Жду новый пост

Серия «Творец»

Он прижался губами к её губам, потом подтянул её повыше, разрыдался и крепко обнял. ...А следом раздался громкий вопль, сменившийся клокотанием и бульканьем. Это Соня из последних сил вонзила свои новые когти и зубы ему в шею...

Тишина... Благословенная тишина. Распростершись на прохладном полу, она повернула голову и взглянула на детский стол, каким-то чудом уцелевший во время беспорядочного бегства Свиносемейства. Даже лампа и стакан-непроливайка остались на своих местах. Захотелось сесть за него и нарисовать что-нибудь. В тиши и покое... Настоящий Рай, о котором она мечтала всю свою жизнь...

Но сколько продлится этот Рай? Как скоро в её детское убежище нагрянут полиция, скорая, репортеры? Что, если до того времени она не успеет... умереть?..

Соня встревоженно завозилась и села, с легким сожалением взглянув на лежащее рядом окровавленное тело.

А потом увидела пистолет.

Ну, конечно! Вот он – выход! В то самое место, где её никто и никогда не потревожит! Оно всегда было рядом, а она мучилась столько лет! И иголки тогда, больше двадцати лет назад, нужно было насыпать в собственную тарелку или уйти на дно вместо Славы... Непослушными руками она взяла пистолет, повертела перед глазами, соображая, как им пользоваться, и сунула дуло в рот.

...

Выбравшись из подвала, Нина поняла, что дальше идти не может. Женя уже собрался нести её на руках, но Сява нашел лучший выход. Повозившись несколько минут, они открыли широкие задние двери морга и выкатили на пустырь каталку с корчащейся в родовых муках женщиной.

- Ма говорила, мусарская тачка через дорогу, - взволнованно забормотал Сява, наблюдая, как Женя достает из её кармана смартфон, - Она сто раз родит, прежде чем мы сюда дождемся скорую!

Они настороженно переглянулись, услышав приглушенный бетонными перекрытиями звук выстрела. И тут же с облегчением заметили на запущенной дороге за пустырем движение – там припарковались несколько машин с выключенными фарами, тихонько захлопали дверцы. Пётр всё-таки успел вызвать подмогу!

Женя включил фонарик на телефоне и суматошно замигал им, чтобы предупредить о своем местонахождении.

- Мы тут! – закричали девочки, смеясь и плача, - Мы живы!

Тут же взвыла сирена скорой, зажглись фары, послышались голоса и звуки многих бегущих ног.

Сява стянул с себя куртку и прикрыл ей мать.

- Бля... Наверное, первый и последний раз из этих дверей выносят живую, да ещё и беременную чиксу, - силясь улыбнуться пляшущими губами произнёс он, - Это так... прёт...

Нина, отдыхая между схватками, вымученно усмехнулась:

- Я всегда знала, что в глубине души ты романтик, сынок...

Эпилог

Борис Тимофеевич изумленно таращился на помятого, заспанного коронёра.

- Что значит – забрали тело?!

- Это значит, - коронёр зевнул, - Что его погрузили в труповозку и увезли.

- Кто погрузил? Куда увезли?

- Не могу знать. Приказ о выдаче тела у меня на столе, - он скрылся в сумрачном коридоре.

Следователь прошел за ним, взял протянутый приказ и удивленно приподнял брови, увидев подпись и печать.

- Ну, хорошо, а... результат вскрытия и прочее...?

- Всё забрали, - пожал плечами коронёр.

- Чёрте что..., - Борис сфотографировал приказ и, не попрощавшись, вышел, на улицу.  

«Чёрте что», - повторил он, но уже мысленно. Все собранные материалы по делу семьи Шароновых пропали. Как корова языком слизнула. Ни оригиналов, ни копий, а он только начал раскапывать...

Адам Александрович Раев, 25 лет от роду. Согласно свидетельства о рождении его родителями были какие-то непримечательные жители глубинки, давно покойные. Его помощник, успевший съездить и расспросить соседей, передал, что упомянутые личности жили замкнуто, выпивали. Детей вроде бы не имели, но не факт, что их не было вовсе. Может быть, подозреваемого воспитывали вдали от биологических родителей сердобольные родственники или друзья семьи...

То же было и со школьным аттестатом, и с армией. Явно нервничающие сотрудники и школы и военкомата подтверждали наличие Раева в своих рядах, но не могли предъявить ни личные дела, ни фотографии. А при последующих обращениях заявили, что информацию предоставят только по распоряжению генерального прокурора. Того самого, который намедни подписал приказ о вывозе тела преступника. В неизвестном направлении. Все это наводило на мысли, что покойный извращенец был близким родственником кого-то из власть имущих.

Учитывая тот факт, что Раев, как две капли воды, был похож на беднягу Шаронова, Борис Тимофеевич всё никак не мог отказаться от мысли, что они братья, и даже затребовал тест ДНК, уверенный, что те самые власть имущие родственники и тут будут чинить препятствия, чтобы оградить от подозрений выжившего из братьев. Но, на удивление, тест был сделан и... не показал ни малейших соответствий! По всему выходила какая-то совершенно нелепая картина.

Живет себе семья Шароновых. Жена – художница, муж – электрик. Муж загулял и ушёл к барышне с кучей детей, а спустя непродолжительное время брошенная художница заводит себе любовника, как две капли воды похожего на бывшего. Но на этот раз не электрика, а извращенца без определенного рода занятий, который начинает маниакальное  преследование новой семьи Шаронова. Насколько возможно такое совпадение? Тем более, в таком заурядном городишке, как этот? Он не верил в совпадения такого масштаба и углубился в изучение биографии Шаронова, отметив, что здесь никаких препонов ему не чинили. Родители погибли, когда он только пошел в первый класс. Воспитывался бабушкой, потом поступил в местное ПТУ, познакомился с Софьей. Все прозрачно и доступно для изучения. Никакой нависшей над ним тени генеральной прокуратуры...

Странно себя вели и пострадавшие. Нина Шаронова всё время, пока велись поиски детей и преступника, цеплялась за него, Бориса, как утопающая, и по первому требованию выкладывала всё, что ей было известно или мнилось, что было известно. Так же она себя вела и в тот час, когда Бориса пустили к ней в послеродовую палату. Прижимая к груди новорожденного, она со слезами благодарности подробно рассказывала все обстоятельства. Так же поступали и старшие дети, и сам Шаронов.

А через несколько дней всё изменилось...

Как-то раз он позвонил ей, чтобы пригласить на очередной допрос, но Шаронова заявила, что явиться в указанный час никак не сможет, так как они будут в отъезде.

Надолго?

Навсегда.

Борис Тимофеевич тут же бросил все дела и сам нагрянул к воссоединившемуся счастливому семейству, застав их аккурат в тот момент, когда они грузили в грузовичок вещи.

- Если не секрет...? – растерянно спросил он.

- Секрет, – с несвойственной ей прежде сдержанностью ответила Нина, - Мы уезжаем и не хотим больше иметь ничего общего с этим городом. Хотим все забыть и зажить счастливо на новом месте.

- Но вы не можете, пока идет следствие...

- Так дело-то закрыто, начальник, - с вызывающей ухмылкой заявил подоспевший старший сын Василий. Борис Тимофеевич хмуро наблюдал, как этот пронырливый и явно неблагонадежный молодец закидывает узлы в кузов.

- Кто мог его закрыть, если?..., - следователь осекся. Понятно. А он, ведущий расследование, конечно, узнаёт об этом последним..., - Вы... продали квартиру?

- Нет, это собственность детей, - произнес вышедший из подъезда глава семейства, держа в одной руке сумку-переноску с младенцем, а в другой – коробку с пожитками, - Потом сами решат, что с ней делать.

- Но тогда..., - Борис Тимофеевич умолк, не желая слушать дежурное вранье про неожиданное наследство. Что, чёрт побери, тут происходит?

Женя сунул переноску супруге и вместе с Василием вернулся в подъезд.  Нина, глядя на беспомощно и растерянно переминающегося с ноги на ногу Бориса, вдруг улыбнулась, приблизилась к нему и заглянула в глаза.

- Не пытайтесь распутать этот клубок, Борис Тимофеевич, - произнесла она с тихой лаской, - Не стоит он того. Мы тоже ничего доподлинно не знаем и не понимаем, кроме того, что так оно и останется. Никто ни нам, ни вам ничего не расскажет, не стоит и мечтать. Тут задействованы такие силы и такие средства, которые нам с вами и не снились... Мы только благодарим Господа, что все живы и все вместе. Только это важно. Понимаете?

Она протянула руку и приложила мягкую, теплую ладонь к его щеке. Борис Тимофеевич, невольно растроганный ее сияющим взглядом, вдруг вспомнил, что обещал жене вернуться сегодня пораньше. У неё билеты в театр, и она хотела пойти вместе...

Нина словно прочитала его мысли и согласно кивнула, дескать, да, только это и важно, а остальное...

- И всё-таки, куда вы уезжаете? – спросил он и смущенно улыбнулся, - Вдруг когда-нибудь будем с женой в тех краях, и захочется навестить...

Нина отняла руку от его щеки и некоторое время молчала. Он уверился, что она так ничего и не скажет, но она мечтательно произнесла:

- Если  вдруг увидите за увитым вьюнами забором прекрасный дом с цветущим садом, с шумной детской площадкой и большим огородом, притормозите и загляните. Вполне вероятно, что это будет наше новое жилище... Большего я сказать не могу. Понимаете? Мы обещали.

Борис Тимофеевич неуверенно кивнул.

- Словом... если заметите что-то, напоминающее Рай Земной...

Из подъезда вышел Василий, закинул последние узлы и поднял крышку кузова. А потом с индифферентным и, одновременно, важным видом забрался в припаркованную рядом новенькую «Тундру». Следом в неё загрузилось всё остальное семейство. Последней села Нина.

- Ищите Рай, Борис Тимофеевич, - улыбнулась она, - Дай Бог, чтобы и вы нашли собственный!

...

Сейчас, воспроизводя в памяти этот странно волнительный разговор, ему пришло в голову, что никакой прокурор, будь у него хоть трижды чокнутый родственник, никогда не стал бы так печься о жертвах этого самого родственника. В лучшем случае, сунул бы пару сотен, но, скорее всего, наоборот, пригрозил бы расправой, если те будут вести себя... нескромно.

А тут, если он все правильно понял, то семейству Шароновых отвалили изрядный куш. И на дом хватило, и на «Тундру» и, наверняка, еще что-то осталось... Да и сам прокурор, вероятно, счастливо потирал липкие ручонки... Дары куда более могущественного покровителя...

Этот покровитель явно совершил ошибку. И приложил все силы, чтобы последствия этой ошибки остались в тайне ото... всех...

Он вдруг вспомнил, что тело Софьи Шароновой по-прежнему здесь – в морге. Его, судя по всему, никто не собирался ни скрывать, ни... забирать. Дозвониться удалось только до её брата, но тот не захотел идти на контакт, отговорившись занятостью. Дескать, делайте с ней, что посчитаете нужным.

Борис Тимофеевич вернулся в морг, прошел в мертвецкую, где среди невостребованных трупов находилась и Софья. Ее, как могли, привели в порядок и удалили все посторонние предметы, включая дохлых змей.

Он глядел на ее худенькое, застывшее тело и невольно удивлялся тому, насколько она отличается от других трупов. Все тела выглядели пустыми, отстраненными, непричастными более ни к чему.

И только она одна выглядела... счастливой.

Она помнила, как сбросив оцепенение, кинулась в спальню, схватила телефон, а потом... Потом он догнал её и начал бить... Она внутренне съежилась, вспоминая эти удары. Методичные, бесстрастные и жестокие. По лицу, по животу, по голове... А она всё никак не отключалась, и уже потом, когда погрузилась в розовый, наполненный болью, туман, слышала, как он спустился вниз и... насвистывая, стал бренчать тарелками. Он ведь, за всей этой суетой, так и не успел поужинать...

- Очухалась?  – услышала она гнусавый голос и с трудом развернулась.

В трепещущем сумраке у стены виднелся ряд клеток. Теперь ясно, откуда на его одежде регулярно появлялась шерсть. Грабил собачий питомник... А она то возомнила!..

А вот и четверо подсвинков! Сидят в своих уютных загончиках. Зарёванные рыльца с любопытством тянут к ней пятачки. В другое время она бы по полной насладилась их жалким видом, но сейчас ей было наплевать. Разве что промелькнула с рассеянным любопытством мыслишка: «А где пятая свинка и Свиномать?»

- Ты кто такая? – спросил её старший, сидя в позе срущей макаки и вцепившись в прутья решётки.

- Никто, - с трудом прошепелявила она, обдирая язык о ставшие какими-то слишком острыми и длинными зубы. Видимо, Адам здорово их переломал, пока топтался на её лице...

Подвал... Ни окон, ни дверей, только на потолке квадратная крышка люка. Но нет лестницы... А из мебели стол, стул и лампа.

- А-а... А я тебя сразу выкупил, как только увидел. Гвоздь злоебучей программы, да?

Соня непонимающе смотрела на него.

- Ну, ты типа эта... натурщица, да? Позировала этому барсуку? Не завидую тебе...

Соня попробовала облизнуть лопнувшие губы, но только еще больше изорвала язык.  На подбородок выплеснулось немного крови. Только держать себя в руках...

- У нас попроще, - с каким-то фатальным спокойствием вещал свинёнок, - Не у всех, конечно. Но мне так, считай, вообще подфартило. Перо в горло и  - сайонара. Малым хуже. А про тебя вообще речи нет.... Только, кажется, змеи раньше сдохнут, чем он их...

- Змеи? – Соня встрепенулась. «Змеи?! ... Держи себя в руках... только держись...»

- Да вон! Рядом с твоей скульптурой..., - Сява кивнул куда-то за её спину.

Соня через плечо уставилась в дальний, тёмный угол. Её скульптура! Так вот какова была конечная цель!

Адик явно не планировал воплощать в жизнь её мстительные замыслы, как она себе вообразила! Только собственные мечты. Первое время он, видимо, действовал чисто инстинктивно, ведомый вложенной в него частичкой ее духа. Но потом увидел её автопортрет, и всё то туманное и неопределённое, что им двигало, оформилось во вполне конкретную цель. Он воссоздавал то место, откуда пришёл. Дом! А домом его был воображаемый бункер в её душе, наполненный гневом, ненавистью, болью, яростью, жаждой убийства... Он просто... строил свой собственный Рай на земле... И своего... Бога.

Отёкшими, как у алкоголички, глазами Соня смотрела на свою скульптуру. Когда-то в незапамятные времена это, действительно, был просто автопортрет. Девушка в джинсовом комбинезоне. Кудряшки, измазанная краской щека, палитра в тонкой руке... Но после ухода Жени она стала меняться: одни детали стали пропадать, другие видоизменяться, третьи добавляться. Всё то, чем она грезила, но не смела воплотить в жизнь, она переносила на свой автопортрет.

Сейчас  в тёмном углу, по-прежнему в джинсовом комбинезоне, стояло... Чудовище. Глаз не было вовсе, широко открытый рот щерился длинными иглами-зубами, на голове вместо прелестных неряшливых кудряшек извивались змеи, как у Горгоны. А вокруг неё корчились в предсмертной агонии все члены Свиносемейства.

Старший подсвинок, закатив глаза, зажимал пальцами располосованное горло, из которого торчала, как рычаг, рукоятка опасной бритвы. Средняя, Лиза, лежала ничком, широко разведя бёдра, а между них виднелся окровавленный жгут из ржавой колючей проволоки. Рот раззявлен в беззвучном визге, а ладошки стыдливо прикрывают едва наметившиеся грудки. Юлино тельце в школьном платьице болталось в петле, которую Чудовище держало в одной когтистой лапе. На кулак другой была намотана синяя, лоснящаяся пуповина, а в самом кулаке сжат и раздавлен вырванный из утробы матери младенец. Мать, явно уже мертвая, распростерлась в луже крови у ног-копыт. У одной из ног. Вторая прижимала младшую, Риту, ко дну сточной канавы, наполненной водой, мусором и палой листвой. Рядом валялось то, что осталось от Мишки. Просто кучка изрубленного в фарш мяса и вихрастая рыжая голова...

«Он лепит из меня... своего настоящего Творца,  - Соня закрыла глаза, - Чудовище, которое породило его... Доводит меня до... совершенства... Копыта, когти... зубы...»

Соня распахнула глаза. Змеи! Он что? собирается...?!

Позабыв на миг про изуродованные руки, Соня схватилась за голову, располосовав при этом щёку и сорвав один из ногтей, но едва заметила это. Голова была чисто выбрита. Она снова метнула взгляд к скульптуре и только сейчас разглядела в сумраке бутыль для куллера со срезанной и придавленной парой досок верхушкой. В бутыли вяло копошились мелкие змеи.

«Держи себя...», - начала было она привычную мысленную мантру, но все поплыло и замельтешило вокруг. Змеи...

Соня зашлась истошным визгом.

...

Нина открыла глаза, уставившись в плохо побеленный потолок. Повернула на подушке голову и поняла, что находится в больничной палате. Кровать была странно узкая и короткая. Как для ребёнка...

Она подскочила, её повело, но она не остановилась и, поддерживая одной рукой живот, выбралась в коридор.

- Женщина, немедленно в постель, вам укол поставили! - раздражённо произнесла девушка в белом на сестринском посту и взялась за трубку телефона.

- Срочно. В полицию! Бориса Тимофеевича..., - лепетала Нина, с трудом ворочая сухим, как комок земли, языком.

- Подойдите. Проснулась, - быстро и тревожно буркнула медсестра в трубку, бросила её и едва успела подскочить, чтобы удержать пьяно валившуюся на бок Нину.

Через несколько минут в палату вошли медсестра и какой-то молоденький полицейский в форме.

- Борис Тимофеевич где? У меня важная информация! Я знаю, где дети!

Полицейский и сестра переглянулись.

- Знаете?  - спросил он, - Откуда же..?

- Мне приснилось, что ..., - она умолкла, осознав, как это глупо звучит. Но как ему объяснить, что это не совсем был сон... Вернее, совсем не сон, а... Она так отчетливо помнила старый сад, людей, вино... Она облизнула губы, ожидая, что ощутит сладкий вкус душистой наливки. Но ничего не почувствовала.

- Илья его звали! – радостно вспомнила она, - Художник! Мёртвый!

- Успокойтесь, - повелительно произнесла медсестра, - Вам промедол поставили. Матка в тонусе. Срочно надо в перинатальный. Скорая уже в пути.

- Мне позвонил кто-то, назвавшись Борисом Тимофеевичем, - припоминала Нина, не слушая её, - Сказал, что дети нашлись... что они здесь, но... Господи... Лиза...

Она вспомнила недоумённые лица медиков, когда она ворвалась в больницу. Вспомнила, как поняла, что её провели, как стала звонить Лизе и как... не дозвонилась. Естественно, не дозвонилась! А потом... кажется, она просто кричала, пыталась что-то объяснить, но её явно приняли за сумасшедшую истеричку и, от греха, поставили укол. Сколько времени прошло? Она кинула взгляд на окно, за которым повис серенький день.

- Борис Тимофеевич не смог приехать, - мягко и сочувственно сказал полицейский, -  Срочный вызов. Появилась кое-какая информация по вашему делу. Анонимный звонок...

Нина немного успокоилась. Раз это Борис Тимофеевич прислал к ней полицейского, значит, её всё-таки услышали и поняли... А потом осознала его слова и завопила:

Не верьте! Это он звонил! Тот псих, который меня сюда выманил!

- Звонок не был ложным, хоть мы и сомневались, ведь звонящая женщина явно была... кхм... пьяна. Её уже вычислили и сейчас допрашивают, но толку немного. Говорит, что какой-то мужик взял в аренду её телефон. Расплатился алкоголем. А потом снова заплатил, чтобы она позвонила в полицию и передала информацию. Мы сомневались, но преступление, действительно, произошло. В доме бывшей жены вашего мужа...

- Кто-то из детей?! – Нина натянулась, приподнялась на локтях, чувствуя неправильную, болезненную тяжесть в животе, словно вместо ребёнка в нее засунули каменный валун.

Полицейский покачал головой, поднялся.

- Поверьте, мы работаем и скоро найдем ваших детей. Постарайтесь не беспокоиться. В вашем состоянии это может быть...

- Фатально! – строго закончила за него медсестра.

- Почему вы меня не слушаете?! – взвизгнула Нина, - Он выманил меня из дома! Забрал Лизу! Но я знаю, где дети! Это старый морг в Вырупаево. Тот, что на пустыре, который несколько лет назад выкупил Азизов под строительство. Немедленно туда! Быть может, мы хоть Лизу успеем...

Она бесилась от его сочувственного, смущённого взгляда, но понимала, что винить в этом можно только саму себя. Какого чёрта она ляпнула про сон? Надо было наплести про еще один звонок...

Полицейский мягко похлопал её по руке и собрался на выход.

- Это не был сон! – вопила она ему вслед, - Это было по-настоящему! Не все вокруг дети Божьи, есть и человеческие дети! И он был таким – человеческим! Его жена создала! Им дали вместе быть после смерти! Она мне фото показала этого морга! Я и не помнила его, пока не проснулась, а ведь из него маму выносили!

Медсестра порскнула прочь. Нина догадывалась, что за врачом. Полицейский же стоял в дверях, в тревоге и растерянности слушая её явно бредовую речь.

- Все будет... хорошо, - неуверенно произнёс он.

- Да что вы на меня, как на чокнутую смотрите?! Я же говорю! Художник Илья и жена его..., - она напрягла память, - Ида её звали! Она мне и показала, где он их держит!

- Ида? – взгляд полицейского внезапно изменился, стал сначала недоверчивым, потом острым, - Ида Бронштейн?

Нина умолкла, во все глаза глядя на него. Имя было ему явно знакомо, и внутри стала разгораться надежда.

- Может быть..., - пробормотала она осторожно, боясь сболтнуть опять что-то не то и спугнуть свой шанс, - Они не назвали фамилию...

- Старуха лет восьмидесяти? Без руки?

- Нет, молодая женщина..., - Нина почти не дышала, - Но, может... Почему вы спрашиваете?

Он выглянул в коридор, потом вернулся к её кровати.

- Я, может, сам спятил, раз говорю вам это. Но Ида  - все-таки довольно редкое имя, поэтому.... В доме той женщины нашли тело старухи, - он сделал паузу, - Ее опознали быстро. Ида Бронштейн. Известная художница. А муж её – Иль – так вообще в своё время, говорят, был звездой...

- Иль-я..., - Нина жадно глядела на полицейского, - Как вас зовут? Я не расслышала, когда...

- Младший лейтенант Егоров Петр Васильевич.

- Петя..., - Нина поймала его взгляд, удержала и сурово сжала челюсти, - Мы с тобой немедленно, сию секунду отправляемся туда.

- Так не получится... Мне нужно сначала...

- Не нужно. Или ты хочешь выглядеть таким же психом, как я?

- Но я не знаю...

- Я знаю путь!

- Подмога...

- Вызовешь по дороге!

- Меня...

- Не уволят. Только еще одну звездочку заработаешь...

- А если вы вдруг...

- Не рожу́! Я обещаю!

...

Спустя полтора часа они припарковались в одном из дворов через дорогу от пустыря. Прежде, чем вызывать (или не вызывать) подмогу, Петр решил сперва лично осмотреть место.

- Оставайтесь в машине, - строго начал он, - Если меня не будет дольше, чем...

- Нет, я пойду с тобой, - оборвала Нина, разглядывая заброшенный морг, который она в последний раз видела, когда он ещё действовал. Вспомнила мамин узенький и дешёвый, обитый красной тряпкой, гроб. У неё не было денег на прощание в ритуальном зале, поэтому желающие проститься должны были по очереди забраться в нутро катафалка. Желающих было немного. Только сама Нина, дети и соседка по лестничной клетке.

В нынешнем же – заброшенном – состоянии морг она видела лишь на фото, которое ей во сне показала Ида. И это окончательно убедило её в том, что все-таки никакой это был не сон и не галлюцинация вследствие введённого ей наркотика. Ида сказала торопиться, потому что для её маленьких может быть уже поздно...

- Вы плохо себя чувствуете, - Юноша беспомощно покосился на её живот, - Вы только все усложните, если начнете рожать... Кроме того, это может быть опасно, если ваш муж действительно там...

- Это не мой муж, - сурово отозвалась Нина, - Более того, я уверена, что это мой муж нашел ту мёртвую старуху и сообщил через посредника в полицию. Возьмешь ты меня с собой или нет, но я пойду с тобой.

Пётр вздохнул и пожал плечами, сдаваясь. Может, ничего там такого и нет. Просто старая бетонная коробка, а всё остальное нафантазировала свихнувшаяся от горя, беременности и уколов дамочка. Но, на всякий случай, он достал из бардачка патроны и зарядил свой табельный пистолет.

Нина, решительно ухватившись за дверную ручку, наблюдала за его трясущимися руками и неуверенными, нервными движениями. Видно было, что до этого он пистолет в руках держал только на учебных стрельбах, но стоит ли ему говорить: «Оставь его в машине, ребёнок. Так будет безопаснее...»

Нет, конечно, она такое не скажет. Она - мать пятерых детей и прекрасно знает, насколько каждому ребенку важно, чтобы в него верили взрослые.

Чувствовала она себя, действительно, плохо. Мутило, качало, словно она напилась водки. Отчаянно болела голова, ребёнок раскаленным камнем тянул вниз, а кости таза и копчик знакомо ныли, предвещая скорое разрешение. Скорое, но все же не настолько, чтобы отказаться от попытки спасти детей.

Они вышли из двора, огляделись и, перейдя через пустынную, крошащуюся древним асфальтом дорогу, нырнули в высохшие заросли лопуха и репейника. Заросли скрыли их от посторонних глаз и, как вскоре оказалось, не только их. Заброшенность старого морга была иллюзией. Добравшись до него, они почти сразу обнаружили хорошо различимые, множественные следы от автомобильных колёс. Кто-то регулярно наведывался сюда, и это был явно не магнат Азизов.

- У моего мужа нет машины, - зашептала Нина, дёрнув Петра за рукав, - Мотоцикл есть, но он с тех пор так и стоит во дворе. Даже колеса спущены.

Пётр рассеянно взглянул на неё, не сразу сообразив, что она имеет в виду.

- И денег на машину у него нет, - продолжила она с непонятной для него гордостью, - Ни на что нет! Он ведь приходил. Голодный, холодный и в помоечных тряпках. Я бы дала ему денег, но у меня у самой... А его зарплатную карту арестовали сразу, как только он сбежал.

Петр приложил палец к губам и покачал головой, чувствуя, что совершает самый идиотский поступок в своей жизни – вероятно, идет ловить своего первого в жизни преступника в компании безнадёжно беременной, накачанной наркотиками и крайне болтливой тётки. Да ещё со всеми признаками энцефалопатии...

«Первого и, возможно... последнего»

- Что?

Юноша тряхнул головой. Он и не заметил, что свои опасения высказал вслух. Впрочем, отсутствие машины его немного взбодрило. Он трусцой двинулся вдоль бетонной обшарпанной стены здания, приседая под чёрными провалами бывших окон, а затем приподнимаясь и осматривая неприглядную внутренность. Ничего примечательного. Усыпанные мусором бетонные полы, сгнившие обрушившиеся стеллажи, покосившиеся раковины, пустые медицинские шкафы с битыми стеклянными дверцами.

Когда они обошли почти все здание и ни в одном из окон не увидели ничего интересного, Пётр расслабился и разжал отчаянно вцепившуюся в застёжку кобуры руку.

- Нет там..., - начал было он и внезапно умолк, таращась внутрь. Нина, в силу роста не дотягивающаяся макушкой даже до подоконников, всецело полагалась на своего спутника и жадно ловила любые изменения на его лице.

- Что? – жарко зашептала она, - Что ты видишь?

Пётр почти пожалел, что увидел. Так хорошо, так удобно было бы не увидеть. Посмотреть сейчас на пузатую тётушку с усталым снисхождением, дескать, я сделал, всё, что мог. А теперь бегом в больницу – рожать!

- Там... люк в подвал. И лестница рядом валяется.

Нина отпихнула его и побежала, тяжело - по-утиному - переваливаясь с ноги на ногу. Полицейский чертыхнулся и поспешил за ней. Следующий проём оказался дверным. Не задерживаясь в широком, уставленном ржавыми каталками коридоре, они быстро нашли нужное помещение.

Многоярусные глубокие ниши в стене с покосившимися, распахнутыми дверцами,  обитый облупившимся кафелем стол с дыркой сливного отверстия в ногах и деревянной поставкой в изголовье, похожей на половинку средневековой, пыточной колодки.

Хорошо очищенный от мусора пятачок по центру являл взору крышку люка. Рядом лежала длинная, сваренная из толстой арматуры лестница. Не сговариваясь, они синхронно опустились на пол и прижались ушами к пыльным плиткам.

- Там кто-то есть! – возбуждённо вскрикнул Пётр и, подскочив, потянул на себя скобу-ручку. Стылое, серое помещение тут же огласилось криками и плачем, словно он открыл дверь в Преисподнюю.

Не успел он толком пристроить лестницу, как Нина почти скатилась по ней, проигнорировав его предостерегающий окрик. Нога соскользнула с последней ступени, и она растянулась на полу. По бёдрам тут же плеснуло тёплой влагой, но она едва это заметила и подползла к клеткам, просовывая пальцы между прутьями, касаясь по очереди своих цыплят и жалея только о том, что не может коснуться их всех одновременно.

«Ааа-Мама!», - на одной надрывной ноте выла Маргаритка

«Мама-а-а-а-а, вытащи меня отсюда-а!» - заливалась слезами Юля.

Мишка от переизбытка чувств даже плакать не мог и только икал, высунув наружу худую ручонку и цепляясь за подол материнского пальто.

«Ма, не парься! – Вася изо всех сил старался бодриться, - Ритка несколько дней температурила, но сейчас уже пошла на поправку. Этот поц давал ей колёса. Не хотел, чтобы мы тут сдохли... раньше времени».

- Сейчас мы вас вытащим, - Нина ласково дотронулась до его бледной щеки, потом оглянулась на Петра, который трясущимися пальцами тыкал в телефон.

Телефон, впрочем, был абсолютно бесполезен здесь, в подвале. Надо идти в машину и вызывать подмогу и скорую по рации. Он растерянно глядел на женщину, прилипшую к клеткам. До неё пока не дошло, что одного ребёнка не хватает. Надо было прямо из больницы вызывать ГБР и отправлять её по адресу их проживания. Скорее всего, чертов извращенец все это время был там, с девочкой. Ведь ясно, что он не потащил бы её средь бела дня мимо предподъездных старух... Но кто бы знал, что вся эта чертовщина окажется правдой?!

Что делать? Освободить детей, вывести в людное место, а потом... Он оглядел навесные замки. Без инструментов не обойтись, а подвал, как назло, сиял чистотой и даже каким-то своеобразным, извращённым уютом.

- Нина Сергеевна, мне придется ненадолго оставить вас. В машине болторез. Без него никак... Заодно доложу начальству.

Он не стал дожидаться её реакции и торопливо взлетел по лестнице.

- С нами порядок, ма, - произнес Сява после некоторого молчания, - Ты лучше... этой помоги. Ей болторез не нужен...

Нина непонимающе уставилась на сына, а потом развернулась и посмотрела в зияющий чернотой угол. Казалось, даже тусклый свет настольной лампы боязливо жмётся, не решаясь осветить его.

Она поднялась, и по ногам тут же потекло. Живот окаменел, но почти сразу расслабился.

«Тише, маленький», - мысленно прошептала она, скрипнув зубами, - «Мы обещали дяде полицейскому...»  

Она подошла к тёмной нише, где угадывались какие-то громоздкие, несущие угрозу формы, достала из кармана пальто смартфон, задержала дыхание и посветила туда фонариком....

Волосы на загривке тут же поднялись дыбом, а ноги приросли к полу. Она не сразу узнала Софью – Женину бывшую. Да и не мудрено. В висящей на кожаных ремнях чудовищно избитой и изуродованной женщине мало, что осталось от той прелестной молодой художницы, к которой она, Нина, так всегда ревновала супруга. На синюшном, отёчном лице глаз почти не было видно; разбитый нос напоминал перезрелую сливу; на подбородок и грудь изо рта текли кровь и слюни. Рот она закрыть не могла, ибо вместо зубов глубоко в её голые дёсны густым частоколом были натыканы короткие швейные иголки. То же было и с руками. Из-под уже мёртвых, отставших от плоти, ногтей торчали вроде бы тонкие гвозди. А голова... Задорные чёрные кудряшки остались лишь в воспоминаниях. Вместо них, к воспаленной и кровоточащей, выбритой коже были пришиты за хвосты какие-то мелкие змеи. Большинство, слава богу, были уже мертвы, но несколько всё еще вяло извивались, тщетно пытаясь уползти.

Смутно отмечая, что схватки усилились, Нина встретилась со своей соперницей взглядом. Глаза той дико сверкали, как два костерка в глубоких узких пещерах. Нина никак не могла понять, как она, находясь в сознании, может молчать? Кажется, если бы её, Нину, так обработали, она бы визжала, выла и билась.

- Я... сейчас помогу тебе, милая, - пробормотала она, мгновенно позабыв былую неприязнь, и оглядела нишу в поисках чего-нибудь, чем можно было перерезать ремни. Заваренный с двух сторон кусок широкой канализационной трубы, напоминающий небольшое корыто; обрывок бельевой верёвки с петлей на конце, моток тонкой, колючей проволоки, древняя опасная бритва с перламутровой ручкой, мусорный мешок, наполненный палой листвой. Странный реквизит был с педантичной аккуратностью разложен в уголке, напоминая операционный стол хирурга... А а рядом беспорядочно навалена гора каких-то разноцветных черепков.

- Он разбил свою скульптуру. Делает живую... - послышался возбуждённый, срывающийся голос Васи, - Мы видели исходный вариант. Мы все там будем, если вы с мусором не поторопитесь...

Нина прикрыла глаза, чувствуя хорошо знакомые симптомы – кто-то невидимый ухватил ее за копчик и потянул, словно намереваясь вытащить наружу весь позвоночник, а живот снова окаменел. Надо было засекать время между схватками, но сейчас было не до того. Она взяла опасную бритву, выдернула лезвие и начала резать ремни, удерживающие Софью. Когда одна из рук безвольно упала, она поняла, что ремни были не очередной пыткой и так замученной до крайности женщины, а скорее подмогой, фиксацией её в пространстве.

Вскоре Софья навалилась на неё, раня когтистыми руками и поливая её плечо кровью и слюной. Нина взвизгнула, почувствовав, как что-то сухое и холодное скользнуло по шее - одна из выживших змей! – но не отпихнула девушку, а, наоборот, целиком приняла на себя её вес и вместе со своей ношей опустилась на пол.

- Все будет хорошо, - прошептала она, пережидая очередную схватку, - Осталось немного...

Она сидела на холодном бетонном полу, поглаживая Соню по спине. Господи, какая худая. Этот комбинезон ей размеров на десять больше...

Услышав движение наверху, она задышала свободнее. Долго же он ходил за своим болторезом!

Она аккуратно уложила девушку рядом и поглядела на лестницу, по которой спускалась... Лиза. Спустилась и тут же горестно захныкала, увидав семью.

А следом...

Нина не могла поверить своим глазам. Она знала, что неведомый мучитель похож на Женю, но не была готова к такому абсолютному сходству! Да, лет на пять моложе, но... как такое вообще возможно?!

- Я же тебя предупреждал, что если приведешь ментов, твои подсвинки умрут более болезненно, - произнес он и с видом собственника положил красивую длиннопалую руку на Лизину шею. Та сразу сгорбилась, словно рука весила тонну.

- Что? О чём?... Кто ты?...

- Записка. Оставил тебе дома, перед тем, как мы с Лизхен поехали есть пиццу...

Нина молча смотрела на него. Он правильно понял её замешательство и нахмурился.

- Если ты не была дома, то как...?

Она открыла рот, еще не зная, что скажет, но тут в проем, кувыркаясь и мельтеша красным, что-то влетело и врезалось ему в голову. Лиза взвизгнула, вырвалась и присела, зажимая уши руками. Мужчина пошатнулся, сделал шаг, другой и повалился.

Петя! А ведь секунду назад она уверилась...

Но в подвал спустился не Петя. Нина смотрела на мужа и едва сдерживала нервическую ухмылку. Припомнилось новогоднее, традиционное: «И тебя вылечат, и меня вылечат...».

Женя быстро пересчитал семейство по головам, чуть дольше задержал напуганные, уставшие на глаза на Нине, отметив под ней потемневший от влаги бетон.

- Не слишком с ней цацкайся, - пробормотал он сквозь зубы, кивнув на Соню, - Это всё её рук дело.

Нина непонимающе перевела взгляд на искалеченную девушку, а он уже отвернулся к поверженному врагу и поднял с пола тяжелый болторез с длинными, красными ручками. Только сейчас он подумал, как рисковал, швыряя его в проём, ведь вполне мог попасть в Лизу.

Адам не шевелился. Глаза закатились, из уха текла кровь. Женя некоторое время стоял над ним, занеся над головой свое оружие и широко расставив ноги. Надо было добить демона, но он не мог. Не мог бить лежачего.

- А что с Петей? – испуганно спросила Нина, наблюдая, как муж направился к клеткам и принялся перекусывать дужки замков.

Он чуть обернулся и хмуро пробурчал через плечо:

- Лежит на пустыре. Этот... ему шею свернул, как цыплёнку.

- Он... вызвал подмогу?

Женя пожал плечами, выпуская на волю детей. Сяву едва держали ноги, и он невольно повис на отчиме, бормоча слова благодарности: «Жека... красава... я твой должник, братуха... ».

Остальные ребята кинулись к матери, боязливо сторонясь скорчившегося подле неё «чудовища».

Послышался стон. Адам зашевелился и сел, пытаясь сфокусировать взгляд на группе посреди подвала. Женя встал, сжимая в руках болторез. Теперь, если враг не угомонится, он не дрогнет! Но тут же почувствовал, как по спине поползли ледяные ручейки пота. Тот достал из кармана пистолет. А он-то еще удивлялся, что несчастный мальчишка пошёл в логово к зверю с пустой кобурой! Зверь был первым... а ему, Жене, достался лишь выпавший из мёртвых рук болторез...

- У меня для вас две новости, свинятки, - заплетающимся языком произнес Адам, - Хорошая и плохая... Хорошая – это то, что я совершенно не умею стрелять. А плохая..., - Он плотоядно усмехнулся, - Плохая то, что в этом помещении невозможно прома...

Он вдруг запнулся и умолк, разглядев среди сбившихся в кучу людей своего поверженного Бога, похожего на вырванный с корнем и растоптанный цветок.

- Что вы... наделали?! – беспомощно воскликнул он, разом растеряв свой глумливый тон, и пополз к Соне. Семья, похожая на стадо овечек, шарахнулась от него прочь, но он едва ли обратил на это внимание. Перевернул девушку и, уложив её голову себе на колени, разрыдался.

- Быстро! Пошли отсюда! – Женя покосился на пистолет, лежавший возле бедра Адама, но решил не рисковать. Подхватил Риту и Мишку и, зажав их подмышками, как поросят, шустро взобрался до половины лестницы и выбросил их наружу. Старшие выбрались сами, а за ними, тяжело застывая на каждой ступеньке, долго поднималась Нина. На последнем отрезке дети ухватили её за руки и совместными усилиями вытянули наверх.

Остался один Женя. Поднял болторез.

Ему казалось, что демон вот-вот очухается, схватит пистолет и в последний миг устроит пальбу, но тот, казалось, совершенно потерял к ним интерес. Сидел, поливая запрокинутое изуродованное Сонино лицо крокодильими слезами и поглаживая на её голове дохлых змей, словно то были сияющие кудри.

Женя колебался. В памяти замельтешили почти забытые воспоминая. Зимний вечер на «Арбате». Девчонка, скромно опустив густые ресницы, раз за разом комкает его портрет и снова начинает рисовать. Покрытые инеем чёрные кудряшки, пухлые губы, похожие на лепестки роз, покрасневший от мороза носик, растянутая потрёпанная шапка... Он понятия не имел, что произошло с этой девчонкой. Как так получилось, что его место занял неведомый и так похожий на него демон... Чем ей помочь? Способен ли он помочь? Нужна ли ей его помощь?

- Жека, бля! – послышалось сверху, - Быстрее! Мать рожает!

Женя еще мгновенье задержался, кусая губы, потом сделал свой выбор и вылез из подвала, аккуратно опустив на место крышку люка, а в скобу просунул одну из ручек болтореза. На всякий случай.

Творец (Окончание)

Нина снова закатила глаза к потолку, но вдруг поперхнулась и несмело спросила:

- И… кто он?

- Что?

- Личность… установили?...

- Вы сейчас серьёзно?

У Нины окаменели челюсти. Значит, все-таки…

- Борис Тимофеевич, я немедленно выезжаю! – сурово произнесла она в трубку, вырвала листок из Юлькиной тетради и, не надеясь на свою дырявую память, записала сначала номер палаты, а потом оторвала этот краешек и быстро нацарапала Лизе записку. Девочка крепко спала, и будить её не хотелось. Более того, не хотелось терять время на объяснения, слезы и объятия. Все это потом, когда семья снова будет в сборе!

Денег на такси не было, но удачно подоспел нужный автобус до автовокзала, и Нина нырнула в его запотевшее, переполненное нутро, прижалась разгоряченным лбом к стеклу и вознесла благодарственную молитву Господу и Борису Тимофеевичу за то, что скоро прижмет своих цыплят к груди!

Двумя днями ранее

- Ты пидор. Слышь? Я тебя сразу выкупил. Пидор!

Сява затравленно наблюдал из своей клетки за перемещениями псевдо-Жеки, как он его мысленно окрестил. Тот никак не реагировал на провокации, из чего юноша уныло заключил, что невольно оказался прав. Чёртов петух! Он надеялся, что тот взбесится, полезет в драку, откроет клетку, и тогда у него, Сявы, будет шанс спасти мелких и, возможно, спастись самому.

Этот упырь приходил каждый день. Приходил не с пустыми руками. Приносил узникам кой-какую еду, которую, как скотине, пропихивал между прутьями решёток, давал воду.

У Сявы сердце кровью обливалось при виде мелких. Они уже почти и не плакали, а лишь тоненько, беспомощно скулили. Первое время, когда они оставались одни, Сява изо всех сил старался их подбодрить, успокоить. Рассказывал придуманные на ходу сказки, травил не всегда приличные анекдоты, но драгоценные ответные улыбки появлялись всё реже. Дети явно угасали. Особенно Маргаритка, из клетки которой в режиме нон-стоп доносились кашель и сухой свист. Тревожные симптомы, против которых Сява был бессилен, а псевдо-Жеке было на них явно наплевать.

Накормив и напоив своих заложников, тот уходил в дальний темный угол, где в нише вроде алькова стояла статуя уродливой демоницы, возвышаясь над фигурками поменьше, которые Сява до поры никак не мог разглядеть. А потом упырь уставил своё святилище заключительными штрихами - бесчисленным множеством свечей, и Сяве всё стало ясно. В сердце закрался могильный холод. У них осталось совсем мало времени. Почти вся коллекция собрана. Осталось дождаться Лизу и маму, а потом...

- Эй, сучок! – завопил он, - Я знаю, что ты задумал! Но, если ты не оторвешься от этой бабы и не принесешь Ритке лекарства, твоя идея провалится!

Псвевдо-Жека, который прежде пропускал любые Сявины слова мимо ушей, вдруг обернулся и уставился на юношу.

- Я не шучу! – в отчаянной надежде крикнул Сява, - Если ей немедленно не начать давать антибиотики, она не протянет и нескольких дней!

- С чего ты взял? – упырь поднялся и подошел к Ритиной клетке, вглядываясь в безостановочно кашляющую девочку.

- А ты сам не видишь?! – взвился Сява – Даже такому бесу, как ты, это должно быть понятно!

- Кажется, она просто спит, - пожал плечами Адам.

- Спит?! – Сява на мгновенье потерял дар речи, - Ты только что с пальмы слез и не можешь отличить здорового ребенка от больного?

Маньяк выглядел немного растерянным, словно в самом деле впервые столкнулся с болезнью. Он подобрал с пола какой-то огрызок арматуры и постучал им по прутьям Ритиной клетки. Ритка никак не отреагировала. Глаза прикрыты, грудь судорожно подёргивается от кашля.

- Она уже два дня не ест. А сегодня и пить перестала, - угрюмо пробормотал Сява, поняв, что ему, наконец, удалось привлечь внимание, - Это... начало конца.

Ему по-прежнему было не по себе от того, как выглядел этот упырь. Сходство с Жекой было полным и ошеломляющим. Особенно после того, как тот состриг свою шевелюру. И если бы не явно чужой - не Жекин - голос, он, наверное, по сей день пребывал в сомнениях – вдруг и правда отчим?

- И ... что мне сделать, чтобы... продлить ей жизнь?

Сява стиснул челюсти. Продлить жизнь... не сохранить. Значит, его страшные догадки относительно их близкой участи оказались верными. Он отогнал эти мысли внушительно произнёс:

- Ты должен купить антибиотики! И срочно! А пока ей нужно в тепло... Дай её мне.

Псевдо-Жека усмехнулся и покачал головой.

- Я не буду рыпаться, обещаю! – взмолился Сява, вцепившись в прутья, - Но пока ты не принесешь колёса, я послежу за её состоянием. Дай её мне... и воду. Может, удастся её согреть и напоить...

Упырь несколько секунд не двигался с места, в явных раздумьях собрав губы трубочкой. Потом нехотя вынул связку ключей из кармана, отпер Ритину клетку и довольно небрежно выволок девочку за ногу.

- Отодвинься к стене, - приказал он, снимая замок с Сявиной клетки.

- Некуда отодвигаться! Я тут еле помещаюсь, - беспомощно отозвался тот, и когда маньяк с усмешкой начал просовывать девочку в клетку, вцепился в его рукава и со всей силы дернул на себя. Ритка удачно выпала на Сявину куртку, а упырь со всей дури врезался головой в прутья. Сява увидел, как разошлась его кожа на лбу, оросив Сявино запрокинутое, ощерившееся лицо тёплыми каплями крови. Вот оно!

Он снова дёрнул на себя, но тело противника уже обмякло, и он не нанёс ему ощутимого вреда. Тогда он отпихнул Ритку поглубже и по-крабьи выполз на волю, вцепившись сведенными судорогой пальцами врагу в горло. Тот захрипел и распахнул глаза, с ненавистью уставившись на навалившегося на него юношу. На его окровавленное лицо из Сявиного оскаленного рта капала голодная слюна. Сява, действительно, мечтал вгрызться в это горло. И вгрызся бы, если бы оно не было закрыто его же скрюченными руками.

Вот она! Сладкая месть! Он победоносно завизжал, вспоминая, как месяц назад вот так же лежал на мокрых листьях, беспомощный и душимый жутким Жекиным двойником!

Противник вдруг пришел в себя, но вместо того, чтобы попытаться скинуть с себя юношу, вдруг просунул руку ему в промежность.

«Что этот пи...?», - изумленно подумал Сява, а потом его торжествующий визг оборвался, и он скрючился рядом, выпучив глаза и хватаясь за свои почти раздавленные гениталии.

Где-то за кадром кричали и плакали Мишка с Юлькой, упрашивали упыря «не трогать братика».

Он проиграл...

Псевдо-Жека поднялся и немного, впрочем без особого рвения, потоптался на Сявиных рёбрах, а потом потянул его за шкирку и запихнул обратно в клетку, где Сява, всё еще скрючившись от страшной, всепоглощающей боли в паху, встретился со своим врагом взглядом и прочёл в нем что-то похожее на невольное уважение.

- Я не буду тебя наказывать, - прохрипел тот, потирая горло, - Как соберешь свои яйца, займись подсвинком.

Он закинул в клетку несколько бутылок воды и немного трясущимися руками защелкнул навесной замок.

- Какие лекарства я должен взять? – уже более спокойно спросил он, терпеливо ожидая, когда Сява сможет набрать в легкие достаточно для ответа воздуха.

- Что-нибудь, оканчивающееся на «цин» или «лин», - промямлил, наконец, юноша, - спроси в аптеке. Для ребёнка. Ей год и восемь... или семь... Пусть скажут дозировку. Пневмония, скажи...

...

Лизу разбудил настойчивый звонок в дверь, и она некоторое время не могла понять, почему мама не подойдёт… Вскоре отчаянные трели стали перемежаться глухим стуком, и девочке пришлось подняться. Шатаясь от слабости, он приникла к глазку и увидала за дверью какого-то мужика с детской коляской. Лицо его почти полностью скрывал козырёк бейсболки. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, то и дело склонялся к коляске и поправлял там что-то у ребенка…

Когда его палец снова потянулся к звонку, Лиза резко спросила: «Кто там?!». Её бедная голова просто не выдержала бы еще одной трели.

- Это Лиза?! – с явным облегчением спросили с той стороны. Голос молодой, бархатистый.

- Ну… допустим, - ответила настороженно девочка.

- Там мама ваша у подъезда. Просит спуститься. Кажется, ногу подвернула. Я предложил помощь, но она… словом, она попросила вас спуститься помочь ей.

Что за бред?…

Лиза отлипла от двери и позвала: «Ма-ам… ты спишь?». Квартира ответила тишиной. Девочка заглянула в родительскую комнату и обнаружила лишь перевороченную, расстеленную постель. Так… необычно…

Лизе пришло в голову, что она впервые за всю свою жизнь в квартире одна. То, что еще недавно было пределом ее мечтаний – просто побыть наедине с собой в тишине – теперь казалось мрачным предзнаменованием.

Внутри ворохнулось раздражение и обида. Видимо, мамина паранойя не позволяет ей войти в подъезд под руку с милым соседом с коляской, но при этом не мешает ей вытащить больную дочь из постели.

Она вернулась к двери и крикнула: «Спасибо! Я сейчас спущусь…».

Она проследила, как мужик, с чувством выполненного долга, тут же развернул коляску и потащил её вверх по лестнице.

Натянув джинсы и куртку, она еще раз приникла к глазку и, убедившись, что на площадке никого нет, открыла дверь. Та немедленно вырвалась у неё из рук. Лиза взвизгнула, но тут же закашлялась, получив удар в нежное местечко, где по центру живота заканчиваются ребра.

Ловя ртом воздух, она, будто во сне, наблюдала, как тот самый запирает дверь и навешивает цепочку. Потом снимает кепку и вешает её на Васин крючок под выложенным на стене наклейками из букв «Сява», ныне пустующий, как и все остальные, обозначенные «Марго», «Июлия», «мЫшА»…

Он, действительно, был очень похож на дядю Женю, но она сразу поняла, что это лишь иллюзия. Слишком молодой, слишком… свежий и красивый. Быть может, дядя Женя был таким лет сто назад…  Принять его за Женю можно было только издалека, со слепу или в темноте…

- Мама скоро вернётся, - быстро произнесла она, разглядывая свежий, лиловый рубец на его лбу, - А у подъезда дежурит полиция. Тебя уже, считай, взяли за жопу.

Псевдо-Женя скривился в шутливой брезгливости.

- Фи, юная леди не должна позволять себе таких выражений… Полицией у вашего подъезда и не пахнет, а что касается твоей Свиномамы..., - он состроил виноватую гримасу, – она сейчас трясётся в автобусе по пути на автовокзал и вернётся еще о-очень нескоро…

- Автовокзал? – Лиза захлопала глазами, отступая, - Ты врёшь…

Мужчина снова сморщился и укоряюще покачал головой.

- Очень невоспитанная девочка. Придется заняться твоим воспитанием. У нас как раз есть немного времени до темноты.

Он скинул куртку и взялся за ремень. В испуганном сознании Лизы всплыло старое воспоминание об отце и его армейском ремне, который в худших традициях семейной жизни висел на гвоздике в детской. С бляшкой в виде звезды. Девочка съёжилась, а потом заглянула в глаза мужчины и поняла, что порка ремнём ей, увы, не грозит.  Она развернулась, юркнула в мамину спальню и навалилась на дверь в слабой попытке удержать злодея, но тут же отлетела к стене и ударилась о старенький сервант. На голову посыпалось стекло.

- Пикнешь – убью, - рассеянно пробормотал мужчина, расстегивая ремень.

- У меня грипп, - забормотала Лиза в последней попытке остановить его, - Температура…

- Вечно у вас грипп..., - вздохнул он, плюхнулся на продавленный диван и неожиданно спросил, разглядывая изнанку своего ремня, - Есть шило? Я, кажется, растолстел...  Дырку бы проковырять.

…

Женя уже сбился со счёта, которая шла у него вахта в промозглой осенней роще. В течение дня он прятался в сооруженном чьим-то папашей детском домике на дереве. Это было тесное, как гроб, но крепкое строение в развилке массивного дуба. Самое то для школоты, но невероятно неудобное для взрослого. Протискиваясь туда через тесный, круглый лаз в полу он каждый раз вспоминал Винни Пуха.

Он сознавал, что если кто-то его вычислит, то он, в сущности, окажется в западне, потому что кроме крошечного, с чайное блюдце, окошка других путей отступления не было. Но и болтаться целыми днями по роще он больше не мог. Слишком привлекал к себе внимание, выделяясь на фоне местного благополучного мещанства своим замызганным и неприкаянным видом. Даже если не призна́ют, то обязательно кто-нибудь вызовет ментов, чтобы очистить рощу от унылого бомжа.  Чувствовал он себя в этом домике, как скворец-переросток, но в то самое окошечко он хотя бы мог, никем не замеченный, наблюдать за Сониным домом.

Несколько дней ничего не происходило. И вот сегодня в сумерках у дома появилась старуха со старомодным зонтом. Он долго ждал, когда она выйдет обратно, но так и не дождался. Впрочем, возможно, она ушла, когда он, утомлённый, в очередной раз задремал?  

Задремал он и сейчас, замотавшись во все тряпки, которые только смог найти в округе, и скорчившись в углу. Он и сам не знал, что его разбудило, но когда открыл глаза, то увидел, что Сонины ворота скользят в бок, и в них выезжает ее красный Опель. С выключенными фарами.

Он подобрался и вгляделся в слабо освещенные уличными фонарями окна, но так и не разобрал, кто был за рулем – мужчина или женщина – и сколько всего было пассажиров…

Выключенные фары… Что это? Нежелание ярким светом разбудить соседей или… боязнь их разбудить?

Ему оставалось только надеяться, что они уехали все вместе, и обследовать дом…

Бесшумной тенью он выбрался из домика и снова перемахнул через забор, как и в прошлый раз порадовавшись, что у Сони нет собаки, и что все окна черны. Свои ключи при уходе он оставил, но, если бы не было другого пути, он, скорее всего, разбил бы окно в кухне. Слава Богу, этого не потребовалось. Гараж был не закрыт, а там – в кладовке - в одном из ящиков точно была связка запасных.

На ощупь он добрался до кладовки, открыл дверь и нашарил выключатель.

Вспыхнувший свет озарил совершенно невероятную картину. Его некогда аскетичная кладовка с аккуратными стеллажами под немногочисленный инструмент теперь больше походила на палату в сумасшедшем доме. Стеллажи и инструмент никуда не делись, только теперь скрывались под толстыми слоями разрисованных акварелью альбомных листов. Впрочем, не только стеллажи, но и стены, и даже низкий деревянный потолок. Рисунки крепились где на скотч, где на канцелярские кнопки и гвозди. Он оторвал один и с отвращением заметил, что тот был приклеен на кусочек изжёванной, слабо пахнущей дыней жвачки.

В углу стоял маленький стульчик, который прежде толкался без дела в прихожей, масляный обогреватель на колесиках и шаткая тумбочка, видимо, служившая безумному мараке столом.

Впрочем, маракой он безумца назвал зря. Рисунки были великолепны. Что-то было в них особенное. Быть может, скрывавшаяся за нарочитой «детскостью» рука профессионала. На первый взгляд, действительно, могло показаться, что рисовал одарённый ребенок, и Жене даже пришло в голову, что, быть может, Соня оборудовала эту кладовку под выставку своих ранних работ, но он быстро отмел эту мысль. Он знал, что  её ранние работы не сохранились. Она не рассказывала, почему, а он не слишком интересовался. Сейчас, разглядывая представший глазам хаос, он с запоздалой горечью подумал, что это относилось ко всей их совместной жизни. Они не слишком интересовались друг другом.

Он перевёл взгляд на рисунок и поднёс его ближе к свету. Несомненно, буря в пустыне. В принципе, на листе не было ничего, кроме мешанины кроваво-красного, оранжевого и бурого, но всё вместе оно создавало необъяснимую иллюзию фотографии, реальности. Казалось, фотограф щелкнул фотоаппаратом в самом центре опустившегося на песчаную бурю багряного заката, а потом при помощи хитрых фильтров стилизовал фотографию под детский рисунок. И что-то еще там виднелось в уголке. Какая-то коробка или низенькое строение…

Он поднёс рисунок к самому носу, но так ничего и не разобрал. Он приклеил рисунок на место и осмотрел остальные художества. Везде примерно одно и то же. Буря, пустыня. Иногда на первом плане оказывалась Соня. Нахмуренные брови, широко открытые, тревожные глаза, развевающиеся кудри. В порывах бешеного ветра они напоминали извивающихся змей, как у Медузы Горгоны.

Он смущенно хмыкнул, разглядывая портрет бывшей жены. Такой он никогда её не видел. А если бы увидел, то… никогда бы не оставил. На рисунках она выглядела живой, настоящей. Этот напряжённый, иступленный взгляд, эти упрямо сведенные к переносице брови, крепко сжатые челюсти! Тут же припомнился небогатый арсенал её реальной мимики. Неизменное выражение безликой безмятежности, как у куклы Барби. Вежливая улыбка, опущенные ресницы, приподнятые в вежливом внимании брови…

Он с удивлением понял, что сопереживает этой нарисованной Соне, как живой. Там вдали за ней виднелась всё та же приземистая коробка. Какое-никакое убежище, и он внутренне пожелал ей достичь его и укрыться от бури.

На хромой тумбочке лежал простой ученический альбом, и он раскрыл его, ожидая увидеть или пустые листы, или снова рисунки, но ошибся.  Внутри оказались фотографии, и, без сомнения, именно они послужили автору своеобразной музой. Бетонная одноэтажная коробка посреди запущенного пустыря, а на коробке никаких опознавательных знаков. Давно заброшенная, с выбитыми стеклами.

Он сунул фотографии за пазуху, потом поразмыслил и все, кроме одной, вернул на место. Если бы он был уверен, то забрал бы все и прямиком отправился в полицию. Но он не был уверен. Быть может, фотографии этой развалюхи, действительно, служили лишь безобидным вдохновением для художника, будь то сама Соня или…

Стараясь не потревожить пришпиленные к деревянным стеллажам ворохи рисунков, он просунул между ними руку, пошарил по памяти и удовлетворенно засопел, когда на привычном месте между перфоратором и коробкой с мелкими гвоздями нащупал заветную связку ключей.  

…

Дом встретил его привычной оглушающей тишиной, которую он так ненавидел, пока жил здесь. Ненавидел и сейчас. Но, кроме тишины, было еще что-то  - из кухни маняще тянуло перечным ароматом жареного мяса. Сколько времени он уже толком не жрал? Почти неделю! А сколько он не жрал свежей домашней еды? Почти месяц... Да, с тех пор, как пропал Миша…

Он до боли в ушах прислушался. В этом пустом и гулком доме он обычно слышал малейшие шорохи, но сейчас слышал только требовательное завывание в собственном желудке. Не в силах сопротивляться ему, он проскользнул на кухню и обнаружил на столе остатки недавней трапезы. Одна тарелка грязная и пустая, а во второй – рядом с горсточкой вареных овощей здоровенный кусок мяса! Он схватил его и вцепился зубами. Говядина давно остыла и была страшно недожарена, но вкус ему показался воистину райским! Жадно чавкая, Женя оглядел кухню. Удивительно, что Соня оставила на ночь такой бардак. Стол сервирован на двоих, но поел только кто-то один. Видимо, второй был не в восторге от сырого мяса. Что ж, сердечное ему за это спасибо! Старуху, видать, к столу и вовсе не приглашали, но Женя этому вовсе не удивился. Соня редко угощала клиентов даже дежурным стаканом минералки.

Он сунул последний кусок в рот, вытер липкие пальцы о велюровое сидение кухонного диванчика и пробрался в прихожую, где при свете уличных фонарей, пробивающийся в крошечное окошко у двери, осмотрел вешалку. Дичь какая-то! Старуха по-прежнему в доме?! Он замер, разглядывая притаившийся у банкетки старомодный зонт с длинной ручкой. А вот и пальто, в котором она пришла…

Видимо сеанс рисования непозволительно затянулся… Впрочем, как бы Соня ни мечтала избавиться от утомительного визита, она, быть может, и забыла бы всучить старухе зонт, но уж пальто на нее нацепила обязательно! Не май месяц…

Едва ли веря лезущим в голову нелепым объяснениям, он внутренне подобрался, на цыпочках поднялся по лестнице и, стоя на площадке, куда выходили двери второго этажа, прислушался. В ванной тихо, в спальне – ни звука, из приоткрытой двери мастерской струится темнота… На всякий случай, он сунул в спальню нос. Постель пуста и, как всегда, безупречно застелена. На покрывале ни единой морщинки.

Он озадаченно почесал макушку. Может, Сони и вовсе не было дома? Укатила себе куда-нибудь на выставку… Может, хахаль воспользовался ее отсутствием и пригласил в гости мать? Попытался накормить её ужином, но у старухи не хватило для этого зубов? А потом Соня сообщила, что возвращается, и ему пришлось в спешке везти бабку домой? Потому и зонт забыли… Все вроде сходится. А пальто, скорее всего, не её. Он в потёмках толком и не разглядел, что там было на ней надето…

Сердце застучало. Надо поторапливаться. Кто-то из них может нагрянуть в любую минуту! Женя подавил порыв пройти в спальню и проверить, стоит ли по-прежнему за окном лестница? Боялся, что, независимо от результата, не выдержит, запаникует и воспользуется ей, чтобы удрать. Не солоно хлебавши.

Он хмыкнул. Ну, почему не солоно хлебавши! Хоть пожрал!

Откинув все мысли, он зашёл в мастерскую и включил свет. Здесь ничего не изменилось за прошедший год. Всё те же, похожие на приведения в простынях, скульптуры. У одной из стен удобные стулья и детские высокие креслица для клиентов, у другой - составленные друг за другом  и повернутые «лицом»  к стене картины. В дальнем углу дверь в просторную нишу, куда Соня убирала свои незаконченные работы и всякий подручный материал - ведёрки с краской, мольберты, холсты. Он взялся за ручку и мгновенье помедлил. Сказывался давний запрет, ведь Соня не позволяла совать нос в этот предел, если там находилась  незаконченная работа. Возмущенный собственной трусостью, он резко распахнул дверь…

Сначала ему показалось, что старуха жива. Просто кемарит себе, свесив голову на грудь, а потом понял, что то, что он принял за грудь под выцветшей кофточкой, на самом деле – выпирающие… лопатки!

Он отшатнулся и приложил руку к разом пересохшим губам. Боже! Да женщина ведь вся переломана, иначе её не смогли бы усадить подобным образом! Он попятился прочь, и думать забыв о том, чтобы проверить пульс или приступить к реанимации, как его учили. Если ты нюхаешь собственные лопатки, реанимация тебе уже ни к чему…

Он выскочил из мастерской и, трясясь, как в лихорадке, захлопнул за собой дверь. Вспомнил, что забыл закрыть дверь в нишу, чертыхнулся, но не стал возвращаться. Плевать! Немедленно звонить в полицию, и если они опять решат, что это его рук дело, пусть! Главное, что и Соня не отвертится! Ведь не станет же она утверждать, что он убивает старух в ее мастерской без её ведома!

Он сбежал с лестницы, раздумывая, что делать дальше. Стучать к соседям и просить телефон, конечно! Свой он, боясь, что по нему его могут вычислить, давно выменял у бомжей на еду.

Он решительно шагнул к двери, но вдруг перед глазами, словно прощаясь, поплыла вереница дорогих сердцу образов.

Конопатая Мишина мордашка, радостно раскинутые для объятия руки Маргаритки, ласково улыбающиеся карие, телячьи глаза Юли, смущенно поджатые, неумело подкрашенные губы Лизки. И Васька, важно почёсывающий куцую растительность на юношеской впалой груди.

Что с ними будет? Что изменится, если Соню посадят с ним по соседству? Ведь ясно, что она бы чисто физически не смогла так переломать старухе кости. Сейчас ему стало понятно, что что-то у них с хахалем пошло не по плану, и  они не зря уезжали с выключенными фарами. И пока он будет талдычить одно по одному в участке, они будут уже далеко. И некому будет помочь детям… если они еще живы, конечно…

Через несколько минут он, нагружённый полиэтиленовыми пакетами, прошагал в гостиную и выгреб из бара весь имеющийся алкоголь. Алкоголь был так себе. В основном, вино. Да, хорошее, дорогое, но в тех кругах, где он теперь вращался, вино не особенно пили. Впрочем, все, что ему нужно в обмен – это немного Интернета, чтобы попробовать разъяснить, что за сооружение запечатлено на фотографии.

…

Нине казалось, что она вечность бродит по этому старому, запущенному саду. Приглушенный свет едва пробивался сквозь густые кроны. Пахло осенними дымками, как в далёком детстве, когда листву собирали в большие кучи и поджигали, вместо того, чтобы гноить где-то на загородных свалках. Под ногами видимо-невидимо кустов голубики, густо усыпанных крупными, спелыми ягодами, а на каждой из разлапистых древних груш  - скворечники под треугольными крышами, откуда раздаётся радостный птичий перезвон. Где бы она вдруг ни оказалась, место это дышало в одно и то же время и пёстрой весной, и жарким летом, и дымной осенней прохладой, словно взяв от этих времён года всё самое лучшее. Но больше всего здесь было благостного уединения, мира и добра.

- Иди сюда, дочка, - вдруг послышалось из-за деревьев, - Посиди с нами.

Нина оглянулась и увидела прячущийся за густыми зарослями старый, деревянный особняк. Мягкий вечерний свет струился поверх крыши и уютно озарял широкую, удобную завалинку, на которой сидели двое.

Дочка? Она явно ослышалась, ибо мужчине и женщине было не больше тридцати. Перед мужчиной - коренастым, улыбчивым, в старомодных широких штанах на подтяжках и соломенной шляпе – стоял невысокий мольберт, и он неспешно и размашисто наносил на холст уверенные мазки.

Женщина – высокая, худая, - потянулась и достала из травы пузатый бутыль и простой граненый стакан. Плеснула в него что-то густое, маслянистое и протянула Нине.

Нина озадаченно принюхалась. Голубичная наливка. Душистая, пахнущая летом и юностью. Она вопросительно покосилась на женщину, и та ободряюще кивнула.

- Выпей, - произнесла она, - Это тебе вреда не принесёт.

Нина пригубила сладкий, душистый напиток и пристроилась на завалинку рядом. В животе тут же разлилось тепло. Мир, покой… Она бы с удовольствием сидела так, в праздном ничего-не-деланье вечно. Глядела бы на косые, дымные и пряные лучи вечернего солнца, пробивающиеся сквозь кроны, ощущала бы спиной тепло старого дома, слушала бы неспешный разговор этих радушных, красивых людей. Она не помнила, что было до этого и было ли вообще что-то, но твёрдо была уверена, что счастье познала только теперь.

- Я что? Умерла? – спросила она, и в душе при этой мысли не ворохнулось ни ужаса, ни сожаления.

- Нет, деточка, - улыбнулась женщина, - Это мы умерли…

- И это… Рай?

- Это Дом. Илье в Рай хода нет…

Нина с удивлением поглядела на улыбчивого мужчину.

- А что он… натворил?

- Ничего, милая. Он чист, как еще совсем недавно был чист холст перед ним.

- Тогда я не понимаю…

- Рай лишь для Божьих детей. Человеческие дети уходят в Дом, который мы им создаём. Но это не страшно, ведь порой он бывает ничем не хуже Рая.

Нина погрустнела. Наверное, это сон! Мысль эта показалась ей куда более страшной, нежели мысль о смерти. Значит, придётся проснуться, а просыпаться ей почему-то совершенно не хотелось!

- Разве человеческие дети не являются, одновременно, Божьими?

- Не всегда, - Женщина взяла ее за руку, - Но каждый из нас, независимо от того, кто нас создал, стремится Домой.

- Я не хочу домой, – тут же ответила Нина и залпом допила пьяный, сладкий напиток.

- Сейчас речь не о тебе, глупышка, - женщина напряжённо улыбнулась, - Жизнь – это то место и время, куда нас выдёргивают из тёплого, уютного, полного благ и покоя Рая. И всю жизнь мы, сознательно или неосознанно пытаемся воссоздать Его. В меру своих сил, конечно, потребностей и фантазии. Так и они…, - Она кивнула на своего мужчину, - Они приходят из Дома, созданного человеком, Творцом. И так же, как все мы, пытается воссоздать вокруг себя схожие условия… Иногда это прекрасный, старый сад и голубичное вино, и птичье пение, а иногда…

Она многозначительно умолкла, достала из кармана юбки какой-то листок и протянула Нине.

Это оказалась свёрнутая вдвое фотография какого-то бетонного, потрёпанного домишки, расположившегося на густо заросшем сухостоем пустыре. Нине эта коробка вдруг показалась удивительно знакомой, но, не помня ничего о себе, она не могла сообразить, где её видела.

- Где я? Кто я? Кто вы? – она начала нервничать.

- Тебе нужно очень поторопиться, чтобы успеть. Конечно, он дождётся тебя в любом случае, но... для твоих маленьких может уже быть поздно...

Нина молча хлопала глазами, потом торопливо поднялась и поставила опустевший стакан на завалинку. Что-то было в её словах...

- Мне надо идти, - пробормотала она, озираясь и понятия не имея, в какую сторону двигаться.

- Иль, проводи, - попросила женщина. Мужчина оторвался от холста, вытер испачканные краской руки о штаны и галантно подставил Нине локоток. Та несмело просунула под него руку и оглянулась на женщину. Она напряженно смотрела им вслед:

- Бог в помощь, дочка. Я буду молиться за всех вас... и за Софу тоже.

Они недолго петляли мощеными старой плиткой тропами и вскоре оказались у высокой каменной стены. В тени притаилась небольшая, заросшая вьюнами, низенькая дверь с ручкой-кольцом.

- Ну, вот и всё, юная леди, - произнес Илья, - Рад был познакомиться...

Нина кивнула, взялась за гладкое, тёплое кольцо.

- Вы с этой женщиной...

- Это моя жена. Ида...

- Красивое имя... Вы с ней... Я правильно поняла, что вы созданы не Богом?

- Только я. Ида – Божья Тварь, - он хохотнул и оглянулся, словно готовясь получить от благоверной шутливый нагоняй. Но Старый дом уже было не видать за деревьями.

- Тогда почему вы... вместе после смерти? Она ведь должна...

- Быть может, это тот самый счастливый случай, когда Рай, Дом и земное наше временное пристанище оказались одним и тем же. Мы верим в это и надеемся, что нам не придется разлучаться, но как знать... Вполне возможно, что нам просто дали попрощаться...

Он пожал плечами и кивнул на потайную дверцу в стене. Нина послушно потянула на себя кольцо.

Творец (часть 10)

Не имел Адам разве что памяти, ибо помнить ему было в сущности нечего. Когда они вернулись, и она пропустила его вперёд, как кошку, в дом, он застыл, оглядываясь, и в глазах его промелькнуло отчетливое разочарование.

Соня смутилась, ожидая совсем иной реакции на свой великолепный домик, и робко взяла его под руку.

- Что? Что не так?

- Это и есть дом?

- Тебе не нравится? – спросила она и тут же порывисто продолжила, - Если хочешь, мы здесь все изменим! Перекрасим стены, купим другую мебель… Но... Нам все равно скоро придется уехать отсюда. По причинам, которые… словом, я тебе потом все объясню. Когда мы немного отдохнём.

- Мне все равно, где жить, мышка, - ласково ответил он, притягивая её к себе, - для меня дом там, где ты. Но… я помню другой наш дом. И тебя в нём... совсем другую. Настоящую!

- Какой? Что там было? – Соня с интересом глядела снизу вверх на Адама. Может, он помнит что-то из прошлой жизни? Если, конечно, допустить, что все мы живём не единожды…

- Трудно объяснить…Помню... совсем мало света…

- А-а-а! – Соня с облегчением рассмеялась и энергично потянула Адама за собой вверх по лестнице, - Ты о нашей мастерской! Сейчас я тебе её покажу!

- Оно? – спросила она, торжествующе распахнув перед ним дверь на сумрачный чердак.

Он прошелся среди завешенных мольбертов, взглянул на Соню и замялся. Хотел что-то сказать, но передумал и просто кивнул. Озадаченной девушке показалось, что он кивнул просто так, чтобы не тянуть и дальше из души какие-то неясные воспоминания… не имеющие ни к дому, ни к мастерской, ни к ней никакого отношения…

…

Женя сидел в засаде в роще напротив Сониного дома. За шиворот с деревьев без конца капало ледяными осенними каплями, но он уже настолько измучился и замерз, что почти ничего не ощущал.

Почти месяц он – бичара бичарой – провел в скитаниях по подвалам и канализационным коллекторам, ночевках в брошенных гаражах на окраине,  а в тёплую погоду – так и под открытым небом, завернувшись во все тряпки, которые только мог найти на помойках. Такое неожиданное и внезапное положение загнанного зверя  озлобило его до крайности, хотя он, в общем-то, всегда считал себя незлобивым и быстро отходчивым малым. Но теперь, трясясь в воняющих тёпленьким дерьмом колодцах среди таких же пропащих горемык, он ночи напролёт скрежетал зубами, представляя, что сделает с тем типом, который сотворил все это с ним и его семьёй.

Кто этот неведомый злодей?! Зачем ему это?! Куда он дел детей?! Живы ли они?!! И ещё… он наконец-то поверил, что их с злодеем поразительное внешнее сходство – отнюдь не выдумки и домыслы подслеповатых обывателей, которые видят именно то, что ожидают увидеть.

Визит к Нине на прошлой неделе его немного успокоил. Он чувствовал, что она хочет ему верить, и это несколько смягчало сотрясающую его яростную дрожь, которую со стороны можно было бы принять за запущенную болезнь Паркинсона. А потом он выменял на свой улов пустых бутылок у одного из постояльцев коллектора пять минут драгоценного интернета. Выручки с бутылок ему хватило бы на две булки хлеба, пачку майонеза, несколько упаковок лапши и маленькую палочку ливерной колбасы, которую обожал с детства. Но он отдал добычу без сожаления, потому что всё равно навряд ли осмелился бы пойти в пункт приема стеклотары, а потом в супермаркет…

А из интернета он узнал, что пропала и Юлька! Юлька всегда была дурой, прости Господи! Ей было сказано сидеть в школе и ждать, но она попёрлась прямиком в лапы того урода. Какой-то дед в подворотне видел, как мужик заталкивал её в красную машину, но толком его не разглядел. Единственное, что точно разглядел, что никакого смокинга на том парне не было. Джинсы, толстовка, бейсболка и вроде бы мотоциклетная куртка. А следом появились и кадры с камер видеонаблюдения, где на оживленной улице «папаша» якобы энергично отчитывает за опоздание дочь, а потом на пинковозе тащит её в те самые подворотни. Он до боли в глазах вглядывался в размытые нечеткие кадры. Так ли этот тип похож на него или доблестной полиции просто удобнее считать, что это он?

Но кадры были такие плохие, что он не мог разглядеть лицо и сосредоточился на одежде. И да, нынешний прикид извращенца бесил его куда больше, чем пресловутый смокинг, ибо это, действительно, был его повседневный стиль. Он обожал просторные, светлые джинсы, худи и толстовки и души не чаял в своей старой мотоциклетной куртке, которая весила килограмм десять и была куплена ещё в студенчестве в неприметном  секонд-хэнде по до смешного низкой цене.

Понятно, что гнус, как говорится, поймал струю. Понял, что по дикой, фатальной случайности похож на какого-то лоха, которого теперь и подозревают, и решил соответствовать…

Но всё же тот самый изначальный смокинг не давал ему покоя. Почему именно смокинг, а не, скажем, костюм врача, пожарника или Деда Мороза?

Нина подозревала в кознях Софью, и он не мог не признать, что Соня – единственная, у кого был хоть какой-то мотив, но…  Верилось в это с трудом.

Больше года прошло с момента их расставания, и Соня ни единого раза не напомнила о себе. Ни звонка, ни сообщения, ни якобы случайного столкновения в магазине, которые говорили бы, что она всё еще ищет с ним встреч и на что-то надеется…

Если начистоту, он вообще был уверен, что Соня забыла о его существовании в тот же миг, как он закрыл за собой дверь. Слишком уж она всегда была отстранённая, слишком непонятная, неземная, чуждая простым человеческим страстям. Последние годы рядом с ней превратились в пытку одиночеством. Она без конца пропадала в своей мастерской – или с клиентами, или одна - а он бродил в оглушающей тишине их слишком большого для двоих дома и чувствовал себя брошенным на произвол судьбы котом.

Она даже не попыталась его остановить, когда он уходил. А теперь, оказывается, она завела любовника. Он бы ничуть не удивился, если бы узнал, что это произошло на следующий же день после его последней «рыбалки». Может, так оно и было. Приехала в свой драгоценный «Ченто», стрельнула прищуренным глазом по сторонам и выбрала себе нового питомца.

Но если даже она затаила зло и решила отомстить, то… как она это провернула? Всё, что было в её распоряжении – пресловутый смокинг! Женя прикрыл усталые глаза, в который раз почувствовав, что хватается за чёртов смокинг, как за соломинку. Впрочем, других версий у него всё равно не было, и, если бы не эта соломинка, он давно бы уже или нырнул в городскую реку с камнем не шее, или сдался бы полиции. Он хмыкнул. Если бы он сдался ей хоть пару дней назад, то имел бы железное алиби в случае с Юлей, и сейчас не мёрз бы в холодной, сумрачной роще, а был дома. С Ниной. И вместе они бы решали, что делать дальше.

Впрочем, вполне вероятно, что полиция его всё равно не выпустила бы. Приписали бы ему некоего гипотетического сообщника и оставили гнить в СИЗО…

Какое-то раздражающее дребезжание вывело его из напряжённой мрачной задумчивости. Мимо, по тропинке шагала хорошо одетая дама со шпицем на поводке. Визгливый лай собаки и подозрительный, брезгливый взгляд хозяйки в который раз напомнили Жене, в какой непростой ситуации он оказался. Выберется ли?

Он стиснул зубы. Это неважно. Главное – спасти детей! Он бы караулил Лизку – последнюю оставшуюся – день и ночь, если бы это было возможно. Но единственный путь не попасться полиции – не отсвечивать в их районе вообще.

Ухоженные улочки пригородного поселка, наконец, опустели, зажглись симпатичные фонари. Женя видел, как окна Сониной спальни вспыхнули, а мансардные, наоборот, потемнели.

Он подобрался и, натянув капюшон, двинулся к её забору. Тут и там раздавался встревоженный собачий лай. Почти каждая семья считала своим долгом посадить во дворе пса. Все, кроме Сони, которая за всё время, что они прожили вместе, не пожелала завести даже хомячка. Сейчас это оказалось кстати, и он, оглядевшись, забрался на кирпичный забор и мягко спрыгнул во дворик.

Обойдя дом, он с облегчением выдохнул. Раздвижная железная лестница по-прежнему валялась там, где он её оставил больше года назад. Он тогда обрезал ветки деревьев, которые при ветре царапали стекло в спальне, чем страшно раздражали Соню. А Соня за этот год, как и ожидалось, ни разу про неё не вспомнила.

Заржавела?

Он аккуратно приставил её к стене и, сняв блокировку, потянул вверх первый сегмент… Шло туго, но бесшумно, и вскоре он уже, внутренне сжимаясь от стыда и страха, заглядывал в окно своей бывшей спальни.

Сквозь бликующую приглушенным светом ночников муть тонких занавесок он разглядел две бутылки вина на прикроватной тумбочке, какую-то нелепую закуску, вроде сырных рулетиков, которые так обожала Соня, а сам он всегда считал чепухой. На полу у кровати стояли два бокала. А на кровати…

Он отвернул голову, но глаза при этом не двинулись с места, жадно и стыдливо обозревая увиденное.

Первое, что пришло Жене в голову – это было красиво, как в кино! Вспомнился старый фильм про Елену в ящике. Что-то болезненно чувственное, мягкое, плавное, тягучее.

Женя почувствовал невольный укол ревности. Значит, любовник, действительно, есть… и по тому, как Соня выгибалась и закидывала за голову руки, он понял, что этот любовник свое дело знает, ведь ему, Жене, редко удавалось довести ее до апогея.

Перед глазами вдруг всплыла заплаканная Нина, и он одёрнул себя. Он здесь вовсе не затем, чтобы подсматривать за бывшей. Но толком разглядеть её мужика он никак не мог -  голова его целиком скрывалась меж Сониных бёдер. Но он смог разглядеть татуировку на его широкой, смуглой спине. Взлетающий грифон!

Какой-то совершеннейший бред...

Несколько лет назад Соня увидела такую татуировку у одного из своих клиентов и настолько впечатлилась, что попыталась заставить Женю сделать такую же. Битва длилась не один напряжённый месяц, но он так и не сдался.

Что, если…

Он чуть пригнулся, когда они переменили положение, и Сонино лицо показалось над плечом мужика.

Что, если она закрутила роман с тем самым клиентом? Что ж… тогда «соломинка» не сработала. Он знал того мужика, и он ничем, ну ничем не был на него похож…

Не желая выпускать из рук «соломинку», он предположил, что, может быть, Соня всё же нашла мужика, похожего на него, и уже потом добилась появления татуировки, как заключительного штриха…? Но это выглядело слишком самонадеянно, а самонадеянным Женя никогда не был…

Чувствуя себя сатиром, подглядывающим за обнажёнными нимфами, Женя ни с чем спустился вниз, взялся было за лестницу, но решил, пусть остаётся, как есть. Если Соня за целый год ни разу не зашла за дом, то, ненароком зайдя, вполне может решить, что лестница тут так и простояла всё это время.

Бесшумно двигаясь по закованному в бетон двору он вдруг остановился. Сонин красный Опель не был заведен в гараж, а стоял рядом. Он подошел к нему и по-звериному принюхался, словно, действительно, рассчитывал что-то учуять.

Да, тот извращенец был на красной машине, но какова вероятность, что на Сониной? Все та же пресловутая соломинка… Свет уличных фонарей едва доставал до неё, но это было даже на руку, потому что именно в таком свете выделялись малейшие изъяны на её поверхности – разводы, следы старого подкрашивания случайных царапин, засаленные отпечатки рук…

Он застыл, глядя на правый задний бок, где отчетливо проступали смазанные очертания пальцев. Словно…

Он приблизился и приложил к отпечатку собственную пятерню. Нет, это явно не рука взрослого человека. Ребенка? Отчаянно цепляющегося за дверь, пока его заталкивают  на заднее сидение?… Неужели Нинина интуиция в кое веке сработала?!

Он поспешно отдёрнул руку и сдавленно выругался. Что теперь делать? Если даже он анонимно позвонит в полицию, что она обнаружит?! Его отпечатки поверх детских!

«Дурак, дурак!», - в отчаянье шептал он одними губами. Что теперь делать?!

Ответ был очевиден – справляться самому … Он натянул на кисть рукав толстовки и, как следует, протёр то место, которого касался. Сознавая, что уничтожает важную улику. Возможно, единственную.

«Неужели дети в доме?» - он задрал голову и прошёлся взглядом по тёмным окнам, - «Но где? Подвала в доме нет…»

Несколькими днями позже

- Боже Всемогущий…! – женщина умолкла, не в силах произнести больше ни слова и уставилась на Адама, распахнувшего перед ней дверь.

Соня, с намыленной головой, суматошно запахивая халат, выбежала в прихожую, но опоздала. Адик в последнее время, как с цепи сорвался, и если прежде любое её слово было для него непреложным законом, то теперь он всё чаще занимался самоуправством. Открывать дверь кому бы то ни было, ему было строго запрещено. Особенно в последнее время, когда порог по очереди оббивали то Женя, то полиция, разыскивающая Женю, и ей не  раз лишь чудом удавалось предотвратить катастрофу.

- Ида! – воскликнула она с фальшивым, напряженным радушием, - Проходи, пожалуйста!

Ида замешкалась на пороге, оглянулась, словно намереваясь сбежать, но все же вошла, пристраивая старомодный зонт с длинной ручкой у обувной полки.

Соня стиснула зубы, перебирая в уме немногочисленные варианты, как выкрутиться из этой ситуации. Может, старуха ничего не поняла? Может, решила, что это сам Женя? Может, её потрёпанная временем творческая натура вообще не следила за последними городскими сводками, и она попросту удивлена? Тогда можно навешать ей лапши на уши про счастливое возвращение блудного мужа, и…

Но Соня понимала, что всё это ерунда. Даже если Ида до сих пор не знает о пропавших детях, то кто может гарантировать, что не узнает в ближайшие дни или часы? Что она тогда сделает? Стоит ли надеяться на женскую дружбу и солидарность? Глупый вопрос. Ида её покрывать точно не станет…

Эти мысли с гомоном и криком вспорхнули, покружили и уселись обратно, словно стая вспугнутых выстрелом птиц. По тому, с каким ужасом и трепетом старуха разглядывала Адама, Соня видела, что все-то она прекрасно поняла…

- Мы можем… поговорить наедине? – спросила Ида деревянным, чопорным тоном.

Соня покосилась на Адика, который принес полотенце и заботливо накинул ей на мокрые волосы. В последние дни она боялась его о чем-либо просить, ибо понятия не имела, послушается ли её или сделает по-своему.

- Милый, - неуверенно произнесла она, - Это Ида, моя подруга. Ты не против, если мы немного посплетничаем?

Адам в шутливом испуге вскинул перед собой руки, словно отгораживаясь от «сплетен».

- Гостиная в вашем распоряжении, девочки, - он подмигнул Соне, - Я пока приготовлю обед.

Ида не двигалась с места, пока он не удалился в направлении кухни. Потом неохотно надела предложенные тапки, прошаркала в гостиную и села на краешек дивана.

- Может, что-нибудь выпьешь? У меня есть вермут… – Соня нервозно пристроилась напротив.

- Теперь ясно, почему ты так упорно отказывалась прийти в гости или позвать к себе, чтобы похвастаться своим творением. Хвастать особо нечем, - старуха сурово поджала губы, - Ты хоть понимаешь, что натворила?!

Соня, не зная, что ответить, просто молчала.

- Почему сразу не позвонила им, как поняла, что он не в порядке?! - Ида изо всех сил всматривалась в бесстрастное Сонино лицо, - Не может того быть, чтобы знала и…

- Ида, послушай! Я…, - Соня умолкла, - Я понятия не имела, что так произойдет, поверь. Только хотела себе своего Женю вернуть.

- Не прикидывайся дурой! Я не об этом спрашиваю!

- Мы скоро уедем! Я уже выбрала место. Это малюсенькая деревенька в Сибири. Денег от продажи дома, сбережений и гонораров за мои последние работы нам хватит надолго, а потом я… найду какую-нибудь работу... Надо только, чтобы…

- Чтобы что?!

- Чтобы он закончил.

- Закончил?!

- Со свиносемейкой, понимаешь? – Соня опустилась коленями на тёплый мрамор пола и подползла к подруге, -  Осталось совсем немного. Ты просто… помолчи… Не думай, я его не науськивала, даже не упоминала… Он как-то сам!

- Не науськивала, но и не остановила!

Губы у Сони задрожали, задёргались. Ида всё поняла, и по спине её побежал холодок. Уже совсем другим тоном она спросила:

- Ты не смогла, так?

Соня кивнула.

- Сначала мне даже нравилось. Казалось, что это… Божий промысел… Расплата за предательство. Но потом…

…

Первый раз она хватилась Адика после памятного свидания с Женей в «Ченто», и то, только потому, что начала его караулить. Они почти неделю после возвращения провели в постели, прерываясь только на душ и еду. А потом Соне пришлось возобновить работу.

Она оборудовала в гаражной кладовке для Адика собственную небольшую мастерскую, куда отправляла его, когда приходили клиенты, и, пропадая часами за работой, порой начисто забывала, что в доме снова есть мужчина.

Иной раз, устало закрывая дверь за последним посетителем, она невольно вздрагивала от постороннего шума. Это Адик перебирался из кладовки на кухню, нагруженный ноутбуком, альбомом и акварельными красками. Он сам попросил её приобрести эти смешные ученические принадлежности, отказавшись от профессиональных. И Соня первое время неизменно испытывала чувство виноватой тоски, готовая увидеть хорошо знакомую гримасу брошенного хозяйкой пса, которой так любил в схожих обстоятельствах щеголять Женя.

- Есть хочешь? – вместо этого спрашивал Адик, расплываясь в радушной улыбке, - Я страшно проголодался! Иди в душ, а я пока сделаю яичный салат и хлопья с молоком.

Никаких обиженно поджатых губ, никаких собранных на лбу недовольных морщинок. И Соня за это готова была ради него на любое безумство! Она подходила, прижималась губами к его тёплой, обнажённой спине, зарывалась руками в его распущенные по плечам густые волосы и верила, что Рай земной действительно существует. Только он не в Иране, на раскопках Месопотамии, а здесь, у неё на кухне.

А потом, как гром среди ясного неба, появляется Женя, рассказывает дикие небылицы про СИЗО… Конечно, она по понятным причинам сразу заподозрила Адама. За работой она теряла счёт времени, которого ему теоретически вполне хватало бы, чтобы уйти из дома, «пошалить» и вернуться обратно. Кроме того, через пару дней после этого он надолго закрылся в ванной комнате и вышел с коротким ёжиком, аккуратно срезав свою богатую шевелюру, от чего стал как две капли воды похож на свой прототип. Но она не представляла, как он мог бы провернуть свои «шалости» не имея даже пары трусов! И в сомнениях она пребывала вплоть до того дня, когда на страничке Свиноматери прочла про смокинг… Единственная мужская одежда, которая оставалась в её доме.

Тогда она и стала замечать, что рацион Адама существенно изменился. Он все чаще тянул руку к ветчине, а не к сыру, а на бёдрах его почти постоянно стало болтаться банное полотенце…

Она все поняла, но ей и в голову не пришло остановить его. Ей казалось высшим проявлением справедливости всё то, что происходит, и как именно это происходит. Она только боялась, что его схватят, вычислят, посадят. А заодно и её, как сообщницу. Но Адам явно был осторожен и по-звериному умён. Тогда она и помогла ему, чем смогла. Заказала одежду, которую любил Женя, хоть сама и терпеть не могла эти безразмерные тряпки, словно купленные «на вырост», и отдала ключи от машины.

Её только немного удивляло, что то и дело она обнаруживала на его одежде собачью шерсть. Она не допускала и мысли, что в Фонде его успели обработать и он тратил время на помощь какому-нибудь собачьему приюту. Скорее... Она морщила нос, нехотя вспоминая тот... конфуз, что с ней приключился год назад, когда Женя ушёл, и ждала, что со дня на день история повторится. Придут какие-то заплаканные сопляки и их родители, будут трясти листовками с фотографиями пропавших шавок... Но ни одно животное в округе не пропало, и она плюнула на эту загадку.

А потом впервые нагрянула полиция. Ордера на обыск у них не было, но Соня, боясь навлечь на себя лишние подозрения, не решалась остановить их, когда они будто невзначай шныряли по дому и даже заглядывали в шкафы и кладовки. И только молилась, чтобы они не потребовали отпереть дверь в мастерскую, куда она в панике успела затолкать Адама.

- Мы, действительно, встречались с Евгением. Кажется, когда пропал первый мальчик, - спокойно докладывала она, бродя за следователем по комнатам, - Его тогда выпустили из СИЗО, и он хотел занять денег до зарплаты, чтобы снять комнату. С тех пор я его не видела и не слышала.

- Шеф, тут кое-что интересненькое! – послышался голос сверху, и у Сони от напряжения заныли зубы.

- Вы не против? – спросил следователь, когда вниз сошел молоденький опер, держа за петельку чехол со смокингом.

Соня пожала плечами.

- Чей он?

- Моего парня. Я, знаете ли, художница. Приходится часто посещать мероприятия, где без смокинга не обойтись…

- И где он?

- Кто?

- Ваш парень.

- В командировке. На конкурсе ледяных скульптур.

- Тоже художник?

- Да.

- И когда следующее ваше… мероприятие?

- Не знаю…

- То есть, в ближайшие пару-тройку дней этот смокинг вам не понадобится?

- Нет, - Соня уже поняла, к чему он клонит.

- И вы не будете возражать, если мы ненадолго заберём его?

Она снова пожала плечами и проводила взглядом опера, уносящего чехол.

Казалось, следователь был настолько доволен её сговорчивостью и смокингом, что решил на сей раз быть не слишком нахрапистым, и вскоре она в изнеможении заперлась на все замки и привалилась взмокшей спиной к двери.

Это был другой смокинг. Тот, первый, она спалила в камине, как только поняла, что именно в нём Адик совершает свои вылазки, и как раз на такой случай заказала по Интернету немного простой недорогой одежды и новый смокинг. Чисто на всякий случай… Всё, что следователи найдут – это, быть может, несколько выпавших Адамовых волос и его же отпечатки пальцев.

Когда нервическая дрожь немного отпустила, она поднялась наверх и отперла мастерскую. Она ничуть не удивилась бы, если бы обнаружила Адика, беззаботно коротающего время заточения за работой, но в последнее время он, казалось, совершенно потерял интерес к искусству, занятый … другим. Тем, к чему  его душа лежала гораздо больше.  

Но мастерская оказалась совершенно пустой. Разве что сырой осенний ветерок, пробивающийся в неплотно прикрытое окно, слегка трепал простыни, которыми были укрыты незаконченные скульптуры.

Нутро ее вдруг противно сжалось и заныло от осознания, что, скорее всего, они так и останутся незаконченными. Надо срочно всё бросать и уезжать. Заигралась в «мстителей». То, что поначалу воспринималось, как чудо-чудесное, как невероятный, данный ей свыше за страдания бонус к исполнению главного желания – возвращению Жени – теперь обернулось угрозой.

Ей припомнились все те бесконечные, наполненные до неприличия яркими снами, ночи, где она, ворочаясь в мокрой от пота постели, по очереди методично расправлялась со свиносемейкой, препарировала и Свиномать и подсвинков, как вивисектор… Никем не замеченная, не узнанная, неуязвимая…

Каким удачным ей по началу казалось, что подозрения пали на её главного обидчика - Женю… Сейчас же она оказалась в собственной ловушке… Только бежать!

- Адам…, - позвала она, пытаясь определить, под какой из простыней он притаился, - Можешь выходить…

Тишина… Только шуршание её одежды и стук сердца.

Догадавшись, она подошла к двери, которую Женя давным-давно соорудил над узким пределом – небольшой нишей в стене, куда она порой прятала от чужих глаз незаконченные работы. Сейчас там скрывался ее автопортрет, скульптура, над которой она начала работать задолго до Жениного бегства. Поначалу это была ничем не примечательная работа - Комбинезон, палитра в руке, спутанные, испачканные краской кудри… И только после ухода Жени она стала обрастать… деталями, которые она хотела бы скрыть от посторонних глаз. И вот теперь…

- Адам…, - повторила она дрогнувшим голосом и поднесла к двери руку…

…

- Эй, ты уснула? Что  - «потом»?

Соня моргнула, прогоняя воспоминания, и подняла глаза на Иду.

- Ничего, - она встала с колен, - Потом я поняла, что совершила ошибку…

- Еще раз спрашиваю: почему ты сразу не сообщила в Фонд?! Почему позволила зайти так далеко?!

- Они… они бы забрали его, - Соня отвернулась, не в силах выносить старухин пытливый взгляд, - Ты бы позволила им забрать своего Иля, если бы…

- Да Иль даже таракана не мог прихлопнуть! – старуха возмущенно всплеснула рукой, - Все вырученные за работы деньги жертвовал на благотворительность! Столько жизней спас!...

- Значит, тебе повезло…

- И неужели ты думаешь, что заметь я хоть что-то, то стала бы рисковать, как бы дорог он мне ни был?! Рисковать жизнями, судьбами!

Она задохнулась, потёрла выцветшую кофточку над впалой грудью и продолжила уже тише, спокойнее:

- Такие, как у тебя, поломки встречаются. Редко, но бывают. Я только удивлена, как они не вычислили их сразу на своих хитрых машинах. Впрочем, если он перенял не только твои… обиды и мстительные порывы, но и твою выдержку, то…, - Ида заморгала, - Вина и на мне лежит. Ведь я дала рекомендации…

Соня вскинула на подругу глаза.

- Ты говоришь, уже были случаи… И что… с ними делали?

- Это известно только им. Быть может, пуля в затылок, может, инъекция. Знавала я одну женщину, чье Творение забрали. Мы с Илем уже жемчужную свадьбу справили, когда ее Фонд заприметил. Очень была талантливая художница. И её Творение тоже было прекрасно. Она несколькими годами ранее дочку-подростка схоронила, вот и сотворила себе по образу и подобию.

- Это же… запрещено.

- Для неё сделали исключение, ибо прототип был мёртв и не представлял собой публичную личность. Мне потом уже рассказывали, через десятые руки. Что-то им там в девчонке показалось подозрительным, и они не отдали её матери, увели. Говорят, и отклонения то были незначительными, но тогда Фонд всё ещё строго следовал заветам Основателя и никому не делал никаких поблажек. Самое страшное, что Раушания уже получила с дочкой несколько свиданий, готовилась выйти в мир, а потом... повторно дитя лишилась, и стала бесплодна уже как физически, так и душевно, ибо дыхания хватит, если хватит, лишь на одно творение… Что с тобой?

- Что?

- Ты так странно смотришь…

- И что с ней стало потом? С этой… женщиной?

- Да Бог её знает. Кажется, разошлась с мужем и так и осталась в Фонде, сопровождала других Творцов на их крестном пути… Я о ней больше ничего и не слышала…

Женщины помолчали. Ида покосилась в сторону кухни, откуда доносились густые, пряные ароматы жарящегося мяса и лука, и приглушенное пение.

- Давно он мясо ест?

- Почти с самого начала. 

- Где дети? Они живы?

- Не знаю, - Соня пожала плечами.

- Подумай… Он следует твоим заветам! Ты бы оставила их в живых?

Соня замялась с ответом. Да, она оставила бы их в живых на достаточно долгое время, чтобы они сто раз пожалели, что покусились на чужое. Чтобы они вдоволь насмотрелись на страдания друг друга… Все вместе, в одной связке… А потом привести Свиномать и натыкать её носом… Но не могла она так ответить своей подруге, а потому глухо произнесла:

- Живы. Скорее всего. Но где они, честно не знаю. Ты меня… выдашь?

- Выдам. Если ты немедленно, сию же секунду сама не сообщишь в Фонд.

- Хотя бы дай нам немного времени! Чтобы уехать…

- С ума спятила! – Ида поднялась и зашагала в прихожую, - Тут ни секунды медлить нельзя!

Соня в растерянности последовала за ней.

- Все-таки верная поговорка про благие намерения…, - взволнованно бормотала старуха, с трудом натягивая полусапожки, - Но кто ж может что-то знать наверняка, кроме Всевышнего? Ничего, дай Бог, еще не поздно и можно всё поправить…

Она распрямилась и вдруг увидела перед собой широкую, покрытую густым курчавым волосом грудь.

- Даже чаю не попьёте? – спросил Адам, мягко беря её за уцелевшую руку и дёргая на себя.

Ида слабо вскрикнула и ткнулась носом в пахнущие дезодорантом и чуть вспотевшим мужским телом кудряшки, почувствовала, как тёплые ручищи, почти лаская, ухватили её шею, и услышала, словно из далекого далека, Сонины жалобные причитания:

«Адик, пожалуйста!… Только не делай ей больно!… »

Творец (часть 9)

- Где он меня видел?

- В том-то и дело, что он вас не видел! Если начистоту, он начал рисовать, когда ещё не видел ничего, кроме этих белых стен. И самого начала рисовал только вас.

- Тогда как…?

Парвиз пожал плечами.

- На эти вопросы мы, наверное, никогда не найдём ответы. Господь поделился с Адамом частицей своего духа, а здесь мы делимся с нашими Творениями – своими. Подавляющее большинство Творений, по понятным причинам, имеют те или иные способности к творчеству. Кто-то больше, кто-то меньше, но вместе с дыханием вы передали ему часть своего таланта и, вероятно, ваш образ.

- То есть… По сути он – это я?

- О, нет! Ни в коем случае не воспринимайте его, как зеркало. Он совершенно самостоятельная личность.

Она снова посмотрела на картину, ибо рассматривать собственное Творение она пока не осмеливалась, испытывая почти болезненное смущение. Примерно те же чувства одолевали ее, когда на том самом «Арбате» она показала самому первому клиенту свою самую первую работу.

Портрет ей не нравился. Он нёс какую-то тревогу, уныние, а ещё её нервировало, что на портрете она смотрит прямо «в объектив» и хмурит брови. А ведь от этого она отучила себя ещё в средней школе!

«Глаза, как у бешеной собаки», - вспомнила она мамины слова, и портрет красноречиво подтверждал их.

Она мельком глянула на Парвиза, но, казалось, он ничего такого не замечает. Тогда она, наконец, присмотрелась к своему Творению. Даже со спины она сразу его признала и уверилась, что это не подлог и не мистификация. Именно его она несколько недель кропотливо создавала из глины. Она даже видела неровную прядь по нижней линии волос, которую хотела исправить, но отвлеклась и забыла… А меж редкими завязками на смуглой спине проглядывали детали татуировки - взлетающего гриффона. Не свежие, уже давно зажившие... Все это внушало трепет, восторг, но при этом стеснение и стыд.

- Я правильно понимаю, что проверку он прошёл? – спросила она, чтобы не молчать.

- Почти.

- Расскажите…

- Ну... Несколько часов он находился под общим наркозом. В это время у него взяли все необходимые анализы, сделали ЭЭГ, УЗИ и рентген всех органов. Физически он совершенно здоров. Единственное, что удалось обнаружить – небольшой загиб желчного пузыря. Но миллионы людей прекрасно живут с этой небольшой патологией и даже о ней не подозревают.

- Это от меня, - Соня истерично хихикнула, - Это, знаете ли... наследственность...

Парвиз кивнул.

- Когда он пробудился, начались тесты. Информация ему подавалась дозированно, а результаты кропотливо изучались. Сначала оценивалась реакция на элементарные вещи – цвета, звуки, запахи. Затем пошли простые образы – деревья, пейзажи, животные, люди. И только под конец сложные – речь, музыка, кино… Тестирование продлилось несколько дольше, чем обычно, потому что прошел небольшой сбой в программах и... как бы это сказать, данные вашего Создания и еще одного, случайно перепутались. Пришлось вручную вычленять их и восстанавливать...

- И?

- Как я уже сказал, он очень похож на вас. Расшатать его не получилось. Реакция ровная практически на все раздражители. Пульс участился лишь однажды, когда ему были показаны снимки полуразрушенного бункера времен Второй Мировой. Нам показалось, что он узнал это место и что, может быть, это духовная память, перешедшая от вас. У вас не было никакого травмирующего события, связанного с заброшенными домами или…?

Соня покачала головой.

- А как он реагирует на… людей?

- Так же ровно, как на всё остальное. Абсолютно стабильный индивид.

- Он… умеет разговаривать?

- Да, конечно. Поймите, это вовсе не младенец во взрослом теле. Это готовая индивидуальность. Конечно, у него полное отсутствие жизненного опыта и кругозора, но основная база передана вами и уже сформирована.

- Можно к нему… войти? – спросила Соня, немного поколебавшись.

- Давайте обговорим это сразу, - Парвиз почесал переносицу, - У нас бывали случаи, когда после некоторого общения Творец отказывался от своего Творения и оставлял его на попечение Фонда. Это не возбраняется, но крайне травмирует Создание. Поэтому, если у вас есть сомнения, то лучше вовсе исключить контакт. Лучше – для него. Понимаете?

Соня кивнула.

- Войдете?

Соня снова кивнула и пошарила взглядом в поисках какой-нибудь двери. Парвиз сунул свой пропуск в совершенно неприметную щель под стеклом, и оно бесшумно ушло в сторону.

Мужчина у мольберта оглянулся на звук и тут же застыл с приоткрытым ртом. Из глаз Сони, совершенно не считаясь с её железной выдержкой, тут же брызнули слёзы.

Это был Женя! Лет на десять моложе, гораздо крепче, свежее и здоровее, но без сомнения он! Его оливковая кожа, темные, влажные глаза, волевая линия колючего подбородка. Если еще состричь шевелюру, то хоть на конкурс двойников!

Она приблизилась к нему и замерла в нерешительности, не зная, что делать или говорить. Она обернулась на Парвиза в поисках подсказки, но тот сам утирал глаза.

- Это самый трогательный момент, - пробормотал он, - Каждый раз, как в первый раз…

Соня несмело протянула руку к губам творения и коснулась их кончиками пальцев, как слепая. Испачканы краской! Он так же, как она, облизывал кисти, чтобы сделать кончик тоньше. Мужчина отчаянно хмурился и быстро моргал, вглядываясь в её лицо. Губы его подёргивались, то и дело приоткрывая красивые, ровные зубы. Зубы, которые не были делом Сониных рук.

- Софья? – неуверенно спросил он, - Мышка?

Соня тут же разрыдалась и, не удержавшись, повисла на нём, крепко обхватив шею руками. От него уже не исходил тот противный мускусный запах. Пахло просто теплой кожей, чистыми волосами, немного – мылом.

«Мышка»… Это серое прозвище, которым порой ласково называл её Женя, она ненавидела так же люто, как прозвища, которые ей давали в детстве. Мать называла её «бестолочью», бабка - «бесовкой», брат – «говницей», одноклассники – «психушкой». Но сейчас «мышка» не вызвала обычную бурю негодования. Наоборот - наполнила ее негой, ощущением дома и уюта.

Уткнувшись носом в его теплую, родную шею Соня хрипло произнесла:

- Это я! Я! Привет…

Парвиз позади откашлялся и тихонько подсказал:

- Думаю, самое время дать ему имя…

- С фантазией у меня всегда были проблемы, - Соня счастливо хохотнула сквозь слезы, - Так что пускай будет … Адам!

Сейчас

«Юльк! Ты цела! Эй!»

Заслышав знакомый голос, Юля попыталась приоткрыть глаза и не смогла. Все тело было каким-то невесомым, словно в воде. Боли она не испытывала, но что-то ей подсказывало, что стоит только по-настоящему проснуться, отреагировать на зов, как боль появится. А если она откроет глаза, её голова тут же лопнет, как перезрелый помидор.

«Юльк! Это я! Слышь?»

Почувствовав, что её опасения оказались верны и вместе с сознанием голова наполняется болью, Юля снова поспешно отключилась.

Чуть раньше

Лиза накануне слегла с гриппом, и мама, отведя утром Юлю до школы, поспешила обратно домой, чтобы ухаживать за старшей. Учительница, как оказалось, тоже заболела, и класс распустили. Юля некоторое время болталась в холле, с завистью глядя в окно на остальных учеников, которые беззаботно расходились гулять или по домам. Она позвонила маме, но та была занята тем, что обтирала температурящую Лизу и строго наказала Юле сидеть в школе, пока она не освободится.

Один урок она кое-как отсидела, играя на телефоне, но потом старенькая батарейка села, и стало совсем скучно. А мама все не шла.

Тогда она прижалась носом к оконному стеклу и долго вглядывалась в окружающий осенний пейзаж, пытаясь засечь на оживлённой, людной улице дядю Женю… ну, или кого-то похожего на него. Мама сказала им с Лизой, что это вовсе не дядя Женя. Что дядя Женя хороший, и его просто кто-то пытается проставить.

Улица манила пёстрым листопадом. Отчаянно хотелось пройтись вместе со всеми по сказочной аллее, хрустя душистыми, пряными листьями и наслаждаясь небывалым для октября теплом и солнцем. Надо же было Лизке заболеть именно теперь!

Она вышла из школы и огляделась, готовая, в случае чего, немедленно юркнуть обратно, но не заметила ничего хоть сколько-нибудь подозрительного.

До дома десять минут неспешной ходьбы по бурлящим жизнью солнечным улицам. И как мама удивится, когда увидит её на пороге! Удивится и обрадуется, ведь не придется снова оставлять Лизу и куда-то бежать…

А Юля пришла бы и помогла. Например, заварила бы для сестры чай с лимоном или намочила бы тряпочку на лоб…

Честно говоря, все, что угодно, хоть мытье полов! Лишь бы не засадили опять за ненавистные уроки!..

Юля сначала несмело, но постепенно всё более уверенно двинулась по разноцветной, облетающей аллее. Поначалу она затравленно озиралась, но вскоре заметила, как на неё реагируют прохожие, и пошла уже с более уверенным и независимым видом. Ничего не может с ней случиться на этой праздничной, сияющей улице! А через десять минут она уже будет дома!

Когда аллея повернула влево, Юля резко затормозила и испуганно сжалась. Перед ней стоял дядя Женя.

- Ты почему на звонки не отвечаешь? – громко и строго спросил он, - Там мать с ума сходит!

У Юли зашлось сердце. Она прекрасно сознавала, что это тот самый момент, когда надо закричать, побежать, привлечь к себе внимание. Ведь столько народу вокруг, и кто-нибудь обязательно придет на помощь, спросит, в чём дело, и она будет спасена. Именно так она себе все это и представляла, когда доводилось задуматься, что она будет делать в этом случае. Проще простого - заорать во все горло в лицо злодею, как Кевин из фильма… Так она в своих фантазиях и делала, и пока растерянный маньяк приходил в себя, она удирала.

Но сейчас она почему-то не могла не только закричать, но даже пошевелиться. Тело сковала какая-то сонная немота, улица словно померкла, отдалилась, а прохожие и машины, снующие мимо, превратились в бесплотных призраков. Единственными реальными в этом потустороннем мире остались они с дядей Женей.

- Ну, чего стоишь? Пошли быстро домой! – он властно протянул руку, и она, не веря сама себе, послушно взялась за неё. Она всматривалась в лица прохожих, надеясь хотя бы взглядом воззвать о помощи. Но никто не обращал на неё внимания. Мир словно раскололся на две части. В одной была она, в другой – все остальные. Сердце гулко ухало в груди, в глазах вскипали слёзы. Она прекрасно видела, что они не идут к дому, а, наоборот, всё дальше от него удаляются. Оживленные улицы сменились переулками, подворотнями, а потом перед ней неожиданно распахнулось кожаное нутро автомобиля.

- Садись и не вздумай дрыгаться, - ровным тоном произнес дядя Женя и настороженно огляделся. Юля, скинув, наконец, оцепенение тоже осмотрелась. Какой-то запущенный двор с развешенным на веревках бельём. И ни души!

- Можно… я пойду домой? – дрожащим голосом прошептала она, - Мама…

- Твоей Свиноматери сейчас не до тебя, поверь. Полезай в машину.

Юля подняла на него полные слёз глаза. Это не был дядя Женя. Просто выглядел так же, а голос не его. И нет маленького шрамика под губой, который он получил летом на рыбалке, когда Васька неудачно закинул свою удочку, и зацепился крючком за Женин подбородок. Ранка тогда долго гнила, и он почти месяц ходил с пластырем на лице. И глаза – не его. И уши… Все вроде бы то же самое, но чуточку другое… Осознание этого должно было порадовать, но, вместо этого лишило последней надежды. Слезы покатились по щекам.

«Дяде Жене» надоело её уговаривать, он подхватил ее подмышку и стал запихивать на заднее сидение.  

Девочка взвизгнула, попыталась вырваться, но больно ударилась обо что-то головой и обмякла. И сквозь морок, прежде чем захлопнулась дверца, она успела заметить, как к машине спешит какой-то встревоженный дед с пекинесом на поводке.

…

«Юлька, мать твою! Быстро просыпайся, а то я тебе по жопе наваляю!»

Девочка заскулила, приоткрыла глаза, и, в какой-то неправильной перспективе увидев брата, заскулила громче.

- Слава яйцам! - воскликнул Сява, - Я уж решил, что ты кони двинула! Пошевели руками-ногами.

Юля повиновалась. Все шевелилось, но как-то неправильно, словно под водой, а голова просто раскалывалась. Кое-как она села и уставилась на брата. Глаза были красные, воспаленные, а ресницы и челка слиплись от крови.

- Сявынька…, - пролепетала она и тут же надрывно заревела.

- Потом выть будешь! Слушай сюда. Тут Мишка с Ритой. Рита совсем плоха. Мне никак до неё не добраться, поэтому живо посмотри, как она.

- Хочу к ма-а-аме-е-е, - громче прежнего заголосила Юля, держась за голову. Её плач тут же подхватил Мишкин голос, и она невольно умолкла, разыскивая взглядом младшего брата.

Они находились в каком-то мрачном подвале. По центру стоял маленький стол и детский деревянный стульчик с нарисованной вишенкой на спинке. На столе – керосиновая лампа, раскрытый альбом для рисования, краски, кисточки и стакан-непроливайка с Крокодилом Геной на боку.

Свет настольной лампы выхватывал из тьмы только стол и стул, а всё остальное таилось во полумраке. Юля с трудом разглядела у стены несколько грубо выполненных из тонкой арматуры клеток, по размеру годных разве что для собак. Сява, едва помещаясь, скрючился в одной из них. Он сидел на корточках, почти касаясь задницей пола, а руками вцепившись в прутья. Во второй клетке из-под кучки какого-то тряпья выглядывала вихрастая рыжая Мишкина голова и раззявленный в плаче рот. Третья клетка, на первый взгляд, была пуста.

Юля попыталась встать на ноги, но они под ней тут же подломились, и она с изумленным видом поглядела на старшего брата, готовая снова зареветь.

- На четырех костях ползи, дура! – прошипел тот и пояснил, - На четвереньках. Как киса!

Юля кивнула и подползла к пустой клетке. Просунула между прутьев дрожащую руку и нащупала Ритин лоб. Он полыхал!

- Горячая! – испуганно пролепетала она.

- Вон там, в коробке, бутылки с водой. Принеси мне, я открою… Ну, чё выпучилась?

Юля поползла было в нужном направлении, но вдруг остановилась, вглядываясь в самый дальний и самый тёмный угол, куда едва доставало бледное, какое-то болотное свечение лампы.

Там было что-то вроде ниши в стене. Очень глубокое и тёмное углубление. А в нём…!

- Не смотри туда! – в голосе Сявы слышалось усталое бессилие, - Там нет ничего! Сейчас главное – вода для Ритки! Не. Смотри.

Но было уже поздно. Юля зашлась воплем и шарахнулась прочь, забилась под столик, зажмурилась и завыла. Она слышала, как ей в унисон воет перепуганный Миша, как хрипло, в полусне, захныкала Маргаритка, и как Сява терпеливо и настойчиво увещевает её успокоиться и сделать порученное дело. Дескать, ты уже большая овца, ничего там нет страшного и бояться нечего. Просто… «культура».

Юля знала, что такое «культура». Это не обсасывать куриные косточки, каждый день надевать чистые плавки и по любому поводу говорить «спасибо». Но какое отношение культура может иметь к чудовищу в тёмной нише? Самому-пресамому настоящему! И самому чудовищному из чудовищных!

Она визжала и визжала, а потом что-то щёлкнуло у нее в голове и она, тяжело дыша и широко распахнув опустевшие глаза, распласталась на холодном полу.

Месяц назад

- Вот документы для Адама, - Парвиз положил на стол толстенькую папку.

Соня, в этот момент заканчивающая последнюю в Фонде трапезу, промокнула салфеткой губы и заглянула в неё. Свидетельство о рождении, паспорт, загранпаспорт, аттестат о среднем общем образовании…

Соня хмыкнула, достав вкладыш.

- Тройка по географии? Какая прелесть… И он действительно сможет пользоваться этими… бумажками?

- Конечно! Все документы действительны. Выданы на имя Адама Александровича Ра́ева 1995 года рождения. Адам Ра́ев, конечно, звучит почти юмористически, но такова воля… Творца.

Он с улыбкой поглядел на Соню, которая копалась в документах и не заметила его иронии. Там были СНИЛС, страховой полис, военный билет, водительские права и даже трудовая книжка!

Она ошалело заглянула в неё и увидела одну единственную запись – подсобный рабочий БФ «Творец». Дата приема – почти пять лет назад, дата увольнения – сегодняшняя.

- Подсобный рабочий?

- Что могли…, - Парвиз пожал плечами, - С таким статусом из этих стен выходят все… Парень смышлёный, так что при небольшой поддержке с вашей стороны, он освоит любую профессию. А может… будет творить, как и вы…

Соня отмахнулась. Карьера Адама интересовала её в последнюю очередь.

- Наблюдайте за ним. Если что-то – хоть что-то! - вас насторожит, тут же свяжитесь с нами. Не пытайтесь самостоятельно его изолировать или нейтрализовать. Старайтесь вообще сделать это в тайне и ждите подмогу… Все необходимые контакты я вам дал.

- Что может меня насторожить?

- Все изложено в памятке, - он порылся среди документов и достал небольшую, отпечатанную мелким шрифтом брошюрку. Таким мелким, что без лупы и не прочитать. Она бы не удивилась, если бы эта бумажка была озаглавлена «Руководство по эксплуатации», но заголовок – спасибо за малые радости -  отсутствовал вовсе.

Она повертела бумажку в руках и скептически глянула на Парвиза. Тот вздохнул:

- Ну, хорошо… Самое основное. Первый звоночек – изменения пищевого поведения. Здесь им дают только растительную пищу и молочные продукты. Многолетние исследования показывают, что другое им и не требуется.

- Почему, интересно?

- Есть предположение… впрочем, оно основано разве что на ветхозаветных текстах…

- Ясно. Адам и Ева были травоядными, – Соня скривилась.

Парвиз спокойно посмотрел ей в глаза, и девушка стушевалась. Она по-прежнему вела себя так, словно оказалась в логове пережравших библии фанатиков. И это не смотря на то, что самая нелепая и неправдоподобная легенда о том, что Господь, дескать, слепил Адама из «того, что было», прежде говорящая ей лишь об ущербности человеческого воображения, оказалась… правдой. Что ещё из тех бредней – правда? Она мысленно завязала узелок, что надо бы на досуге почитать эту чушь, но чувствовала, что вряд ли в ближайшее время у неё появится на это и время, и желание.

- А ещё? – спросила она.

- Во-вторых, это желание прикрыть наготу.

- Это произойдет, если…? То есть… когда? – Соня умолкла, с удивлением отметив, что заливается стыдливым румянцем.

- О, нет… Это произойдет только в случае грехопадения…

- Разве…?

- Секс не является грехопадением. Грехопадением является нарушение Божьих законов.

- То есть, вы хотите сказать, что если грехопадения не произойдет, он будет разгуливать с голой задницей? Нет уж! Ему придется прикрыть наготу, независимо от того, нарушил он что-то или нет.

Парвиз рассмеялся.

- Речь не идет о том, чтобы вовсе не одеваться, а о том, что в какой-то момент он может почувствовать дискомфорт, стеснение от собственной наготы, а одевание будет продиктовано не внешней необходимостью или правилами приличия, а внутренней, бессознательной потребностью.

Парвиз умолк, наблюдая за Софьей, видел, что брови её непроизвольно подёргиваются, словно она отчаянно старается их не нахмурить в раздумье. Он улыбнулся.

- Если однажды среди ночи он начнет искать трусы, чтобы сходить в туалет…

- А... поняла…

- Это два основных признака, говорящие, что что-то не в порядке. Остальные подробно описаны тут. Но в каждом отдельном случае всё индивидуально, поэтому только вы можете увидеть какие-то… сбои… А теперь мне только остается пожелать вам доброго пути…

Через час Соня, снова налегке, но на сей раз в компании, поднялась по трапу самолета. Торжественное и тёплое прощание с Фондом омрачило разве что явление Раушании. Та стояла в сторонке, внимательно наблюдая за тем, как немногочисленный персонал бункера жмёт руки Соне и Адаму. И взгляд её был недобр. Соня заторопилась. Ей вдруг пришло в голову, что эта мерзкая баба может прямо сейчас все испортить. В последний момент выступить с заявлением, что после выявленных сбоев в финальном тестировании Совет директоров решил перестраховаться и ликвидировать сомнительное Творение.

Ей представилось, как в ту же секунду появляются те самые вооруженные охранники из «пыточной», тыкают её Адама электрошокерами, а потом уволакивают в неизвестном направлении, пока ее, Соню, беспардонно вышвыривают за дверь.

Но вместо этого Раушания с не вполне понятным Соне злорадством кивнула и скрылась. Путь был свободен.

- Мы едем домой, - мягко произнесла она Адаму, когда самолетная дверь опустилась, отсекая от них ангар, - Самое время для шампанского!

Адам поцеловал её руку и разлил по сияющим фужерам пенистый, сладкий напиток. Молча выпили. Соня с трепетом и каким-то давно забытым, подростковым смущением разглядывала своего нового мужчину. Он выглядел удивительно нелепо в белом хлопковом костюме с юбочкой, как у арабов, к тому же до неприличия ему малом, и она решила, что сразу по возвращении домой, выбросит его.

Он отхлебнул из своего фужера и поморщился. Соня звонко рассмеялась.

- Я тоже не люблю шампанское, но оно так забавно пьянит, - произнесла она, - Дома мы будем пить вино. Много вина! И ходить голыми! И есть всё, что захотим!

- Дом…, - с мечтательной задумчивостью повторил Адам. Голос его был совсем другим, чем у Жени – более низким и с хрипотцой  – но Соню это совершенно не волновало, - Я помню наш дом… И тебя в нём помню. Ты была совсем другой... И, если начистоту, я сейчас с трудом тебя узнаю...

- Правда? И в чем же отличия? – девушка с интересом глядела на Адама, ожидая продолжения, но он отвернулся и с отстраненной задумчивостью уставился в чёрный иллюминатор на свое расплывчатое отражение. Соня, каким-то непостижимым прежде чутьём, уловила, что он не настроен к разговорам и, не желая ему докучать, подлила себе еще немного шампанского, откинулась на спинку белого кожаного сидения и прикрыла глаза в неземном, ангельском покое.

На задворках сознания промелькнул призрак Раушании, и Соне неожиданно пришло в голову, что «сбой» был делом её рук. Что это именно её заботами Адик сейчас сидит напротив. Но мотивы этого ей были совершенно не понятны, ведь очевидно, что её неприязнь к Раушании взаимна. Что она активно препятствовала включению Сониной кандидатуры в «программу»...  Впрочем, быть может, Соня тут и не при чём, и та помогала другому скульптору. Каким образом? Ну, например, разбавляла его безнадёжные результаты отличными показателями Адама.

Почувствовав движение машины, Соня выбросила Раушанию из головы. Плевать! Главное – они выбрались.

Месяц благословенного заточения подошел к концу. Совсем скоро им придётся окунуться в мышиную возню городишки, где на каждом шагу кому-то что-то от тебя непременно нужно. Но внутри её ничего не зазвенело и не взбунтовалось. Что-то подсказывало ей, что с грозовым вихрем, наконец, покончено, и навеки настанет штиль. Да, совсем скоро надо будет заняться продажей дома и переездом, ибо жить в жить в одном городе с Женей глупо. На каждом шагу можно столкнуться с ним или его свиносемейкой. Но пока её это не волновало. Всё, чего хотелось – добраться до дома, закрыться на все замки и выдернуть пробку из бутылки «Шардоне»…

Творец (часть 8)

Затаив дыхание, она внимательно следила за реакцией Парвиза и, когда его взгляд опустился ниже пояса обнаженной скульптуры, смущённо отвела глаза. Там она тоже немного увеличила. Конечно, не с целью конспирации, а… Словом, как-то само получилось.

- Кто это? – спросил Парвиз, не отрывая восторженного взгляда от скульптуры. Соня выдохнула. Не признал. Впрочем, если бы и признал, она бы всё равно с пеной у рта доказывала, что он ошибся.

- Мужчина мечты, - с кривой усмешкой ответила она, после чего, забравшись на постамент, «вживила» последнюю прядь волос в затылок своего творения.

- Вы, вероятно, не замужем? – улыбнулся мужчина.

- Вероятно, вы и так прекрасно знаете, что я в разводе.

- Не знаю. У нас не принято лезть в личную жизнь своих творцов.

- Это я уже слышала неоднократно. Но, чем больше я узнаю о вашем Фонде, тем более странным мне это кажется.

- Что вы имеете в виду?

- Если вам так принципиально важна «чистота», то сам Бог велел изучить подноготную своих творцов до седьмого колена.

- О, эти методы давно устарели и несут в себе огромную вероятность ошибки, ведь всё субъективно. И предмет исследования, и сам исследователь. Нашим специалистам в большинстве случаев достаточно просто ознакомиться с работами творца, но если результаты неоднозначны, то проводится контрольная проверка по последней разработке наших инженеров. Погрешность составляет что-то около одной сотой процента – почти как ДНК-тест на отцовство.

- Вы про тот опросник?

- Верно. Он даёт результаты куда более быстрые, надёжные и объективные, нежели сбор сплетен по родне и соседям. Но и это не главное. Если бы мы, как и завещал Ильдар,  строго придерживались результатов опросника, то не создали бы за последние тридцать лет ни единого человека, и Первородная глина кисла бы без дела. Поэтому мы даем шанс всем талантливым скульпторам, но больше внимания уделяем финальной проверке.

Когда работа будет окончена, скульптура сутки будет находиться в покое. Это необходимо, чтобы она смогла принять дыхание. А потом несколько дней…словом, нам надо будет немного его понаблюдать. Выяснить, не передалось ли от Творца Творению какой-то червоточинки, которая может испортить жизнь как самому скульптору, так и окружающим. Это противоречило бы политике Фонда.

- Что же это за политика? – Соня с интересом поглядела на Парвиза.

- Создавать только по-настоящему хороших людей!

Соня не сдержалась и прыснула.

- Что смешного? – удивился Парвиз.

Соня пожала плечами. Что за сборище фанатиков…!

- Вы просто не вполне еще представляете, с какой великой силой мы имеем дело и насколько это трудно, опасно и страшно – пытаться ей управлять. Вот уже больше шестидесяти лет мы кропотливо соблюдаем эти смешные предосторожности, чтобы использовать Силу лишь во Благо! И цель проста – хорошие, чистые люди. Большинство из них уходят в создавшие их руки и живут простые, добрые и чистые жизни. Но за эти годы нам удалось собрать и целую армию самоотверженных тружеников, чье призвание – помогать людям, животным, природе. Они работают в хосписах и детдомах, собачьих приютах и монастырях, чтобы наша с вами жизнь стала чуть лучше…

- Так вот оно что… Создание трудолюбивых пчелок…

Парвиз скривился от её пренебрежительного тона, но промолчал. В сущности, она была права.

- И всё же…, - Соня закусила губу, подыскивая нужные слова, - Я считаю, что вы всё слишком усложняете! Допустим, только допустим, что всё - правда! Допустим, завтра пополудни я подышу на свою скульптуру, и она оживёт. И вы будете несколько дней плясать вокруг неё с бубном или что-то подобное, чтобы исключить какой-то, возможно, передавшийся от меня душевный изъян…

- Так и есть.

- Но вы же обладаете такими… ресурсами… Неужели за шестьдесят лет вы не смогли набрать штат проверенных, по-настоящему хороших, людей, которые и дышали бы на скульптуры? Сколько бы времени и сил сэкономили…

- Если бы все было так просто…, - Парвиз вздохнул, - Но, к величайшему нашему сожалению, это совершенно исключено.

- Как так?

- Вдохнуть жизнь может только сам творец. Более того, его дыхания хватит только на одно творение. Поэтому мы и колесим по миру в бесконечных поисках подходящих скульпторов. И вы не представляете, насколько мал шанс найти среди них еще и чистую, светлую душу. Впрочем, нам везёт. На моей памяти крайние меры ни разу не применялись.

Он помолчал, потом достал из шкафчика со спецодеждой рулон полиэтиленовой плёнки, развернул и накинул её на скульптуру. Соня отвернулась. Ей совершенно не понравилось, как выглядел ее «Женя» через прозрачный пластик. Как труп.

Двумя неделями позже

Всю последнюю неделю девушка лезла на стены, и отвлечь ей себя было совершенно нечем, ибо доступ в мастерскую ей был закрыт. Сразу после процедуры «одушевления» Соня надолго загремела в медблок и на собственной шкуре поняла, что имел в виду Парвиз, когда сказал, что дыхания творца хватит лишь на одно творение. Второй раз её бы точно прикончил.

Давным-давно ей довелось испытать нечто подобное. Жениной бабушке незадолго до смерти требовалось переливание крови, и муж упросил Соню тоже сдать кровь. Немного нудная, но совершенно безболезненная процедура к концу дня вылилась в чудовищные страдания. Соне казалось, что у неё ломаются все кости. Она не могла ни сидеть, ни стоять – только со стоном крутиться с боку на бок в мокрой от пота постели. Женя тогда перепугался, вызвал скорую. Ей сделали какой-то укол, и она уснула. Медики сказали, что такая реакция нетипична, но случается. Как правило, людям с такими симптомами почётными донорами не стать. Соня не слишком и расстроилась. Особенно, если учесть, что её страдания были напрасны, и бабка через пару недель всё равно померла.

Здесь было похожее по ощущениям чувство, но гораздо тяжелее. Очнувшись через некоторое время в барокамере, она очень смутно помнила, как её вывели под руки из «пыточной» (она так назвала про себя зал, в котором свершилось главное таинство её жизни), положили на каталку и повезли длинными коридорами. Все, что она видела меркнущим взором – это бесконечные росписи на потолке. «Тайная вечеря», «Мадонна в гроте», «Страшный суд» и, конечно, «Сотворение Адама». Снова и снова, постепенно сливаясь в единую пёструю полосу, которая, в свою очередь, вскоре сменилась полной чернотой.

Очнувшись, она долго не могла прийти в себя. Сердце колотилось, как проклятое, а грудь сотрясалась от одышки. За мутным стеклом слышались звуки леса. Дыхание ветра, пение птиц, звонкие переливы речки по камням. Звуки, призванные успокоить, наоборот, неприятно будоражили, отвлекали, не давали сосредоточиться на дыхании – как-то настроиться, справиться с ним… А потом она вспомнила, почему здесь, и сердце запрыгало ещё сильнее. Где-то вне зоны видимости запищал монитор, появилась тётка в медицинской маске и, не обращая внимания на Сонины захлебывающиеся причитания  - «Что со мной?», «Что случилось?» - поставила ей капельницу. Девушка снова провалилась в забытьё.

…

В «пыточную» её привел Парвиз, и Соня, успевшая отвыкнуть от просторных помещений, немного растерялась. Она оказалась в громадном зале, напоминающем лекционные аудитории крупного университета, устроенные по подобию амфитеатра. Вокруг неё ярус за ярусом сидели люди с закрытыми лицами. В центре стоял металлический стол на колёсиках, как в морге, на котором, прикрытая до пояса простынкой лежала её скульптура.

На нижнем ярусе она отметила несколько человек в медицинских халатах. Рядом притаилась больничная каталка. Неподалёку, в уголке, точили лясы солдаты в балаклавах, которые, впрочем, при её появлении тут же прекратили разговоры и встали наизготовку.

- Не бойтесь, - шепнул ей на ухо Парвиз, когда она в нерешительности замедлила шаг, - Вам здесь ничего не угрожает. Это просто меры предосторожности.

- Против чего?! – голос у нее дрогнул.

- Мы с вами не боги. И понятия не имеем, что может пойти не так… Поэтому стоит быть готовыми ко всему.

Он подвел её к столу, и у Сони захолонуло сердце. Ее скульптура выглядела как-то по-другому, и дело было не только в том, что она приняла горизонтальное положение. Там, в мастерской, она выглядела, как живой, здоровый человек, теперь же имела все признаки трупа. Остекленевшие глаза глядели в потолок, уголки посиневших губ скорбно опустились, нос заострился и выглядел крючковатым…

Она словно пришла в морг.  На опознание Жени.

- Что… я должна делать? – прошептала она и, не дождавшись ответа, обернулась. Парвиза рядом уже не было.

- Что мне делать?! – крикнула она фигурам в амфитеатре. Свет внезапно померк до густых зимних сумерек. Только она и стол оставались ярко освещены. Она с тревогой наблюдала, как тёмные фигуры поднялись, сложили руки и принялись хором читать какую-то молитву. То ли на греческом, то ли на арамейском, а когда закончили, одна из них глухо произнесла:

- Теперь он готов принять Дыхание Жизни.

- Мне что? Просто на него подышать? – Соня изо всех сил всматривалась в сумеречную фигуру, и ей показалось, что та утвердительно кивнула.

Тогда она, полная дурных предчувствий и не известно к чему относящимся стыдом, склонилась над своим творением и, сложив губы трубочкой, легко подула ему на лицо.

Пару секунд ничего не происходило, а потом Соня почувствовала, что дыхание её закончилось, но она не может остановиться и сделать вдох. Казалось, выдох длится и длится, высасываемый из лёгких мощным промышленным пылесосом. Пылесосом, в которое превратилось лицо скульптуры. Она попыталась отшатнуться, отойти, но и этого не смогла. Её словно парализовало, и всё, что ей было доступно – это выдыхать, и выдыхать, и... выдыхать.

Она понятия не имела, откуда в ней столько воздуха, но вскоре вместе с выдохом из неё начал рваться визжащий, захлебывающийся крик. Наверное, именно такой слышат порой суеверные ирландцы в лесной чаще. Крик Банши!

А потом разом всё закончилось, и она тяжело осела на пол, снова и снова, но совершенно безрезультатно, пытаясь сделать вдох. Лёгкие словно слиплись, как пустые полиэтиленовые пакеты. Перед глазами заплясали серебристые мушки. Но, даже теряя сознание, она умудрилась осознать невероятное и даже испытать шок и трепет.

Кто-то продолжал кричать и после того, как она сама умолкла!

Смутно улавливая, как вокруг затрепетали белые халаты, а на лице появилась кислородная маска, она подняла глаза и увидела, как над головой с края каталки, отчаянно дергаясь в конвульсиях, вдруг свесилась мужская рука.

Соня всхлипнула, протянула к ней свою руку, но когда до соприкосновения оставались какие-то миллиметры, её подняли и потащили прочь.

А потом… только росписи на бесконечном потолке…

…

К концу третьего дня её дыхание, наконец, выровнялось, но она по-прежнему чувствовала себя плохо. У неё не было зеркала, но исследуя онемевшими, словно чужими руками свои лицо и тело, она понимала, что разом похудела килограмм на десять. Каждая косточка на лице отчётливо прощупывалась, рёбра торчали, как у постояльца Дахау, а ногти на руках и ногах приобрели синюшный оттенок. Что они с ней сделали?… И что теперь с ним?

С медперсоналом говорить было абсолютно невозможно. Они приходили, давали ей какие-то таблетки, ставили капельницы, измеряли давление, но все молча. И это пугало её до чертиков.

Когда утром четвёртого дня появился Парвиз, Соня чуть не расплакалась от облегчения, завозилась на кровати, пытаясь приподняться. И когда он взял её за руку, не почувствовала обычного отвращения, а крепко её сжала в ответ.

- Слава Богу, вы пришли, - голос у неё был слабый, сиплый.

Парвиз с теплотой вгляделся в её глаза с лопнувшими капиллярами, поправил полиэтиленовую шапочку, удерживающую спутанные, чёрные кудряшки. Улыбнулся.

- Всё хорошо, - промолвил он, - Всё будет хорошо и с вами, и с вашим мужчиной. На самом деле, вы нас всех страшно удивили. При вашем весе и общем физическом состоянии мы были уверены, что…

Соня несколько секунд непонимающе хлопала глазами, потом выдернула из его руки свою. Ей вспомнились его слова о том, что «некоторые уходят в создавшие их руки, чтобы прожить свои простые жизни, но большинство…».  Тогда она не придала им значения, хоть и удивилась, что большинство творцов так просто отдают плоды своих рук и душ в «трудоармию». Оказывается, лишь некоторые…

- Почему вы сразу не предупредили, что я могу умереть?! И в этом вашем договоре тоже нет ни слова о том, что моя жизнь под угрозой!

- Это правда. Лишь около десяти процентов творцов выживают.

- И как это согласуется с вашей политикой – использовать глину только во благо?!

- Вы бы отказались, если бы узнали об этом?

- Конечно! – возмущенно выпалила Соня, но тут же потупилась. Она ведь до последнего думала, что оживление – это бредни малахольных фанатиков. Скорее всего, даже, если бы ей поведали, что она может погибнуть, она бы ещё больше вознамерилась пойти до конца, чтобы развеять их мифы.

- У нас просто нет выбора. Я уже говорил, что крайне сложно найти творца с чистым сердцем и руками. А в последние годы это вообще - исключительная редкость, словно человечество начало вырождаться, удаляться от Блага и Благодетели всё дальше… А найти талантливого, чистого сердцем и при этом ещё богатырски здорового творца…

Он с виноватой беспомощностью пожал плечами.

- Вы понимаете, что обесцениваете собственные Великие Цели? - Соня откинулась на подушку, стараясь унять снова сбившееся дыхание, - Обманом забираете жизнь, данную Богом, чтобы создать собственную, в угоду нелепому тщеславию…

Она умолкла, удивленная собственным морализаторством. Она жива, и «Женя» жив. Какая разница, что с остальными? Чем меньше на Земле талантливых художников, тем лучше для нее.

- Мы оплакиваем каждую ушедшую жизнь… Но не забывайте: порой нам удается удвоить крупицу Добра и Красоты в нашем мире…

Соня пренебрежительно отмахнулась, взяла с тумбочки стакан и втянула через соломинку глоток воды.  

- Как он? – спросила она, отдышавшись, - Прошел эту вашу... проверку?

- Почти. Осталось несколько процедур. Я пока не могу сказать ничего определённого, но…, - Парвиз улыбнулся, - Он во многом похож на вас… И уже начал рисовать.

…

На следующий день Соню перевели обратно в «апартаменты», и началась невероятно трудная неделя ожидания. Она по-прежнему чувствовала себя, как после тяжелой болезни, но уже могла понемногу ходить. И, конечно, первым делом поползла в мастерскую, но обнаружила, что лифт на нижний ярус заблокирован. Больше заняться было нечем. По-прежнему, ни книг, ни газет, ни телевизора-интернета. Разве что рацион стал гораздо насыщенней. Соня сказала бы даже, что её закармливают. Видимо, старались питанием восполнить затраченные ресурсы.

Проведя несколько дней в томительной скуке, она вдруг вообразила, что «Женя» не прошел проверку, его грохнули, и теперь решают, как ей об этом сказать. Но, ещё толком не утвердившись, эта мысль сменилась другой – ещё более страшной: скорее всего, кто-то (скорее всего добряк Парвиз) здорово поплатился за то, что Соня выжила. Скорее всего, её жизнь и вовсе в расчёт не принималась, а на «Женю» у Совета директоров были свои планы. Обработать его, убедить в его «призвании», а потом заставить за тарелку супа всю оставшуюся жизнь подтирать старческие жопы…

И сейчас, в этот самый момент, решается её судьба – замуровать ли её в стену в одном из бесчисленных бункерных коридоров или покрошить на кусочки и сбросить в тот самый мусоросжигатель. Никто не знает, где она! Да никто и не хватится!

Разве что Ида…

Воспоминание об Иде немного её успокоило. И не потому, что Соня рассчитывала, что та поднимет на уши весь город, когда хватится подруги. Ида уже старуха с квашеной капустой в голове, и ждать от неё помощи - утопия. Но успокаивала мысль, что Ида тоже в своё время прошла через это и вернулась домой, и прожила долгую жизнь… Эта мысль потянула за собой другую – уж не Илью ли она привезла с собой? Соня никогда не интересовалась их с Илем жизнью, но теперь, если ей повезёт выбраться из этой душегубки, она непременно расспросит подругу...

…

Прошло ещё несколько мучительных, наполненных тревогой и ожиданием дней. А потом настал час Икс. Пришёл Парвиз и, сияя, заявил, что Соне, наконец, согласовано свидание. Они воспользовались служебным лифтом и спустились ещё глубже в недра бункера. Сердце заколотилось, а когда створки лифта разошлись, остановилось на несколько мгновений совсем.

Её встретил коротенький, серый коридор, больше всего напоминающий тюремный. Две двери с одной стороны, три – с другой, и одна – прямо по курсу. Двери тяжёлые, из толстого железа, с задвигающимися окошками сверху. Пахло хлоркой и озоном.

Все подозрения и сомнения разом вернулись. Нет! Уж лучше в мусоросжигатель, чем провести остаток своих дней в одиночной камере! Видать, их понятия о Добродетели, которой они так кичатся, не позволяют сразу разделаться с ней!…

Она отшатнулась к задней стенке лифта, лихорадочно шаря вокруг себя глазами в поисках какого-нибудь оружия. На ум тут же пришла прочитанная некогда пафосная фраза: «… но он решил дорого продать свою жизнь!…».

Парвиз с удивлением посмотрел на неё и мягко произнес:

- Не бойтесь. Это совершенно безопасно. Вы сначала посмотрите на него со стороны, потому что Творцу, как правило, сложно сразу идти на прямой контакт со своим Творением. А потом войдете,  - он выдержал паузу, - Конечно, если возникнет такое желание.

Соня мигнула пересохшими глазами, быстро глянула на Парвиза. Его лицо читалось, как открытая книга – честное и немного взволнованное, словно ему не терпелось приобщиться к некоему празднику… Играет? Лукавит? Не похоже. Похоже, он действительно не догадывается о причинах её испуга…

- Эти камеры…, - пробормотала она, - для кого они?

- Это лаборатории, - спокойно ответил он, - Боксы для творений. Они там отдыхают некоторое время, обследуются и подготавливаются к жизни. Не переживайте, из шести камер сейчас заняты всего две, и они надёжно заперты.

Сомнения никуда не делись, но мягкий, ласковый тон её немного успокоил. Она ещё раз обшарила взглядом коридор, невольно ожидая, что вот-вот одна из дверей откроется, и появится подмога – пара крепких санитаров со смирительной рубашкой в руках. Когда этого не произошло, Соня отлепилась от стенки лифта и шагнула вслед за Парвизом в коридор. Он, не оглядываясь, шёл вперед, на ходу доставая из кармана свой пропуск.

Соня догнала его, ухватила за рукав и притормозила.

- Что… Чего мне там ожидать? – просила она, кусая побелевшие от напряжения губы.

Парвиз улыбнулся – искренне, тепло – и, положив обе руки ей на плечи, ласково ответил:

- Чуда!

Наше время

Нина проснулась от звонка в дверь, но сразу подняться не смогла. Те таблетки, что ей прописали, что-то делали с ней. Она теперь постоянно была вялая, безмятежная, и… совершенно дурная.

- Вася, открой! – попыталась она крикнуть, но во рту была засуха, и из груди вырвался лишь тихий хрип. Потом вспомнила, что Вася тоже пропал, и с трудом поднялась. Кто бы это мог быть? Наверное, Борис Тимофеевич – следователь.

Кое-как доковыляв до входной двери, она приникла к глазку и тут же отшатнулась. За дверью стоял Женя!

Ей было строго-настрого наказано, если объявится муж, тут же, немедленно («сей секунд!») жать на «тревожную кнопку», которую ей настроили на мобильнике. Вот только мобильник остался где-то в комнате, а она здесь – за миллионы километров – у входной двери.

Она стояла, покачиваясь, в нерешительности. Что делать? Искать мобильник? Звать на помощь? А если Женя, тем временем, сбежит?

- Нина, открой, – послышалось приглушённое с той стороны.

Она снова посмотрела в глазок. Заросший, грязный, в своей рабочей робе с логотипом, ибо все его вещи остались дома. Настоящий уголовник. Такой же, как все остальные в её жизни.

Припоминая, где в крошечной прихожей скрипят половицы, Нина отступила, а потом чуть не вскрикнула, услышав очень близкое и исступлённое в замочную скважину:

– Посмотри же на меня! Я не во фраке!!!

Это заявление было столь неожиданным и абсурдным, что она на несколько секунд погрузилась в полный ступор, а потом вновь прилипла к двери. Что-то было в его словах, несмотря на абсурдность. Что-то логичное.

- Открой, это я! Это не он!

Словно во сне, Нина открыла дверь. Мужчина проскользнул в прихожую и, оттеснив жену, заперся изнутри. Маленькое помещение тут же наполнилось бомжацкими запахами немытого тела, грязной одежды и застарелого перегара.

- Не ори! – он крепко обнял жену, вряд ли осознанно затыкая плечом ей рот, - Всё в порядке! Это я! Это не он!

- Кто - он? – глухо раздалось растерянное в его вонючий рукав, и Женя расслабился, поняв, что Нина не собирается орать.

- Не знаю… Где дети?

- Девочки в школе, а остальные…, - губы у неё заплясали, и Женя поспешно остановил ее: «Я понял, не продолжай!»

Спустя несколько минут бестолкового, неловкого, какого-то рваного разговора, Нина щёлкнула чайник, хотела спросить, голоден ли он, но сдержалась. Она и так чувствовала себя странно. Словно наблюдала сама за собой на экране телевизора. Вот она, дурная кинодива, совершает один тупой поступок за другим, и никто её не остановит, не поворотит назад. Заявился похититель её детей, а она не только не вызывает полицию, но собирается напоить его чаем! Просто фантастика! Это всё таблетки…

- Мне велено немедленно сообщить, если ты объявишься…

- Догадываюсь.

- Долго тебе здесь оставаться нельзя.

- Знаю. Когда девочки придут?

Нина посмотрела на мужа.

- Через час пойду за ними. Они больше одни не ходят.

- Правильно! Вот это правильно! - с излишней, как ему самому показалось, горячностью поддержал Женя и смущенно поскрёб отросшую бороду, - Я возьму кое-какие вещи, если ты не против… Становится холодно, да и эта грязная роба слишком бросается в глаза. А ещё, если есть, хоть немного денег, а то…

- Где они? – оборвала его Нина. Голос ее был ровный, бесстрастный, - Они… хотя бы… живы?

- Нинушка, родная моя…, - Женя посмотрел ей прямо в глаза, - Поверь, я не имею к их исчезновению никакого отношения. Я просто голову сломал в попытках разобраться…

- Почему же тогда сбежал?

- А много ли от меня было бы толку, если бы я сидел за решёткой и каждый день, как болванчик, талдычил им одно и то же?!

Верила ли она ему? Умом – нет, конечно, но чувствовала она себя рядом с ним на удивление спокойно, не ощущая никакой угрозы. Может, женская интуиция ей подсказывает, что он всё-таки не виноват?

Она невесело хмыкнула, ведь при раздаче женской интуиции она явно стояла в очереди последней.

Женщина оглядела мужа, и по его запущенному виду заключила, что он все эти недели отсиживался где-то по подвалам. Густо заросшая физиономия, с которой затравленно глядели красные, мутные глаза. Ссадина на щеке. Из-под явно подобранной на помойке бейсболки - торчащие в разные стороны грязные волосы.

Внутри начала разливаться жалость, и она, прогоняя ее, тряхнула головой и напомнила:

- Ты что-то говорил про фрак...

- Да, говорил, - Женя, не дождавшись, когда жена предложит поесть, вытащил из хлебницы булку и жадно вцепился в неё зубами, - Я всё ломал голову, что за нелепый маскарад! Сначала, когда о нём речь зашла, я думал, что шпана на меня наговаривает. Может, насмотрелись ужастиков про этого… как его? Слендермена! И для полноты образа мне его приписали. Но потом и воспитательница заговорила про фрак, и другие свидетели. Но нет у меня фрака, понимаешь?!

Нина разочарованно отвела глаза. Неужели он пришёл, только чтобы сказать, что у него нет идиотского фрака? Только и всего? Еще не поздно отлучиться под каким-нибудь предлогом в комнату и найти телефон. И нажать кнопку. Но тут он её огорошил.

- Фрака у меня нет. У меня есть смокинг!

- Что?

- Я сам в них не разбираюсь, но фрак вроде с хвостами такими сзади, как у ласточки, а смокинг – без.

Нина молча хлопала глазами. Что он несёт? А потом внутри её что-то забрезжило.

- Это... который она тебе купила?! Для выставок?! Ты же сказал, что оставил его ей?

- В том-то всё и дело!

- Хочешь сказать, что…, - Нина задохнулась, стиснув под грудью руки, - Ну, конечно! У неё есть все основания ненавидеть меня и нашу семью, но… Она что? Нашла твоего двойника, обрядила его в этот смокинг и отправила на охоту за моими детьми?

- Нет… Соня не при чем. Ты её не знаешь. Она… она святая.

Нина скривилась. Лично она Женину бывшую не знала, но в сети было много информации о ней и фотографий, которые она с жадностью, втайне от мужа, дотошно изучила.

После этого она почувствовала себя ещё более старой, толстой и никчёмной и долго утешалась тем, что Софья так великолепно выглядит, потому что она на десять лет моложе, и у неё нет пятерых детей. Потому и сияющие цыганские кудри (наверняка нарощенные), и пухлые, как лепестки роз, губы (без сомнения, накачанные), и точёная фигурка (результат массажей и дорогого питания, которые Нина не могла себе позволить ни прежде, ни теперь). И работа у неё – не бей лежачего. Малевать картины и лепить фигурки, в то время, как она -  Нина – жена и многодетная мать, положившая собственные здоровье и красоту на семейный жертвенный алтарь! И как-то не могла она допустить, чтобы Софья при всём прочем была бы еще и святой! Это уже конкретный перебор, и сейчас ей было невыносимо слышать подобные заявления от своего мужа.

- Что ж ты от неё ушел, коли она святая? – мгновенно ощетинившись, ядовито осведомилась она, но тут же прикусила язык. Боялась, что Женя скажет ей правду, которую она и сама прекрасно знала.

- Я уже сто раз объяснял, что мы с ней совершенно разные! Я полюбил тебя и наших детей! Какие еще могут быть причины? Ты ещё вообрази, что мы парочка извращенцев, и я специально беру у неё смокинг, чтобы красть твоих детей!

Нина молча смотрела на него. Женя вздохнул и пригладил торчащие в разные стороны патлы. Он совсем не собирался подтолкнуть её к подобным размышлениям.

- Тогда к чему ты клонишь?

- Не знаю, любимая моя… Но что-то в этом есть… Я вчера ездил к ней. В доме свет, машина на месте, но она мне дверь не открыла. Даже к интеркому не подошла. Она говорила, что… у неё мужчина появился. Может, конечно, не хотела конфликта, но…

- Когда это она тебе говорила? – Нина изо всех сил пыталась не допустить в голос подозрения и ревность, но получилось у неё плохо.

- Я встречался с ней, когда Мишка пропал. Не знал, куда податься, ведь вы меня не пустили, - Женя виновато хмыкнул.

Нина молча засопела. Весть о наличии у Сони мужика её одновременно и успокоила и взбесила. Значит, Женя, помыкавшись, планировал вернуться к ней и жить, как ни в чём не бывало. Но не вышло! Она снова глянула на часы.

- Тебе пора…

- Да.

В прихожей он замешкался, хотел обнять жену, но побоялся, что она его оттолкнет. Сунул в свой походный рюкзак зимнюю куртку, ботинки и несколько трусов, натянул поглубже на глаза помоечную кепку.

- Куда ты теперь?

- Не знаю…, - рассеянно ответил он, приложив ухо к входной двери, вслушиваясь в подъездные звуки, - Да, даже если бы знал, вряд ли сказал… Буду наблюдать за ними. Этот её мужик… Надо его разъяснить...

- Ты думаешь, он наряжается в твой костюм и мстит за то, что ты её бросил?

Женя кивнул.

- Это нелепо. Тот мужик был вылитый ты. Неужели ты думаешь, что в нашем городишке она умудрилась найти твою точную копию?

- Может, просто похож. Может, театральный грим… Но кто-то явно пытается меня подставить!

Он притянул её к себе, жарко зашептал на ухо:

- Я найду их, слышишь? Обязательно найду. И мы заживем, как прежде. Нет! Ещё лучше. Ты веришь мне?

Нина не верила, но кивнула, поливая слезами его грязную рубашку. А потом не закрывала дверь, прислушиваясь к его торопливым шагам, пока далеко внизу не хлопнула подъездная дверь.

Творец (часть 7)

Когда сомнения и страхи становились невыносимыми, она звонила старухе и та, неизменно терпеливо и весело, её успокаивала и ободряла:

«Ни о чем не тревожься, Софа, и наслаждайся каждым мгновеньем! Считай, что выиграла Джек Пот, ибо лишь исключительные творцы получают такую возможность!»

Сознавая, что шампанское в салоне отнюдь не для того, чтобы скрасить её перелет, она, тем не менее, выдернула пробку и налила себе полный фужер. Оно ударило по мозгам почти мгновенно, мягко и бережно погружая ее в безмятежную сонливость. А проснулась она от того, что уши заложило – самолётик пошел на посадку. Но приземлившись, тот еще непозволительно долго продолжал движение, прежде, чем остановиться и поднять пассажирке дверь.

Соня с любопытством выглянула наружу, надеясь по каким-то косвенным признакам (расположению солнца, одежде людей, пейзажу) понять, где находится, но её ждало разочарование. Самолет стоял в огромном ангаре, куда не проникал ни единый лучик солнца. Художница спустилась по трапу и огляделась, ожидая увидеть встречающих, но встречала её только гостеприимно распахнутая в глубине ангара дверь лифта.

Немного поколебавшись, она обошла кругом самолёт. Задрав голову, оглядела кабину, и ей даже показалось, что в глубине она заметила неясный и неподвижный силуэт пилота, а потом, так и не дождавшись встречающей делегации, вошла в лифт, где вместо панели этажей была лишь подсвеченная красным узкая щель для магнитного пропуска. Соня сунула в прорезь свою карточку, подсветка сменилась на зелёную, дверцы мягко закрылись, и лифт двинулся вниз.

Испытывая легкий приступ клаустрофобии, она почувствовала себя Милой Йовович по пути в печально известный Раккун Сити. К счастью, совсем недолго, ибо лифт через несколько секунд мягко качнулся и выпустил её в огромный, ярко освещённый холл.

С Раккун Сити его роднили разве что псевдо-окна, за которыми светило псевдо-солнце и покачивались псевдо-деревья, остальное скорее напоминало старые, красочные иеговистские брошюрки.

Зал утопал в зелени и цветах; по центру возвышался  стилизованный под Древо Познания дуб в кадке, обвитый каучуковым желтым питоном; рядом расположился прудик с пестрыми рыбками. На его каменном парапете в благодушном и сытом соседстве сидели несколько котов помоечной породы, пара енотов и скунс. Под потолком с места на место перелетали голуби.

Соня, разинув рот, обозревала это помпезное безобразие и рассеянно размышляла, что она будет делать, если одна из «райских птичек» нагадит на её костюм, ведь ей даже не во что переодеться! А потом она заметила направляющуюся к ней от стойки ресепшена пожилую женщину в такой же, как у Раушании, хламиде и изобразила улыбку.

- Добро пожаловать! – произнесла та, энергично потрясая Сонину руку, - Как добрались?

Соня промычала что-то нечленораздельное и кивнула.

- Я вижу, что вы в замешательстве, но раз уж вы здесь, то конец всем секретам и недомолвкам. Сейчас я отведу вас к сопровождающему, который познакомит с вашей зоной, объяснит правила и расскажет всё, что мы знаем сами. Единственное, что останется для вас тайной – это расположение нашей мастерской. Но поверьте, в это посвящены далеко не все из Совета директоров, а персонал так и поголовно не владеет этой информацией.

- И вы не владеете?

- И я… Это вопрос не просто национальной, а, скорее, общечеловеческой безопасности. Мастерская расположена глубоко под землей. Все скульпторы изолированы друг от друга во избежание любых дальнейших контактов. У каждого свои апартаменты, лифт и мастерская. Во времени вы не ограничены, важен лишь результат, который, в своё время, будет подвергнут тщательной комплексной проверке. Но спешу вас успокоить - брак и его утилизация бывают крайне редко. Честно говоря, на моей памяти, это было всего раз, а лет мне…, - женщина многозначительно улыбнулась.

- Что за нелепица? – Соня скривилась, - Вы сказали, что больше не будет загадок.

- Пойдемте, - бодро отозвалась та, - Познакомлю с вашим проводником.

…

Проводником оказался божественно красивый, восточный мужчина в белом хлопковом костюме. Тарарин? Иранец? Турок? Разглядывая его, Соня даже не заметила, когда ретировалась бабка в чадре. Кажется, сразу после того, как представила их друг другу: Софья – Парвиз.

- О, Парвиз, - с тщательно отмеренным кокетством произнесла Соня, подавая руку, - Звучит почти, как Парадиз!

Тот радушно улыбнулся, часто разветвляющимися коридорами проводил Соню к небольшой веренице лифтов и открыл один собственным пропуском. В нём уже были обычные кнопки от -4 до -6, подписанные для удобства новичка:

- 4 (апартаменты);

- 5 (трапезная);

- 6 (мастерская)

Парвиз ткнул длинным смуглым пальцем в шестёрку, и лифт медленно пополз вниз.

- Думаю, стоит начать экскурсию из святая святых и постепенно подниматься выше.

Соня быстро коснулась его лица взглядом. Святая святых? Серьёзно?

Выйдя, они оказались в просторном, ярко освещённом помещении. Одна стена представляла собой стеллаж с ведёрками красок, другая завалена инструментами  - разнокалиберными стеками, спринцовками, мерниками, кистями, а прямо по курсу, на пышном, пёстром мраморном постаменте вальяжно растеклась большая куча скульптурной глины. Влажная, почти жидкая она напоминала задремавшего (или дохлого!) осьминога.

Соня глянула на потолок и обнаружила, что тот довольно неплохо расписан фрагментом «Сотворения Адама» Микеланджело. Две руки – Творца и Творения – вот-вот соприкоснутся. И произойдет Чудо.

Она подошла к постаменту и протянула к глине руку, но её тут же перехватили цепкие мужские пальцы.

- Только в перчатках, - строго произнес Парвиз и кивнул в угол, где за стеллажом с красками притаился небольшой шкафчик, битком набитый одноразовыми принадлежностями.

Девушка натянула перчатку и с некоторой опаской, отщипнула немного от «осьминога». Помяв, поднесла носу и тут же отдёрнула голову. Грязно-розовая, как старая жвачка, глина испускала неприятный, мускусный запах. И даже сквозь напудренный, хирургический латекс она чувствовала, какая та тёплая и податливая на ощупь. Совершенно не похожая на обычную глину.

- Что вы с ней делали? – вырвалось у нее, - вымачивали в красителях?

- Отнюдь. Это исходный материал. С ним вам и предстоит работать, - Парвиз сделал небольшую паузу и вдруг строго произнес, - Посмотрите на меня, я сейчас расскажу очень важные вещи. Каждый раз, прежде чем взять глину в руки, надевайте перчатки, комбинезон, шапочку и лицевой щиток. Каждый раз, когда делаете перерыв в работе и покидаете мастерскую, одноразовые принадлежности должны быть сняты и утилизированы.

Он отошел к стене, открыл небольшой лючок и повторил, как для недоразвитой:

- Каждый раз, входя в помещение, вы надеваете на себя всё свежее и каждый раз, покидая его, отправляете сюда использованное. Даже если вы решили поработать, а через минуту осознали, что хотите в туалет – даже тогда процедура та же самая. Ни единая крупица материала не должна покинуть это помещение.

- Эта глина что…, - Соня сглотнула, - Радиоактивная?

- Ну что вы! – Парвиз тут же растерял свой строгий настрой, расплылся в улыбке, а глаза восторженно засветились, - Напротив, это самый чистый материал на свете. Меры предосторожности принимаются только для его защиты. Еще раз: ни единая крупица не должна покинуть это помещение. Имейте в виду, лифт оснащён сенсорами, которые распознаю́т глину на молекулярном уровне, и, в случае утечки, немедленно блокируется.

Он заметил, как напряглась Соня, и ободряюще улыбнулся.

- Не бойтесь. Это вызовет разве что временные неудобства. Несколько минут взаперти, а потом тщательный душ со специальными реагентами. К сожалению, они растворят не только частицы глины, но и некоторые из ваших… тканей. В частности, волосы, ресницы и ногти. Не безвозвратно, но, согласитесь, приятного мало, и…

- Я поняла! надевать спецодежду, потом сжигать…, - быстро произнесла Соня и поёжилась. Без ресниц и волос она как-нибудь проживет, но ногти! Это, наверное, очень больно…

Она перевела взгляд обратно на кусочек глины, который все это время машинально разминала пальцами. Теплая и розовая, как младенческая жопка. И пахнет соответственно.

- Перед тем, как вы приступите к работе, вам предстоит подписать увесистый договор. Советую внимательно прочесть все пункты и строго соблюдать их после возвращения к… вашей обычной жизни.

- Неисполнение их, конечно, карается смертью? – губы дрогнули в настороженной усмешке.

- Уверен, вам это не грозит. Условия просты и понятны. Более того, они не наложат каких-то обременений ни на одну из сфер вашей деятельности и ни в чем вас не ущемят.

Соня вздохнула и положила горошинку глины обратно на «осьминога», с удивлением наблюдая, как та сразу же поплыла, слившись с общей массой.

- Я уже порядком наслушалась таинственных намёков. Ей Богу, ведёте себя, как сборище фанатиков. Если вы сию секунду не объясните мне, что я здесь делаю, то…, - она проглотила так и просящие наружу ругательства и закончила, - То прошу показать направление автобусной остановки, вокзала, аэропорта, или космодрома. В зависимости от…

- Что ж… Залежи Исходной Глины были обнаружены около шестидесяти лет назад группой молодых, советских археологов при раскопках в Иране. Они искали следы Месопотамии, но наткнулись на куда более древний артефакт… Группой руководил археолог из Казани Ильдар Мухамеджанов, и мы по сей день считаем это Божьим промыслом, ибо это был исключительно чистый человек, чуждый всякой корысти. Страшно представить, что за эти шестьдесят лет случилось бы с планетой, если бы до глины добралась менее чистая рука.

Никто толком не знает, как Ильдару и верной ему команде удалось сохранить Залежи Материала в тайне как от Иранских, так и от Советских властей, сколько препятствий удалось преодолеть, чтобы вывезти глину в Союз и изучить… Проведя более глубокое исследование и перевернув с ног на голову несколько крупнейших библиотек, выяснилось, что искомая Месопотамия некогда выросла на руинах куда более древних… так сказать, реликтовых. Далекие от фантазёрства археологи, тем не менее, задумались, ведь Глина, действительно, обладала уникальными, не имеющими аналогов свойствами.

- Погодите, - Соня затрясла головой, - Что вы имели в виду, когда говорили про реликтовые руины?

Парвиз умолк. Чувствовалось, что его рассказ подошёл к самому щекотливому моменту, и он, в поисках поддержки, возвел очи горе, где в облачных небесах тянулись друг к другу две руки.

- Некоторые из древнейших источников свидетельствуют, что на заре времён именно в том месте находился… Земной Рай. Когда Адам и Ева были изгнаны в мир, Сад пришел в запустение, а потом его Руины погрузились глубоко под Землю вместе с …

- Это шутка? – прервала его девушка и неуверенно улыбнулась, - Вы вроде сказали, что те археологи не страдали фантазёрством, но при этом утверждаете, что в своих заключениях они руководствовались сказками, придуманными еще при царе Горохе!

Парвиз молчал, а Соня не удержалась и расхохоталась, показывая, что розыгрыш оценила, но через пару секунд умолкла и уставилась сначала на дохлого «осьминога», потом на изображение на потолке.

- Неужели вы на полном серьезе хотите меня убедить, что это та самая глина, из которой… Господь слепил Адама?

Она ожидала, что Парвиз именно так и поступит – начнет её убеждать. Но он по-прежнему молчал, спокойно глядя на неё. Давал ей время самостоятельно прийти к нужным выводам и… что? Уверовать?

Она отошла к мусоросжигателю, стряхнула с руки в шахту перчатку, закрыла заслонку и вернулась обратно, задумчиво кусая губы. Несмотря на бушующую внутри бурю презрительного негодования, она с удивлением поняла, что, действительно, верит Парвизу. Не тому, конечно, что имеет дело с некоей божественной глиной, а тому, что её не пытаются одурачить. Мужчина рассказал ей то, во что верил сам. И не только он, но и весь Фонд «Творец», который, между прочим, в тайне ото всех и даже от Правительств, как минимум, двух стран на протяжении многих десятилетий сначала возводил, а потом и использовал этот громадный, глубокий бункер, чтобы…

Чтобы что?

- И кого я, по-вашему, должна тут слепить? – несколько нервно спросила она, - Второго Адама?

Парвиз, наконец, шевельнулся. Ей показалось, что она заметила на его лице облегчение.

- Вы ограничены только собственной фантазией, - мягко ответил он и жестом пригласил её вернуться в лифт, - Но это может быть только человек. Старый или молодой, красивый или невзрачный, мужчина или женщина – не имеет значения. Значение будет иметь только финальная стадия вашей работы.

- Финальная? – рассеянно спросила она, прикрывая ладошками глаза, когда лифт закрылся и затрещал тысячами световых вспышек, сканируя их.

- Я бы даже сказал, критическая стадия, - продолжил мужчина, не обращая на вспышки никакого внимания, - Ведь весь ваш труд может пойти насмарку и подлежать уничтожению.

- Говорите прямо, что за финальная стадия?!

- Разве это не очевидно? – Парвиз посмотрел на неё с лёгким удивлением, - Вы вдохнете в него жизнь!..

…

Соня уже три недели жила в Фонде и впервые в жизни была по-настоящему счастлива, ибо за это время она не встретила ни единой живой души. Все, что нужно, было под рукой. Да и не много ей было нужно. Кровать, еда и поразительная мастерская. Никто не докучал ей разговорами, не изводил телефонными звонками. Даже выбор еды производился дистанционно. Каждый день она обнаруживала на столе в «трапезной» меню и отмечала в нём желаемые блюда. А потом находила на столе свой заказ.

Ох, уж эти «трапезные»! Еще в процессе вступительной экскурсии она оценила жирную насмешку в помпезных определениях её будущего обиталища. В «трапезной» она справедливо ожидала увидеть дубовый стол, уставленный богатыми яствами, громадный холодильник, быть может, плазму в полстены, сияющее серебро… Но, вместо этого, Парвиз привел ее в крошечную, как кладовка, комнатушку, где кроме хромированного стола, простого стула с сидением из кожзама и маленькой раковины в углу ничего не было. Ни псевдо-окна, ни картин, ни даже жалкой газетёнки с бесплатными объявлениями.

То же обстояло и со спальней, которую здесь обозвали «апартаментами». Узкая кровать и тусклый светильник в изголовье. А в углу закуток размером не больше самолетного туалета, куда впихнули унитаз и душевую кабинку – такую узкую, что в ней толком и не пошевелиться.

Впрочем, всё это не слишком её смутило. Куда больше напрягло наличие в каждом из помещений дополнительного лифтового портала – для обслуживающего персонала, как пояснил ей провожатый. Очень ей претило, что её блаженное уединение может в любой момент нарушить, скажем, техничка с ведром и шваброй или местный поварёшкин с доставкой обеда. Но за все время пребывания в «бункере», её так никто и не потревожил, справляя свои обязанности исключительно в её отсутствие.

Дни проходили удивительно размеренно. Подъем, легкий завтрак (огромная кружка вкуснейшего кофе и блинчики с клубничным или вишневым вареньем), потом в мастерскую и за работу, пока снова не проголодается. После работы непременно отправить всё барахло в топку и пережить несколько тревожных секунд в трещащем и ослепляющем вспышками лифте, каждый раз боясь, что вот-вот на голову хлынет кислотный душ.

Затем снова мягкий подъём на ярус выше – в трапезную. Несмотря на шутовское название, никаких омаров или фуагра. Еда простая, но удивительно вкусная и питательная. А потом обратно в мастерскую до вечернего чая и отбоя.

Ни телевизора, ни газет, ни Интернета. Соня вполне могла бы провести так остаток своей жизни и ни о чем больше не мечтать, если бы душу и разум не терзали по-прежнему мысли о Жене и его новоприобретённой свиносемейке. То ей мерещилось, что непременно в тот или иной момент свершилось – Женя вернулся домой, а её нет. То она пожирала себя навязчивыми фантазиями их жалкого семейного быта, где о ней, Соне, никто не вспоминает, а записка, оставленная ей специально для Жени на столе в гостиной, медленно, но неотвратимо покрывается пылью.

Эти мысли выливались в невероятно яркие и подробные сны, в которых она, Соня, никем не узнанная и не замеченная, по очереди расправлялась с визжащими подсвинками под боком у клюющей носом Свиноматери. Василий с располосованным опасной бритвой горлом; Миша, разрубленный надвое ржавым топором; Лиза, лишенная девственности тугим жгутом из тонкой, колючей проволоки; Маргарита, утопленная в сточной канаве... И Свиномать с вырванным из утробы, пока еще безымянным свиномладенцем...

Безумный призрачный кураж этих снов расслаблял, успокаивал, вселял ничем не обоснованную надежду, но… совершенно не помогал в творчестве.

Долгое время Соня буксовала. Дело было не в глине – она на самом деле была удивительной! Невероятно пластичная, тёплая, она, словно живая, послушно отзывалась на малейшие прикосновения пальцев, спринцовки или стека. Соня не верила - не желала верить! - собственным глазам, и в ужасе отшатывалась каждый раз,  когда глина сама в нужных местах внезапно собиралась морщинками или, наоборот, разглаживалась, словно каким-то фантастическим образом угадывая замысел скульптора.

Проблема была в том, что Соня понятия не имела, кого именно ей лепить. Работая в жанре гиперреализма, она всегда имела под рукой оригинал. Фотография то была или натура – не имело значения, но никогда, даже в детстве, она не работала с воображаемыми образами, и не знала, как это делать, ибо, несмотря на свой бесспорный талант, не обладала и каплей воображения. Единственное, что за всю жизнь ей удалось придумать – это то убежище посреди красной от песчаной бури бесплодной пустыни.

Когда прошла неделя, а на мраморном постаменте по-прежнему не было ничего, кроме «дохлого осьминога», Соня в отчаянье нацарапала на обеденном меню просьбу дать ей какую-нибудь фотографию – все равно, чью – но в ответ получила лаконичный, отпечатанный на машинке отказ – «творение по образу и подобию совершенно недопустимо».

Соня бесилась, но понимала причины отказа. Если верить словам Парвиза, её творение каким-то непостижимым образом оживёт и после «проверки» сможет выйти в Мир. Конечно, Земля и так полнится двойниками, и вряд ли кто-то обратит внимание, если вдруг мимо пройдёт некто похожий на Пушкина или Горбачева. Ткнут пальцем, удивятся и через минуту забудут. Но, учитывая исключительную паранойю местных «творцов», трясущихся от одной только мысли, что их делишки обнародуются, Пушкин и Горбачев отменяются. Да и не воссоздаст она их без хорошего фото крупным планом.

А что, если…?

Соня в сотый раз ударила по безликому нечто, что шаляй-валяй мучительно формировалось из тёплой, розовой массы. Послушная авторской руке глина тут же поплыла и через несколько мгновений обрела первоначальные очертания –  опостылевшего дохлого осьминога.

Был у неё один образ, который не требовал никаких фотографий, а бережно и чутко хранился в целости и ясности прямо в её голове.

Женя!

…

За работой вспоминались и первые потуги в этом направлении. Вспомнилась её детская спальня, столик, альбом и акварельные краски. Она рисовала то, что видела вокруг – родителей, соседей, Колю, Бабу Зину – а потом громко ревела, когда её творения со скандалом рвались на мелкие клочки и летели в мусорное ведро.

- Ты видел, что она опять нарисовала?! – дрожащим от негодования шёпотом спрашивала мать отца, пока кормила его ужином.

- Как я мог что-то увидеть, если вы тут же уничтожили рисунки? – устало отвечал тот.

Соня, яростно всхлипывающая в это время в подушку, затихла, прижалась ухом к смежной с кухней стене.

- На этот раз она намалевала твою мать… Господи! Я такого страха давно не испытывала. Это был словно… уродливый дьявол! Эти глаза!...

- Может, она и рисовала уродливого дьявола? – отец примирительно хмыкнул, - С чего ты решила, что это мама?

- Если бы ты видел, то не сомневался бы… поразительная детализация…

- Ей всего восемь, милая… Боюсь, это ваша с мамой паранойя после того случая с иголками.

- Она всякие мерзости и до этого рисовала! Просто я не обращала внимания. Да и с возрастом её мастерство... растёт. Рисунки стали более однозначными…

Недоверчивое молчание в ответ.

- Что ты смотришь на меня, как на умалишенную?! Хорошо, чтобы не быть голословной, её следующую мазню я не выброшу, а покажу тебе!

Через некоторое время отец отнёс рисунки какому-то знакомому психологу, и тот вынес всё тот же вердикт: с девочкой всё в порядке, ей просто не хватает любви и внимания. Кроме того, она исключительно талантлива и, если не задушить этот талант в зачатке, её ждёт большое будущее.

Соню, подслушивающую папин отчёт, вердикт напугал. Меньше всего ей хотелось, чтобы её и без того измученный маленький мирок ещё больше осаждали навязчивыми и, без сомнения, неискренними любовью и вниманием.

Тогда она и начала экспериментировать. Рисовала по-прежнему то, что и видела, но изо всех сил старалась его смягчить, и через какое-то время у неё стало получаться. Бабка по-прежнему рисовалась злобной ведьмой, но мама, настороженно и придирчиво разглядывая её очередной портрет, уже не хваталась за ремень и не кричала, а с робким удовлетворением кивала. Так лучше. Да, гораздо лучше…

Всего-то и требовалось – несколько дополнительных капель воды в глаза, чуть приподнять внешние уголки и чуть увеличить верхнее веко. На рисунке по-прежнему уродливая, злая старуха, сжимающая в жёлтых лапах вязальные спицы, но мама видит лишь добрячку Бабу Зину, вяжущую для Коли очередные варежки. Она рисовала безобразного, орущего гоблина, каким Коля и являлся, но домашние умильно улыбались, любуясь пухленьким младенцем в окружении погремушек. Соня увековечила и родителей – измождённого узника концлагеря и вечно всем недовольную сучку – а родители видели лишь собственный семейный портрет, наполненный любовью и светом, и с гордостью демонстрировали дочкины работы друзьям.

Соня про себя удивлялась такой слепоте, но все-таки задышала с облегчением. Любви, заботы и внимания ей удалось-таки избежать…  

…

Но если в детстве подобное лукавство было продиктовано элементарным чувством самосохранения, то с возрастом оно сублимировалось в нечто иное.

Соня припомнила их с Раушанией разговор. Соня тогда говорила об экспериментах, но никакого эксперимента не было. Ей просто нравилось смотреть, как обыватели и критики проливают слезы умиления над скульптурой неказистого мужичка в пижаме, бережно выкармливающего из пипетки осиротевших котят. Соня даже усишки оставила, но ни разу никто так и не признал в добром дяденьке Адольфа.

Глаза…

«Светоч добра, мира и святости… », - вспомнились ей строки отзыва. Зачем она это делала, она и сама толком не могла объяснить. Было какое-то желчное удовлетворение своей тайной властью. Наверное, что-то подобное испытывал Кашпировский, когда вводил людей в транс и они, послушные его воле, творили всякие идиотские штуки - крутили головами, катались по полу и неприлично громко смеялись. Но, если копнуть глубже, то причин было две – Соня не любила людей, и Соня не любила создавать человеческие образы. Но по воле ведьмы-судьбы – это единственное, что она умела делать и умела делать в совершенстве.

Если бы Господь, вместо этого, наградил Соню способностями, скажем, в садоводстве, она, не раздумывая, уехала бы в тайгу, развела там огород и жила бы, как Агафья Лыкова - в счастливом уединении. Но таких способностей у Сони не было. Даже горшочные цветы подыхали в ту же минуту, как оказывались на подоконнике в её доме.

Сначала, когда Соня начала работать над «Женей», она просто радовалась тому, что нашелся образ, который она сможет воссоздать просто по памяти, и который не вызывает в ней внутреннего отторжения, неприязни. Но по мере того, как из бесформенной розоватой массы начали проступать знакомые черты, Соня замедлила темп, прикосновения её стали нежными, даже трепетными. Из глаз то и дело начинали капать слёзы, и она их не удерживала. Здесь, в полной изоляции, ей не было необходимости хранить маску безмятежности. Вот он, здесь, перед ней. Пусть пока только бесцветный набросок, но уже узнаваемый, родной, желанный. Она по-прежнему не верила в байки, что скульптуру можно будет оживить, но, против воли, уже мысленно заигрывала с этой идеей.  Что если?… Что, если иожно было бы создать своего личного – рукотворного – Женю! Его-то она бы теперь точно не проворонила! Продала бы все свои работы, имущество и прочь от людей – в тайгу! Там точно никакая Свиномать до него не доберётся!

И в душе́ снова настанет штиль…

Творец (часть 6)