и прочие левые движения своим появлением поставили церкви перед вызовом, и они этот вызов приняли, при любой возможности выступая против безбожных смутьянов. Духовенство вставало на сторону правых сил. Так, англиканская церковь «подпирала» партию консерваторов. В Германии в условиях кризиса веры времён Веймарской республики в кругах преобладающей протестантской конфессии взошла мечта о сильной руке. Победа Гитлера разбудила мечту о национальном возрождении, которое оживит веру. Появилось даже нацистское крыло, называвшее себя «немецкие христиане». Но в ответ появилась и своего рода оппозиция, пусть она и была немногочисленной. В целом немецкие протестанты были лояльны к нацистской власти (добавлю, что и власть не осталась в долгу, введя церковный налог, сохранившийся и по сей день). Жестокое обращение с евреями, а также военная экспансия не вызвали публичных протестов ни у протестантов, ни у тем более католиков, озабоченных прежде всего стремлением противостоять коммунистам. Муссолини задобрил католическую церковь , основав Ватикан и признав католицизм единственной государственной религией, и духовенство вело себя смирно. Во Франции церковь весьма тепло отнеслась к коллаборантской власти, в Испании она предоставила Франко идеологическую опору. Лишь в Германии католики предупреждали об антихристианстве наци, но Гитлер, придя к власти, быстро заткнул им рот и заставил попридержать язык и папу Пия XI. Духовенство боялось преследований и держало рот на замке, благословляя в то же время солдат, идущих на войну с большевиками. Похоже дело обстояло и в странах-сателлитах Германии. Лишь Болгарская церковь воспротивилась депортации немногочисленных болгарских евреев. На оккупированных территориях дело обстояло по-разному. Ян пишет о молчащем перед лицом истребления евреев духовенстве Украины и Прибалтики, о противоречивой реакции польских священников и о протестах со стороны голландцев. Несмотря на это в целом незавидное поведение, католическая церковь не испытала оттока верующих после войны, скорее наоборот, несколько укрепилась, давая прихожанам чувство безопасности после пережитого. Отток прихожан начнётся позже, в шестидесятых.

Великая Депрессия, обнажив кризис капитализма, поставив под удар ценности, на которые опиралась либеральная демократия. Интеллектуалы, вдогонку за электоратом, стали дрейфовать в крайности. Большинство находило спасение для мира в коммунистической идеологии, но были и те, кому суждено было встать под знамёна нацистов. Быть левым - не значит быть коммунистом в ортодоксальном смысле. Достаточно иметь эмоциональную привязанность, а также ненавидеть нацизм. Автор в числе видных левых мыслителей называет Анри Барбюса, Андре Жида, Ромэна Роллана, Бертольта Брехта, Джорджа Оруэлла и других. Многие видели в СССР общество, идущего по дороге в светлое будущее впереди всего человечества. Но, посмотрев на то, что происходит в Союзе своими глазами, многие из этих многих теряли свой энтузиазм на этот счёт. Среди них были Бертран Расселл, Андре Жид, Артур Кёстлер и другие. Фашизмом же восхищались такие деятели, как Филиппо Маринетти, Мартин Хайдеггер, Карл Шмитт. Что касается ставших редкими либералов, то Кершоу упоминает в этой связи Джона Кейнса, хотя он был скорее финансистом, чем философом. С разгоранием Второй Мировой интеллектуальная жизнь замёрзла, начав оттаивать лишь в 1945 году.В числе важнейших книг, появившихся сразу после войны, называются "1984" и ""Истоки тоталитаризма" Анны Арендт.

В заключение Кершоу кратенько набросал развитие масс-культуры, вошедшей в жизнь людей. Простой человек не интересовался попытками интеллектуальной элиты осмыслить кризис цивилизации. Ему нужно было  забыться, отвлечься от мрачной действительности. В этом помогали популярная музыка,  кинематограф, спорт. Технический прогресс сделал возможным развить индустрию развлечения. Микрофон разгрузил голосовые связки певца, граммофон дал возможность услышать артистов простой публике. Изначально музыка чёрных, джаз прогрессировал до уровня больших оркестров белокожих музыкантов. В танцевальных залах суетный чальстон уступил место более уравновешенному фокстроту. Каждая страна имела свои особенности масс-культуры. Германия отфильтровала своих артистов по принципу расовой чистоты и ввела цензуру, как и Италия. С усилением госконтроля креативность в культуре при Сталине была задавлена. В нетоталитарных режимах ограничений не было, и в условиях свободной передачи информации местные индустрии фильмов неизбежно попали в кильватер Голливуда.

В таком вот духе. Мне понравилась эта глава своим взвешенным, бесстрастным изложением. Автору неплохо удаётся смотреть с высоты птичьего полёта.

Продолжаем знакомиться с книгой Яна Кершоу "В ад и обратно"

Ссылки на предыдущие части:

Перед Первой Мировой

Первая Мировая

Турбулентный мир

Послевоенное оживление

Великая Депрессия

Подъём правых

Перед Второй Мировой

В начале очередной главы автор грубыми мазками очертил течение Второй Мировой, выделяя в ней три основных периода, определив границами между ними нападение Германии на СССР и высадку союзных войск во Франции. К событиям войны Кершоу причисляет и аннексию Советским Союзом польских и румынских территорий вскоре после нападения Германии на Польшу, и вступление прибалтийских стран в Союз, которое вообще нельзя считать военной операцией. Но при этом у него ни нашлось ни слова для упоминания "странной" войны, когда западные демократии ограничивались декоративными военными действиями, позволив Гитлеру захватить половину Европы. Он хвалит британцев за то, что у них нашлось мужество не сдаваться после Дюнкерка, а также за доблестный взлом немецкой шифровальной машинки, но не говорит о миссии Рудольфа Гесса, когда немцы обещали выйти из Франции в обмен на лояльность англичан, а те неприлично долго размышляли над этим.

Львиную долю повествования о Второй Мировой занимают размышления на тему потрясающей жестокости, с которой обращались воюющие стороны с жителями Восточной Европы, прежде всего евреями. В списке их деяний присутствуют

- эвтаназия душевнобольных,

- обречение смерти от голода и холода миллионов советских военнопленных,

- террор немцев против польского населения,

- сталинские депортации раскулаченных "польских граждан" после аннексии западных Белоруссии и Украины,

- катынский расстрел,

- геноцид усташей к нехорватскому населению,

- наконец, "решение" еврейского вопроса как апофеоз нацистских зверств.

Бросается в глаза однобокость описания. Автор упоминает о пяти тысячах поляков, умерших при депортации в Сибирь, не потрудившись в то же время сосчитать советских граждан-неевреев, замученных немецко-фашистскими оккупантами. Он говорит о ненависти к Сталину и к Гитлеру со стороны украинских партизан, но считает ненужным рассказать о том, что бандеровцы не щадили среди всех прочих ни поляков, ни евреев. Сталинские раскулачивания он приравнивает к фашистским газовым камерам, говоря об отсутствии "иерархии жертв".

Какое значение имела война для фронтовиков тех лет? Для каждого - своё. Немцы считали себя рыцарями крестового похода против угрозы большевизма. Ощущение того, что находишься на страже западной культуры, позволяло относиться снисходительно к истреблению недочеловеков-варваров. С немецкими союзниками, сражавшихся на стороне Вермахта, было сложнее: при всём презрении к СССР они не располагали мотивацией, достаточной для того, чтобы выстоять в жестоких баталиях вдали от дома. Стойкость советских солдат Кершоу объясняет в первую очередь идеологической накачкой и зверствами фашистов на оккупированной территории, упомянув лишь в нескольких скупых словах напоследок, что солдаты защищали свою Родину в оборонительной войне. Автор затруднился сформулировать, чем главным образом мотивировались войска союзных держав на западном и тихоокеанском фронтах. Во всяком случае вряд ли желанием сохранить величие Британской Империи. Твёрдого, однозначного смысла война в глазах западных солдат не имела. Доминирующим желанием было стремление выжить и поскорее вернуться домой. А французы вообще после военного поражения в большинстве своём были лояльными сторонниками своего коллаборантского вишистского режима. Генерала де Голля поддерживало крошечной меньшинство, которое лишь к после высадки союзных войск в Северной Африке смогло начать значимо расти. Наконец, Кершоу утверждает, что, помимо очевидной цели разгромить нацизм, солдаты дрались за "лучшее будущее". Я нахожу это выражение ничего не значащим, потому что никто не дерётся за худшее будущее, по крайней мере для себя. Упоминание обсуждавшейся в британских войсках программы улучшения социального обеспечения как-то слабо убеждает в этой связи.

Ну а что в тылу? Швейцарии, Швеции, Испании, Португалии, Турции и Ирландии посчастливилось остаться нейтральными в этой войне. Автор как-то не акцентирует, почему. Тут сыграла роль удалённость этих стран, а также их выходящее за рамки нейтральности сотрудничество, приносящее пользу воюющим державам. Или и то, и другое вместе. Швейцарцы вооружали немецкую армию и хранили золото, конфискованное у евреев. Им тоже, кстати, досталось в войну, когда союзники бомбанули пару-тройку раз Цюрих и Базель (по ошибке). Шведы обеспечивали транзит миллионов солдат в Финляндию и Норвегию, как это делали и швейцарцы в итальянском направлении. Более-менее сносная жизнь была в британском тылу. Потери и разрушения от немецких бомбардировок были сравнительно невелики. В основном не хватало еды, но и голода тоже не было. Общество как таковое объединилось перед лицом войны. Большую роль сыграла личность Черчилля, который не сдал в начале войны и заслуженно имел рейтинг на уровне 90%. Кершоу пишет также про единство советского народа, что он считает успехом сталинской пропаганды, не забывая сказать нам, что призыв на фронт был делом обязательным, и кто не хотел - не должен был рассчитывать на милость со стороны государства. С нелояльным населением не особо церемонились. Нацмены, которые в меньшинстве своём поддержали оккупантов (поволжские немцы, крымские татары, чеченцы, калмыки), были депортированы. Разумеется, то, что поддержка была со стороны меньшинства, цифрами не подтверждается. Я вот знаю, например, что заброска советских агентов в оккупированный Крым была делом бесперспективным: местное население сразу сдавало их немцам. Но Ян говорит меньшинство, и ведь он как бы прав: ведь не всем же народом сдавали, а лишь те, к кому эти десантированные обращались за помощью. Автор всё же находит место краткому описанию голода и лишений советских граждан. Говорит о миллионе погибших от голода ленинградцев. О потерях близких в каждой советской семье.

В прочих странах Европы было всяко. К чехам, несмотря на то, что они были тоже унтерменьши, немцы относились довольно лояльно, по крайней мере поначалу. Сказалась важность заводов для Вермахта. И чехи тоже не бунтовали вплоть до последних дней, когда вспыхнуло Пражское восстание. Когда венгерский диктатор Хорти перед лицом грандиозного шухера захотел спрыгнуть в 1944 году и заключить сепаратный мир с СССР, немцы вошли в Будапешт, установив там марионеток - тру фашистов, которые не пожалели сил, чтобы свезти венгерских евреев в Освенцим. Югославия оказалась расколота на три воюющие между собой партии: правящих усташей, а также партизанских движений четников и коммунистов под руководством Тито. Также было расколото партизанское движение и в голодающей Греции. По мере ухудшения положения росло сопротивление и в Италии, которая тоже "спрыгнула", и которую тоже пришлось оккупировать немцам. Доминирующую роль у итальянских партизан играли коммунисты, которым, в отличие от Греции, удалось сохранить единство партизанского движения, ставшим движением за освобождение. Они расстреляли и повесили за ноги в Милане Муссолини. Я читал в другом месте, что тому самому восторжённому его поклоннику, о котором я писал ранее, пришлось сделал срочный вояж в Северную Италию в те дни. По-видимому, Черчилль не без основания опасался, что переписка с дуче его скомпроментирует. В любом случае, архивов не сохранилось. На юге Италии союзные войска оставили социальную систему в нетронутом состоянии, таким образом, страна оказалась расколота по направлению Север-Юг, и этот раскол чувствуется даже сегодня.

Условия оккупации на севере и западе Европы были не сравнимы с тем, что творилось на востоке континента. Ещё бы, там же не унтерменьши обитали. И население Голландии, Бельгии, Дании и Норвегии оставалось вполне лояльным немецкому правлению, и даже отправили (по словам автора) небольшое количество добровольцев на фронт. Не знаю, как для Кершоу, но для меня сорок тысяч добровольцев при восьми миллионах населения той же Бельгии - внушительная цифра. Сопротивление в этих странах оказывали буквально единицы, и счёт пошёл на тысячи лишь тогда, когда запахло жареным в 1944 году. Евреев в этих странах не любили, но по словам автора, яростного антисемитизма не было. Что не помешало голландцам отправить большинство своих евреев в места решения еврейского вопроса. К чести бельгийцев, те всё же отправили меньше половины своего еврейского населения. Тем немногочисленным еврейским семействам, что обитали в Норвегии и Дании, помогли спастись в Швецию.

Большую лояльность фашистам выказало и коллаборантское правительство маршала Петэна в южной Франции. Французы не только в полную силу работали на благо Вермахта на своей территории, но и отправили сотни тысяч соотечественников трудиться на немецкие заводы, не говоря уже о депортации своих и чужих евреев в Освенцим и прочие малоприятные для жизни места. Примечательно, что правительство Виши пользовалось широкой поддержкой церкви. И во Франции тоже, по мере приближения войны к концу и усиления лишений населения, начало расти Сопротивление, которое всё-таки не пользовалось поддержкой большинства населения, жившего по принципу "моя хата с краю". Видную роль в движении (тоже расколотом) играли коммунисты и (хоть автор и не говорит) русские эмигранты и беглые советские военнопленные.

В Германии по понятным причинам настроения в тылу были другими. Пока всё шло хорошо, население радовалось. Нарастание неудач на фронте резко ухудшило популярность войны в тылу, но всё равно протестов не было. Немцы знали, что на особую милость воинов Красной Армии им рассчитывать не придётся, и оказывали ожесточённое сопротивление, боясь мести за разорённые очаги и миллионы трупов невинных советских граждан. Страх перед опустошительными бомбардировками союзников и многочисленные похоронки конца войны занимали сознание рядового немца. Обыватели стали винить в произошедшем Гитлера, нацистское руководство, союзников, тех же самых евреев, чёрта, дьявола, но только не себя. Про сопротивление в немецком тылу у автора слов нет (покушение на Гитлера не в счёт). Его просто не было. Хотя нет! Оно было. Узники кёльнского Гестапо оставили память на долгие годы на стенах сырых камер:

Надписи на стенах EL-DE-Haus. Источник: museenkoeln.de

Напоследок Ян подводит краткий итог войне. Одна из трёх господствующих идеологий - фашизм - сошла со сцены. Остались только либеральная демократия и коммунизм (на Западе то, что мы называем словом "социализм" называют "коммунизмом", т.е. власть коммунистов). Европа была разделена между странами обоих блоков. Глобальное доминирование Британии и Франции сошло на нет. Британия осталась полным банкротом, а колонии стали смотреть в сторону независимости (Ян не сказал, что Рузвельт за участие в войне заставил Черчилля отказаться от монополии в торговле с колониями - вот что развалило Империю). Французы перенесли сокрушительный удар по национальной гордости после поражения 1940 года. С независимостью Германии было покончено. Её разделили на зоны оккупации, Пруссия перестала существовать, армия распущена, а промышленность встала под контроль оккупантов.

Европейцы долго ещё будут ломать голову над тем, что произошло. Геноцид, этнические чистки и уничтожение целых народов стали отличительной чертой прошедшей войны. Автор ставит расовый проект как определяющую характеристику, указывая, что уничтожение евреев было одной из целей немецкой агрессии. Я не могу полностью с этим согласиться. Война эта была в первую очередь грабительский набег на соседей и крестовый поход против большевиков, а расовая теория была призвана обосновать в глазах своих немцев лишение других "неполноценных" народов их земель и собственности. Кершоу, написав об отсутствии иерархии жертв, противоречит сам себе, выделяя евреев как главную жертву фашизма. Евреи в качестве жертв никак не были одни, а в компании с цыганами, и, главное, миллионами славян и других народов СССР. Именно они не пошли безропотно на плаху, а с оружием в руках отстояли свою и чужую свободу и не дали всему континенту пропасть.

Последние дни Второй Мировой были ознаменованы атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки, которые показали человечеству беззащитность перед новыми военными технологиями. Люди поняли, что цивилизация, стоявшая на грани уничтожения в прошедшую войну, продолжает оставаться под угрозой. Началась жизнь в тени бомбы.

Продолжаем знакомиться с книгой Яна Кершоу "В ад и обратно"

Ссылки на предыдущие части:

Перед Первой Мировой

Первая Мировая

Турбулентный мир

Послевоенное оживление

Великая Депрессия

Подъём правых

Времена Великой Депрессии в Европе ознаменовались не только практически повсеместным приходом правых к власти, но и тяжёлым поражением левого движения. Тому было несколько причин: и раздрай между коммунистами и социал-демократами (а также между отдельными фракциями коммунистов), усугубляемый политикой сталинского Коминтерна, и страх перед большевизмом (читай экспроприациями) со стороны имущих классов, и (что немаловажно) доминирование правой прессы (добро пожаловать в реальный мир демократии, где пресса независима настолько, насколько независим источник её финансирования). Автор присовокупляет к этому ещё сомнительный довод, что левые апеллировали к интересам одного класса, а правые - к интересам всего общества.

Коротким сполохом на фоне заката левых послужило правление Народного фронта во Франции. После того, как Коминтерн пошёл, наконец, на сотрудничество с другими антифашистскими силами, прежде всего с социал-демократами, была одержана победа на выборах 1936 года с формированием коалиционного правительства Леона Блюма, социал-демократа и еврея в одном флаконе. Коммунисты, хоть и не захотели в это правительство входить, но тем не менее поддержали. Но и эта победа была одержана с весьма незначительным перевесом, и правая оппозиция сыграла в будущем значительную роль. А пока на фоне эйфории в стране сразу прошли массовые забастовки. Были проведены решительные реформы: трудящиеся получили 40-часовую рабочую неделю и ежегодный отпуск, железные дороги и часть военки были национализированы, незаконные вооружённые формирования - запрещены и т.д. и т.п. Но это всё не помогло предотвратить коллапс экономики, и через два года Блюму пришлось окончательно уйти, отдав руководство в руки Даладье, обладавшему большим доверием крупного и мелкого капитала и быстро демонтировавшему и 40-часовую неделю, и некоторые (но не все) другие социальные завоевания.

Что же послужило причиной краха Народного фронта? Автор видит её в коалиционной структуре правительства. Революционные социальные программы не имели будущего ввиду их низкой поддержки населением (Кершоу не даёт больше 15%), но даже умеренные преобразования правительства Блюма отвратили от него крупный бизнес. Автор не пишет, что финансовые круги, недовольные политикой Народного фронта, начали массовый вывод капитала из страны, который и послужил спусковым крючком экономического кризиса. Ленинский тезис о необходимости диктатуры пролетариата для построения социалистического общества получил подтверждение: по своей воле капитал власть не отдал.

Параллельно французским событиям, левый Народный фронт победил и в Испании. Там реформы были ещё более радикальными: у помещиков отчуждались земли, армию сократили, а церковь отделили от государства, запретив при этом орден иезуитов и разрешив гражданам разводиться. Но государственное управление было слабо, и в таких условиях участились беспорядки: поджоги церквей, убийства и прочее насилие. Восстание фалангистов, однако, не добилось успеха, и страна раскололась надвое. Началась гражданская война с её кровавой вакханалией, в которой, как известно, победили правые.

Сальвадор Дали. "Мягкая конструкция с варёными бобами. Предчувствие гражданской войны.

Судьбу победы решила поддержка Франко со стороны Германии и Италии в условиях прекращения военных поставок республиканцам со стороны Франции и Англии. Кершоу указывает, что они не хотели распространения конфликта на всю Европу. Со своей стороны замечу, что они таким образом осознанно развязали руки Гитлеру и Муссолини, о действиях которых были, конечно в курсе. При этом Британия играла в этом более выраженную роль, принудив Францию к нейтралитету, а также тайно перебросив Франко с Канарских островов в Марокко. Ну а Советский Союз не смог поставить так много, как фашисты (слишком далеко). Республика, несмотря на упорное и долгое сопротивление, не устояла. Джордж Оруэлл, находясь в то время в рядах троцкистских вооружённых формированих того времени, отметил, что в том состоянии, в котором они находились, силы республиканцев были неспособны одержать победу над организованными и хорошо вооружёнными франкистами. Победивший Франко не церемонился с побеждёнными: уже после победы было только официально казнено около 20 тысяч республиканцев. На вопрос о том, можно ли было тогда избежать войны, автор отвечает отрицательно: слишком расколото было общество. Республиканские же со своей стороны были также расколоты между собой, чтобы эффективно сражаться. Ну и, главное, помощь фашистов и безразличие западных демократий сделали своё дело. Даже если бы республиканцы победили, это не смогло бы предотвратить последующий мировой пожар: победа левых сил вряд ли сдержала бы Гитлера, скорее наоборот. Ну а получилось, как получилось. Разбитые левые поняли, что пацифизмом и разоружением фашизм не победишь, немцы и итальянцы хорошо потренировали своих лётчиков и танкистов, а англичане с французами рады были, что не влезли в конфликт, сочтя победу фашистской диктатуры более предпочтительным результатом, нежели триумф большевизма.

Между тем, предвоенная гонка вооружений набирала обороты. Впереди всех была Германия, не жалевшая ресурсов на милитаризацию. Гитлер дал знать своим ближайшим подчинённым, что нужно пользоваться лучшей подготовленностью и взять курс на скорую войну, и начнёт он с Австрии и Чехословакии уже в 1938 году. Всех своих скептиков он один за другим отстранил от руководства. Крупный бизнес, предвкушая барыши и захват рынков Восточной Европы, встал на сторону фюрера. За Германией тянулась Италия, но темп её вооружения сдерживали недостаточные мощности, а также финансовые проблемы. Советский Союз вооружался на всех парах, но сталинские репрессии ухудшили готовность к войне. Англичане с французами не могли резко взвинтить военные расходы как из-за проблем в колониях, так и по политическим соображениям: и без того не самое лучшее финансовое состояние не позволяло начать вооружаться без угрозы потери социальной стабильности. Неготовность к войне, по мнению автора, служила главной причиной политики умиротворения, которую стали проводить эти державы. Они хотели выиграть время. Но Кершоу не пишет о том, что в условиях нежелания блокироваться с Советским Союзом у них не было другого выбора, а Чемберлен был готов "скорее подать в отставку, чем подписать союз с Советами". Поэтому одной из главных причин этой политики могло быль всё-таки желание раздавить СССР руками Гитлера, о чём говорила в своё время сталинская пропаганда.

Изначально нацисты хотели "перезагрузить" отношения с Британией, но натолкнулись на холодную стену презрения. Обозлившись, они решили действовать, не считаясь ни с кем. В начале 1938 года "голуби" в руководстве страны сменились "ястребами", и австрийскому канцлеру оставалось трепетать перед перспективами будущего. В марте Вермахт вошёл в Австрию, и Гитлер при большом скоплении народа объявил об объединении своей родины с фатерляндом. Кершоу не говорит здесь о том, что в отчаянной попытке предотвратить аншлюс австрийцы собирались провести плебисцит с вопросом о сохранении независимости (с хорошими шансами на "да"), но Адольф оперативно среагировал, и не далее, чем через месяц после ввода войск, организовал свой плебисцит, собрав 99% голосов. А Франция с Англией уж давно списали Австрию со счетов и не стали бурно протестовать, тем более, что простые австрийцы в большинстве своём занимались бурным ликованием.

Осенью настал черёд чехов. В Судетских горах вдоль немецкой границы Чехословакии веками жили миллионы немцев. Титульной национальностью в новой стране они не являлись, потому власти к ним относились не сказать, чтобы благосклонно. Нацисты взяли такое отношение на вооружение в качестве повода для проявления заботы о соплеменниках. После аншлюса Гитлер стал явным образом быковать, чем сильно встревожил англичан с французами (а также Советы), начавших мобилизацию. Мир снова оказался на грани войны, и положении спасло посредничество Муссолини, предложившего созвать мирную конференцию. Кершоу умалчивает здесь о том, что он сделал это после получения соответствующей депеши от английского премьера Чемберлена. Результатом "сговора" в Мюнхене (куда не пригласили ни СССР, ни самих чехов) явилась сдача Судетсткой области Германии. Слабая соглашательская позиция победителей прошлой войны не осталась незамеченной Гитлером и Муссолини, и презрение между руководствами Британии и Германии стало обоюдным. Единственной страной, желавшей прийти на помощь чехам, был Советский Союз (при условии, что французы тоже помогут). Но он всё равно не имел с Чехословакией общей границы, и его войска не соглашались пропустить ни Румыния, ни Польша (отгрызшая у чехов сразу после Мюнхена богатую ресурсами Тешинскую область). Конечно, если бы Франция надавила, можно было бы и получить у них согласие, но французы сами воевать не захотели.

В общем и целом можно сказать, что шанс сдержать Гитлера был утерян ввиду политики "умиротворения" со стороны Британии и Франции, которая в свою очередь была обусловлена значительным ослаблением этих стран в условиях Великой Депрессии и большевистской угрозы. Сохранив демократию, они вынуждены были сохранить присутствие и влияние левых в политическом ландшафте, и не могли вооружаться столь высокими темпами, как немцы. А блокироваться с презренным Сталиным они так и не желали ни при каких обстоятельствах.

В общем и целом можно сказать, что шанс сдержать Гитлера был утерян ввиду политики "умиротворения" со стороны Британии и Франции, которая в свою очередь была обусловлена значительным ослаблением этих стран в условиях Великой Депрессии и большевистской угрозы. Сохранив демократию, они вынуждены были сохранить влияние левых в политическом ландшафте, и не могли вооружаться столь высокими темпами, как немцы. А блокироваться с презренным Сталиным они и так не желали ни при каких обстоятельствах.

В марте следующего 1939 года Германия окончательно заглотила то, что осталось от Чехии, посадив в Словакии марионеточное правительство. Всем стало ясно, что пришла очередь поляков, не соглашавшимся обеспечить коридор в ставшую анклавом Восточную Пруссию, а также разрешить включение свободного города Данцига (с его немецким населением) в Германию. После того, что случилось с Чехословакией, Британия с Францией не питали иллюзий касательно дальнейших уступок Гитлеру и дали свои военные гарантии Польше. Стало окончательно ясно, что путь к новой войне открыт: политика Германии становилась всё более агрессивной в восточном направлении.

Настроения в народах было, в отличие от 1914 года, скорее подавленным и уж никак не восторжённым: слишком свежа была в памяти прошлая война. Но тем не менее, граждане были настроены с неизбежностью исполнять свой долг и идти воевать. Незадолго до нападения на Польшу Германии удалось обезопасить себя с востока, заключив пакт о ненападении с Советским Союзом, который предусматривал, среди всего прочего, и раздел сфер влияния в Восточной Европе. Кершоу назвал его "в высшей степени циничной сделкой", не упоминая, что подобная практика была взята на вооружение и Черчиллем, и Рузвельтом пять лет спустя, когда делили сферы влияния в Европе. Пакт этот, конечно, огорошил население и Германии, и СССР, привыкшему к демонизации друг друга в пропаганде. Я позволю себе процитировать, что писал об этих событиях Фазиль Искандер:

Время, описываемое мной, совпадает с мирным договором с Германией, то есть с 1939 годом. Мне было десять лет. В нас был рано разбужен интерес к политике, и этот интерес, как зажженный бикфордов шнур, шел к своему логическому взрыву в душе каждого, в ком была душа. Чаще всего это был взрыв внутренний, мало кому заметный из окружающих, но иногда это был и заметный для окружающих трагический взрыв, похожий на взрыв гранаты в неумелой детской руке.

Смутно помню, что, когда в газете появился портрет, кажется, Риббентропа с Молотовым, было как-то чудно, ненормально, неприятно, скорее всего из-за привычки видеть гитлеровцев только в качестве карикатуры. В натуральном виде они воспринимались как нечто ненормальное.

Помню, что сам мирный договор мной и, наверное, многими моими сверстниками воспринимался как некий политический шахматный ход (мы уже играли в шахматы) с некоторой потерей качества для будущей грандиозной комбинации с шахом и матом всему капиталистическому миру.

Мы как бы подмигивали друг другу по поводу этого договора, не замечая, что человек, который от имени всех нас, ну уж, по крайней мере, от имени всех наших взрослых родственников, заключил этот договор, никакого повода к этому подмигиванию не давал и тем более сам, по крайней мере, в этом смысле, никому не подмигивал.

Помню смешную тонкость, которую я тогда заметил в газетах. До мирного договора, судя по нашим газетам, казалось, что в мировой политике более правы противники Германии. То есть газеты, наверное, точно освещали фактический ход событий, но было ощущение спокойного, ровного отношения к двум хищникам.После мирного договора осторожно стали выступать едва заметные признаки симпатии по отношению к Германии. Признаки симпатии воспринимались как намек на правоту. Намек на правоту, в свою очередь, давал намек на победу, потому что по нашему учению правота в конечном итоге всегда должна была побеждать. Если она побеждала сразу – тем более правота себя утверждала. Правда, судя по газетам, правота немцев была не слишком большой, но и победы их соответственно были не так блестящи, как мы собирались в будущем побеждать врага.

Эта разница между освещением хода мировых событий до мирного договора с Германией и после него воспринималась, помню, с каким-то симпатизирующим комизмом. Это было похоже на возрастающие и угасающие симпатии моей тетушки по отношению к соседям. Да стоят ли они все того, чтобы из-за них вводить в газеты такие тонкие намеки на правоту, которая все равно по сравнению с нашей Правотой смехотворна, на победу, которая все равно рано или поздно обернется полным поражением, когда мы возьмемся за дело?!

Но вот в один прекрасный день для меня лично и произошел тот душевный взрыв, сильнее которого я не знал в жизни.

– Ребята , – сказала в этот день Александра Ивановна , – теперь нельзя говорить «фашисты»…

Это было сказано в классе, но я не помню, по какому поводу это было сказано, и было бы кощунственно сейчас выдумывать повод. То ли кто-то из ребят , разозлившись на товарища, назвал его фашистом , то ли один мальчик у другого громко попросил какую-нибудь книгу, скажем , про смелого немецкого пионера, обманывающего фашистов. Тогда было довольно много таких книг.

Она об этом сказала просто как об изменении, которое отныне вошло в грамматические правила. Но, видно, что-то заключалось в этих словах такое, чего ни она, ни мы не ожидали. Слова эти в отличие от многих других слов, которые мы слышали от учителей, не прошли мимо ушей и не вошли в сознание. Они остались в воздухе. И, словно оставшись в воздухе, они как бы с каждой секундой твердели, становились все более отчетливыми, все более удобочитаемыми. Это подтверждалось еще и тем, что многие ученики, когда она произносила эти слова, переговаривались или рассеянно думали о чем-то своем, как это бывает в конце последнего урока, когда все ждут звонка. И вот, словно в самом деле слова висели в воздухе, постепенно к их постыдной удобочитаемости подключился весь класс, в классе становилось все тише и тише и, наконец, мертвая тишина в течение пяти-десяти секунд.

Все ждали, что Александра Ивановна как-то пояснит свои слова, но она ничего не говорила . Помню, хорошо помню красные пятна, которые пошли по морщинистым щекам нашей старой учительницы. Она продолжала молчать, и края губ с одной стороны ее рта мелко-мелко вздрагивали.Тот стыд, который я тогда испытал и который в какой-то мере охватил весь класс, я никогда не забуду.

После этого много раз в жизни мы видели эти повороты на сто восемьдесят градусов, которые никто и не пытался нам как-то объяснить. Казалось, самим отсутствием какого-либо правдоподобного объяснения зигзагов политики тот, кто вершил ее, проверял полноту своей власти над нами.

Конечно, это было ударом и по мировому коммунистическому движению. Но были и неоценимые плюсы: не только было отсрочено вступление в войну в условиях обезглавленной репрессиями армии, но и предотвращена война на два фронта: японцы, которые уже в то время воевали с Союзом на Халхин-Голе, зареклись помогать их европейским партнёрам по антикоминерновскому пакту после такого афронта немцев. Кершоу про это, кстати, не написал, хотя стоило бы.

Гитлер всё же в тайне надеялся на то, что "жалкие черви" из Англии и Франции не объявят войну после нападения на Польшу, но этого не произошло. Началась Вторая Мировая.
В событиях тех уже далёких дней можно найти ключ и к пониманию событий настоящего. Запад, помня уроки политики умиротворения, не спешит идти на уступки России, не без основания видя в её действиях агрессивные имперские намерения, но забывая в то же время, что Путин до сей поры действовал не проактивно, но реактивно, то есть он реагировал на ползучую агрессию США и союзников. Но времена меняются, и может случиться, что уже в ближайшем будущем любая провокация может быть истолкована как повод России вмешаться в дела ближайших соседей. Запад слаб, как слабы были тогда, в тридцатых, Франция с Англией. А у России есть союзный Китай, как были у Германии Италия с Японией. Есть также свои Австрия и Чехословакия (Беларусь и Украина). И, как тогда, за них никто не вступится, если что. Белорусы, как и австрияки тогда, с убедительным большинство проголосуют за независимость или против неё (в зависимость от того, при какой власти будет референдум), а украинцы, как и чехи, не смогут, не получив поддержки, оказать значимого сопротивления. Быть может, я ошибаюсь. А может и нет. Время покажет.

Продолжаем знакомиться с книгой Яна Кершоу "В ад и обратно"

Ссылки на предыдущие части:

Перед Первой Мировой

Первая Мировая

Турбулентность

Послевоенное оживление

У Европы, не оправившейся как следует от последствий недавнего мирового пожара, не было ни одного шанса, когда Великая Депрессия перешагнула океан. На волне бума, вызванного скачкообразным ростом экспорта в Европу, американцы отважились вкладывать деньги во всё более рискованные предприятия, и 24 октября 1929 пузырь лопнул. В следующем году массовое сокращение производства и его неизменный спутник безработица перешагнули океан. Социальное страхование не соответствовало масштабам бедствия, к тому же дополнительную нагрузку на госфинансы создало сокращение налоговых поступлений. Правительства пытались контролировать ситуацию путём уменьшения государственных расходов, но это только ухудшило ситуацию. Попытка скоординированного международного ответа на кризис, предпринятая с созывам экономической конференции в Лондоне в 1933 году, эффектным образом провалилась, и странам пришлось выплывать в одиночку, что предсказуемо вызвало всплеск протекционизма с ростом пошлин и валютными войнами и сокращение мировой торговли. А дело шло всё хуже - один за другим стали валиться банки, начав с австрийского Кредитанштальта, за которым пришёл черёд немцев. Сотни, тысячи, миллионы вкладчиков набегали на филиалы в тщетных попытках снять хоть сколько-нибудь из оставшихся средств со счёта. В поисках ликвидности европейские банки кинулись скупать золото, сбрасывая при этом фунты - резервную валюту в тогдашних реалиях золотовалютного стандарта. Такого давления британские финансы не выдержали, и фунт был отвязан от золота, потеряв сразу после этого четверть своей стоимости.

Практически все страны старой Европы были затронуты кризисом, кто-то меньше, кто-то больше. Хуже всего пришлось аграрным экономикам Польши и Югославии, а также Германии, страдавшей от гнёта репараций в комплексе с иссяканием кредитов из-за океана. Ян красочно описывает степень социального страдания в те годы. Худо пришлось крестьянам, страдавшим от падения цен при высохшем кредите, а также рабочим в тяжёлой промышленности. В новых отраслях промышленности - автомобилестроении и электротехнике - дела хоть и не обстояли так плохо, то общую картину повальной бедности это улучшило слабо. Предсказуемым образом кризис создал напряжённость в обществе. Ненависть была направлена и против работающих женщин, "крадущих" рабочие места у мужчин и ухудшающих рождаемость, и против неполноценных граждан, создающих нагрузку на систему социального обеспечения (уже довольно рано по всей Европе и за океаном стали раздаваться призывы к их стерилизации), и против коммунистов, и против евреев. Результатом была резкая радикализация политического спектра, когда центристские партии оставались в безнадёжном меньшинстве.

Знаменательным для будущего Европы, да и всего мира, явилось то, что Депрессия больно ударила по Германии, где система демократического политического правления с треском лопнула, дав дорогу тем, кто внушал народу надежду на спасение. В отличие от устоявшихся демократических стран вроде Британии или Франции, кризис в Рейхе был не только экономическим, но носил государственный, общественный характер. В таких условиях не помогла и отмена репарации, продавленная в 1931 рейхсканцлером Брюнингом. К сожалению, Кершоу не пишет, что внутренняя экономическая политика его правительства была направлена на жёсткую экономию и носила дефляционный характер, что породило недовольство и порой ненависть со стороны населения. В условиях всё ухудшающегося положения НСДАП обещала не только справиться с непокорными левыми (расколотыми на коммунистов и социал-демократов) и "перезагрузить" неспособную государственную систему, но и говорила, что все люди немцы братья, и нужно вместе, засучив рукава, строить новое светлое будущее. Германское население, измотанное тяжестью материальных лишений, готово было в большинстве своём к возвращению авторитарного правления в стране, чтобы сильная рука навела порядок. И Гитлер, придя к власти, оказался человеком слова. В первые же недели своего правления он бросил за решётку десятки тысяч "возмутителей спокойствия" - левых, включив против всех прочих недовольных, оставшихся на свободе, неприкрытый террор. Население было частично запугано, частично подпало под чары вируозного гитлеровского популизма. Полный контроль над государством был достигнут Гитлером за каких-то полгода. Муссолини потребовалось в своё время три года. Многочисленные партии были либо запрещены, либо принуждены к самоликвидации. Оставалась НСДАП, куда теперь широкой рекой вливались карьеристы и квасные патриоты всех мастей. После "ночи длинных ножей" (её, в отличие от поджога рейхстага, Кершоу удосужился упомянуть) был положен конец и внутрипартийной оппозиции.

Как я уже писал выше, из депрессии выходили по-разному. Автор сожалеет во многих местах, что страны в основном придерживались бюджетной дисциплины и старались поддерживать валютный курс. Британия выплывала, однако, за счёт политики дешёвых денег, что плохо согласуется с поддержкой валютного курса (ага, после того, как в 1931 году фунт уже свалился). Здесь как-то неясно Ян описал. Франция тоже закручивала гайки в экономике, и только в 1936 начала ронять франк. Скандинавы, напротив, нарастили государственные расходы и тоже девальвировали свои валюты. Муссолини усилил государственное регулирование экономики и нарастил общественные работы, в то же время последовательно преследуя свою политику государственного корпоративизма. Кершоу, как сторонник либерализма, не в восторге от таких мер и сравнивает рост в тридцатых с тем, что было с начала века (!). Скажу, что это был всё-таки рост, и сравнивать его нужно было с соседями, теми же французами. Поэтому его вывод касательно того, что итальянцы хуже справились, чем либеральные экономики, критики не выдерживает.

Германия же после прихода нацистов к власти, быстро вышла из кризиса. Автор пишет, что Гитлеру повезло, потому что экономика якобы уже сама начала выплывать, забывая, что предыдущее руководство страны добилось отмены выплаты репараций, что было очень важно. Но ещё большую роль сыграла государственная политика стимулирования с такими чертами, как увеличение госрасходов на инфраструктуру (автобаны и т.п.), укрепление сельского хозяйства и с течением времени всё более весомое - военное строительство. Для всего этого требовался критический импорт, и в условиях недостатка валюты, немцы были вынуждены прибегнуть к практике поставок по двусторонним договорам со странами Восточной Европы, от которых они стали таким образом зависимы. К сожалению, Ян не упомянул, что немецкая экономическая политика опиралась на существенное расширение кредита, и это в свою очередь увеличивало долги государства. Эти долги кто-то рано или поздно должен был платить, и ответ гитлеровцев был известен уже заранее: платить должен поверженный неприятель. Кершоу справедливо пишет, что огромные инвестиции в военку конца тридцатых требовалось как-то отбивать, и альтернативы "территоральному расширению" не было.

Фашизм был на подъёме не только в Германии, но и практически по всей Европе. В той или иной форме, авторитарные правые режимы установились повсюду, кроме стран-победителей в прошлой войне, а также стран, остававшихся нейтральными: Британии, Франции, Швейцарии, Бенилюксе и Скандинавии. Это недвусмысленно говорит о крахе послевоенного мироустройства. Не все фашисты были одинаковы: эти движения были по природе своей разношёрстными, и создание единого движения наподобие Коминтерна оказалось невозможным. Попытка учреждения какого-то объединительного органа в Швейцарии была проигнорирована немецкими нацистами, и крайне правые не смогли найти какую-то общую основу для своих доктрин (чем-то похоже-невнятным кончился и недавний консервативный форум в СПб). Но что-то общее у них, конечно же, было. Кершоу  выделяет следующие черты:

- упор на единство нации;

- теория расовой (необязательно биологической) исключительности;

- стремление к силовому сокрушению политических врагов, особенно коммунистов;

- опора на дисциплину и милитаризм;

- вера в авторитарное правление.

Были ещё черты, свойственные отдельным движениям, как то империализм, анти-капитализм или корпоративизм. Замечу, что развитие подобного мировозрения было подготовлено десятилетиями интеллектуального труда мыслителей, начиная с Ницше, и явилось одним из закономерных продолжений светской традиции мышления в условиях, когда христианство сошло со сцены.

Чем привлекали правые радикалы широкие массы? Прежде всего нацизм, как консервативное движение, обещающее защитить и "регенерировать" народ, противостоял угрозам тех лет,прежде всего марксизму большевистского толка. (А чем был страшен большевизм европейцам? Правильно, экспроприациями.) Социальной базой правых радикалов были те, кому было что терять, будь то крупный капиталист, мелкий лавочник или простой крестьянин (даже пролетарию уже было что терять, помимо своих цепей, потому в нацисты записывались и простые рабочие и молодёжь, которые были чем-то вроде хунвейбинов тогдашней "культурной революции"). И чем острее было положение в стране, тем сильнее были поляризованы общества. Потому в побитых кризисом странах Центральной и Восточной Европы и установились авторитарные режимы, и даже во Франции, где правых серьёзно побили объединённые левые, они сохранили влияние на общество и послужили базой для позднейшего коллаборантства. Ян видит причины триумфа крайне правых в Германии и Италии в полной дискредитации государственной власти, слабости элит, фрагментации партийной политики и свободе построения новых движений. Я в свою очередь замечу, что главную роль сыграла поддержка со стороны крупного капитала (кому-кому, а им было больше всех терять), видящего в наци силу, обещающую, а, главное, способную справиться с большевистской угрозой. В наши дни угроза большевизма отступила, и потому возрождение нацизма кажется на первый взгляд, маловероятным. Тем не менее, случись новая Депрессия, в обществах снова может созреть заказ на "защиту от угроз", и история вполне может повториться.

Кершоу пишет, что угрозу мира в Европе представляли те режимы, которые были ориентированы на территориальную экспансию, а именно Италия и Германия. И если итальянцы хотели "расширяться" в основном в средиземноморском и африканском направлениях, то экспансия немцев происходила в сердце Европы, что неизбежно зажгло искры нового противостояния. К сожалению, автор не задался вопросом о том, почему фашисты как правило были ориентированы на расширении "жизненного пространства". А ответ прост: когда жизнь, несмотря на то, что ненавистные левые уже брошены в тюрьмы, всё ещё не улучшается, не остаётся другого пути для канализации народного недовольства, как объявить крестовый поход на кого-либо или установить тоталитарную систему террона внутри страны, а ещё лучше - то и другое вместе. Всё это хорошо согласуется с имперскими устремлениями национального капитала, которые с момента окончания прошлой войны никуда не делись.

Продолжаем знакомиться с книгой Яна Кершоу "В ад и обратно"

Ссылки на предыдущие части:

https://pikabu.ru/story/v_ad_i_obratno_1_6244174

https://pikabu.ru/story/v_adi_obratno_2_6261049

https://pikabu.ru/story/v_ad_i_obratno_3_6280848

Схлынула послевоенная турбулентность, и страны Европы стали обживаться в новых условиях. Экономика пошла на поправку (но не у всех). Немцам значительно помог план Дауэса, который снизил давление на экономику Германии. Ян правильно указывает на роль американских денег в стабилизации, и даже буме середины двадцатых годов, но «забывает» упомянуть, что это явилось результатом вмешательства англичан и американцев в политику Франции по подавлению Германии, которая явилась причиной гиперинфляции, попыток государственного переворота и прочих бедствий 1923 года. В большинстве стран Европы экономика здорово отскочила после военной депрессии, но, однако, нельзя было это сказать о Британии, Испании, Италии, Австрии и ещё нескольких странах. Кершоу видит причину этого в «переоцененных» валютах. В целом, лучше всех росли индустриальные страны Западной Европы, а у аграриев было так-сяк (что по моему мнению неудивительно – известно, что рост производительности труда выше в промышленности, чем в сельском хозяйстве). Промышленный рост был ускорен массовым производством автомобилей и внедрением электричества. В более устоявшихся отраслях прогресс был весьма ограничен. К сожалению, я не увидел в этой главе чего-то напоминающего анализа причин такого неоднозначного экономического развития. Я думаю, на ситуацию повлияла глобализация мировой экономики при сохранении золотого стандарта и непонимании многими странами важности эмиссионной политики центробанков в новых условиях. Я писал об этом здесь: https://pikabu.ru/story/valyutnyie_voynyi_4_5376972

Кершоу пишет про рост влияния профсоюзов, что явилось следствием укрепления их роли во время войны. В ведущих странах стала нормой сорокачасовая рабочая неделя как следствие этого укрепления. С другой стороны, оказывается даже в пределах одной страны положение было весьма неоднозначным: в устоявшихся, не самых передовых, отраслях зарплаты стагнировали, а то и падали, были забастовки, локауты и прочее из «джентльменского набора» классовой борьбы, и всё это – ещё до Великой Депрессии. В противоречии со своим утверждением пару абзаце ниже, Ян констатирует ослабление позиций пролетариев в условиях безработицы. Я не могу согласиться с тем, что это было вызвано неравномерным развитием отраслей. В той же Германии на волне революции хоть и была установлена 40-часовая неделя, она не продержалась и восьми лет, после чего рабочий день стали снова удлинять. Когда угроза большевизма отступила (уже в 1924 году большевики официально взяли курс на строительство социализма в отдельно взятой стране), работодатели снова стали прессовать. А системы социального страхования даже там, где они были, оставались неразвитыми.

В очередной раз автор прошёлся по Советской России, расказывая про ужасы коллективизации. Я там не нашёл ничего нового: придя к выводу неминуемого нападения со стороны буржуазного империализма, руководство страны взяло курс на индустриализацию, финансировать которую должно было многострадальное крестьянство. Вообще, принцип извлечения ресурсов был прост и оставался таковым очень долгое время: принудительное фиксирование на низком уровне закупочных цен на сельхозпродукцию, часть которой уходит за валюту на экспорт, которой в свою очередь оплачивается критический промышленный импорт, обеспечивший невиданный во всём мире рост во время первых пятилеток. Существовала проблема в этой схеме: крестьянин-единоличник не готов был отдавать свою продукцию по низкой цене, и достать её всегда было трудно. Вот потому и взят был курс на коллективизацию со всеми её эксцессами. Я полностью согласен с Яном, что проведено это было весьма брутально, и цена индустриализации оказалась ужасной. На одной только Украине было депортировано 113 тысяч кулаков, в число которых входили и «подкулачники» - все те, кто выступали против коллективизации, независимо от их имущественного статуса. Надежды на то, что коллективизация позволит удвоить производство зерновых, не оправдались: оно упало. Что удвоилось – это госзакупки. Не нужно быть математическим гением, чтобы прийти к выводу о том, что крестьянину не стало хватать на жизнь, и логическим следствием такой политики явился голод на Украине, Северном Кавказе и в Казахстане в 1932 году, который превзошёл голод в Повольжье в Гражданскую войну. Описанию ужасов коллективизации Кершоу уделил втрое больше места, чем успехам индустриализации, хотя это на самом деле были двумя сторонами одной медали.

В главе автор уделил место искусству с его новыми формами, главным образом модернизмом. Правда, в своём обзоре он ограничился в основном тем, что происходило в Германии и во Франции, забывая о других странах. Думаю, сказалась специализация Кершоу на немцах. На их примере он иллюстрирует появление традиционалистского культурного течения, направленного против «декадентов», вставшего под знамёна нацизма десятком лет спустя. Согласно представлениям части элиты, культурная «болезнь» дегенеративного декаденства и американщины должна быть преодолена возвратом к традиционным ценностям («повернуть часы назад», по выражению автора). К чему увлекаться джазом – «музыкой негров» – когда есть свой собственный Вагнер. К сожалению, и в наши годы можно наблюдать похожее противостояние декадентов и традиционалистов. Главную причину тогдашнего культурного пессимизма и деградации ценностей надвигающегося Заката Европы части интеллектуальной элиты Кершоу локализовал верно: экзистенциальный страх перед угрозой большевизма. Однако на массовой культуре, уверенно идущей в двадцатом веке своей дорогой, это не отразилось. Пока.

Демократия, принесённая в Восточную Европу на штыках Антанты, начала ещё до Великой Депрессии уступать сцену авторитарному правлению: Пилсудский в Польше, Хорти в Венгрии, Муссолили в Италии, а ещё Румыния, Болгария, Албания, Испания, Португалия... Кершоу видит причину этого в аграрной отсталости частенько многонациональных обществ. Увы, это обоснование не проходит, когда речь заходит о Германии. У немцев корни авторитаризма он видит в молодости тамошней демократии (хотя в предыдущей главе он восхвалял традиции плюрализма в Германии, позволившие утвердиться Веймарской республике).

Могу со своей стороны предположить, что корни авторитаризма лежали в бедности. Демократия – нежный фрукт, способный произрастать прежде всего на благополучной почве. История знает достаточно примеров, когда социальные бедствия и неспособность улучшить положение приводили к власти авторитарных лидеров. Думаю, и на данный момент нельзя сказать, что демократия победила в большинстве стран мира. Она господствует, но не победила, а господствует прежде всего в силу в целом стабильного материального положения.

Если даже в такой стране, как Франция, часть элиты была настроена националистически, то в Германии положение было гораздо более загадочным, по словам автора. Именно ситуация в этой стране, глядящей «и на Восток, и на Запад» явилась ключевой для всей Европы. И тут экономическая ситуация оказалась ключом к успеху не только коммунистов, но прежде всего нацистов, которые до 1928 года были малоизвестными маргиналами. Ян видит в немецкой демократии гарантию мира и стабильности во всей Европе (кстати, не проясняя взаимосвязи, а жаль), и если она развалится – проблемы начнутся у всего континента. Как мы знаем сегодня, Европа, ослабленная недавно прошедшей войной и выросшим национализмом, не смогла противостоять шоку, пришедшему из-за океана.